ПОЧЕРК И ЛИЧНОСТЬ
Вопрос о связи почерка с личностью писавшего интересует людей с давних пор. Проявления этого интереса можно найти в сочинениях Аристотеля, Дионисия Галикарнасского, Светония и других древних авторов. Однако до начала XVII в. не было самостоятельных сочинений, посвященных этому вопросу. Лишь в 1622 г. итальянец Камилло Бальдо написал трактат, называвшийся «Рассуждения о способе узнавать обычаи и качества писавшего по его письму». Через некоторое время трактат был переведен Велиусом на латинский язык и издан в 1664 г. в Болонье. Автор трактата, подчеркивая новизну его содержания, писал: «Кто услышит, что можно узнать образ жизни и характер писавшего по почерку его – засмеется или удивится в высшей степени».1 Прошли столетия, но замечание Бальдо сохранило свою силу. Если речь заходит о графологии, можно и в наши дни встретить обе эти реакции.
Современная советская литература не богата работами, посвященными графологии. При этом в ней высказываются порой диаметрально противоположные мнения. Так, например, в Большой Советской Энциклопедии сказано: «Графология (от греч. графо – пишу и логос – слово, учение)–лженаучная теория, согласно которой по почерку человека якобы можно судить о его характере и даже о внешности... Такие заключения не научны» (1952). Также в энциклопедии, но изданной позднее, говорится: «Графология (от графо... и ...логика)–-учение о почерке, исследование его с точки зрения отражающихся в нем свойств и психических состояний пишущего. Данные графологии применяются для исследования индивидуальных особенностей человека в психологии, а также в медицине и криминалистике» (1972). О лженаучности теории графологии уже ничего не сказано. Однако об этом пишут венгерские кримина-
1 Ахшарумов Н. Д., Тишков Ф. Ф. Графология, или Учение об индивидуальности письма. Рига. 1894. С. X.
139
листы Г. Катона и И. Кертес: «...тот, кто утверждает, что может установить по почерку характер, обычно является либо обманщиком, либо искренне заблуждающимся человеком. Профессиональные графологи работают с помощью ловкого трюка».2
Характеризуя современную графологию, процветающую в Западной Германии и Австрии, О. М. Глотов замечает, что она «чаще всего граничит с шарлатанством, так сказать, в его чистом виде».3
Думается, что столь категорические суждения мало обоснованы. Чтобы составить правильное суждение о графологии, необходима большая, тщательная и объективная экспериментальная работа. Только такая работа может дать ответ на вопрос – наука она или нет?
Сущность графологии легче всего понять, исходя из собственных работ графологов, поэтому попытаемся охарактеризо-, вать хотя бы наиболее известные из них. Основное внимание уделим работам, изданным в дореволюционной России и в СССР.
В XVIII в. исследованиями связи почерка с личностью за-. нимался в Цюрихе пастор Лафатер. Правда, основной его интерес был сосредоточен на изучении так называемой физиономики, т. е. внешних черт человеческого лица. Однако в его сочинении «Фрагменты физиономики», изданном в 1772 г., имелся небольшой раздел, посвященный почерку. Изучение почерка, по словам Лафатера, позволяет составить «физиономические оттиски» характера пишущего. Типические же знаки, характеризующие конкретный почерк, Лафатер называл «графическими портретами». Исследованиями Лафатера живо интересовался поэт Гёте. Однако Лафатеру не удалось внести большого вклада в изучение почерка, в основном он ограничился лишь попыткой систематизации знаний в этой области.
Значительно усилилось внимание к почерку в XIX в. Во второй половине этого века учение о связи почерка с личностью писавшего получило название «Графология» (графо – пишу, логос – слово). Данный термин был предложен аббатом Ипполитом Мишоном. Поэтому его часто называют основателем графологии. Мишон являлся автором многих сочинений по графологии, но наибольшую известность в свое время получила изданная в 1872 г. книга «Тайны письма». Мишон был одним из основателей Парижского графологического общества и журнала «Графология».
Характеризуя роль Мишона в развитии графологии, прогрессивный русский криминалист Е. Ф. Буринский писал: «Аббат Мишон обладал до конца жизни замечательной энер-
2 Катона Г., Кертес И. По следам преступления. М., 1982. С. 160.
3 Глотов О. М. О криминалистике//От преступления к наказанию/Под ред. Н. С. Алексеева. Л., 1973. С. 182.
