IV. Английское право

§ 35. Английские исследователи начинают изложение учения об оскорблениях чести преимущественно с конца XV столетия.

Что касается до всей предыдущей истории, то оскорбления чести случались там чрезвычайно редко: письменные поточу, что и самое письмо было редкость, словесные же потому, что в слишком малонаселенной стране, где каждый жил в кругу своего семейства, столкновения происходили чрезвычайно редко; если же между живущими в городах таковые и случались, то здесь обходились без законов, а разделывались за обиду собственным мечом*(172). В XV же столетия начинается развитие прессы, а через нее - и преступлений против чести.

В первое время возникновения процессов об обидах, затем в царствование Елизаветы и даже в XVII столетии оскорбления чести носили в Англии, главным образом, частный характер и преследовались частным путем. Slander и libel (технические слова для обозначения английского оскорбления чести) понимались в то время как нанесение словесным выражением или письмом какого-нибудь специального убытка*(173).

Для того, чтобы требовать вознаграждения за оскорбление чести, нужно было прежде всего доказать, что через посредство его нанесен какой-нибудь убыток. Только в некоторых случаях являлось как бы исключение: особого доказательства причинения убытка не требовалось, оно предполагалось само собою, во-первых, при упреках в преступлении, во-вторых, в заразительной болезни (так как за таким упреком могло следовать изгнание личности из общества), в-третьих, при упреке, касающемся должности, занятия, профессии обиженного, в-четвертых, при упреке, относящемся к происхождению лица, и, в-пятых, при всякой обиде, совершенной через письмо, печать, рисунки или какие-нибудь другие подобные знаки. Во всех этих случаях вред предполагался сам собою без особого доказательства: достаточно было указать судье, что упрек относится к преступлению, к происхождению и т. п., и оскорбление чести уже существовало*(174).

Против представленной жалобы обвинитель всегда имел право приводить exceptio veritatis. По коренному английскому взгляду, невозможно требовать вознаграждения убытков, если обвинение справедливо*(175). Поэтому английский судья отказывал обыкновенно жалобщику, коль скоро убеждался, что то, в чем обвиняют, истинно.

Что касается, наконец, до того, при каких именно обвинениях считалось возможным начать процесс, то при всем старании со стороны английских практиков перечислить все обидные выражения, им пришлось отказаться от своего плана, так как они поняли, что вопрос этот зависит, более чем какой-либо другой, от взглядов отдельных местностей и т. п.; есть, напр., слова, не считающиеся обидными в одной части Лондона, но признаваемые наоборот за таковые в другой.

§ 36. Таков коренной английский взгляд, считавший libel за частный misdemeanor*(176). Но взгляд этот изменялся в истории: в долгий период борьбы английского народа с королевскою властью происходили чрезвычайно частые злоупотребления ляйбелем. В эпоху преобладания королевской власти за знаменитою "звездною камерою" признано было право уничтожать все могущее нарушить мир в государстве. Тайный суд воспользовался этим и старался всеми неправыми способами увеличить свою компетенцию. Желая привлечь к своей подсудности свободу слова и прессы, звездная камера вырабатывает взгляд, что и ляйбель может быть нарушением мира; начинается и долгое время длится в английской истории преследование за каждое лишнее слово; в особенности же в печати стараются судьи звездной камеры отыскивать что-либо обидное для представителей власти и перетолковывать все это, как покушение на спокойствие государственного порядка. Страшна была звездная камера еще более потому, что она судила без закона. До полов. XVII ст. владела она цензурою и была мстительницею за проступки против чести. Воспоминание об этом тайном уголовном суде сохранилось и до сих пор в Англии, как период самого сильного гнета для свободы слова и письма*(177).

