ИЗ ЗАБЫТОГО ПРОШЛОГО

Криминалистика, создавшая научные методы раскрытия преступлений, возникла, как уже говорилось, в последней четверти XIX в. До этого времени «главным методом» служила пытка. Правда, формально она была отменена в начале XIX в. (1801 г.), но фактически в разных своих видах продолжала существовать до начала XX в.

В середине XIX в., накануне введения судебной реформы 1864 г., Министерство юстиции заинтересовалось: какое из орудий пытки более устрашает преступников – кнут или плеть? С запросом по этому поводу оно обратилось к губернским прокурорам, предупредив их при этом, что «настоящий вопрос и последствия оного, само собою разумеется, не должны подлежать ни малейшей огласке».1

Почти все полученные ответы говорили, что большее устрашение достигается с помощью кнута. Московский губернский стряпчий Орлов в своем ответе писал: «Имею честь ответствовать, что, по мнению моему, кнут для простонародия есть предмет действительно наводящий ужас и даже на самих преступников... Самое наказание кнутом гораздо жестче, ибо следы его на теле остаются неизгладимы и даже по прошествии нескольких лет жизни преступников, что видно из бывших примеров по уголовным делам при свидетельствовании беглых, на коих находились знаки прежнего телесного наказания, а палачи могли различать по тем следам наказания кнутом от наказания плетьми и другими орудиями»2.

Раскрытие преступлений в допетровские времена входило в обязанности губных старост, целовальников, воевод и других представителей местных властей. Центральными же органами сыска являлись Разбойный и Сыскной приказы. Однако наряду с этим существовала особая категория сыщиков, состоявшая

1   ЦГИА (Центральный государственный исторический архив) СССР. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 279. Л. 1.

2   Там же. Л. 3.

23

из дворян и детей боярских, освобожденных по тем или иным .причинам от ратной службы. Главным занятием их являлся сыск беглых крестьян, но наряду с этим на них нередко возлагался сыск по делам об убийствах, разбоях и других преступлениях.

Административными реформами Петра I были созданы специальные полицейские органы, на которые в числе других обязанностей возлагалось раскрытие преступлений. Но реформа не уничтожила сыщиков, они сохранились – одни в виде официальных должностных лиц полиции, другие в виде тайных агентов, которых позднее стали называть филерами. Деятельность их всегда отличалась жестокостью.

Исторические документы и воспоминания современников сохранили сведения о многих деталях сыска и о колоритных фигурах сыщиков XVIII – первой половины XIX в. К их числу следует прежде всего отнести русского Видока3 – Ваньку Каина. Личность Каина давно забыта, а между тем два с половиной столетия тому назад его имени пугались не только дети, но и взрослые жители Москвы.

Литературные источники, рассказывающие о Каине, немногочисленны. В первую очередь следует упомянуть документальную повесть Матвея• Комарова, изданную в 1779 г. под названием «История Ваньки Каина».hНа титульном листе книги в стиле лубочной литературы того времени пространно указывалось, что в ней содержится «обстоятельная и верная история российского славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина со всеми его сысками, розысками, сумасбродною свадьбою и разными забавными его песнями».4!

Достоверность повести автор подкреплял ссылкой на'то, что в 1775 г. он самолично встречался с Каином в Сыскном приказе, а в 1774 г. ему в руки попался список деяний, который, по мнению Комарова, «писан или самим Каином или другим кем по его объявлению». Сверх того, ему приходилось встречаться и говорить с людьми, которые Каина близко знали и поэтому о жизни и делах его «довольное имели сведение».

Интересный анализ сочинения Матвея Комарова, с литературоведческой его стороны, сделал В. Шкловский5. На основе изучения архивов Сыскного приказа, Полицейской канцелярии и других правительственных учреждений Москвы написал боль-

3   Франсуа Эжен Видок–'французский сыщик, биография которого во многом сходна с биографией Ваньки Каина. Имя Видока стало нарицательным и означает ловкого сыщика. Мемуары Видока в 20-х годах прошлого века были изданы в России. Выход их был отмечен в «Литературной газете» двумя заметками А. С. Пушкина. Существуют данные, что великого поэта интересовала личность и русского Видока – Ваньки Каина.

4   Комаров Матвей. Житель города Москвы. История Ваньки Каина. М., 1779.

5   Шкловский В. Матвей Комаров, житель города Москвы. Л., 1929.

24

шую статью «Ванька Каин» Г. В. Есипов6. По сведениям, собранным им, Иван Осипов, получивший впоследствии прозвание «Ванька Каин», родился в 1718 г. Он происходил из крестьян села Иванова Ростовского уезда. По достижении 13 лег его отправили в Москву в услужение к купцу Петру Филать-еву. Но здесь он вскоре начал заниматься мелкими кражами у хозяина и у соседей, а затем, по сговору с отставным матросом Петром Романовым, совершил и крупную кражу. Петр Романов имел прозвище «Камчатка», познакомился с ним Осипов в питейном доме. В последующие годы Камчатка был главным сообщником Каина.

Первую крупную кражу Каин совершил следующим образом: пробравшись ночью в помещение, где хранился денежный сундук Филатьева, он взломал его заранее припасенным инструментом. Выкрав находившиеся в сундуке деньги, Каин вышел к Камчатке, который поджидал его у ворот дома. Матвей Комаров сообщает, что, покидая дом Филатьева, Каин прибил к воротам бумагу, на которой было написано: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай у тебя черт, а не я» 7.

Каин и Камчатка решили уйти к Каменному мосту, под которым в те годы собирались ночами воры, бродяги и бесприютные люди. Пройти им предстояло через весь город, а на пути стояли караульные будки. Опасаясь, что стража может задержать их, Каин и Камчатка пустились на хитрость. Тут же совершили вторую кражу у проживавшего по соседству попа. Каин надел украденную рясу, а Камчатка полукафтан. Изображая священника и дьячка, спешащих к умирающему,, они благополучно добрались до цели. Пестрая компания, ютившаяся под Каменным мостом, приняла пришельцев радушно. Но приют оказался для них недолговременным. Уже на следующий день Ванька Каин был опознан и задержан одним из людей Филатьева. Хозяин приказал приковать беглеца к столбу, около которого на цепи сидел большой медведь. Кормить узника было запрещено, но кормившая медведя служанка нарушала приказание. Перепадали от нее Ваньке Каину куски хлеба, удавалось напоить его тайком и водой. Сжалившись над судьбой Каина, она шепнула ему, что в заброшенном колодце спрятан труп убитого солдата. Каин сразу сообразил, какую выгоду может извлечь из этой вести. Когда привели его к хозяину для наказания, он закричал: «Слово и дело государево». По существовавшему в те годы правилу произнесшего такие слова требовалось немедленно доставить в Тайную канцелярию. Подчиняясь этому правилу, Филатьев отправил Каина

8 Есипов Г. Ванька Каин//Осьмнадцатый век. Кн. 3. М., 1869. С. 280– 335.– В данном очерке нами использованы архивные материалы из этой статьи.

7 Комаров Матвей... История Ваньки Каина. С. 5.

25>

в московскую полицию, откуда после предварительного допроса его препроводили в Тайную канцелярию, находившуюся в селе Преображенском. Так как донос Каина подтвердился, он был освобожден.

