ГЛАВА 1ПРАГМАТИЗМ Д. ДЬЮИ

Джон Дьюи (1859 — 1952) — наиболее влиятельный из всех американских прагматистов.

Для американских философов, да, пожалуй, и интеллектуалов вообще, он был и остался высшим философским авторитетом.

В отличие от Джемса, известность и влияние Дьюи никак не связаны с его литературным стилем, так как он пишет довольно бесцветно. Тем не менее, если бы любого американского студента, аспиранта или преподавателя попросили бы назвать одного философа с большой буквы, то, вероятно, четыре человека из пяти назвали бы Дьюи.

За свою долгую жизнь Дьюи проделал серьезную эволюцию. Первоначально он находился под влиянием немецкой идеалистической философии. Затем увлекся неокантианством. Позже испытал влияние бихевиоризма Уотсона.

Первоначально он, подобно Джемсу, занимался психологией, в частности, психологией образования. К концу века Дьюи увлекся педагогикой и организовал свою школу нового типа, а также разработал новую теорию педагогики, получившую название «прогрессирующее образование». Его идея состояла в том, что школа — это не подготовка к жизни, а сама является особой формой жизни. Дьюи считал, что задача школы не в том, чтобы наполнить мозг ребенка каким-то внешним материалом, вкладываемым в его голову, в его сознание извне, а скорее, в том, чтобы пробуждать и развивать собственные задатки, уже имеющиеся у ребенка.

Дьюи написал ряд книг по педагогике и по новой школе; некоторые из них в 20-х годах были переведены на русский язык и пользовались большим успехом.

Но потом, когда так называемая «педология» была у нас осуждена, как некая буржуазная лженаука, идеи Дьюи были не только отставлены, но и подвергнуты резкой критике.

Во второй половине 30-х годов Дьюи стал в нашей стране одной из наиболее одиозных фигур. Дело в том, что после известных процессов в Москве он принял предложение возглавить комиссию по расследованию так называемой «антисоветской деятельности» Троцкого. Комиссия выехала в Мексику, где жил Троцкий, и изучила все имеющиеся материалы.

Вывод ее, подписанный Дьюи, был однозначным: Троцкий ни в чем не виновен, а ссылки на него, которые делались на процессах, не что иное, как клевета. Понятно, как могли отнестись к этому официальные круги Советского Союза.

Специальных работ о Дьюи у нас нет, за исключением малоудачной книжки Шевкина о его педагогике. В ноябре 1990 г. в Институте философии была защищена кандидатская диссертация о проблеме опыта в философии Дьюи.

Дьюи писатель очень плодовитый. Из-под его пера вышло примерно 30 книг и около 900 статей. Дьюи — универсальный философ. Его работы посвящены не одной какой-то узкой или частной области, но охватывают весь спектр философских и социальных проблем, включая этику, эстетику, религию и пр.

В Европе Дьюи знают мало. Но американские авторы утверждают, что многие идеи европейских философов, особенно постпозитивистских и постмодернистских, предвосхищены в его работах. А один из учеников и последователей Дьюи, Сидней Хук, написал даже книжку «Прагматизм и трагический смысл жизни» (45), в которой проводит мысль об идейном родстве экзистенциализма с учением Дьюи.

Современный американский философ Ричард Рорти видит особую заслугу Дьюи, так же, как и Л. Витгенштейна, в подрыве того, что получило название фундаментализма. Под фундаментализмом в современной западной философии имеют в виду характерное для прежней философии убеждение в том, что все духовные, в том числе и теоретические, философские явления, должны иметь какие-то устойчивые основания, первые начала. Ведь еще Аристотель определял метафизику, или первую философию, именно как «науку о первых началах бытия и познания».

С точки зрения современных западных философов, во всяком случае многих из них, никаких таких оснований, или первых начал, нет, а философия в этом смысле является антифундаменталистской. Считается, что Дьюи внес большой вклад в разрушение фундаменталистского предрассудка.

И в самом деле, для Дьюи, как и для Джемса, основное понятие философии — опыт. При этом опыт включает в себя все, что может стать предметом нашего сознания и того или иного нашего воздействия. Говорить же о каком-то основании опыта просто бессмысленно. Джеме сводил опыт к потоку сознания. Дьюи этого не делает.

Объясняется это тем, что Джеме, как и Пирс, был в философии откровенным идеалистом. В психологии он скорее дуалист. Но в философии исходным понятием для него был «поток сознания», нередко равнозначный «чистому опыту».

Позиция Дьюи иная. Он противник каких-либо резких разграничений и особенно противоречий. Он руководствуется «принципом непрерывности», заимствованным у Пирса (у Пирса он назывался «синехизмом»).

Поэтому, если бы опыт был явлением или потоком сознания, то он неизбежно противостоял бы тому, что сознанием не является. Дьюи отказывается от такого противостояния. Поэтому опыт в качестве основного понятия философии Дьюи охватывает всё, все факторы человеческой жизни и деятельности. У Дьюи все есть опыт и опыт есть все.

Кстати сказать, последняя книга современного последователя Дьюи, Джона Мак - Дермотта, называется «Потоки опыта»(50).

Дьюи, таким образом, объявляет себя сторонником эмпиризма в самом широком смысле этого слова. Джеме называл свою философию «радикальным эмпиризмом» в том смысле, что опыт для него является универсальным и включает в себя чувственный опыт, сверхчувственный (спиритический), религиозный и моральный.

Дьюи еще больше расширяет понятие опыта, включая в него художественный, социальный и культурный.

Опыт у Дьюи, по сути дела, охватывает всю человеческую жизнь, включая и взаимоотношения человека с природой и самую природу.

О том, как Дьюи понимает опыт, можно судить по двум его характеристикам:

«Опыт включает сновидения, нездоровье, болезнь, смерть, труд, войну, смятение, двусмысленность, ложь и заблуждение, он включает трансцендентные системы, равно как и эмпирические; магию и суеверия так же, как и науку» (36,10).

«Ценность понятия опыта для философской рефлексии состоит в том, что оно обозначает как поле, солнце, облака и дождь, семена и урожай, так и человека, который трудится, составляет планы, изобретает, пользуется вещами, страдает и наслаждается. Опыт обозначает все, что переживается в опыте, деятельность и судьбу человека» (36,28).

Цель философии, по Джемсу, состояла в том, чтобы помогать человеку, так сказать, двигаться в потоке опыта к каким-то поставленным им целям. Поэтому одним из определений истины у Джемса была ее способность вести нас от одной части опыта к другой, более нам желательной, разумеется. Иными словами, истина у Джемса выступала не как некая статичная данность, а как орудие для нашего действия, как способ достижения наших целей. И в этом-то и состояло основное проявление или выражение его прагматизма.

Мысль Дьюи идет в том же направлении, но значительно дальше. Его главная идея состоит в преобразовании и реконструкции самого опыта. Речь идет, следовательно, не об осуществлении какой-то случайной единичной цели, но о систематическом совершенствовании опыта во всех сферах жизни, человеческой деятельности.

Вероятней всего, Дьюи имел в виду прежде всего социальную реконструкцию, улучшение жизни людей. Джеме считал существующее общество не только далеким от совершенства, но даже вообще плохо организованным. Он постоянно указывал на его противоречия, конфликты, наличие бедных, обездоленных и т.д. и т.п. Джеме выдвинул позицию «мелиоризма»; он считал, что мир, в данном случае человеческий мир, плох, но не безнадежен: он может быть улучшен. Но как? На этот вопрос Джеме не мог дать ясного ответа. Он возлагал свои надежды на волю и деятельность отдельного человека, на вождей, пророков, великих личностей.

Джеме говорил, правда, о «более или менее социалистическом будущем», к которому мы, по-видимому, движемся, он предлагал устранить психологические мотивы войны путем создания его морального эквивалента в виде своего рода трудовых армий для молодежи. Он выступал против господства монополий и против империалистической политики. И это, пожалуй, все. Как улучшить мир, он толком не знал.

В этом отношении Дьюи сделал гораздо больше. Дьюи с самого начала своей деятельности стремился прежде всего преобразовать систему образования, справедливо видя в этом залог благоприятных будущих изменений.

И он был прав. Одна из самых больших бед нашего общества состояла, да и еще пока состоит, в страшном снижении уровня как среднего, так и высшего образования, которое происходило в течение, по крайней мере, шестидесятилетней истории нашей страны.

Правда, та система педагогики, которую предложил Дьюи, после первых восторгов подверглась жесткой критике, но во всяком случае, задачу реформы педагогики и системы образования он поставил.

С точки зрения Дьюи, реформа системы образования была только одним из средств или методов реконструкции, совершенствования общества, жизни, или в самом общем смысле социального опыта. Дьюи стремился наметить, разработать пути и способы такого совершенствования.

Но социальный опыт — это, ведь, только часть человеческого опыта, и вопрос поэтому приобретал у Дьюи более широкий характер: о способах реконструкции опыта вообще.

Дьюи считал, что в ряде сфер жизни уже имеются огромные впечатляющие успехи. Они достигнуты в области науки, техники и производства. Эти успехи обязаны широчайшему применению научного метода.

Таким образом, Дьюи как бы возвращается к проблеме метода науки, поставленной еще Ч. Пирсом, но понимает этот опыт совсем по-другому.

Дьюи говорит, что применение научного метода в указанных областях дало блестящие результаты. Но в сфере морали, социальной жизни и политики этот метод, к сожалению, до сих пор применения не получил.

Может быть, это произошло потому, что в сфере науки и техники он применялся стихийно, недостаточно осознанно. А может быть, потому, что в области морали люди просто не знали, как его следует применять.

Возможно, исходя из подобных соображений, Дьюи задумал осуществить прежде всего логическую реконструкцию аспекта научного метода. Вспомним, что статьи Пирса «Закрепление верования», «Как сделать наши идеи ясными» были первыми двумя статьями из серии под общим названием «Иллюстрации к логике науки».

Соответственно, и первая работа Дьюи такого же типа, написанная вместе со статьями других его сотрудников, была помещена в сборник под общим названием «Опыты по логической теории» (1904). Другая книга Дьюи на эту тему носила название «Очерки по экспериментальной логике» (1916). И наконец, наиболее подробно его взгляды на эту проблему были изложены в обобщающей книге «Логика: теория исследования» (1938).

Краткое изложение его понимания логической теории имеется в популярной книжке «Как мы мыслим?» — в русском переводе называется «Психология и педагогика мышления». Это название передает одну особенность концепции Дьюи, которая была отмечена при рассмотрении учения Пирса: это смешение логического аспекта познавательного процесса с его психологическим аспектом. Оно составляет характерную черту прагматизма Пирса и особенно Дьюи.

