ВИДЫ УМЫСЛА ПО СОВЕТСКОМУ УГОЛОВНОМУ ПРАВУ

Вопрос о видах умысла в советском уголовном праве достаточно сложен и мало разработан. Это видно хотя бы из того, что он далеко не одинаково решается в трех основных «сферах бытия» уголовного права: законодательстве, судебной практике и теории.

Поэтому, чтобы уяснить основания и юридическое значение различных классификаций видов умысла, необходимо хотя бы вкратце рассмотреть подход к этой проблеме законодательства, судебной практики и науки советского уголовного права.

Виды умысла в действующем уголовном законодательстве

Использование различных видов умысла в нормах действующего советского уголовного законодательства характеризуется следующими моментами.

Во-первых, количество видов умысла, используемых в законе, по сравнению с числом видов, известных теории уголовного права, весьма ограничено.

Во-вторых, ни один из видов умысла не назван в законе термином, принятым в науке уголовного права.

В-третьих, Основы уголовного законодательства и нормы Общей части УК. союзных республик содержат описание не всех видов умысла, используемых при конструировании норм Особенной части.

В-четвертых, действующее уголовное законодательство ни в одном случае не связывает непосредственно вид умысла со степенью ответственности.

В-пятых, как будет показано дальше, деление умысла на виды (прямой и косвенный) в ст. 8 Основ проведе-

но лишь применительно к так называемым материальным преступлениям (составам); закон ипрйптр нр выделяет описания умысла при совершении формальных преступлений. _К этому последнему обстоятельству мы 'вернемся более^ подробно в конце главы.

Какие же виды умысла (по содержанию) известны действующему уголовному закону?

Статья 8 Основ уголовного законодательства, как это видно из ее текста, разграничивает два вида умысла, \, которые в теории уголовного права принято называть прямым и косвенным. «Преступление признается совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий».

В этом законодательном определении умысла виды умысла разграничиваются в зависимости от волевого отношения («желание», «сознательное допущение») субъекта к последствиям своего преступного деяния.

Так как иных общих описаний умысла и его видов ни Основы, ни уголовные кодексы союзных республик не содержат, формулировка ст. 8 Основ позволяет сделать ряд выводов, касающихся легального разграничения прямого и косвенного умысла.

Прежде всего рассматриваемые виды умысла разграничены законом, как было сказано, лишь в зависимости от волевого отношения субъекта к общественно опасным последствиям своего действия или бездействия. О каких же общественно опасных последствиях говорит закон? Очевидно, что каждое преступное деяние может вызвать неопределенно большое число непосредственных и более или менее отдаленных общественно опасных последствий. Например, выстрел в человека непосредственно может причинить смерть потерпевшему, душевную травму его близким, присутствовавшим при совершении преступления, нарушение общественного порядка, повреждение общественного или государственного имущества и другие тому подобные результаты.

Тот же выстрел, уже опосредствованно (через смерть потерпевшего), может вызвать преждевременную смерть близкого потерпевшему человека, повредить материальной обеспеченности иждивенцев, послужить причиной

безнадзорности его детей, лишить общество ценного специалиста и т. д.

Результатом клеветы может быть самоубийство по-терпевшего, причинение ему имущественного ущерба, подрыв в глазах населения престижа отправляемой потерпевшим общественной или государственной должности, введение в заблуждение органов государства и т. д.

Нетрудно понять, что закон (ст. 8 Основ) имеет в виду не вообще любые возможные общественно опасные последствия преступного деяния, а лишь последствия определенные. Но единственно возможная определенность последствий действия или бездействия с точки зрения уголовного права есть определенность их места в составе преступления. Если последствие никоим образом не включено в состав–оно неопределенно, и всякая попытка разграничить вид умысла в зависимости от волевого отношения лица к такому последствию будет произвольной. Более того, мы не сумеем в этом случае отграничить умысел от неосторожности. Например, если в результате распространения заведомо ложных, порочащих его измышлений (клевета) потерпевший:

а) был неосновательно уволен со службы;

б) разошелся с невестой;

в) заболел нервным расстройством, причем виновный желал, чтобы потерпевший рассорился с невестой, сознательно допускал, что его могут уволить с работы, и не предвидел, но по обстоятельствам дела (состояние здоровья потерпевшего) мог и должен был предвидеть нервное заболевание потерпевшего, то при разграничении видов умысла по волевому отношению субъекта к любому последствию возможно сконструировать сразу три формы вины.

Если мы возьмем за основу волевое отношение к последствию «а», то должны будем признать клевету совершенной с «косвенным» умыслом. Если остановимся на последствии «б», умысем окажется «прямым». Если же положим в основу квалификации волевое отношение виновного к заболеванию потерпевшего, то получим «неосторожность».

Между тем клевета – преступление умышленное, о чем говорит указание закона на заведомую ложность распространяемых измышлений.

Таким образом, разграничение прямого и косвенного

умысла на основании закона (ст. 8 Основ) требует, чтобы, устанавливая волевое отношение виновного к последствиям своего деяния, мы оставались в пределах состава конкретного преступления.

В состав преступления общественно опасные последствия могут быть включены несколькими способами.

Во-первых, они могут образовать конститутивный элемент объективной стороны так называемого материального состава (ст. 94, ст. 103 У К РСФСР).

В этом случае разграничение видов умысла по волевому отношению лица к названным последствиям всегда возможно.

Во-вторых, общественно опасные последствия деяния могут образовать квалифицирующий признак материального состава, как это, например, имеет место при совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 108 или ч. 2 ст. 98 УК РСФСР (умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть потерпевшего; умышленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества, ...причинившее крупный ущерб или иные тяжкие последствия). В этом случае волевое отношение лица к общественно опасным последствиям не может быть положено в основу разграничения видов умысла, если умышленное причинение подобных последствий образует состав более тяжкого преступления. Так, если лицо, нанося ранения, желает либо сознательно допускает наступление смерти потерпевшего, оно виновно в убийстве (покушении на убийство), но не в умышленном причинении тяжкого телесного повреждения. Это относится и к тем случаям, когда подобные общественно опасные последствия включаются законодателем как квалифицирующее обстоятельство в состав формального преступления, как это, например, имеет место в чч. 2 иЗ ст. 140 УК РСФСР (нарушение правил охраны труда, повлекшее тяжкие последствия).

В-третьих, указание на возможное общественно опасное последствие может быть в составе преступления использовано не в качестве элемента объективной стороны, а как характеристика содержания субъективной стороны преступления при конструировании специального умысла–путем указания на цель деяния. Именно такова роль возможных последствий в составах террористического акта ('ст. 66 УК РСФСР),

диверсии (ст. 68 У К РСФСР), разбоя (ст. ст. 91 и 146 УК РСФСР). Часть названных составов (ст. ст. 66, 68) устанавливает ответственность за материальные преступления, другая часть (ст.ст. 91, 146)–за преступления «формальные». Но и в том, и в другом виде норм последствие, использованное для характеристики содержания цели, не является элементом объективной стороны состава, так как достижение или недостижение этого последствия не имеет значения для квалификации деяния.

Мы сознательно не касаемся вопроса о теоретической возможности конструирования прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях, ибо подобная конструкция не имеет основания в действующем законе.

Здесь следовало бы только напомнить, что невозможность разграничения прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях на основании ст. 8 Основ не случайна, она, как это было показано выше, имеет историческое объяснение.

Отметим также как существенный момент в позиции законодателя по рассматриваемому вопросу, что ни Основы, ни УК союзных республик ни в одной из норм не связывают различие прямого и косвенного умысла со степенью общественной опасности преступления и тяжестью наказания за него.

Как будет показано далее, некоторые ученые и значительная часть практических работников-юристов считают прямой умысел, как правило, свидетельством более высокой общественной опасности 'преступного деяния, чем косвенный.

Подобная точка зрения основания в действующем законе не имеет (точно так же, как не основаны на законе широко распространенные представления о том, что косвенный умысел вообще невозможен, если виновный оценивает предвидимое им последствие своего деяния ^как неизбежное, а не только возможное).

Основы уголовного законодательства 1958 года .(Общая часть УК союзных республик), кроме разграничения умысла на прямой и косвенный, не содержат описания каких-либо иных видов умысла, так сказать, •«в чистом виде». Однако некоторые статьи Основ позволяют сделать вывод о том, что законодатель использовал теоретические конструкции отдельных видов умыс-

ла при решении вопросов об основаниях ответственности и степени вины преступника.

Так, устанавливая ответственность за предварительную преступную деятельность, ст. 15 Основ дает такую формулировку понятия приготовления к преступлению, которая неизбежно предполагает наличие заранее обдуманного умысла.

То же следует сказать о п. 2 ст. 34 Основ, устанавливающем, что одним из отягчающих ответственность обстоятельств является совершение преступления организованной группой. Ясно, что организация такой группы всегда предполагает наличие у ее участников заранее обдуманного умысла на совершение преступления.

Наконец, можно полагать, что ст. 33 Основ (п. 4) связывает смягчение ответственности с наличием в действиях виновного аффектированного умысла. Однако эта связь поставлена законом в зависимость от объективных оснований возникновения психологического аффекта. Совершение преступления под влиянием сильного душевного волнения смягчает ответственность лишь при том условии, что само волнение было вызвано неправомерными действиями потерпевшего.

""Таким образом, в соответствии с действующим законом лишь один вид умысла – аффектированный умысел – имеет определенное юридическое значение (влияние на ответственность), да и то не самостоятельное, а лишь в связи с основанием его возникновения.

Что касается заранее обдуманного умысла, то он выступает в законе как атрибут институтов приготовления и организованной группы, не возможных'без такого вида умысла, и никаких самостоятельных функций (юридических последствий) не имеет.

