VI. Итальянское право

§ 50. До самого последнего времени наши русские ученые признавали юриспруденцию, как науку, существующею в западной Европе у одних только немцев, да разве еще у французов. Немецкая наука, явившаяся в России впервые, благодаря особенностям истории, одержала у нас полный перевес, так что почти каждый наш юрист был последователем немецкой школы. Вся остальная литература отодвигалась далеко на задний пиан и в том числе литература итальянская, между тем как эта последняя во всю историю имела серьезное значение.

Влияя на развитие всех сфер юриспруденции, итальянская наука обращала серьезное внимание и на развитие науки уголовного права. Начиная с знаменитых юристов болонского университета, из которого вынесли немцы свое первое знакомство с юриспруденциею, развивалось уголовное право в Италии в течение XVI, XVII, XVIII и XIX столетий в лице многих знаменитых представителей, в числе коих особенно выдвигаются имена Кларуса, Фаринациуса, Карминьяни, Беккариа, Филанжьери.

Наравне с другими вопросами науки уголовного права получил в Италии развитие и вопрос об оскорбления чести. Кроме общих сочинений, исследовавших между прочим и вопрос об обидах, в Италии имеется много трудов, посвященных я, в частности, этому вопросу*(211).

§ 51. Для достижения цели настоящего исследования, для выяснения понятия клеветы по русскому праву, мн не нуждаемся в изложении истории и положительных итальянских законодательств, как не влиявших на развитие института об оскорблениях чести в России. Но для того, чтобы познакомиться с итальянскими взглядами, мы считаем полезным привести учение некоторых исследователей как о понятии честя, так и об оскорблении ее.

Из всех существующих на итальянской почве исследований об обидах на первом плане стояло до позднейшего времени изданное еще в 1821 году сочинение Gioja: "Dell' injuria dei danni del soddisfacimento e relative basi di stima".

Немецкая наука, имевшая в начале настоящего столетия представителями по разбираемому вопросу Грольмана, Альмендингена, не могла прийти к действительному объяснению понятия об оскорблениях чести, так как самая честь, рассматриваемая ими в противоположность с добрым именем, представлялась понятием более чем туманным. Gioja стал на иную почву.

§ 52. Вот как выводит Gioja понятие чести и ее оскорблений: "Убеждение в превосходствах другого, выраженное словами или внешними действиями, называется уважением. Убеждение в недостатках другого, выраженное теми же способами, называется презрением.

"Совершенства наши возбуждают в среде других лиц удовольствие и побуждают чаето к увеличению благосостояния того, кто ими обладает. Недостатки же возбуждают неудовольствие и могут располагать к уменьшению благосостояния.

"Вследствие этого в нашем уме естественно образуются следующие уравнения: с увеличением наших совершенств увеличивается благоволение, а с увеличением недостатков - ненависть к нам других. Поэтому репутация есть залог получения свободных бесплатных услуг, зависящих от расположения к нам; она обеспечивает нам то, что наши просьбы о помощи будут услышаны и исполнены тем, кто нас знает.

"Обыкновенное же чувство нашей слабости заставляет нас считать необходимыми для нашего счастья услуги других, как необходима слепому палка, а изувеченному костыль. А вследствие этого мы и привыкли смотреть на уважение, как на первую опору в жизни.

"Но, независимо от потребности услуг, в человеке живет постоянная необходимость находиться в обществе себе подобных; в нем чувствует лицо облегчение от трудов, в нем умножаем мы наше счастье и облегчаем наше горе. Но тот, кто не пользуется уважением других, не может удовлетворить себя в этой потребности. Совершившие какое-нибудь преступление избегают встречи с теми, кто считает их виновниками, а если бывают принуждены появиться в их обществе, то краска стыда открывает каждому тревожное состояние их души.

"Побуждаемые тою или другою необходимостью, мы стараемся представить взглядам других те качества, которые им могут нравиться, и скрывать те, к которым они относятся равнодушно или которые могут подействовать на них неприятно.

