Порочное единство

Государство – его монопольное экономическое, политическое и правовое регулирование – сыграло решающую роль в эволюции неформальных групп и организаций и их влиянии на рынки и институты как при коммунизме, так и в период реформ посткоммунизма. При коммунизме ключом к государственной власти была экспансионистская бюрократия, которая монополизировала функцию распределения ресурсов. Экономические решения принимались в политической сфере, а контроль над ресурсами гарантировал государству власть. Спрос всегда опережал предложение, порождая экономический дефицит, который детализировал Дженос Корней.

Индивиды и группы среагировали развивающимися неформальными социальными организациями на обходные дефициты, бюрократию, сдерживающее центральное планирование. Сетевые организации наладили контакты между индивидами и группами с одной стороны и государственной экономикой и бюрократией с другой, и таким образом, проникли в эти институты. Фактически, неформальные организации стали интегральной частью деятельности официальных структур. Стефан Кавалек показывает, каким образом личные связи руководителей предприятий объединили их с другими предприятиями, поставщиками и дистрибьюторами; устанавливает реальные условия деловых операций; и в связи с этим часто истолковывал централизованное управление как неподходящее, неуместное. Подобным образом, Чарльз Фэирбэнкс пишет, что «Удивительно, но именно Советская система наделила властью неформальную, нестандартную частную силу, для того, что бы важные институты начали функционировать».

Со временем, сетевые организации преобразовали многие государственные схемы распределения и бюрократические процедуры, как задокументировано антропологами Центральной и Восточной Европы. Патронажные системы, в сущности, действовали в самых разнообразных регионах Советского Союза. Не смотря на недвусмысленную институциализованность, эти взаимоотношения были упорядочены и представляли четкие модели.

Что бы всё получить при государственном социализме, люди персонализировали взаимоотношения как в пределах государства, так и вне его рамок. Наиболее успешные деятели персонализировали для себя доли государства, с которыми они взаимодействуют. Практику жульничества – неофициальный обмен взаимоотношений и сделок - люди осуществляли для получения дефицитной информации, ресурсов, услуг и привилегий; эта же практика составляла один из элементов жизнедеятельности. В России такая ситуация характеризуется понятием блат.

Люди склонны думать исходя из постулата, кто больше, а не кто что. Типичный список поручений состоит из перечня имён (а не институтов или организаций), соответствующих определённым заданиям. Починить отопление – связаться с Паном Яном; по поводу бензина обратиться к Пану Петру; за водительскими правами – к Пану Гзегорзу; за скорой медицинской помощью обратиться к Пани Ядвиге; зарезервировать место в детском саду или университете – Пани Антонина. Зачастую наиболее важный товар представляла собой информация, распространённая через организации, основанные на доверии: информация о том, у кого, как и где находится источник экономического и политического выживания.

                                Обход системы стал образом жизни со своим собственным языком, импульсами к свободе действий и традициями к скрытности. Почти каждый занят тем, что жители Запада могли бы расценить  как коррупцию, а это тайные сделки и платежи, что бы просто выжить или улучшить в чём-то жизнь. «Порочное единство», обращение польского социолога Адама Подгорского к групповщине и связанным тесными узами сообществам в контексте недостатка и недоверия государственному регулированию, было свойственно коммунистической системе.

                                Жульничество породило свой собственный самоотносимый  матирующий лексикон, который мог быть только привнесён в контекст и был неточно переводимым. Термины, описывающие неформальное «устройство» служили для маскировки природы дел частного характера или сделки и выстраивали целесообразную неопределённость в языке и ежедневной жизнедеятельности.  Дополнительное использование языка в дальнейшем служило прикрытием для деятельности конкретных лиц по отношению к труднодоступным товарам и услугам, как я подробно описал:

Вместо того, чтобы выслушивать, что кто-то купил или получил благодаря взяточничеству или в качестве презента фабрику, пару обуви или квартиру, кто-то взамен слышит «Я получил квартиру», другой просто пассивно «принимает» дары.

                Таким образом, язык «договорённости» позволил людям регулярное несанкционированное поведение и даже заключать противозаконные сделки, пока их подтверждение таковыми только косвенное.

Однако, под видом безобидной ежедневной жизни, практически каждый был уязвим, а потому потенциально виновен. Как решения в экономической сфере, правовые решения были облечены в монополистический контроль со стороны коммунистических властей. Без стандартов независимой политики, право зачастую применялось произвольно. Если человек обвинялся в совершении преступления, то обвинение основывалось в большей мере на его личностных характеристиках, чем поведенческих, личность предполагаемого преступника часто определяла состав преступления и его строгость. Илона Морзот и Майкл Огорек обсуждали применение закона в Польше:

                Законы были двусмысленны и неточны по отношению к поставленной цели – лучше применять произвольно. Закон не мог точно установить виновен ли человек во вменяемом ему преступлении или является ли вменяемое деяние уголовно наказуемым. Вся система было устроена таким образом, чтобы сделать возможным осуждение или оправдание любого субъекта системы по тому или иному приговору при полной свободе действий государственной власти. Как гласит популярное высказывание: «Покажи мне человека, и я укажу закон, который он нарушил».

                В такой дискреционной системе (где всё представлено на усмотрение властей), право являлось эффективным                 инструментом свержения оппонента. Уголовные обвинения одной группой другой в рамках властного аппарата были политическим орудием в арсенале власти Коммунистической партии. Например, польская антикоррупционная кампания начала 1980-х годов имела целью, в частности, высокопоставленных должностных лиц – коммунистов для проведения расследования и/или преследования за «экономические преступления». Военное положение правительства Генерала Йозефа Ярузельского опознало этих чиновников как своих оппонентов. Успешное судебное преследование конкурирующей группы как коррумпированной или криминальной могло перевести её в разряд дискредитированных игроков.