2. Исторический очерк преступлений против чести

§ 8. Исторический очерк римского понятия преступлений против чести следует начать с XII Таблиц. - XII Таблиц есть первый сохранившийся до нас юридический памятник Рима и притом памятник чрезвычайно важный для всей последующей истории; в нем замечается зарождение всех тех юридических институтов, которые так блестяще развились в последующей истории, в нем же появляются первые постановления и об оскорблениях чести.

XII Таблиц, как известно, не сохранились до нашего времени, но масса ссылок на них у различных писателей дала возможность западноевропейской литературе восстановить этот драгоценный памятник во всей его целости.

По мнению всех восстановителей XII Таблиц, вопросом об оскорблениях чести занималась Таблица VIII, именно 1-й, 2-й, 3-й и 4-й из ее фрагментов.

Дирксен*(18), один из серьезных позднейших исследователей этого древнего римского памятника, так восстановляет эти фрагменты:

Fr. l. Si quis occentavisset, sive carmen condidisset, quod infamiam faceret flagitiumve alteri, fuste ferito.

Fr. 2. Si membrum rupit, ni cum eo pacit, talio esto.

Fr. 3. Propter os vero fractum aut collisum 300 assium poena erat, velut si libero os fractum erat; at si servo, 150 assium.

Fr. 4. Si injuriam faxit alteri 25 aeris poenae sunto.

Разберем каждый из этих фрагментов в отдельности.

Cicero (De republ. Lib. IV) и Augustinus (De civitate Dei. Lib. 2, с. 9) говорят: кто будет распевать или напишет стихи и этим обесславит или оскорбит другое лицо, на того должно быть наложено уголовное наказание. - В другом месте мы находим у Цицерона следующее: Катон, уважаемый в свете писатель, говорит, что на пирушках у предков был обычай, чтобы все по очереди, кто был за столом, воспевали на флейте славу и доблести знаменитых мужей. Ясно (продолжает Цицерон далее), что стихи были уже в то время в употреблении, и за стихи, которыми никто не оскорблялся, а тем более за такие, которыми кого-либо восхваляли, не могло быть и речи о наказании. Но мало этого: по словам Горация (Satyr. lib. 11), XII Таблиц не наказывали за упреки, сделанные даже и в оскорбительных выражениях, тогда, когда упреки эти были правдивы. Только за злословие в стихах, говорит там же Гораций, налагалось наказание.

Из приведенных мест делается понятен 1-й фрагмент VIII Таблицы. Обида считалась существующею только при несправедливых упреках; то же самое подтверждает нам схолиаст Акрон, говорящий:*(19) "Ты будешь оправдан судьями, если будешь поносить честь другого справедливо". В сохранившихся до нас словах писателей находим мы также и указание причин происхождения 1-го фрагмента VIII Таблицы. Писатели говорят, что Cratinus, Eupolis и Aristophanes были писателями комедий; они первые подали пример нападать с большою колкостью на представителей республики, почему законом XII Таблиц и повелено наказывать палками тех, кто будет наносить публично бесчестие (Cornutus к Persius, Satyr. I, v. 137). "Закон, объясняет Гораций (Epistolar. lib. II, ep. I. v. 152 и след.), для того запрещает писать против кого-нибудь злословие в стихах, чтобы писатели эти переменили свой стиль и, угрожаемые страхом наказания, приведены были к тому, чтобы говорить доброе и служить к увеселению".

Второй и третий фрагменты занимаются реальными оскорблениями. Festus и Gellius*(20) так цитируют второй фрагмент: "Если кто повредит член другого и не помирится с обиженным, тот должен быть наказан через повреждение того же члена". О третьем же фрагменте сохранилось очень много указаний, и он восстановляется литературою в следующем виде: за разбитие лица или за удар в лицо свободному человеку - наказание в 300 ассов, когда же это был раб, то 150 ассов.

Если посмотреть на преступления, угрожаемые наказанием во 2-м и 3-м фрагментах, с нашей точки зрения, то запрещаемое в 2-м фрагменте не может быть названо обидою в ее теперешнем значении; повреждение члена будет, конечно, увечьем, но удар в лицо, запрещаемый в 3-м фрагменте, будет, конечно, ничем иным, как реальною обидою в полном значении этого слова.

Третий фрагмент очень любопытен для нас тем, во 1-х, что наказывается и обида, наносимая рабу, только наказание за нее уменьшается вдвое сравнительно с обидою свободному человеку. Из этого ясно, что рабы не считались совершенно лишенными чести, что и за их обиду, когда она была реальная, назначалось наказание. Во 2-х, третий фрагмент очень любопытен в сравнении с первым: за простое оскорбление чести через злословие в стихах назначалось уголовное наказание батогами, за более же серьезное, по-видимому, преступление, за разбитие лица - только денежный штраф.

Что касается, наконец, до 4-го фрагмента, то о нем трудно сказать что-нибудь положительное; ссылок на него имеется довольно много, но везде излагается он очень кратко: кто причинит обиду другому, тот платит в наказание 25 ассов. О какой именно обиде говорится здесь - решить трудно; нет ни одного места у писателей, которое бы разъясняло это*(21). Понятно, конечно, только одно, что здесь говорится обо всех случаях, которые признавались за обиду в период ХII Таблиц, исключая тех квалифицирных видов, о которых упоминалось выше. Так, действительно говорит Gajus (Institut. Comm. III, § 223): "Наказание за обиды, кроме упомянутых отдельно видов, было 25 ассов". Приведенный текст фрагмента любопытен в том только отношении, что он дает нам возможность судить, насколь маловажными считались все подходящие сюда случаи обид: тогда как за преступление, упомянутое в первом фрагменте, назначалось уголовное наказание - батоги, за удар в лицо - 300 ассов, за такие же удары, нанесенные рабу - 150 ассов, за все остальные случаи обид - всего только 25 ассов. Ясно, что хотя и признавались еще оскорбительные для чести поступки, кроме тех, о которых упоминалось в 1-м, 2-м и 3-м фрагментах, но они считались очень маловажными.