По уничтожении звездной камеры, право этого суда переходит в суд королевский. На короля налагается обязанность следить за общественным спокойствием и предупреждать всякое нарушение мира. При опасении за нарушение мира давалось право королю арестовать не только всех остальных граждан, но и членов парламента, до тех пор, пока они не представят поруки. В знаменитый период борьбы английского народа с правами верховной власти, со стороны этой последней происходили очень частые злоупотребления. Во всех случаях, где правительство видело какой-нибудь вред своим интересам, оно признавало нарушение мира и требовало немедленных арестов. Точно также старалась отыскать королевская власть оскорбление величества, а через это и нарушение мира, в различных вредных его интересам сочинениях*(178). Известная петиция семи епископов к королю признана была точно также за libel, нарушающий мир, и епископы заключены были в Товер.

В XVII и XVIII веках преследования обид были очень часты. Государственные люди, с королем во главе, недовольны были нападками на них в печати, хотя и справедливыми. В эпоху борьбы партий земства и аристократии случаи взаимных обид были более чем часты.

Злоупотребления королевскою властью в делах об оскорблениях чести возбуждали страшное негодование в обществе, стоящем в оппозиции. Борьба за это длилась долго и упорно; наконец, завершилась она, как и все в истории Англии, победою, одержанною обществом, но уже в половине XVIII столетия. Высший суд, во главе с шефом юстиции, Пратом, окончательно разрешил тогда этот вопрос, признав что libel никогда не может быть нарушением мира.

§ 37. Вопрос о ляйбелях стоял в Англии в связи со свободою слова в парламентских прениях. С получением парламентом полных прав, признали, что каждый член его за все свои речи, произнесенные в парламенте, ответствен только парламенту и никому более. Каждый член ног говорить там о ком угодно и что угодно, и не мог быть преследуем за оскорбление чести. Король и крестьянин были равны в том, что их можно было упрекать в парламенте даже в преступлениях, и при этом они не могли жаловаться на обиду.

Но что касается до права печатать парламентские речи и не быть при этом ответственным за ляйбель, то это подвергалось долгому спору. Выходя из того взгляда, что парламент не был собранием открытым для публики, запрещали присутствие в нем издателей газет. Против этого началась жестокая борьба. За свободу передавать парламентские рассуждения восстало все общество, и с тех пор уже при частных жалобах достаточно было указать, что libel есть только отпечаток парламентских прений, чтобы не быть наказанным за оскорбление чести.

Право не быть в ответственности за обиду перешло с парламента и на суды. Все, что говорится в суде, в границах права, спорными сторонами, свидетелями, адвокатами, то не может быть сочтено за libel. Задача суда - открыть действительную истину дела, а поэтому его не должны стеснять, по мнению англичан, мелочные взгляды относительно чести того или другого лица; предполагается, что судья сам остановит все излишнее и что лица явились в храм закона не для того, чтобы обижать друг друга. Точно также предполагается, что и свидетели, вследствие нравственной силы данной ими клятвы, будут заботиться об истине, а не воспользуются случаем намеренно обидеть кого-нибудь.

§ 38. Мы указали на несколько случаев ляйбелей, которые хотя и носили особый характер, но признавались тоже за частный libel. Рассмотрим теперь, какие условия требовались для признания оскорбления чести частного лица.

Вопрос о том, когда существует оскорбление чести отдельного гражданина, выработался в Англии тоже самою жизнью; главнейшим источником его следует считать common law. Но по отношению к этому вопросу имеются и два законодательные памятника, а именно libel act и закон лорда Камбеля.

libel act; возник вследствие долгого спора английской практики по вопросу о том, когда следует признать существование оскорбления чести, возможно ли, при этом безусловно запрещать известные поступки, или же для решения вопроса - виновно ли лицо, следует смотреть на мотивы, на намерение, которое имелось при совершении проступка. Лорд Мансфельд*(179), защитник первого взгляда, утверждал, что распространение фактов несправедливых и позорных для другого лица должно быть всегда запрещено и присяжные должны решать только два вопроса: во-первых, совершено ли распространение и, во-вторых, не есть ли распространяемое несправедливо, и коль скоро присяжные ответили утвердительно на оба вопроса, то должно быть признано и существование преступления. Лорд Эрскине восстал против этого и, начиная с 1777 года, в течение 14-ти лет, защищал свободу прессы. Через посредство сочинений, речей в судах, писем к королю и т. п. лорд 'Эрскине старался добиться признания своих взглядов. Эрскине говорил, что лицо должно быть признано преступником за злой умысел унизить другого, что на первом плане в вопросе об оскорблениях чести должен стоять, поэтому, умысел, внешние же поступки могут служить только доказательством существования или несуществования умысла. Присяжные должны, поэтому, решать не только вопрос: сделал ли обвиняемый публикацию, но и виновен ли он через это в оскорблении чести*(180).