Дьюи не имеет ни малейшего представления о действительных логических проблемах и не занимается ими. Он просто присвоил термин «логика» для обозначения своего понимания процесса знания, т.е. вложил в это слово совершенно не свойственное ему содержание. Это типично для прагматизма.

Мы не должны забывать, что основная забота Дьюи состоит в том, чтобы помочь людям в постепенном осуществлении социальной реконструкции путем применения к общественной, в том числе моральной жизни, его прагматического инструментального метода. Правда, он называет его научным методом или методом разума.

Дьюи постоянно подчеркивает эмпирический характер рекомендуемого им метода. Поскольку этот же метод, с одной стороны, применяется сознательно и целенаправленно, а, с другой стороны, ему приходится преодолевать всевозможные трудности и сопротивления того материала, с которым он имеет дело, он становится экспериментальным.

Восприняв в значительной мере идею плюралистической, неопределенной, меняющейся и в то же время пластичной, вселенной у Джемса, Дьюи переносит эти характеристики на опыт человека, имея в виду, как уже говорилось выше, человеческую жизнь. Опыт выступает, в представлении Дьюи, как недостоверный, часто опасный и полный превратностей. В нем нет чего-либо раз навсегда данного (а потому могущего стать достоверно известным). В нем нет ничего незыблемого, твердого, безусловного. Как у Джемса, у Дьюи опыт связан с риском.

Однако, утверждает Дьюи, человеку и, прежде всего, философу всегда было свойственно именно стремление к устойчивости, незыблемости, абсолютной достоверности. «Поиск достоверности» [так, кстати, называется одна из его книг(37)] был присущ людям с тех пор, как они начали философствовать. Первые философы в древней Греции были уже вовлечены в этот поиск.

Поиск решения этой проблемы привел к различию двух типов знания: «эпистеме», как подлинного знания, и «докса», как мнения людей, которые до подлинного знания подняться не способны.

Окончательное решение этой жгучей (хотя, по мнению Дьюи, мнимой) проблемы было найдено Платоном. Он увидел ее в введении мира особых сущностей — идей.

Окружающий нас реальный эмпирический мир изменчив, текуч, неустойчив. Но он и не истинен, представляет собой только видимость и есть удел мнения, складывающегося на основе чувственных восприятии. Напротив, мир идей вечен и однозначен. Познание идей, и только их, является подлинно истинным, ибо оно абсолютно.

Если мир явлений, будучи чувственно данным, доступен каждому, то мир идей, будучи умопостигаемым, доступен только немногим. Открытие и познание его требует особых способностей проникать сквозь чувственный мир и умственным взором увидеть вечные идеи, слабым и неточным отблеском которых являются вещи эмпирического мира.

Таким образом, разделению мира на мир чувственных вещей и мир идей соответствует разделение познания на два типа: недостоверное — докса (мнение) и абсолютно достоверное — созерцание идей.

В свою очередь эти два вида познания, по Платону, оказываются присущими двум типам людей. Чувственные вещи, как объекты низшего вида познания, доступны простым, необразованным людям, занятым физическим трудом: ремесленникам, земледельцам, торговцам и рабам.

Идеи же, как объекты высшего вида познания, могут открыться только высшему типу людей, образованных, занятых духовной деятельностью, философам.

Отсюда Дьюи выводит важное следствие: поскольку рабы и простолюдины были заняты исключительно материальной деятельностью, физическим трудом, то и сама эта деятельность и труд, в котором она реализовалась, и то, с чем она имела дело, т.е. материальные вещи, — все это вызывало чувство пренебрежения, а то и презрения.

Высшая же духовная деятельность, направленная на идеи, вызывала почтение и уважение, как занятие лучших и привилегированных.

Это социальное разделение на низшую материальную деятельность и высшую духовную и соответственное разделение занимавшихся ими людей и послужило, считает Дьюи, источником разделения на два типа мировоззрения: материалистическое и идеалистическое.

Таким образом, по Дьюи, оба они возникли исторически в силу определенных социальных условий и их противопоставление сохранялось также довольно долго, так как долго еще оставалось социальное разделение, как, скажем, в эпоху господства феодалов.

Но это время, считает Дьюи, уже прошло, и в современном демократическом обществе нет почвы для противопоставления умственного и физического, или идеального и материального труда, или соответствующих видов деятельности. Отсюда следует, что противоположность материализма и идеализма устарела и должна быть отброшена.

С подобными рассуждениями Дьюи, неоднократно воспроизводимыми в ряде его работ, согласиться трудно, хотя указанная им противоположность видов деятельности в древнем мире действительно имела место и, возможно, оказала какое-то влияние на размежевание между сторонниками двух философских направлений.

Но само их возникновение и формирование связано с фактическим существованием двух рядов явлений и процессов в самом человеке, а тем самым и в мире, и невозможностью пока что свести их друг к другу. Раз имеются материальные и духовные явления, а роль вторых в жизни людей возрастает, то остается постоянная возможность при объяснении природы и мира исходить либо из материальных явлений и процессов, принимая их тем самым за первичные, либо из идеальных — с аналогичным результатом.

Надо иметь в виду также и то обстоятельство, что потребность в гуманизации науки и техники, ставшая столь настоятельной в наше время во всем мире, создает дополнительные условия для негативного отношения к материализму. Экологический кризис, в котором оказалось человечество, показал, к чему может привести понимание природы, как чего-то принципиально чуждого человеку, и рассмотрение ее только как предмета воздействия, эксплуатации и использования. Убеждение в бездуховности природы, ее принципиальной противоположности человеку, как духовному существу, позволяло сделать с нею все. что угодно. К чему это привело, хорошо известно.

Что касается нашей страны, то настоятельная, более того, даже абсолютная, потребность в возрождении нравственности и духовности народа создает благоприятные условия для возрождения и некоторого морального идеализма, на отсутствие которого еще совсем недавно горько жаловались некоторые поэты, писатели и педагоги.

Но вернемся к Дьюи. Рассуждения Дьюи о возникновении материализма и идеализма должны были, между прочим, показать искусственный и даже случайный характер их противостояния. Дьюи решительно выступает против такого противостояния, как и против любых жестких границ между чем бы то ни было.

Он утверждает, что все грани и в природе, и в обществе, и в познании условны и не окончательны. Опыт не знает резких распадении на несовместимые и несопоставимые «сущности», так как в нем действует принцип непрерывности. Любое ограничение тех или иных идей в виде «материализма» или «идеализма», по Дьюи, неправомерно.

Другой вывод из описанной им истории греческой философии — это тщетность попыток найти какие-либо вечные неизменные сущности и абсолютное знание о них.

Дьюи отказывается признать возможность абсолютного начала, абсолютной истины, какого-либо абсолюта вообще. По его мнению, все это выдумки таких философов, которых не устраивала необходимость постоянного поиска, постоянного экспериментирования и постепенного движения вперед. Они хотели получить все сразу в готовом и окончательном виде: и совершенное общество, и совершенное знание, и совершенную мораль, и окончательное высшее благо (Summum bonun).

Один из важных выводов, который Дьюи делает из приведенных соображений, состоит в отрицании им неизменности человеческой природы. Он считает теорию неизменности «самой безнадежной и пессимистической, из всех возможных доктрин» (38,191). В случае ее справедливости всякое образование, в отличие от обучения, было бы безнадежной задачей, и любая попытка совершенствования общества была бы обречена на неудачу.

Другой пример отвержения Дьюи понятия абсолюта дает его отказ признать какую бы то ни было истину за окончательную и неизменную. Он говорит, что «каждое предложение касательно истины в последнем счете является гипотетичным и временным, хотя значительное количество таких положений столь часто оказывалось безошибочным при проверке, что мы вправе применять их так, как если бы они были абсолютно верными. Но логически абсолютная истина представляет собой не поддающийся реализации идеал, во всяком случае идеал, не реализуемый до того времени, пока не будут зарегистрированы все факты, или, как формулирует Джеме, пока эти факты не будут «собраны в мешок» и пока не будет исключена возможность дальнейших наблюдений и других данных опыта» (39,49—56).

Исходя из подобных предпосылок, Дьюи предпринимает попытку описать и объяснить процесс приобретения знания и его функционирования в ходе человеческого опыта. Иными словами, он претендует на описание метода науки.

Самая общая и основная задача науки и научного метода состоит, по Дьюи, в наилучшем приспособлении человека к среде, в обеспечении успешного человеческого действия.

Дьюи не отрицает возможности свойственного многим ученым стремления к бескорыстному знанию, то есть к знанию, не ставящему перед собой никакой непосредственной практической цели. Такое стремление, несомненно, имеет место, и Дьюи считает, что это очень хорошо, так как оно помогает развитию самих познавательных средств и способов.

Однако этот вид познавательной деятельности он считает вторичным, производным от основного его назначения — способствовать приспособлению к среде, решению практических задач, обеспечивающих выживание, и более того, совершенствование, улучшения условий жизни, или в самой общей форме — опыта.

Поскольку эта задача является, по Дьюи, определяющей, то понятно, что сам процесс познания и метод исследования должны быть описаны именно в терминах такого приспособления и решения подобных задач.

Поэтому понятия, которые используются в процессе познания и исследования, определяются Дьюи не как выражения каких-то общих существенных черт действительности, а как орудия, предназначенные для достижения тех или иных целей. То же относится к системам понятий или к теориям. Они имеют только инструментальное значение.

Соответственно эта концепция Дьюи. так понимающая и само исследование, и понятия, и теории, получила название инструментализма.

Теперь понятно, что именно, с этой принятой Дьюи точки зрения, следует понимать под истиной. Если теория или то суждение, которыми мы пользовались для осуществления нашего плана или цели, привели к успешному результату, то мы — как бы в благодарность им — будем называть их истинными, присвоим им такой хвалебный эпитет.

Таким образом, оказывается, что весь процесс познания вполне возможно описать совсем в других терминах, чем те, которые обычно применяются для этого.

Вспомним о том, что Джеме говорил о философии: она учит видеть альтернативы. Теперь перед нами реальная альтернатива: одно и то же явление получает совершенно разные интерпретации. Надо сказать, что определенный резон в прагматистском варианте есть. В нем акцент перенесен на практические результаты, в то время как в традиционном понимании акцент делается на чисто теоретических результатах.

Тем, кто воспитан в классической традиции, конечно, ближе традиционный взгляд, опирающийся на здравый смысл, хотя и он не свободен от трудностей.

