4. Понятие клеветы

§ 15. Все представленное нами выше показывает, что унижение лица в глазах других считалось у римлян за очень важное преступление; только одно оно почти и запрещалось под именем "convicium", под именем "infamia" и под именем "liber famosus". - Преступление же это, как мы имели уже случай упоминать несколько раз, есть ничто иное, как клевета; но, впрочем, в Риме это преступление принимало известные особенности*(65).

Широкое признание клеветы в римском праве и запрещение ее даже под несколькими наименованиями не могли, конечно, не повлиять и на разработку великими юрисконсультами Рима этого преступления. Оно действительно разработано ими, и выяснены все условия, представляющие его в довольно ясном свете. Расследуя историю преступления клеветы, для нас, конечно, очень любопытно просмотреть сделанные ими выводы, и мы считаем, поэтому, полезным сгруппировать условия преступления клеветы по римскому праву.

Первым условием, признаваемым во всех случаях клеветы, было требование распространения известного слуха.

Что касается до convicium, то приведенное выше выяснение этого слова, а затем и самого преступления, должно было привести нас к ясному и положительному убеждению, что условие это здесь существовало. Параграфы 11 и 12 прямо говорят: "только то есть convicium, что произносится в собрании и криком".

Тоже можно сказать и по отношению к пасквилям. "Кто общественно издал сочинения для бесславия другого лица", говорит § 9, "кто выводит в свет эпиграмму" (§ 10) и затем много других подобных же статей ясно подтверждают наше положение.

Что касается до преступления, запрещенного словами: "ne quid infamandi causa fiat", то там это условие заметно не везде так ясно, как в двух первых случаях; напротив, § 12 дает основание предполагать как бы противное: "что произносится в собрании, то convicium, что произносится не в собрании, то - infamia". Но выяснение понятия convicium показало нам, что здесь речь идет не только о собрании или, другими словами, о присутствии вообще при совершении преступления других лиц, а о собрании более или менее многолюдном; поэтому тот же § 12 говорит, что "convicium совершается в собрании и криком". Требование крика показывает, что здесь идет речь уже не об одном или двух лицах, а о многолюдном собрании, которое не услышит простого голоса, для которого нужен крик. В подтверждение же существования при infamia признака распространения напомним мы, во-первых, сделанное объяснение слова infamia; во-вторых, то же доказывает прямой смысл случаев infamia. Употребление траурного платья и отпущение волос, по разъяснению fr. 39-го, распространение насмешливых стихов, приведение в известность общества продажи заклада, распространение записок и некоторые другие случаи столь ясно говорят о необходимости при infamia распространения, что, кажется, не может быть в этом никакого сомнения.

Требования распространения известных поступков о лице в среде других признается за первое условие клеветы и в настоящей науке и кодексах. Признак этот считается действительно первым, так как он представляет главное отличие клеветы от схожего с нею преступления - обиды. Обида, как упоминали уже мы в 1-й главе настоящего исследования, направляется против самого обиженного, с клеветою же преступник обращается к другим лицам и между ними распространяет известные слухи о поступках оскорбляемого.

Таким образом, римляне признавали то условие клеветы, которое признается и новейшею наукою. Но этого мало. Римляне понимали его много шире тех размеров, в которых употребляется оно теперь. Наказывая распространение известных недозволенных слухов, они наказывали не только самих распространителей, но и лиц, содействовавших этому. Претор дает равномерно суд не только против совершающих convicium, но и против тех, которые дали повод к совершению подобного поступка*(66). § 8 объясняет, далее, что "convicium совершал не только тот, кто кричал сам, но и тот, кто побуждал других к крику, или послал их сделать это". В статье о пасквилях считается виновным не только распространитель, но и тот, "кто написал, составил письмо для оклеветания другого, или посредством коварства довел до того, что случилось что-нибудь в этом роде"*(67). Сюда же причисляют затем и лиц, заботящихся о продаже и покупке подобных сочинений.