-140
гией и способностью увлекаться своими идеями. Этой энергии Мишона, гораздо более, чем качеству его графологических исследований, психографология обязана своими успехами в обществе».4 Экспертное заключение, составленное Мишоном в результате исследования анонимного пасквиля, Е. Ф. Буринский не без основания называет «потешным». Содержание заключения было следующим: «Чья возьмет теперь, господин аноним! Вы думаете, что выпрямив ваш обыкновенно наклонный почерк, который означает пылкость и страстность, вы изменили этот почерк. Так нисколько же, раз в ваших выпрямленных буквах остались те же графические признаки, как и в наклонном почерке.
В вашем обыкновенном «д» нет таких изгибов, но есть завиток: и вы думали, что такого маленького изменения достаточно. Наивное дитя! Начинаете ли вы понимать? Вымученная буква гораздо вертикальнее, завиток сверху слегка открыт. Но основание этой буквы, стоящее прямо, обличает вас. Движение пера, которым вы чертите ваш естественный почерк, повторилось точно так же и в вашем вымученном почерке.
Не вздумайте отрицать этого! Это поразительно очевидно... Не лучше-ли будет сдаться, мой друг?».5
Продолжателем деятельности Мишона во Франции стал Адриан Варинард. Имя этого графолога было хорошо известно в конце XIX в. в России, так как составленный им краткий курс графологии был переведен на русский язык и издан в 1889 г. в России.6
Наиболее реакционное направление графология получила на Западе в трудах итальянского психиатра и криминалиста Чезаре Ломброзо, родоначальника антропологической школы в уголовном праве. Ломброзо и его последователи утверждали, что существует особый тип «преступного человека» – прирожденного преступника, якобы самой природой предназначенного к совершению преступлений.7 Но отклонения от нормы, по учению Ломброзо, присущи не только типу «преступного человека». Те или иные врожденные отклонения от психической или физической нормы имеются у всех людей. Суть лишь в том, что у преступного человека подобные отклонения сконцентрированы и носят открытый характер, а у большинства людей не имеют такого характера и являются более или менее скрытыми.
Всякое отклонение от нормы в той или иной степени связано с моторной деятельностью и находит свое выражение в произвольных и особенно в непроизвольных движениях четю-
4 Буринский Е. Ф. Судебная экспертиза документов. СПб., 1903. С. 198.
5 Там же. С. 209.
8 Варинард А. Графология в 7 уроках. Одесса, 1889.
'Ломброзо Ч. Новейшие успехи науки о преступнике. СПб., 1892.
141
века. Как идиот не может избавиться от подпрыгивающей походки, а паралитик от шаркающей, так и обычный «средний» человек не может не проявить свои особенности в движениях руки при письме. Свои взгляды на почерк и личность Ломбро-зо изложил в книге «Графология», вышедшей в 1899 г.
Почерку «преступного человека», по учению Ломброзо,, свойственны особые графологические признаки, которые делятся на две группы. Одни признаки якобы характеризуют почерки убийц, разбойников и грабителей, другие – воров. Но учение Ломброзо о почерке «преступного человека», как и вся его теория, оказалось научно несостоятельным.
Идеи графологии, пришедшие в Россию с Запада, не получили здесь широкого распространения. Первая оригинальная отечественная книга по графологии была издана в Риге в 1894 г. Составителями ее были Н. Д. Ахшарумов и Ф. Ф. Тиш-ков, а авто'ром предисловия доктор медицины Д. Д. Ахшарумов. В предисловии отмечалось, что предлагаемый читателям труд систематизирован по образцу известного графологического сочинения Крепье Жамена, но тем не менее является первой попыткой приложить к русской графологии методы, выработанные западно-европейской наукой. Значение графологии составители книги оценивали весьма осторожно. Автор предисловия лишь предполагал, что графология в грядущем ее развитии будет причислена к наукам опытным, а идеал современной графологии будет достигнут тогда, когда ею будет выработан точный научный метод исследований.8
В начале XX в. в России появился объемистый труд И. Ф. Моргенстиэрна (Моргенштерна) «Психографология». Автор называл психографологию наукой об определении внутреннего мира человека по его почерку. Считая психографологию частью науки психологии, Моргенштерн отводил ей важное место в системе социальных наук. Он писал: «Будем надеяться и верить, что придет время, когда психографология, открывающая нам человеческие недостатки и пороки, займет в ряду социальных наук почетное место, предоставленное ей добросовестным наблюдением и строгим анализом».9 В книге Моргенштерна высказывалось убеждение, что «будущность науки графологии вполне обеспечена».10
С момента своего возникновения графология встречала и по сей день продолжает встречать критическое к себе отношение. В своих работах графологи стремятся доказать ошибочность такого отношения. В качестве примера сошлемся на знаменитого графолога Крепье Жамена, который еще в кон-
s Ахшарумов Н. Д., Тишков Ф. Ф. Графология, или Учение об индивидуальности письма. С. VIII.
