V. Французское право

§ 47. Уголовное право Франции не было кодифицировано до конца прошедшего столетия и состояло из массы отдельных законов, постановленных за различные правонарушения. Число этих законов, публикованных в продолжении многих столетии, было громадно. Но кроме ordonances, эдиктов, деклараций государей, судили еще по праву римскому, по праву каноническому и, наконец, по обычаям страны. Для судей не было другого способа выйти из этого затруднительного положения, как только слепо следовать мнениям криминалистов и обычаям, освященным практикою. Таково было уголовное право Франции в эпоху, когда интеллектуальное и нравственное развитие нации сделало уже большой прогресс*(192).

Во время первой французской республики являются всеобщие требования издать уголовное законодательство. Assemblйe constituante занялась этим делом, но она не ограничилась ревизиею древней уголовной системы, а перевернула ее от начала до конца. Прежде всего, выработаны были принципы, назначенные служить основою нового уголовного законодательства; принципы эти записаны были в Declaration des droits de l'homme. Затем приступим к реформе уголовного законодательства, и издали в 1791-м году первый уголовный кодекс.

Но этот первый code pйnal оказался неудовлетворительным. Вскоре после его издания потребовалась новая реформа. В 1810 г. издается новый уголовный кодекс. Главнейшие изменения его по отношению к первому состояли, во-первых, в значительном его расширении; законодательство 1791 г. говорило только об одних crimes, новый кодекс вводит сюда всю систему уголовных преступлений и проступков; во-вторых, code pйnal 1810 г. дает большую свободу судьям в назначении наказания и, в-третьих, выставляет большее количество общих определений.

Code pйnal 1810 года действует и до сих пор во Франции, хотя он и подвергся многим изменениям через указы 17 мая 1819 года, 25 марта 1822 года, 28-го апреля 1832 года и т. д.

§ 48. По уголовному кодексу 1810 года, клевета существовала под именем calomnie. Определение ее находим мы (в § 367) в следующих словах: "В преступлении calomnie делается виновным тот, кто в местах ила собраниях публичных, или в каком-нибудь документе, или в сочинении, как напечатанном, так и ненапечатанном, но прибитом в общественном месте и т.п., обвинит кого-нибудь в действиях, которые если бы были истинны, то подвергли бы его преследованиям уголовным или исправительным, или даже навлекли бы на него только презрением ненависть его сограждан". Calomnie наказывалось*(193) различно, смотря по важности того поступка, в котором обвиняли: от 50 франков штрафа и одного месяца тюрьмы до 5,000 франков и пяти лет лишения свободы.

Что касается до других видов оскорбления чести, то обида и обидные выражения, заключающие в себе обвинение не в определенном действии, но в пороке, если они были произнесены в местах и собраниях публичных или помещены в сочинениях напечатанных, то наказывались штрафом от 16-500 франков*(194). Все же другие обиды и обидные выражения, не имеющие двойного характера важности и публичности, подавали повод только к простым полицейским наказаниям*(195).

Из этих статей представляется совершенно ясным, что code pйnal 1810 года придавал в учении об оскорблениях чести главнейшую важность публичности оскорбления. Клевета в том виде, в каком она признана в германском законодательстве, неизвестна этому кодексу: он выставляет только один вид ее - клевету публичную. По взгляду кодекса, разглашение про лицо обидных для его чести слухов не считается преступлением; каждому дается полное право говорить о ком угодно и что угодно; если за это и может быть иногда налагаемо наказание, то только как за полицейский проступок*(196). Лицо, при таком разглашении, не считается преступником, если оно не пользовалось для достижения своей цели особыми запрещенными способами; запрещается обвинять в публичных собраниях, т. е. иначе запрещается преступление, сродное римскому convicium*(197); затем не дозволяется делать тоже в печатных сочинениях, в особых объявлениях, предназначенных для публики, в документах и т. п.; тоже самое запрещалось и у римлян под именем liber famosus. Преступления же, которое можно было бы поставить в параллель с римским infamia, code pйnal не знал.

Но, давая с одной стороны слишком большую свободу слова, французское законодательство представляло, с другой, слишком тяжкие ограничения. Calomnie признавалась при всяком почти обвинении в истинном факте. Хотя 370-я статья и допускает при ней exceptio veritatis, но, по законодательству, позволяется доказывать истину сообщенного только через судебное решение или другой общественный акт; все другие доказательства не допускаются, а в числе их даже и иностранные документы*(198) и печатные сочинения*(199), так что как ни либеральны следующияслова370-й статьи: "когда поступок, в котором обвиняют, будет законно доказан, как справедливый, то автор обвинения будет свободен от наказания",- но, тем не менее, слова эти остаются, по выражению Chassan*(200), мертвою буквою, ибо ограничения в способе доказательств делают невыполнимым либерализм постановления.

Но кроме этого определение французским законодательством клеветы страдает еще недостатками как в форме выражения, так и в способе назначения наказаний.

Французские писатели*(201) считают неудовлетворительным выражение кодекса, что "calomnie существует при обвинении в поступке, навлекающем презрение или ненависть". Полагают, что подобное определение дает очень много произвола суду. Если бы оставлено было одно слово "презрение", то тогда - говорят французские комментаторы - ясно было бы выражено требование наказания за упрек в фальшивомъ безнравственном поступке; если же в законе будет прибавлено еще слово "ненависть", то оно будет или совершенно излишне, или же придется признать, что законодатель допустил его в противоположность слову "презрение"; а это последнее толкование поведет уже слишком далеко, так как ненависть, бывает часто продуктом политических взглядов или основывается на каких-нибудь предрассудках и т.п. без всякого отношения к безнравственным поступкам, так что суд будет поставлен при этом в очень затруднительное положение.

