ГЛАВА II Отчий дом. Годы ученья в колледже и университете. Отношение Беккариа к юристам

По своему происхождению Чезаре Беккариа принадлежал к знатным дворянским фамилиям Северной Италии. Предки его в XII в. были могущественными тиранами города Павиа. Последний из них был изгнан восставшим народом в середине XIV в. Их дворцы были разрушены, и, как повествует хроника, «чтобы сохранить живую память об их злодействах, каждый житель города держал под подушкой камень, взятый из их дворцов и башен» (Амати). Одна из ветвей рода Беккариа поселилась в Милане. Миланские предки Чезаре ничем не проявили себя в истории миланского герцогства. Отец его, маркиз Джованни Саверио, был типичным главой патрицианской семьи, представлявшей собой, по выражению Амати, «маленький Олимп, где боги делились на главных и второстепенных». Главной заботой главы такой семьи было поддержание «чести дома», заключавшееся в том, чтобы быть пышно одетым, иметь многочисленную челядь, задавать пиры и банкеты, подавать милостыню так, чтобы об этом все знали. Жена такого патриция, по установившемуся обычаю, проводила время за своим туалетом, занималась приемом и отдачей визитов и посещала церковь.

Со дня рождения дети передавались кормилице, затем переходили на попечение дядьки или домашнего аббата. Семи-восьми лет мальчики поступали в колледжи, находившиеся большею частью в руках иезуитов. Положение сыновей было неодинаково. Только старший являлся наследником родового имущества и при жизни отца мог уже деспотически относиться к своим младшим братьям, к дворне и к зависимым от «дома» приближенным лицам. Посвящать себя промышленности или торговле считалось унижающим дворянина делом. Младшие сыновья патриция предпочитали поступать в ряды духовенства, на военную службу или просто вести паразитическую жизнь — сперва в доме отца, а затем старшего брата. Дочерям предстояло одно из двух: замужество или монастырь.

Девяти лет Чезаре был отдан в иезуитский колледж в городе Парма, который он окончил семнадцати лет. Обучение иезуитами дворянской молодежи, а также и буржуазной было типичным явлением не только в Италии, но и во Франции XVII и XVIII вв. Вольтер, Дидро, Гельвеции, Морелле и ряд других французских энциклопедистов прошли через иезуитские колледжи.

10

Сведения о годах пребывания Чезаре в колледже не отличаются документальной точностью. По словам одних биографов (Виллари, Канту), он не проявлял особенных способностей и не развил в себе любви к учению и труду. По свидетельству других биографов (Вилла, Кустоди, Угони), Беккариа быстро усваивал, был первым среди товарищей в литературных упражнениях, в 15 лет закончил «философский курс», принялся вновь за «риторику» и занимался математикой с таким успехом, что учителя называли его «маленьким Ньютоном», «Neutoncino». Эти же писатели говорят, что по своему характеру Чезаре был молчалив и склонен к размышлению, с трудом решался обнаруживать свои знания и бывал недоволен, если его хвалили.

Сам Амати, «сопоставляя и согласовывая, насколько это возможно», высказывания упомянутых писателей о характерных чертах Беккариа, исходит из того положения, что если в ребенке можно предугадывать черты взрослого, то, зная взрослого, можно судить о том, каким он был в детстве. В применении к Беккариа этого «положения» Амати мог сослаться на один из афоризмов, сохранившихся в записной книжке Беккариа, в которую в годы своей литературной деятельности он время от времени заносил некоторые из своих мыслей. «Склонность людей к одному роду удовольствия скорее, чем к другому, — писал Беккариа, — одна из основных причин в различии характеров, и это зависит от первых приятных впечатлений, полученных ребенком. Выросши, он будет стремиться ктем удовольствиям, которые он испытал первыми».