9Моргенстиэрн И. Ф. Психографология или наука об определении внутоеннего миоа человека по его почерку. СПб., 1903. G. IV.
10 Там же. С. 43.
142
це прошлого века попытался систематизировать возражения, высказываемые в адрес графологов, и опровергнуть их. Крепье Жамен писал, что стоит произнести слово «графология» перед человеком, никогда ею не занимавшимся, и, первое, что он скажет, будет «но». Поэтому, чтобы убедиться в научности графологии, необходимо рассмотреть наиболее серьезные возражения ее противников. Отвечая на первое возражение, как можно узнать характер по почерку, который далеко не одинаков на протяжении одной страницы, – он пишет: «В сущности неважно, меняется ли ваш почерк или не меняется; если графолог рисует ваш портрет верно, то этого будет, пожалуй, достаточно для того, чтобы доказать, что возражение не имеет никакой ценности». На второй аргумент противников о том, что графолог не может сказать, кто пишущий, так как в воле пишущего изменить почерк по желанию, Крепье Жамен отвечает: «Вполне неблагоразумно умышленно извращать свой почерк, если желаешь получить свой портрет... Желая изменить почерк, чаще всего изменяют только наклон букв; остальное же, вся масса подробностей, которые позволяют нам прочесть характер пишущего, остается обыкновенно без перемены». По поводу третьего вопроса, можно ли, будучи графологом, выработать себе почерк, отражающий всевозможные качества, автор указывает: «...Как ни старайтесь изменить вашу природу, она возьмет свое, и, написав целую страницу, очень трудно не дать проскользнуть основным признакам характера... Если рассмотреть почерки наиболее известных графологов, они выглядят очень беглыми, а их слабости •–• от которых, увы, никто не свободен!– выделяются с такою же ясностью, как и в тех почерках, которые они ежедневно разбирают».
В ответе на четвертый вопрос, если почерк отражает сердечные впечатления, то не следует ли предположить, что он •отражает только впечатления данного момента, говорится: «При небольшом упражнении можно научиться отличать в почерке впечатления данного момента от привычного состояния души».
По поводу пятого замечания о том, что все учителя имеют одинаковый почерк, Крепье Жамен пишет: «Не следует смешивать то, что мы называем почерком, являющееся выражением мысли, с каллиграфией, представляющей из себя тщательный рисунок. Такие почерки учителей и канцелярских писарей можно назвать официальными и они не годны для определения портретов». И, наконец, по поводу шестого – каждая страна имеет свой почерк –он говорит: «Совершенно верно, но каждая страна имеет также свой особенный характер, а это одно из лучших доказательств в пользу графологии».11
11 Суждения Крепье Жамена приводятся по кн.: Буринский Е. Ф. "Судебная экспертиза документов... С. 195–197.
143
Ответы Крепье Жамена едва ли способны убедить даже тех, кто, по выражению автора, имеет ключ графологической науки. Более того, эти ответы свидетельствуют об отсутствии у графологии прочного, научного фундамента. Такой фундамент могут составить лишь научные эксперименты, научно проверенные опытные данные, которыми графология ни в прошлом, ни в настоящем не располагает.
Те опыты, на основании которых графологи строят свои выводы, являются бессистемными, случайными. Оценка графологических признаков при этом носит субъективный характер, в основу ее положена интуиция, а порой и мистицизм графолога. Исходная позиция графологии, состоящая в утверждении того, что отображенные в графических знаках двигательные навыки руки пишущего связаны с различными чертами его характера, пока научно не доказана.
Что же касается графологов – последователей Ломброзо, утверждающих наличие особых графологических признаков у «преступного человека», взгляды их не только не имеют научной основы, но и опровергнуты наукой.
Не ставя цели подробного описания графологических (психографологических) признаков, обратимся к работе И. Ф. Мор-генштерна, в которой дано значение отдельных форм исполнения каждой буквы алфавита. Так, например, значение формы букв ф, х, ц описывается следующим образом:
Признаки
Качества, на которые указывают признаки
Первое закругление больше второго палочка с нажимом; буква упрощенная и приподнятая.
Мечтательность, грусть, педагогические способности; живость, способность к восприятию идей.
Не опускается ниже строки, с нажимом и тупыми закруглениями.
Материализм, коммерческие наклонности, мелочность, грубость.
Обе вершины находятся на одной высоте, с ровным закруглением, без нажима.