"Вот почему человек добродетельный обыкновенно искренен, а порочный лжив. Первый, будучи убежден в том, что не заслуживает упреков, без всякой боязни смело смотрит в глаза всей вселенной; второй же, зная свои недостатки, закрывает лицо и любит ходить впотьмах.

"На сколько сумма сил других превосходит нашу, на сколько мы не убеждены в других, как в самих себе, на столько ближе к нашему сердцу казаться более совершенными, чем мы на самом деле.

"Точно также верно и то, что мы более жаждем одобрения, чем заботимся о действительном нашем совершенстве, так что нередко хвалятся преступлениями, если это может понравиться присутствующим.

"Лицо, уважаемое и пользующееся доверием, может располагать услугами других; доверие каждого должно быть, поэтому, рассматриваемо как увеличение его индивидуальных сил.

"Убеждение, что в каждой случайной нужде чужие силы могут присоединяться к нашим, уменьшает страх неудач, которые существуют для людей в каких бы то ни было обстоятельствах жизни, уменьшает страх вреда, которого бы можно было ожидать от чужой злобы, увеличивает надежду приобрести новые удовольствия.

"Напротив, человек, не пользующийся доверием, презираемый, ненавидимый, будет ли он прав или не прав, подвергается тяжелому подозрению в своих совершенствах, видит себя отвергнутым обществом себе подобных, боятся остаться лишенным помощи среди неудач жизни, замечает, что ненависть других представляет новые препятствия к достижению его целей.

"Поэтому недоверие, лишая нас внешней помощи, уменьшает наши индивидуальные силы и стремится даже совсем их уничтожить; оно равняется уменьшению спокойствия, уверенности в счастье и т.п.

"Человек не ограничивается, как животное, одним существованием физическим, но, способный ко всевозможным предвидениям, он живет и будущим, узнает всякие отдаленные потери, предвидит случаи, еще не вышедшие из лона будущего, предчувствует перемены, которые случаются за несколько тысяч миль от него; вследствие чего надежда и страх соединяются в его душе, и то радость, то горе наполняют ее, смотря по тому, что сознание уверенности распространяется ли на все пункты его идеального существования, или только на некоторые из них.

"Кроме того, если человек окружен трудными и дорогими обязанностями отца, сына, супруга и т.д., то он замечает, что общественное мнение, смотря по тому, благосклонно оно к нему или нет, влияет на участь лиц, к нему близких, открывает или закрывает поле счастья его сыновьям, приводит их на службу или удаляет от нее, призывает их к почестям или лишает их. От всех этих случайностей к нему постоянно возвращаются чувства удовольствия или горя и убеждают его в том, что с развитием отношений семейных увеличивается и необходимость кредита.

"Доверие и недоверие, надежда и боязнь, общественные привязанности приятные или горестные составляют существование нравственное и представляют сферу более обширную и более продолжительную, нежели сфера существования физического.

"Совершенство и благоволение, уважение и услуги, уверенность и счастье так глубоко проникают в самую внутрь нашей души, пускают там такие глубокие корни, соединяются и держатся так крепко, что мы продолжаем искать уважения даже и тогда, когда не имеем нужды в услугах, и постоянно смотрим на потерю его, как на несчастие. Как скупец начинает отыскивать золото, благодаря тем благам, которые оно предоставляет, а потом, забывая про блага, отыскивает его потому только, что оно золото, и его счастье растет или уменьшается, смотря по тому, увеличивается или уменьшается собрание монет,- точно также и в отыскивании уважения, хотя мы и не видим часто социальных выгод, которые его сопровождают, но тем не менее остаемся очень чувствительными к знакам этого уважения и часто жаждем его с убытком для нас самих. Вот почему ж справедливы слова, что мы начинаем искать уважения из желания получить благо реальное и продолжаем искать его, жертвуя даже этим реальным благом.