Вот и все постановления ХII Таблиц об оскорблениях чести. Несмотря на их краткость, мы, тем не менее, имеем полную возможность сделать ясные, по отношению к ним, выводы.

Главнейшими строго наказываемыми оскорблениями чести считались, во-первых, реальные обиды. Реальные обиды, или, как они иначе называются, обиды действием, наказывались здесь действительно довольно строго; но в этом отношении римское право не представляет ничего особенного. Обида действием, в особенности увечье, которое не возможно даже и считать за обиду, не представляет оскорбления одной внутренней природы человека: преступление это принадлежит, скорее, к иной категории и является нарушением прав внешней природе человека. Побои и увечье не страдают тем недостатком, о котором говорили мы, по отношению к обыкновенным обидам, т. е. отсутствием очевидности; они замечаются, поэтому, наравне с другими нарушениями прав внешней природы человека, и народами, стоящими на низкой ступени цивилизации, и считаются за преступления в такие времена, когда простая обида понимается еще плохо. Не представляя, таким образом, ничего оригинального в своих запрещениях реальных обид, XII Таблиц являются зато крайне любопытными в другом виде оскорблений чести, именно в том, о котором говорится в 1-м фрагменте VIII Таблицы. Преступление, упоминаемое здесь, действительно очень оригинально и не имеет себе ничего подобного ни в одном из древних памятников юридического быта. Преступление это есть, конечно, ничто иное, как один из случаев словесных обид, есть только один из видов обид, запрещаемых вообще в 4-м фрагменте. Но одно уже сопоставление наказаний 1-го и 4-го фрагмента показывают нам - какой различной важности были, по сознанию римлян, оба эти преступления. Тогда как обида вообще наказывалась самым пустым наказанием, штрафом в 25 ассов, этот один вид словесных оскорблений облагался уголовным наказанием, батогами. Оригинально это преступление и по самому своему содержанию: запрещается писать или распевать в стихах лживо о бесчестных поступках другого лица; запрещается, таким образом, унижение лица в глазах других и притом унижение, во-первых, несправедливое, незаслуженное на самом деле лицом, и, во-вторых, унижение в известной особенной форме - через распевание стихов. Форма оригинальная, но в то же время действительно более чем какая-либо другая, достигающая своей цели: песня слушалась, и ее слышали многие, сообщаемое в ней разносилось легко и далеко.

Вот первая, таким образом, особенность, непосредственно вытекающая из общего характера римской жизни. Римский гражданин с самых первых времен своего существования счел за важную для себя свою честь и потребовал ее признания. Преступление, о котором говорилось в 1-м фрагменте VIII Таблицы, было, конечно, ничто иное как один из видов того преступления, которое мы называем в настоящее время клеветою, и притом вид, выдававшийся по удобству выполнения и особенностям тогдашнего быта. Этот вид клеветы считался за очень важное преступление. Цицерон (De civit. Dei. lib. IV) и Августин (De civit. Dei. lib. 2) говорят: "XII Таблиц, запрещая очень немногие преступления под страхом уголовного наказания, тем не менее, отнесли сюда преступление, излагаемое в 1-м фрагменте VIII Таблицы". Ясно, что честь человека и уважение ее со стороны сограждан считались уже очень дорогими в эту эпоху римской истории.

§ 9. Основания, выработанные XII Таблицами, не могли остаться без изменения. За развитием общественной жизни неминуемо следует постоянное развитие юридических институтов. Взгляд XII Таблиц на разбираемый нами институт делался, поэтому, все более и более непригодным; со смягчением народных нравов и с изменением цены денег не согласовались уже те наказания, которые мы видели в XII Таблицах; но это была не главная причина: более важным недостатком было то, что в XII Таблицах излагались подробно далеко не все, а только некоторые из видов обид. Жизнь выдвинула много новых случаев, в которых лица, действительно обиженные, не находили себе защиты в законе; наказание же штрафом в 25 ассов было уже далеко неудовлетворительно. Претор явился и здесь, как и в развитии всех других юридических институтов, главным деятелем. Его эдикт становится главнейшим организатором, главнейшим создателем целесообразного взгляда на преступление - обиду. Проследить постепенную деятельность этого эдикта, рассмотреть, как шло в нем развитие института, было бы то же, что проследить за ходом самой жизни. Эдикт претора тем и замечателен, что он развивался постепенно; каждый новый взгляд, появлявшийся в народе, отражался в преторском эдикте. Повторяю, что для достижения нашей цели, для выяснения истории обиды, ничего бы не могло быть лучшего, как рассмотреть постепенное развитие преторского эдикта. Но, к несчастью, это недостижимо. Преторские эдикты почти не сохранились до нашего времени; все, что осталось нам - это собранные, главным образом в Дигестах, изречения позднейших римских юристов, из которых многие представляют действительно изложение преторского эдикта, но какого именно, когда и при каких условиях изданного - этого не говорится. Большинство подобных ссылок начинается словами: "praetor dixit", и только. От этого-то на первый взгляд кажется даже, что как будто бы все это создано было одним претором, в одном эдикте, в одно время. Но такое предположение, конечно, неверно: зная ход развития римской республиканской жизни и деятельности претора по отношению к другим юридическим институтам, мы должны предположить противное. За невозможностью рассмотреть этот ход постепенного развития, нам остается сделать одно, а именно указать, что сделал эдикт вообще по отношению к разбираемому нами преступлению, какой взгляд выработала республика римская на обиду.

Изменения преторского эдикта, по отношению к обиде, состояли, во-первых, в выяснении и дополнении самого понятия преступления, во-вторых, в изменении судопроизводства и, в-третьих, в изменении наказания. Для нас важна, конечно, деятельность его только в первом отношении; на второе и третье укажем позднее - настолько насколько это необходимо для выяснения того же понятия обиды.

Рассмотрим же, какие виды обид наказывает преторский эдикт.