Выйдя на свободу, Каин отыскал в немецкой слободе Камчатку и старых знакомых из-под Каменного моста. С ними и началась разбойничья жизнь Каина. Воровали и грабили в Москве, Макарьеве, Нижнем Новгороде и в других городах. Действовали то своей артелью, то вместе с разбойничьей шайкой атамана Михаила Зари.

К 1741 г. у Каина созрело желание поступить в сыщики, и с этим намерением он появился в Москве. Борьбу с преступностью в это время в Москве вели полиция и Сыскной приказ. О характере «борьбы» можно судить по такому случаю: в 1737 г. был задержан полицией крестьянин Боев, который нес курицу. На вопрос, что это за курица, задержанный ответил, что привез ее из своего села Бирева и несет для продажи. Полиция постановила: допросить его под кошками, не краденая ли курица и не было ли кого с ним в согласии, а если не повинится, то отдать его помещику с распискою8.

Еще более грозным для народа был Сыскной приказ, ведавший делами об убийствах, разбое и воровстве. Жестоким пыткам в нем ежегодно подвергались тысячи людей. 27 декабря 1741 г. в этот грозный приказ и явился Каин с челобитной, в которой говорилось: «... Сим о себе доношением приношу, что я забыл страх божий и смертный час и впал в немалое прегрешение. Будучи на Москве и в прочих городах во многих прошедших годах, мошенничествовал денно и ночно... А ныне я от оных непорядочных своих поступков, запамятовав страх божий и смертный час, и уничтожил, и желаю запретить ныне и впредь, как мне так и товарищам моим, которые со мною в тех погрешениях обще были, а кто именно товарищи и какого звания и чина люди, того я не знаю, а имена их объявляю при сем в реэстре» 9. В реестре значились 32 человека, в том числе и ближайший сподвижник Каина Петр Камчатка.

Каин просил принять его «доношение», а для сыску и поимки лиц, названных в реестре, предоставить в его распоряжение конвой. Просьба была удовлетворена. Уже в день подачи челобитной Каину дали 14 солдат и подьячего Петра Донского. Матвей Комаров сообщает, что в первую же ночь было поймано 103 человека, но архивные документы, бывшие в распоряжении Есипова, говорят о поимке 32 человек, в том числе старых друзей Каина: Чигова, Жузлы, Куваева, Криворотова, Семен-никова и других.

8   Е с и п о в Г. Ванька Каин. С. 287.

9   Там же. С. 303.

26

После этой операции Каина стали официально именовать доносителем Сыскного приказа.

В поиске воровских людей он часто обходил общественные места (торговые ряды и т. п.) и известные ему воровские притоны. За время с 28 декабря 1741 г. по ноябрь 1743 г. Каин задержал и представил в Сыскной приказ 109 мошенников, 37 воров, 50 становщиков, 60 покупщиков краденого, 42 беглых солдата. Сыскной приказ мог быть доволе(н деятельностью своего доносителя. Но, несмотря на успехи, Каину даже не возместили произведенных расходов. И он решил изменить тактику: завел дружбу со старыми соратниками по разбою, вошел в соглашение со служащими полиции и Сыскного приказа. Задержанных преступников Каин стал приводить не в Сыскной приказ, а вначале к себе домой. В зависимости от делаемых ему «приношений», преступники либо освобождались, либо после физической с ними расправы доставлялись в Сыскной приказ. Однако подобная тактика вызвала недовольство тех, кто попадал в руки Каина. Опасаясь недовольных, Каин прибегал к такому маневру: делал в Сенате заявление о том, что он, Каин, «в поимке воров и разбойников крайнейшее всегда старание прилагает... и для того он, Каин, с ними принужден знаться, под видом, дабы они в том от него потаены не были, а не имея с ними такого обхождения, таких злодеев, сыскивать не возможно. При том он, Каин, такое опасение имеет, что когда таковые злодеи по поимке где будут на него Каина о чем показывать, не^ приведен бы был по оговорам их к каковому истязанию» 10.

Сенат заявление Каина признал обоснованным, и в Сыскной приказ был направлен 3 октября 1744 г. указ, в котором говорилось: «ежели в том Приказе кто из содержащихся колодников или впредь пойманных злодеев будет на него Каина что показывать, того кроме важных дел не принимать и им, Каином, потому не следовать».11 Теперь Каин мог не опасаться, ибо неопределенное выражение в указе «кроме важных дел» давало подьячим основание вообще не давать хода доносам, поскольку они «не уразумели» их важности.

Расширение преступных операций заставляет Каина добиваться от Сената официального признания своей деятельности в качестве доносителя. Он вторично обращается в Сенат и указывает, что с 1741 г. им поймано более 500 воров и мошенников, но их еще много остается в Москве. В поимке же их ему нередко чинятся препятствия, так как он не имеет инструкции, которая обязывала бы оказывать ему всяческое содействие.

И на этот раз маневр удается. Сенат принимает решение, которое ставит Каина в исключительно благоприятные условия.

10  Там же. С. 311.

11  Там же. С. 312.

27

Он получает право брать под арест, кого вздумается. Полиция и военные команды обязываются помогать ему по первому требованию. В решении Сената говорилось: «Доносителю Каину для беспрепятственного в поиске и в поимке им воров и разбойников и других тому подобных злодеев дать из Правительствующего Сената с прочетом указ, в котором написать, что ежели где в Москве случай допустит ему, Каину, помянутых злодеев ловить и в той их поимке будет требовать от кого вспоможения, то в таком случае всякого чина и достоинства людям... в поимке тех злодеев чинить всякое вспоможение, дабы оные злодеи через такой его сыск вовсе могли быть искоренены... а ежели кто при поимке таких злодеев ему, доносителю Каину, по требованию его вспоможения не учинит и через то такие злодеи упущены и ко умножению их воровства повод подается и сыщется про то до-пряма, таковые, яко преступники, жестоко истязаны будут по указам без всякого упущения»12.

После получения из .Сената желаемой «инструкции» Каин стал действовать еще смелее. Ближайшими его помощниками в это время были крестьяне: Федор Парыгин и Тарас Федоров. Вместе с ними под предлогом борьбы с раскольниками он явился в дом богатого крестьянина Еремея Иванова, побил хозяина, отобрал наличные деньги, ценные вещи, увел с собой племянницу крестьянина, а в доме Иванова оставил воинский караул. Получив на следующий день от Иванова «приношение» в 20 р., Каин освободил задержанную женщину, но расчеты его на этот раз не оправдались. Иванов и присутствовавший при передаче «приношения» владелец харчевни подали в Тайную канцелярию донос на Каина, Парыгина и Федорова. Все трое были арестованы. Под пыткой двое последних сознались в творившихся совместно с Каином преступлениях. Им вырезали ноздри, после чего Парыгина сослали в Сибирь, а Федорова в Оренбург. Доноситель Каин был «нещадно бит плетьми». Кроме этого решено было установить за ним «наблюдатель-етво».