В нормах Особенной части действующего уголовного законодательства наряду с прямым, косвенным, заранее обдуманным и аффектированным умыслом весьма широко используется конструкция специального умысла, т. е. такого вида умысла, который характеризуется наличием в сознании виновного особой цели, включенной законодателем в состав преступления в качестве конститутивного элемента или квалифицирующего обстоятельства. ~ Учебники и монографии по уголовному праву обычно не упоминают об этом виде умысла. Более того, в научной литературе высказывалось мнение, что для конструи

рования особого вида специального умысла «нет никакой необходимости»'.

Анализ действующего уголовного законодательства не позволяет прийти к столь категоричному отрицанию значения специального умысла для советского уголовного права.

Только в статьях Особенной части УК РСФСР указания на специальный умысел встречаются не менее 24 раз.

С использованием специального умысла" построены составы большинства особо опасных государственных преступлений, бандитизма (ст. 77), разбоя (ст.ст. 91 и 146), умышленного убийства с целью сокрытия или облегчения совершения другого преступления (п. «е» ст. 102), спекуляция (ст. 154), самогоноварения (ч. 2 ст. 158), хранения и приобретения наркотиков (ст. 224), дезертирства (ст. 247), совершения военнопленным действий, направленных во вред другим военнопленным (п. «в» ст. 265) и ряда других преступлений.

Во всех этих случаях мы имеем дело с особым видом умысла, обладающим специфическим юридическим значением и психологическим содержанием.

""Юридическое значение специального умысла заключается в том, что этот вид умысла используется законодателем, во-первых, как критерий отграничения преступного от непреступного. Такова, например, роль специального умысла при решении вопроса об ответственности за приобретение наркотических веществ (ст. 224 УК РСФСР). Если указанные действия совершены без специального умысла, включающего цель сбыта, они вообще не содержат состава преступления.

Во-вторых, специальный умысел может отягчать ответственность в пределах одной и той же статьи Уголовного кодекса. Так, изготовление самогона без цели сбыта влечет по закону (ч. 1 ст. 158 УК РСФСР) более мягкое наказание, чем изготовление самогона с целью сбыта (ч. 2 той же статьи).

В-третьих, в ряде случаев специальный умысел используется законодателем как критерий определения основного (с точки зрения его социального значения) объекта преступного посягательства и установления

* См. Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 167.

более строгой ответственности за преступление, когда социальная направленность и политическая сущность умышленного преступного деяния не могут быть однозначно определены ни по его объективным свойствам, ни по психическому отношению лица к непосредственным общественно опасным последствиям своего деяния.

В этих случаях специальный умысел служит для разграничения сходных по объективной стороне, но коренным образом различных с социальной и юридической точек зрения преступных деяний^

Именно таково значение специального умысла в составах особо опасных государственных преступлений;

террористического акта, диверсии, вредительства, антисоветской агитации и пропаганды. Специальный умысел служит здесь единственным основанием для правильного определения объекта преступления и отграничения террористического акта от умышленного убийства, диверсии – от умышленного уничтожения или повреждения государственного или общественного имущества, вредительства–от должностных преступлений, антисоветской агитации и пропаганды – от распространения заведомо ложных измышлений (ст. 1901 УК РСФСР).

^то юридическое значение специального умысла определяется его психологическим содержанием, той ролью, которая принадлежит цели действия или бездействия в выражении реальных связей между действительностью, с одной стороны, сознанием и волей человека –

с другой.

Формируясь как результат воздействия внешнего мира на сознание конкретного человека, социально значимая цель всегда выражает социальные свойства личности, ее установку, ее нравственное качество.

По своему содержанию цель включает в себя сознание и волю человека по отношению к объективному результату его поведения. Поэтому она (цель) указывает на действительный (хотя бы и отдаленный) объект преступного деяния и выражает отношение личности к этому

объекту.

В своем первом социальном значении (как характеристика личности) цель в качестве элемента специального умысла может выступать как обусловливающее или квалифицирующее (отягчающее) ответственность обстоятельство,

В своем ^втором значении (как указание на направленность действия) цель используется законодателем для определения объекта преступного посягательства и разграничения внешне сходных, но социально различных

преступлений.

Единственным исключением, когда закон связывает с наличием специального умысла (хотя и в неявной форме) не усиление, а уменьшение ответственности, является смягчение ответственности за преступления, совершенные при превышении пределов необходимой обороны. Это, так сказать, единственная привилегирую-щая цель умышленного преступления, известная действующему законодательству (п. 6 ст. 38, ст.ст. 105 и

111 УК РСФСР). \

На основании сказанного можно попытаться уточнить мысль Б, С. Утевского о «неосновательности» выделения такого вида умысла, как умысел специальный.

Это утверждение может быть абстрактно правильным применительно к Общей части уголовного законодательства, так как данный вид умысла (на то он и «специальный») всегда упоминается в статье Особенной части, если он существен для определения ответственности за данное преступление. Но нет никаких оснований отказываться от специального умысла ни в Особенной части Уголовного кодекса, нив теории уголовного праза, ибо его влияние на степень ответственности и значение для установления действительного объекта преступления исключительно велико.

Виды умысла в теории уголовного права

Вопрос о видах умысла в теории советского уголовного права, как было сказано, особого развития не получил. Если не считать понятий прямого и косвенного умысла и проблемы их разграничения, которым уделено внимание в ряде монографий и статей' и во всех учебниках

* См., например, В. Д. Меньшагян, Форма виновности по воинским преступлениям, сСоциалистическая законность» 1944 г. № 5–6; Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, М., 1950; В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла,

уголовного права, научный подход к проблеме видов умысла исчерпывается преимущественно изложением решения данного вопроса в феодальном и буржуазном праве. Наиболее подробно перечисляются виды умысла, известные предшествующим правовым системам и теориям, в монографии Б. С. Утевского «Вина в советском уголовном праве», причем автор делает попытку обосновать непригодность для советского уголовного права любой классификации видов умысла, кроме деления умысла на прямой и косвенный.

На позиции Б. С. Утевского в вопросе о разграничении видов умысла следует остановиться подробней хотя бы потому, что его подход к классификации видов умысла нашел несомненное отражение в советской юридической литературе, в том числе и учебной.

Б. С. Утевский называет в своей монографии 12 видов ^ умысла, известных теории права эксплуататорских формаций, начиная со средневековья.

Это умысел, заранее возникший (ао1из ап1есеае>15), непосредственный (ао1из сопзеоиепз), последующий, определенный""неопределенный, альтернативный, общий, ,, специальный, заранее обдуманный (ао1из ргаетеа1а1и5), внезапный (ао1из }тре1из), прямой и непрямой*.

Определять и характеризовать названные виды умысла здесь нет никакой необходимости, так как это уже сделано в юридической литературе с большой обстоятельностью и точностью2. Гораздо важнее уяснить позицию Б. С. Утевского, суть которой можно изложить следующим образом.

1. Все названные виды умысла «свидетельствуют в лучшем случае о схоластичности, оторванности от жизни, ненужности для практики, о стремлении осложнить понимание вопроса для неспециалистов и тем самым еще более отдать их в руки специалистов-юристов»3.

«Советское государство и право» 1947 г. № 7; И. Г. Г у р в и ч, Косвенный умысел по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс., М., 1951, и д'р.

' Б. С. Утевский справедливо указывает, что этот перечень видов умысла неисчерпывающий.

2 См., например, Н. С. Т а г а н ц е в. Курс русского уголовного права. Часть общая, кн. I, вып. II, СПб., 1878.

3 Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, стр. 166.

2. В ряде случаев соответствующие конструкции «преследуют политическую задачу–узаконить господствующий в феодальных или буржуазных судах произвол...»'.

3. «Все эти деления умысла и другие... потеряли впоследствии всякое значение и в настоящее время представляют лишь исторический интерес»2.

4. «...Проверенное на практике советских органов юстиции и нашедшее подтверждение в советской теории уголовного права деление вины на умысел прямой, умысел эвентуальный... остается непоколебимым»3.

5. Любые попытки «восстановления» иных видов умысла в советкой науке уголовного права (например, признание А. А. Пионтковским существования неопределенного умысла) не заслуживают одобрения4, ибо формулировка умысла в советском уголовном законе является окончательной и не нуждается ни в каких дополнениях и изменениях5.

Необоснованность последнего, столь категоричного утверждения об абсолютном совершенстве существующего в законодательстве определения умысла была показана в предыдущих главах. Ясно, что и с общеметодологических позиций материалистической диалектики нельзя объявлять ту или иную юридическую конструкцию «окончательной и не нуждающейся ни в каких изменениях и дополнениях».

Отметим, однако, что и 20 лет тому назад вопрос о научной ценности и практической важности некоторых видов умысла вовсе не был столь бесспорным для советских юристов.

В юридической литературе ила дискуссия о правомерности понятия косвенного умысла, которая отрицалась, например, В. Лившицем6 и М. Чельцовым7, на что

' Б. С. Утевский, Вина а советском уголовном праве, стр. 166.

2 Т а м же, стр. 167.

3 Т а м же, стр. 1'72.

4 Там же, стр. 206–207. 'Там же, стр. 183..

6 В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7.

7 М. Ч ельцов. Спорные вопросы учения о преступлении, сСоциалистическая законность» 1947 г. № 4.

6 Заказ 5642 81

указывал в своей монографии и Б. С. Утевский. Как было сказано выше, ряд юристов (в том числе А. А. Пионтхоп-ский) использовали понятие неопределенного умысла при анализе судебной практики.

Учебник ВЮЗИ в противоположность позиции, занятой Б. С. Утевским, утверждает, что «теории советского уголовного права и судебной практике известны и другие виды умысла»'.

В числе этих видов умысла учебник называет: умысел, заранее обдуманный и внезапно возникший, аффектированный (как разновидность внезапно возникшего умысла), а также умысел определенный (простой и альтернативный) и неопределенный2.

