Обожествление человека

Известный австрийский культуролог и философ Ганс Зедльмайр (род. в 1896 г.) разбивает всю историю христианского мира на четыре отрезка. Первая эпоха, выделенная им, предроманское и романское искусство (550–1150) имеет целью служению Богу-Вседержителю. Храм оказывается воплощением синтеза искусств. В христианском и светском искусстве изображается надмирное. Человек и природа поднимаются до таинственности запредельного.

Вторая эпоха: искусство готики (1140–1470) развивалось под знаком Богочеловека. Иначе говоря, в человеке подчеркивалось божественное. Для нового благочестия, проповедником которого был Бернар Клервоский, Бог приближается к человеку в образе вочеловечившегося Спасителя. Связь Бога с человеком определяет собою все. "Храм, уподобляясь небесному своду, озаряется светом, украшается золотом и драгоценными камнями, наполняется звучанием органа; Христос все чаще изображается как человек, что подчеркивают льнущие к нему Богоматерь и святые. Натура признается достойным внимания предметом, человек реалистически изображается в живописи и возродившейся пластике; наконец, отправляясь от орнамента, к которому вернулись живые натуралистические черты, начинается изучение природы и античности"[137].

В третьей эпохе, по мнению Зедльмайра, наступает время Богочеловека и "божественного" человека. Имеется в виду эпоха Ренессанса и барокко (1470–1760). В двоякой человеческой природе подчеркивается почти исключительно его высокая сторона. Он не просто образ божий, но отсвет его славы, а в своей творческой способности – его точное подобие. Человек божественных достоинств, святой и – в ином смысле – государь служат в известном смысле ступенью от человека к Богу. Человеческое тело просветляется и преображается так, как это было бы невозможным вне веры в воскресение плоти. Совершенство тела принимается за образ духовного совершенства, нагота – за образ чистоты и правдивости.

В Христе видят прежде всего Воскресшего, сверхчеловечески прекрасного победителя смерти, в телесном отношении атлета. Даже в его смерти и мученичестве просвечивает всепобеждающая энергия. Небо и земля сплетаются, и зримое выражение тому – потолочная фреска, которая именно в этот период между 1470 и 1760 гг. переживает величайший расцвет.

Господствующее религиозное чувство теперь – триумф, и это отражается в новых канонах церковной архитектуры: портал как подобие триумфальной арки, триумфально вздымающиеся колонны, празднично сияющие витражи и тонущие в потоке света высокие своды, в которых земное пространство как бы без резкой границы переходит в пространства неземных светов. Вознесения и апофеозы, центральная тема ренессансной и барочной религиозной живописи, господствуют в потолочной фреске. "Во всем этом, – подчеркивает Зедльмайр, – проявляется не столько оязычивание христианства, сколько христианизация высокой языческой активности"[138].

Правда, рядом с церковью, продолжает свои размышления Зедльмайр, теперь возвышается дворец великого человека со своей иконографией, со своим культом, в котором можно различить два ведущих образа – Геракла и сияющего Гелиоса. В залитой светом архитектуре Версаля этот культ достигает своей вершины. За пределами нашего анализа осталась четвертая эпоха истории христианского мира – "модерн", новое искусство (с 1760 г. до наших дней), о чем речь пойдет дальше.

Обожествление человека в ренессанской культуре А.Ф.Лосев называет абсолютизацией человеческой личности всей ее материальной телесностью. Ренессансный стиль мышления предполагал прежде всего раскрытие небывало творческих возможностей разума. В наследии Николая Кузанского (1401–1464), крупнейшего мыслителя не только эпохи Ренессанса, но и вообще всей новой и новейшей европейской философии, конечный мир все еще служит надежной опорой для человека. Нет ни одной вещи, которая не предпочла бы свое собственное бытие и свойственный способ существования иному бытию и иному способу существования. Все, что существует, не желает быть в вечности ничем иным, кроме себя самого, всегда более совершенного, чем все остальное, на особый, ему одному свойственный манер. Именно отсюда происходит и гармония универсума, ибо каждое существо заключает в себе в "сжатом" виде все остальное.

Но человеку дана еще и мысль, подарен взвешивающий и оценивающий разум. Он, как и Бог, имеет в себе все созданные вещи. Но Бог содержит их в себе как первообразы, а человеческий род – как отношение к ценности. Бога Кузанский сравнивает с чеканщиком монеты, а человека – с менялой, определяющим ее ценность. Бог может все создать, мы – все познать, ибо и мы потенциально несем в себе все.