Эрскине защищал пред судом очень многих лиц, обвинявшихся в оскорблении чести; но в числе всех дел самым замечательным был процесс Штокдале. Некто Гастингс пришел в столкновение с партиею виги и был обвинен нижнею палатою. Один сельский священник с добросовестным убеждением в справедливости дела Гастингса написал статью, в которой нападал на палату; книгопродавец Штокдале издал эту статью. Штокдале отдан был под суд. Лорд Эрскине явился тогда защитником обвиняемого и доказал, что он должен быть оправдан, так как нет ни одной улики, что он напечатал статью со злым намерением оскорбить честь нижней палаты. Штокдале был оправдан. Речь Эрскине любопытна в этом деле еще потому, что он обращал здесь серьезное внимание на corpus delicti при печатном оскорблении чести. Эрскине говорил, что ляйбель тем отличался до сих пор от других проступков, что по отношению к нему показывали в протоколе не весь corpus delicti. Из книги вырывали восемь, десять мест, и, не обращая внимания ни на дух целого сочинения, ни на связь этих мест между собою, требовали от присяжных обвинительного вердикта. Но это неверно. Corpus delicti этого преступления есть вся книга, и только прочитав вею ее, возможно судить - существовал или нет злой умысел совершить преступление. Свою речь закончил Эрскине словами: все, что он говорил о свободной прессе, все это относилось к общественной жизни и общественным деятелям, а не к врагам общественного строя; эти последние, хотя бы и десять раз сказали правду, должны все-таки почувствовать кару закона.

Вскоре после этой речи, именно в 1792 году, был принят палатами libel act. Libel уравнивается здесь со всеми другими преступлениями, и присяжным предоставляется решать - виновно ли лицо в написании обидного или клеветнического сочинения, или нет. Присяжным дается полное право оправдать каждое лицо, поступок которого покажется им не клеветническим по мотивам, руководившим обвиняемого; о мотивах же судят по всему сочинению, и при этом должно принимать во внимание весь ляйбель. На истинность же и лживость сообщаемого должно обращать внимание на столько, на сколько это нужно для выяснения намерения деятеля*(181).

§ 39. Libel act установил законно тот взгляд на libel, который развился еще прежде в английской жизни. Рассмотрим, поэтому, теперь - какие условия требовали от преступлений против чести в XVII, XVIII и начале XIX столетий, до более нового еще разъяснения этого вопроса комиссиею 1843 года и законом лорда Камбеля.

Первое условие ляйбеля, признаваемое во весь этот период, было требование malis de facto - злоупотребления фактом: обвиняемый тогда только и мог быть наказан, когда доказывалось, что он сознательно и добровольно употреблял известный факт во зло для достижения своей преступной цели. Это условие было первым, и без доказательства злоупотребления фактом не могло быть и речи о судебном обвинении и наказании.

Только в одном случае допускали исключение из этого общего правила, а именно некоторые ляйбели преследовались уголовным порядком, без всякого доказательства злоупотребления фактом, при доказательстве нарушения через них мира. Но мы уже упомянули выше, что англичане не согласны в настоящее время с тем, чтобы libel мог вести к нарушению мира*(182).

Второе условие для существования ляйбеля есть публикация*(183). Вопрос о том, когда следует признать ляйбель опубликованным, подвергался также многим спорам. Когда на libel смотрели как на нарушение мира, тогда пришли к убеждению, что всякое письменное сообщение, будет ли оно передано одному только обиженному, не переходя в руки других, или же содержание его будет позднее сообщено третьему лицу, будет составлять публикацию. Если бы действительно основанием наказания обид служила боязнь нарушения мира, то естественно, что брань с глазу на глаз должна быть наказуема; но так как главная причина запрещения оскорбления чести есть нанесение вреда в общественном мнении, то само собою разумеется, что под опубликованием должно понимать распространение в среде третьих лиц.

