ГЛАВА I Родина Беккариа

Чезаре Беккариа родился 15 марта 1738 г. на севере Италии в Милане. За исключением ученических лет, всю свою жизнь он провел, почти безвыездно, в этом городе, где и умер 28 ноября 1794 г., 56 лет от роду.

При жизни Беккариа Милан являлся столицей Ломбардии, составлявшей ту значительную часть Северной Италии, которая после Утрехтского мира в 1707 г. вошла в состав австрийской монархии.

Еще в XIV и XV столетиях Милан был одним из самых цветущих торговых и промышленных городов Северной Италии, столицей самостоятельного Миланского герцогства. Открытие Америки и пути в Индию вокруг Африки, захват турками Константинополя и Ближнего Востока нанесли жестокий удар экономической мощи городов Северной Италии. Борьба великих держав того времени — Испании и Фран ции — за итальянские владения, начавшаяся в XVI столетии, и захват Испанией Ломбардии окончательно подорвали экономическое благосостояние Милана и политическое значение его буржуазии, которая в городах Северной Италии развилась и окрепла раньше, чем в какой-либо другой части Европы.

Испанское владычество, продолжавшееся в Ломбардии более полутораста лет (с 1535 по 1707 г.), — одна из самых мрачных страниц в истории Италии. Испанские владыки смотрели на свои итальянские владения как на колонию, из которой следовало только выкачивать деньги. Недаром итальянские летописцы тех времен называли Испанию «вампиром, сосущим итальянскую кровь». Испанские губернаторы имели почти неограниченную власть над жизнью и смертью подданных, произвольно устанавливали подати и налоги. Наряду с этим они препятствовали всякому развитию торговли и промышленности: искоренили производство цветных сукон, прекратили вывоз шелка, запрещали вывозить за пределы местных рынков хлеб, вино и т.д. Еще во второй половине XVI столетия в Милане было семьдесят суконных мануфактур, к 1616 г. из них уцелело только пятнадцать. «Контрабанда, разбои, причем разбойники держали на откупе всю продажную испанскую администрацию, — вот какие явления прочно укоренились на полтораста лет невозбранного хозяйничанья испанцев на Апеннинском полуострове»2. Разорение страны увеличивалось войнами, которые велись на территории

Историко-биографический очерк профессора М.М. Исаева печатается с небольшими сокращениями. Тарле Е.В. История Италии в новое время, 1901. С. 64—65.

Италии и сопровождались реквизициями, контрибуциями, а также насилием над несчастным населением войск. Недаром в своей книге Бек-кариа говорит о «войсках, состоящих в большей своей части из подонков общества». Войны прекратились в Северной Италии только ктридцатым годам XVIII столетия, и до наполеоновских войн 1796 г. страна получила некоторую передышку.

Время испанского владычества для Ломбардии явилось вместе с тем временем социально-политической и религиозной реакции.

Дворянство не только не захирело, но наоборот с половины XVI в. стало богатеть, потому что нашло поддержку в абсолютистско-феодаль-ных порядках Испании, перенесенных в Италию. Дворяне скупали земли у нищавших горожан и крестьян и в своих поместьях жили маленькими тиранами, раболепствуя, в свою очередь, перед испанскими губернаторами, всецело их поддерживавшими. «В отношении гражданских порядков, правил и нравов общежития это возрождение аристократизма отодвинуло Италию, — замечает Тарле, — на несколько столетий назад, в те времена, когда еще городская буржуазия начинала только свою борьбу за самостоятельность».

Переход Ломбардии под власть Австрии не поколебал положения дворянства. Благодаря привилегиям всякого рода, освобождению от налогов, особой подсудности, исключительному праву на занятие всех наиболее важных государственных должностей оно являлось господствующим сословием.

В области внутреннего управления Милан сохранил известную автономию. Миланский «сенат» наряду с судебными функциями обладал известными правами законосовещательного характера. Находясь в руках аристократических миланских родов, он стоял на страже интересов дворянства, старинных его привилегий и был противником реформ, которые «просвещенный абсолютизм» австрийского правительства пытался, хотя и робко, проводить в своих итальянских владениях во второй половине XVIII в.

