§ 1.Буржуазные теории уголовного права о природе преступной небрежности и их критика

Цр_еступная небрежность непосредственно граничит со. «случаем» Установление ее границ в то же время означает отграничение виновной области от невиновной Поэтому решить вопрос о сущности преступной небрежности можно только в свете более общей проблемы уголовного вменения

Многие буржуазные криминалисты, и в частности немецкие криминалисты, которые преимущественно исследовали неосторожную вину, осознали невозможность изолированного рассмотрения данного вопроса Однако для исследования неосторожной вины этого недостаточно Для того чтобы решить проблему уголовного вменения и связанную с ней проблему преступной небрежности, необходимо исходить из правильных философских предпосылок и пользоваться верным методом исследования Буржуазные криминалисты не делают ни того, ни другого. Их концепции основаны на положениях идеалистической философии или вульгарного материализма, и при выяснении сущности преступной небрежности они прибегают к излюбленному ими метафизическому методу.

Одна часть буржуазных криминалистов при решении проблемы неосторожности идет по пути, указанному Гегелем. Исходя из положения, что наказуемая неправда должна быть сознательным и волимым противопоставлением единичной воли общей воле, они доказывали, что всякое виновно вызванное последствие должно быть воли-

мым. Из этой предпосылки как будто вытекало, что уголовной ответственности могут подлежать лишь умышленно действующие, ибо только при умысле вменяемое событие является безусловно волимым. Это положение, которое было провозглашено самим Гегелем, не было воспринято его сторонниками — криминалистами, которые отнюдь не были заинтересованы в отмене наказуемости неосторожных деликтов в действующем буржуазном уголовном праве. Поэтому в отношении неосторожности они приводили искусственные и схоластические доказательства того, что и при неосторожности результат является в каком-то смысле волимым, что здесь имеет место непрямое, бессознательное воление результатов.

Точка зрения, видящая в неосторожном поступке воли-мое, хотя и бессознательно волимое причинение результата, получила наиболее полное развитие в учении буржуазного криминалиста К- Биндинга. Для обоснования своей внутренне противоречивой концепции Биндинг исходит из искаженного и антинаучного понятия волевого акта. Воля, по мнению Биндинга, является не чем иным, как той силой, которая делает человека причиной или виновником, и потому она не зависит от представлений субъекта. «Причина действует на мир так, как она есть, но не так, как она представляется в голове мыслящего субъекта» •. Поскольку само волевое действие, то есть телодвижение субъекта вызвано волей лица и, таким образом, является волимым, постольку, по мнению К. Биндинга, и неосторожные последствия, вызванные данным волевым действием, являются волимыми, так как воля может вызвать только нечто волимое.

Нетрудно видеть, что К. Биндинг не сумел обосновать выдвинутое им положение о наличии воли в отношении неосторожно причиненного результата даже при помощи созданного им искусственного понятия воли. Ведь «волимыми» в том понимании, которого придерживается Биндинг, должны быть признаны не только неосторожные последствия поступка человека, но и его случайные, то есть непредвидимые последствия. Ведь и эти последние являются результатом волевого действия человека и в этом смысле ничем не отличаются от неосторожно вызван-ных результатов.

1 К. В i n d i n g, Die Normen und ihre Obertretung, Bd. II, Leipzig, 1877, S. III. V

Внутреннее противоречие, делающее порочным всю концепцию Биндинга, заключается в том, что, желая доказать наличие вины воли при преступной небрежности, он на самом деле устанавливает лишь то, что воля стоит в причинной связи с наступившим последствием. Воля у Биндинга рассматривается лишь чисто физиологически как объективный фактор, обусловивший наступление определенных последствий во внешнем мире. Взятая в таком разрезе воля ничего не дает для установления понятия вины. Для последнего важно само содержание воли, внутреннее отношение субъекта к общественно-опасному результату, независимо от факта его наступления. «Проблема воли, поставленная не только функционально и в конце концов формально, а по существу, — говорит советский психолог С. Л. Рубинштейн, — это прежде всего вопрос о содержании и воли...»'. Содержание волевого акта при волевом действии — это те представления и эмоции, которые сопутствуют внешнему проявлению воли. Именно этот последний момент, то есть содержание представлений, сопутствующих проявлению воли, и относится к области понятия вины. Выхолащивая содержание из понятия волевого действия, Биндинг тем самым смешивает друг с другом понятия причинности и вины.

Такое смешение, независимо от субъективных намерений самого автора, с необходимостью должно привести к отнесению и случайных действий к области неосторожных поступков, следовательно, к отказу от принципа виновной ответственности.

