1.

Посткоммунизм явился после краха коммунизма, из пространства, обозначенного процессами двойной неотрадиционализации и пронизанного глобальными механизмами. Под неотрадиционализацией я понимаю смесь, подобную выборочной памяти о кусках прошлого, вынутого из контекста, и первоначальной последовательности времени со старыми формами в новых ролях. У посткоммунизма эти формы соответственно – либеральная традиция идеологии западного мира (игнорирующая его реальное институциональное, весьма меркантилистское прошлое) и практика коммунистических сетей с социально-политическим капиталом, явившимся из недавнего прошлого.

Матрица возможностей, созданная этими волнами неотрадиционализации, столкнувшихся с сизифовой задачей накопления капитала в условиях глобализации, произвела на свет политический капитализм [1] основанный на менаджериалистской революции [2]. Рента власти использовалась не только как способ перемещения государственных средств в частные руки, но, прежде всего, как рычаг в неравном соперничестве с иностранным капиталом.

Формула политического капитализма потеряла силу, когда в середине 90-х гг. израсходовала социальный капитал эры коммунизма. Он постепенно был заменен новым модусом – капитализмом общественного сектора основанного на полуоткрытых, полуклиентелистских рынках, окруживших коммерциализированные общественные средства и агентства государства. Эти агентства получили право действовать на рынке так, как частные экономические акторы и были сознательно освобождены от политического контроля [3].Это не только результат радикально неотрадиционной в упомянутом смысле польской интерпретации дебатов на Западе о публичном выборе, но – прежде всего - попытка найти новые источники формирования капитала в посткоммунистическую эру. Колонизация публичных фондов стала последним ресурсом.

Этому процессу на смену пришел сдвиг к фрагментированному, пост-гоббсовскому государству. Государство резко сократило регулятивную функцию и размер. Поэтому я говорю о "капитализме без государства"[4], описывая способ формирования капитала при коммерциализации государственных задач и - общественных фондов. Таким образом политика при посткоммунизме становилась более или менее иррелевантной, - намного больше, чем в развитых обществах.

Агентства государства пытаются использовать механизмы рынка для исполнения государственных функций. В свою очередь, акторы на рынке пытаются захватить часть общественных фондов, уже действующих как капитал. Отсутствие контроля над финансированием субъектов рынка содействует клиентелизму, растущими долгам и мягкому финансированию избранных клиентов – часто по партийным линиям.

В результате государство и рынок фундаментально изменились. Государство теряет однообразие и в онтологическом смысле (так как вы нем есть агентства, отличные от остальных по легальному статусу и рациональности); и в управленческом смысле (некоторые агентства государства постоянно обнаруживают непонимание инструментов или координации, находящихся в распоряжении государства). Это происходит из-за наличия в государстве субъектов, функционирующих по другой логике. Нехватка средств делает эту логику в реальности не только другой, но и противоречащей. Этот конфликт не таков, чтобы регулироваться открытым, стандартным путем. Ведь он разыгрывается тайно внутри исполнительного госаппарата между сегментами бюрократии и коммерциализованных агентств в рамках одного министерства. В худшем случае эти органы сливаются в единую, служащую себе корпорацию. Эта корпорация иногда образует симбиоз с внешними элитами. Это или организации, в принципе представляющие интересы определенных сегментов общества, напр., профсоюзы, ассоциации нанимателей и бизнесменов, или элиты партий.

Второй результат экстенсивной коммерциализации государства (вернее – его задач и средств) – создание рыночного общества без рыночной экономики.

Посткоммунизм явился после краха коммунизма, из пространства, обозначенного процессами двойной неотрадиционализации и пронизанного глобальными механизмами. Под неотрадиционализацией я понимаю смесь, подобную выборочной памяти о кусках прошлого, вынутого из контекста, и первоначальной последовательности времени со старыми формами в новых ролях. У посткоммунизма эти формы соответственно – либеральная традиция идеологии западного мира (игнорирующая его реальное институциональное, весьма меркантилистское прошлое) и практика коммунистических сетей с социально-политическим капиталом, явившимся из недавнего прошлого.

Матрица возможностей, созданная этими волнами неотрадиционализации, столкнувшихся с сизифовой задачей накопления капитала в условиях глобализации, произвела на свет политический капитализм [1] основанный на менаджериалистской революции [2]. Рента власти использовалась не только как способ перемещения государственных средств в частные руки, но, прежде всего, как рычаг в неравном соперничестве с иностранным капиталом.

Формула политического капитализма потеряла силу, когда в середине 90-х гг. израсходовала социальный капитал эры коммунизма. Он постепенно был заменен новым модусом – капитализмом общественного сектора основанного на полуоткрытых, полуклиентелистских рынках, окруживших коммерциализированные общественные средства и агентства государства. Эти агентства получили право действовать на рынке так, как частные экономические акторы и были сознательно освобождены от политического контроля [3].Это не только результат радикально неотрадиционной в упомянутом смысле польской интерпретации дебатов на Западе о публичном выборе, но – прежде всего - попытка найти новые источники формирования капитала в посткоммунистическую эру. Колонизация публичных фондов стала последним ресурсом.

Этому процессу на смену пришел сдвиг к фрагментированному, пост-гоббсовскому государству. Государство резко сократило регулятивную функцию и размер. Поэтому я говорю о "капитализме без государства"[4], описывая способ формирования капитала при коммерциализации государственных задач и - общественных фондов. Таким образом политика при посткоммунизме становилась более или менее иррелевантной, - намного больше, чем в развитых обществах.

Агентства государства пытаются использовать механизмы рынка для исполнения государственных функций. В свою очередь, акторы на рынке пытаются захватить часть общественных фондов, уже действующих как капитал. Отсутствие контроля над финансированием субъектов рынка содействует клиентелизму, растущими долгам и мягкому финансированию избранных клиентов – часто по партийным линиям.

В результате государство и рынок фундаментально изменились. Государство теряет однообразие и в онтологическом смысле (так как вы нем есть агентства, отличные от остальных по легальному статусу и рациональности); и в управленческом смысле (некоторые агентства государства постоянно обнаруживают непонимание инструментов или координации, находящихся в распоряжении государства). Это происходит из-за наличия в государстве субъектов, функционирующих по другой логике. Нехватка средств делает эту логику в реальности не только другой, но и противоречащей. Этот конфликт не таков, чтобы регулироваться открытым, стандартным путем. Ведь он разыгрывается тайно внутри исполнительного госаппарата между сегментами бюрократии и коммерциализованных агентств в рамках одного министерства. В худшем случае эти органы сливаются в единую, служащую себе корпорацию. Эта корпорация иногда образует симбиоз с внешними элитами. Это или организации, в принципе представляющие интересы определенных сегментов общества, напр., профсоюзы, ассоциации нанимателей и бизнесменов, или элиты партий.

Второй результат экстенсивной коммерциализации государства (вернее – его задач и средств) – создание рыночного общества без рыночной экономики.