Надо иметь в виду то, что прагматист будет считать истинными практически те же утверждения, что и не-прагматисты. В этом смысле никакой разницы между ними нет. Но интерпретация процесса познания и его результатов, то есть истины, будет весьма различной.

Это, кстати сказать, означает, что философия удовлетворяет не обычные житейские потребности людей, а какие-то более сложные духовные потребности. Они состоят в том, чтобы дать себе отчет в своих поступках, в привычных действиях людей, в том, чтобы лучше понять и истолковать и мир, и самого себя, чтобы уяснить их значение.

Очевидно, что слабость или ошибка прагматизма в том, что он недооценивает и принижает чисто теоретическую потребность человеческого духа в самом познании как таковом, независимо от его практического результата, потребность в истине как чистом знании, имеющем еще и нравственную ценность, в том, что на Руси зовется правдой.

Видимо, Истину в этом понимании имел в виду Понтий Пилат, задавая свой знаменитый вопрос: «что есть истина?»

Предыдущее изложение имело дело только с самым общим смыслом инструменталистского понимания познавательной деятельности, или процесса исследования. Однако Дьюи дает гораздо более детальное его описание.

Прежде всего, Дьюи указывает на те обстоятельства, в которых возникает потребность в познании или исследовании. И здесь он явно вспоминает Пирса и его идеи на сей счет.

Согласно Пирсу, мышление принимается за работу прежде всего в случае возникновения актуального сомнения, препятствующего нормальному действию. Тогда начинается поиск способа восстановить верование или веру, которая есть не что иное, как готовность или привычка действовать.

Эту идею Пирса Дьюи воспринял, но придал ей несколько иной характер. Согласно Дьюи, общая цель познания, науки — улучшение, совершенствование опыта, или, если сказать по-другому, то это лучшее, более благоприятное приспособление к сложившимся обстоятельствам.

Но выражение «приспособление к среде или окружению» имеет слишком общий характер, так же, как и «совершенствование опыта». В действительности обстоятельства, в которых приходится действовать человеку, это всегда конкретные обстоятельства, ставящие перед ним некоторую конкретную цель, конкретную задачу, которую ему предстоит решить.

Эта задача или проблема может быть какой угодно. Важно только, что человек находится в такой ситуации, когда ему необходимо решить какую-то проблему. Дьюи называет такую ситуацию проблематической.

Примером такой ситуации может быть ситуация человека, неожиданно оказавшегося на развилке дорог и не знающего, куда идти.

Эта ситуация настолько характерна, что Дьюи иногда называет проблематическую ситуацию «развилочной». Он характеризует ее также как неопределенную, нерешенную, то есть в соответствии с тем психическим состоянием человека, в котором он в данном случае оказался.

Понятно, что такая ситуация является предельно общей. Это может быть затруднение генерала при выборе стратегического плана, затруднение молодого человека при выборе себе невесты из двух претенденток; это может быть затруднение ученого, встретившегося с какой-то трудной теоретической проблемой и т. д. и т. п.

Характерно для такой ситуации именно ощущение или переживание затруднения перед возникшей проблемой. И, конечно, способ решения проблемы в общем виде будет носить предельно общий и формальный характер. В этом смысле постановка вопроса у Дьюи достаточно бессодержательна. Но в некоторых конкретных случаях, которые он имеет в виду, она получает конкретный смысл.

Прежде всего, общий способ решения проблемы приспособлен к моральным и социальным ситуациям, откуда Дьюи экстраполирует его на все остальные возможные ситуации.

Итак, какова же процедура решения проблематической ситуации? Наиболее систематически она описана в книге «Как мы мыслим?»5. Она включает 5 этапов:

1.Ощущение затруднения, неприятное и тревожное. Здесь прежде всего необходимо выяснить его источник и для самого себя осознать проблему, ответить на вопрос: в чем именно она состоит.

2. Когда трудность установлена, проблема сформулирована, то неопределенная ситуация превращается в собственно проблематическую. Иногда первый и второй этап сливаются вместе. Это бывает в тех случаях, когда с самого начала ясно, в чем состоит проблема.

Естественно, что понимание проблематической ситуации включает как осознание трудности, так и понимание той цели, к которой мы стремимся.

3. На этом этапе происходит выдвижение гипотезы, которая должна решить проблему, окончательно устранить трудность, достигнуть определенности.

Этот этап требует работы понятийного мышления, формирования — если нужно — определенных идей, содержащих предвидимые последствия необходимых умственных операций, или действий, направленных на решение проблемы.

4. Четвертый этап состоит в критическом рассмотрении выдвинутой гипотезы в теоретическом прослеживании ее следствий и их оценке.

5. Этот этап состоит уже не в чисто теоретической проверке гипотезы, а в ее экспериментальной проверке, в выяснении того, как она фактически работает, и что с ее помощью может быть достигнуто.

Обращает на себя внимание и имеет особое значение для Дьюи чрезвычайная конкретность всего того материала, который имеет место на каждом этапе.

Описанная процедура преобразования проблематической, неопределенной ситуации в ситуацию решенную рассматривается Дьюи как функционирование и использование подлинно научного метода исследования, того метода, которого, по его мнению, так недоставало в наше время для решения социальных проблем вообще, моральных в особенности.

Из описания указанных Дьюи ситуаций становится ясно, что его метод, хотя и рекомендуется Дьюи в качестве всеобщего, все же приспособлен специально к решению социально-этических проблем.

Недаром в 1946 году, в новом введении к книге «Реконструкции в философии», Дьюи писал: «Из позиции, занятой здесь, реконструкция не может быть ничем меньшим, как работа по развитию, формированию или созданию интеллектуального инструментария, который будет прогрессивно направлять исследование на глубоко и всеохватывающе человеческие, то есть моральные факты современной сцены и ситуации» (40, XXVII).

Тем не менее, этот метод с самого начала предлагался Дьюи в качестве универсального, и поэтому мы должны оценить его в качестве такового.

1. Важнейшей чертой метода науки Дьюи считает его способность к самоисправлению. Он говорит, что предлагаемый им метод «есть метод познавания, являющийся самокорректирующимся в процессе его применения, метод, который учится как на ошибках, так и на удачах. Сердцевина метода — это тождество исследования с открытием» (40, XXIX—XXX).

Признание метода науки самокорректирующимся есть, пожалуй, самое важное в его понимании Дьюи. Он подчеркивает, что «самое страшное для исследователя — это считать его вывод окончательным» (40, XVI).

С этим замечанием Дьюи вполне можно согласиться. Наука, которая не способна или не хочет исправлять свои положения в соответствии с новыми данными, которая не может критически отнестись к своим утверждениям, которая вступает в явное противоречие с массой новых фактов, которая цепляется за старые положения, это уже не наука, а догма.

Правда, тут нужно сделать одну важную оговорку. Как было установлено современной философией науки, наука обладает определенной устойчивостью, и вовсе не каждый противоречащий научной теории факт способен ее сразу же опровергнуть. Это надо иметь в виду. Но, в принципе, Дьюи, конечно, прав.

2. Вторая особенность метода науки, в понимании Дьюи, состоит в том, что знание рассматривается им не как отражение или воспроизведение в мысли некоторой объективной реальности, но как умение действовать в той или иной ситуации. «Знание для экспериментальных наук, — говорит Дьюи, — означает некоторый вид разумно направленного деления; оно перестает быть созерцательным и становится в истинном смысле практическим». Знание превращается в «метод активного контроля над природой и опытом» (40,121—122).

3. Третья способность — понимание истины. Трактовка ее близка к взглядам Джемса. Поскольку идеи, теории, системы инструментальны по отношению к реорганизации данной среды, т.е. предназначены для решения проблематической ситуации, то «если они окажутся успешными в выполнении их функции, тогда на них можно положиться, тогда они надежны, здравы, хороши, истинны. Если им не удается устранить смятение, избавить от недостатков, если они увеличивают путаницу, неуверенность и зло, когда действуют на их основе, тогда ложны...» (40, 156).

И уж совсем повторяя Джемса, Дьюи говорит: «То, что ведет нас истинно, то истинно... Гипотеза, которая работает, является истинной» (4 0,1 56).

Таким образом, понимание истины Дьюи, как и всех прагматистов, состоит в отождествлении ее с успехом, с полезностью идей, теорий и пр.

Дьюи делает только одну, но важную оговорку. Истина полезна не вообще, а для решения данной конкретной ситуации. Удовлетворение, доставляемое ею, не есть личное удовлетворение того или иного лица — как обычно толкуют прагматическую теорию ее противники — но удовлетворение требований самой проблемы.

Иными словами, проблема рассматривается Дьюи, как нечто объективное, она отделяется от того лица, для которого она представляет проблему, и становится чем-то самодовлеющим. Возможна ли такая ее объективизация? По-видимому, да. Почему нельзя рассматривать проблему, как таковую? Как могущую иметь значение для любого человека? Это вполне возможно, и можно понять, что именно имеет в виду Дьюи.

Если проблема решается, если проблематическая, неопределенная ситуация трансформируется в определенную, решенную, то способ ее решения, с точки зрения Дьюи, будет истинным.

И все же Дьюи не любит слово «истина» из-за его многозначности и неверных, с его точки зрения, употреблений. Поэтому он предложил заменить слово истина довольно неясным выражением «обоснованная или гарантированная утверждаемость» (Warranted assertability).

Она означает то, что с полным правом может утверждаться по данному вопросу. Заметим, кстати, что здесь вопрос о соответствии вообще не может иметь места.

И, наконец, последняя и очень важная черта понимания Дьюи познания и метода науки. Мы видели, что определенность ситуации возникает вместе с решением проблемы в результате завершения процесса исследования. Эта определенность и будет составлять новую сложившуюся реальность. Она, эта новая реальность, возникла как итог исследования. До него ее не было, была только проблема.

А ведь это, согласно Дьюи, означает, что в результате процесса познания или исследования сам предмет познания претерпевает существенные изменения.

Дьюи говорит, что, согласно мнению философов прошлого, познание означает некоторое изменение в познающем субъекте: в нем не было знания, теперь оно появилось.

Согласно же инструментализму, происходит нечто иное, именно «знание... есть направленное изменение внутри мира» (37,291), а «объект знания есть созданный экзистенциально (т.е. по существу) произведенный объект» (37,211).

Это кардинальная доктрина прагматизма: познание изменяет существование предмета. «Все прагматисты, — замечает американский философ Эйкен, — принимали как аксиому один из кардинальных тезисов идеализма, именно, что познающий субъект сам существенно обусловливает те вещи, которые он познает» (53,53).

Таковы взгляды Дьюи на познание, таков его инструментализм.