Здесь важно еще заметить и то, что при опубликовании хозяин должен отвечать за своего слугу. Если, напр., в какой-нибудь типографии без участия хозяина будет напечатан libel, или в каком-нибудь книжном магазине прикащик продаст libel, то виновником в деле будет хозяин типографии и магазина. Поэтому один типографщик был приговорен к наказанию за напечатание ляйбеля, хотя во время печатания он сидел в тюрьме за статью, выпущенную им еще ранее.

Третье условие ляйбеля есть нанесение вреда английскому гражданину*(184).

Таковы три условия оскорбления чести в Англии. Все остальное принадлежит у них уже решению присяжных, так что libel будет все то, что при существовании трех указанных выше условий будет признано присяжными достойным наказания.

Подобное общее определение, конечно, было бы немыслимо сделать в каком-нибудь из континентальных европейских государств; но в Англии, где присяжные имеют такое громадное доверие со стороны общества и где они суть действительный viva vox общественного мнения, там такое определение считалось достаточным. Англичане напротив полагают, что если бы вместо общих определений вздумали войти в частности, то нанесли бы скорее вред делу, чем оказали ему пользу.

Одним из самых спорных вопросов в учении о ляйбелях был вопрос об exceptio veritatis. С одной стороны казалось невозможным наказывать за распространение фактов истинных, а с другой - видели необходимость для некоторых случаев допустить и исключение. Прежде всего, к такому выводу приходили тогда, когда хотели наказывать оскорбления чести, как нарушение мира. Общественный мир мог быть действительно нарушен и через распространение истинных фактов. Далее требовали того же, когда считали нужным наказывать за libel для предупреждения дуэлей. При подобном взгляде полагали, что за истинные упреки следовало бы даже наказывать еще более, чем за упреки лживые, потому что по самой природе человек будет скорее мстить тогда, когда услышит, что про него распространяют что-либо истинное, что он особенно желал скрыть от других, лицо же невинное или будет презирать рассказанную про него неправду или опровергнет ее хладнокровно*(185). Наконец, в позднейшее время указали (особенно Эрскине) еще и на то обстоятельство, что лицо может быть обижено не только через лживое распространение, но и через сообщение справедливых слухов, а именно когда справедливым фактом злоупотребляют для достижения преступной цели (malis de facto)*(186).

На основании всех этих соображений, на практике вопрос об exceptio veritatis решался следующим образом: при словесных обидах (slander), которые вели за собой по большей части только вознаграждение за вред, exceptio veritatis допускалось; полагали, что несправедливо лицу, совершившему что-либо дурное, давать возможность извлекать себе из этого выгоду*(187). При письменных же обидах, как при более серьезных случаях нарушения чести, присяжные, по своему усмотрению, иногда наказывали и за распространение фактов истинных*(188).

Много споров возбуждал вопрос о том, в какой мере следует обращать внимание на намеки. Можно ли, напр., обвинить в нанесении обиды королю, если он назван только буквами K - g, лорду Норту - если он назван L - d N - th Можно ли признать обиду, если в какой-нибудь басне, под видом животного, выставят личность, которую желают осмеять, и т. п.?

Долгий спор об этом вопросе, в конце концов, разрешился тем, что признано за окончательно-невозможное определить это a priori, и решили, что вопрос об этом должен принадлежать всецело присяжным.

Что касается, наконец, до наказаний за libel, то они были или тюрьма не более двух лет, или денежный штраф. По статуту Георга III, за возмутительно ругательное сочинение может быть ссылка до семи лет. Но это последнее наказание, по словам Марквардзена*(189), ли никогда не произносилось, или, по крайней мере, не приводилось в исполнение.

§ 40. Наконец мы переходим к взглядам позднейшего времени.