Ульпиан (кн. XXVII) говорит:*(22) Ait praetor: "qui adversus bonos mores convicium cui fecisse cujusve opera factum esse dicetur, quo adversus bonos inores convicium fieret: in eum judicium dabo. Convieium injuriam esse". Вот первый вид обиды по преторскому эдикту. Он называется convicium. Что же означает слово convicium?

Разъяснение этого слова служило предметом долгого спора*(23) филологов и юристов; наконец, наука остановилась на тех основаниях, которые дает этому понятию Ульпиан. Действительно, понятие это самое верное, что видно будет из всего последующего изложения преторского эдикта. Юрисконсульт так разъясняет это слово:*(24) "Слово convicium употребляют тогда, когда in unum complures voces conferuntur; претор же говорит не о всяком convicium, а прибавляет: adversus bonos mores; из этого должно быть понятно, что он говорит не о всяком громком крике, а только о том, который не одобряется добрыми нравами и назначение которого - бранить кого-нибудь или наносить кому-нибудь вред. Не всякая, следовательно, бранная речь есть convicium, а только та, которая cum vociferatione dictum est".

Употребление римлянами слова convicium мы можем видеть еще в некоторых других местах. По отношению к XII Таблицам имеем мы, например, следующую фразу Фестуса: "Cui testimonium defuerit, is tertiis diebus ob portum obvagulatum ito", и далее он продолжает: "Vаgulatio significat quaestionem cum convicio". Место это понимает теперь наука таким образом: convicium обозначало тут публичный громкий возглас, громкое приглашение свидетелей из массы собравшейся публики*(25).

Итак, в обоих случаях convicium происходит от слова vox и обозначает говор или, вернее, громкий крик при публике. По отношению к нашему предмету, таким образом, convicium есть произнесение с громким криком, при большом собрании людей, бранных слов, противных добрым нравам, с целью унизить этими словами известное лицо в глазах других, или нанести какой-либо иной вред его чести. Ясные слова Ульпиана в § 12, где он представляет разницу этого преступления от другого вида обиды, говорят, что convicium есть именно "произнесение бранных и т. п. слов в большом собрании и с криком"*(26).

Вот первый и самый важный из видов преступлений против чести, запрещаемый преторским эдиктом. Ниже изложим мы более подробное его исследование, а теперь укажем только на главнейший его характер.

Внимательный разбор приводит нас к тому убеждению, что convicium было ничем иным, как развитием, того преступления, о котором говорилось в 1-м фрагменте VIII из XII Таблиц. В самом деле, преступления эти имеют между собою большое сходство: convicium есть брань, унижение или нанесение какого-нибудь иного вреда через посредство громкого крика; сродное преступление, обозначенное в XII Таблицах, состояло в унижении лица в глазах других через посредство пения стихов. Как-то, так и другое преступление имело, следовательно, целью унизить лицо в глазах других, и притом унизить через особый способ - громкое сообщение о нем дурных слухов. Но при всем сходстве оба эти преступления и различаются между собою: пение стихов запрещалось только тогда, когда оно имело целью унижение лица в глазах других; convicium уравнивает с этим и нанесение какого-либо другого вреда; первое преступление совершается через пение стихов, второе же, т. е. convicium, через всякий громкий крик, как бы он ни произошел - пением ли стихов, или каким-либо иным способом. Уже одних этих замечаний достаточно для того, чтобы понять, что хотя convicium и принадлежит к одной категории с преступлением, обозначенным в 1-м фрагм. VIII Таблицы, но оно представляет уже значительное, в сравнении с ним, развитие; под понятие convicium подходит масса случаев, из которых только один упоминался в 1-м фрагменте VIII Таблицы. Преторский эдикт сделал, таким образом, громадный шаг вперед, обобщил этот случай и подвел под наказание все преступления одной с ним категории.

Итак, уже convicium представляет значительное расширение того преступления, которое наказывалось, как вид клеветы, по XII Таблицам. Но преторский эдикт не удовольствовался этим. Выгородив convicium, как особенно наказуемое преступление, по форме его совершения, претор понял, что на этом невозможно остановиться, что могут быть случаи унижения римского гражданина в глазах других без всякого громкого сообщения о нем обидных, бранных или вредных его интересам поступков, что лицо может быть унижено и через простое, не громкое сообщение нескольким, и даже одному лицу, чего-либо оскорбительного для его чести. Мало этого: претор понял, что унижение может быть даже совершено без всякого словесного обращения к другим; лицо может быть представлено в дурном свете через посредство поступков, знаков, жестов и т. п. Приняв все это в соображение, претор не мог удовольствоваться назначением наказаний за одно только convicium, а создал еще новый вид наказуемого преступления. У Ульпиана же находим мы следующие слова:*(27) "Ait praetor: ne quid infamandi causa fiat. Si quis adversus ea fecerit, pro ut quaeque res erit, animadvertam". В этих словах Ульпиана нельзя не заметить уже нового запрещения: считается за преступление всякое обесславление, всякое унижение лица в глазах других, какими бы способами это сделано ни было. Технического названия для этого нового преступления не существует. Римляне употребляли здесь глагол infamio, происходящий от слова fama, слух, слава; infamio - пустить дурную славу, слух; распространение же дурной славы означает, конечно, ничто иное, как-то преступление, которое мы называем клеветою. Пустить дурную славу про лицо, обесславить его, и в нашем русском разговорном языке обозначает тоже, что и оклеветать. Римское употребление этого слова, встречающееся во многих институтах, не подлежит сомнению.

Итак, прямой, ясный смысл слов Ульпиана дает нам понять, что преступление, о котором идет речь*(28), было ничем иным, как унижением лица в глазах других, обесславлением его, или, как мы называем, клеветою, и притом клеветою, запрещаемою во всякой форме, в какой бы она ни совершалась. Будет ли это речь, или поступок, или письмо, преступление все равно существует. "Если бы кто-нибудь что-либо сказал или сделал для того, чтобы обесславить другого, жалоба на injuria всегда найдет место в эдикте", - говорит далее Ульпиан*(29).