Наряду с дворянством, «привилегии которого, — как кратко, но красноречиво замечает Беккариа, — составляют значительную часть законов различных наций», от испанского владычества не менее, если не более, выиграло католическое духовенство. Милан в особенности являл картину необычайного засилья этого второго привилегированного сословия. Один из биографов Беккариа, либеральный итальянский профессор Амати, представитель той части итальянской буржуазии, которая в 60—70-х годах XIX в. была еще антиклерикальной, приводит чрезвычайно интересные сведения о численности духовенства. В 1771 г. в Милане, при населении в 129 тысяч человек, насчитывалось 6390 церковников — 2072 священника, 1716 «братьев», 2602 монаха. «На каждом шагу поэтому, — пишет Амати, — попадались священники, братья, монахи, распределенные и прикрепленные к тысяче церквей и монастырей. Этот многочисленный клир обладал неизмеримыми латифундиями — поместьями, не подлежащими обложению налогами, — держал в своих руках

монополию воспитания, судился и судил в своих собственных трибуналах, прибегая и к тюрьме, и к пыткам святой инквизиции, интриговал при дворах»1.

Каково же было в Ломбардии положение «третьего сословия»? Феодальный режим стеснял и задерживал развитие производительных сил. Треть земель вообще не обрабатывалась. Налоги сдавались на откуп, что, конечно, увеличивало их тяжесть. Торговля была до крайности стеснена всякого рода внутренними запретами на вывоз ряда продуктов и пошлинами. Политическая раздробленность Италии порождала в стране разнообразие мер длины и веса. В монетном деле царил полный хаос. В Ломбардии в 1762 г. имели хождение 88 монетных единиц, выпущенных начиная с 1603 г.

Дороги были ужасны и небезопасны из-за многочисленных разбойничьих шаек.

Рабочие и ремесленники, крестьяне-земледельцы «вели нищенскую жизнь в грязных и нездоровых жилищах, под гнетом старинных предрассудков и жестоких законов». «Порой, — продолжал Амати, — не удавалось заработать на хлеб, и в самом Милане шестая часть населения жила нищенством или преступлением».

В своей книге «О преступлениях и наказаниях» Беккариа ни разу не говорит о том, что он описывает порядки своей родины. Его горячие обличения направлены против гнета, насилия, жестокости законов, царивших во всей Европе в «век просвещения». Читатель каждой европейской страны, в том числе и Англии (что видно из предисловия переводчика первого издания книги на английском языке — 1767 г.), хотя Англию Беккариа противопоставлял другим странам, мог сказать: «De te fabula narratur» — «речь идет о тебе». Но Беккариа не нужно было оставлять пределы родного города — нужно было только обладать его глубоко наблюдающим умом и горячо чувствующим сердцем, чтобы заклеймить существующее неравенство, «когда на одной стороне все могущество и счастье, а на другой лишь одно бессилие и нищета», чтобы понять, что «привилегии дворян составляют значительную часть законов различных наций».

Буржуазные криминалисты XIX и XX вв., рассматривая Беккариа исключительно с точки зрения вопросов уголовного права, притупляли тем самым политическое острие сочинения Беккариа. В известной главе о толковании законов (§ IV) Беккариа имел в виду далеко не одних судей, когда он говорит о «мелкой тирании многих». Мысль Беккариа на этом не останавливается. Как и всюду, Беккариа видит и шире, и глубже. Мелкая тирания многих тем более представляется ему жестокой, «чем ближе она к угнетаемым», «тем более ужасной, что на смену ей может прийти лишь тирания одного». Нужно быть политически совершенно близоруким, чтобы думать, что Беккариа говорит только о судьях, или же нужно для того, чтобы обезвредить, сознательно извратить мысль Беккариа, как это сделала Екатерина II в соответствующих статьях (151—156) своего На-

Amati A. Vita ed opera di Cesare Beccaria, 1872. P. 12.

каза 1767 г. При господстве законности, как ее понимал Беккариа, «граждане приобретают при этом известный дух независимости». Они откажутся повиноваться тем, «которые священным именем добродетели осмеливаются называть покорность их корыстным или прихотливым желаниям». «Высказанные мною начала, — заканчивает Беккариа, — не понравятся, конечно, тем, которые, подвергаясь ударам тирании сверху, считают себя вправе переносить их на ниже себя стоящих». Беккариа, не ошибался: миланская аристократия до самой его смерти ненавидела Беккариа, и славой при жизни на своей родине он никогда не пользовался.