"Идея уважения так неразрывно связана с чувством сознания счастья, что она сопротивляется, так сказать, ударам смерти; вследствие чего некоторые желают, чтобы их память представилась их потомству с честью и в ту эпоху, когда они не могут уже видеть в этом себе никакой пользы, и содрогаются, замечая издали, что туман недоверия опускается на их гробницу.

"Чувствительность к недоверию и после смерти составляет тот светлый характер, который отличает человека от животного. Всякий знает, что во все времена уважали доверие, честь и славу знаменитых умерших, и законодатели возбуждали и живых к подражанию им.

"Как при виде действия добродетельного аплодируют десять рук, так при виде действия порочного восстают сотни голосов. Вот почему мы бываем более чувствительны к презрению, нежели к уважению. Кроме того, уважение соответствует нашим желаниям, а презрение противоречит им,- и если предположить ту же самую силу, то сила противоречащая будет действовать на нашу душу гораздо живее, нежели сила споспешествующая нам.

"Если презрение выражается в словах, которые могут сделать другого предметом насмешек, то человек презираемый будет чувствовать себя оскорбленным в самой глубине своей души. Представьте себе кого-нибудь, бегущего очень скоро и неожиданно схваченного за шапку, и вы будете иметь полную идею о той боли, которую испытывает человек, подверженный насмешкам. Зная по опыту с какою легкостью насмешливые слова могут повторяться, с каким удовольствием они принимаются, с какою быстротою распространяются,- тот, кто считает себя предметом этих насмешек, воображает себя вдруг окруженным множеством жителей и краснеет, как будто бы они действительно тут присутствуют. Не выходя из дому, он получает в своем воображении все те удары, которые бросает на него целый город, и в своем уединении воображает уже себя прикованным к позорному столбу. По этой причине он видит, что не может в настоящее время, и не будет иметь возможности в будущем, удовлетворить необходимости находиться в обществе себе подобных и быть принятым или с веселым лицом - предчувствие, которое заставляет содрогаться все чувства души, не различая и частных впечатлений. Вследствие этого, страх быть предметом насмешек, как и все другие страсти, может дойти до такой степени, что превзойдет самую любовь к жизни"*(212).

Изложив таким образом понятие уважения и презрения, Gioja приступает к определению понятия обиды:

"Приписывать нам действия, лишающие нас расположения других, значит злословить нас.

"Совершать против нас проступки или обращаться к нам с речами, которые в целом или частью отнимают у нас уважение других, значит унижать нас.

"Все, что нас злословит или унижает, называется обидою.

"Всякое обвинение, налагающее подозрение на нашу нравственность, будет обидою.

"Всякое слово, действие, которое подвергает нашу личность насмешкам или делает наше поведение предметом презрения других, будет обидою"*(213).

"Обида есть (продолжает Gioja) уничтожение социальных достоинств, а в своих высших степенях даже и полное отрицание их.

"Уничтожают наше социальное достоинство, а также отнимают у нас благоволение ж уважение через открытия наших скрытых несовершенств, через приписывание нам недостатков, которых мы не имеем, через непризнание наших достоинств, через похищение нашей репутации, через помеху увеличить ее, через обращение с нами, существами чувствительными, свободными и разумными, как с животными"*(214).

Так определял итальянский криминалист понятие чести в то время, когда на немецкой почве шли только абстрактные споры об отвлеченных понятиях. У Gioja замечается стремление вывести понятие чести из психических сторон человеческой природы, и знание им этой последней, особенно если принять во внимание, что исследование его принадлежит еще к началу XIX столетия, достойно полного уважения.

§ 53. Что касается до позднейшей немецкой науки, то и здесь плохо определяют понятие чести. Одни из исследователей дают уже чересчур общее и через это неясное определение; наприм., Бернер говорит, что та честь, которая относится в правовой области, состоит в общечеловеческом и гражданском значении личности. Или Шютце: "честь есть чувство сознания индивидуумом своего права на то, чтобы быть признанным своими сочленами полноправною личностью". Или Кестлин: "честь есть сознание человеком своего достоинства, как полноправного гражданина, вытекающее из взаимного признания такого достоинства всеми гражданами". Или Штейн - "самоуважение в связи с нравственным достоинством, признанным извне". Другие понимают честь уже слишком узко. "Что такое есть честь, говорит Миттермайер, определить трудно, но в обыкновенном смысле это есть доброе мнение о нас других".