Мы познакомились с функционированием инструментального метода Дьюи в общем виде. Дьюи применил его к различным конкретным областям, но, пожалуй, самое большое значение имеет применение этого метода к моральным проблемам. И дело не только в самой морали как таковой, дело в том, что мораль у Дьюи тесно связана с политикой. Поэтому, по сути дела, говоря о морали, Дьюи имеет в виду морально-политическую и правовую сферу, ибо все три ее части неразрывно связаны друг с другом.

Реконструкция в моральных понятиях, предпринятая Дьюи, прежде всего ставит под вопрос понятие «высшего блага» (Sunmum bonum) или высшего закона, или цели моральной жизни.

Начиная с греков, говорит Дьюи, этическая теория находилась под гипнозом поиска высшего блага. Им считалась то благая жизнь, то атараксия, то апатия, то личное счастье, основанное на чувственных удовольствиях, то интеллектуальная любовь к богу, то просто любовь, то максимальное счастье для максимального числа людей (утилитаризм) и т.д.

Любой вариант высшего блага Дьюи отвергает. Основная его идея состоит в переходе к плюрализму целей и благ. Он высказывает довольно парадоксальное утверждение о том, что «каждая моральная ситуация является уникальной и имеет свое незаменимое благо» (40,163).

По Дьюи, каждая моральная ситуация содержит свою проблему, которая требует своих специфических способов решения. Этические универсалии могут очень мало помочь в конкретных случаях.

В самом деле, возьмем заповедь «не убий». Она вовсе не имеет абсолютного характера. Во время войны она вообще не действует. При обороне от нападающего на вас хулигана с ножом в руке она тоже непригодна. При преследовании опасного преступника она неприменима. И так обстоит дело с каждой из заповедей.

В каждом случае нужно подходить конкретно, выяснять все обстоятельства дела, изучать возможные варианты того или иного поступка. И только после этого можно выносить оценку действия или решать, что значит морально поступить в данном случае.

При этом процедура исследования здесь совершенно та же, что и при решении какой-либо физической или технической проблемы. Необходим поиск той беды или трудности, которая имеет место, и того способа, которым их можно и стоит преодолевать.

Ибо, повторим еще раз, каждая ситуация имеет свою уникальную цель, и вся личность вовлечена в нее. Благо в каждой ситуации должно быть открыто, запроектировано и достигнуто на основе установления и анализа конкретного недостатка, неприятности или проблемы. Его нельзя вносить в ситуацию извне.

Иными словами, мы можем сказать, что моральная истина, как и любая другая, всегда конкретна. Это бесспорно. Но означает ли это, что никаких общих нравственных принципов, норм и правил нет и что они не должны признаваться? Разумеется, не означает.

Без тех простых правил нравственного поведения, которые человечество выработало за многие тысячелетия своей трудной истории, без принципов гуманизма, без общечеловеческих ценностей моральная жизнь человечества была бы вообще невозможна.

Да, конечно, мораль не поваренная книга с рецептами, как говорит Дьюи. Но даже если не применять эти рецепты, из нее можно узнать те вещи, которые вообще съедобны, которые могут быть употреблены в пищу.

Дьюи, так сказать, перегибает палку, и правильные соображения о конкретности моральной, а следовательно, и правовой и любой другой ситуации переходят у него в моральный релятивизм.

Видимо, и Дьюи сам понимает это, так как он все же признает существование если не единого высшего блага, то во всяком случае многих высоко ценимых людьми естественных благ, имеющих в себе и моральную сторону. Это — «здоровье, богатство, честь и доброе имя, дружба, высокая эстетическая оценка, ученость, и такие моральные блага, как справедливость, умеренность, доброжелательность и т.д.» (40,166).

Но тут же Дьюи оговаривается, что ни один человек не стремится достигнуть здоровья, богатства, учености, справедливости и доброты вообще. Речь всегда может идти только о степени того или иного блага, т.е. о его увеличении или росте.

Дьюи говорит: «Процесс роста улучшения и прогресса... приобретает большое значение. Не здоровье как цель, твердо фиксированная раз и навсегда, но необходимое улучшение здоровья — непрерывный процесс — является целью и благом. Это активный процесс трансформации существующей ситуации. Не совершенство, как конечная цель, но вечно продолжающийся процесс совершенствования, набирания силы, усовершенствования является целью в жизни. Честность, усердие, сдержанность, справедливость, как и здоровье и ученость, — все это не суть благо для обладания, как если бы они выражали фиксированные цели, подлежащие достижению. Они представляют собой направления изменения в качестве опыта. Сам рост есть единственная моральная цель» (36,177).

Соответственно этому, продолжает Дьюи, «проблема зла перестает быть теологической и метафизической; она рассматривается как практическая проблема уменьшения, облегчения зла в жизни настолько, насколько это может быть возможно» (40,177).

Дьюи подвергает критике утилитаристов за то, что, критикуя зло, унаследованное от феодализма, они оправдали зло, которое принес с собой капитализм, в частности, дух неприкрашенного коммерциализма (торгашества), оправдывали интерес нового класса, именно владельцев капиталистической собственности, лишь бы эта собственность была приобретена в свободной конкуренции.

Кое-что Дьюи говорит и об образовании. Он упрекает существующую систему в том, что она стремилась готовить человека для будущего. Но Дьюи считает, что любой человек всегда находится в процессе роста, а это и есть образование, и оно не зависит от возраста. Дьюи говорит, что достижение профессионального умения, как и приобретение культуры,— это не цели, это признание роста и средство для его продолжения. Сердцевина социальности человека состоит в образовании. И, наконец, он замечает, что, хотя демократия имеет много значений, ее моральное значение состоит в том, что высшая проверка ее политических институтов — это ее вклад во всесторонний рост каждого члена общества.

Разработка и использование прагматистского метода, равнозначного для Дьюи методу науки, при решении моральных ситуаций в учении Дьюи служит переходом к применению этого метода к проблемам и ситуациям социально-политической жизни. Дьюи убежден в том, что только научные методы могут помочь и способствовать решению всех человеческих, в том числе и политических, проблем.

Основанием для этой уверенности является, по Дьюи, во-первых, невозможность провести четкую границу между естественными науками, в которых этот метод дал блестящие результаты, и общественными науками, а, во-вторых, то, что политика, по крайней мере в Америке со времен Джефферсона, содержит в себе сильнейший моральный элемент.

Дьюи считает, что все, что затмевает моральную в своей основе природу политической проблемы, вредно. «Любая доктрина, исключающая или даже затемняющая функцию выбора ценностей и верования, желаний и эмоций в интересах избранных ценностей, ослабляет личную ответственность за суждение и за действие. Таким образом она содействует созданию позиций, приветствующих и поддерживающих тоталитарное государство» (11,188).

Свою важнейшую цель Дьюи видит в обосновании, защите и расширении демократии, особенно перед лицом могущественных сил, которые в первой половине XX века вели на нее организованное наступление и уничтожили ее в некоторых крупнейших мировых державах.

Естественно, что больше всего его интересует судьба демократии в Америке, где Дьюи констатирует наличие серьезных социальных противоречий. Здесь тоже требуется социальная реконструкция.

Важнейшим ее принципом Дьюи считает категорический отказ от какого бы то ни было насилия и использование только мирных средств.

В недавнем прошлом в нашей критической литературе прагматизму предписывалась приверженность к иезуитскому принципу «цель оправдывает средства». Ничего не может быть дальше от действительных взглядов Дьюи. Он постоянно повторял ту мысль, что средства должны соответствовать цели, что дурные, не адекватные средства могут извратить любую, даже самую лучшую цель.

Он, в частности, писал, что «демократические цели требуют демократических методов для их реализации» (11,192), он отрицал любые формы тоталитаризма и писал, что «обращение к монистическим, огульным, абсолютистским образам действий есть измена свободе человека — в какой бы форме она ни проявлялась» (11,192).

Каковы же пути совершенствования демократического общества и решения стоящих перед ним задач? Это, конечно, все тот же прагматистский или научный метод, за который ратует Дьюи. Он должен быть направлен на последовательное решение тех частных конкретных проблем, из которых складывается человеческая жизнь.

Прежде всего, это проблема образования и воспитания. Это всевозможные социальные конфликты, отношения между предпринимателями и рабочими, между этническими группами и великое множество других совершенно конкретных и точно определимых проблем, зависящих от реальных и конкретных интересов людей.

Ни в коем случае не следует ставить перед собой какие-то предельно общие и отвлеченные цели, выдвигать абстрактные идеалы. Они обязательно превратятся в какой-то тотальный абсолют, которому волей—неволей придется подчинять свои поступки, не видя и не имея возможности сделать ничего другого. Абсолют неизбежно ведет к насилию и к подчинению человека, и здесь уже конец демократии.

Не надо строить надежды на возможность каких-то мгновенных или очень быстрых преобразований. В обществе возможны только постепенные, естественно протекающие изменения и улучшения.

Но тут может возникнуть вопрос: возможны ли вообще какие-то радикальные социальные изменения, не противоречат ли они человеческой природе, которая может составить непреодолимое препятствие всем здоровым начинаниям?

Но, вопреки распространенному мнению, Дьюи вовсе не считает человеческую природу неизменной. Напротив, Дьюи убежден в том, что она поддается нашим усилиям, и фактически на протяжении истории уже сильно изменилась.

Возьмем, например, вопрос о свободе и демократии для всех, о равных правах всех людей. Это же совсем новые идеи в человеческой истории, и для того, чтобы они получили всеобщее признание, человеческая природа должна была претерпеть значительные изменения. Она будет изменяться и дальше.

В противном случае образование и воспитание не могли бы играть никакой роли в жизни общества.

Человеческая природа изменчива и может изменяться в направлении все большей демократизации общества. Таково убеждение Дьюи. Но это изменение должно совершаться естественно и постепенно, т.е. так, как этого требует метод науки.

Дьюи говорит, что «демократии можно служить только путем неторопливого изо дня в день принятия и непрерывного распространения в каждой фазе нашей общей жизни методов, тождественных достигаемым целям... мы должны знать, что зависимость целей от средств такова, что единственный окончательный результат есть результат, достигаемый сегодня, завтра, послезавтра, день за днем в непрерывной преемственности лет и поколений. Только так мы сможем быть уверены, что мы рассматриваем наши проблемы во всех частностях одну за другой, по мере их возникновения — со всеми ресурсами, предоставляемыми разумом, орудующим в совместном действии. В конце, как и в начале, демократический метод в своей основе также прост и безмерно труден, как и энергичное, неослабное непрестанное созидание всесущей новой стези, по которой мы можем направить совместно свои стопы»(11, 192—193).