Таким образом, анализ советской уголовноправовой литературы приводит к выводу, что к числу основных вопросов рассматриваемой проблемы относятся следующие;

1. Какие же в действительности виды умысла известны судебной практике.

2. В чем смысл (сущность) разграничения видов умысла по различным основаниям.

3. Существует ли проблема сравнительной тяжести различных видов умысла.

4. Каковы различия между прямым и косвенным умыслом по действующему законодательству.

5. Возможно ли (и целесообразно ли) различение прямого и косвенного умысла при совершении преступлений, в состав которых законодатель не включил наступление определенных общественно опасных последствий.

6. Возможен ли косвенный умысел при соучастии в преступлении, а также в случае приготовления и покушения на преступление.

Для более убедительного ответа на поставленные вопросы (пятый вопрос подробно рассмотрен в гл. IV) необходимо обратиться к судебной практике и представлениям об умысле практических работников.

Виды умысла в судебной практике

Существуют три основных пути установления позиций судебной практики в вопросе о разграничении и юриди-

' «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 131. 2 Т а м же, стр. 132–133.

ческом значении видов умысла: изучение постановлений и определений высших судебных органов, анализ уголовных дел, выяснение взглядов практических работников-юристов.

Сразу же следует отметить, что опубликованные постановления и определения Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР содержат Крайне ограниченное число указаний, касающихся юридического значения и критериев разграничения видов умысла, причем эти указания даются лишь в связи с отдельными видами преступлений или по отдельным делам.

За все время существования советской судебной системы высшие суды ни разу не предпринимали попытки выработать общие руководящие указания, касающиеся принципов квалификации преступлений по субъективной стороне преступного деяния.

Как в практике Верховного Суда Союза ССР, так и в практике Верховного Суда РСФСР наибольшее число указаний по вопросам о видах умысла относится к преступлениям против личности. Главное место среди этих указаний принадлежит вопросам разграничения прямого и косвенного умысла при совершении умышленных убийств и умышленных тяжких телесных повреждениях, повлекших смерть потерпевшего.

Наиболее четкой и стабильной является позиция / судебной практики, выражающаяся в признании того, ( что покушение на преступление (приготовление к пре- ,/ ступлению) возможно только при наличии у виновного \] прямого умысла. В этом отношении судебная практика Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик решительно отвергает взгляды некоторых юристов-теоретиков о возможности ответственности за покушение при эвентуальном умысле'.

Так, в постановлении № 9 Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. сказано: «В соответствии со ст. 15 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик деяние виновного может быть признано покушением на убийство лишь в тех случаях, когда оно было непосредственно направлено на лишение

* В. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское государство и право» 1947 г. № 7, стр. 43.

б* 83

жизни другого человека и, следовательно, совершалось с прямым умыслом»'.

Столь же определенно высказался Президиум Верховного Суда РСФСР в постановлении по делу С., осужденного судом первой инстанции по ст. 15 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, указав, что «покушение на убийство воз- , можно только с прямым умыслом»2. '

Очевидно, что по изложенным ранее соображениям, позиция Верховных Судов Союза ССР и РСФСР в вопросе о возможности покушения только с прямым умыслом может быть отнесена лишь к материальным преступлениям. В случае совершения преступления формального, при котором отсутствуют основания для разграничения прямого и косвенного умысла, толкование закона (ст. 15 Основ) должно осуществляться в иной терминологии.

Именно так и поступил Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 25 марта 1964 г., что «при разрешении дел о покушении на изнасилование с применением физического насилия суды должны устанавливать, действовал ли подсудимый с целью совершения полового акта и являлось ли применяемое им насилие средством к достижению этой цели»3.

Представляется, что при всей принципиальной правильности отрицания возможности покушения с косвенным умыслом эта позиция представляет собой описание частного случая – покушения на материальное преступление. Напротив, понятие «преступного намерения» более полно и правильно описывает субъективную сторону и приготовления, и покушения на любое умышленное преступление независимо от того, включены или нет в его состав общественно опасные последствия деяния. Часть 4 ст. 15 Основ употребляет применительно к приготовлению и покушению термин «преступное намерение», т. е. устанавливает тем самым, что и приготовление, и покушение с субъективной стороны характеризуются желанием совершить преступление.

1 <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924–1970», М, 1970, стр. 448, 449.

2 «Сборник постановлений Пленума Президиума и Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1961– 19&3 гг.», М., 1964, стр. 248.

3 жБюллетень Верховного Суда СССР» 1864 г. № 3, стр. 20–21.

Надо сказать, что игнорирование невозможности разграничения на основе действующего законодательства прямого и косвенного умысла в формальных преступлениях привело не только к неточности в определении субъективной стороны покушения, но и к общеизвестному спору о том, возможен ли косвенный умысел при измене Родине. В последнем случае, так как законодатель не включил в состав указания ни на наступление общественно опасных последствий, ни на цель деяния, разграничение этих видов умысла просто невозможно и для наличия умышленной вины достаточно сознания субъекта, что его деяние, совершенное в названных законом формах, представляет опасность для государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР и, несмотря на это, совершения соответствующих действий.

Волевое же отношение субъекта к ущербу охраняемому объекту, лежащему за пределами состава, т. е. желал ли он наступления такого вреда, не желал или надеялся, что в действительнности вред не наступит, не может быть использовано в данном случае ни для разграничения видов умысла, ни для определения наличия в действиях виновного оконченного состава преступления.

В некоторых случаях судебная практика использует конструкции прямого и косвенного умысла для определения субъективной стороны преступных действий подстрекателя, однако и в этом случае мы встречаемся с противоречивыми позициями.

Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 июля 1965 г. по делу С. и Г., из которых первый обвинялся по ст. 17 и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, а второй по п. «б» ст. 102 того же Кодекса, сказано, что для обвинения в соучастии «необходимо установить, что виновный своими действиями стремился создать у другого лица решимость совершить преступление. При этом умыслом подстрекателя должно охватываться то конкретное преступление, осуществления которого он желает и к совершению которого склоняет исполнителя.

По данному же делу у суда не было оснований для вывода о том, что С. имел намерение склонить Г. кубин-ству мотоциклиста П.»1.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 5, стр. 17.

Отсюда нетрудно заключить, что Пленум исходил из необходимости прямого умысла для ответственности подстрекателя, причем в содержание этого умысла включал желание наступления последствий действий (смерти человека), совершаемых исполнителем.

Однако в судебной практике встречается и несколько отличная позиция, на первый взгляд противоположная первой: подстрекатель, предвидя все фактические обстоятельства преступления, которое будет совершено исполнителем, желает либо сознательно допускает наступление общественно опасных последствий этого преступления. Иными словами, допускается и прямой, и косвенный умысел в отношении преступления, совершенного исполнителем.

Какая же из двух приведенных позиций правильна? Если отправляться от действующего закона (а это– единственно допустимая точка зрения судебной практики), то обе позиции вызывают возражения.

Дело в том, что, например, при убийстве лишение потерпевшего жизни является непосредственным общественно опасным последствием действий не подстрекателя, а исполнителя преступления. Закон же (ст. 8 Основ) описывает умысел как субъективное отношение лица к с о б -ственным общественно опасным действиям и их последствиям. Поэтому субъективное отношение подстрекателя к общественно опасным последствиям действий другого лица (исполнителя) формулой умысла не охватывается, лежит за его пределами. Желание смерти потерпевшего со стороны подстрекателя может образовать цель его дейст&ий, а йе волевой элемент вины, по которому разграничивается прямой и косвенный умысел.

Не случайно ст. 17 Основ определяет подстрекателя как «лицо, склонившее к совершению преступления», 'и ничего не говорит о волевом отношении подстрекателя к общественно опасным последствиям, включенным вюос-тав преступления.

Непосредственным и действительным общественно опасным последствием действий подстрекателя, т. е. результатом, причинная связь которого с действиями является объективно существующей и не опосредствованной вмешательством чужой воли, будут преступные действия исполнителя, характер которых охватывался сознанием подстрекателя.

Умышленное участие подстрекателя в преступлении и заключается в склонении исполнителя к совершению определенного преступного деяния. Так как закон (ст. 17 Основ) никак не ограничивает вид умысла при подстрекательстве, то, очевидно, следует прийти к выводу, что ответственность за подстрекательство должна наступать как в тех случаях, когда подстрекатель желал совершения преступления исполнителем, так и в тех случаях, когда он сознательно допускал, что в результате его действий исполнитель может решиться на совершение определенного умышленного преступления. При этом подстрекатель может быть даже уверен, что у исполнителя не .хватит «умения» или сил довести преступление до конца: это не меняет решения вопроса об ответственности. Последняя ситуация возможна, например, при провокации исполнителя на совершение преступления, когда целью подстрекателя является яе достижение преступного результата, входящего в состав, а причинение вреда (уголовная ответственность, потеря морального престижа, ответные действия жертвы) исполнителю.

Эго, как мы показали выше, определяется тем, что действия соучастника материального преступления находятся в причинной связи с двумя' различными видами или, точнее, уровнями последствий.

Первый уровень последствий – преступная деятельность 'исполнителя, которая вызвана или в какой-то степени обусловлена действиями соучастника. Совершение преступления исполнителем и представляет собой для соучастника общественно опасное последствие собственных действий. В желании или сознательном допущении этого последствия и выражается волевой момент умысла соучастника. Если он желает, чтобы его действия вызвали либо облегчили совершение преступления исполнителем, он действует с прямым умыслом. Если соучастник, сознавая общественно опасный характер своих действий (подстрекательства, пособничества), сознательно допускает, что их результатом будет совершение .преступления или способствование преступной деятельности исполнителя, он действует с косвенным умыслом.