Непосредственно миланскими впечатлениями навеяна и глава о тунеядцах (§ XXIV). «Я называю политическим то тунеядство, — пишет Беккариа, — которое не приносит обществу пользы ни трудом, ни богатством, которое выигрывает, никогда не теряя, на которое простой народ взирает с бессмысленным благоговением, а мудрец с презрительным состраданием к его жертвам». Монах Факинеи, обрушившийся на книгу Беккариа через несколько месяцев после выхода ее в свет (см. главу VI), сразу увидел, что в ней Беккариа под тунеядцами понимал бесчисленное католическое духовенство и монашество, и посвятил в своем памфлете несколько страниц в доказательство того, что монахи не тунеядцы, а, за малым исключением, живут «трудом рук своих».

Не только в Италии, но и в других странах современники Беккариа прекрасно понимали, о каких «тунеядцах» говорил Беккариа и кого он предлагал, по примеру «мудрых правительств», не терпящих, чтобы «среди труда и деятельности процветал» этот род политического тунеядства, «исключить из общества, т.е. изгнать». Лейпцигский профессор Гоммель в своих замечаниях на перевод под его редакцией книги Беккариа кратко писал, что «весь параграф (о тунеядцах) не имеет никакого отношения к протестантам»1. Нужно было быть классическим французским буржуазным криминалистом, как Эли, чтобы утверждать, что рассуждения Беккариа о тунеядстве «должны относиться только к тому классу тунеядцев, лишенных всяких средств и не имеющих никакого ремесла, которые уголовным законом именуются профессиональными бродягами и нищими»2. Так толковать Беккариа — значит превращать его в апостола начал архибуржуазного французского уголовного кодекса 1810 г., созданного буржуазией в эпоху реакции после прихода ее к власти.

Непонятно, как можно вообще приписать такие взгляды Беккариа, который в уста человека, решившегося встать на путь разбоя, вкладывает страстную обвинительную речь против существующих общественных порядков. «Что это за законы, — восклицает "разбойник", — которые я должен уважать и которые целой пропастью отделяют меня от богатого? Он отказывается подать мне грош, который я у него прошу, и оправдывает себя тем, что посылает меня на работу, которой сам не знает. Кто

1                                                                   Des Herrn Marquis von Beccaria unsterbliches Werk von Verbrechen und Strafen. Breslau, 1778.

2                                                                 Helie F. Des delits et des peines par Beccaria, 1870 (2nd ed.). P. 180.

создал эти законы? Сильные и богатые, которые никогда не удостоили своим посещением печальную хижину бедняка, которым никогда не приходилось делить кусок заплесневелого хлеба под крик ни в чем не повинных детей и слезы жены! Порвем эти узы, гибельные для большинства и выгодные немногим праздным тиранам! Поразим несправедливость в самых ее корнях...

...Став предводителем немногих, я исправлю ошибки судьбы, и тираны будут бледнеть и дрожать перед тем, кого они в оскорбительном высокомерии считали ниже своих лошадей, ниже своих собак»!

Насколько глубоко отразились в книге Беккариа социальные противоречия, которые он мог наблюдать в самом Милане, видно также из главы о кражах (§ XXII). «Кража, — говорит Беккариа, — является обычно преступлением нищеты и отчаяния, преступлением той несчастной части человечества, которой право собственности (ужасное и, может быть, не необходимое право) оставило возможность одного голого существования».

Какая глубина мысли! Какое прозорливое провидение корней социальной несправедливости! Право частной собственности — «ужасное право» — terribile diritto. Трудно даже представить, что это писал двадцатишестилетний патриций в условиях, когда еще полностью господствовали сословно-феодальные отношения, а капиталистические отношения в Северной Италии были в зачаточном состоянии. В глазах немецкого буржуазного ученого Герца, написавшего целое исследование «Вольтер и французское уголовное правосудие в XVIII столетии», мимоходом высказанное Беккариа сомнение в необходимости существования буржуазной собственности являлось «прямо революционным»1.

В эпоху Беккариа Италия по сравнению с такими странами, как Англия, Голландия и Франция, была глубоко отсталой страной. Но все же и в Италии придавленная двухсотлетней феодальной и клерикальной реакцией городская буржуазия с середины XVIII в. стала давать новые ростки. Австрийский «просвещенный абсолютизм» провел кое-какие реформы в Ломбардии. При наместнике графе Фирмиани был проведен общий земельный кадастр, были проведены каналы и выполнены осушительные работы, чрезвычайно важные для населения. В 1777 г. была проведена монетная реформа.