Спокойный характер, умственное превосходство.
144
В виде палочки, с крючком в середине.
Так пишут люди талантливые, выбившиеся из ничтожества; гордость.
Крючок маленький, с нажимом, обе палочки равны.
Желание производить впечатление.
Во второй палочке большой крючок, а первая палочка косая.
Эгоизм, самоуверенность, страсть удовлетворять собственные желания.
Наряду с формой букв психографологи толкуют также их расположение. И. Ф. Моргенштерн по поводу этого признака пишет: «Если некоторые буквы, как, например, а, м, у, г, в, ф, т, ж, своими концами спускаются ниже строки, то это указывает на ясный и светлый ум, способность к мышлению и умение упорно преследовать свою цель. Если же эти буквы неровны, переходят слишком далеко как вверх, так и вниз и задевают буквы других строк, то это указывает на запутанность и неясность мысли, потерю памяти, помрачение рассудка».12
Остановимся теперь на психографологических характеристиках, построенных графологами на основе подобных признаков. Множество таких характеристик (государственных деятелей России и других стран, писателей, ученых и т. д.) содержит «Психографология» И. Ф. Моргенштерна. Знакомство с этими психографологическими портретами ясно показывает их классовую направленность. Так, например,| о почерке и личности Емельяна Пугачева говорится: «Буквы грубые... невежественные, с грубыми и дерзкими штрихами. Дерзкий, грубый, жестокий человек... Среднего роста, плечистый, коренастый, грубое, простое лицо, перпендикулярность и сильное развитие лба, впалые глаза, злодейски-хитрый взгляд».13
Другого содержания психографологическая характеристика-Николая I: «Почерк смелый и простой. Хотя в росчерке большой нажим и запутанность, но в буквах и штрихах выступает замечательная ясность. Сила воли, деятельность, упрямство, хладнокровие, сдержанность, воспитанность, преданность делу, строгая честность, резкая откровенность. Высокого роста, стройный, характерное красивое лицо, большие не темные глаза».14
12 Моргенстиэрн И. Ф. Психографология... С. 71
Там же. С 307. 14 Там же. С. 260.
145
Емельян Пугачев и Николай I вошли в историю России с иными характеристиками. Пугачева отличали природный ум, смелость, большая энергия, выдающиеся способности организатора. Эти черты сочетались с огромным жизненным опытом, знанием народной психологии и военного искусства.
Иным рисовала вождя крестьянского восстания дворянско-буржуазная историография. Фальсифицируя деятельность Пугачева, буржуазные историки изображали его «бунтарем», «разбойником». Именно фальсификация личности Пугачева и легла в основу «графологической характеристики», данной Пугачеву Моргенштерном.
Николай I был человеком мстительным и жестоким. Особенно ярко эти качества проявились после декабрьского восстания 1825 г. В деле декабристов он был одновременно сыщиком, тюремщиком и палачом. Льстивая психографологическая характеристика, данная Моргенштерном Николаю I – душителю свободы и гонителю всякой передовой мысли, служит убедительным доказательством того, как далека психографология от подлинной науки. Аналогичные характеристики дал Моргенштерн директору департамента полиции Лопухину и многим другим деятелям царского режима.
Впрочем, не лучшими были результаты зарубежных психографологов. Любопытный эксперимент произвел директор психофизиологической лаборатории в Сорбонне Альфред Бине, который передал нескольким видным графологам коллекцию почерков мужчин и женщин. В ней были сосредоточены почерки людей разного возраста и различных профессий: крупных ученых и известных бандитов, эрудированных философов и знаменитых литераторов. Результаты исследований, произведенных графологами, оказались для них неожиданными и весьма поучительными. Так, например, крупный французский ученый-физиолог, президент Французского биологического общества Шарль Эдуард Броун-Секар был охарактеризован как человек посредственного ума, ниже среднего уровня, лишенный ясного мышления. Зато бандит, известный под кличкой «Убийца женщин» (совершивший четыре убийства и множество ограблений), получил весьма лестную характеристику. Графолог нашел, что у него «сердце преобладает над остальными, отсюда альтруистичность натуры».15
Эксперимент Бине не был единственным. О подобном эксперименте рассказывал также известный криминалист А. Рейсе. Коллекция мужских и женских подписей была разослана ряду графологов и лицам, не имевшим отношения к графологии. Результаты оказались не менее поучительными, чем у Бине. При проверке полученных ответов выяснилось, что большее коли-
15 В и н б е р г А. И. Криминалистическая экспертиза письма. М., 1940-С. 51.