Второй уровень последствий преступной деятельности соучастника–общественно опасные последствия преступления, совершенного исполнителем. Причинная связь здесь несомненна, но она не является непосредственной.

Причем ее опосредствованность имеет качественную специфику. Специфика эта состоит во вторжении в причинную цепь «уголовно ответственной» воли другого лица – исполнителя'. Если бы вместо вторжения чужой воли причинная цепь опосредствовалась любым числом объективных закономерностей, составляющих «бездушные» звенья такой цепи, конечный общественно опасный результат подлежал бы вменению в умышленную вину причинившему его лицу (разумеется, при условии, что он сознавался этим лицом). Включение же в цепь причин и следствий чужой воли существенно меняет ситуацию.

В случае, например, подстрекательства к убийству смерть потерпевшего, желал или не желал ее подстрекатель, становится результатом действий исполнителя. Закон же ('ст. 8 Основ) соотносит волевой момент умысла в любой из двух его форм с общественно опасными последствиями собственного («своего»), а не чужого действия (бездействия).

Таким образом, желание или сознательное допущение смерти потерпевшего со стороны подстрекателя есть желание или сознательное допущение общественно опасного последствия не своего, а чужого общественно опасного действия (бездействия). Поэтому оно, оставаясь существенным для характеристики личности и степени общественной опасности .подстрекателя, не может быть положено в основание разграничения видов умысла подстрекателя (прямой, косвенный).

Итак, разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не может быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие.

Важно отметить, далее, что в практике Верховного Суда СССР была сделана попытка в общем виде определить различие двух видов умысла–прямого 'и косвенного–применительно к делам об умышленном убийстве.

В п. 8 постановления Пленума от 4 июня 1960 г. по этому вопросу сказано: «Если при этом суд признает ус-

' Эта специфика исчезает в случаях, когда общественно опасные действия совершает лицо невменяемое или малолетнее. Для уголовного закона воля такого лица ничтожна, она сне существует» и содеянное рассматривается как причиненное соучастником (спосредственное причинение»).

тановленным, что подсудимый предвидел возможность причинения смерти и относился безразлично к этим последствиям, действия виновного, как совершенные с косвенным умыслом, должны квалифицироваться как умышленное убийство»'.

В этом разъяснении представляется неправильным отождествление косвенного умысла с «безразличным отношением» виновного к последствиям своих действий.

Если же отвлечься от этой неточности в формулировке понятия косвенного умысла в приведенном постановлении Пленума, то само использование в нем видов умысла для юридического отождествления различных по психологическому содержанию форм субъективной стороны преступного деяния представляется в высшей степени удачным. Смысл постановления заключается в том, что и желание, и сознательное допущение 'наступления смерти потерпевшего со стороны виновного, предвидевшего такой результат своих общественно опасных действий, в равной мере свидетельствуют об умышленном характере убийства.

Таким же образом понятие косвенного умысла было использовано Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в определениях по ряду дел о причинении тяжких телесных повреждений с косвенным умыслом.

Как известно, умысел в отношении общественно опасных последствий означает предвидение этих последствий, соединенное с их желанием или же с сознательным допущением их наступления.''Элементы умысла с этой его стороны подвергались в литературе детальному анализу, ввиду чего мы можем ограничиться здесь несколькими необходимыми замечаниями.

Предвидеть событие – значит сознавать его как ре-зул1яа1 другого сооытия; Предвидение – всегда умозаключение от свойств этого другого события – причины – к необходимости, вероятности, возможности или неисклю-ченности реализации этих свойств в виде следствия или результата события. Строго говоря, понятия эти взаимозаменяемы: если я предвижу нечто, значит, я отношусь к предвидимому как к результату сознаваемого мноюраз-

' <Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924–1970», М„ 1970, стр. 446.

вития; точно так же, если я воспринимаю нечто как результат, это означает, что я сознаю развитие, которое должно привести к этому нечто. Иное интеллектуальное отношение к событию исключает возможность говорить о предвидении, как бы интенсивно при этом ни был представлен волевой элемент. Как бы мне ни хотелось, чтобы нечто произошло, нельзя сказать, что я .предвижу наступление этого события, если я не сознаю ведущего к нему развития.

Это в полной мере относится к .предвидению как элементу умысла в уголовном праве с тем естественным уточнением, что здесь причиной является действие или бездействие виновного, а последствием–определенный вред или ущерб, указание на который включено в законодательное определение преступления. Здесь я предвижу наступление вреда в том случае, если я отношусь к нему как к результату сознаваемого мною развития, начатого или поддержанного мною.

Т. В. Церетели основательно замечает, что для умысла недостаточно представления лица о том, что его действие является одяим из необходимых условий преступного результата. Важно, чтобы оно предвидело «возможность своего вмешательства в ход объективных событий и воздействия на них»1. А это значит, что'в уголовном праве лицо предвидит причинение его действием вреда лишь в том .случае, если оно сознает свое действие как существенную причину этого вреда2. Только при этом условии можно считать, что оно предвидит «реальную возможность наступления преступного результата»3.'

Если верно, что «реальная возможность лица оказать воздействие на фактический ход событий является предельной мыслимой границей объективной общественной опасности» и что «содержание умысла... яе может выйти за пределы предвидения реальной возможности»4, то предвидение лицом даже неисключенности результата его действия означает все же и опять-таки сознание им

* Т. В. Церетели, Причинная связь в уголовном праве, М., 1963, стр. 214, 311.

2 А. Н. Т р а и н и н, Состав преступления по советскому уголовному праву, М„ 1951, стр. 112 и ел.

3 Т. В. Церетели, указ. работа, отр. 317.

4 Т. В. Це.ретели, указ. .работа, стр. 313.

развития к этому результату как к событию, в существенной мере порожденному действием. Ияыми словами.^ лицо может предвидеть только результат своего действия, т. е. событие, в существенной мере порожденное этим последним. ^Сказав: «результат», мы сказали и все остальное. Мы сказали, в частности, что на наступление события, «порожденного» действием в несущественной мере, можно только надеяться. Если я стреляю в моего врага в тем.ноте из старого пистолета на большом расстоянии, его смерть в существенной мере порождена моим действием, она является результатом этого последнего и я предвижу ее: совершено убийство. Если же я в грозу посылаю человека в лес, чтобы его убила там молния, его смерть не порождена или в несущественной мере «порождена» моим действием, она не является результатом этого последнего и, как .бы страстно я ни желал ее, я ее не предвижу: об ответственности за убийство здесь не может быть речи.

Вопрос о волевом элементе умысла–желании последствий–при прямом, сознательном допущении их наступления при косвенном умысле–решается, как нам представляется, проще, чем вопрос об 'интеллектуальном элементе.

Что значит желать наступления последствий? В литературе не всегда в достаточной мере подчеркивается и нередко недооценивается то обстоятельство, чтор желании последствий можно говорить не только в том случае, когда они рассматриваются виновным в качестве конечной цели преступяой деятельности, но и в том, когда виновный рассматривает их в качестве всего лишь средства для достижения другой цели–преступной или непреступной'. Виновный желает последствий, когда совершает убийство из ревности или поджигает дом с целью мести его владельцу за свидетельские показания, данные в суде против виновного. Но он желает их и тогда, когда совершает убийство для того, чтобы завладеть имуществом убитого или жениться на его вдове, или поджигает дом с целью избавиться от опасного свидетеля, который, по расчету поджигателя, должен погиб-

' А. А. П и о нтковский, указ. работа, стр. 358, 362; Ю. А. Демидов, Умысел и его виды по советскому уголовному праву. Автореферат канд. дисс. М., 1954, стр. 12.

нуть в огне, или с целью мошеннического получения страховой премии за строение.

Недооценка второго из двух указанных выше вариантов ведет к расширению границ косвенного умысла за счет прямого и может иметь своим результатом неточности при квалификации. Нам представляется, что такая неточность в известной мере допущена Г. З.Анашкиным, который пишет: «Гражданин с целью получения денег выдал иностранной разведке сведения, составляющие государственную тайну. При этом он... не желал ущерба (использования сведений в ущерб интересам СССР), безразлично относился к последствиям содеянного. Он выдал сведения, желая получить деньги, однако такого волевого элемента, как желание наступления вреда СССР от содеянного им, в его умысле не было»'.

Г. 3. Анашкин переносит здесь центр тяжести «преступной ситуации»'на момент использования сведений иностранной разведкой, не включенный законодателем в определение измены Родине.

^Обобщая указанные выше оттенки волевого отношения виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к результату 'как к нужному ему событию.

Напротив, при косвенном умысле результат не нужен {виновному ни в качестве конечной ' цели, ни в качестве средства достижения какой-либо другой цели. В этом •случае лицо «не заинтересовано в наступлении общест. венно опасных последствий своих действий...»2.

Специфика косвенного умысла (.не желание, а сознательное допущение результата) в том именно и состоит, что виновный, сознавая (предвидя), что его действие причинит данный ненужный ему результат, тем не менее совершает это действие, не рассчитывая при этом на какие-либо обстоятельства, которые, по мысли виновного, должны были бы и по своему характеру реально могли бы предотвратить наступление результата. Если такой расчет имеется, причем оказывается легкомысленным, 'виновный действует неосторожно, конкретнее–самонадеянно. Однако, если ввиду нереальности «обстоятельств» расчет на них по существу становится или оказывается

* «Советское государство и право» 1964 г. № 5, стр. 85. 2 <Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 128

надеждой «на авось», мы имеем дело с косвенным умыслом.

В рамках этого определения «дальнейшие» оттенки волевого отношения виновного к результату не имеют значения для квалификации. Он может относиться к результату безразлично, может надеяться на то, что результат не наступит, может хотеть, чтобы результат яе наступил, и т. п. и все же, подчиняясь сильному побуждению, совершает действие.

