Выводы

1. Любая форма социальной организации возникает вокруг некоторой культурной модели. Последняя представляет собой совокупность ориентаций (культурных, когнитивных, этических, экономических и т.д.), поддерживаемых определенными социальными слоями и присутствующих в обществе в виде регулярной практики. Одна из таких практик в России – ориентация на личностный статус в выборе референтных личностей и референтных групп. Это означает существенность роли авторитетных людей в создании социальной структуры. К. Касьянова подробно описывает, как человек, обладающий высоким личностным статусом, может создать структуру "из ничего": "к нему начинают тяготеть окружающие, искать с ним отношений, желать его общества". Но это положение отвечает также за то, что поддержание структуры, созданной на основе личностных отношений, требует не лидерских приемов и власти, а постоянной работы по согласованию мнений [11, с. 299, 323]. Гибкость социальных сетей, основанных на личностном статусе, делает их устойчивыми, позволяя одновременно усваивать, ассимилировать социокультурные образцы других общностей. Высокая значимость личностных отношений в формировании социальных групп означает также, что лидер, занявший высокую статусную позицию, скорее будет продвигать свою "группу поддержки", чем завоевывать авторитет в группе пока "чужих". И.В. Мостовая представляет социальный механизм "лова сетью", когда авторитет выполняет роль грузила в этой сети [14, с. 153, 187].

2. Практики формируют соответствующие социокультурные модели – ценностные и нормативные образцы взаимодействия между людьми и институтами общества. Если взаимодействие при помощи институциональных структур общества не налаживается, социальная практика отчуждается от них, появляется "двойной стандарт" в ценностно-нормативной системе и теневые практики общественного взаимодействия. Во многих областях российской жизни: от экономики до политики, от взаимодействия с криминальным сообществом до практики судебного разбирательства, – мы можем наблюдать характерные тенденции.

С объявлением в стране "демократии" личностные и институциональные структуры не прекратили "параллельного существования". Структуры власти как бы не замечают нарождающиеся институты гражданского общества, за исключением случаев, когда им очень сильно досаждают (профсоюзы), или когда отмахнуться от сотрудничества с подобными институтами было бы очень грубым вызовом общественным представлениям о морали ("солдатские матери"). Но там, где чиновники могут более или менее "тихо" оттеснить гражданские структуры от участия в важных решениях, они это делают. Следствие – параллельное существование двух миров – мира элит и мира рядовых граждан. Элиты может устраивать такое положение, пока им не понадобится мобилизация лояльности рядовых граждан.

3. Тот факт, что в качестве "Мы" респонденты довольно часто указывали на моральные, личностные качества или образ жизни близких им групп и общностей, свидетельствует, во-первых, о дефиците реально встроенных в систему общественных отношений социальных групп, а во-вторых, о том, что этот дефицит восполняется конструированием символических общностей. В подобных общностях отсутствует потенциал осознания собственной выделенности в социальной структуре, осознания общности интересов, формирования бытия "для себя". Иначе говоря, возникает нужда в реальных, т.е. имеющих определенные границы, особые интересы, более или менее постоянный состав, а главное – солидарные практики, - социальных группах. "Общественно озабоченные" люди и группы восполняют рассматриваемый дефицит мифологическими социальными объединениями, такими, например, как дворянство или казачество [14, с. 191]. Впрочем, подобные символические конструкции вполне могут трансформироваться в реальные, приобретая сторонников и влияние.

1. Любая форма социальной организации возникает вокруг некоторой культурной модели. Последняя представляет собой совокупность ориентаций (культурных, когнитивных, этических, экономических и т.д.), поддерживаемых определенными социальными слоями и присутствующих в обществе в виде регулярной практики. Одна из таких практик в России – ориентация на личностный статус в выборе референтных личностей и референтных групп. Это означает существенность роли авторитетных людей в создании социальной структуры. К. Касьянова подробно описывает, как человек, обладающий высоким личностным статусом, может создать структуру "из ничего": "к нему начинают тяготеть окружающие, искать с ним отношений, желать его общества". Но это положение отвечает также за то, что поддержание структуры, созданной на основе личностных отношений, требует не лидерских приемов и власти, а постоянной работы по согласованию мнений [11, с. 299, 323]. Гибкость социальных сетей, основанных на личностном статусе, делает их устойчивыми, позволяя одновременно усваивать, ассимилировать социокультурные образцы других общностей. Высокая значимость личностных отношений в формировании социальных групп означает также, что лидер, занявший высокую статусную позицию, скорее будет продвигать свою "группу поддержки", чем завоевывать авторитет в группе пока "чужих". И.В. Мостовая представляет социальный механизм "лова сетью", когда авторитет выполняет роль грузила в этой сети [14, с. 153, 187].

2. Практики формируют соответствующие социокультурные модели – ценностные и нормативные образцы взаимодействия между людьми и институтами общества. Если взаимодействие при помощи институциональных структур общества не налаживается, социальная практика отчуждается от них, появляется "двойной стандарт" в ценностно-нормативной системе и теневые практики общественного взаимодействия. Во многих областях российской жизни: от экономики до политики, от взаимодействия с криминальным сообществом до практики судебного разбирательства, – мы можем наблюдать характерные тенденции.

С объявлением в стране "демократии" личностные и институциональные структуры не прекратили "параллельного существования". Структуры власти как бы не замечают нарождающиеся институты гражданского общества, за исключением случаев, когда им очень сильно досаждают (профсоюзы), или когда отмахнуться от сотрудничества с подобными институтами было бы очень грубым вызовом общественным представлениям о морали ("солдатские матери"). Но там, где чиновники могут более или менее "тихо" оттеснить гражданские структуры от участия в важных решениях, они это делают. Следствие – параллельное существование двух миров – мира элит и мира рядовых граждан. Элиты может устраивать такое положение, пока им не понадобится мобилизация лояльности рядовых граждан.

3. Тот факт, что в качестве "Мы" респонденты довольно часто указывали на моральные, личностные качества или образ жизни близких им групп и общностей, свидетельствует, во-первых, о дефиците реально встроенных в систему общественных отношений социальных групп, а во-вторых, о том, что этот дефицит восполняется конструированием символических общностей. В подобных общностях отсутствует потенциал осознания собственной выделенности в социальной структуре, осознания общности интересов, формирования бытия "для себя". Иначе говоря, возникает нужда в реальных, т.е. имеющих определенные границы, особые интересы, более или менее постоянный состав, а главное – солидарные практики, - социальных группах. "Общественно озабоченные" люди и группы восполняют рассматриваемый дефицит мифологическими социальными объединениями, такими, например, как дворянство или казачество [14, с. 191]. Впрочем, подобные символические конструкции вполне могут трансформироваться в реальные, приобретая сторонников и влияние.