146
чество правильных заключений принадлежало не специалистам-графологам, а лицам, не имевшим к графологии отношения.16
Подобные эксперименты заставляют и западноевропейских ученых с оговорками относиться к признанию графологии наукой.
Сподвижник Чезаре Ломброзо, итальянский профессор судебной медицины Сальваторе Оттоленги писал в начале 20-х годов: «Графология пока еще не наука, хотя и нет никакого сомнения в ее научном основании... Графолог в своем изучении действительно направляет ум к познанию и раскрытию специально психических черт пишущего, выразившихся в особенностях его почерка. В истолковании этих особенностей графологи придерживаются самого глубокого эмпиризма, отчего почти постоянно ставятся весьма рискованные диагнозы, в которых часто индивидуальная интуиция заменяет строгий анализ и объективную оценку».17
В СССР деятельность графологов активно развивалась в 20-х – первой половине 30-х годов. Автору вспоминается «столик графолога», приютившийся в фойе кинотеатра «Титан» в Ленинграде. Сидевший за столиком «эксперт-графолог» за ллату охотно давал характеристики тем лицам, чьи образцы почерка ему вручались. Появились и научно-популярные работы по графологии. Широкую известность приобрела книга Д. М. Зуева-Инсарова «Почерк и личность». В предисловии к ней автор писал: «В течение каких-нибудь двух десятилетий трудами физиологов, психологов и врачей быстро развертывает-•ся перед нами многообразная картина графологических достижений. Создается значительная по количеству литература, посвященная разработке графологических данных, теоретическая и опытная. Среди авторов отдельных трудов числятся: Ломброзо, проф. Клягес, Шнейдемиль, Прейер и другие ученые различных стран. На Западе возникают графологические общества и институты. В опытах с целью проверки основных положений графологии принимают участие ученые с мировыми именами... У нас в СССР о своевременности и насущности потребности в научном изучении графологии высказалась Государственная психоневрологическая академия».18
В подтверждение научного характера своих графологических исследований автор ссылался на отзывы А. В. Луначарского, Н. А. Семашко, М. Горького и других лиц, чьи характеристики были им составлены.
Вот что, например, писал 8 февраля 1927 г. из Сорренто Зуеву-Инсарову М. Горький: «О значении графологии как
16 Р е и с с Р. А. Научная техника расследования преступлений СПб., 1912. С. 118.
17 Оттоленги С. Экспертиза почерка и графическая идентификация. -М., 1926. С. 7–8.
18 Зуев-Инсаров Д. М. Почерк и личность. М., 1930. С. 15–16.
147
науки у меня нет мнения, ибо я не знаю ни законов, ни методов этой науки. Да есть ли у нее законы и метод? Но не могу сомневаться в наличии у некоторых субъектов удивительной способности определять по почерку «духовную структуру» людей, незнакомых им и никогда ими не виданных. Со мною живет художник Иван Николаевич Ракицкий, у которого эта способность развита до чудесного. Против опубликования Вами графологического очерка моей личности ничего не имею. Желаю Вам всего доброго. А. Пешков».19
В очерке, составленном Зуевым-Инсаровым, говорилось: «Свободолюбив. При большой энергии, предприимчивости – практичности в натуре мало: деньги ценятся, главным образом-за даваемую ими независимость. В своих привычках неприхотлив. Человек, далеко не лишенный воли, но в личной жизни она может находиться под влиянием порывов чувствительности. Знаком с колебаниями, компромиссами. Многое подавлено. Глубоко с людьми сходится, несмотря на общительность, редко, однако, уже сойдясь, способен привязаться к человеку.
Способность вызвать человека на откровенность, умение понимать больные стороны личности, умение разглядеть под внешне отталкивающим, жестким – ценное и нежное.
Несмотря на умение самодисциплинироваться, сдержанность,, настроение в жизни играет все же значительную роль. При чуткости, отзывчивости характер для близких несколько тяжелый. Иногда, несмотря на желание быть объективным, большое значение играют личные симпатии, часто возникающие независимо от сознания. Временами упрям.
При большом жизненном опыте во многих областях сохранил чисто юношеский пыл. Заметна большая и постоянная работа над собой. Глубоко творческая натура».20
Заметим, что данная характеристика могла быть составлена и без изучения почерка писателя. Материал для нее дает жизненная и творческая биография писателя. Думается, что знание ее и обусловило появление в характеристике черт и черточек, довольно правдиво рисующих отдельные стороны личности М. Горького.