Джон Дьюи (1859 — 1952) — наиболее влиятельный из всех американских прагматистов.

Для американских философов, да, пожалуй, и интеллектуалов вообще, он был и остался высшим философским авторитетом.

В отличие от Джемса, известность и влияние Дьюи никак не связаны с его литературным стилем, так как он пишет довольно бесцветно. Тем не менее, если бы любого американского студента, аспиранта или преподавателя попросили бы назвать одного философа с большой буквы, то, вероятно, четыре человека из пяти назвали бы Дьюи.

За свою долгую жизнь Дьюи проделал серьезную эволюцию. Первоначально он находился под влиянием немецкой идеалистической философии. Затем увлекся неокантианством. Позже испытал влияние бихевиоризма Уотсона.

Первоначально он, подобно Джемсу, занимался психологией, в частности, психологией образования. К концу века Дьюи увлекся педагогикой и организовал свою школу нового типа, а также разработал новую теорию педагогики, получившую название «прогрессирующее образование». Его идея состояла в том, что школа — это не подготовка к жизни, а сама является особой формой жизни. Дьюи считал, что задача школы не в том, чтобы наполнить мозг ребенка каким-то внешним материалом, вкладываемым в его голову, в его сознание извне, а скорее, в том, чтобы пробуждать и развивать собственные задатки, уже имеющиеся у ребенка.

Дьюи написал ряд книг по педагогике и по новой школе; некоторые из них в 20-х годах были переведены на русский язык и пользовались большим успехом.

Но потом, когда так называемая «педология» была у нас осуждена, как некая буржуазная лженаука, идеи Дьюи были не только отставлены, но и подвергнуты резкой критике.

Во второй половине 30-х годов Дьюи стал в нашей стране одной из наиболее одиозных фигур. Дело в том, что после известных процессов в Москве он принял предложение возглавить комиссию по расследованию так называемой «антисоветской деятельности» Троцкого. Комиссия выехала в Мексику, где жил Троцкий, и изучила все имеющиеся материалы.

Вывод ее, подписанный Дьюи, был однозначным: Троцкий ни в чем не виновен, а ссылки на него, которые делались на процессах, не что иное, как клевета. Понятно, как могли отнестись к этому официальные круги Советского Союза.

Специальных работ о Дьюи у нас нет, за исключением малоудачной книжки Шевкина о его педагогике. В ноябре 1990 г. в Институте философии была защищена кандидатская диссертация о проблеме опыта в философии Дьюи.

Дьюи писатель очень плодовитый. Из-под его пера вышло примерно 30 книг и около 900 статей. Дьюи — универсальный философ. Его работы посвящены не одной какой-то узкой или частной области, но охватывают весь спектр философских и социальных проблем, включая этику, эстетику, религию и пр.

В Европе Дьюи знают мало. Но американские авторы утверждают, что многие идеи европейских философов, особенно постпозитивистских и постмодернистских, предвосхищены в его работах. А один из учеников и последователей Дьюи, Сидней Хук, написал даже книжку «Прагматизм и трагический смысл жизни» (45), в которой проводит мысль об идейном родстве экзистенциализма с учением Дьюи.

Современный американский философ Ричард Рорти видит особую заслугу Дьюи, так же, как и Л. Витгенштейна, в подрыве того, что получило название фундаментализма. Под фундаментализмом в современной западной философии имеют в виду характерное для прежней философии убеждение в том, что все духовные, в том числе и теоретические, философские явления, должны иметь какие-то устойчивые основания, первые начала. Ведь еще Аристотель определял метафизику, или первую философию, именно как «науку о первых началах бытия и познания».

С точки зрения современных западных философов, во всяком случае многих из них, никаких таких оснований, или первых начал, нет, а философия в этом смысле является антифундаменталистской. Считается, что Дьюи внес большой вклад в разрушение фундаменталистского предрассудка.

И в самом деле, для Дьюи, как и для Джемса, основное понятие философии — опыт. При этом опыт включает в себя все, что может стать предметом нашего сознания и того или иного нашего воздействия. Говорить же о каком-то основании опыта просто бессмысленно. Джеме сводил опыт к потоку сознания. Дьюи этого не делает.

Объясняется это тем, что Джеме, как и Пирс, был в философии откровенным идеалистом. В психологии он скорее дуалист. Но в философии исходным понятием для него был «поток сознания», нередко равнозначный «чистому опыту».

Позиция Дьюи иная. Он противник каких-либо резких разграничений и особенно противоречий. Он руководствуется «принципом непрерывности», заимствованным у Пирса (у Пирса он назывался «синехизмом»).

Поэтому, если бы опыт был явлением или потоком сознания, то он неизбежно противостоял бы тому, что сознанием не является. Дьюи отказывается от такого противостояния. Поэтому опыт в качестве основного понятия философии Дьюи охватывает всё, все факторы человеческой жизни и деятельности. У Дьюи все есть опыт и опыт есть все.

Кстати сказать, последняя книга современного последователя Дьюи, Джона Мак - Дермотта, называется «Потоки опыта»(50).

Дьюи, таким образом, объявляет себя сторонником эмпиризма в самом широком смысле этого слова. Джеме называл свою философию «радикальным эмпиризмом» в том смысле, что опыт для него является универсальным и включает в себя чувственный опыт, сверхчувственный (спиритический), религиозный и моральный.

Дьюи еще больше расширяет понятие опыта, включая в него художественный, социальный и культурный.

Опыт у Дьюи, по сути дела, охватывает всю человеческую жизнь, включая и взаимоотношения человека с природой и самую природу.

О том, как Дьюи понимает опыт, можно судить по двум его характеристикам:

«Опыт включает сновидения, нездоровье, болезнь, смерть, труд, войну, смятение, двусмысленность, ложь и заблуждение, он включает трансцендентные системы, равно как и эмпирические; магию и суеверия так же, как и науку» (36,10).

«Ценность понятия опыта для философской рефлексии состоит в том, что оно обозначает как поле, солнце, облака и дождь, семена и урожай, так и человека, который трудится, составляет планы, изобретает, пользуется вещами, страдает и наслаждается. Опыт обозначает все, что переживается в опыте, деятельность и судьбу человека» (36,28).

Цель философии, по Джемсу, состояла в том, чтобы помогать человеку, так сказать, двигаться в потоке опыта к каким-то поставленным им целям. Поэтому одним из определений истины у Джемса была ее способность вести нас от одной части опыта к другой, более нам желательной, разумеется. Иными словами, истина у Джемса выступала не как некая статичная данность, а как орудие для нашего действия, как способ достижения наших целей. И в этом-то и состояло основное проявление или выражение его прагматизма.

Мысль Дьюи идет в том же направлении, но значительно дальше. Его главная идея состоит в преобразовании и реконструкции самого опыта. Речь идет, следовательно, не об осуществлении какой-то случайной единичной цели, но о систематическом совершенствовании опыта во всех сферах жизни, человеческой деятельности.

Вероятней всего, Дьюи имел в виду прежде всего социальную реконструкцию, улучшение жизни людей. Джеме считал существующее общество не только далеким от совершенства, но даже вообще плохо организованным. Он постоянно указывал на его противоречия, конфликты, наличие бедных, обездоленных и т.д. и т.п. Джеме выдвинул позицию «мелиоризма»; он считал, что мир, в данном случае человеческий мир, плох, но не безнадежен: он может быть улучшен. Но как? На этот вопрос Джеме не мог дать ясного ответа. Он возлагал свои надежды на волю и деятельность отдельного человека, на вождей, пророков, великих личностей.

Джеме говорил, правда, о «более или менее социалистическом будущем», к которому мы, по-видимому, движемся, он предлагал устранить психологические мотивы войны путем создания его морального эквивалента в виде своего рода трудовых армий для молодежи. Он выступал против господства монополий и против империалистической политики. И это, пожалуй, все. Как улучшить мир, он толком не знал.

В этом отношении Дьюи сделал гораздо больше. Дьюи с самого начала своей деятельности стремился прежде всего преобразовать систему образования, справедливо видя в этом залог благоприятных будущих изменений.

И он был прав. Одна из самых больших бед нашего общества состояла, да и еще пока состоит, в страшном снижении уровня как среднего, так и высшего образования, которое происходило в течение, по крайней мере, шестидесятилетней истории нашей страны.

Правда, та система педагогики, которую предложил Дьюи, после первых восторгов подверглась жесткой критике, но во всяком случае, задачу реформы педагогики и системы образования он поставил.

С точки зрения Дьюи, реформа системы образования была только одним из средств или методов реконструкции, совершенствования общества, жизни, или в самом общем смысле социального опыта. Дьюи стремился наметить, разработать пути и способы такого совершенствования.

Но социальный опыт — это, ведь, только часть человеческого опыта, и вопрос поэтому приобретал у Дьюи более широкий характер: о способах реконструкции опыта вообще.

Дьюи считал, что в ряде сфер жизни уже имеются огромные впечатляющие успехи. Они достигнуты в области науки, техники и производства. Эти успехи обязаны широчайшему применению научного метода.

Таким образом, Дьюи как бы возвращается к проблеме метода науки, поставленной еще Ч. Пирсом, но понимает этот опыт совсем по-другому.

Дьюи говорит, что применение научного метода в указанных областях дало блестящие результаты. Но в сфере морали, социальной жизни и политики этот метод, к сожалению, до сих пор применения не получил.

Может быть, это произошло потому, что в сфере науки и техники он применялся стихийно, недостаточно осознанно. А может быть, потому, что в области морали люди просто не знали, как его следует применять.

Возможно, исходя из подобных соображений, Дьюи задумал осуществить прежде всего логическую реконструкцию аспекта научного метода. Вспомним, что статьи Пирса «Закрепление верования», «Как сделать наши идеи ясными» были первыми двумя статьями из серии под общим названием «Иллюстрации к логике науки».

Соответственно, и первая работа Дьюи такого же типа, написанная вместе со статьями других его сотрудников, была помещена в сборник под общим названием «Опыты по логической теории» (1904). Другая книга Дьюи на эту тему носила название «Очерки по экспериментальной логике» (1916). И наконец, наиболее подробно его взгляды на эту проблему были изложены в обобщающей книге «Логика: теория исследования» (1938).

Краткое изложение его понимания логической теории имеется в популярной книжке «Как мы мыслим?» — в русском переводе называется «Психология и педагогика мышления». Это название передает одну особенность концепции Дьюи, которая была отмечена при рассмотрении учения Пирса: это смешение логического аспекта познавательного процесса с его психологическим аспектом. Оно составляет характерную черту прагматизма Пирса и особенно Дьюи.