Унижение лица в глазах других может происходить чрезвычайно разнообразно; смотря по обстоятельствам, преступление это способно принимать различные виды. Претор, конечно, хорошо сознавал это, и, признавая наказуемыми всевозможные виды этого преступления, он объявил в то же время, что обсуждение важности обстоятельств он берет на себя и, сообразно с этим, обещается налагать и наказания. "Если кто-нибудь совершит что-либо обесславливающее честь другого, того накажу я, смотря по обстоятельствам"*(30).

Претор не разбирал способов совершения клеветы: он признавал ее существующею при всевозможных способах. Позволяя совершение ее через слово и письмо, он допускал и клевету - поступками. Способы, через которые можно выставить другое лицо недостойным уважения со стороны граждан, повторяем, чрезвычайно разнообразны. Новейшие законы признают, главным образом, слово и письмо; но нельзя отрицать того, что-то же самое может быть достигаемо и через посредство особого рода знаков и поступков. Какие должны быть эти знаки и поступки, a priori определить невозможно: решение этого вопроса принадлежит самому обществу в различные периоды его жизни; то, чем в одном обществе, в одном даже кругу лиц не возможно поколебать чести лица, то, напротив, в другом обществе, кругу лиц, или даже и в том же обществе, но в другой период его жизни, считается вполне достаточным. Поэтому-то претор был прав, не обозначив, какими способами возможно оклеветать лицо. Римская же жизнь и юриспруденция сами уже позаботились о выяснении этого. Все способы, которыми признавалось возможным унизить лицо в глазах других, конечно, не дошли до нас, но между тем некоторые из них записаны юристами. Рассмотрение их любопытно; оно покажет нам, какие разнообразные поступки считались у римлян способными обесславить то лицо, по отношению к которому они совершались. А такое разнообразие способов совершения преступлений дает нам ясное представление, на сколь старательно охраняли римляне уважение к себе других сограждан и как заботились о том, чтобы не совершилось ничего, могущего выставить их ниже признанного за ними достоинства.

Ульпиан*(31) представляет примерное перечисление фактов, через которые можно было обесславить другое лицо, и относит сюда появление в траурном платье с необрезанными волосами и с длинной бородой; это было знаком глубокого траура и могло быть достаточно для infamia того лица, к которому являлись. По предположению Вальтера*(32), приходили в таком виде к тому, у кого родственник находился под строгим уголовным преследованием; в таком же костюме являлись в Рим провинциалы, когда хотели жаловаться на своего управителя. Позднее считали за обиду, когда кто-нибудь, для возбуждения ненависти к жестокости преследователя, носил с собою портрет короля*(33), или бежал спасаться к его статуе, так как против действительной жестокости средство это могло дать действительную защиту. Обида считалась и тогда, когда заимодавцы требовали ручательства, хотя в этом не было еще никакой надобности, - равно как и тогда, когда допускали без надобности опечатать имущество должника. Затем клевета существовала, если кто-нибудь брал деньги, уверяя, что он может через них подействовать на решение судьи:*(34) тут, по римскому понятию, являлось оклеветание судьи, представляемого таким образом взяточником. Таким же преступлением считалось и преследование женщины с целью унизить ее в глазах других*(35).

Совершение обиды через посредство слов и письма состояло, конечно, в разглашении таких поступков, которые считались недостойными чести римского гражданина. Взгляд на эти поступки был тоже далеко не схож с нашим взглядом: было много такого, что у нас не считается вовсе бесчестным, но что признавалось римлянами за таковое. Пример этому мы видим в § 32. Клевета существовала, если кто-нибудь предлагал купить вещь чужую, как будто заложенную*(36). Этим поступком залогоприниматель, вероятно, показывал, что залогодатель не платит своего долга, а представление лица неисправным должником считалось клеветою. § 33 говорит: "Кто называет своим должником такое лицо, которое не было вовсе ему должно, с целью унизить честь этого лица, тот совершает обиду". Быть должным считалось унизительным, разглашение об этом унижало честь.

Вот главнейшие виды оскорблений чести, признававшиеся за наказуемые по преторскому эдикту. Разбор их приводит нас к ясному убеждению, что оба эти преступления, т. е. convicium и infamia, являются крайне сродными; как в том, так и в другом цель одна - унижение лица в глазах других. Очень ясное различие этих двух преступлений между собою находим мы у Ульпиана: "То, что говорится в собрании, есть convicium, то же, что произносится не в собрании и не криком, convicium non proprie dicitur, sed infamandi causa dictum". Из этих слов юрисконсульта вполне понятно, что не только оба эти способа совершения однородны, но даже второй из них заключается непременно в первом. При infamandi causa запрещается обесславливать какими бы то ни было способами, при convicium выделяется один из этих случаев, которым более чем всяким другим возможно было унизить лицо. Итак, оба эти преступления сходны и по цели, и по способу совершения.

Но кроме этих двух видов преступлений против чести, существовал во время Республики еще третий вид, крайне схожий с двумя, только что сейчас изложенными, по своему внутреннему содержанию, но отличавшийся от них по особому способу совершения. Преступление это носит название liber famosus.

Способ совершения этого преступления, резко отличающий его от других случаев обид, состоит в том, что для распространения injuria в публике принимаются тут какие-нибудь особенные, прочные знаки, напр., письмо, печать, резьба, рисунки и т.п., предназначаемые притом для распространения, в возможно большем размере, в целом обществе.

Преступление liber famosus существовало и во время Республики, но только в слабом виде; указания на него юристов редки, и претор, по-видимому, мало занимался этим преступлением. Но зато, благодаря особым условиям империи, преступление liber famosus получило в этот период римской истории свое полное развитие, там оно распространилось до громадного объема, там же получило оно и окончательное выяснение во всей своей полноте и во всех видах.

Вследствие этого, мы считаем гораздо удобнее изложить учение римлян о liber famosus несколько ниже.

