ВЛИЯНИЕ НОРМ И ПРИНЦИПОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА НА СБЛИЖЕНИЕ УГОЛОВНОГО ПРАВА РАЗЛИЧНЫХ СИСТЕМ

Развитие уголовного права в XX веке позволяет констатировать существование определенной тенденции — сближения уголовного законодательства государств, представляющих основные правовые системы (в первую очередь европейского континентального или ро-мано-германского, общего или англо-саксонского, мусульманского, социалистического). Это сближение проходит по самым различным направлениям. Например, французское уголовное право отказалось едва ли не от самого «святого* принципа — признания субъектом уголовной ответственности только физических лиц и перешло на позиции, присущие уголовному праву системы общего права — признанию уголовной ответственности юридических лиц (в этом же направлении стало развиваться и китайское уголовное право как социалистическое право). В странах системы общего права (в особенности в США) соотношение нормативного уголовного права, выраженного в законах, и прецедентного права изменилось в пользу первого, и теперь судебный прецедент в уголовном праве все более приобретает черты конкретизации закрепленной в законе уголовно-правовой нормы. В свою очередь в связи с функционированием Европейского Суда по правам человека в уголовном праве стран ро-мано-германской системы возрастает роль судебного прецедента (также, правда, далекого от его «классического» понимания).

Тенденция эта, наметившаяся во второй половине прошлого века несомненно будет развиваться и в дальнейшем. И в этом заключается как взаимное обогащение уголовного права различных систем, так и преодоление (в определенной мере) их односторонности.

Важным аспектом сближения уголовного права (законодательства) всех систем является заключение международно-правовых конвенций по борьбе с уголовными преступлениями. Их

18

необходимость обусловливается задачами борьбы с международными преступлениями и преступлениями международного характера (например, с фальшивомонетничеством, угоном воздушных судов, с преступлениями, связанными с незаконным оборотом наркотиков). Государства — участники соответствующих конвенций обязуются предусмотреть в своем национальном уголовном законодательстве соответствующие уголовно-правовые нормы (напрямую эти конвенции не могут быть применены ввиду того, что они, как известно, лишены уголовно-правовых санкций). И в этом случае однотипные (по содержанию) уголовно-правовые запреты содержатся в уголовном законодательстве стран, примыкающих и к романо-германской системе права, и к англо-саксонской, и к мусульманской, и к социалистической. По своей всеобъ-емлемости данный аспект сближения следует признать основным. Достаточно сказать, что лишь на содержание норм Особенной части уголовного права более 100 государств на сегодняшний день оказывают существенное влияние несколько десятков таких конвенций (включая и европейские, т.е. Совета Европы). Значительно число таких конвенций и по проблемам реализации международного уголовного права — правовой помощи государств по уголовным делам (в первую очередь относительно института выдачи преступников) и международных стандартов в области уголовного правосудия и исполнения уголовных наказаний. Все это ставит на повестку дня постановку (а в будущем и решение) ряда принципиальных вопросов, имеющих важное значение для эффективности действия соответствующих норм международного уголовного права как составляющих содержание аналогичных уголовно-правовых запретов национального законодательства.

Во-первых, видимо, пора поставить вопрос о кодификации норм международного уголовного права, т.е. создании Международного уголовного кодекса с Общей и Особенной частями. При этом следует сразу же отметить, что, мягко говоря, не совсем успешная работа над Кодексом о преступлениях против мира и безопасности человечества, осуществляемая Комиссией международного права ООН, не должна служить препятствием для постановки такой задачи. Проект кодекса, разрабатываемый этой комиссией, включает в себя (по материалам ее 48-й сессии) нормы лишь о пяти наиболее опасных международных преступлениях: агрессии, геноциде, преступлениях против человечества, военных преступлениях

19

(включая причинение обширного, долговременного и серьезного ущерба природной среде) и преступлениях против персонала ООН и связанного с ней персонала. Четыре из них (кроме последнего) вошли и в юрисдикцию Международных трибуналов (учрежденных резолюциями Совета Безопасности ООН) для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения гуманитарного международного права, — на территории бывшей Югославии (от 22 февраля 1993 г.) и за аналогичные преступления на территории Руанды и соседних с ней государств (от 8 ноября 1994 г.), а также в юрисдикцию Международного уголовного суда, Статус которого был принят 17 июля 1998 г. на Римской дипломатической конференции. Таким образом большинство норм международного уголовного права осталось за пределами все еще разрабатываемого проекта Кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества. Кстати говоря, успешная и достаточно быстрая работа над Статутом Международного уголовного суда может быть использована и как аргумент в пользу возможности такой же эффективной работы и над проектом Международного уголовного кодекса. Во-вторых, аспект рассматриваемой проблемы касается вопросов имплементации норм международного уголовного права в национальное уголовное законодательство. В первую очередь это затрагивает вопросы законодательного определения соответствующих составов международных преступлений (включая и преступления международного характера) и, в особенности, поиска законодательных способов (техники уголовного закона) приведения норм национального уголовного права в соответствие с положениями международных конвенций. Практическая реализация этой задачи является делом не простым, поскольку, к примеру, в доктрине российского уголовного права на этот счет еще не выработано общих подходов. Одним из важных шагов на этом пути является определение пределов зависимости формулирования соответствующих уголовно-правовых запретов в национальном уголовном законодательстве от содержания аналогичных норм международных конвенций. Дело в том, что пределы эти не «беспредельны» и объем соответствующего национального уголовно-правового запрета не обязательно всегда должен совпадать с объемом запрета, сформулированного в международной конвенции. Возьмем, например, соотношение объективной стороны состава отмывания доходов от преступной деятельности в известной Конвенции Совета Европы