Любопытно в свете сказанного привести отзыв Н. А. Семашко на характеристику, составленную Зуевым-Инсаровым. Он писал последнему: «Если вы распознали мой характер действительно только по почерку (курсив наш.– И. К,.), то это доказывает, что графология на самом деле имеет право претендовать на науку».21
19 Там же. С. 93.
20 Там же. С. 93–95.
21 Там же. С. 90.
148
Возникшие у Н. А. Семашко сомнения по поводу источника характеристики были, конечно, не случайными. Его жизнь и деятельность, как и жизнь и творчество Горького, были хорошо известны автору характеристики и, несомненно, служили ему опорой при ее составлении.
«Графологические признаки», которыми пользовался Зуев-Инсаров и другие графологи, мало чем отличались от те:Х, которые описывались в дореволюционных работах этого рода. Так, например, раскрывая характерологические признаки исполнения отдельных букв, Зуев-Инсаров писал: «Открытые сверху гласные буквы означают – добродушие, миролюбие, доверчивость, деликатность.-Развитую способность сочувствия. Способность к глубоким привязанностям. Неумение обрывать отношения. Откровенность. Открытые снизу гласные – лицемерие, лживость. Закрытые гласные – замкнутость.
Преувеличенный размер прописных букв (особенно в под-* писи) – самолюбие. Честолюбие. Развитое чувство собственного достоинства. Самоуверенность. Стремление к самостоятельно-; сти, независимости в области мысли. Настойчивость. Само-^ уважение. Стремление к выявлению своей личности...
Буквы сжатые, низкие, короткие, как бы приплюснутые – слабое развитие мышления, упрямство, ограниченность, грубость инстинктов. Бедность представлений. Примитивность».22
Практическая и литературная деятельность графологов в 20–30-х годах не могла не обратить на себя внимание ученых-юристов. Всесоюзный Институт юридических наук нашел нужным изучить эту деятельность. Соответствующее поручение было дано известному советскому ученому С. В. Познышеву. Он рассмотрел и проанализировал взгляды графологов в историческом развитии. В своем очерке он отметил, что в конце XIX в. среди графологов возникло течение, отличавшееся от учения Мишона, Крепье Жамена и других представителей «старой школы». Сторонники нового течения (Прейр, Клягес и др.) пришли к выводу, что невозможно из графических форм построения отдельных букв делать заключение о психических свойствах человека. Клягес и другие графологи стали придавать значение не графической форме букв, а движениям, посредством которых произведены эти формы. Личности, по утверждению Клягеса, свойственны две тенденции: «особая тенденция к движению» и тенденция «известных форм». Графолог при изучении почерка должен исходить из тенденции данной личности к определенным движениям, ибо в выражении свойственных ей движений при письме и состоят особенности почерка.
Клягес же предложил пользоваться при исследовании характера по почерку методом доминант. Его сущность автор
22 Там же. С. 64–65.
149
усматривал в том, что из постоянных признаков почерка отбирают наиболее отчетливо выраженные и выясняют, не отражаются ли соответствующие им черты характера и в других признаках почерка. Установив наличие такого соответствия, наиболее отчетливо выраженный признак принимается за доминанту, вокруг которой группируются другие однородные по значению признаки. В результате такой группировки выясняется система движений, которой соответствуют определенные черты характера.!При этом, по словам Клягеса, требуется большое знание человеческих характеров. Изложив основные положения «новой школы» графологов, С. В. Познышев пришел к выводу, что, несмотря на попытку придать графологии научную обоснованность, конечным звеном исследования личности у представителей этой школы, как и у их предшественников, остается пресловутая «графологическая интуиция» и «особенное прозрение».23
На основе очерка С. В. Познышева известный советский криминалист проф. Н. В. Терзиев сделал оценку развития графологии в целом. Он указал, что во всякой деятельности человека действительно находят выражение те или иные свойства его личности. Однако из этого не вытекают весьма сомнительные выводы графологов о существовании причинной связи между определенными движениями руки при выполнении письменных знаков и различными чертами характера пишущего. Во вторых, утверждение графологов, что характерологическое значение графологических признаков основано на опытных данных, имеет ничтожное доказательственное значение, ибо они сводятся к случайным и непроверенным наблюдениям. В-третьих, все попытки использования графологии при судебной экспертизе документов оканчивались неудачей. И, наконец, в-четвертых, суждения графологов – последователей Ломброзо об особых графологических признаках почерка «прирожденных преступников» решительно опровергаются наукой. В то же время Терзиев отметил, что работы отдельных графологов содействовали детальному изучению различных признаков письма.24
В современной литературе содержится очень мало сведений об экспертной деятельности графологов. Большинство советских криминалистов склонны думать, что русские суды воздерживались от привлечения графологов к производству экспертиз. Однако это не совсем так. На Западе чаще, в России реже, но графологи выступали в качестве судебных экспертов.