Затем в преторском эдикте находим мы подробное развитие постановлений, защищавших честь римской женщины. Женщина, несмотря на юридический гнет, пользовалась, тем не менее, как известно, в Риме большим уважением, а потому претор не мог не обратить внимания на ее честь и не защитить эту последнюю особыми мерами. Ульпиан говорит:*(37) "Если делается нападение на женскую стыдливость обольстительными речами (blanda oratione), то это еще не есть обида, а только нападение на добрые нравы; если же при этом turpibus verbis utitur, то совершается обида". Слова преторского эдикта по отношению к этому случаю не сохранились, к несчастию, вполне, а поэтому является крайне непонятным, какая разница между blanda oratione и turpibus verbis.

Вторым способом оскорбления чести женщины было преследование ее. Ульпиан говорит: "Кто молча непрерывно следует за женщиною, тот совершает оскорбление стыдливости; кто же будет преследовать постоянно, тот совершает уже infamiam". Эти последние слова Ульпиана очень любопытны. Здесь мы встречаемся еще с примером infamia и примером очень оригинальным. Преследование вообще есть простое нападение на стыдливость, преследование постоянное есть уже infamia. Что подразумевается здесь под словом "постоянный" - в точности неизвестно, но надо понимать это, кажется, так: если лицо преследует женщину недолго, то это делается мало заметным для публики и подходит, поэтому, под простое оскорбление стыдливости; если же кто долгое время не дает женщине покоя и хотя молча, но постоянно ходит за ней, так что не может не обратить на нее внимания публики, тот совершает обиду; посмотреть на это хорошо публика не может: позволить ходить за собою кому-либо кроме проводника могла, вероятно, только женщина сомнительного поведения, а поэтому подобное преследование становилось как бы рекомендацией этой женщины; оно как бы заменяло прямое название женщины особою сомнительного поведения. От этого-то такое преследование и называется уже " infamia". Далее Ульпиан говорит: "Кто назовет женщину, одетую в платье рабыни, госпожою, а тем более, если женщина одета была в блудное платье, а не в платье матрон, тот не совершает еще проступка"*(38). Из этих слов можно, конечно, вывести, что если будет сделано наоборот, т. е. если кто-нибудь женщину в костюме римской гражданки назовет рабынею, женщину в наряде матроны назовет не матроною, тот совершит обиду.

Далее находим еще один случай следующего содержания: "Если уведен будет проводник у женщины, одетой не в платье матроны, то не будет обиды"*(39). Отсюда прямой вывод тот, что если уведется проводник у личности в костюме матроны, то существует обида.

Удаление проводника от женщины, наружность которой требовала от всех полного уважения, считалось, по-видимому, очень важным преступлением у римлян. Эдикт долго и подробно занимается этим и разъясняет далее, что проводник есть тот, кто следует за женщиною, кто бы он ни был, раб или свободный человек, мужчина или женщина. Отводить проводника можно различными способами, действием при этом насилия, уговором оставить провожаемую, простым подозванием его к себе и т.д.*(40)

Приведенные здесь статьи говорят, таким образом, что у римских женщин существовал обычай ходить постоянно с проводниками; без проводников ходили только рабыни и женщины свободного поведения; с этими последними встречающиеся могли иначе обращаться. Женщину, одетую в так называемое блудное платье, можно было при встрече называть прямо особым, означающим ее промысел, именем, и это было настолько обыкновенным, что даже мог возбуждаться вопрос: не будет ли в праве обидеться эта женщина, если ее назовут обыкновенным именем госпожи? - Проводников у римских матрон было часто по нескольку; лицо, отозвавшее одного из них, наказывалось тоже за обиду.

Вот несколько случаев, в которых нападение на честь женщины считается обидою. Большинство этих случаев оригинально, и может быть понятно вполне только при знакомстве с положением женщины в Риме и с различными обычаями, существовавшими у римлян.

Кроме всех перечисленных выше случаев преступлений против чести, республиканский Рим знал, конечно, и реальные обиды; у юристов находим мы подробное изложение и этого преступления. Но мы не будем разбирать его, так как оно не имеет ни малейшего отношения к предмету нашего исследования.

Затем преторский эдикт развил еще учение о двух видах обид, отличающихся от прочих не по внутреннему содержанию, а по особенному объекту, а именно, во-первых, так называемые посредственные обиды, которые получал pater familias при обиде лиц, стоящих под его patria potestas, об обиде хозяина через обиду рабов, об обиде жениха через обиду невесты и т. д.; во-вторых, существуют еще особые постановления об обиде рабов.

Но все эти статьи, очень важные для учения об объекте обиды, не представляют для нас в настоящее время никакого интереса.

Вот и все запрещаемые претором случаи оскорбления чести. Никаких других постановлений, по отношению к этому предмету, не находим мы в римских юридических памятниках; полнота же институций, пандектов и кодексов дает нам полное право признать, что все незапрещенное ими не считалось преступлением.

Такова была первая деятельность претора, состоявшая в развитии понятия обиды и в подведении под наказание многих случаев, считавшихся за обидные по взгляду республиканского Рима. Но этим претор не удовольствовался: не менее пользы оказал он, кроме того, еще через введение особого наказания и способа судебного преследования обид.

Наказание за обиды в законах XII Таблиц, как упоминали уже мы выше, было двоякого рода: за писание и пение оскорбительных стихов назначалось наказание уголовное - батоги, за все же остальные преступления наказание гражданское - денежный штраф. Прежде всего, уничтожено было претором наказание уголовное, которое, впрочем, и вообще уже не прилагалось. Затем преобразован был характер и второго вида наказания, а именно денежный штраф перестал быть определенным. Обида, благодаря претору, была поставлена как obligatio ex delicto, которое обязывало только к вознаграждению вреда, и через это она совершенно перешла в область гражданского права. Параллельно с этим произошло изменение претором способа судебного преследования обиды. Переведя обиды в область гражданского права, претор создал для них и особую жалобу, которая получила название actio injuriarum aestimatoria. В силу этой жалобы, жаловавшийся имел право на денежную сумму, которою оценивалось нанесенное ему оскорбление как им самим, так и судьею. Такой денежный штраф носил название poena honoraria. Вот как, по словам институций*(41), назначался этот денежный штраф: "преторы позволили оценивать нанесенную обиду тому, кого она касалась, и судья, на основании эдиктов, признавал обидчика виновным или на столько, на сколько обиженный оценивал себя, или же менее, если ему казалось, что-то наказание, которого просит обиженный, будет велико" - так что оценка обид возвышалась и понижалась, по словам институций, смотря по степени достоинства и личного положения обиженного.