В ряде мест книги Беккариа чувствуется благожелательное отношение его к торговле и промышленности, к «богатству, созданному прилежанием», к «деятельности, необходимой в целях сохранения и умножения жизненных удобств». В главе «О должниках» (§ XXXIV) Беккариа высказывается за организацию нотариата («публичная и точная запись всех договоров») и «общественных банков».

В области идеологии начинающееся «возрождение» буржуазии сказалось главным образом в оживлении научной и публицистической мысли. В 1725 г. появилась работа историка-философа Вико (1668—1744),

Hertz. Voltaire und die franzosische Strafrechtspflege im 18 Jahrhundert, 1887.

жившего в Неаполе, «Принципы новой науки», в которой он рассматривает историю человечества как единый процесс, устанавливая закономерность и повторимость исторических явлений. В 30- и 40-х годах XVIII в. появляются труды сиэнского (Тоскана) экономиста Бандини и неаполитанского Броджиа. Доклад Бандини тосканскому правительству о запустении и разорении южной Тосканы является своего рода обвинительным актом против администрации, выжимавшей из крестьян все соки. Броджиа борется со злом, с феодальными отношениями в области землевладения, которые в королевстве обеих Сицилии сохранились в более неприкосновенном виде, чем в какой-либо другой части Италии.

В 1755 г. на частные средства была открыта в Неаполитанском университете кафедра политической экономии, одна из первых в Европе. Кафедра была открыта специально для профессора Дженовези, который читал лекции, впервые на итальянском языке, до своей смерти (1769). Дженовези выступал против крупной земельной собственности, против неотчуждаемости дворянских имений. Положение итальянских крестьян Дженовези считал совершенно бесправным, потому что феодальный владелец мог в любое время выгнать своих арендаторов из поместья, не говоря уже о батраках. Дженовези ратовал за предоставление крестьянству возможности приобретать землю в собственность.

Судьба историка Джанноне (1676—1748) показывает, что еще в середине XVIII в. итальянским ученым и публицистам приходилось считаться с всесильным католическим Римом не меньше, чем во времена Галилея (1564—1642). В своей четырехтомной «Гражданской истории Неаполитанского королевства» он разоблачал постоянную узурпацию католической церковью прав светской власти. Сочинение вызвало бурю негодования у духовенства, сумевшего настроить против Джанноне неаполитанское простонародье. Джанноне пришлось бежать из пределов Италии. Но в 1736 г. шпионам удалось заманить его в Пьемонт, где он и был арестован. Его продержали в тюремном заключении до смерти (1748). И даже отречение Джанноне от своих убеждений по требованию римской курии не облегчило его участи1.

И в художественной литературе с середины XVIII в. также начинает сказываться идеология «третьего сословия». Огромную роль в этом отношении сыграл своими комедиями Гольдони (1707—1793) — этот «итальянский Мольер». Заслуживает внимания и другой современник Бекка-риа — выходец из крестьян, миланский поэт Парини (1729—1799). В сатирической поэме «День», напечатанной в 1763—1765 гг., т.е. одновременно с книгой Беккариа, он обличает паразитизм аристократии, живущей за счет угнетенного народа. Презрение, с которым Парини относится к героям своей поэмы, к аристократам, сказывается не только в том, что поэт развертывает в пародию контраст между внутренней пустотой их жизни, полной условностей, и тем внешним блеском, традицию которого они ревниво оберегают. «Надо видеть, — пишет Овэтт, — с какой любовью

Овэтт А. История итальянской литературы, 1909. С. 267.

Парини изображает на фоне своей картины народ, того голодного труженика, которого опрокидывает и давит тяжелая коляска изнеженного барина, бессильно развалившегося на ее мягких подушках и в таком виде направляющегося к своей даме, при которой он состоит в роли чичисбея (друга дома)»1. Такого рода места поэмы ставят, по мнению Овэтта, вопрос о Парини как предшественнике революции, подобно Бомарше во Франции.

Не могла, конечно, Италия середины XVIII в. уйти от влияния «просветительной» литературы Англии и, в особенности, Франции. С сочинениями английских и французских материалистов XVII и XVIII вв., в особенности с сочинениями Монтескье, Вольтера, Руссо, с издаваемой Дидро Энциклопедией, знакомились наиболее образованные люди Италии.

Овэтг А. История итальянской литературы, 1909. С. 284.