В 1748 г. Москву постигло бедствие – ежедневно возникали крупные пожары. Только за четыре дня мая огнем было истреблено 1883 дома. Во время пожаров участились грабежи и разбои. В Москву прибыл генерал-майор Ушаков с чрезвычайными полномочиями, в город были введены войска. Каин в это время стал действовать осмотрительнее. Из желания поднять свой авторитет перед властями он 8 августа 1748 г. поймал своего первого друга и наставника Камчатку, который под пыткой рассказал о всех своих похождениях с Каином. Камчатку наказали кнутом и сослали в Оренбург на вечную работу.

'* Там же. С. 312–313. 28

Каин, однако, просчитался и на этот раз. Поимка Камчатки и выдача его в руки властей привела к потере доверия не только среди преступного мира, но и среди чиновников полиции и Сыскного приказа. Все стали опасаться Каина. Пошли слухи об его участии в городских грабежах. Скоро «карьера»' Каина закончилась. Произошло это в результате похищения пятнадцатилетней дочери солдата Коломенского полка Федора Зевакина. Отец девочки подал на Каина жалобу, которая попала в руки генерал-полицмейстера Татищева. Не обращая внимания на охранявшие Каина указы Сената, Татищев приказал арестовать его..

Надежды Каина на связи с полицией не оправдались. Не помог и испытанный ранее способ прокричать «слово и дело». В Тайной канцелярии он сознался, что сделал это из-за страха смерти. По существовавшему тогда порядку был за это «бит нещадно плетьми» и возвращен в полицеймейстерскую канцелярию. Весть об аресте Каина широко распространилась по Москве, и к Татищеву посыпались доносы на его преступления.

На допросах Каин подробно рассказал о своих темных делах, о всех своих похождениях, не пощадив при этом чиновников полиции и Сыскного приказа, прикрывавших за взятки его похождения.

Татищев доложил императрице Елизавете Петровне, что в сообщничестве с Каином оказались сотрудники полиции, Сыскного приказа, Раскольничьей комиссии и Сенатской конторы, и предложил создать по делу особую следственную комиссию. Комиссия была образована и вела расследование дела Каина до 1753 г. Было установлено, что в сообщничестве с ним находились: члены Сыскного приказа Сытин и Непеин, советник полиции Воейков и многие другие более мелкие чиновники. Следствие сопровождалось бесконечными допросами и пытками. Документы свидетельствуют о том, что пытки, начинавшиеся в полночь, нередко заканчивались лишь в полдень.

Закончить расследование комиссии не удалось – в июле 1753 г. она была упразднена. Дело было передано Сенатом в Сыскной приказ, в котором к этому времени уже не оставалось людей, подозревавшихся в сообщничестве с Каином. Расследование здесь тянулось еще более двух лет. Только в июне 1755 г. был вынесен приговор, которым Каин приговаривался к смертной казни. Прошел, однако, почти год до окончательного решения его судьбы. По указу Сената смертная казнь была заменена наказанием кнутом и ссылкой «в тяжкую работу». Предварительно у Каина 'были вырваны ноздри, а на лоб и на щеки наложены клейма.

Так завершилась судьба русского Видока–Ваньки Каина.

Долгие годы сохранялись в народной памяти имена москов-

29

ских сыщиков Яковлева и Хотинского. По свидетельству современников, одного упоминания фамилии сыщика Яковлева страшились, а личное его появление приводило в ужас.

По ночам Яковлев обходил московские притоны нищеты, разгула и преступлений. Обычно при этом он гримировался, надевал парик, прицеплял бороду, рядился в рубище и т. д. Подобные походы позволяли ему узнать преступный мир Москвы. Но не этим путем удавалось ему выявлять преступные шайки. Яковлеву служили подручные, которых он вербовал в среде преступников. Этих людей в народе называли ищейками. Они или сами занимались воровством, или скупали краденое. Вступая в воровскую шайку, ищейки наводили ее участников на преступление, а затем за щедрое вознаграждение выдавали их Яковлеву.

Допросы, проводимые Яковлевым, часто не способны были выдержать даже физически сильные люди. Добиваясь признания, считавшегося «царицей доказательств», Яковлев не останавливался перед самыми жестокими истязаниями. Вот как описывались методы его допросов в журнале «Современник»: «К несчастью, бывало много таких примеров, что невинно подозреваемые сознавались в тех преступлениях, к которым они не были причастны... Многие из таких несчастных, на которых падали несправедливые подозрения в преступлениях, побывав на допросах Яковлева, во всю свою остальную жизнь носили знаки увечья или преждевременно отправлялись на вечный покой» 13.

Любопытно, что полицейское начальство высоко ценило деятельность Яковлева. Он был награжден всеми орденами, какие мог иметь по чину коллежский советник.

Не менее колоритной фигурой был другой московский сыщик– пристав Хотинский. Вот что писал о нем в 1916 г. журнал «Исторический Вестник»: «У Хотинского в его служебном кабинете стоял большой письменный стол, покрытый доходившей до пола суконной скатертью. Всех арестованных Хотинский обыкновенно встречал в юпитерской позе, сидя перед столом. Вор впускался в кабинет и подходил к самому столу, а конвоирующие его солдаты оставались у двери, карауля его. Арестант начинал с того, что бросался на колени. – А!.. Ты опять попался, такой-сякой! •– громко восклицал пристав, варьируя свой привет, смотря по тому, действительно ли уже знакомый вор перед глазами, или это было для него «новое знакомство».– Я тебе покажу, как воровством заниматься!..

Вор молча кланялся в ноги приставу, причем тихонько подбрасывал под стол то или другое приношение, смотря по обстоятельствам. Это были или золотые часы, или цепочка, или

13 Халютин Л. Московский сыщик Яковлев//Современник. 1859. Т. 75. С. 79.       ;

30

кольцо, или прямо деньги, причем последние клались так, чтобы приставу была видна стоимость положенной ассигнации.

Исполнив это, вор поднимался с колен и, выпрямляясь, громко произносил: –Помилуйте!..

Хотинский, как бы поправляя сбившуюся скатерть, заглядывал под стол и, находя оставленное там приношение несогласным с испрашиваемой милостью и совершенным проступком, топал ногами и кричал:

–• Помиловать?.. Нет, голубчик! Вот вы у меня где сидите!..

Он нагибал голову и проводил рукой по своей толстой, как у вола, шее.

– Давно уж я до вас добираюсь!.. Давно собираюсь я примерно проучить вас всех!..

Вор, выслушав эту нотацию, вынимает из кармана подобие носового платка и, делая вид, что плачет, ловко вывертывает из него то, что ему на ту минуту полагалось, и, вновь опускаясь на колени и лбом касаясь пола, присоединяет к ранее положенному возмездию еще малую толику...

Бывали случаи, когда земных поклонов приходилось класть по два и по три...» и.

Как и Яковлев, Хотинский знал наперечет все воровские притоны, всех крупных и мелких московских воров, что позволяло вести успешный сыск в случаях, когда ему это было выгодно.