По мнению Амати, в детские и юношеские годы Беккариа проявлялись черты характера, свойственные его зрелому возрасту. Он лениво приступал к работе, мало заботился о почерке и правописании, пренебрегал своей внешностью, страшился одиночества, но одновременно был врагом шумного и пошлого общества, был скромен, но вместе с тем тверд в своих убеждениях, издавна следовал методу точного анализа, соединенного с наблюдением, и с помощью точных наук приучил свой ум к точному мышлению, к сжатой, строгой, непоколебимой логике, которая придает его моральным сентенциям характер непререкаемых, подобно геометрическим формулам.

Из колледжа Беккариа вынес знание классической, в особенности латинской, литературы, средневековой философии и умение владеть пером. Иезуитская выучка не даром прошла. Когда было нужно, Беккариа легко облекал опасные для существующего порядка мысли своей книги «О преступлениях и наказаниях» в такую форму, которая обеспечивала его, в известной степени, от преследования со стороны католической церкви. Любовь же к математике и физике так и прорывается на страницах этой книги, сказываясь в ее «математическом» языке, в частых сравнениях и образах из области физики и даже астрономии. В этой любви иезуиты-воспитатели не были, конечно, повинны.

Само воспитание в колледже Беккариа заклеймил впоследствии как «фанатическое, заглушающее чувства человеколюбия» (письмо к Морелле 26 января 1766 г.). Воспоминаниями о колледже вызваны и некоторые

11

места в его книге, где он осуждает вообще закрытые школы — «дома, в которых собирают пылкую молодежь», где проводится «воспитание, которое, желая сделать людей полезными для других, начинает с того, что делает их бесполезными для себя», и где «не находя никакого другого выхода, все развивающиеся природные силы растрачиваются без пользы для человечества, вызывая тем самым даже преждевременную старость».

Какое значение придавал Беккариа воспитанию подрастающего поколения, видно из того, что, по его убеждению, «самое верное, но и самое трудное средство предупреждения преступлений заключается в усовершен-ствовании воспитания». Ссылаясь на то, что этот «слишком обширный» вопрос выходит за пределы его труда, Беккариа, однако, тут же роняет мысль: этот вопрос «слишком тесно связан с природой правления». А дальше в нескольких строках исповедует идеалы Руссо о воспитании, не называя этого писателя по имени из политической предосторожности. «Один великий человек, просвещающий человечество, его преследующее, изложил подробно главные правила воспитания, действительно полезного людям. Оно должно заключаться не в бесплодном множестве предметов, а в точном выборе их, оно должно знакомить в подлинниках, а не в копиях с явлениями как моральными, так и физическими, которые случайно или намеренно являются перед неиспорченной душой юноши. Оно должно вести их к добродетели, пользуясь легкой дорогой чувств, оно должно отвращать их от зла не сбивчивым путем приказаний, за которым следует лишь притворное и мимолетное послушание, а безошибочным путем убеждения в неизбежности вредных последствий».

Окончив колледж, Беккариа поступил в университет в городе Павиа, чтобы изучить юридические науки. В сентябре 1758 г. он закончил университетское образование, получив степень «доктора обоих прав», т.е. канонического и римского. Сведениями об университетской жизни Беккариа мы не располагаем. Амати нашел в университетском архиве собственноручное прошение Беккариа о допущении его к докторскому испытанию. К этому прошению приложено удостоверение о религиозной благонадежности, требовавшееся правилами того времени. Удостоверение исходило от двух собственных слуг молодого Беккариа. Они заверяли, что «синьор маркиз Чезаре Беккариа всегда был истинным католиком, никогда не высказывал никакой еретической мысли и никогда ничего не сделал противного святой католической вере».

Главнейшими предметами юридического преподавания в университете являлось римское и каноническое (церковное) право.

Гольдони рассказывает в «Мемуарах», как он держал экзамен на докторскую степень в 1731 г. в Падуанском университете, «в великом городе ученых». Первым долгом он отправился к профессору римского права синьору Пиги и попросил его быть его «промотором», т.е. представить его ученому собранию и поддержать его диссертацию. «Профессор Пиги, — говорит Гольдони, — оказал мне эту услугу и с большим достоинством принял от меня в подарок серебряный кофейный сервиз». Затем Гольдони внес в университетскую кассу положенную за диспут сум-

12

му, которую профессора распределяли между собой, и сделал визиты всем профессорам.