"Функцию возрождения света, затмившегося в конкретности мира, Николай Кузанский отводит человеческому уму и человеческой душе, – отмечает А.Ф.Лосев. – Пусть вся природа дремлет сном пассивности и бессознательности; пусть довольствуются своей принадлежностью к природе многие люди, не имеющие сил искать, стучаться, творить. Но тот, кто ищет и действует, получает помимо природного дара, принятого им вместе со своим рождением, второй дар – света"[139].

Кузанский говорит о неизбежности для человека чисто человеческого же представления об абсолюте. В последующем развитии ренессансной антропологии эта тема радикально переосмысливается. Так, крупный деятель итальянского Ренессанса Пико делла Мирадола (1462–1494) высказал догадку: "Если Бог есть создатель самого себя, а человек сотворен по его образу и подобию, стало быть, и сам человек может преобразовать себя, изменить и пересотворить..."

Принадлежащая Пико "Речь о достоинстве человека" – вступительное слово, с которым он предполагал выступить на диспуте в Риме в 1487 г. Она представляет собой одно из самых знаменитых свидетельств Ренессансного мировосприятия. В "Речи" поднимаются две главные темы – центральное положение человека в мире и глубокое внутреннее согласие всех безыскусных положений человеческой мысли. В чем проявляется концепция Пико? Всякая сущность, по его мнению, имеет свою природу, которая обусловливает ее действия. Именно поэтому собака живет как собака, а лев – как лев.

Человек же не обладает природой, которая его сдерживала бы. В своей знаменитой декларации молодой Пико (в то время ему было лишь 24 года) рисует человеческое существо как создание, по природе неуловимо и безгранично пластичное. Это своего рода "хамелеон", способный имитировать все живые формы как вверху, так и внизу, как ангельские, так и демонические. Человек творит себя в действии, он отец самому себе. Человек имеет единственное условие – отсутствие всяких условий, свободу.

"Обусловленность природы человека – быть свободным, избирать свою судьбу, – отмечает Э.Гарэн, – создавать собственными руками алтарь славы или оковы наказания. Манетти говорил о человеке как о творце мира искусства; Фичино – как о созерцателе миров. Согласно Пико, условие человеческого существования – не иметь условий, быть подлинно guis (кто), а не guid (что): причиной, свободным действием. И человек есть все, оттого, что он может быть всем: животным, растением, камнем – но также и ангелом, и "Сыном Божьим". Человек как образ и подобие Бога в этом: в том, что он есть причина, свобода, действие; что он есть результат собственных усилий"[140].

В этих утверждениях впервые в европейском сознании раскрылось видение человеческой природы как незавершенной возможности, как приключения саморазвития. Человечность, как бы говорит нам Пико, это не закрытый сосуд, но открытая дверь, ведущая к открытой двери и вновь приглашающая нас в долгое путешествие. Чтобы пережить полноту нашей личности, надлежит пройти все эти маршруты. Для Пико состояние бытия человека отнюдь не то, чем оно было всегда для ортодоксального христианства и ортодоксального гуманизма: жестко предписанным выбором между двумя воздухонепроницаемыми отсеками – епархией абсолютной добродетели, с одной стороны, и епархией абсолютного зла – с другой, природы против милосердия, разума против иррационального, здоровья против болезни. Скорее, он призывает нас взглянуть на себя как на гигантский спектр возможностей, неизученные сферы которых включают богоподобное, столь же, как и дьявольское.

"Не даем мы тебе, о Адам, – пишет Пико, – ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Ты, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире"[141].

Оригинальность Пико состоит в том, что он выдвигает тезис о превосходстве желания и любви над абстрактным знанием. "Если бы программа человеческого развития, по Пико, сделалась как он того желал, – отмечает современный культуролог Т.Роззак, – образовательным стандартом нашей культуры, западное общество могло бы освободиться от буквализма и догматической нетерпимости христианской ортодоксии, не уклоняясь при этом в унылый материализм, господствующий в нашем научном мировоззрении. нам предстояло бы обрести путь к новой культуре духа, открытой для универсального обучения, основанной на опыте, способной высвободить визионерские измерения ума. Но судьбой Пико предназначалось стать инакомыслящим в основном потоке культуры: либо сохранившимся обломком, либо группой безумцев, опирающихся лишь на свое мировоззрение"[142].