Одним из таких случаев явилась кража, совершенная у приехавшего в Москву министра внутренних дел Тимашева. Во время пребывания в Успенском соборе в Кремле у него украли кошелек и золотой портсигар с бриллиантовой монограммой. Розыск поручили Хотинскому, который немедленно направился в деревню Большие Котлы, находившуюся за Серпуховской заставой. В те годы она чуть ли не сплошь была заселена ворами. Остановившись в трактире и выяснив, что накануне в соборе «работали» Николай-цыган и Егор-истопник, Хотинский приказал привести к нему одного из них. Привели Николая-цыгана. «Ты меня хорошо знаешь, – заявил ему пристав, – за мной не пропадет. Через два часа верни украденное. Не вернешь... раскаешься».

Ровно через два часа пустой кошелек и золотой портсигар были доставлены Хотинскому. Министр остался доволен московской полицией, заявив: «...Она работает лучше лондонской полиции, которая считается образцовой».

По свидетельству современников, Хотинский оставил семье весьма значительное состояние Впрочем, еще более крупное состояние, оценивавшееся в 200 тыс. р., оставил после себя

14 С о к о л о в а А. И. Московская сыскная полиция былых годов//Исто-рический вестник. 1916. № 1. С. 185.

31

пристав Поляков, которого москвичи считали настоящим мастером сыска. Характерно, что Поляков был малограмотным человеком, за свою долголетнюю полицейскую службу он не написал ни одной бумаги, не составил ни одного протокола. Всей письменной «частью» у него ведал опытный письмоводитель. Поляков, разумеется, делился с ним своими «небезгрешными доходами».

Учеником Полякова был сыщик Шидловский, занимавшийся преимущественно сыском по делам о крупных кражах, растратах и подлогах. По сколоченному капиталу Шидловский превзошел своего учителя, он «вынес из службы» более 400 тыс. р.

В Петербурге «королем» сыщиков называли Путилина. Его имя имеет широкую литературную известность, созданную собственными его записками и воспоминаниями15, а также талантливым очерком о нем А. Ф. Кони 16.

В очерке Кони рисует Путилина человеком чрезвычайно даровитым, наделенным необыкновенно тонким вниманием и чрезвычайной наблюдательностью, особым чутьем, соединенным со спокойной сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым добродушием.

В качестве прим'ера розыскного искусства Путилина в очерке приводится дело об убийстве в Александро-Невской лавре в Петербурге иеромонаха Иллариона. Сама по себе фабула этого дела не отличалась сложностью. Иеромонах Илларион был убит в своей келье с целью ограбления. Уже в ходе осмотра места преступления возникла версия о том, что убийство совершено кем-либо из бывших послушников монастыря, но оставалось неясным – кем именно? Ответ на этот вопрос помогли найти пятна крови, обнаруженные на белье, лежавшем в комоде. Отыскивая деньги, преступник перевернул дюжину полотенец и на каждом из них оставил снизу пятно крови. Расположение их говорило о кровотечении из правой руки убийцы. По этому признаку Путилин и организовал поиски преступника.

Уже на следующий день утром агент сыскного управления арестовал убийцу в трактире на станции Окуловка. Им оказался бывший послушник лавры Иван Михайлов. Ладонь правой руки у него действительно была поранена. Вместе с ним был арестован его брат Федор Михайлов. У обоих были обнаружены похищенные при убийстве ценности. Следствие, однако, установило, что убийство Иван Михайлов совершил без участия брата 17.

15  Путилин И. Д. 40 лет среди убийц и грабителей. Т. 1–2. М., 1916.

16  Кони А Ф Иван Дмитриевич Путилин//Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. М, 1916. С. 92–98.

17  Пути лин И. Д. Записки. СПб., 1904.

32

А. Ф. Кони не упоминает о деятельности Путилина в качестве политического сыщика, хотя именно она определила его служебную карьеру, позволив подняться от должности младшего помощника квартального надзирателя Толкучего рынка до поста начальника управления Петербургской сыскной полиции.

Ни происхождение, ни образование не могли сулить ему такую карьеру. По происхождению Путилин являлся сыном мелкого провинциального чиновника, а образование его, по образному выражению И. Ф. Горбунова, было покрыто «мраком неизвестности». Правда, биографы сообщают, что в детстве Путилин окончил в Новом Осколе уездное училище, а по приезде в столицу сдал экзамен при Петербургском университете за курс гимназии. Соответствовало ли это действительности, мы не знаем. Во всяком случае образованием он не блистал.

Отмечая упомянутый пробел в очерке А. Ф. Кони, мы вовсе не хотим поставить это в вину автору. Он просто не знал о деятельности Путилина в качестве тайного политического сыщика. Эта сторона его жизни была раскрыта лишь после того, как революция сделала доступными для исследователей секретные архивы полиции и III отделения.

Впрочем, задатки фальсификатора Путилин проявил и в уголовном сыске, на самом раннем этапе своей деятельности. Достаточно напомнить приведенный А. Ф. Кони рассказ Путилина о том, как производилось расследование по делу о краже серебряного сервиза у французского посла герцога Монтебелло.

Мы не будем воспроизводить все детали, содержащиеся в очерке. Передадим лишь суть дела: разыскать украденный сервиз обычными для полиции методами или обращением к ворам не удалось. Произведя между собою сыск, воры се'рвиза не нашли. После этого частный пристав Шерстобитов и его помощник Путилин решились совершить подлог. По сохранившимся рисункам изготовили у ювелира аналогичный оервиз, который и доставили в посольство. Подлог не только не помог, но поставил Шерстобитова и Путилина в еще более затруднительное положение, так как пропавший сервиз нашелся. Оказалось, что он был сдан в заклад камердинером посла. В поисках выхода из создавшегося положения пристав и его помощник пошли на явное преступление: один из сервизов решено было выкрасть из посольства. Чтобы это сделать без риска, знакомый купец устроил «именины», на которые пригласил всю прислугу французского посольства. Сам посол в это время находился на охоте. Пользуясь отсутствием прислуги, «свой человек» для полиции Яша-вор проник в здание посольства и выкраденный оттуда сервиз доставил частному приставу.

Подобные методы Путилин впоследствии перенес и в политический сыск, которым стал заниматься в конце 50-х годов прошлого века. Особенно гнусную роль играл он в судьбе

33

великого русского революционного демократа Н. Г. Чернышевского.

Расскажем теперь о трех уголовных делах, привлекших во второй половине прошлого века широкое внимание русской общественности: по обвинению Мироновича в убийстве Сарры Беккер (Петербург); по обвинению братьев Скитских в убийстве Комарова (Полтава); по обвинению Тальма в убийстве Болдыревой и Савиновой (Пенза). Их объединяет не только характер совершенных преступлений, но и укрепившаяся за ними слава «загадочных дел». Как сами дела, так и деятельность следователей, судей и экспертов, занимавшихся ими, подверглись в свое время всестороннему обсуждению в печати.18 Для этого имелись достаточные причины. Каждое из дел длительное время расследовалось и неоднократно рассматривалось в различных судебных инстанциях вплоть до Правительствующего сената. Однако, несмотря на это, истину о действительных обстоятельствах преступлений и о виновных мы не знаем с полной достоверностью и сегодня.

Убийство 14-летней девочки Сарры Беккер произошло в 1883 г. Утром 28 августа ее труп был обнаружен в помещении кассы ссуд, находившейся на Невском проспекте. Владельцем кассы являлся Миронович, а отец убитой девочки служил у него приказчиком. Проживавшая вместе с отцом Сарра помогала ему как по хозяйству, так и в исполнении служебных обязанностей. В ночь убийства Сарра оставалась в кассе одна, так как отец уезжал к семье в Сестрорецк.