На следующий день Гольдони отправился в университет, «чтобы извлечь из урны тезисы, которые судьба ему назначила». По римскому праву ему выпал вопрос о наследовании ab intestato\ по церковному праву—

0           двоеженстве. В течение дня он готовился к диспуту, который и состоялся на следующее утро.

Диспут начался с того, что Гольдони огласил оба тезиса, подлежащих защите. «Тогда один из моих оппонентов, — говорит Гольдони, — произносит ужасный силлогизм по формуле Barbara, первая и вторая посылки которого богато насыщены цитатами из текстов». Гольдони должен был привести свои «аргументы».

«Я, — говорит Гольдони, — воспользовался вместо схоластического метода доктриной, заключением и толкованиями компиляторов и интерпретаторов. Я произнес целую диссертацию на тему о наследовании аЪ intestate. Все присутствующие аплодировали мне». Затем Гольдони перешел к тезису по каноническому праву. «Я обозрел законы греков и римлян, процитировал соборные уставы». «Счастье, — замечает Гольдони,— улыбнулось мне в выборе вопросов: я знал их наизусть и покрыл себя бессмертной славой»2. Голосование показало, что Гольдони удостоен степени единогласно. Тогда «промотор», профессор Пиги, надел Гольдони на голову докторскую шляпу и произнес похвальную речь своему лиценциату.

Из этого описания видно, что в итальянских университетах XVIII в. к юристам, желающим получить докторскую степень, предъявлялись требования основательного знания источников римского и канонического права. Не обладая соответствующей «эрудицией», никто не мог бы в течение одного дня подготовиться к защите «тезисов».

Примерно через такой же диспут должен был пройти и Беккариа. Взгляды, вынесенные им из университета на юриспруденцию того времени, отчетливо отразились в его книге.

Римское право применялось в Италии еще в раннее Средневековье— «обрывки законов древнего народа-завоевателя... перемешанные впоследствии с обычаями лонгобардов...» Изучение римского права началось в итальянских университетах еще в XII в., но оно быстро вылилось в схоластическое изучение бесчисленных толкований этого права, накапливавшихся в продолжение нескольких веков. Уголовное право изучалось сперва как часть римского гражданского права, а затем и самостоятельно. Уголовное право, как и все право Средневековья, находилось под сильным влиянием «канонического», т.е. церковного, права.

Огромными авторитетами в эпоху Беккариа не только в Италии, но и за пределами ее были итальянские юристы Юлиус Кларус (1525—1575) и Проспер Фаринациус (1544—1618). Не меньшим «международным» ав-

1                                                               То есть без завещания.

2                                                               Гольдони К. Мемуары. Изд. Академии, 1930. С. 214-219.

13

торитетом пользовался и германский криминалист Бенедиктус Карпцо-виус (1595— 1666). В четырехтомном трактате в три тысячи с лишком страниц «Об уголовной юстиции Франции», вышедшем в 1771 г., т.е. за каких-нибудь двадцать лет до революции, французский криминалист Жусс «труды» этих трех криминалистов относит к «основным сочинениям по уголовному праву»1. Для характеристики этих «ученых» достаточно указать, что Кларус непреложно верил в волшебство и власть дьявола и стоял за беспощадное истребление еретиков.

Фаринациус, написавший девять томов инфолио, высказываясь за самое беспощадное отношение к ереси и богохульству, в подкрепление своего мнения ссылался на «случай», когда ребенок, произнесший богохульные слова, был вырван из рук родителей чертом.

Карпцовиус был горячим сторонником смертной казни и членовредительских наказаний. Он, по собственному признанию, в качестве судьи вынес более двадцати тысяч смертных приговоров. Все эти «ученые» — сторонники широкого применения пытки. Карпцовиус, ссылаясь на Кларуса, советовал судье в более важных случаях не стесняться законами как при определении наказания, так и в применении пытки. Именно это «железное правило, внушенное самым жестоким безумием», Беккариа приводит как «одно из многочисленнейших и одинаково неразумных правил», установленных криминалистами.