Далее существуют в литературе возражения относительно способа назначения наказания. Наказание ставится в кодексе 1810 г. в зависимость от наказуемости преступления, в котором упрекают. Но это неверно, потому что наказание будет налагаться при этом по крайне шаткому признаку, ибо наказуемость зависит не столько от безнравственности поступка, сколько от массы различных побочных обстоятельств. Обвинение, напр., пред согражданами в участии в государственном заговоре считалось более наказуемым, чем обвинение в воровстве; по французскому же взгляду, последнее обвинение налагало на лицо большую печать безнравственности, нежели первое, и более унижало в глазах других.

§ 49. Неудовлетворительность учения об оскорблениях чести, выставленного уголовным кодексом 1810-го года, повела к реформе: законы 17 и 20 мая 1819 года выставляют новое определение преступлений против чести*(202).

По определению закона 17-го мая 1819 года, calomnie исчезла; на место ее явилось новое преступление - diffamation. Диффамациею называется всякий извет или обвинения словами, криками или угрозами, произнесенными в публичных местах или собраниях, через сочинения, брошюры, гравюры, изображения и т. п., отданные в продажу или выставленные в публичных местах, через объявления, афиши и т.д.,- в факте, касающемся чести или уважения лица. Всякое обидное выражение, выражение презрения или брани, не содержащее в себе обвинения ни в каком поступке, но высказанное тем же способом, как и диффамация, ест обида*(203). Обида же, не заключающая в себе обвинения в определенном поступке и нанесенная не публично, наказывается полицейским наказанием*(204).

При наименовании клеветы диффамациею не изменилась главная характеристическая черта французского взгляда: diffamation, как и calomnie, требовала для своего совершения публичности, как необходимого условия.

Но что касается до exceptio veritatis, то по отношению к нему происходит в новом законе важное изменение. Законом 26 мая 1819 года выставлено было полное запрещение exceptio veritatis, когда обвинение относилось к частным лицам; но за то, когда оно касалось до лиц, деятельность которых носила публичный характер, и притом когда обвиняли в фактах, относящихся к их служебным функциям, тогда допускалось exceptio veritatis уже в полной своей силе. Доказательство фактов дозволялось всеми обыкновенными способами, и истина упрека избавляла от наказания. Всякое же обвинение частных лиц, как таковых, строго запрещалось, хотя бы и имелись неопровержимые доказательства истины того, в чем их обвиняли.- При всей либеральности этого взгляда, он все-таки не мог встретить сочувствия в обществе: запрещение разглашать что-либо о частных лицах повело к стеснению свободы слова. Если постановление это и охраняло частную жизнь, то все-таки запрещение говорить о поступках, истина которых известна веем, и даже тогда, когда распространитель имел при этом свой личный и может быть серьезный интерес, показалось очень тяжелою для общественной жизни. В 1834 году, во время издания бельгийского законодательства, особенно много говорили о несостоятельности французских законов об exceptio veritatis. Гаус*(205) в своих замечаниях к проекту кодекса, представленных в бельгийские камеры, отлично доказал недостаточность французского взгляда и выставил следующую систему: когда обвинение касается до лица, отправляющего общественную должность, и притом направляется на факт, относящийся к его должности, тогда обвиняемому для освобождения от наказания за клевету должно быть дано право приносить всякого рода доказательство. Что касается до обвинения частных лиц в поступках, наказуемых по закону, то возможно при exceptio veritatis ссылаться только на такие доказательства, которые вытекают из судебного приговора; если же факт не разбирался еще судом, то оскорбитель должен сообщит о нем судебной власти; и вопрос об его обиде не должен решаться, пока не последует судебного приговора. Но когда частное лицо обвиняется в поступках, не заключающих в себе уголовного преступления или проступка, а в деяния между тем бесчестном по взгляду общества, то истина может быть доказываема всевозможными способами. Исключения допускает Гаус в двух только случаях, а именно: во-первых, exceptio veritatis не может быть представляема, когда обвинение касается до таких фактов, которые могут быть преследуемы только по жалобе обиженного, и, во-вторых, когда совершенно ясно из дела, что обвинение высказано с целью обидеть лицо.

Закон 26 мая 1819 г. представляет и еще одно стеснение относительно exceptio veritatis, а именно, когда клеветник будет доказывать истину распространяемого им факта, тогда обвиняемому дается право представить свидетелей в подтверждение своей хорошей нравственности, подсудимого же не допускают предъявить доказательство против нравственности оклеветанного*(206). Подобное право оклеветанного доказывать свою хорошую нравственность сильно запутывает процессе и, не относясь прямо к делу, ослабляет силу exceptio veritatis, а через это и вопрос о виновности и невинности клеветника.

Понятие клеветы, выставленное законами 1819 года, отличается от понятия клеветы по кодексу 1810 г. еще и более ясными требованиями бесчестности распространяемого факта. Закон 17 мая признает клевету при обвинении в факте, который набрасывает тень*(207) на честь или уважение лица. Определение это лучше, конечно, того, которое видели мы в code penal.

Наконец, закон 17 мая 1819 года определяет и наказание гораздо целесообразнее, чем уголовный кодекс. По 18-й статье, за диффамацию против частных лиц наказывают тюрьмою до году и штрафом от 25 - 2000 франков. Различия наказания по важности поступка, в котором обвиняют, таким образом не существует.

Учение о диффамации имеет в своем приложении следующие исключения: его не прилагают к речам, произнесенным в одной из камер, и во всех статьях, напечатанных по приказу этих камер*(208), к верному отчету о публичном заседании камеры депутатов*(209), к речам и сочинениям, представленным пред трибуналами*(210). Все сказанное, написанное и напечатанное в этих случаягь не может быть никаким образом преследуемо как диффамация.