Когда случилось введение actio injuriarum aestimatoria - решить трудно. Walter*(42) доказывает, что случилось это, во всяком случае, до Августа и даже до диктаторства Суллы. Доказательства Walter'a тут вполне убедительны; но кажется, что можно отодвинуть период введения этой жалобы и еще много далее. Всего вернее будет допустить, что жалоба эта не была утверждена претором, а введена еще задолго через посредство обычая; доказательства этому имеются действительно и в юридических памятниках*(43). Вошла же в обычай эта жалоба, конечно, до Суллы, потому что особенности римского быта, прямым результатом которых она является, жили задолго до этого времени; век Суллы был уже до некоторой степени другого характера; в нем, поэтому, произошло уже отчасти изменение в actio injuriarum aestimatoria.

§ 10. Преторский эдикт был главным деятелем в создании римского учения об оскорблениях чести. Он выработал все те положения, которые жили в римской истории. Дальнейшие законодательства касаются этого вопроса только частью. Первым из подобных законов был изданный Суллою lex Cornelia de unjuriis.

Во время господства беспорядков, в конце Римской республики, уважение к личности потеряло тот характер, какой носило оно во время республики. Республиканский быт распадался, возникала масса насильственных действий, в особенности же начали появляться все чаще и чаше нападения на личность гражданина. Преторский эдикт делался недостаточною охраною.

Диктатором Суллою издается, как известно, много новых уголовных законов; в числе их является изменение законов об обидах.

Но законы Суллы не представляют, впрочем, изменения в самом понятии оскорблений чести. Его деятельность ограничивается только тем, что для некоторых важных случаев решается он представить более твердую охрану, чем какая существовала до тех пор; он, поэтому, выделяет три подобных случая и назначает для них особый род жалобы и особое наказание. Учение претора об обиде при этом не уничтожается: оно продолжает существовать для всех остальных видов обид, которые не вошли в настоящее законодательство.

О законе Корнелия Ульпиан говорит следующим образом: "Lex Cornelia de injuriis competit ei, qui injuriarum agere volet ob eam rem, quod se pulsatum verberatumve, domumve suam vi intro itam esse dicat".*(44).

Таким образом, это три разных вида обид. Первый вид, как объясняет Ofilius*(45), есть физическое насилие без боли, второй - обида, совершенная через удары с болью, третий - выталкивание из дому. Все эти три случая существовали в законодательстве и прежде. Lex Cornelia, как сказали мы выше, только выдвинул их, как особенно важные, и назначил за них уголовную жалобу. Создание уголовного порядка преследования за более важные виды обид и было, таким образом, главною целью этого закона*(46).

Созданная Суллою уголовная жалоба подавалась самим обиженным, как и жалоба гражданская, что ясно видно из слов Paulus'а*(47) (Lib. LV ad. Ed.). Ex officio впервые начади преследоваться через постановление сената только такие оскорбительные письма и сочинения, в которых не указывалось прямо имя того, кому хотели нанести оскорбление. Но это постановление сената относится уже, по всему вероятию, к дальнейшему периоду римской истории, ко времени распространения liber famosus.

§ 11. С прекращением республики заканчивается и производительная деятельность римской юриспруденции. То же самое должно сказать и по отношению к рассматриваемому нами преступлению. В конституциях императоров не представляется уже важного изменения относительно преступлений против чести. Стараются жить и действовать по тем законам, которые выработал претор; подтверждение этого встретим мы ниже при изложении Юстинианова законодательства.

Главная деятельность императоров, по отношению к законодательству об обидах, состояла в изменении порядка судопроизводства и меры наказания для некоторых особых видов обид. Что же касается до влияния императорских указов на выяснение самого понятия преступления против чести, то оно было очень слабо. Это произошло, конечно, не от того, чтобы жизнь продолжала существовать на прежних основаниях; нет, изменилось многое, изменился в корне и взгляд на античную личность, но дело в том, что жизнь-то потеряла свою продуктивно-юридическую силу. Великие юрисконсульты империи, обработавшие все юридические институты в том блестящем виде, в каком перешли они в наследство нашей науке, не могли, тем не менее, провести нового взгляда на юридические институты. Юридические понятия родятся в жизни. Жизнь республиканская выказала особую свою способность в этом отношении; но жизнь эта разбилась - продала и продуктивно-юридическая деятельность. Юрисконсульты, при всем своем величии и громадном понимании дела, могли как отдельные личности только выяснять, дополнять, классифицировать и т. п. все произведенное прежде, - могли, одним словом, делать то, что делает по отношению ко всем юридическим институтам наука новейшего времени; но никогда наука не произвела самостоятельного юридического института: корень всего существующего должно искать в жизни. Вот этим-то и объясняется слабое развитие в период императоров всех юридических институтов и в частности рассматриваемого нами. Взгляд на личность гражданина, повторяю, изменился, исчезло величие римского народа, пропал прежний гражданин римской республики; вследствие этого должен был, конечно, измениться и взгляд на честь и на оскорбление чести. Но нигде, во всех позднейших памятниках, не встречаем мы этого нового взгляда.