Политический libel в том виде, в каком видели мы его в предыдущие периоды, в настоящее время перестал уже существовать. Джюри сделался всемогущим, и государственные преследования прекратились совершенно. Со времени министерства Канинга не было примера, чтобы адвокатами правительства начат был процесс о государственном ляйбеле. Существует свидетельство лорда Камбеля о том, что он в то время, когда был генерал-атторнеем, не находился ни разу в необходимости требовать от английского суда вердикта для правительства против преступников прессы. Нет никого, кто бы не похвалил подобное состояние вещей и не уверил бы, что теперь в Англии невозможно требовать за политический libel - "guilty". Эмансипация католиков, билль о реформе, прекращение податей на хлеб были, без сомнения, такими обстоятельствами, которые в политическом отношении были очень важны. Столетние предрассудки, устарелые права были затронуты в нововведениях в то время, когда лорды обсуждали - пропустить или нет билль о реформе. Англия находилась накануне революции. Не видев даже общественных органов этого бурного периода, всякий может себе представить с каким жаром выражались они, какая борьба партий происходила тут, но и в это время не представилось процессов против прессы. Ни одна партия не забывала, что она выступала против одинаково-вооруженного врага, и все, что она выигрывала, приобреталось ею в открытой честной борьбе; всякая из правительствующих партий знала, что-то же самое орудие государственного преследования, которое она употребляла в исполнении своей обязанности, через какие-нибудь полгода, могло быть обращено новою правительствующею противною партиею против ее же принципов, ее же органов*(190).

Итак, положение Англии улучшилось. Об оскорблениях Величества здесь нет более речи. В политических делах бранят Русселя, Пиля,- Виктория же не называется.

Что касается до английской науки, то она смотрит на дело о правительственных ляйбелях следующим образом: лицо короля должно всегда оставаться свободным от обвинений в политических делах, так как он не ответствен тут в своих поступках и сам действует только по фикции; что же касается до его частной жизни, то на нее, право, не должно обращать никакого внимания*(191).

Совершенно иначе смотрят на министерство. Во всех общественных делах, где нельзя приносить жалобу, его можно порицать, и общественное обсуждение его прав также необходимо, как излишни рассказы о том, что делает король. Поэтому в последнем случае порицание наказывается, а в первом не наказывается. Но, конечно, там, где король попирает ногами конституцию и где его Я проникает в самую действительность государственной жизни, там это основное положение делается неприменимым.

В Англии нет особых определений относительно оскорблений супруги короля и королевских принцев; к ним прилагаются постановления, касающиеся до частных лиц.

Наравне с королем стоят парламенты, с тою только разницею, что они имеют такое право, какого не достает и короне - самим судить нанесенное им оскорбление.

§ 41. Понятие частных оскорблений чести получило в нынешнем столетии новое разъяснение через закон лорда Камбеля. Палата лордов, по предложению лорда Камбеля, составила в 1843 г. особую комиссию, которой было поручено просмотреть постановления и взгляды на словесные и письменные обиды, и представить по отношению к ним окончательные выводы.

Комиссия составлена была, конечно, как и все подобные комиссии в Англии, из лиц вполне компетентных. Сюда приглашены были адвокаты, судьи, председатели судов, издатели газет и т. п.; но из всех этих лиц особенного внимания заслуживает знаменитый лорд Брукгам, лорд-канцлер Англии.

Вследствие подобного состава, прения комиссии были, конечно, чрезвычайно любопытны. Принимая же во внимание, что английское право заключается главным образом не в кодексах, а во мнениях подобных компетентных личностей, живых носителей народных взглядов, мы поймем, что из прений этой комиссии возможно лучше, чем откуда-либо, познакомиться с разбираемым нами вопросом. Поэтому мы считаем чрезвычайно полезным для нашей цели представить выдержки из разъяснений экспертами рассматриваемых вопросов. Самого большого внимания заслуживают слова лорда Брукгама, и поэтому на них остановимся мы в особенности.