Прибывшие для осмотра места происшествия и трупа следственные власти сразу же пришли к выводу о совершении двойного преступления: изнасилования и убийства. Основанием к этому послужила поза трупа. Убитая лежала в задней полутемной комнате на кресле с раздвинутыми ногами и задранной юбкой. Подозрение в совершении преступления тут же пало на хозяина ссудной кассы Мироновича. Возникшее подозрение еще более укрепилось «уликами поведения», так как Миронович отказался войти в комнату, в которой находился труп.

Возникшие в самом начале осмотра места происшествия версии о мотиве преступления и его виновнике предопределили все начальные шаги по расследованию убийства, в особенности же целенаправленность осмотра места происшествия. Считая преступление раскрытым, следственные власти не провели тщательного исследования места совершения преступления. Более того, они проявили в процессе осмотра небрежность, возможно,

18 Андреевский С. А. Защитительные речи. СПб., 1891 (обвинительный акт и речь С. А. Андреевского в защиту Мироновича); Михайлов К. Н. Следствие, прокуратура и защита в деле братьев Скитских. СПб., 1900; Дело А. Тальма в Правительственном сенате//Журнал Министерства юстиции. 1901. № 3.

34

роковым образом повлиявшую на установление истины по делу. Найденный в руке убитой клок волос оказался утерянным.

Миронович с самого начала отрицал свою виновность. Выдвинутая против него версия пошатнулась после того, как отпал приписывавшийся ему мотив убийства. Судебно-медицинская экспертиза пришла к заключению, что Беккер изнасилованию не подвергалась. Было исключено и предположение о попытке к изнасилованию. В конечном итоге Миронович оказался оправданным.

Не более сложной была фабула и второго дела. Летом 1897 г. в дачной местности вблизи Полтавы был обнаружен труп секретаря Полтавской консистории Комарова. Убийство было совершено в полуверсте от дачи, где убитый проживал вместе с женой.

Осматривая место происшествия, следственные власти нашли фуражку, принадлежавшую сторожу консистории, веревку, накинутую на шею убитого, кусочки колбасы и некоторые другие, так называемые «лишние» предметы. Фуражка была сразу же расценена как лжеулика, подброшенная преступниками с целью «запутать следы». Вместе с тем она связывала в глазах следственных властей преступление с консисторией, в которой служил убитый. Они решили, что убийцу следует искать только среди работников консистории. В отношении владельца фуражки имелось бесспорное алиби. Подозрение в совершении убийства пало на братьев Скитских, один из которых, как было известно, находился в неприязненных отношениях с убитым. Как и в деле Мироновича, обратили внимание на «улики поведения» обвиняемых, в частности на то, что главный обвиняемый Степан Скитский не пошел вместе с другими служащими консистории на поиски пропавшего Комарова.

Осмотр места происшествия и трупа был и в этом случае проведен с большими упущениями, которые впоследствии пришлось исправлять дополнительными осмотрами; их проводили не только следственные органы, но даже представители печати и защитники, выступавшие по делу. Дело по обвинению Скитских было прекращено высшей судебной инстанцией.

Фабула третьего из названных нами дел также не отличается какими-либо необычными особенностями. Тальма в 1895г. был осужден за убийство Болдыревой и ее служанки Савиновой, совершенное им с целью ограбления. Прибыв на место преступления, следственные власти нашли открытой наружную дверь квартиры Болдыревой. Убийство произошло поздно вечером, и поэтому, зная Болдыреву как женщину весьма осторожную, сразу же построили версию: убийство совершено лицом, близко знакомым с убитой, ибо незнакомому человеку Дверь в позднее время не была бы открыта. И в этом деле , сыграли свою роль «улики поведения». Иван Карпов, прожи-

35

вавший в одном дворе с Болдыревой и Тальма, утверждал, что, выбежав из своего дома и еще не зная о происшествии, Тальма кричал: «Боже мой, их зарезали».

Осмотр места происшествия, как и в предыдущих двух случаях, проводился поверхностно. Приход убийцы в квартиру Болдыревой обычным путем, т. е. через дверь, казался следователю настолько очевидным, что иные возможные пути проникновения в квартиру были оставлены без внимания и изучения. Не были, в частности, надлежащим образом исследованы окна, хотя проникновение через них не исключалось, так как квартира была расположена на первом этаже.

Тальма с самого начала не пр-изнавал себя виновным в убийстве, но, невзирая на это, ему был вынесен обвинительный приговор. Лишь по истечении 5 лет, в течение которых осужденный находился на каторге, выяснилась его невиновность. Действительным убийцей оказался Александр Карпов – сын лжесвидетеля Ивана Карпова, изобличавшего Тальма «уликами поведения». По признанию убийцы, он проник в квартиру не через дверь, а через окно в спальне Болдыревой, в котором предварительно ему удалось открыть форточку. Были найдены и ценности, похищенные Карповым.

Каждое из приведенных дел по-своему поучительно, но общей для них ахиллесовой пятой явилось пренебрежение к такому следственному действию, как осмотр места происшествия. Именно оно привело к «загадочности», а не сами преступления, загадки возникали в силу поведения тех, кто расследовал дела.

До судебной реформы 1864 г. признание обвиняемого считалось лучшим доказательством и для его получения пользовались любыми средствами, на объективное исследование обстановки места происшествия необходимого внимания не обращали. Нескоро научились проводить осмотры и после того, как они заняли ведущее место в расследовании преступлений.

Во всех рассмотренных делах осмотры места происшествия проводились без соблюдения правил научной методики обнаружения и исследования доказательств. В каждом из них значение ключа к раскрытию тайны преступления ошибочно придавалось изолированным фактам и явлениям, отдельным предметам. В деле Мироновича такой «ключ» увидели в позе трупа, в деле Скитских им посчитали фуражку, подброшенную преступником, в деле Тальма решающее значение придали факту обнаружения открытых дверей в квартире потерпевших. Иначе говоря, из общей обстановки были «вырваны» единичные факты, которые и положили в основу версий о событии преступления и виновных лицах. Конечно, и этим путем удается иногда прийти к истине, но это бывает случайно.

Чтобы путь раскрытия преступления был верным, факты должны браться все без исключения. Только на основе их со-

36

вокупности, с учетом взаимосвязей и взаимозависимости, можно сделать выводы, соответствующие объективной действительности.

В заключение очерка о забытом прошлом рассмотрим два уголовных дела, к раскрытию тайны которых были привлечены сведущие лица. Экспертизы по этим делам с полным основанием могут быть названы историческими.

В первом деле в роли судебного эксперта выступила великая русская актриса М. Н. Ермолова. Она была привлечена к расследованию уголовного дела, пожалуй, чуть ли не самого громкого в Москве последней четверти XIX в. В качестве обвиняемого фигурировал известный в те годы московский нотариус Назаров, а в качестве потерпевшей – секретарь редакции журнала «Зритель» Е. А. Черемнова.