Известны случаи экспертной деятельности самого основателя графологии аббата Мишона, описанные им в специальной
23 Очерк С. В. Познышева излагается по кн.: Терзиев Н. В., Эисман А. А. Введение в криминалистическое исследование документов. Ч. 1. М, 1949.
24 См. там же.
150
боошюре. Экспертизе подвергались спорные завещания. Вместе с' Мишоном исследование их производили эксперты-каллиграфы Ольивье, Бертен и Виолем. Выводы Мишона и названных экспертов оказались диаметрально противоположными. Мишон считал завещания подложными, каллиграфы – подлинными. При экспертизе Мишон применял графологические приемы, называемые им «графической анатомией», но по существу они мало чем отличались от приемов экспертов-каллиграфов. Мишон искал в сличаемых документах несходство, а каллиграфы пытались найти сходство.
Оценивая экспертизы Мишона, Е. Ф. Буринский писал: «Собственно психографология в этих двух экспертизах была не при чем, так как Мишон не задавался никакими соображениями о душевных качествах вдовы Биньоль или часовщика Жюно; тем не менее эксперты-каллиграфы и защитник Жо-либуа обрушивались в своих показаниях и речах на графологию, убеждая суд не давать веры этой мнимой науке».25
Если верить И. Ф. Моргенштерну, его экспертная деятельность в судах была плодотворной. Он писал в своей «Психографологии»: «Не без пользы оказывалось и мое участие в делах уголовных: я по почерку могу безошибочно определить, способен ли известный субъект совершить преступление или нет; во многих случаях мне приходилось указывать на такие признаки, которые послужили как бы орудием к обнаружению преступника».26 Хвастливый тон заявления о безошибочности определения возможного преступника основывается на глубоко порочной теории Ломброзо о «преступном человеке». Что же касается утверждения о выявлении признаков, которые способны служить обнаружению преступника, то оно противоречит фактам, сообщаемым современниками Моргенштерна. Сошлемся на воспоминания эксперта-почерковеда А. И. Печинского. Он приводит следующее заключение Моргенштерна по уголовному делу: «Изучив почерк, коим написаны тексты двух векселей, я на основании особенностей этого почерка заключаю, что тексты векселей писаны женщиной лет 20 с небольшим, нерусской крови, вероятно, восточной народности. Писавшая стройная, красивая, с полным круглым лицом, жгучими глазами. Она или рисует, или играет; вернее, что занимается музыкой, робка, стыдлива, неуверенна, боязлива, очень наивна. Человек симпатичный, она производит хорошее впечатление. Лицо ее выражает большое мужество. Она больше похожа на отца, чем на мать. Текст векселей, по-видимому, переписан с готового образца. Думаю, что ранее написания текста этих векселей она испортила несколько бланков и, вероятно, портила именно дату. В последних строках появляется усталость.
25 Буринский Е. Ф. Судебная экспертиза документов... С. 194. 26Моргенстиэрн И. Ф. Психографология... С. 17,
151
Оба векселя писаны один вслед за другим, тем же пером и чернилами, с отдыхом, быть может, минут в пять между написанием того и другого текстов. Вексель в 3000 р. писан после векселя в 2000 р. В нем проявляется утомление, в особенности в последних строках его».27
Точность воспроизведения текста заключения, разумеется, остается на совести автора воспоминаний. Его скорее можно принять за пародию. «Сверхневероятным» называет его и А. И. Печинский, тем не менее он утверждает, что заключение подлинное. Сам Печинский выступал в этом деле вторым экспертом. По его словам, через год был установлен и подлинный исполнитель текста векселей – им оказался некий коммерсант М.
Представляет интерес попытка графопсихологического исследования личности Андрея Гилевича, совершившего в 1909 г. в Петербурге убийство студента Подлуцкого. Фабула этого на-шумевшего в свое время дела была действительно необычной. Криминалистическая его характеристика не укладывалась в типичные фермы.28
Необычность убийства и привлекла к себе внимание графолога М. И. Попялковского, занявшегося составлением графологической характеристики личности Гилевича, исследованием с помощью графологии его духовно-нравственного облика. По просьбе Попялковского, полиция передала ему фотографически воспроизведенное в 3/4 натуральной величины факсимиле прошений, собственноручно написанных Гилевичем.