Преподаваемая в университете юриспруденция в таком юноше, как Беккариа, могла вызвать только одно отвращение. Об этом можно судить даже по одному тому, что по окончании университета он не избрал судебной карьеры. На этой стороне жизни Беккариа исследователи не останавливались. В настоящее же время мы располагаем и личным свидетельством Беккариа. Так, в письме к герцогу Фердинанду Австрийскому (лето 1765 г.), впервые опубликованном Ландри, Беккариа откровенно сознается, что он никогда не чувствовал никакой склонности к судебной карьере2.

Когда после нескольких лет занятий просветительной философией Беккариа стал писать «О преступлениях и наказаниях», то в свете «разума» все преподаваемое в университетах и применяемое затем на практике право предстало перед ним как нечто совсем пережившее себя, как наследие варварского прошлого. Изречения римских и средневековых юристов считаются законами! «После своей смерти юристы, — гневно пишет Беккариа, — сделались оракулами и превратились в законодателей и вершителей человеческих судеб». Действующее уголовное право, в глазах Беккариа, «опирается на предрассудки веков, на многотомное сооружение бесчисленных комментаторов». Глубокое презрение и негодование звучит у Беккариа, когда он называет «учеными» (dottori) юристов Средневековья и своего времени, спорящих о том, сколько раз надо при-

1                                                                 JousseM.Traitedela justice criminellede France It., 1771, Preface.

2                                                                Landry E. Cesare Beccaria. Scritti e lettere inediti. Milano, 1910. P. 220.

14

менять пытку к сознавшемуся во время пытки подсудимому, а затем не подтвердившему свои показания после пытки.

«Некоторыми учеными, — пишет Беккариа, — такое бесчестное повторение пытки допускается до трех раз, другие ученые... ничем не ограничивают произвол судьи». Беккариа говорит об искусственной системе, вынесенной судьей из школы. Но мало этого, в связи с расширением юристами в эпоху Средневековья и абсолютизма понятия такого преступления, как «оскорбление величества», Беккариа говорит о «придирчивом толковании, являющемся обычной философией рабства».

Неудивительно, что у Беккариа вырывается восклицание: «Счастлива та нация, где знание законов не составляет науки».

Если по преступлениям «трудно доказуемым», в том числе и по «воображаемым» (т.е. по делам о ереси, волшебстве), «ученые, являющиеся для судей правилом и законом, с возмутительным, как говорит Беккариа, хладнокровием учат применять пытку над подсудимым, свидетелями и даже над семьей несчастного», то и самих судей Беккариа характеризует как жестоких и холодных палачей.

Беккариа прекрасно понимал, что существующие законы «служат только для прикрытия насилия» и что «обдуманные и жестокие обрядности (суда), являющиеся только условным языком», помогают с большей безопасностью приносить народные массы «в жертву ненасытному идолу деспотизма». И вот эти деспотические законы и поддерживают «величественные жрецы правосудия», которые «с равнодушным спокойствием приказывают медленно влачить преступника на место казни». Горячим призывом к ненависти являются и следующие за этими слова Беккариа: «Что должны люди думать, видя, как несчастный содрогается в последнем ужасе, ожидая рокового удара, а судья с бесчувственной холодностью, а может быть и с тайной радостью от сознания своей власти, удаляется наслаждаться удовольствиями и приятностями жизни». Мы могли бы привести еще и другие выдержки из книги Беккариа, характеризующие отношение его к существовавшей судебной системе и к «неумолимым и ожесточенным служителям правосудия». Но уже из приведенного вполне понятно основное требование Беккариа, чтобы суд производился «заседателями», выбранными по жребию, чтобы «каждый был судим равными себе». Это требование о введении суда присяжных поддержано было революционной буржуазией.