Известный австрийский культуролог и философ Ганс Зедльмайр (род. в 1896 г.) разбивает всю историю христианского мира на четыре отрезка. Первая эпоха, выделенная им, предроманское и романское искусство (550–1150) имеет целью служению Богу-Вседержителю. Храм оказывается воплощением синтеза искусств. В христианском и светском искусстве изображается надмирное. Человек и природа поднимаются до таинственности запредельного.

Вторая эпоха: искусство готики (1140–1470) развивалось под знаком Богочеловека. Иначе говоря, в человеке подчеркивалось божественное. Для нового благочестия, проповедником которого был Бернар Клервоский, Бог приближается к человеку в образе вочеловечившегося Спасителя. Связь Бога с человеком определяет собою все. "Храм, уподобляясь небесному своду, озаряется светом, украшается золотом и драгоценными камнями, наполняется звучанием органа; Христос все чаще изображается как человек, что подчеркивают льнущие к нему Богоматерь и святые. Натура признается достойным внимания предметом, человек реалистически изображается в живописи и возродившейся пластике; наконец, отправляясь от орнамента, к которому вернулись живые натуралистические черты, начинается изучение природы и античности"[137].

В третьей эпохе, по мнению Зедльмайра, наступает время Богочеловека и "божественного" человека. Имеется в виду эпоха Ренессанса и барокко (1470–1760). В двоякой человеческой природе подчеркивается почти исключительно его высокая сторона. Он не просто образ божий, но отсвет его славы, а в своей творческой способности – его точное подобие. Человек божественных достоинств, святой и – в ином смысле – государь служат в известном смысле ступенью от человека к Богу. Человеческое тело просветляется и преображается так, как это было бы невозможным вне веры в воскресение плоти. Совершенство тела принимается за образ духовного совершенства, нагота – за образ чистоты и правдивости.

В Христе видят прежде всего Воскресшего, сверхчеловечески прекрасного победителя смерти, в телесном отношении атлета. Даже в его смерти и мученичестве просвечивает всепобеждающая энергия. Небо и земля сплетаются, и зримое выражение тому – потолочная фреска, которая именно в этот период между 1470 и 1760 гг. переживает величайший расцвет.

Господствующее религиозное чувство теперь – триумф, и это отражается в новых канонах церковной архитектуры: портал как подобие триумфальной арки, триумфально вздымающиеся колонны, празднично сияющие витражи и тонущие в потоке света высокие своды, в которых земное пространство как бы без резкой границы переходит в пространства неземных светов. Вознесения и апофеозы, центральная тема ренессансной и барочной религиозной живописи, господствуют в потолочной фреске. "Во всем этом, – подчеркивает Зедльмайр, – проявляется не столько оязычивание христианства, сколько христианизация высокой языческой активности"[138].

Правда, рядом с церковью, продолжает свои размышления Зедльмайр, теперь возвышается дворец великого человека со своей иконографией, со своим культом, в котором можно различить два ведущих образа – Геракла и сияющего Гелиоса. В залитой светом архитектуре Версаля этот культ достигает своей вершины. За пределами нашего анализа осталась четвертая эпоха истории христианского мира – "модерн", новое искусство (с 1760 г. до наших дней), о чем речь пойдет дальше.

Обожествление человека в ренессанской культуре А.Ф.Лосев называет абсолютизацией человеческой личности всей ее материальной телесностью. Ренессансный стиль мышления предполагал прежде всего раскрытие небывало творческих возможностей разума. В наследии Николая Кузанского (1401–1464), крупнейшего мыслителя не только эпохи Ренессанса, но и вообще всей новой и новейшей европейской философии, конечный мир все еще служит надежной опорой для человека. Нет ни одной вещи, которая не предпочла бы свое собственное бытие и свойственный способ существования иному бытию и иному способу существования. Все, что существует, не желает быть в вечности ничем иным, кроме себя самого, всегда более совершенного, чем все остальное, на особый, ему одному свойственный манер. Именно отсюда происходит и гармония универсума, ибо каждое существо заключает в себе в "сжатом" виде все остальное.

Но человеку дана еще и мысль, подарен взвешивающий и оценивающий разум. Он, как и Бог, имеет в себе все созданные вещи. Но Бог содержит их в себе как первообразы, а человеческий род – как отношение к ценности. Бога Кузанский сравнивает с чеканщиком монеты, а человека – с менялой, определяющим ее ценность. Бог может все создать, мы – все познать, ибо и мы потенциально несем в себе все.