Все выше приведенные места показывают, что первое условие клеветы понималось в очень обширном значении. Считаются виновными не только распространители, подстрекатели, составители пасквилей и т. п., но и лица, доведшие до того, что случилось оскорбление чести, и даже давшие только повод к этому.

Способ распространения служил признаком различия видов клеветы. Три указанные выше случая (convicium, infamia и пасквиль) различались именно только способом распространения.

§ 16. Вторым условием клеветы, признаваемым настоящею наукою, является ложность распространяемых слухов. Клевета, говорят, тогда только и существует, когда распространяются слухи ложные; сообщение правды не может быть запрещаемо.

Вопрос о том: признавало ли римское право необходимым для существования преступления клеветы ложность сообщаемого - есть очень важный вопрос. Было ли бесславием, если кто-либо сообщал про другое лицо что-нибудь позорное и обещался в то же время доказать все сказанное им и действительно имел возможность сделать это? Позволялось ли, далее, через посредство convicium сообщать правдивые слухи, или же convicium запрещалось безусловно? И можно ли было через посредство convicium распространять истинный факт? - Вот вопросы, которые мы должны разрешить.

При чтении пандектов представляется, на первый взгляд, как бы отрицательное решение. Действительно во всем, напр., § 15, разбирающем ясно все виды обид, не встречается ни одного указания на этот вопрос. Но это только с первого взгляда; тщательное же рассмотрение памятников приводит к противоположному решению, а именно - в одном месте Paulus (lib. XV) говорит*(68): "Eum qui nocentum infamavit, non esse bonum aequum ob eam rem condemnari: peccata enim nocentium nota esse et oportere et expedire". Смысл этих слов ясен: infamia существует только при лживости распространяемого.

Таково разрешение настоящего вопроса словами пандектов. Но мне кажется, что подобный же взгляд на дело должен бы составиться, если б даже не было ни одного указания в юридических актах. Запрещение гражданам сообщать о безнравственных или даже и преступных поступках кого-либо из своих сочленов не согласно с законами общежития. Жизнь человеческая в обществе только и возможна при известной доле доверия к другим согражданам. А если это так, то сообщение одного гражданина другому о поступках третьего лица, унижающих этого последнего, не может быть запрещаемо, иначе оценка обществом своих членов, так называемое общественное мнение, потеряет всякое значение.

Таким образом, беглый взгляд на самую римскую жизнь дает решение представленного нами выше вопроса. Право каждого гражданина осуждать действительно дурные поступки других сочленов, тем более сообщать о них другим, было настолько естественным и понятным правом для каждого, что это не считалось нужным определять в законе. Этим-то и объясняется молчание об этом вопросе преторского эдикта. Каждый понимал хорошо, что претор запрещал бесславить только лиц, пользующихся уважением; лицо же, которое само обесславило себя, которое совершило поступки, недостойные римского гражданина, переставало быть славным; сообщение другим того, что оно сделало, не будет его бесславием, а будет простым рассказом действительно совершившегося. Право на это ясно чувствует за собою каждый гражданин без всякого дарования ему такового претором.

Свобода сообщать свои мнения уменьшилась во времена императоров, а поэтому мог подвергнуться сомнению и разбираемый вопрос. Этим, вероятно, и можно объяснить постановление императора Диоклетиана, подтверждающее право сообщать справедливые слухи. "Если ты можешь доказать - говорится в Кодексе Юстиниана - что сказал обидное без намерения обидеть, то истина сообщенного предохранит тебя от обвинения в клевете"*(69).

Наконец, требование условия лживости распространяемого подтверждается и многими случаями клеветы. По римскому праву, появление, напр., в траурном платье тогда считается преступлением, когда это делается "ad invidiam alicujus"; обида существует, если кого-нибудь назовут должником, тогда как он не должен; при обиде, наносимой женщине, разбиралось платье, в котором она находилась; если обидчик указывал, что та женщина, к которой относились сказанные слова, была одета в блудное платье, то обида пропадала. Подобных примеров очень много в римских памятниках.