Понятна и та бешеная злоба, с которой была встречена книга Беккариа современными ему «учеными» — юристами и «служителями правосудия». Первым выступил в защиту их, несколько месяцев спустя после появления книги Беккариа, в своем памфлете «служитель церкви» монах Факинеи (см. главу VI). Он прямо заявил, что так думать и писать может только тот, кто считает, что «правосудие ведет свое происхождение не от извечного законодателя, все видящего и предвидящего, не от света, за-

15

ложенного в самом сердце людей, а только от тех самых малых частиц своей свободы, которыми пожертвовали люди»1.

В 1767 г. французский криминалист Мюяр де Вуглан выпустил против книги Беккариа целую брошюру в 118 страниц, хотя книга, по его мнению, «и не заслуживала критики по той причине, что она полна парадоксов и заблуждений»2. Об этой брошюре можно судить по тому сочувствию, с которым отзывается о ней упоминавшийся нами Жусс. В предисловии к своему трактату этот поклонник Кларуса, Фаринациуса и им подобных замечает, что, в сущности, среди сочинений по уголовному праву не следовало бы упоминать "О преступлениях и наказаниях", если бы эта книга не нашла многочисленных поклонников и хвалителей». Жусс считает, что Мюяр де Вуглан привел «основательные и здравые» доводы, пригодные сдержать увлечение этой книгой, что является необходимым, «так как вместо того, чтобы посильно осветить вопрос о преступлениях и наказаниях, она, — пишет Жусс, — стремится установить систему самую опасную, проповедует такие новые идеи, что принятие их привело бы не к чему иному, как к ниспровержению законов, существующих у самых цивилизованных наций, и нанесло бы удар религии, нравственности и священным принципам правительственной власти».

Старания «ученых» криминалистов вроде Жусса — помешать успеху идей, высказанных Беккариа, были все равно обречены на неудачу. Чем ближе надвигалась Французская революция, тем больше подпадала под влияние этих идей молодежь Франции, избиравшая карьеру адвоката и даже судьи. Прекрасно характеризует настроение этой молодежи — дворянской или буржуазной по своему происхождению — граф Редерер, переиздавший книгу Беккариа в переводе Морелле в 1797 г. Посылая экземпляр своего издания дочери Беккариа Джулии, Редерер писал ей, что «сочинение о преступлениях и наказаниях» настолько изменило дух старых трибуналов во Франции, что за десять лет до революции они больше уже не походили на самих себя. Все молодые судейские, в том числе и я, могут свидетельствовать, что мы судили скорее на основании принципов этого сочинения, чем по закону...» (письмо полностью приведено у Канту3).

В более отсталых — и социально, и политически — условиях Италии книга Беккариа, хотя и меньше, но все же оказала влияние на юридическую молодежь. Об этом можно судить по тому, что двадцать лет спустя после появления книги Беккариа профессор и судья Антонино Джудици счел необходимым выступить против ее идей с книгой, озаглавленной «Защита римской юриспруденции, или Критические замечания на кни-

Факинеи указывает здесь на договорную теорию происхождения общества,

защищаемую Беккариа в § 1 «О происхождении наказания».

Muyart de Vouglans M. Refutation des principes hazardes dans le Traite des Delits

etdesPcines, 1767.

Cantu С Beccaria e il diritto penal. Firenze, 1867. Книга на французском языке

издана в Париже в 1885 г.

16

гу "О преступлениях и наказаниях"»1. В предисловии автор поясняет, что он избрал такое название потому, что «защита римской юриспруденции является главной целью его труда, дабы молодежь, подрастающая надежда государства, не отвернулась от сего полезнейшего изучения, тем более в настоящее время, когда так много находится людей, хулящих устно или письменно римские законы, не имея истинного знания их». Но даже и сам Джудици в своих «замечаниях» на обращение Беккариа «К тому, кто читает» не мог не признать, что «мы подавлены чрезмерно большими и многочисленными томами толкователей, которые во многих странах узурпировали не подлежащий им авторитет».

Apologia dellagiurisprudenza Romana o Note critiche al libra intiolato dei Delitti e dellaPene. Milano, 1784.

17