Более ясных, толковых и рельефных определений, чем указанные выше не знает немецкая наука.

Совершенно иначе разрешает дело наука итальянская. Один из позднейших ее представителей, Каррара, делает следующее разъяснение понятия чести:

"До сих пор честь рассматривалась криминалистами неясно и без достаточного анализа элементов и форм, в которых проявляется это право. Это повело к темноте и двусмысленности как в познании существенных признаков, так и относительно критериев меры подобных преступлений. Когда говорится об обиде чести, высказывается формула, которая безразлично может содержать похищение многих благ, совершенно отличных друг от друга и содержащихся в этой общей идее чести".

Честь, таким образом, по взгляду Каррары, есть благо сложное. "При оскорблении чести - продолжает он - похищаются часто не все те блага, которые являются ее составными частям. Посему необходимо разложить эту идею и, разбирая отдельно те блага, которые представляют ее содержание, прийти к познанию различных форм, в которых может явиться преступление против чести с точки зрения внутреннего его существа.

"В этой идее существуют три различные подчиненные понятия: 1) чувство собственного достоинства; 2) уважение и доброе имя о нас других; 3) сила, присущая доброй репутации, доставлять известные материальные выгоды. Эти три понятия совершенно различны, хотя не всегда это замечается на практике.

"1) Чувство нашего достоинства есть первое содержание идеи чести; она есть потребность каждой души, как бы ни была она мало возвышена, инстинктивная и независимая от какого-нибудь расчета внешних благ, но зависшая исключительно от любви к самим себе и оттого не пресыщаемого наслаждения, которое в нас является без всякого желания слушать одобрения или видеть презрение других, которое является единственно только вследствие сознания нашего достоинства, наших способностей и добродетелей. Противоположность этому чувству есть стыд и презрение, которые являются в нас с сознанием какого-нибудь нашего недостатка, независимо от порицания других.

"Теперь возникает вопрос: достаточно ли, для существования оскорбления чести, оскорбления одного только собственного достоинства, хотя бы через это и не падала репутация в глазах других и не было вероятной потери материальных выгод? - Конечно, достаточно; и решение этого вопроса делается положительным во множестве случаев, в которых можно представить себе обидные действия. Еда кто-нибудь оскорбляет меня не в присутствии другого лица, если обида заключается в письме, ко мне самому адресованном, когда я жалуюсь на такую обиду, то можно ли сказать, что моя честь не оскорблена, так как обидчик обратился прямо ко мне и никто не слыхал этой обиды, что этим не уменьшается мое пользование добрым именем и не наносится потери моему кредиту по отношению к другим лицам и еще менее лишает меня материальных выгод, которые зависели от моего доброго имени? Конечно, это можно сказать; но из этого не следует чтобы исчезала юридическая сущность преступления: оно остается независимо от похищения двух других вышеупомянутых благ, единственно в обиде чувства моего достоинства, вследствие которого я ощущаю боль, слыша, что другие считают меня за дурного и дерзко в лицо самому мне оказывают презрение. И эта истина подтверждается общею юридическою доктриною, которая признает преступность и в обидном письме, назначенном прямо обидчику без всякого распространения об этом между другими лицами. И поэтому, хотя бы я сам распространял среди других то, что обидчик сделал скрытым, то отсюда не вытекает, что у меня нет права на удовлетворение, ибо у меня есть право не подвергаться унижению. Слово дано человеку Богом, как орудие взаимной любви, нравственного прогресса и той общежительности, к которой предназначено человечество; кто пользуется им, чтоб наносить другому неприятность, тот злоупотребляет этим божественным даром.