20

1990 г. (так называемая Страсбургская конвенция, ратифицированная в 2001 г. и Государственной думой Федерального Собрания Российской Федерации) и состава легализации (отмывания) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем, предусмотренного ст. 174 УК РФ. Как известно, основное противоречие между указанными конвенционной и российской нормами заключается в том, что в соответствии с конвенцией уголовно-наказуемым является «отмывание» средств, полученных только преступным путем, а в соответствии с УК РФ — любым незаконным путем. В уголовно-правовой литературе, посвященной анализу этого состава преступления, «избитым» приемом стало предложение об устранении такого противоречия ввиду обязанности в случае ратификации рассматриваемой конвенции (а такой случай теперь наступил) отечественного законодателя отразить в УК содержание (в этом аспекте) данной конвенции. И хотя по сути дела (по социальному и правовому смыслу) позиция конвенции на этот счет предпочтительнее позиции российского законодателя, — такой обязанности у последнего в данном случае не существует. Государство, подписавшее и ратифицировавшее данную конвенцию, обязано установить уголовную ответственность за «отмывание» денег (имущества), добытых преступным путем. Однако конвенция не отнимает у национального законодателя права снизить «планку» уголовно-правового запрета и устанавливать уголовную ответственность и за «отмывание» денег (имущества), добытых не только преступным, но и другим незаконным путем.

Достаточно сложным для национального законодателя является и выбор способов, приемов имплементации соответствующих конвенционных уголовно-правовых запретов. В этом отношении законодательная техника представляет ему два основных пути. Формулирование, во-первых, множества специальных уголовно-правовых норм и, во-вторых, гораздо меньшего числа общих уголовно-правовых норм. Первый путь связан с казуистическим способом формулирования «буквы» уголовного закона. Второй — с абстрактным. Сказать заранее о предпочтительности того или иного способа невозможно. В каждом есть свои плюсы и минусы. И здесь никуда не деться от традиций в этом смысле национального уголовного законодательства.

Российское уголовное право исторически тяготеет к европейскому континентальному уголовному праву с его традицией

21

достаточно абстрактного формулирования уголовно-правовых предписаний. В связи с этим, например, составы военных (как разновидности международных) преступлений в УК РФ формулируются с помощью бланкетных диспозиций статей Особенной части Уголовного кодекса в целом. И следует отметить, что, несмотря на краткость законодательной формулировки ст. 356 УК РФ об ответственности за применение средств и методов ведения войны, она соответствует требованиям Женевской конвенции 1949 г. и Дополнительных протоколов к ним 1977 г. Любое из запрещаемых ими деяний, как одновременно запрещаемое международным договором Российской Федерации, подпадает под действие ст. 356 УК РФ (это относится и к Дополнительному протоколу II относительно распространения действия Конвенции на вооруженные конфликты немеждународного характера).

Возможны ли, однако, в этом отношении пробелы в УК РФ (в части регулирования ответственности за военные преступления)? Да, возможны и уже возникают, например, в связи с формулированием составов военных преступлений в Статуте Международного уголовного суда. Как преодолеть эти пробелы? Формулировать в этом отношении специальные нормы, копирующие формулировки Статута, — это значит не считаться с техникой построения Особенной части УК (его системой и структурой в целом). Выход из положения тем не менее существует и именно в направлении использования указанного выше бланкетного способа формулирования уголовно-правовых предписаний, в создании таким образом прочного «запаса» беспробельности в части охвата формулировкой нормы возможных ситуаций, предписываемых международным уголовным правом. Дело в том, что и жестокое обращение с военнопленными или гражданским населением, и депортация гражданского населения, и разграбление национального имущества на оккупированной территории (как проявление объективной стороны рассматриваемого преступления) — это есть разновидность применяемых в вооруженном конфликте средств и методов, запрещенных международным договором Российской Федерации. И первые деяния относятся к последним (запрещенным международным договором) как часть к целому. И для необходимой беспробельности следует в диспозиции ст. 356 УК РФ перед словами «средств и методов» вставить единственное слово — «иных». В этом случае будут обеспечены беспробельность и охват ситуаций, требу-

22

ющих (с позиции международного гуманитарного права) отражения в отечественном уголовном законодательстве. В связи с этим нецелесообразным нам представляется и такой путь решения проблемы, как принятие специального закона об уголовной ответственности за военные преступления. Хотя бы по причине того, что не стоит нарушать выстраданный нашей страной принцип признания преступности и наказуемости деяния только в Уголовном кодексе (ст. 1, 3 УК РФ).

Существуют и серьезные проблемы чисто правоприменительного плана, связанные с реализацией конвенционных уголовно-правовых предписаний в деятельности суда и других правоприменительных органов, требующих, однако, самостоятельного рассмотрения.

С. В. Бородин, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ (Институт государства и права Российской академии наук, Москва)