Преступление произошло 28 декабря 1882 г. Этот день для Черемновой не был обычным, она впервые в жизни пробовала свои силы на театральной сцене – выступала в клубном московском Немчиновском театре в пьесе Соллогуба «Сотрудники». Несмотря на небольшую роль, дебют ее оказался успешным, зрители отнеслись к ней одобрительно. Хотя Черемнова после спектакля была сильно утомлена, она чувствовала себя счастливой.

Во время спектакля Черемнова познакомилась с Назаровым, пригласившим ее отметить успех дебюта ужином я «Эрмитаже» в кругу друзей. Приглашение было принято, ей казалось приятным завершить вечер среди приятелей и знакомых. Однако Назаров обманул Черемнову, никто из друзей не поехал ужинать, а сам ужин состоялся не в ресторане, а в отдельном номере гостиницы «Эрмитаж», пользовавшейся далеко не лучшей славой. К тому же, как выяснилось впоследствии, номер гостиницы был заранее окурен каким-то наркотическим веществом. Умышленно заманенная в ловушку, Черемнова оказалась по существу в беспомощном состоянии. Воспользовавшись этим, Назаров совершил над нею насилие.

Потерпевшая попыталась привлечь Назарова к ответственности, но это ей не удалось. Назаров отрицал элемент насилия, утверждал, что состояние Черемновой не было таким беспомощным, каким она его рисует. Между тем событие в гостинице «Эрмитаж» повлияло на ее службу в журнале «Зритель»: Черемнова вынуждена была ее оставить.

Финал этой истории наступил в ночь с 5 на 6 мая 1883 г. Черемнова выстрелом из револьвера покончила жизнь самоубийством на каменных ступенях террасы одной из московских церквей.

Расследование дела поручили следователю Московского окружного суда по важнейшим делам Сахарову. На этот раз преступление Назарова было исследовано глубоко и всесторонне. Достаточно заметить, что составленное следователем по-

37

становление о привлечении Назарова к уголовной ответственности составляло 287 страниц.

Основной вопрос, стоявший перед следователем, заключался в том, кому следует поверить: Назарову или Черемновой? Получение ответа на него затруднялось тем, что Черемновой уже не было в живых, а Назаров продолжал утверждать, что насилия он не совершал. Каких-либо внешних следов события в гостинице установить уже было нельзя – с тех пор прошло значительное время.

Сахаров решил прибегнуть к исследованию внутреннего состояния Черемновой в день преступления. С этой целью он решил допросить в качестве сведущих лиц актрис. В вынесенном по этому поводу постановлении говорилось: «1884 года, 24 января, судебный следователь Московского окружного суда по важнейшим делам Сахаров, рассмотрев настоящее дело, нашел, что одной из существенных причин, обусловивших возможность Назарову овладеть Е. А. Черемновою в номерах «Эрмитажа», она ставит крайний упадок физических своих сил вследствие волнений, парализовавших нервную систему ее как в период ожидания момента первого выступления на сцену, так и в самый этот момент.

Хотя не подлежит никакому сомнению тот психический факт, что продолжительное и притом напряженное ожидание важного или резкого момента в жизни, напрягая нервную систему, производит затем соответственный упадок сил организма, и поэтому приведенное показание Е. А. Черемновой об упадке ее физических сил по поводу ожидания спектакля, и потом вследствие самого спектакля, представляется вполне вероятным, но, так как означенный психический факт, несмотря на общеизвестность его, должен быть в данном случае констатирован удостоверением лиц, находившихся в одинаковом с Е. А. Черемновою психическом положении, что в видах установления вопроса о воздействии первого сценического дебюта на нервную систему, судебный следователь постановил: допросить о том артисток императорского московского театра М. Н. Ермолову и частного театра Лентовского А. Я. Глама-Мещерскую как лиц, коим по своим летам не утративших еще, вероятно, воспоминаний о впечатлениях -их первых сценических дебютов».19

М. Н. Ермолова была допрошена следователем Сахаровым 1 февраля 1884 г. Ее показания записаны в протоколе так: «Я, Мария Николаевна, по мужу Шубинская, а по театру Ермолова; артистка императорских московских театров; живу на Большой Молчановке, в д. Охотниковой; 30 лет; православная, Елизавету Александровну Черемнову и нотариуса Наза-

19 РО ИРЛИ (Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР). Ф. 134. Оп. 4. Д. 241. Л. 12.

38

рова не знаю и ни в каких особых отношениях с ними не нахожусь. Несмотря на то, что на сцене выступила я в первый раз в то время, когда мне было 16 лет только20 и что с того времени прошло так много лет, тем не менее я живо помню мой первый дебют и его впечатления. Я помню, ожидания этого рокового в моей жизни момента так волновали меня, скажу больше – так страшили меня, что были моменты, когда я готова была даже отказаться от появления на сцену; таким ужасным мне представлялся этот момент! Затем, помню также и то, что когда спектакль кончился, я вернулась домой в сильном изнеможении как вследствие пережитых волнений, так и вследствие сравнительно продолжительного пребывания на ногах, в движении, во время самого спектакля От этих волнений и наступающей затем крайней усталости, особенно в тех случаях, когда приходится исполнять ответственную роль, я не могу освободиться и теперь, когда достаточно освоилась уже со сценой».21

Еще более развернутое показание дала А. Я. Глам а-Мещерская. В протоколе ее допроса от 26 января 1884 г. читаем: «Я, Александра Яковлевна, по мужу Глама, а по театру Мещерская, жена потомственного дворянина, драматическая артистка театра Лентовского, живу против Александровского сада, в меблированных комнатах «Кремль», 28 лет; Елизавету Александровну Черемнову и нотариуса Назарова не знаю и ни в каких особых отношениях с ними не состою.

Для артистки вообще, а для нервной и впечатлительной тем более, первый сценический дебют составляет до того важное событие в ее жизни, что не забывается никогда. Оно памятно и как первый шаг на новом для нее сценическом поприще, и в особенности по тем впечатлениям, которыя волнуют ее при этом. Волнения эти, начинаясь с первого же момента, как только артистка решилась выступить на сцену, преследуют ее, постепенно возрастая, вплоть до самого акта выступления на сцену, и чем этот период продолжительнее, тем большее томление душевное испытывает артистка. Нервная система ея за это время напрягается до такой крайней степени, что когда оканчивается спектакль, в котором она участвовала,– все физические силы ея совершенно оставляют ее. Я живо помню, что когда, после первого появления моего на сцену, приехала я домой, – все предшествовавшие ожидания этого момента и волнения до того потрясли организм мой, что разрешились страшным нервным припадком, вследствие полного упадка сил. Я вернулась без сил, без ног, без голоса, с весь-

20   30 января 1870 г. М. Н. Ермолова выступила в роли Эмилии в пьесе Лессинга «Эмилия Галотти», заменяя заболевшую Г. Н. Федотову, и имела большой успех.

21   РО ИРЛИ. Ф. 134. Оп. 4. Д. 241. Л. 10–11.