Таким образом, что касается до самого простейшего способа совершения клеветы в римском праве, т. е. до того, который мы назвали infamia, то здесь не могло уже никоим образом существовать сомнения в допускаемости так называемого exceptio veritatis*(70).

Теперь возникает другой вопрос: существовало ли то же самое и по отношению к convicium, другими словами: запрещалось ли излагать в собрании громким криком не только лживые, но и истинные факты? - И этот вопрос должно решить так же, как решили много по отношению к infamia.

Мы говорили уже выше, что зарождение преступления convicium находится еще в XII Таблицах, и указали, что это есть ничто иное, как развитие того преступления, которое наказывалось в 1-м фрагменте VIII таблицы. По отношению же к этому последнему преступлению находим мы приведенные уже выше слова древних писателей. У схолиаста Акрона имеется следующая фраза: "Ты будешь оправдан судьями, если справедливо будешь поносить честь другого". Затем Гораций еще более расширяет это дозволение словами: "если кто-нибудь унизил бы правдиво, хотя и в оскорбительных выражениях, достоинства человека, тот не наказывается, так как XII Таблиц дозволяют осмеивать справедливо"*(71).

Таков был коренной римский взгляд, существовавший с ХII Таблиц. В дальнейшей республиканской жизни он, конечно, получил еще большее развитие.

Доказательством того, что convicium не считалось преступлением, если распространяемое было справедливо, служит, прежде всего, то, что нигде в актах не видим мы указания на противное, а такое указание было бы, кажется, необходимо, если бы convicium представляло в этом отношении исключение, между тем как, во многих местах юридических памятников, напр. в § 12, находим мы ясно выставленные все другие различия convicium от infamia.

Затем для решения этого вопроса сошлемся мы и на саму римскую жизнь. - Жизнь римская, как известно, происходила главным образом на площадях, в публичных собраниях; там проводил римлянин большую часть дня, там производились постоянные выборы. Возможно ли, было при свободе слова запрещать высказывать тут же на площади, в присутствии всех, правду о том или другом из своих сограждан? Полагаем, что нет; иначе самая свобода потеряла бы всякое значение. Представим себе, напр., собравшийся народ для выбора цензора, претора и т. д. Предлагается выбрать А.; но оказывается, что гражданину В. известен какой-нибудь поступок А., который этот последний сумел скрыть от всех других сограждан, а между тем поступок такой, что знание его другими согражданами повело бы к полному отказу выбора А. в какие-либо должности. Неужели же В. не будет иметь права тут же указать на этот поступок, и должен молчаливо присутствовать и подавать голос при избрании А. в преторы, цензоры и т. д.? Да где же после этого свобода римского гражданина? - Не думаем, чтобы могло существовать что-либо подобное. Всякому гражданину предоставляется свободное право говорить все, что он знает про избираемого, но с обязательством, конечно, доказать верность рассказываемого, иначе он ответит за convicium.

По-видимому, нужно было ожидать изменения подобного взгляда на дело при императорах. Общественная жизнь Рима в это время ослабла, собрания на площадях исчезли, выбор в магистраты стал зависеть единственно от воли Императора, свобода слова вместе со свободою вообще уменьшилась; параллельно с этим должно было бы уменьшиться или, вернее, совсем исчезнуть и право граждан высказывать свои суждения о других, по крайней мере, в той форме, в какой это дозволялось прежде, а именно должно было запретить convicium. Но не то мы видим на самом деле. Приведенное выше постановление Диоклетиана хотя и относится по своему содержанию к клевете вообще, но, тем не менее, говорит в частности о convicium.

Наконец, мы, кажется, будем правы, если и самое определение Ульпианом слова convicium в книге LXXVII*(72) объясним так, что им запрещалось только сообщение лживых фактов. Ульпиан говорит: "Претор запрещает не всякий крик, а только тот, который противен добрым нравам; под словами же "противное добрым нравам" должно понимать все то, что противно добрым нравам целого государства"*(73). Не думаем, чтобы добрым нравам римского государства было противно сообщение истинных слухов, даже в форме convicium.