§ 42. Вопрос, как и надо было ожидать, коснулся, прежде всего, до того - не возможно ли представить какое-нибудь точное определение понятия ляйбеля. Лорд Брукгам говорил по этому поводу: "Было бы очень хорошо, если бы можно было определить понятие обиды так, чтобы по нему о каждом сочинении можно было сказать - оскорбительно оно или нет; но сделать это очень трудно. На практике же неопределенность понятия не приносит никакого вреда.- Я не помню, говорит лорд Брукгам, ни одного случая, в котором, вследствие этой неопределенности, или пострадало бы чье-нибудь право, или бы суд был введен в ошибку".

Точно такого же мнения держались и другие члены комиссии. Starkie, напр., говорил: "Если бы хотели описать всевозможные роды, посредством которых можно было бы нападать на доброе имя человека, то работа эта была бы все-таки излишнею. Определение может быть дано только в общих и самых абстрактных выражениях". Точно также выражался и лорд Камбель: "Я не думаю, говорит он, чтобы возможно было какое-либо другое определение частного ляйбеля, кроме "сочинения, направленного на то, чтобы обидеть, или оскорбить, или унизить честь лица".

Подобную всеобъемлемость определения возможно допустить только в Англии, и если на практике не приносит она действительно вреда, то это объясняется особым положением английских присяжных.

Затем возник в комиссии другой вопрос: нельзя ли, по крайней мере, ограничить понятие оскорбления чести упреками в известных (напр. хоть в уголовных) поступках? Лорд Брукгам сказал по этому поводу: "Таким образом, самые сильные обвинения должны будут остаться свободными от наказания. Я, как общественный чиновник, должен сознаться, что для меня специальные упреки менее важны, нежели общие обвинения, против которых нельзя выступить прямо. Я думаю также, что подобные нападения гораздо опаснее для доброго имени человека; сказать про кого-нибудь, что он тиран, что имеет кровожадность тигра - это общие упреки, но никто не будет отрицать, что они вредны для доброго имени человека и в высшей степени больны для чувства его самого и его ближних. Предположите, что газета бранит какого-нибудь министра низким, малодушным, кровожадным, плутом; что же может выйти хорошего, если мы в такой форме поведем наши политические споры, и не нужно ли будет наказывать за такие выражения?"

На это лорду-кэнцлеру сказали: неужели он думает, что подобные выражения могут быть вредны министру в общественном мнении? - Лорд согласился: "Если кроме этого они ни в чем еще не упрекают министра, то, без сомнения, нет. Но есть другие чиновники, с которыми дело обойдется не так легко. Возьмите, напр., проповедника, представителя бедных, выборного директора; если эти люди будут затронуты прессою, то им трудно будет удержать свою должность и свое достоинство. Министр может презирать все подобное, но эти лица - нет".

Дальнейший вопрос был следующий: разве чувство общественного мнения не будет защищать чиновника против подобных выражений? "В настоящее время, продолжал лорд Брукгам,- без сомнения; но что было бы, если бы дали свободу всевозможным родам брани и если бы газеты могли говорить: плут, глупый осел судья такой-то и такой-то... Этого нельзя бы было вытерпеть и недели".

Так как и этот ответ был найден не совсем удовлетворительным, то начали спрашивать далее: не правда ли, что интерес публики требует, чтобы пресса имела полнейшую свободу говорить о том образе и способе, каким мировые судьи исполняют свою обязанность? - "Без сомнения".- Если же это так, то не считает ли лорд возможным дать определение того способа выражений, в которых это может происходить? - "Я думаю, что этот вопрос, возражал лорд-канцлер, отвечает сам за себя. Меня спрашивают: не могу ли я дать словаря выражений, которые мог бы употреблять журналист при обсуждении действий или недействий мировых судей. Но как же это возможно? С другой стороны я не колеблюсь сказать, что самое свободное обсуждение поведения и характера судей должно быть утверждено. Благодетельная боязнь преследования в том случае, когда сообщения перейдут границы приличного и честного спора, будет иметь при этом действие узды".