Вопросы ответственности за преступления, совершенные с аффектированным умыслом

Кроме умысла прямого и косвенного судебная практика знает такие виды умысла, как аффектированный и неопределенный (альтернативный). Что касается аффектированного умысла, то в опубликованной практике Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР по применению действующего уголовного законодательства этот вид умысла многократно получал толкование как элемент состава в связи с квалификацией 'преступлений по ст. ст. 104 и 110 УК РСФСР.

•Как о смягчающем ответственность обстоятельстве (в смысле п. 5 ст. 38 УК РСФСР) упоминания об аффектированном умысле в постановлениях пленумов и определениях судебных коллегий Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР нам не встречались.

Как видно из анализа судебной практики, раскрытие содержания и юридического значения аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалификацию умышленных убийств и умышленных телесных повреждений, особых трудностей не вызывает, и отдельные ошибки судов первой инстанции исправляются Верховным Судом СССР и Верховными судами союзных республик.

В соответствии с действующим законом судебная практика выделяет и подчеркивает следующие обязательные признаки аффектированного умысла как обстоятельства, влияющего на квалификацию содеянного:

1. Наличие сильного душевного волнения виновного в момент убийства или причинения телесных повреждений.

Не согласившись с квалификацией действия М. по ст. 110 УК РСФСР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что «ни сам М., ни свидетели-очевидцы в судебном заседании не говорили о том, что осужденный находился в момент совершения преступления в состоянии сильного душевного волнения»'.

Объективным доказательством отсутствия в данном случае состояния сильного душевного волнения было, как отметила Судебная коллегия, то, что М. перед нанесеии-ем ударов потерпевшему снял с себя пиджак и передал его жене.

2. Внезапность возникновения волнения, немедленность реакции на событие, вызвавшее сильное душевное волнение. Важность этого обстоятельства отмечена в определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 14 марта 1967 г. по делу П. «...Одним из главных критериев душевного волнения,–сказано в определении, – является внезапность совершения преступления как .непосредственная реакция на вызвавшее его событие. Ответные действия должны следовать непосредственно за неправомерными действиями потерпевшего. Длительный промежуток во времени между обстоятельствами, вызвавшими сильное душевное волнение, и убийством исключает применение ст. 104 УК РСФСР»2.

3. Основанием возникновения сильного душевного волнения, рассматриваемого как привилегирующее обстоятельство, могут быть только насилие, тяжкое оскорбление либо иные неправомерные действия, совершенные потерпевшим, если эти действия повлекли или могли повлечь тяжкие (последствия для виновного или его близких.

На это обстоятельство, воспроизводящее формулу закона, указано в ряде определений, в том числе и в двух названных выше.

В судебной практике высших судебных инстанций последовательно проводится и единая точка зрения по вопросу о конкуренции внезапно возникшего сильного душевного волнения как привилегирующего обстоятельства и обстоятельств, квалифицирующих умышленное

* сБюллетень Верховного Суда РСФСР» 1966 г. № 4, стр. 5. 2 -«Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1968 г. № 2, стр. 6.

убийство или умышленное нанесение телесных повреждений.

Исправляя ошибку, допущенную при решении этого вопроса Верховным Судом Киргизской ССР, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 27 декабря 1963 г. по делу М. указала, что «умышленное убийство, совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, нг может квалифицироваться как убийство при отягчающих обстоятельствах, хотя бы в действиях виновного и содержались отдельные квалифицирующие признаки ст. 94 УК Киргизской ССР, предусматривающей ответственность за это преступление, поскольку оно совершено в состоянии аффекта, вызванного тяжким оскорблением со стороны потерпевшего»'.

Эта же позиция нашла подтверждение и в определении Судебной коллегии от 18 июня 1966 г. по делу И..осужденного Верховным Судом Туркменской ССР за умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, причем суд признал, что И. совершил преступление в состоянии сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего. Изменив этот приговор в части квалификации содеянного, Судебная коллегия Верховного Суда СССР отметила, что «умышленное убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения даже при наличии в нем признаков, которые при .иных условиях позволяют деяние рассматривать совершенным при отягчающих обстоятельствах, не может расцениваться как умышленное убийство с особой жестокостью, поскольку оно совершено в состоянии физиологического аффекта, вызванного насилием со стороны потерпевшего»2.

Представляется, что изложенная позиция Верховного Суда СССР, касающаяся решения вопроса о конкуренции сходных по объекту, субъективной стороне ,и способу действий норм в пользу привилегированного состава, абсолютно правильна и может быть обоснована как юридически, так и с точки зрения оценки общественной опасности соответствующих преступных деяний.

' «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 4, стр. 36–37. 2 «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г. № 5, стр. 40.

Абстрактно-юридическое обоснование этой позиции, поскольку сам законодатель не формулирует общего правила на этот счет, мы видим в принципе т аиЫо рго гео, а также в том, что закон, как видно из диспозиции ст. 102 УК РСФСР (п. 4), отказывается признать за умышленным убийством, совершенным в состоянии сильного душевного волнения, квалифицирующее значение, которое он при повторности умышленного убийства придает убийству, предусмотренному ст. 103 УК РСФСР. Тем самым законодатель выражает свою принципиально различную оценку степени общественной опасности этих двух преступлений.

Что касается более глубокого, так сказать, криминологического обоснования приоритета аффектированного умысла перед обстоятельствами, квалифицирующими убийство, то оно заключается в психологическом содержании аффекта как такого состояния, которое неизбежно снижает критику субъекта, возможность самоконтроля, а тем самым и степень ответственности за неправомерное поведение-

Если проанализировать обстоятельства, квалифицирующие убийство в ст. 102 УК РСФСР, то станет ясно, что сильное душевное волнение, вызванное противоправными действиями потерпевшего, если оно в действительности имело место, вообще исключает те квалифицирующие обстоятельства, которые по своему содержанию представляют мотивы или цели убийства, влекущего ответственность по ст. 102 УК РСФСР, и лишает виновного реальной возможности осознать и оценить иные квалифицирующие обстоятельства, характеризующие способ действия, а равно свойства потерпевшего или самого субъекта.

Анализируя позицию судебной практики в использовании рассмотренных видов умысла – прямого, косвенного (эвентуального) и аффектированного, необходимо также сделать вывод, что в отличие от двух первых видов практика связывает аффектированный умысел со степенью общественной опасности деяния и, следовательно, с тяжестью ответственности за содеянное.

Ничего подобного в отношении прямого и косвенного умысла в судебной практике обнаружить не удается, и поэтому с практической точки зрения нет никаких оснований утверждать (как это иногда делается в литературе), что

косвенный умысел «при прочих равных условиях» свидетельствует о «меньшей» общественной опасности преступления и преступника, чем умысел прямой.

Неопределенный умысел

Известен ли судебной практике Верховных судов еще какой-либо вид умысла, кроме прямого, косвенного и аффектированного?

Если связывать использование видов умысла практикой с юридическими .последствиями разграничения этих видов, то, пожалуй, можно говорить еще только о неопределенном (альтернативном) умысле.

В теории есть попытки провести 'различие между неопределенным и альтернативным умыслом, однако это различие представляется нам настолько искусственным, что мы исходим из тождественности этих видов умысла.

Действительно, разница между двумя названными видами умысла определяется «замкнутостью» круга тех общественно опасных последствий деяния, которые сознавались виновным в момент совершения преступного действия (бездействия). Но, во-первых, учитывая особенности доказывания субъективной стороны преступления, надо признать, что эта «определенность» относится скорее к осведомленности суда об обстоятельствах рассматриваемого дела, чем к сознанию виновного. Во-вторых, видимо, любое возможное последствие общественно опасных действий, будь этих последствий два, пять, семь и т. д., может быть в соответствии со 'ст. 8 Основ вменено в вину как умышленно причиненное лишь при том обязательном условии, что о'но реально охватывалось сознанием и волей субъекта. Последствие же, которое не было достаточно определенным для субъекта (причем именно как общественно опасное последствие его действий), тем самым не сознавалось и, следовательно, не было причинено умышленно.

Теория характеризует неопределенный умысел как такое психическое отношение лица к 0'бщественно опасным последствиям своих действий, при котором виновный предвидел, так сказать, в общем виде (недостаточно конкретно) возможность наступления различных вредных последствий своего деяния и в равной степени желал наступления любого из них или по крайней мере сознатель-

7 Заказ 56)2 о?

но допускал наступление любого из этих последствий. По господствующей в советской уголовноправовой литературе точке зрения альтернативный умысел отличается от неопределенного только тем, что количество предвиденных виновным общественно опасных последствий его деяния ограничено, а сами эти последствия осознаются им с достаточной определенностью (например, смерть или тяжкое увечье при ударе ножом в живот и т. п.).

Судебная практика воздерживается от употребления понятий неопределенного (альтернативного) умысла, но в ряде случаев сталкивается именно с такими ситуациями, которые охватываются этими понятиями.

Так, в особом определении Военной коллегии Верховного Суда СССР от 29 января 1964 г. по делу М. и И., нанесших в ходе учиненных ими хулиганских действий семь ножевых ранений А., сказано следующее: «М. и И., как это установлено по делу, нанесли потерпевшему ранения не только в брюшную полость, но и в другие жизненно важные органы. Обстоятельства нанесения этих ранений свидетельствуют о том, что каждый из них допускал возможность наступления любых последствий, в том числе и причинение тяжких телесных повреждений»'. Из сказанного сделан вывод, что М. и И. следует вменить в вину не только хулиганство, но и умышленное нанесение тяжких телесных повреждений (ст. 102 У К Азербайджанской ССР), ибо такие повреждения были причинены фактически.

В приведенном определении Военная коллегия,таким образом, прямо указала на наличие у подсудимых предвидения и допущения возможности любых последствий их общественно опасных действий, т. е. использовала для обоснования ответственности за фактически причиненный здоровью потерпевшего вред конструкцию неопределенного умысла.