"2) Нарушение нашей репутации относительно других. Обыкновенно криминалисты ограничивают только этим свои рассуждения об обиде, мало занимаясь в общем описании ее первым последствием, о котором уже сказано, и третьим, о котором я буду говорить далее. Добрая репутация (которая называется сокровищем души) определяется обыкновенно как мнение других о наших душевных или телесных качествах. Достояние доброго имени, обыкновенно говорят ученые, не существует в нас, а в мнении других; это не есть такая вещь, которою мы владеем, как собственностью, но она хранится у других, хотя мы и пользуемся всеми ее выгодами.- Мнение это совершенно верно и плодотворно, так как прямой вывод из него такой, что пассивным субъектом этих преступлений не всегда бывает сам потерпевший, как в преступлении против жизни и т.п.; тогда остается в обиженном простое имя дотерпевшего, хотя бы он и не был материальным предметом преступления. Это замечание плодотворно и тем, что дозволяет сделать вывод, что чем более лиц, которым сообщено дурное обо мне сведение, тем более увеличивается преступление, точно так же, как и большее количество монет увеличивает кражу. Все это совершенно верно, и также справедливо, что в большинстве случаев преступления против чести должны рассматриваться с этой точки зрения. Но было бы неполно, если бы хотели ограничить понятие только этим, оставляя без внимания две остальные точки зрения.

"3) Похищение выгод, связанных с добрым именем.- Это третье обстоятельство может являться или как возможность, или как действительность; как возможность, она присуща всем тем преступлениям против чести, в которых развивается второе, вышеупомянутое следствие, потому что в разнообразнейших комбинациях человеческих случаев потерянная репутация всегда может быть в большей или меньшей мере причиною того, что недоверие, возбужденное к нам, повлечет за собою потерю других благ, столь желаемых нами. Но бывают обстоятельства, где подобный расчет не остается на точке зрения возможности, а наоборот положительно оправдается материальный ущерб, который мы потерпим вследствие того, что наша честь страдает; иногда может быть так, что и цель виновного именно шла к этому, напр. помешать получить должность, жениться и т.п. Тогда это третье соображение перестает быть общим и принимает специальную форму, вследствие которой будет оскорблено не одно право на честь, но нарушение и других прав; и нельзя не принять это в расчет при оценке преступления. Однако, когда обида направляется на нанесение вреда имуществу ближнего, то может возникнуть сомнение: такая, более зловредная, цель, увеличивая преступление обиды, оставляет ли его в том же классе, или же тут будет имущественное преступление? - Разрешить это следует, кажется, так: если имущественный вред, который желал вызвать обидчик, как последствие оскорбления чести, не принес ему никакой выгоды, тогда не должно быть переноса преступления в другой класс, и имущественный вред будет только обстоятельством, увеличивающим наказание при обиде; если же наоборот имущественный вред обращается здесь в пользу обидчика, тогда преступление может перейти в класс преступлений имущественных и будет обманом, а обида - только средством к более важному преступлению".*(215)

§ 54. Что касается до определения итальянскою наукою понятия обиды и видов ее, то для того, чтобы познакомиться с ними, укажем мы, в виде примера, на определения тех же двух криминалистов, которые приведены нами выше.

Gioja как мы уже видели, определяет обиду следующим образом: "Обида есть все то, что нас унижает (отнимая уважение в глазах других) и злословит (приписывая действия, лишающие уважения). Я не признаю, говорит Gioja, обиды там, где нет злословия или унижения".

В дальнейшем, очень подробном, исследовании представляет автор изложение различных видов оскорблений чести, способов его совершения, обстоятельств; увеличивающих наказание, и т.п.

Каррара знает троякое деление оскорблений чести. "Наука, практика и современные законодательства, говорит он, принимают обыкновенно деление обиды на три вида: diffamazione (клевета), contumelia (обида) и libello famoso.