Нельзя сказать, впрочем, чтобы Римская Империя совершенно ничего не сделала для выяснения понятия преступлений против чести. Не повлияв на главное, на выяснение понятия чести и обыкновенных видов нарушений ее, империя выдвинула зато два другие вида, развившиеся в это время, благодаря особенностям нового быта. А именно издается, во-первых, масса новых законов по отношению к liber famosus; во-вторых, появляется и подробно развивается совершенно новое преступление, причисляемое тоже некоторыми криминалистами (хотя, как мы уже доказали, неверно) к преступлениям против чести, именно клеветнический донос начальству с целью возбуждения уголовного преследования. Оба эти преступления, повторяю, развились благодаря особенностям нового быта. С потерею гражданами своих прежних прав, пропала свобода слова, свобода мнений; то, что прежде римский гражданин высказывал гласно, то теперь он должен был скрывать или употреблять для обнаружения этого различные темные средства. Ложь прямая, явная сменилась тайными подкопами; гласная клевета, от которой, как от гласной, легко было и оправдаться, сменилась лестью в глаза, а за глаза - анонимными письмами, пасквилями; постоянная опасность быть тайно оклеветанным развила страх; это еще более увеличило доносы начальству, шпионство и т. п. Таков уж общий удел деспотии. Пример этого видим мы не в одном Риме: почти все государства пережили или переживают подобный период.

Клеветнический донос начальству не касается предмета настоящего изложения, разбору же liber famosus посвятим мы особую главу,

Наконец, в постановлениях императоров встречаем мы еще распоряжения, запрещающие несколько особых преступлений против чести, преступлений, которых не знала, да и не могла знать, жизнь республиканская. Но постановления эти не имеют ничего общего с предметом настоящего изложения. Сюда относятся оскорбления чести императора или подобные приказы, как, напр., приводимый Сцеволою закон Антония Благочестивого:*(48) "Кто будет носить изображение государя для поругания, тот должен быть заключен в общественную тюрьму".

Гораздо большее значение имели изменения, сделанные императорскими указами, по отношению к уголовному преследованию и наказанию обид. Изменения эти состояли в постепенном увеличении числа случаев, за которые, по примеру Корнелиева закона, начали допускать уголовную жалобу, а с ней вместе и уголовное наказание. Число таких случаев, повторяю, увеличивалось все более и более до тех пор, пока, наконец, жалоба эта не была допущена во всех случаях без исключения и не издано было Юстинианом нового постановления. Юстиниан сделал то изменение, по отношению к судебному преследованию и наказанию обид, что допустил применение к ним двух жалоб. Обиженному, говорят институции*(49), предоставлялась свобода жаловаться тем путем, каким он пожелает, т. е. гражданским или уголовным. Если он подавал жалобу гражданскую, то налагалось наказание, сообразное с оценкою, как это делалось при actio injuriarum aestimatoria; если же жаловались путем уголовным, то на виновного налагалось судьею особенное, исключительное наказание. Этот способ уголовного преследования обид, явившийся окончательным завершением римской деятельности в этом отношении, оказался пригодным и для новейшего времени: многие из теперешних европейских законодательств, в том числе и наше русское, пользуются им до настоящего времени.

На существование преступления обиды повлияло во время империи и изменение состава тогдашнего римского общества. Прежняя равноправность всех граждан исчезла; являются особые привилегированные классы общества, является масса чиновников, наконец, является духовенство. Все это отозвалось и на преступлениях против чести. В Кодексе Юстиниана*(50) существует предоставление преимущества в преследовании обиды классам иллюстрированного ранга сравнительно с другими членами тогдашнего общества. По институциям*(51), обида чиновников или сенаторов признавалась за более важную, чем обида других лиц; отсюда вытекало и различие в наказании. Наконец, обида христианского духовенства, особенно во время совершения им богослужения, признается Аркадием и Гонорием за crimen publicum*(52).

К концу Республики, и особенно во время императоров, ослабла и потеряла прежнее свое значение patria potestas. Во время Республики обида детей против родителей не доводилась до общественного суда; pater familias сам имел право суда и расправы над всеми подчиненными ему лицами. Это право родителей исчезает во время Империи; сын является обыкновенным гражданином; дела между ними идут на суд общественный. Но особенность отношений между родителями и детьми не допускала применения в этих случаях обыкновенных уголовных законов. Надо было создать особые законы. Такие предписания действительно находим мы в Пандектах*(53), в главе: De obsequiis parentibus ect. "Если сын обидит своего отца или мать, которым он обязан почтением, или если нанесет им реальную обиду, то такое преступление преследуется ex officio, так как тут считается заинтересованным общественное благо".

§ 12. Также мало сделало для выяснения понятия разбираемого нами преступления и законодательство Юстиниана.

В Кодексе Юстиниана*(54) представляется только несколько случаев обид; в главе 9-й говорится: "Кто назовет свободного человека рабом, тот, без сомнения, совершит обиду".

Далее § 10 разъясняет дело на отдельном случае: "Если Zenodorus назовет твою бабушку рабою общества города Comanensier, то на него может быть подана жалоба за обиду, и он будет наказан, если будет доказано судом, что твоя бабушка не раба".

§ 3 говорит: "Если ты не фальшивый доносчик, а тебя назовут этим именем, то не бойся, что через это будет запятнана твоя честь: ты можешь против обидчика подать обыкновенным образом жалобу".

Все эти случаи для нас очень любопытны, так как могут служить объяснением взгляда того времени на клевету.

Для выяснения понятия обиды вообще важен еще для нас § 5 Юстинианова Кодекса, признающий за необходимое для существования преступления - намерение обидеть. Параграф гласит так: "Если ты можешь доказать, что сказал что-нибудь обидное без намерения обидеть, то истинное положение дела предохранит тебя".

Что касается, наконец, до институций Юстиниана*(55), представляющих систематическое изложение юридических институтов, то и тут мы не видим ничего нового. Да оно и понятно: институции есть ничто иное, как извлечения из пандектов и из кодексов.

§ 13. Особый вид преступлений против чести, существовавший во всю историю, но получивший окончательное и полное развитие только во время империи, был liber famosus.

Определить точное значение liber famosus вообще довольно трудно. Это было генетическое наименование целой массы преступлений, носивших различные названия и имевших различные значения в различное время истории.

Зачатки liber famosus видим мы во время еще XII Таблиц. Первый фрагмент VIII Таблицы, как говорили уже мы выше, запрещал пение и писание оскорбительных для чести гражданина стихов. Стихи эти носили название еще тогда mala carmina и famosa*(56). Эти письменные стихи представляют первоначальное зарождение liber famosus.