Дьюи не имеет ни малейшего представления о действительных логических проблемах и не занимается ими. Он просто присвоил термин «логика» для обозначения своего понимания процесса знания, т.е. вложил в это слово совершенно не свойственное ему содержание. Это типично для прагматизма.

Мы не должны забывать, что основная забота Дьюи состоит в том, чтобы помочь людям в постепенном осуществлении социальной реконструкции путем применения к общественной, в том числе моральной жизни, его прагматического инструментального метода. Правда, он называет его научным методом или методом разума.

Дьюи постоянно подчеркивает эмпирический характер рекомендуемого им метода. Поскольку этот же метод, с одной стороны, применяется сознательно и целенаправленно, а, с другой стороны, ему приходится преодолевать всевозможные трудности и сопротивления того материала, с которым он имеет дело, он становится экспериментальным.

Восприняв в значительной мере идею плюралистической, неопределенной, меняющейся и в то же время пластичной, вселенной у Джемса, Дьюи переносит эти характеристики на опыт человека, имея в виду, как уже говорилось выше, человеческую жизнь. Опыт выступает, в представлении Дьюи, как недостоверный, часто опасный и полный превратностей. В нем нет чего-либо раз навсегда данного (а потому могущего стать достоверно известным). В нем нет ничего незыблемого, твердого, безусловного. Как у Джемса, у Дьюи опыт связан с риском.

Однако, утверждает Дьюи, человеку и, прежде всего, философу всегда было свойственно именно стремление к устойчивости, незыблемости, абсолютной достоверности. «Поиск достоверности» [так, кстати, называется одна из его книг(37)] был присущ людям с тех пор, как они начали философствовать. Первые философы в древней Греции были уже вовлечены в этот поиск.

Поиск решения этой проблемы привел к различию двух типов знания: «эпистеме», как подлинного знания, и «докса», как мнения людей, которые до подлинного знания подняться не способны.

Окончательное решение этой жгучей (хотя, по мнению Дьюи, мнимой) проблемы было найдено Платоном. Он увидел ее в введении мира особых сущностей — идей.

Окружающий нас реальный эмпирический мир изменчив, текуч, неустойчив. Но он и не истинен, представляет собой только видимость и есть удел мнения, складывающегося на основе чувственных восприятии. Напротив, мир идей вечен и однозначен. Познание идей, и только их, является подлинно истинным, ибо оно абсолютно.

Если мир явлений, будучи чувственно данным, доступен каждому, то мир идей, будучи умопостигаемым, доступен только немногим. Открытие и познание его требует особых способностей проникать сквозь чувственный мир и умственным взором увидеть вечные идеи, слабым и неточным отблеском которых являются вещи эмпирического мира.

Таким образом, разделению мира на мир чувственных вещей и мир идей соответствует разделение познания на два типа: недостоверное — докса (мнение) и абсолютно достоверное — созерцание идей.

В свою очередь эти два вида познания, по Платону, оказываются присущими двум типам людей. Чувственные вещи, как объекты низшего вида познания, доступны простым, необразованным людям, занятым физическим трудом: ремесленникам, земледельцам, торговцам и рабам.

Идеи же, как объекты высшего вида познания, могут открыться только высшему типу людей, образованных, занятых духовной деятельностью, философам.

Отсюда Дьюи выводит важное следствие: поскольку рабы и простолюдины были заняты исключительно материальной деятельностью, физическим трудом, то и сама эта деятельность и труд, в котором она реализовалась, и то, с чем она имела дело, т.е. материальные вещи, — все это вызывало чувство пренебрежения, а то и презрения.

Высшая же духовная деятельность, направленная на идеи, вызывала почтение и уважение, как занятие лучших и привилегированных.

Это социальное разделение на низшую материальную деятельность и высшую духовную и соответственное разделение занимавшихся ими людей и послужило, считает Дьюи, источником разделения на два типа мировоззрения: материалистическое и идеалистическое.

Таким образом, по Дьюи, оба они возникли исторически в силу определенных социальных условий и их противопоставление сохранялось также довольно долго, так как долго еще оставалось социальное разделение, как, скажем, в эпоху господства феодалов.

Но это время, считает Дьюи, уже прошло, и в современном демократическом обществе нет почвы для противопоставления умственного и физического, или идеального и материального труда, или соответствующих видов деятельности. Отсюда следует, что противоположность материализма и идеализма устарела и должна быть отброшена.

С подобными рассуждениями Дьюи, неоднократно воспроизводимыми в ряде его работ, согласиться трудно, хотя указанная им противоположность видов деятельности в древнем мире действительно имела место и, возможно, оказала какое-то влияние на размежевание между сторонниками двух философских направлений.

Но само их возникновение и формирование связано с фактическим существованием двух рядов явлений и процессов в самом человеке, а тем самым и в мире, и невозможностью пока что свести их друг к другу. Раз имеются материальные и духовные явления, а роль вторых в жизни людей возрастает, то остается постоянная возможность при объяснении природы и мира исходить либо из материальных явлений и процессов, принимая их тем самым за первичные, либо из идеальных — с аналогичным результатом.

Надо иметь в виду также и то обстоятельство, что потребность в гуманизации науки и техники, ставшая столь настоятельной в наше время во всем мире, создает дополнительные условия для негативного отношения к материализму. Экологический кризис, в котором оказалось человечество, показал, к чему может привести понимание природы, как чего-то принципиально чуждого человеку, и рассмотрение ее только как предмета воздействия, эксплуатации и использования. Убеждение в бездуховности природы, ее принципиальной противоположности человеку, как духовному существу, позволяло сделать с нею все. что угодно. К чему это привело, хорошо известно.

Что касается нашей страны, то настоятельная, более того, даже абсолютная, потребность в возрождении нравственности и духовности народа создает благоприятные условия для возрождения и некоторого морального идеализма, на отсутствие которого еще совсем недавно горько жаловались некоторые поэты, писатели и педагоги.

Но вернемся к Дьюи. Рассуждения Дьюи о возникновении материализма и идеализма должны были, между прочим, показать искусственный и даже случайный характер их противостояния. Дьюи решительно выступает против такого противостояния, как и против любых жестких границ между чем бы то ни было.

Он утверждает, что все грани и в природе, и в обществе, и в познании условны и не окончательны. Опыт не знает резких распадении на несовместимые и несопоставимые «сущности», так как в нем действует принцип непрерывности. Любое ограничение тех или иных идей в виде «материализма» или «идеализма», по Дьюи, неправомерно.

Другой вывод из описанной им истории греческой философии — это тщетность попыток найти какие-либо вечные неизменные сущности и абсолютное знание о них.

Дьюи отказывается признать возможность абсолютного начала, абсолютной истины, какого-либо абсолюта вообще. По его мнению, все это выдумки таких философов, которых не устраивала необходимость постоянного поиска, постоянного экспериментирования и постепенного движения вперед. Они хотели получить все сразу в готовом и окончательном виде: и совершенное общество, и совершенное знание, и совершенную мораль, и окончательное высшее благо (Summum bonun).

Один из важных выводов, который Дьюи делает из приведенных соображений, состоит в отрицании им неизменности человеческой природы. Он считает теорию неизменности «самой безнадежной и пессимистической, из всех возможных доктрин» (38,191). В случае ее справедливости всякое образование, в отличие от обучения, было бы безнадежной задачей, и любая попытка совершенствования общества была бы обречена на неудачу.

Другой пример отвержения Дьюи понятия абсолюта дает его отказ признать какую бы то ни было истину за окончательную и неизменную. Он говорит, что «каждое предложение касательно истины в последнем счете является гипотетичным и временным, хотя значительное количество таких положений столь часто оказывалось безошибочным при проверке, что мы вправе применять их так, как если бы они были абсолютно верными. Но логически абсолютная истина представляет собой не поддающийся реализации идеал, во всяком случае идеал, не реализуемый до того времени, пока не будут зарегистрированы все факты, или, как формулирует Джеме, пока эти факты не будут «собраны в мешок» и пока не будет исключена возможность дальнейших наблюдений и других данных опыта» (39,49—56).

Исходя из подобных предпосылок, Дьюи предпринимает попытку описать и объяснить процесс приобретения знания и его функционирования в ходе человеческого опыта. Иными словами, он претендует на описание метода науки.

Самая общая и основная задача науки и научного метода состоит, по Дьюи, в наилучшем приспособлении человека к среде, в обеспечении успешного человеческого действия.

Дьюи не отрицает возможности свойственного многим ученым стремления к бескорыстному знанию, то есть к знанию, не ставящему перед собой никакой непосредственной практической цели. Такое стремление, несомненно, имеет место, и Дьюи считает, что это очень хорошо, так как оно помогает развитию самих познавательных средств и способов.

Однако этот вид познавательной деятельности он считает вторичным, производным от основного его назначения — способствовать приспособлению к среде, решению практических задач, обеспечивающих выживание, и более того, совершенствование, улучшения условий жизни, или в самой общей форме — опыта.

Поскольку эта задача является, по Дьюи, определяющей, то понятно, что сам процесс познания и метод исследования должны быть описаны именно в терминах такого приспособления и решения подобных задач.

Поэтому понятия, которые используются в процессе познания и исследования, определяются Дьюи не как выражения каких-то общих существенных черт действительности, а как орудия, предназначенные для достижения тех или иных целей. То же относится к системам понятий или к теориям. Они имеют только инструментальное значение.

Соответственно эта концепция Дьюи. так понимающая и само исследование, и понятия, и теории, получила название инструментализма.

Теперь понятно, что именно, с этой принятой Дьюи точки зрения, следует понимать под истиной. Если теория или то суждение, которыми мы пользовались для осуществления нашего плана или цели, привели к успешному результату, то мы — как бы в благодарность им — будем называть их истинными, присвоим им такой хвалебный эпитет.

Таким образом, оказывается, что весь процесс познания вполне возможно описать совсем в других терминах, чем те, которые обычно применяются для этого.

Вспомним о том, что Джеме говорил о философии: она учит видеть альтернативы. Теперь перед нами реальная альтернатива: одно и то же явление получает совершенно разные интерпретации. Надо сказать, что определенный резон в прагматистском варианте есть. В нем акцент перенесен на практические результаты, в то время как в традиционном понимании акцент делается на чисто теоретических результатах.

Тем, кто воспитан в классической традиции, конечно, ближе традиционный взгляд, опирающийся на здравый смысл, хотя и он не свободен от трудностей.