Последний вопрос: "не может ли настоящее состояние, предоставляющее судье и присяжным право определять что называется умеренным и честным спором, подать повод ко всевозможным злоупотреблениям?" - Лорд Брукгам отвечал: "Если бы я и начал думать об этом, то мне ничего не удалось бы выдумать; мы опять-таки приходим к невозможности определить точнее понятие "обиды".

§ 43. Самым спорным вопросом в комиссии был вопрос об exceptio veritatis. По мнению некоторых членов, напр. лорда Денмана, доказательство истины может быть допускаемо, но далеко не всегда; а именно это возможно только там, где существовал какой-нибудь дозволенный повод к обнародованию факта. По мнению лорда, обида есть поступок в высшей степени несправедливый, и он не хочет, поэтому, позволить обидчику постоянно доказывать истину его слов. Вред гражданину может быть нанесен и разглашением об истинном факте, и часто это бывает даже целью обнародования.

Еще яснее изложен был этот вопрос другим свидетелем, мистером Левисом (членом министерства Русселя, составителем закона о прессе для Мальты). В своем показании, которое почти исключительно относилось к вопросу об exceptio veritatis, Левис говорил, что это очень трудный вопрос. Он полагал бы возможным решить его следующим образом: "Что касается до политических ляйбелей, то самые опасные между ними суть те, которые стремятся к восстанию против законов, и при таковых, без сомнения, не может быть и речи о доказательстве истины. Но там, где дело идет об обвинении общественных чиновников, должно всегда допускать доказательство истины. Напротив, при частных ляйбелях мой взгляд не значительно уклоняется от обыкновенного взгляда. Я сделал бы предложение, чтоб пря жалобе на частную обиду истина не представляла бы никакой защиты, и чтобы не принимали вовсе во внимание справедливость и несправедливость". По мнению Левиса, вопрос об истине в этих случаях должно совершенно оставить, так как характер и жизнь частных лиц никогда не могут быть оспариваемы в прессе.

Мистеру Левису сделан был далее вопрос: не нужно ли допустить доказательство истины, если уже не как решительное, то, по крайней мере, как руководство присяжным? - Он отвечал: "Нет: обнародование всего того, что относится к внутренней жизни семейства, должно быть запрещаемо, не обращая внимания - истинно оно или нет".

Мнение мистера Левиса о необходимости при решении вопросов об exceptio veritatis различать упреки, касающиеся деятельности общественной и частно-семейной жизни, признается в настоящее время всеми в Англии.

Вся общественная жизнь народа должна быть проникнута истиною, дозволение доказательства истины должно быть здесь полное. Писатель, обсуждающий общественные дела, кандидат, произносящий речи на выборах, простой гражданин, толкующий о делах своей страны, - суть во всех этих отношениях общественные деятели и не должны жаловаться, если публичность, к которой они обращаются, падает на них же самих. Общественная жизнь требует не только жертв денежных и временных, но требует, чтобы, прежде всего, было отложено в сторону мелкое тщеславие и близорукая чувствительность. Кто не может приносить этих жертв, тот сиди дома и грейся у домашнего очага. А кто хочет вращаться в солнце общественной жизни, тот не должен бояться, что оно его обожжет.

Но что касается до второй половины показания мистера Левиса, то с ним далеко не были согласны остальные члены комиссии. Если и верно, что государству нет дела до нравственности отдельных семейств, что для него должен быть один только интерес - защищать самый институт, т. е. семейство,- а это может делаться всего лучше через невмешательство в частную жизнь,- то тем не менее нельзя не признать, что и частные лица, действующие как таковые, могут приносить вред целому обществу или даже и отдельным его кружкам, так что запрещать сообщать о подобных случаях нет никакой возможности.