Весьма сходная (юридически) ситуация имеет место •по делу М.. осужденного по ч. 2 ст. 108 УК РСФСР.

М. признан виновным в причинении умышленного тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть потерпевшего – 7-летнего Николая Кч при следующих обстоятельствах. М. находился на платформе движущегося поезда, сопровождая перевозимые по железной до-

1 сБюллетень Верховного Суда СССР> 1964 г. № 3, стр. 46.

роге автобусы. Стоявшие у насыпи подростки, среди которых был и потерпевший, стали бросать в автобусы камни. Увидев это, М. бросил в ребят металлический штуцер тормозного рукава и кусок доски. Штуцер попал в голову Николаю К. От полученного повреждения Николай К. через двое суток умер. Отклоняя протест прокурора, ставившего вопрос о переквалификации действий М. с ч. 2 ст. 108 на ст. 106 УК РСФСР, Президиум Верховного Суда РСФСР пояснил свою позицию следующим образом: «Бросая штуцер, М. действовал умышленно, а не неосторожно, сознавал, что мог причинить кому-либо повреждения, и допускал это. При таких обстоятельствах ответственность за свои действия М. должен нести в зависимости от наступивших последствий»'.-

Как видно из этого постановления, Президиум Верховного Суда РСФСР не конкретизирует какое-либо предвиденное виновным последствие, говоря лишь о «повреждении», и квалифицирует действия М. не по конкретной их целенаправленности (она и не могла быть установлена), а «в зависимости от наступивших последствий». -Налицо опять-таки признаки неопределенного умысла, вызвавшего, как это видно из протеста, известные трудности при квалификации содеянного. •

Эта позиция – квалифицировать преступление, совершенное с неопределенным умыслом, по фактически наступившим последствиям–была вполне очевидной и при выборочном изучении 50 неопубликованных постановлений и определений Верховного Суда РСФСР, вынесенных в связи с рассмотрением дел об умышленных тяжких телесных повреждениях, повлекших смерть потерпевшего.

На этой основе можно сделать следующие выводы.

'Вопрос о неопределенном (альтернативном) умысле * возникает перед практикой лишь в связи с так называе-; мыми материальными преступлениями, так как сама классификация видов умысла на определенный и неоп-. ределенный (алъ-тервативный) построена в зависи-. мости от интеллектуального и волевого отношения субъекта к общественно опасным последствиям своего умышленного деяния.

' <Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1967 г. № 3, стр. 4. 7* 99

Теоретически возможно сконструировать неопределенный (альтернативный) умысел и как прямой (когда виновный в равной мере желал наступления любого из предвиденных им последствий), и как косвенный (когда виновный, не желая ни одного из этих последствий, сознательно допускал наступление любого из них).

Практическое значение выделения прямого неопределенного (альтернативного) умысла при условии, когда реализовалось наиболее тяжкое из предвиденных и желаемых субъектом последствий, ничтожно, так как в вину всегда будет вменено умышленное причинение именно этого последствия. Какие именно еще возможные последствия деяния в виде ущерба объекту посягательства охватывались при этом сознанием и волением виновного – несущественно. Действительно, если А., стреляя в Б., желал этим выстрелом причинить потерпевшему либо смерть, либо увечье, либо расстройство здоровья, либо моральную травму (так сказать, «что 'получится») и причинил смерть, он несет ответственность за умышленное убийство, совершенное с прямым умыслом.

Аналогичная ситуация складывается и в тех случаях, когда, действуя с неопределенным (альтернативным) косвенным умыслом, лицо реально причиняет одно из тех последствий, которые им сознательно допускались. Действия виновного каждый раз будут квалифицированы именно по этому наступившему последствию как совершенные с косвенным умыслом. Можно утверждать, что юридически и практически (с точки зрения доказывания) определенный и неопределенный косвенный умысел вообще невозможно разграничить.

В известном смысле (реальная возможность наступления не одного последствия) любой косвенный умысел может рассматриваться как неопределенный и, по сути дела, в большинстве случаев он и является таковым.

Действительно, если, например, А., производя из хулиганских побуждений стрельбу в людном месте и не принимая при этом никаких мер предосторожности (отсутствие легкомысленного расчета на предотвращение общественно опасных последствий), причиняет кому-либо смерть, содеянное подлежит квалификации как убийство, совершенное с косвенным умыслом. Поскольку желание причинить выстрелами данный или иной общественно опасный результат у А. отсутствовало и один из

результатов (смерть потерпевшего) был умышленно причинен при сознательном допущении подобного последствия, вопроса о том, какие еще последствия сознавал и сознательно допускал виновный в момент совершения им общественно опасных действий, не возникает. Этот вопрос с точки зрения квалификации содеянного вообще не может иметь смысла, если исходить из невозможности покушения с косвенным умыслом, что представляется бесспорно правильным.

Объективно же подобные и иные действия несут в себе возможность наступления различных юридически значимых последствий. Так, в рассматриваемом случае весьма вероятно не только причинение смерти, но и нанесение телесных повреждений различной тяжести.

В ином случае последствием общественно опасных действий может быть либо повреждение, либо уничтожение имущества, причинение смерти, либо одному, либо нескольким людям, причинение ущерба либо менее значительного, либо значительного и т. п.

Конкретный характер наступившего последствия во всех этих случаях определяется случайностью, что не исключает вменения, так как сознание отражало объективную возможность «выпадения» того или иного результата. Поэтому, констатируя косвенный умысел в отношении преступления, включающего то или иное общественно опасное последствие, мы в любом случае не имеем никаких фактических оснований исключать предвидение и сознательное допущение виновным иных (не реализовавшихся) последствий, как, впрочем, с точки зрения квалификации преступления нет и никаких юридических оснований интересоваться этими последствиями. В рамках косвенного- умысла психическое отношение к нереализовавшимся последствиям юридически не существует.

Таким образом, и ситуация, в которой «косвенный умысел» не привел ни к одному из сознательно допускавшихся действующим лицом результатов, не вызывает никаких затруднений.

В этом случае оснований для ответственности вообще нет, так как преступление не окончено, а отсутствие преступного намерения в отношении результата действия (см. ст. 15 Основ) не позволяет рассматривать содеянное как приготовление или покушение на преступление.

101

Наиболее сложным и нерешенным судебной практикой в общем виде является вопрос о юридическом значении прямого неопределенного умысла в тех случаях, когда преступные действия виновного не привели ни к одному из желаемых им последствий или вызвали не наиболее тяжкое последствие (разумеется, из круга тех последствий, которые субъект предвидел и желал).

В советской юридической литературе неоднократно высказывалось мнение, что при неопределенном (альтернативном) умысле содеянное всегда должно квалифицироваться по реально наступившим последствиям.

Так, в учебнике советского уголовного права, написанном коллективом авторов ВЮЗИ, применительно к неопределенному умыслу в преступлениях против личности сказано, что «ответственность в этом случае наступает за фактически причиненные телесные повреждения, так как возможность тех и других одинаково охватывается умыслом виновного, и он их желает или сознательно допускает»'.

Аналогичную позицию занял Б. С. Утевский в отношении квалификации действий, совершенных с прямым альтернативным умыслом. «Советское уголовное право, – писал он,– прекрасно обходилось и обходится без альтернативного умысла. Случаи, когда субъект равно предвидел и равно желал наступления одного из двух возможных результатов, не представляют никаких трудностей для их квалификации. Поскольку умысел подсудимого в конкретном деле, в конечном итоге, объективизировался в виде одного определенного результата, а наличие у подсудимого умысла в отношении этого результата доказано, теряет всякое значение умысел подсудимого на другой возможный результат, если он только не объективизировался в требуемой законом форме»2.

В действительности «легкость» такого решения этого вопроса кажущаяся, а само решение представляется неправильным. Нельзя согласиться с обоснованием предложенного решения (квалифицировать прямой неопределенный или альтернативный умысел по последствиям деяния) ссылкой на то, что умысел уже «объективизиро-

* <Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 133. 2 Б. С. У т ев скип, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 208.

103

вался в виде одного определенного результата» и потому умысел лица на другой возможный результат «теряет всякое значение».

Во-первых, умысел мог вообще не объективизироваться «в виде определенного результата». Например, желая в равной мере причинить жертве смерть, увечье или менее тяжкое телесное повреждение, стрелявший промахнулся. Никакой определенный (уголовным законом) результат не достигнут, а основание для ответственности, очевидно, есть.

Во-вторых, степень объективизации (осуществления) прямого умысла (в том числе и неопределенного или альтернативного) может быть различной, как вообще различна степень осуществления преступного намерения в неоконченных преступлениях, совершаемых с простым прямым умыслом.

Почему, если единственным желанием виновного было, например, причинение смерти потерпевшему, он на основании закона несет ответственность по статье об умышленном убийстве, хотя бы реально не причинил жертве никакого вреда. В случае же, если виновный альтернативно желал причинить или смерть, или телесное повреждение и результатом его действий по обстоятельствам, не зависящим от воли виновного, явились телесные повреждения, он должен освобождаться от ответственности за покушение на убийство, хотя причинение смерти охватывалось не только его сознанием, но и желанием. Едва ли можно найти удовлетворительные доводы для обоснования такого решения вопроса.

Видимо, правильнее считать, что совершение преступлениям прямым неопределенным или альтернативным умыслом, если наиболее опасные из предвиденных и желаемых виновным последствий не наступили по обстоятельствам, не зависящим от воли виновного, должно рассматриваться как покушение на причинение именно этих, наиболее опасных последствий, так как их достижение входило в преступное намерение виновного.