"Функцию возрождения света, затмившегося в конкретности мира, Николай Кузанский отводит человеческому уму и человеческой душе, – отмечает А.Ф.Лосев. – Пусть вся природа дремлет сном пассивности и бессознательности; пусть довольствуются своей принадлежностью к природе многие люди, не имеющие сил искать, стучаться, творить. Но тот, кто ищет и действует, получает помимо природного дара, принятого им вместе со своим рождением, второй дар – света"[139].

Кузанский говорит о неизбежности для человека чисто человеческого же представления об абсолюте. В последующем развитии ренессансной антропологии эта тема радикально переосмысливается. Так, крупный деятель итальянского Ренессанса Пико делла Мирадола (1462–1494) высказал догадку: "Если Бог есть создатель самого себя, а человек сотворен по его образу и подобию, стало быть, и сам человек может преобразовать себя, изменить и пересотворить..."

Принадлежащая Пико "Речь о достоинстве человека" – вступительное слово, с которым он предполагал выступить на диспуте в Риме в 1487 г. Она представляет собой одно из самых знаменитых свидетельств Ренессансного мировосприятия. В "Речи" поднимаются две главные темы – центральное положение человека в мире и глубокое внутреннее согласие всех безыскусных положений человеческой мысли. В чем проявляется концепция Пико? Всякая сущность, по его мнению, имеет свою природу, которая обусловливает ее действия. Именно поэтому собака живет как собака, а лев – как лев.

Человек же не обладает природой, которая его сдерживала бы. В своей знаменитой декларации молодой Пико (в то время ему было лишь 24 года) рисует человеческое существо как создание, по природе неуловимо и безгранично пластичное. Это своего рода "хамелеон", способный имитировать все живые формы как вверху, так и внизу, как ангельские, так и демонические. Человек творит себя в действии, он отец самому себе. Человек имеет единственное условие – отсутствие всяких условий, свободу.

"Обусловленность природы человека – быть свободным, избирать свою судьбу, – отмечает Э.Гарэн, – создавать собственными руками алтарь славы или оковы наказания. Манетти говорил о человеке как о творце мира искусства; Фичино – как о созерцателе миров. Согласно Пико, условие человеческого существования – не иметь условий, быть подлинно guis (кто), а не guid (что): причиной, свободным действием. И человек есть все, оттого, что он может быть всем: животным, растением, камнем – но также и ангелом, и "Сыном Божьим". Человек как образ и подобие Бога в этом: в том, что он есть причина, свобода, действие; что он есть результат собственных усилий"[140].

В этих утверждениях впервые в европейском сознании раскрылось видение человеческой природы как незавершенной возможности, как приключения саморазвития. Человечность, как бы говорит нам Пико, это не закрытый сосуд, но открытая дверь, ведущая к открытой двери и вновь приглашающая нас в долгое путешествие. Чтобы пережить полноту нашей личности, надлежит пройти все эти маршруты. Для Пико состояние бытия человека отнюдь не то, чем оно было всегда для ортодоксального христианства и ортодоксального гуманизма: жестко предписанным выбором между двумя воздухонепроницаемыми отсеками – епархией абсолютной добродетели, с одной стороны, и епархией абсолютного зла – с другой, природы против милосердия, разума против иррационального, здоровья против болезни. Скорее, он призывает нас взглянуть на себя как на гигантский спектр возможностей, неизученные сферы которых включают богоподобное, столь же, как и дьявольское.

"Не даем мы тебе, о Адам, – пишет Пико, – ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Ты, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире"[141].

Оригинальность Пико состоит в том, что он выдвигает тезис о превосходстве желания и любви над абстрактным знанием. "Если бы программа человеческого развития, по Пико, сделалась как он того желал, – отмечает современный культуролог Т.Роззак, – образовательным стандартом нашей культуры, западное общество могло бы освободиться от буквализма и догматической нетерпимости христианской ортодоксии, не уклоняясь при этом в унылый материализм, господствующий в нашем научном мировоззрении. нам предстояло бы обрести путь к новой культуре духа, открытой для универсального обучения, основанной на опыте, способной высвободить визионерские измерения ума. Но судьбой Пико предназначалось стать инакомыслящим в основном потоке культуры: либо сохранившимся обломком, либо группой безумцев, опирающихся лишь на свое мировоззрение"[142].