О результатах исследования почерка Попялковский пишет: «Общий вид письма с ясными пробелами между строками, скорый, достаточно разборчивый и простой почерк, отсутствие размашистых и вообще беспорядочных движений, то раз-дельныя, то связанныя группами буквы – все это указывает, что в умственном отношении это была хорошо одаренная натура, с ищущим, изобретательным воображением. В интеллектуальных способностях, однако, замечается дефект, выражающийся во временной, по-видимому, неспособности правильно ориентироваться или разобраться в мало знакомом деле, чем ;нарушается общая ясность суждения (некрасивая форма бук-;вы «3», непропорциональная в своих частях, в слове заявление и слабый просвет в последних строках автографа).
Резкая извилистость направления строк в сочетании с остроконечной формой слов, где высота букв к концу слова уменьшается, переходя местами как бы в подобие точки, вместе 'с признаками лукавства, эгоизма (завернутая крючкообразно
27 Текст приводится по имеющейся в архиве автора рукописи А. И. Печинского «Случаи из судебно-экспертной практики» (с. 27).
28 Фабула данного дела описана на с. 209–211.
152
влево нижняя часть буквы «Е»), начальные крючки в буквах «с», характерные начальные завитки в буквах «л», «м» •– признаки, позволяющие нам заключить, что это была натура с очень гибкой моралью. Это – человек, поставивший себе девизом: «цель оправдывает средства» и поставивший себе целью быстрое обогащение каким бы то ни было способом. И, действительно, вся деятельность А. Гилевича, как мы уже знаем, была направлена лишь к этой цели. В почерке Гилевича мы имеем указания как на стремление к наживе (завитки букв «л», «м», спускающийся вниз конец буквы «я»), так и указания на способность к дерзким, смелым, безрассудным предприятиям. В его понятии честными бывают только дураки, умный же человек должен пользоваться обстоятельствами и оплошностью других».29
Продолжая далее свои суждения, автор указывает, что в почерке Гилевича он не нашел, к его удивлению, признаков решительности, смелости, настойчивости и вообще признаков; какой бы то ни было устойчивой воли. Отсутствие терпения' и настойчивости делали его неспособным к усидчивому, честному труду, а жажда обогащения заставляла его ум работать в изыскании скорого и легкого способа наживы. Попялковский обнаружил в почерке Гилевича признаки, которые свидетельствуют о патологических чертах его личности. Такого рода признаки заключаются в пропуске и удвоении букв, непропорциональности частей букв, поправках букв и слов, угловатости букв там, где должны быть закругления, резкой перемене в направлениях строк. Все это, указывает графолог, свидетельствует о значительной нервности Гилевича. Резюмируя общий результат исследования, Попялковский пишет: «Мы находим у А. Гилевича: 1) непреодолимый импульс в стремлении к обогащению; 2) отсутствие нравственного чувства; 3) отсутствие активной воли; 4) нарушение духовного равновесия; причем доминирующая мысль (в, данном случае корыстное стремление) заставляет его забывать все другое; 5) врожденное (resp. наследственное) расположение к порочности.
Данные эти позволяют признать, что преступление А. Гилевича явилось результатом так называемого нравственного помешательства (moral inganity англичан)».30
Нетрудно себе представить, какие пагубные последствия могут повлечь за собой подобные, претендующие на научность, графологические заключения, тем более сочетаемые с ломбро-зианскими взглядами о врожденных преступниках.
Читая заключение М. И. Попялковского, невольно задаешься вопросом: каким бы оно было при исследовании почерка
29 Попялковский М. И. Графопсихологический анализ преступления А. Гилевича//Вестник полиции. 1916. № 25. С. 678–679.
30 Там же. С. 680.
153
Гилевича до совершения им преступления? Опровергнуть, что завитки букв «Л», «М», и спускающийся вниз конец буквы «Я» говорят о стремлении к наживе и указывают на способность к дерзким, смелым, безрассудным предприятиям, трудно, так как автор не приводит аргументов, подтверждающих его заключение. Следует лишь заметить, что такие черты личности Гилевича, как стремление к наживе, дерзость и другие были проявлены в его преступных действиях, а не в форме букв почерка. Что ж_е касается безрассудности, отсутствия воли и_т\_д.. Попялковский~^я?нТГТр^1шгг~г1ротив ^сТттБгг^с^поведение_Ги-лesй?a~ттrв«piн:--a-j^e?roд^^oм рассудке и_1_верЩ5Оод£^ ~ '
РассмотреннТлГ"заключение, как нам "Представляется, служит убедительной иллюстрацией слабости, а не силы графологии.
«все книги «к разделу «содержание Глав: 15 Главы: < 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. >