Надо иметь в виду то, что прагматист будет считать истинными практически те же утверждения, что и не-прагматисты. В этом смысле никакой разницы между ними нет. Но интерпретация процесса познания и его результатов, то есть истины, будет весьма различной.

Это, кстати сказать, означает, что философия удовлетворяет не обычные житейские потребности людей, а какие-то более сложные духовные потребности. Они состоят в том, чтобы дать себе отчет в своих поступках, в привычных действиях людей, в том, чтобы лучше понять и истолковать и мир, и самого себя, чтобы уяснить их значение.

Очевидно, что слабость или ошибка прагматизма в том, что он недооценивает и принижает чисто теоретическую потребность человеческого духа в самом познании как таковом, независимо от его практического результата, потребность в истине как чистом знании, имеющем еще и нравственную ценность, в том, что на Руси зовется правдой.

Видимо, Истину в этом понимании имел в виду Понтий Пилат, задавая свой знаменитый вопрос: «что есть истина?»

Предыдущее изложение имело дело только с самым общим смыслом инструменталистского понимания познавательной деятельности, или процесса исследования. Однако Дьюи дает гораздо более детальное его описание.

Прежде всего, Дьюи указывает на те обстоятельства, в которых возникает потребность в познании или исследовании. И здесь он явно вспоминает Пирса и его идеи на сей счет.

Согласно Пирсу, мышление принимается за работу прежде всего в случае возникновения актуального сомнения, препятствующего нормальному действию. Тогда начинается поиск способа восстановить верование или веру, которая есть не что иное, как готовность или привычка действовать.

Эту идею Пирса Дьюи воспринял, но придал ей несколько иной характер. Согласно Дьюи, общая цель познания, науки — улучшение, совершенствование опыта, или, если сказать по-другому, то это лучшее, более благоприятное приспособление к сложившимся обстоятельствам.

Но выражение «приспособление к среде или окружению» имеет слишком общий характер, так же, как и «совершенствование опыта». В действительности обстоятельства, в которых приходится действовать человеку, это всегда конкретные обстоятельства, ставящие перед ним некоторую конкретную цель, конкретную задачу, которую ему предстоит решить.

Эта задача или проблема может быть какой угодно. Важно только, что человек находится в такой ситуации, когда ему необходимо решить какую-то проблему. Дьюи называет такую ситуацию проблематической.

Примером такой ситуации может быть ситуация человека, неожиданно оказавшегося на развилке дорог и не знающего, куда идти.

Эта ситуация настолько характерна, что Дьюи иногда называет проблематическую ситуацию «развилочной». Он характеризует ее также как неопределенную, нерешенную, то есть в соответствии с тем психическим состоянием человека, в котором он в данном случае оказался.

Понятно, что такая ситуация является предельно общей. Это может быть затруднение генерала при выборе стратегического плана, затруднение молодого человека при выборе себе невесты из двух претенденток; это может быть затруднение ученого, встретившегося с какой-то трудной теоретической проблемой и т. д. и т. п.

Характерно для такой ситуации именно ощущение или переживание затруднения перед возникшей проблемой. И, конечно, способ решения проблемы в общем виде будет носить предельно общий и формальный характер. В этом смысле постановка вопроса у Дьюи достаточно бессодержательна. Но в некоторых конкретных случаях, которые он имеет в виду, она получает конкретный смысл.

Прежде всего, общий способ решения проблемы приспособлен к моральным и социальным ситуациям, откуда Дьюи экстраполирует его на все остальные возможные ситуации.

Итак, какова же процедура решения проблематической ситуации? Наиболее систематически она описана в книге «Как мы мыслим?»5. Она включает 5 этапов:

1.Ощущение затруднения, неприятное и тревожное. Здесь прежде всего необходимо выяснить его источник и для самого себя осознать проблему, ответить на вопрос: в чем именно она состоит.

2. Когда трудность установлена, проблема сформулирована, то неопределенная ситуация превращается в собственно проблематическую. Иногда первый и второй этап сливаются вместе. Это бывает в тех случаях, когда с самого начала ясно, в чем состоит проблема.

Естественно, что понимание проблематической ситуации включает как осознание трудности, так и понимание той цели, к которой мы стремимся.

3. На этом этапе происходит выдвижение гипотезы, которая должна решить проблему, окончательно устранить трудность, достигнуть определенности.

Этот этап требует работы понятийного мышления, формирования — если нужно — определенных идей, содержащих предвидимые последствия необходимых умственных операций, или действий, направленных на решение проблемы.

4. Четвертый этап состоит в критическом рассмотрении выдвинутой гипотезы в теоретическом прослеживании ее следствий и их оценке.

5. Этот этап состоит уже не в чисто теоретической проверке гипотезы, а в ее экспериментальной проверке, в выяснении того, как она фактически работает, и что с ее помощью может быть достигнуто.

Обращает на себя внимание и имеет особое значение для Дьюи чрезвычайная конкретность всего того материала, который имеет место на каждом этапе.

Описанная процедура преобразования проблематической, неопределенной ситуации в ситуацию решенную рассматривается Дьюи как функционирование и использование подлинно научного метода исследования, того метода, которого, по его мнению, так недоставало в наше время для решения социальных проблем вообще, моральных в особенности.

Из описания указанных Дьюи ситуаций становится ясно, что его метод, хотя и рекомендуется Дьюи в качестве всеобщего, все же приспособлен специально к решению социально-этических проблем.

Недаром в 1946 году, в новом введении к книге «Реконструкции в философии», Дьюи писал: «Из позиции, занятой здесь, реконструкция не может быть ничем меньшим, как работа по развитию, формированию или созданию интеллектуального инструментария, который будет прогрессивно направлять исследование на глубоко и всеохватывающе человеческие, то есть моральные факты современной сцены и ситуации» (40, XXVII).

Тем не менее, этот метод с самого начала предлагался Дьюи в качестве универсального, и поэтому мы должны оценить его в качестве такового.

1. Важнейшей чертой метода науки Дьюи считает его способность к самоисправлению. Он говорит, что предлагаемый им метод «есть метод познавания, являющийся самокорректирующимся в процессе его применения, метод, который учится как на ошибках, так и на удачах. Сердцевина метода — это тождество исследования с открытием» (40, XXIX—XXX).

Признание метода науки самокорректирующимся есть, пожалуй, самое важное в его понимании Дьюи. Он подчеркивает, что «самое страшное для исследователя — это считать его вывод окончательным» (40, XVI).

С этим замечанием Дьюи вполне можно согласиться. Наука, которая не способна или не хочет исправлять свои положения в соответствии с новыми данными, которая не может критически отнестись к своим утверждениям, которая вступает в явное противоречие с массой новых фактов, которая цепляется за старые положения, это уже не наука, а догма.

Правда, тут нужно сделать одну важную оговорку. Как было установлено современной философией науки, наука обладает определенной устойчивостью, и вовсе не каждый противоречащий научной теории факт способен ее сразу же опровергнуть. Это надо иметь в виду. Но, в принципе, Дьюи, конечно, прав.

2. Вторая особенность метода науки, в понимании Дьюи, состоит в том, что знание рассматривается им не как отражение или воспроизведение в мысли некоторой объективной реальности, но как умение действовать в той или иной ситуации. «Знание для экспериментальных наук, — говорит Дьюи, — означает некоторый вид разумно направленного деления; оно перестает быть созерцательным и становится в истинном смысле практическим». Знание превращается в «метод активного контроля над природой и опытом» (40,121—122).

3. Третья способность — понимание истины. Трактовка ее близка к взглядам Джемса. Поскольку идеи, теории, системы инструментальны по отношению к реорганизации данной среды, т.е. предназначены для решения проблематической ситуации, то «если они окажутся успешными в выполнении их функции, тогда на них можно положиться, тогда они надежны, здравы, хороши, истинны. Если им не удается устранить смятение, избавить от недостатков, если они увеличивают путаницу, неуверенность и зло, когда действуют на их основе, тогда ложны...» (40, 156).

И уж совсем повторяя Джемса, Дьюи говорит: «То, что ведет нас истинно, то истинно... Гипотеза, которая работает, является истинной» (4 0,1 56).

Таким образом, понимание истины Дьюи, как и всех прагматистов, состоит в отождествлении ее с успехом, с полезностью идей, теорий и пр.

Дьюи делает только одну, но важную оговорку. Истина полезна не вообще, а для решения данной конкретной ситуации. Удовлетворение, доставляемое ею, не есть личное удовлетворение того или иного лица — как обычно толкуют прагматическую теорию ее противники — но удовлетворение требований самой проблемы.

Иными словами, проблема рассматривается Дьюи, как нечто объективное, она отделяется от того лица, для которого она представляет проблему, и становится чем-то самодовлеющим. Возможна ли такая ее объективизация? По-видимому, да. Почему нельзя рассматривать проблему, как таковую? Как могущую иметь значение для любого человека? Это вполне возможно, и можно понять, что именно имеет в виду Дьюи.

Если проблема решается, если проблематическая, неопределенная ситуация трансформируется в определенную, решенную, то способ ее решения, с точки зрения Дьюи, будет истинным.

И все же Дьюи не любит слово «истина» из-за его многозначности и неверных, с его точки зрения, употреблений. Поэтому он предложил заменить слово истина довольно неясным выражением «обоснованная или гарантированная утверждаемость» (Warranted assertability).

Она означает то, что с полным правом может утверждаться по данному вопросу. Заметим, кстати, что здесь вопрос о соответствии вообще не может иметь места.

И, наконец, последняя и очень важная черта понимания Дьюи познания и метода науки. Мы видели, что определенность ситуации возникает вместе с решением проблемы в результате завершения процесса исследования. Эта определенность и будет составлять новую сложившуюся реальность. Она, эта новая реальность, возникла как итог исследования. До него ее не было, была только проблема.

А ведь это, согласно Дьюи, означает, что в результате процесса познания или исследования сам предмет познания претерпевает существенные изменения.

Дьюи говорит, что, согласно мнению философов прошлого, познание означает некоторое изменение в познающем субъекте: в нем не было знания, теперь оно появилось.

Согласно же инструментализму, происходит нечто иное, именно «знание... есть направленное изменение внутри мира» (37,291), а «объект знания есть созданный экзистенциально (т.е. по существу) произведенный объект» (37,211).

Это кардинальная доктрина прагматизма: познание изменяет существование предмета. «Все прагматисты, — замечает американский философ Эйкен, — принимали как аксиому один из кардинальных тезисов идеализма, именно, что познающий субъект сам существенно обусловливает те вещи, которые он познает» (53,53).

Таковы взгляды Дьюи на познание, таков его инструментализм.