Несостоятельными оказались и попытки сведения неосторожной вины к вине сознательной, то есть к умыслу. Такая попытка была сделана еще буржуазными криминалистами конца XVIII и начала XIX века А. Фейербахом и X. Штюбелем.

А. Фейербах, исходя из своей теории психологического принуждения, логически должен был прийти к выводу, что наказанию подлежит лишь тот, кто, воспринимая угрозу наказанием, сознательно не подчинил своей воли этой угрозе. Отсюда — утверждение: неосторожность есть сознательное нарушение обязанности быть внимательным.

X. Штюбель так же, как и Фейербах, зачеркивает не-

1 G, Л. Рубинштейн, Основы обшей психологии, Государственное учебно-педагогическое издательство, 1946, стр. 511.

осторожность как форму вины, целиком сводя ее к умыслу. Разница между ними заключается лишь в том, что в то время, как Фейербах видел в неосторожности умышленный деликт упущения — сознательное нарушение обязанности быть внимательным и осмотрительным, Штюбель относит неосторожность к умышленным деликтам содеяния, при которых имеется умышленное поставление в опасность правового блага '.

Ошибочность указанных теорий неоднократно отмечалась в юридической литературе. Достаточно указать, что обычно при преступной небрежности лицо вовсе не сознает ни того, что нарушает обязанность быть внимательным или осмотрительным, ни того, что создает опасность наступления вреда. Понятно поэтому, что этот взгляд не оставил большого следа в буржуазной юридической литературе, ] хотя отдельные представители буржуазной уголовно-пра- ! вовой науки и пытались по-новому обосновать выдвинутые f Фейербахом и Штюбелем положения о наличии момента j сознания в неосторожной вине. I

Дальнейшее развитие и самостоятельное обоснование < теория Штюбеля получила в трудах дореволюционного русского криминалиста Н. Д. Сергеевского. По мнению Н. Д. Сергеевского, наряду с теми составами, в которых законодатель предусматривает умышленное причинение вреда, имеются составы, которые предусматривают умышленное создание опасности. 1\ этой группе относятся и составы неосторожных деликтов, при которых наказываются «не последствия, вызванные без умысла, но действия, их причинившие...» и совершенные умышленно 2.

Вообще деликты, наказываемые за создание опасности, по мнению Н. Д. Сергеевского, двояким образом конструируются в положительных законодательствах. Некоторые из них прямо указаны в законе как деликты создания опасности. Однако, ввиду невозможности перечислить в кодексе составы всех опасных действий, законодатель предусматривает деяния, которые хотя и не указаны в законе как деликты создания опасности, но доказали свою опасность

1 Подробное изложение этих теорий, как и их критику см. у Н. С. Т а г а н ц е в а, Русское уголовное право, Лекции, т 1, С.-Петербург, 1902, стр. 611—612

2Н Д Сергеевский, Русское уголовное право, Пособие к лекциям, Общая часть, Петроград, 1915, стр. 271.

тем, что повлекли без умысла со стороны виновного лица запрещенный в законе вред. И в этих последних случаях закон наказывает не за наступление вреда (причиненного неумышленно), а за умышленное совершение действия, создавшего опасность вреда. Наступление же вреда необходимо лишь в качестве доказательства того, что действие было опасно 1.

Н. Д. Сергеевский упускает из виду, что действительное осуществление вреда вовсе не обязательно для установления опасного характера действия. Суждение об опасности, то есть о возможности наступления вреда, есть суждение ex ante, а не ex post. Оно приурочивается к тому моменту, когда наличествуют определенные условия, которые закономерно могут привести к наступлению вреда. Иначе говоря, действие будет опасным и, следовательно, по Сергеевскому, должно влечь наказание, если оно способно вызвать результат, а реальное наступление вреда отнюдь не является ни решающим, ни необходимым доказательством такого характера действия. Логическое развитие теории Сергеевского должно привести к расширению уголовной ответственности за неосторожность, к наказуемости безрезультатного неосторожного деликта. Такое перемещение центра тяжести с ответственности за результат на ответственность за само действие, создающее опасность, отражает процесс ломки формально-демократических буржуазных принципов уголовной ответственности, что характерно для уголовного права эпохи империалистического периода.

Теория Н. Д. Сергеевского бессильна также обосновать ответственность в случаях неосмотрительного упущения, повлекшего наступление вредного последствия. Например, стрелочник забывает вовремя перевести стрелку, и поезд терпит крушение. О каком умышленном постав-лении блага в опасность может идти речь в этом случае? Здесь лицу ставится в упрек именно отсутствие определенной сознательной деятельности.