По мнению некоторых членов комиссии, при решении вопроса о допустимости exceptio veritatis в делах, касающихся частной жизни, следовало бы обращать внимание на мотивы, которыми руководствовался обидчик. Но и этот взгляд не встретил одобрения. Большинство членов полагало, что ничто так не странно, как при похвальном поступке, каковым считается раскрытие дурного дела, отыскивать мотивы, по которым действовало лицо. Если А. спас жизнь В., то мы не спрашиваем, почему он это сделал. Может быть потому, что он ненавидит С., который должен платить В. ежегодную ренту. Если общество сумасбродов в какой-нибудь игре обыграет молодежь столицы, и один из членов, из ненависти к другому, откроет это дело, то нужно ли ему ответить: ты засорил источники семейного бедствия, вытащил сотни людей из глубокой пропасти, но так как ты сделал это не из любви к добродетели, а из ненависти к своим сообщникам, то, Несмотря на истину твоего сообщения, ты должен быть наказан штрафом и тюрьмой.

Наконец большинством членов комиссии вопрос об exceptio veritatis решен был следующим образом: доказательство истины должно быть допускаемо постоянно, но решение того, когда представление его в вопросах, касающихся до частной жизни, должно служить основанием, освобождающим от наказания, следует предоставить присяжным. Присяжные же должны во всяком случае обращать внимание - сделано ли было такое обнародование с целью оказать какую-нибудь пользу обществу или нет.

§ 44. Что касается до деления ляйбелей на обиду и клевету, то этого деления, как видно было из всего предыдущего изложения, не знало и не знает английское право. Главное основание, которое принимается для такого безразличия видов оскорблений чести, есть ненадобность подобного деления на практике. "Хотя и возможно представить деление ляйбеля на виды, говорил лорд Брукгам в комиссии 1843 года, но я не вижу в этом надобности, так как, мне кажется, чрезвычайно затруднительно определить степень наказуемости различных видов оскорблений чести, и я не буду в состоянии сказать, что один род их пря всяких обстоятельствах тяжелее и заслуживает большего наказания, чем другой".

§ 45. Наконец в комиссии поднимался вопрос о мере и способе наказания за libel. По действующему в настоящее время взгляду, наказание должно быть - штраф или тюрьма, и притом запрещается требовать чрезмерной суммы поручительства. Членами комиссии возбужден был вопрос: не следовало ли бы по крайней мере определить maximum наказания? - Лорд Брукгам отвечал на это: "Моя единственная забота заключается в том, что я очень часто вижу, как пермиссивные определения понимаются за императивные. Я боюсь, что если бы было сказано, что наказание за обиду должно быть - тюрьма до двух лет, то судьи были бы способны налагать это наказание во всех случаях. Так это было с libel act лорда Эрскина. Этот билль дает судьям право на предложение присяжным вопроса - что сочинение, не оскорбительно ли? Но судьи посмотрели на это право как на обязанность и даже необходимость".

Вследствие подобного отзыва лорда Брукгама, в комиссии maximum наказания не был определен, но позднее, при обсуждении предложений ее в парламенте, принято было следующее точное определение наказания: за обнародование ляйбеля, которому предшествовали угрозы (для того, чтобы вынудить деньги и т. п.), назначается наказание в исправительном доме, самое большее до трех лет (ст. тяжелою работою или без нее). Libel, несправедливость которого обидчику была известна, должен наказываться штрафом или исправительный домом до двух лет, в иных же случаях - штрафом или тюрьмою до одного года.

§ 46. Четырнадцать предложений комиссии были собраны в один билль лордом Камбелем. Но прежде, нежели эти предложения сделались законом, они должны были выдержать в нижней палате острую критику. Самые значительные члены приняли в спорах участие, и между прочим сэр Роберт Пиль, и билль не мог быть пропущен в своем полном объеме. Но все-таки закон от 24 августа (6 и 7 Victoria с. 96) удержал все существенные предложения и прежде всего тот принцип, что и при жалобах на libel exceptio veritatis может быть представляемо, но что у присяжных не отнимается право наказывать виновника обнародования, Несмотря на истину упрека, если, по их убеждению, обнародование не принесло пользы обществу.

Самое значительное изменение, введенное этим последним законом, заключалось, поэтому, в расширении прав присяжных, и в Англии до такой степени убежденны в том, что только присяжные, как представители общества, должны решать дела об обидах, что новейшие реформы, в гражданском праве оставили незатронутой компетенцию присяжных в этой области.