§ XIV УЛИКИ И ФОРМЫ СУДА

Имеется общая теорема, весьма полезная для исчисления достоверности какого-либо события, для исчисления, например, силы улик какого-нибудь преступления. Если доказательства какого-нибудь события зависят одно от другого, т.е. если одна улика доказывается только другой, то чем многочисленнее доказательства, тем меньше вероятность события, потому что в тех случаях, где будет опровергнуто предшествующее доказательство, потеряют свое значение и последующие. ** Когда все доказательства какого-нибудь события одинаково зависят только от одного из них, то от числа их вероятность события не увеличивается и не уменьшается, потому что вся сила их заключается в силе того одного доказательства, от которого они зависят. ** Если доказательства не зависят одно от другого, т.е. если улики доказываются не взаимно, не одна с помощью другой, а иным путем, то чем больше приводится доказательств, тем больше вероятность события, потому что недействительность одного доказательства не влияет на другое. Я говорю о вероятности, имея в виду преступления, которые могут подлежать наказанию лишь при условии их достоверности. Но это не покажется странным для того, кто примет во внимание, что моральная достоверность является, строго говоря, не чем иным, как вероятностью. Эта вероятность называется достоверностью,

105

потому что каждый благоразумный человек неизбежно признает ее таковой в силу навыков, сложившихся под влиянием необходимости действовать, навыков, предшествующих всякому отвлеченному рассуждению. Для признания человека виновным требуется, следовательно, такая достоверность, которой руководствуется каждый в важнейших делах своей жизни.** Доказательства преступления могут быть разделены на совершенные и несовершенные. Я называю совершенными те, которые исключают возможность невиновности; называю несовершенными те, которые эту возможность не исключают. Даже одного совершенного доказательства достаточно для обвинения, тогда как несовершенных нужно иметь столько, чтобы вместе они могли составить совершенное доказательство. Другими словами, если каждое из них в отдельности допускает возможность невиновности, то совокупность их исключает эту возможность. Нужно заметить, что несовершенные доказательства, если обвиняемый их мог и должен был опровергнуть, но этого не сделал, становятся совершенными. Но эту моральную достоверность доказательств легче почувствовать, чем точно определить.** Поэтому я считаю лучшими те законы, по которым к главному судье придаются заседатели, по жребию, а не по выбору, потому что в этом случае незнание, судящее по чувству, является надежнее учености, судящей по предвзятому мнению. Где законы ясны и точны, обязанность судьи состоит единственно в установлении события. Если для отыскания доказательств необходимы опытность и находчивость, если в представлении выводов из доказательств нужны ясность и точность, то для вынесения решения на основании этих выводов необходим лишь простой здравый смысл, менее обманчивый, чем знания судьи, склонного всюду видеть виновных и подводящего все под искусственную систему, вынесенную им из школы. Счастлива та нация, где знание законов не составляет науки. Наиболее полезным является закон, требующий, чтобы каждый был судим равными себе, потому что там, где речь идет о свободе и благополучии граждан, должны умолкнуть чувства, внушаемые неравенством; в таком суде нет места ни высокомерию, с которым счастливый смотрит на несчастного, ни озлоблению, с которым низший смотрит на высшего. Но если преступление нанесло вред третьему лицу, то одна половина судей должна быть взята из сословия подсудимого, а другая — из сословия потерпевшего. Когда таким образом будут уравновешены частные интересы, невольно изменяющие представления о предметах, то слово будут иметь только законы и истина. Было бы также справедливо, чтобы обвиняемый мог в известных пределах отводить судей, которые ему кажутся подозрительными. Если это будет ему беспрепятственно предоставлено в течение известного времени, то осуждение представится как бы его собственным приговором над самим собой. Суды должны быть публичны, публично должны

106

представляться и доказательства преступления, чтобы общественное мнение, которое является, быть может, единственным связывающим общество началом, могло обуздать насилие и страсти, чтобы народ мог сказать: мы не рабы, мы имеем защиту — сознание, внушающее мужество, равноценное дани суверену, понимающему истинную свою пользу. Я не буду вдаваться в подробности и указывать условия, которых требуют подобные учреждения. Ничего я не мог бы сказать, если бы нужно было сказать все.*