Но и в тех случаях, когда результат вызван сознательным волевым поступком человека, для преступной небрежности характерно то, что лицо не представляет опасных свойств своего поступка. Представление об опасности

1 См. Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, стр. 270—271.

может иметь место при преступной самонадеянности, но во всяком случае не при преступной небрежности !.

Своеобразную попытку доказать момент сознания в неосторожной вине предпринял буржуазный криминалист Э. Мецгер.

Поскольку неосторожный деликт является «неодобряе-мым выражением личности деятеля», постольку, по мнению Э. Мецгера, он должен включать в себя момент сознательно противоречащий долгу воли 2. Но, в противоположность умыслу, этот сознательный момент, по мнению Э. Мецгера, отодвигается назад к тому отрезку времени, когда лицо пренебрегает обязанностью быть осмотрительным. Если, например, машинист, вследствие незнания определенного предписания, неосторожно вызывает несчастный случай на железной дороге, его вина заключается в том, что в каком-то пункте времени он сознавал необходимость исполнения определенной обязанности (ознакомиться с имеющимися предписаниями), но не выполнил ее. «Неосторожное действие,— говорит Э. Мецгер,— начинается всегда в периоде этого сознательного акта или сознательного пренебрежения, хотя оно и кончается позже» 3.

Как видно из этого изложения, вся теория Э. Мецгера основана на искусственном представлении о длящемся характере неосторожного действия, которое где-то, в далеком истоке является сознательным актом, а затем, в момент действия принимает совершенно иной характер. Но каким образом эти различные и в объективном, и субъективном отношениях акты деятельности могут все же сохранить характер единого и при том сознательного акта? Ведь лицо, действующее с преступной небрежностью, отвечает не за то, что оно когда-то сознательно не выполнило обязанности изучения тех или иных правил предосторожности, а за то, что, не имея соответствующих знаний, действует в данном конкретном случае, когда причиняет преступный результат. Между тем именно в этот момент у него нет никакого представления об опасности

1 Подробную критику, теории Н. Д. Сергеевского см. у Н. С. Т а г а н ц е в а, Русское уголовное право, Лекции, т. I, С.-Петербург, 1902, стр. 612—614.

2 Е. Merger, Strafrecht, Ein Lehrbush, Munchen und Leipzig, 1931, S. 355.

3 T а м же, стр. 356.

своего действия. Более того, лицо может вовсе не знать о самом существовании правила предосторожности, хотя и обязано его знать. Попытки Э. Мецгера установить связь между психикой машинист'а, который,, будто бы когда-то сознавал лежащую на нем обязанность ознакомиться с предписанием о правилах езды, и причиненным впоследствии результатом является презумпцией длящейся вины, которая несовместима даже с принципами буржуазной законности.

Наконец, перенесение момента вины к неопределенному отрезку прошлого означает отход от данного конкретного деяния, причинившего вредное последствие. Судье предлагается «углубиться» в прошлую жизнь обвиняемого и в ней обнаружить моменты, обосновывающие ответственность. Но на основании каких данных буржуазный судья будет решать этот вопрос? Совершенно очевидно, что здесь решающее значение будет иметь то субъективное впечатление, которое произведет на судью личность и характер обвиняемого '.

Затруднения, испытываемые буржуазными юристами при обосновании ответственности за неосознанную неосторожность как за вину воли, порождают известный скептицизм по отношению к этому вопросу в буржуазной науке уголовного права. Продолжая оставаться на почве психологического понимания вины и в то же время отрицая при преступной небрежности существование какого-либо внутреннего отношения к результату, некоторые буржуазные криминалисты предлагают вовсе исключить этот вид неосторожности из сферы виновной ответственности.

Положение о том, что преступная небрежность не содержит момента вины, давно уже высказывалось буржуазными криминалистами. Впервые этот вопрос был поставлен в начале прошлого столетия в немецкой уголовно-правовой литературе Альмендингеном. Во второй половине XIX столетия со всей определенностью отвергал момент вины в преступной небрежности русский дореволюционный криминалист Н. А. Неклюдов. «По своему характеру, — писал он, — неосторожные деяния совпадают с случай-

Впоследствии Э. Мецгер отказался от этой теории и примкнул к еще более реакционному взгляду, защищаемому так называемой нормативной теорией вины. См. его Deutsches Strafrecht. Ein Grundriss, Berlin. 1941, S. 112—113.

4 В. Г. Макашвили

ными деяниями, так что на практике весьма трудно разграничить их друг от друга; здесь все зависит от произвола суда. В преступлениях неосторожных намеренности быть не может, стало быть, с какой бы точки зрения мы не рассматривали этот предмет, неосторожность будет не более как случай и в вину поставлена быть не может» '. В более позднее время на этот путь становится целый ряд криминалистов: в русской дореволюционной литературе Э. Я- Немировский2 и частично Г. С. Фельдштейн3, в немецкой — А. Баумгартен и Э. Кольрауш, в швейцарской литературе — О. Герман и Гульдиман.