Что касается теперь до liber famosus, то и по отношению к нему придется сказать то же, что сказано уже относительно двух первых случаев клеветы.

Коренной римский взгляд, на который указывает Гораций по отношению еще к XII Таблицам, дозволял рассказывать истинные факты в каких угодно выражениях*(74). Слова Горация показывают, таким образом, что по римскому взгляду на форму выражений не обращали внимания, коль скоро сообщаемое было верно.

В течение всего республиканского периода нигде не видим мы указаний на отмену этого постановления; напротив, точный смысл тех мест, которые говорили о liber famosus, дает право утверждать, что взгляд этот остался в полной силе. Paulus (LV кн.) говорит, что "при liber famosus обида признается на общих основаниях".

Во время империи liber famosus, как известно, получает громадное развитие. Является множество пасквилей анонимных, наносивших большой вред и беспокойство правильному ходу жизни. С другой стороны, изменился уже и взгляд на свободу гражданина выражать свое мнение. Все это привело, наконец, к изданию особого постановления в Конституциях императора Константина. Постановление это, помещенное в Кодексе Теодора*(75), наказывало распространителя поносительного письма, хотя бы и была доказана истина сообщаемого. Распоряжение это мотивировалось тем, что способ совершения преступления через liber famosus сам по себе беззаконен, и если лицо, написавшее его, узнало уголовный поступок обвиняемого, то оно должно было донести на него, а не выбирать путь вне судебного поругания.

Из всего изложенного становится понятно, что римское право признавало за условие клеветы - ложность распространяемого. Клевета существовала только тогда, когда сообщаемые про другое лицо поступки были несправедливы, выдуманы; за сообщение истины не было и не могло быть наказания. Исключение существовало единственно для liber famosus, да и это запрещение явилось только уже во времена Империи.

§ 17. Третье необходимое условие клеветы, признаваемое римским правом, состояло в том, чтобы распространяемое про другое лицо было или преступно, или безнравственно, или вообще недостойно чести гражданина. Признание этого условия римским правом на столько понятно, что не может быть сомнения в его существовании. Самое слово infamia показывает ясно, что распространяемое способно обесчестить лицо, а обесчестить лицо может только сообщение про него чего-нибудь дурного, безнравственного. Доказательств этому, далее, имеем мы много в юридических актах, самое же ясное из них представляют § 5 и 6*(76). Convicium, говорят они, есть распространение про лицо того, что не одобряется добрыми нравами. В течение предыдущего изложения мы часто упоминали об этом вопросе, и полагаем, что будет излишне перечислять снова все относящиеся сюда доказательства.

Но упомянутый выше § 6 имеет еще другое, более важное, значение. Все новые кодексы, как увидим мы ниже, принимают за необходимое условие клеветы требование, чтобы распространяемые поступки были дурны, способны унизить лицо в глазах других; но, соглашаясь с этим, кодексы различаются в том, что следует назвать дурным и что хорошим. Далее, некоторые государства признают клевету не при распространении всего дурного, а только известных дурных поступков, напр., только при разглашении о преступлении, совершенном лицом и т. д. Как же теперь смотрело на этот вопрос римское право? Ответ на это дает нам именно приведенный выше § 6, который гласит: convicium существует только при распространении поступков, противных добрым нравам; слова же эти должно понимать так, что тут идет речь не о добрых нравах того лица, про которое рассказывают, а о том, что вообще противно добрым нравам нашего государства*(77). Смысл слов юриста ясен: для совершения клеветы должно распространять о лице такие поступки, которые признаны римским государством как недостойные чести его гражданина; на взгляды отдельных личностей, равно как и на взгляды отдельных кружков граждан, не должно обращать никакого внимания. При решении в настоящее время вопроса о том - существует ли в известном случае клевета, приходится обращать внимание на взгляды отдельных кружков лиц; очень многое такое признается обидным для чести человеком образованным, в чем человек необразованный не найдет ничего оскорбительного. У римлян этого нет. В римской республике, между римскими гражданами, нет классов, везде одна единица - римский гражданин, имеющий одинаковые права и одно existimatio; каждый желает владеть именно этою долею чести и считает за унижение, коль скоро не будет признано за ним какое-нибудь из прав, присущих каждому гражданину.