Клевета*(216), по понятию Каррары, есть "обвинение в факте преступном или безнравственном, направленное умышленно против отсутствующего и сообщенное многим лицам отдельно ими вместе.

"Из подобного определения вытекают и существенные признаки, которые суть: 1) умысел, 2) отсутствие, 3) обвинение и 4) сообщение.

"1) Умысел есть условие, общее веем преступлениям, в данном же случае представляется он как намерение опозорить другое лицо.

"2) Отсутствие обиженого есть тот признак, который отличает клевету от обиды. Когда обидные слова были сказаны при том, к кому они относились, то будет обида, а в отсутствие его - клевета. Такое различие вытекает из языка, но оно имеет и рациональное основание, так как присутствие или отсутствие обиженного не есть случайность безразличная в преступлении обиды, но оно связано с признаками естественного качества этого преступления, вследствие большого вреда, наносимого вторым преступлением. Когда обида направлена против присутствующего, то лицо может дать непосредственно отпор ей, изгладить злостное уверение, оправдаться перед теми, которые слышали ее, и оправдание покажет достаточно несправедливость обидчика, не останется пятна на обиженом, а наоборот все восстанут и отнесутся с недоверием к оскорбителю. Таким образом, непосредственный вред тут очень мал, и тревога других граждан будет менее, вследствие уверенности в существовании частной защиты. Но когда обида нанесена в отсутствии обвиняемого, то ядовитое уверение может легко пустить корни в убеждении слушающих, ибо оскорбленный, будучи далек от места действия и не зная о факте, не может представить тех доказательств, посредством которых он мог бы избавиться от нее; когда же оп узнает об этом, то будет трудно успеть изгладить мрачное впечатление и разрушить последствие уже распространившейся обиды.

Это же различие ведет к тому, что за клевету назначается более строгое наказание, чем за обиду.

"3) Обвинение (приписывание обидных фактов).- Если отсутствие обиженного может само по себе увеличить важность обиды, то недостаточно еще одного этого обстоятельства, чтобы превращать обиду в клевету: необходимо, чтобы обвиняли в определенном факте, преступном или безнравственном. Обвинения в каком-нибудь пороке недостаточно. Часто говорят: А. разбойник, В. бесчестный. Хотя два эти термина указывают на преступность и безнравственность лица, но, не выражая определенного факта, они высказываются неопределенно. Если бы в таком эластичном преступлении, как обида, принимали в расчет различные мнения, тоне пришлось бы установить и определения преступления. Необходимо избрать то, что более бы убеждало человека; поэтому можно держаться за этот признак, как за один из главнейших признаков клеветы.

"4-й признак клеветы, по взгляду многих законодательств (напр. французского), есть условие публичности места или собрания; но новые кодексы и школы видоизменяют это условие в требование только сообщения многим лицам. И подобная поправка совершенно верна, потому что, установляя понятие преступлений, нужно держаться не случайностей, но существа дела. Существо клеветы состоит в том, что разглашают о ком-нибудь позорные поступок. Может случиться, что рассказ, сделанные в публичном месте или в присутствии многих лиц, не будет услышан, и таким образом сообщенный факт не распространится; однако же, определяя клевету по таким внешним признакам, явится опасность признать ее и в таком факте, в котором хотя и находятся те внешние случайности, содержащиеся в определении клеветы, но не будет, однако же, того, что существенно и что составляет истинную причину большей важности этого преступления. Наоборот, может случиться широкое разглашение сказанного, вследствие злого умысла, и таким образом будет налицо то условие, которое составляет основание более важного преступления, и, Несмотря на то, нельзя признать его, потому что нет условия публичности места. Важно делать наблюдения: из них вырабатывается и совершенствуется наука. Старая, негодная формула заменилась новою формулою сообщения. Слова: "многим лицам" выражают, что достаточно сообщения и двум, все равно - вместе или отдельно. Наконец, формула сообщения есть общая формула и не показывает требования об особом способе, так что все равно - слова ли это иди письмо".