Мы познакомились с функционированием инструментального метода Дьюи в общем виде. Дьюи применил его к различным конкретным областям, но, пожалуй, самое большое значение имеет применение этого метода к моральным проблемам. И дело не только в самой морали как таковой, дело в том, что мораль у Дьюи тесно связана с политикой. Поэтому, по сути дела, говоря о морали, Дьюи имеет в виду морально-политическую и правовую сферу, ибо все три ее части неразрывно связаны друг с другом.

Реконструкция в моральных понятиях, предпринятая Дьюи, прежде всего ставит под вопрос понятие «высшего блага» (Sunmum bonum) или высшего закона, или цели моральной жизни.

Начиная с греков, говорит Дьюи, этическая теория находилась под гипнозом поиска высшего блага. Им считалась то благая жизнь, то атараксия, то апатия, то личное счастье, основанное на чувственных удовольствиях, то интеллектуальная любовь к богу, то просто любовь, то максимальное счастье для максимального числа людей (утилитаризм) и т.д.

Любой вариант высшего блага Дьюи отвергает. Основная его идея состоит в переходе к плюрализму целей и благ. Он высказывает довольно парадоксальное утверждение о том, что «каждая моральная ситуация является уникальной и имеет свое незаменимое благо» (40,163).

По Дьюи, каждая моральная ситуация содержит свою проблему, которая требует своих специфических способов решения. Этические универсалии могут очень мало помочь в конкретных случаях.

В самом деле, возьмем заповедь «не убий». Она вовсе не имеет абсолютного характера. Во время войны она вообще не действует. При обороне от нападающего на вас хулигана с ножом в руке она тоже непригодна. При преследовании опасного преступника она неприменима. И так обстоит дело с каждой из заповедей.

В каждом случае нужно подходить конкретно, выяснять все обстоятельства дела, изучать возможные варианты того или иного поступка. И только после этого можно выносить оценку действия или решать, что значит морально поступить в данном случае.

При этом процедура исследования здесь совершенно та же, что и при решении какой-либо физической или технической проблемы. Необходим поиск той беды или трудности, которая имеет место, и того способа, которым их можно и стоит преодолевать.

Ибо, повторим еще раз, каждая ситуация имеет свою уникальную цель, и вся личность вовлечена в нее. Благо в каждой ситуации должно быть открыто, запроектировано и достигнуто на основе установления и анализа конкретного недостатка, неприятности или проблемы. Его нельзя вносить в ситуацию извне.

Иными словами, мы можем сказать, что моральная истина, как и любая другая, всегда конкретна. Это бесспорно. Но означает ли это, что никаких общих нравственных принципов, норм и правил нет и что они не должны признаваться? Разумеется, не означает.

Без тех простых правил нравственного поведения, которые человечество выработало за многие тысячелетия своей трудной истории, без принципов гуманизма, без общечеловеческих ценностей моральная жизнь человечества была бы вообще невозможна.

Да, конечно, мораль не поваренная книга с рецептами, как говорит Дьюи. Но даже если не применять эти рецепты, из нее можно узнать те вещи, которые вообще съедобны, которые могут быть употреблены в пищу.

Дьюи, так сказать, перегибает палку, и правильные соображения о конкретности моральной, а следовательно, и правовой и любой другой ситуации переходят у него в моральный релятивизм.

Видимо, и Дьюи сам понимает это, так как он все же признает существование если не единого высшего блага, то во всяком случае многих высоко ценимых людьми естественных благ, имеющих в себе и моральную сторону. Это — «здоровье, богатство, честь и доброе имя, дружба, высокая эстетическая оценка, ученость, и такие моральные блага, как справедливость, умеренность, доброжелательность и т.д.» (40,166).

Но тут же Дьюи оговаривается, что ни один человек не стремится достигнуть здоровья, богатства, учености, справедливости и доброты вообще. Речь всегда может идти только о степени того или иного блага, т.е. о его увеличении или росте.

Дьюи говорит: «Процесс роста улучшения и прогресса... приобретает большое значение. Не здоровье как цель, твердо фиксированная раз и навсегда, но необходимое улучшение здоровья — непрерывный процесс — является целью и благом. Это активный процесс трансформации существующей ситуации. Не совершенство, как конечная цель, но вечно продолжающийся процесс совершенствования, набирания силы, усовершенствования является целью в жизни. Честность, усердие, сдержанность, справедливость, как и здоровье и ученость, — все это не суть благо для обладания, как если бы они выражали фиксированные цели, подлежащие достижению. Они представляют собой направления изменения в качестве опыта. Сам рост есть единственная моральная цель» (36,177).

Соответственно этому, продолжает Дьюи, «проблема зла перестает быть теологической и метафизической; она рассматривается как практическая проблема уменьшения, облегчения зла в жизни настолько, насколько это может быть возможно» (40,177).

Дьюи подвергает критике утилитаристов за то, что, критикуя зло, унаследованное от феодализма, они оправдали зло, которое принес с собой капитализм, в частности, дух неприкрашенного коммерциализма (торгашества), оправдывали интерес нового класса, именно владельцев капиталистической собственности, лишь бы эта собственность была приобретена в свободной конкуренции.

Кое-что Дьюи говорит и об образовании. Он упрекает существующую систему в том, что она стремилась готовить человека для будущего. Но Дьюи считает, что любой человек всегда находится в процессе роста, а это и есть образование, и оно не зависит от возраста. Дьюи говорит, что достижение профессионального умения, как и приобретение культуры,— это не цели, это признание роста и средство для его продолжения. Сердцевина социальности человека состоит в образовании. И, наконец, он замечает, что, хотя демократия имеет много значений, ее моральное значение состоит в том, что высшая проверка ее политических институтов — это ее вклад во всесторонний рост каждого члена общества.

Разработка и использование прагматистского метода, равнозначного для Дьюи методу науки, при решении моральных ситуаций в учении Дьюи служит переходом к применению этого метода к проблемам и ситуациям социально-политической жизни. Дьюи убежден в том, что только научные методы могут помочь и способствовать решению всех человеческих, в том числе и политических, проблем.

Основанием для этой уверенности является, по Дьюи, во-первых, невозможность провести четкую границу между естественными науками, в которых этот метод дал блестящие результаты, и общественными науками, а, во-вторых, то, что политика, по крайней мере в Америке со времен Джефферсона, содержит в себе сильнейший моральный элемент.

Дьюи считает, что все, что затмевает моральную в своей основе природу политической проблемы, вредно. «Любая доктрина, исключающая или даже затемняющая функцию выбора ценностей и верования, желаний и эмоций в интересах избранных ценностей, ослабляет личную ответственность за суждение и за действие. Таким образом она содействует созданию позиций, приветствующих и поддерживающих тоталитарное государство» (11,188).

Свою важнейшую цель Дьюи видит в обосновании, защите и расширении демократии, особенно перед лицом могущественных сил, которые в первой половине XX века вели на нее организованное наступление и уничтожили ее в некоторых крупнейших мировых державах.

Естественно, что больше всего его интересует судьба демократии в Америке, где Дьюи констатирует наличие серьезных социальных противоречий. Здесь тоже требуется социальная реконструкция.

Важнейшим ее принципом Дьюи считает категорический отказ от какого бы то ни было насилия и использование только мирных средств.

В недавнем прошлом в нашей критической литературе прагматизму предписывалась приверженность к иезуитскому принципу «цель оправдывает средства». Ничего не может быть дальше от действительных взглядов Дьюи. Он постоянно повторял ту мысль, что средства должны соответствовать цели, что дурные, не адекватные средства могут извратить любую, даже самую лучшую цель.

Он, в частности, писал, что «демократические цели требуют демократических методов для их реализации» (11,192), он отрицал любые формы тоталитаризма и писал, что «обращение к монистическим, огульным, абсолютистским образам действий есть измена свободе человека — в какой бы форме она ни проявлялась» (11,192).

Каковы же пути совершенствования демократического общества и решения стоящих перед ним задач? Это, конечно, все тот же прагматистский или научный метод, за который ратует Дьюи. Он должен быть направлен на последовательное решение тех частных конкретных проблем, из которых складывается человеческая жизнь.

Прежде всего, это проблема образования и воспитания. Это всевозможные социальные конфликты, отношения между предпринимателями и рабочими, между этническими группами и великое множество других совершенно конкретных и точно определимых проблем, зависящих от реальных и конкретных интересов людей.

Ни в коем случае не следует ставить перед собой какие-то предельно общие и отвлеченные цели, выдвигать абстрактные идеалы. Они обязательно превратятся в какой-то тотальный абсолют, которому волей—неволей придется подчинять свои поступки, не видя и не имея возможности сделать ничего другого. Абсолют неизбежно ведет к насилию и к подчинению человека, и здесь уже конец демократии.

Не надо строить надежды на возможность каких-то мгновенных или очень быстрых преобразований. В обществе возможны только постепенные, естественно протекающие изменения и улучшения.

Но тут может возникнуть вопрос: возможны ли вообще какие-то радикальные социальные изменения, не противоречат ли они человеческой природе, которая может составить непреодолимое препятствие всем здоровым начинаниям?

Но, вопреки распространенному мнению, Дьюи вовсе не считает человеческую природу неизменной. Напротив, Дьюи убежден в том, что она поддается нашим усилиям, и фактически на протяжении истории уже сильно изменилась.

Возьмем, например, вопрос о свободе и демократии для всех, о равных правах всех людей. Это же совсем новые идеи в человеческой истории, и для того, чтобы они получили всеобщее признание, человеческая природа должна была претерпеть значительные изменения. Она будет изменяться и дальше.

В противном случае образование и воспитание не могли бы играть никакой роли в жизни общества.

Человеческая природа изменчива и может изменяться в направлении все большей демократизации общества. Таково убеждение Дьюи. Но это изменение должно совершаться естественно и постепенно, т.е. так, как этого требует метод науки.

Дьюи говорит, что «демократии можно служить только путем неторопливого изо дня в день принятия и непрерывного распространения в каждой фазе нашей общей жизни методов, тождественных достигаемым целям... мы должны знать, что зависимость целей от средств такова, что единственный окончательный результат есть результат, достигаемый сегодня, завтра, послезавтра, день за днем в непрерывной преемственности лет и поколений. Только так мы сможем быть уверены, что мы рассматриваем наши проблемы во всех частностях одну за другой, по мере их возникновения — со всеми ресурсами, предоставляемыми разумом, орудующим в совместном действии. В конце, как и в начале, демократический метод в своей основе также прост и безмерно труден, как и энергичное, неослабное непрестанное созидание всесущей новой стези, по которой мы можем направить совместно свои стопы»(11, 192—193).