Мы не могли найти прямого подтверждения тому, что подобная точка зрения разделяется судебной практикой. Однако анализ 35 уголовных дел о преступлениях против личности и 50 постановлений Президиума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР (все по ч. 2 ст. 108 У К РСФСР) позволяет

103

высказать предположение, что суд практически нередко становится именно на такую позицию, давая юридическую оценку неопределенного (альтернативного) умысла.

Так, Сумской областной суд УССР приговором от 4 ноября 1966 г. признал Николая И. виновным в покушении на умышленное убийство из хулиганских побуждений. Вид умысла ни в приговоре, ни в материалах дела не назван, однако объективно описаны признаки прямого альтернативного умысла. Нанеся удары ножом двум потерпевшим, Николай И. причинил им тяжкие телесные повреждения. И хотя сам виновный отрицал умысел на убийство и по делу не были установлены обстоятельства, свидетельствующие о том, что причинение потерпевшим смерти было единственной целью преступника, суд, исходя из характера действий, пришел к выводу, что этот возможный результат входил в намерение виновного, и квалифицировал деяние как покушение на убийство.

В другом случае Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР не согласилась с выводом Ленинградского городского суда, не усмотревшего покушения на убийство в действиях Б., выстрелившего в дверь комнаты, в которой, как ему было известно, находилась потерпевшая Я.

Хотя из материалов дела никак нельзя сделать вывод о том, что в качестве результата своих действий Б. желал "только смерти Я., Судебная коллегия указала, что «при таких обстоятельствах (пуля прошла на уровне человеческого тела, выстрелу предшествовали угрозы убийством, которые, однако, Б. не привел в исполнение, когда Я. находилась у него на виду) имеются все основания считать, что Б., стреляя в дверь комнаты, в которой находилась Я., не только сознательно допускал возможность ее убийства, но и желал ее смерти, т. е. действовал с прямым умыслом... его действия надлежит квалифицировать по ст.'ст. 15 и 103 УК РСФСР»'. \ И в этом случае не ставится вопрос: желал ли Б. только наступления смерти или удовлетворился бы и иными менее тяжкими последствиями своих действий, хотя по обстановке происшедшего такой вывод представляется вполне вероятным.

• <Сборник постановлений Пленума, Президиума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1&51–1963 гг.», М., 1964, стр. 87.

104

Таким образом, умысел неопределенный (альтернативный) как особый вид умысла имеет известное практическое значение при определении ответственности за покушение на материальное .преступление.

Юридическое значение классификации видов умысла и некоторые вопросы совершенствования уголовного законодательства и судебной практики

Изучение судебной практики по делам о преступлениях против личности показывает, что суд крайне редко анализирует и почти никогда не называет в приговоре вид умысла.

Только в двух из 35 приговоров было указано, что подсудимый действовал с прямым умыслом и в одном случае назван заранее обдуманный умысел.

В остальных приговорах вид умысла вообще не был назван. Вместе с тем по крайней мере в 12 случаях материалами дела доказывался (объективно) неопределенный (альтернативный) умысел, что, однако, не нашло отражения в приговоре.

Интересно отметить, что «бедность» классификации и анализа видов умысла в судебных и следственных документах вовсе не является результатом отсутствия .представлений у судей и следователей относительно видов умысла и юридического значения их разграничения.

Эти представления намного богаче, чем их выражение в практике, и они, несомненно, являются результатом не только знаний, усвоенных в вузе, но и в значительной степени плодом самостоятельных размышлений практических работников.

Вместе с тем, как видно из результатов специального анкетирования, которым было охвачено 100 юристов-практиков (судей и следователей), понимание видов умысла, их содержания и юридического значения у практических работников далеко не одинаково, причем диаметрально противоположные воззрения по одному и тому же вопросу, тем чаще, чем уже, конкретнее поставленный вопрос.

Анкета была анонимной, и вопросы в ней предлагались различных уровней – от оценки общего определения умысла и его видов в законе до решения казусов.

Состав работников, которым были розданы анкеты, характеризовался такими данными:

судей – 22 чел. прокурорско-следственных работников – 78 чел.

Все имеют высшее юридическое образование, один – ученую степень кандидата юридических наук.

По стажу работы в органах суда и прокуратуры:

до 3 лет включительно – 16 чел. от 4 до 10 лет – 51 » от 11 до 20 лет – 22 » свыше 20 лет работают – 11 »

Результаты анкетирования в интересующей нас части оказались следующими.

На вопрос, как они оценивают определение умысла в ст. 8 Основ уголовного законодательства с точки зрения его соответствия практическим задачам и возникающих .при его применении трудностей, 48 человек ответили, что это определение вполне отвечает практическим потребностям и никаких трудностей при его применении к нормам Особенной части УК не создает; 37 сочли, что определение умысла в основном отвечает потребностям практики, но с пользой для дела может быть усовершенствовано; два человека высказались за то, что ст. 8 Основ страдает недостатками, 'создающими значительные затруднения в практике; 13 человек на вопрос не ответили. Таким образом, 85 из 100 опрошенных считают определение умысла в законе вполне удовлетворительным, серьезных затруднений в практике не создающим.

Однако ответы на последующие вопросы, касающиеся понимания сущности и юридического значения различных видов умысла, показали, что эта убежденность в отсутствии затруднений при применении ст. 8 в значительной степени иллюзорна.

Серьезную трудность для анкетируемых представил вопрос о том, как можно разграничить прямой и косвенный умысел при формальных преступлениях (в качестве примера были названы составы, предусмотренные ст.ст. 83, 130, 191 и 206 УК РСФСР).

25 человек вообще оставили этот вопрос без ответа.

Остальные ответы распределились следующим образом: 37 человек считали, что такое деление проводить

106

можно; 28 отрицали подобную возможность; остальные выразили сомнение в его практической целесообразности'.

На вопрос о том, возможно ли совершение с косвенным умыслом такого преступления, как измена Родине, ответили утвердительно 50 человек, отрицательно – 40 человек. Не дали ответа– 10 человек2.

Еще более интересными были ответы на общие вопросы, касавшиеся юридического значения различных видов умысла (для краткости мы не указываем число не ответивших на каждый вопрос, так как его легко установить, помня, что всего было опрошено 100 человек).

Возможен ли косвенный умысел при покушении на преступление? Утвердительно на этот вопрос ответили 38 человек (12 судей и 26 прокурорско-следственных работников), отрицательно–50 чел. (соответственно 10 и 40).

40 человек считали, что подстрекательство может быть совершено и с косвенным умыслом, 49 не были согласны с этим. 47 опрошенных допускали возможность косвенного умысла в действиях пособника, 39 отрицали такую возможность.

Как удалось установить анкетированием, подавляющее большинство опрошенных юристов непосредственно связывают вид умысла со степенью общественной опасности преступного деяния, чему, как было сказано выше, нельзя найти подтверждения в действующем законе.

На вопрос, влияет ли вид умысла на степень ответственности виновного, утвердительно ответили 85 человек, отрицательно – 9.

Считали, что (при прочих равных условиях) свидетельствует о большей общественной опасности содеянного:

а) прямой умысел по сравнению с 'косвенным –84 чел.

б) заранее обдуманный – по сравнению с внезапно

возникшим – 80 »

в) определенный умысел – по сравнению

с неопределенным – 69 »

* Более подробный анализ ответов на этот и другие вопросы анкеты см. в гл. IV.

2 Оценивая ответы на этот вопрос, следует учитывать, что для большинства опрошенных он является скорее теоретическим, чем практическим – ввиду редкости этого преступления и особых правил о подсудности и подследственности дел этой категории.

107

Соответственно по пунктам «а», «б» и «в» были даны ответы:

<нет» – 7, 6, 13 <не знаю» – 1, 2, 7 «ответить невозможно» – 3, 2, 3.

Наконец, на вопрос о том, правильна ли распространенная точка зрения, согласно которой предвидение виновным неизбежности наступления общественно опасных последствий всегда свидетельствует о прямом умысле на совершение преступления, ответили «да» – 66; «нет» – 27 проанкетированных.

Как видно из приведенных данных, эти воззрения характеризуются пестротой, разноречивостью и явно недостаточной определенностью.

Такое положение представляется неслучайным. Оно отражает и недостаточную четкость закона в описании видов умысла, и односторонность науки уголовного права, которая в своем подходе к проблеме классификации видов умысла в значительной степени «обращена в прошлое» – грешит абстрактным, академическим историзмом. Затруднения практических работников в рассматриваемом аспекте можно, видимо, объяснить и тем, что, как было сказано выше, вопросы субъективной стороны преступления ни разу не были предметом специальных руководящих разъяснений ни Пленума Верховного Суда СССР, ни Пленума Верховного Суда Российской Федерации. Естественно, что отсутствие в руководящих указаниях высших судебных органов сколько-нибудь обстоятельного и систематизированного истолкования понятия и юридического значения различных видов умысла не способствует достаточной четкости понимания этих вопросов практическими работниками.

Представляется, что удовлетворительное решение проблемы видов умысла в советском уголовном праве, т. е. более точное уяснение того, какие именно виды умысла существенны для уголовного права, каково их содержание и юридическое значение, может быть достигнуто, в конечном счете, путем совершенствования всех трех сфер бытия уголовного права: науки, судебной практики (судебного толкования действующего закона) и самого уголовного законодательства.

Что касается научной разработки проблемы, то про

веденное исследование, как это представляется авторам, позволяет сделать ряд выводов, имеющих некоторое значение V для толкования действующего закона, и для его совершенствования.

Первый из этих выводов заключается в том, что в настоящее время, как это видно из действующего закона и сложившейся, судебной практики, существует весьм.ч ограниченное число видов умысла, имеющих значение для советского уголовного права, различаемых им. Это умысел прямой, косвенный, неопределенный (альтернативный), аффектированный и специальный.