39

ма слабым сознанием, словом, совсем больная, и мне нужно было некоторое время, чтобы силы снова вернулись ко мне. Если же ко всем этим волнениям прибавить танцы после спектакля, а к ним прибавить еще реакцию, которая, говорят, следует за возбуждением нервной системы вином, выпитым хотя и в незначительном количестве, что я, впрочем, не испытала сама, то я вполне понимаю, как ничтожны были физические силы той бедной особы, о которой вы говорите, для борьбы с напавшим на нее молодым и крепким мужчиной».22

Оценивая значение показаний М. Н. Ермоловой и А. Я. Гла-ма-Мещерской, следователь Сахаров в постановлении от 23 декабря 1884 г. о привлечении Назарова к уголовной ответственности писал: «...Следствие с полным доверием могло бы принять на веру и ту часть объяснений Е. А. Черемновой, где она говорит, что одной из существенных причин, обусловивших Назарову возможность овладеть ею, был крайний упадок физических сил ея вследствие волнений, парализовавших нервную ея систему как в период ожидания момента первого выступления на сцену, так и в самый этот момент. Но следствие признало нужным теоретическую возможность этого психического факта проверить и констатировать удостоверением лиц, находившихся в одинаковом с Е. А. Черемновой психическом положении, и обратилось за помощью в данном вопросе к известным в Москве драматическим артисткам частного театра А. Я. Гламе-Мещерской и императорских театров М. Н. Ермоловой».

Воспроизведя вслед за этим содержание показаний А. Я. Гла-ма-Мещерской, следователь Сахаров замечает: «Но г. Глама-Мещерская, по наблюдениям судебного следователя, человек крайне нервный, при том на сцене она сравнительно недавно (7 лет) и вступила на нее не из театрального мира, поэтому могло быть весьма естественно, что первый дебют таким потрясающим образом повлиял на нервную ея систему. Но вот что говорит М. Н. Ермолова, человек, видимо, спокойный, ровный, с крепкими нервами, вышедший из театрального мира, едва ли не рожденный на сцене и подвизающийся на ней более 15 лет, и потому имевшей вое данные освоиться со всеми впечатлениями, со всеми волнениями своего положения». Воспроизведя далее показания М. Н. Ермоловой, следователь замечает: «Стало быть, так остры, так жгучи впечатления первого дебюта артистки, когда одна не в силах забыть их через семь лет, а другая через пятнадцать! По показаниям Г-ж Ермоловой и Гламы-Мещерской выходит, что волнений одного лишь дебюта достаточно для того, чтобы довести артистку до полнейшего изнеможения, до невозможности бороться ~ Другой превосходящей физической силой. А следствие знает,

22 Там же. Л. 8–9. 40

что у Е. А. Черемновой 28 декабря разом было несколько причин дойти до такого состояния».23

В жалобе, поданной в Московский окружной суд 17 сентября 1884 г. по поводу действий следователя, Назаров писал: «...Не могу обойти молчанием также и произведенную следователем Сахаровым беспримерную в судебной практике психолого-драматическую экспертизу впечатлений, для каковой цели им были приглашены артистки: М. Н. Ермолова и г-жа Глама-Мещерская. Подобная эксцентрическо-артистическая экспертиза впечатлений могла показать только одно – глумление со стороны следователя над правосудием и желанием его, во чтобы ни стало, обвинить меня в таком деянии, которого я никогда не совершал».24

В своем отзыве на поданную жалобу следователь Сахаров объяснял: «...Все, что я имел честь сказать здесь по поводу рассуждений Назарова о ненадобности моих исследований нравственной его стороны, сполна можно сказать и по поводу его рассуждения относительно производства мною какой-то психолого-драматической эксцентрическо-артистической экспертизы впечатлений, с присовокуплением разве только того, что подобной бессмысленной экспертизы я никогда не производил.

По делу Назарова я действительно вызывал артисток Ермолову и Гламу-Мещерскую, и показания их дали следствию блестящие результаты, гибельные для Назарова, но: во-1-х, поставленный им вопрос серьезней и глубже того, чем как легкомысленно смотрит на него Назаров, а во 2-х, он, как и все другие вопросы следственного производства о нем, вызван не желанием обвинить его, а обусловливается внутренней необходимостью общего вопроса об условиях совершения им изнасилования Е. А. Черемновой, и я сделал бы непоправимую, непростительную погрешность как против Е. А. Черемновой, так и против Назарова, если бы не произвел подобной экспертизы».25

И все же указом Московской судебной палаты от 15 декабря 1885 г. допрос М. Н. Ермоловой и А. Я. Глама-Мещерской был признан ошибочным. В указе говорилось: «Следователь неправильно допросил артисток Ермолову и Гламу-Мещерскую в качестве сведущих лиц, так как то обстоятельство, для разъяснения которого они были призваны к следствию, никаких специальных для уразумения его сведений не требует и во всяком случае скорее относится к кругу деятельности врачей-психиатров (325 и 326 ст. Уст. Уг. судопр. Изд. 1883 г.), а потому следственное действие это подлежит отмене. По всем сим основаниям, Судебная Палата определила: «признать по-

23     ГИАМО (Государственный исторический архив Московской области). Ф. 142. Оп. 3. Д. 51. Л. 245–247.

24    Там же. Оп. 19. Д. 34 Л. 171. 25 Там же. Л. 200.

41

становление судебного следователя от 24 января 1884 г. о допросе Гламы-Мещерской и Ермоловой и протокола допроса их 26 того же января (т. III, стр. 54–58) недействительными».26

Проведенная следователем экспертиза вызывала различное к себе отношение в среде юристов. У нее были сторонники, но большинство все же оказалось противниками. Вот что писал о ней известный русский юрист А. Ф. Кони: «Нельзя отказать такой экспертизе в оригинальности и не признать ее интересной. Но более чем сомнительно считать ее приемлемою вообще и в качестве судебного доказательства в особенности».27 Аргументируя свою точку зрения, А. Ф. Кони указывал, что обе артистки являлись не более чем свидетельницами своих собственных чувств; о том, что происходило в душе и организме другого человека, они сказать не могли, а если говорили, то гадательно. При таком положении их объяснения не могут служить точному уразумению того обстоятельства, для разъяснения которого они делались.

Экспертизы М. Н. Ермоловой и А. Я. Гламы-Мещерской в деле Назарова роли не сыграли. И все же очи имеют историческое значение, так как доказали необходимость психологической экспертизы, без которой порой трудно установить истину в тех или иных важных обстоятельствах уголовного дела. Не случайно и в деле Назарова такая экспертиза в конце концов появилась. Правда, не открыто, не фициально. Она нашла себе место в заключении, которое давал на суде один из виднейших представителей отечественной судебной медицины последней четверти XIX в. – профессор Московского университета И. И. Нейдинг. В результате предпринятой им «психологической диагностики» показаний Назарова и Черемновой он сделал вывод о неудовлетворительности первых и правдоподобности вторых.

Назаров по приговору Московского окружного суда был присужден к лишению всех прав состояния и к ссылке в отдаленнейшие места Сибири на поселение. Кассационную жалобу Назарова сенат оставил без последствий, но затем по «высочайшей милости» наказание было заменено отдачею под надзор полиции сроком на 5 лет, с ограничением лишь некоторых прав и преимуществ.