Что же касается теперь вопроса о том, какие именно поступки считались настолько дурными, что ими можно было унизить честь римского гражданина, то точное решение этого вопроса, конечно, для нас очень трудно. Взгляд античной жизни на своего гражданина сохранился только в общих чертах; просматривая же юридические памятники, мы видим, что здесь признается обидным многое такое, что вовсе не считается нами оскорбительным.

§ 18. Рассмотрев представленные выше три условия, мы можем составить себе понятие о римской клевете. Клевета есть распространение про лицо ложных, безнравственных слухов. Некоторые из новых кодексов знают еще одно условие, а именно они говорят, что клевета существует только при разглашении о поступках лица; разглашение же о качествах лица, хотя бы и лживых и безнравственных, не признается за клевету, и разве только при некоторых особенных условиях считается оно обидою.

Римское право не признавало этого условия: клевета существовала при всяком ложном разглашении о лице чего-нибудь недостойного чести римского гражданина. Нет действительно ни одного положения, высказывающего противное; напротив, каждое из постановлений излагается крайне обще; таковы, напр., в особенности статьи об infamia, говорящие: "если кто-нибудь напишет или скажет что-нибудь унизительное" и т. д.

Но этого мало. Мы доказали выше, что клевета могла быть совершена даже и не словами, а поступками; простое, напр., появление в траурном платье, простое преследование девушки может быть клеветою. Итак, римское понятие по отношению к этому условию много шире взгляда всех новейших законодательств.

§ 19. Четвертым условием римского понятия клеветы было требование, для существования преступления, намерения оклеветать, намерения унизить лицо в глазах других. Доказательств этому находим мы очень много в дошедших до нас памятниках. Так понимали вопрос еще и XII Таблиц. Цицерон*(78), по отношению к тому запрещению, о котором упоминается в 1-м фрагменте VIII Таблицы, говорит: "Писание стихов считается преступлением тогда, когда это делается с целью нанести обиду другому".

Convicium в период Республики существовала также тогда только, когда крик, противный добрым нравам, имел целью обесславить другое лицо или нанести ему вред*(79). Точно также и infamia наказывалась тогда только, когда предпринималось что-либо с целью унизить лицо в глазах других (ut alium infamet)*(80). В Кодексе Юстиниана находим точно также ясное подтверждение этого условия: "если ты можешь доказать, что сказал обидное без намерения обидеть, то ты не будешь наказан за клевету"*(81).

Требование намерения оклеветать считается необходимым условием для существования преступления и в большинстве новейших законодательств; но при оскорблениях в печати, при пасквилях и т. п. условие это далеко не всегда соблюдается. Римское же право и в этом последнем случае требовало за необходимое существование намерения унизить лицо в глазах других. Слова Ульпиана*(82), на которые мы ссылались уже несколько раз, объясняющие понятие liber famosus по взгляду Римской республики, начинаются так: "Si quit librum ad infamiam alicujus pertinentem scribserit..." Институции*(83), удержавшие то же определение liber famosus, говорят: "Si quit ad infamiam alicujus libellum aut carmen scribserit..." Оба эти места совершенно ясно показывают, что обвинить в составлении liber famosus можно было не только тогда, когда были опубликованы известные недозволенные сведения про лицо, но и тогда, когда было доказано, что это делалось именно с целью ad infamiam alicujus; если же это доказано не было, или представлялось ясным, что liber famosus составлен без всякого желания унизить честь другого лица, а тем более когда оказывалось, что это сделано с целью принести какую-нибудь пользу общественным интересам, то не могло быть и речи о существовании преступления. Кодекс Юстиниана в одном месте*(84) объясняет это очень понятно: "Если кто-нибудь изданием поносительного письма хочет оказать пользу общественному благу, тот получает не наказание, а награду и похвалу".