Анализ названных видов умысла и должен составить положительную часть соответствующих учебных курсов, пособий и программ, не смешиваясь с описанием иных видов умысла, представляющих чисто исторический интерес.

Второй и, по нашему мнению, наиболее важный научный вывод состоит в том, что вопреки широко распространенным взглядам отнюдь не всякая классификация видов умысла имеет отношение к установлению степени общественной опасности преступного деяния и тяжести вины совершившего его лица. В частности, деление умысла на прямой и косвенный, определенный и неопределенный с оценкой общественной опасности преступления непосредственно не связано. Сущность этих классификаций иная. Она заключается в стремлении законодателя и теории создать наиболее полную знаковую (словесную) модель умысла и тем самым охватить единым понятием умышленной вины разные формы психологического отношения субъекта к своему преступлению, существенная и юридическая тождественность которых не очевидна.

Таким образом, практический смысл разграничения этих видов умысла заключается не в том, что, например, деяние, совершенное с 'косвенным умыслом, является, «как правило», менее опасным, чем такое же деяние, учиненное с прямым умыслом (это неверно), а в том, что и желание общественно опасных последствий, и их сознательное допущение образуют умысел, являются, так сказать, разными формами проявления одного и того же умысла. Это же относится и к таким видам умысла, как определенный и неопределенный.

Только два вида умысла (или, точнее, две классификации) из числа используемых советским уголовным

правом непосредственно характеризуют степень общественной опасности преступного деяния: умысел аффектированный и умысел специальный.

Первый – смягчает ответственность.

При этом закон употребляет и в Общей, и в Особенной частях в качестве смягчающего ответственность (привилегирующего состава) обстоятельства аффектированный умысел не сам по себе, а лишь в сочетании с особым основанием возникновения аффекта в виде неправомерного поведения потерпевшего.

Вместе с тем психологический механизм аффекта (снижение критики, ослабление самоконтроля и сужение сферы восприятия внешних воздействий) дает основания считать аффектированный умысел смягчающим ответственность обстоятельством и в тех случаях, когда его возникновение вообще не связано с действиями потерпевшего.

Что касается специального умысла, он отягчает ответственность потому, что по сути своей всегда предполагает осознание виновным особой опасности своих действий и желание посягнуть на объект, лежащий за пределами ближайших непосредственных последствий преступления.

Третий вывод, как было сказано ранее, заключается в том, что «главная» классификация умысла на прямой и косвенный в действующем законе не основана на полном, исчерпывающем делении объема понятия «умысел» и к преступлениям, в состав которых не включены определенные общественно опасные 'последствия, вообще неприменима.

В области судебного толкования уголовного законодательства представляется полезным разъяснить следующие основные положения, которые могут, на наш взгляд, облегчить применение действующего закона.

1. Вопрос о том, с прямым или косвенным умыслом совершено преступление, может быть на основании закола (ст. 8 Основ) разрешен только в случае совершения материального преступления. В этих случаях разграничение названных видов умысла может иметь существенное значение при определении ответственности за неоконченное преступление, так как покушение или приготовление к преступлению, в состав которого включены определенные общественно опасные последствия деяния,

без желания достигнуть этих последствий (т. е. без прямого умысла) невозможно.

2. Прй\совершении формального преступления умышленно действует тот, кто совершает общественно опасное деяние, сознавая его общественную опасность.

Для ответственности за приготовление или покушение на подобные преступления с субъективной стороны достаточно, чтобы 'лицо имело намерение совершить запрещенные законом действия, общественную опасность которых оно осознает.

Разграничить прямой и косвенный умысел в этих случаях невозможно.

3. Такие виды умысла, как прямой и косвенный, на степень опасности преступления и тяжесть ответственности за него не влияют.

4. По смыслу ст. 33 Основ уголовного законодательства, содержащей открытый перечень смягчающих ответственность обстоятельств, суд вправе рассматривать как обстоятельство, смягчающее ответственность, совершение преступления под влиянием сильного душевного волнения, даже в тех случаях, когда это состояние было вызвано не действиями потерпевшего, а иными причинами.

5. Если лицо, совершающее преступление, сознает общественно опасный характер своих действий, предвидит возможность наступления нескольких различных общественно опасных последствий и не рассчитывает на их предотвращение, оно действует с неопределенным (альтернативным) умыслом.

Если это лицо, не желая ни одного из предвиденных им общественно опасных последствий, сознательно допускало наступление любого из них, оно действовало с неопределенным (альтернативным) косвенным умыслом и должно отвечать за умышленное причинение реально наступившего последствия.

Если виновный в равной степени желал наступления любого из предвиденных им последствий, он действовал с прямым неопределенным (альтернативным) умыслом и несет ответственность за умышленное причинение наиболее тяжкого из этих последствий либо за покушение на причинение, если наиболее тяжкое последствие не наступило.

Наибольшую трудность представляет в рассматри-

ваемом отношении дальнейшее совершенствование уголовного законодательства, направленное на более четкое. выражение в законе содержания и юридического значения различных видов умысла. Едва ли это возможно без структурного усложнения и стилистического утяжеления некоторых норм Общей части уголовного/законодательства, однако соображения, касающиеся лапидарности и стиля нормативной формулировки, должны, по нашему убеждению, отступать перед требованиями полноты и' точности нормы как словесной модели ее содержания.

Закон – не учебник уголовного права, и поэтому нет необходимости включать в него При описании видов умысла все то, что может быть сообщено путем судебного толкования в рамках действующего закона. Но при этом сами рамки закона должны быть достаточно определенны.

Представляется, что в работе по совершенствованию уголовного законодательства было бы целесообразно попытаться построить общее описание признаков умышленного совершения преступления так, чтобы в норме закона были более четко сформулированы понятие умышленной вины и пределы основного для советского уголовного права деления умысла на прямой и косвенный.

Суммируя сказанное по этим вопросам выше, мы предлагаем для обсуждения следующую формулировку ст. 8 Основ уголовного законодательства Союза ССР и •союзных республик:

«Статья 8. Совершение преступления умышленно.

Преступление признается совершенным умышленно, если лицо совершило запрещенное уголовным законом деяние, сознавая общественно опасный характер своего действия или бездействия.

В случае, когда закон обусловливает уголовную ответственность наступлением определенных общественно опасных последствий преступного деяния, преступление признается совершенным умышленно, если лицо не только сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, но и предвидело его общественно опасные последствия и либо желало (прямой умысел), либо сознательно допускало (косвенный умысел) наступление этих последствий.

Если лицо, совершая общественно опасное деяние

(действие^ или бездействие), предвидело возможность нескольких общественно опасных последствий, с наступлением которых закон связывает уголовную ответственность, желала (прямой умысел) или сознательно допускало (косвенный умысел) наступление любого из них, оно несет ответственность за умышленное посягательство на причинение наиболее тяжкого из этих последствий в случае прямого умысла или за умышленное причинение фактически наступившего последствия – в случае косвенного умысла».

По мнению авторов, это (или подобное) определение восполнит пробелы закона, затрудняющие применение ст. 8 Основ к так называемым формальным преступлениям, упростит определение границ ответственности за совершение преступления с альтернативным умыслом. Оно вместе с тем прямо выражает невозможность (и ненужность) разграничения прямого и косвенного умысла при совершении преступлений, в составе которых нет определенных законом общественно опасных последствии деяния.

Наконец, учитывая соображения, высказанные в настоящей главе относительно психологического содержания аффектированного умысла, есть все основания придать ему в законе самостоятельное значение, как обстоятельству, смягчающему ответственность.

Было бы поэтому целесообразно разделить содержание п. 4 ст. 33 Основ на 2 отдельных пункта, указав, что «обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются:...

4) совершение преступления под влиянием внезапно возникшего сильного душевного волнения;

5) совершение преступления под влиянием неправомерных действий потерпевшего, если они не были спровоцированы виновным...».

Эти предложения, разумеется, рассматриваются авторами не в качестве окончательных формулировок, а как некоторое направление для совместных усилий научных и практических работников в области дальнейшего совершенствования уголовного законодательства.

Практическая важность научной работы в области теории и законодательного определения умысла и его видов достаточно очевидна.

Традиционные представления о формах вины при-

8 Заказ 5642 • ИЗ

надлежат к числу самых выдающихся исторических завоеваний юридической мысли. Они являются обобщением опыта многих поколений людей, живших в различных социальных условиях. Именно благодаря этим представлениям о психологической природе и юридическом значении субъективной стороны человеческого поведения было достигнуто современное понимание связи между основаниями и целями уголовной ответственности, между преступлением и наказанием.

Однако некоторые из этих представлений, выработанных ма стихийно-эмпирической основе, неизбежно стареют, становятся недостаточными.

В условиях развитого социалистического общества, когда неизмеримо возрастают значение и возможности сознательного, научно обоснованного регулирования социальных процессов, дальнейшее совершенствование научных основ всех отраслей советского права становится настоятельной необходимостью.

Так, эффективность борьбы с преступностью в значительной степени зависит от совершенствования принципов, 'институтов и норм социалистического права на основе новейших достижений .всего комплекса марксист-ско-ленинских общественных наук.

Применительно к рассматриваемой проблеме это означает не только необходимость использования новейших данных психологической .науки при конструировании законодательных определений различных видов умысла, но и важность проведения конкретных исследований субъективной стороны реально совершаемых преступлений, а равно практической деятельности судов по применению уголовного закона, доказыванию и юридической оценке видов умысла. Решение глубоких теоретических проблем советского права на основе конкретных социологических и социально-психологических исследований–не «дань моде», а основное направление и сущность развития марксистского, материалистического правоведения.

«все книги «к разделу «содержание Глав: 18 Главы: < 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. >

5rik.ru

Материалы для учебы и работы

ВИДЫ УМЫСЛА ПО СОВЕТСКОМУ УГОЛОВНОМУ ПРАВУ