К числу исторических экспертиз с полным основанием может быть отнесена и первая дактилоскопическая экспертиза, произведенная в 1912 г. в Петербургском окружном суде по делу Шунько и Алексеева, обвинявшихся в убийстве. Дело это слушалось 29–31 октября 1912 г. в 9-м отделении окружного суда. Свободных мест в эти дни в зале не было. Так бывало

25 Там же. Оп. 3. Д. 51. Л. 182.

27 Кони – А. Ф. Суд – наука •–искусство. Пг., 1923. С. 66.

42

часто на сенсационных процессах, но на этот раз сенсация возникла не случайно. Впервые в Петербургском окружном суде слушалось дело, по которому в качестве доказательства выступал... пальцевый отпечаток. Предстояла борьба этого немого свидетеля с четырьмя говорящими свидетелями, показаниями которых устанавливалось алиби одного из обвиняемых.28 За кем будет победа? Этот вопрос интересовал не только завсегдатаев судебных процессов. Большой интерес проявляли к нему судейские чиновники и адвокаты, поэтому первые ряды кресел были сплошь заняты публикой в мундирах и фраках.

Сама по себе фабула рассматриваемого дела не отличалась от большинства других дел об убийствах. В ночь на 18 февраля 1912 г. в так называемой «харламовской аптеке», помещавшейся в доме № 12 по Екатерингофскому проспекту, был убит провизор Вайсброд.

Рис. 2. Пальцевые отпечатки, изобличившие преступника, совершившего убийство в харламовской аптеке.

При осмотре места происшествия полиция обнаружила осколки разбитого стекла парадной двери, ведущей в аптеку, на одном из которых оказался пригодный для установления личности пальцевый отпечаток.

Подозрение в совершении убийства пало на сторожа аптеки Шунько, 23 лет, и его знакомого Алексеева, 19 лет. Оба подсудимых свою виновность отрицали. Основным доказательством участия Алексеева в преступлении явилось заключение эксперта В. И. Лебедева, который после исследования отпечатков пальцев Алексеева и отпечатка, найденного на осколке стекла,

й Алиби (лат. alibi) – в другом месте. Установить алиби означает доказать нахождение обвиняемого в момент, когда совершалось преступление, в другом месте.

43

обнаруженного на месте преступления, пришел к категорическому заключению о том, что отпечаток на стекле оставлен большим пальцем левой руки Алексеева.

Этому заключению противостояли показания четырех свидетелей, которые проживали в одной комнате с Алексеевым на Петровском острове. Все они показали, что в ночь убийства Алексеев с 8 часов вечера до 7 часов утра находился безотлучно дома и спал на своей койке. Таким образом, удостоверялось, казалось бы, бесспорное алиби Алексеева. При таком противоречии в доказательствах суду пришлось особенно тщательно и всесторонне исследовать каждое из имевшихся доказательств.

Правда, в судебных процессах других стран уже не раз в качестве доказательств в судах фигурировали пальцевые отпечатки, находимые на местах происшествий. Первый случай применения дактилоскопии в качестве судебного доказательства отмечен в Венгрии в 1907 г., затем в Англии – в 1908 г., в Норвегии – в 1910 г. В США первое такое дело слушалось в 1911 г. По обстоятельствам оно напоминало дело Шунько и Алексеева. Пять свидетелей там также доказывали алиби некоего Цезаря Цёллы, обвиняемого в краже. Все они под присягой утверждали, что в ночь совершения кражи он находился на ипподроме, а, вернувшись оттуда, до утра не выходил из дома.

Впрочем, и в российских судах пальцевые отпечатки ранее уже не раз служили доказательствами: в Варшаве в 1909 и в 1910 гг., в Одессе – в 1911 г. В последнем случае известный в те годы одесский вор-взломщик Бабицкий был осужден на основе единственной улики – отпечатков его пальцев, обнаруженных на полированной деревянной копилке, находившейся в ограбленной квартире.

Однако вернемся к делу Шунько и Алексеева. Существование прецедентов не облегчало задачу судей. Каждое дело индивидуально, не бывает даже двух дел, во всем похожих друг на друга.

Дело Шунько и Алексеева слушалось с участием присяжных заседателей, они должны были вынести вердикт, сколь виновны или невиновны подсудимые. Эксперт Лебедев понимал, что убедить присяжных заседателей будет не легко, так как они привыкли к свидетельским показаниям, с которыми встречались множество раз, а с пальцевым отпечатком встретились впервые. Ему казалось, что помочь в этом может наглядность заключения. Поэтому он дважды делал заявления о том, что надлежащие разъяснения может сделать только при помощи демонстрации исследуемого отпечатка и экспериментальных отпечатков на экране, для чего в зале заседания необходимо установить проекционный фонарь. Суд после долгих колебаний вначале согласился на удовлетворение ходатайства

44

эксперта, но затем отказал ему. Эксперту было разрешено лишь воспользоваться учебными таблицами и фотографиями по дактилоскопии, которые были размещены на классной доске около судейских мест.

Выступление эксперта в суде заняло более полутора часов. В заключении Лебедева были изложены научные основы дактилоскопии и употребленные в данном случае приемы исследования, указаны признаки, индивидуализирующие в своей совокупности папиллярный узор на большом пальце левой руки подсудимого Алексеева. Всего таких признаков было найдено 31, из них 19 оказались особенно резко выраженными. Присяжные заседатели проявили исключительно большой интерес к заключению эксперта. Они самым тщательным образом изучали сообщаемые экспертом данные: задавали ему вопросы, вооружившись лупой и переносной электрической лампой, лично подсчитывали точки, соединения и разделения папиллярных линий на фотографических снимках, измеряли расстояние между отдельными характерными особенностями сравниваемых узоров и т. д.29

Выступавшие защитниками подсудимых присяжные поверенные Адамов и Остен-Дризен настойчиво стремились отыскать различия в исследуемых папиллярных узорах, но если отдельные различия и находили, эксперт тут же убедительно объяснял причины их возникновения.

Свою речь Адамов начал со следующего обращения к присяжным заседателям: «Сегодня в русском суде держит экзамен дактилоскопия; может быть, вы ей поставите пять с плюсом, но я не сомневаюсь, что ей придется держать переэкзаменовку».30

Присяжные заседатели вынесли Алексееву, как и Шунько, обвинительный вердикт. Оба были признаны виновными в предумышленном убийстве с целью похищения хранившихся у убитого денег. Шунько был приговорен к 20 годам каторжных работ, Алексеев – к 13,5 годам.

После вынесения обвинительного приговора в петербургских газетах появились заметки, в которых выражалось сомнение в правильности осуждения Алексеева, указывалось на возможность судебной ошибки, так как единственной уликой, изобличающей его, был пальцевый отпечаток. Но переэкзаменовки дактилоскопии держать не пришлось. Через две недели после вынесения приговора Алексеев сознался в убийстве. Газеты еще раз вернулись к описываемому делу, на этот раз в них сообщалось о торжестве дактилоскопической экспертизы, о победе науки в борьбе с преступлением.

2эТрегубов С. Н. Отпечатки пальцев как улика//Журнал Министерства юстиции. 1913. № 5. С. 47.

30 Л е б е д е в В. И. Искусство раскрытия преступлений. Дактилоскопия (пальцепечатание). СПб., 1912. С. 249.

45