Выяснение этого преступления, как самостоятельного, находим мы во время Римской Республики. Преступление это носило тогда названия carmen famosum, satyra, epigramma, psalterum, canticum и т. д. Как понималось оно в тогдашнее время - это мы видим из следующих слов Ульпиана:*(57) "Кто напишет, составит и издаст общественно сочинение для унижения кого-нибудь в глазах других, тот совершает carmen famosus". Итак, преступление, о котором идет здесь речь, состоит в унижении лица в глазах других, но только через посредство особого способа, а именно через издание какого-нибудь сочинения, предназначенного для распространения в обществе. Такое преступление должно было, конечно, считаться за более важное, чем обыкновенная клевета. Если convicium выделялось в римском праве, как особое преступление, вследствие того, что через громкий крик в большом собрании возможно более обесславить другое лицо, чем через сообщение о нем клеветнических слухов несколькими лицам, то само собою, разумеется, что написание сочинения для распространения его в обществе,- сочинения, доступного следовательно для прочтения еще много большему числу лиц, чем, сколько могли бы услыхать крик одного человека, - должно было считаться и более важным преступлением. Преступление это было настолько серьезным, что наказывали не только сочинителя, но и распространителя, и всякого, "кто сделает что-нибудь подобное"*(58). Взгляд республиканского периода на liber famosus высказывает еще очень подробно Paulus:*(59) "Qui carinen famosum in injuriam alicujus vel alia quae libet cantica, quo agnosci possit, composuerit. - Carmen facit non tantum, qui satiras et epigrammata sed illegitimam insectandi alicujus causam quidve aliud alio genere componit. - Psalterium, quod vulgo dicitur canticum, in alterius infamiam compositum et publice cantatum, tam in eos qui hoc cantaverint, quam in eos qui composuerint, extraord. vindicatur".

Таково было значение liber famosus во время республики. Во время империи преступление это получило, с одной стороны, громадное развитие, а с другой - выработался особенный вид, а именно анонимный liber famosus. Анонимные поносительные письма встречались, вероятно, и во время Республики, но, во всяком случае, там они были, сравнительно, редкостью. Это и понятно: при свободе республиканской жизни никто не имел надобности скрывать своего имени, всякий мог выступить явно и обвинить своего согражданина в известном поступке. Деспотия времен империи лишила граждан свободы и заставила их действовать из-за угла.

Анонимное liber famosus было одним из распространеннейших преступлений во все время Римской Империи. Но, кроме того, выработался в это время еще особый вид liber famosus: целая масса поносительных писем начала писаться, подаваться прямо к императорам с целью обвинения в уголовных преступлениях. Первые императоры поступали довольно разумно: Август, напр., сжигал все письма, сочинитель которых был неизвестен, затем, чтобы они не могли приносить никому никакого вреда; но само собою, разумеется, что если открывали каким-нибудь способом сочинителя, желавшего скрыть свое имя, то его наказывали, и наказывали очень строго. Точно такого же взгляда держались и четыре рескрипта императора Константина; но многие другие римские правители далеко не следовали подобной умной политике и давали силу анонимным письмам. Не находя себе здравой поддержки со стороны общества, римские деспоты старались поддержать свою власть жестокостью и всевозможными, хотя бы и нечестными, средствами; при подобном состоянии дел, анонимные письма делаются для них находкою. Прикрываясь анонимом, никто не стеснялся делать донос, а императоры пользовались этим и употребляли различные способы, чтобы узнать, не готовится ли действительно какой-нибудь вред для их интересов. Подобное положение дел распространило, разумеется, анонимные liber famosus до громадных размеров. Опасаться было нечего: имя автора узнать не легко, а между тем трудно найти более удобное средство насолить своему врагу. Приняв во внимание страшное развращение тогдашнего общества, мы поймем, что этот вид liber famosus и не мог не быть сильно распространенным.

Но правители, здраво смотревшие на дело, не могли, конечно, не преследовать этого преступления, и вот издается целый ряд законов Константина, Валенса, которые говорят об этом преступлении. О них же говорит и Codex Theodosius*(60), равно как и Codex Justinianus*(61) в статьях о liber famosus. По постановлению Валенса, за виновника liber famosus считалось не только лицо, которое писало и распространяло его, но даже и то, которое, найдя его где-нибудь, не сжигало немедленно. Феодосий прибавил, что тот, кто прочтет liber famosus, не должен никому сообщать о нем, иначе он будет наказан, как и сочинитель. Точно такое же постановление императора Аркадия: всякий, прочитавший liber famosus и не сжегший его тотчас же, а равно и тот, кто знал автора и не донес, считался преступником.

Рассматривая внимательно все эти преступления, нельзя не прийти, впрочем, к убеждению, что liber famosus в этом последнем своем виде, т. е. как представляемое императору письмо с обвинением в уголовном преступлении, не следует причислять к категории преступлений против чести; это особый вид уголовных преступлений, один из видов лживого доноса, так как главнейшею его целью было возбуждение уголовного преследования.

Но анонимные liber famosus, распространяемые в обществе с целью унизить известное лицо в глазах общественного мнения, были, конечно, ничем иным, как одним из видов преступлений против чести, и, вдобавок, одним из видов клеветы. Это liber famosus не изменяло своего характера во все время римской истории. Самым ясным доказательством сего служит то, что институции, изданная Юстинианом, удержали то определение, которое дано было прежде Ульпианом, без всякого почти изменения. Вот слова институций по отношению к этому*(62): "Si quis ad infamiam alicujus libellum aut carmen scripserit composuerit ediderit dolove malo fecerit..." Что касается до наказания за частный liber famosus, то оно сначала было, вероятно, тоже денежное, как и за все остальные преступления против чести, но позднее за него назначалось deportatio in insulam и даже relegatio; с этим вместе, по свидетельствам памятников, соединялось и intestabilitas.