Вина, по мнению указанных криминалистов, может быть связана лишь с волей, противоречащей долгу. Но бессодержательной воли не может быть. Следовательно, о виновной воле речь может идти лишь тогда, когда «в комплексе представлений действующего лица имеются такие, осуществление которых запрещено» 4. Поэтому необходи-

1 Н. А. Неклюдов, Общая часть уголовного права, СПб., 1875, стр. 57.

2 См. Э. Я Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 364—371.

3 Г. С. Фельдштейн делит область неосторожных деликтов на две группы к первым он относит случаи, когда лицо не предвидит, но может предвидеть правонарушение, а ко вторым — случаи, когда лицо не предвидит, не может предвидеть, но должно предвидеть преступное последствие. В первых случаях, по его мнению, субъективная связь с правонарушением имеется, во второй группе случаев нельзя видеть «и минимальной доли субъективного отношения к наступившему правонарушению» (Учение о формах виновности в уголовном праве, М., 1902, стр 85). Тем не менее по отношению именно к этой второй группе случаев Фельдштейн считает невозможным отказываться от наказания «В тех случаях непредвидения правонарушительного результата, когда действующее лицо не способно вообще предвидеть этот последний, не может быть речи об освобождении действующего от наказания ввиду того, что существует настоятельная потребность поднять данное лицо до того состояния, которое делает его безопасным для общества» (цитированное сочинение, стр. 123). В случаях же первой категории, т. е. в тех, где он обнаруживает виновность лица, Фельдштейн требует или полную наказуемость или наказуемость минимальную. Такой парадоксальный вывод характерен для представителей социологического направления, исходящих не из идеи вины и наказания, а из идеи «опасного состояния личности» и «мер социальной защиты». Порочность такой постановки вопроса настолько очевидна, что не требует дальнейших опровержений.

4 Е. Kohl rau sch. Die Schuld «Die Reform des Reichsstraf gesetzbuchs», В I, Berlin, 1910, S. 194; Der Aufbau der Verbrechen-slehre, Tubingen, 1913, S. 118; G и 1 d i m a n n, Zur Lehre von der

Б0

мым признаком вины указанные авторы считают положительное психическое отношение к результату. Но тщетно было бы искать такое отношение при преступной небрежности, которая характеризуется именно отсутствием в психике субъекта представления о возможности наступления последствия, запрещенного законом. В случаях так называемой преступной небрежности, по мнению указанных криминалистов, речь может идти не о пороке воли, направленной против правопорядка, а в крайнем случае лишь о рассеянности, забывчивости, невежестве, глупости, торопливости и тому подобных свойствах характера, которые не имеют ничего общего с виной в общепринятом смысле слова '.

Поэтому наказание за преступную небрежность, по мнению указанных буржуазных криминалистов, не может быть оправдано ни с точки зрения теории возмездия, ни с точки зрения общепревентивной идеи наказания. Так, А. Баумгартен, который стоял на точке зрения наказания-возмездия, доказывал, что «понятия неосознанной неосторожности и вины исключают друг друга»2. Точно также Гульдиман считает недопустимым «постулировать этически оправданное возмездие в отношении неосторожных деликтов» 3. А. Кольрауш, который видел задачу уголовного закона в том, чтобы путем велений и запретов, при , помощи угрозы наказанием «обострить социальную совесть», считает невозможным осуществление этих задач наказания при неосознанной неосторожности, когда лицо совсем не сознает противоречия своей воли норме и, следовательно, не может руководствоваться велениями и запретами уголовного закона 4.

Такое обоснование отсутствия вины при неосознанной неосторожности покоится на ошибочной методологической предпосылке, исходящей из того, что отсутствие в сознании субъекта требуемых правопорядком и возможных пред-ставлений есть ничто, есть пустота в мире психическом. Strafrechtlich bedeutsamen Kausahtat, Schweizerische Zeitschrift fur Strafrecht», 1945, H. I, S. 118— 120;O. Germann Uber den Grund der Strafbarkeit des Versuchs, Aarann, 1914, S. 119—200.

1 См. Э. Я. Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр 366, Э Кольрауш, цитированное сочинение, стр. 194; Баумгартен, цитированное сочинение, стр. 119.

* А. Баумгартен, цитированное сочинение, стр. 121.

1 Г '

* А. Баумгартен, цитированное сочинение, стр. 1 Гульдиман, цитированная статья, стр. 119. 4 См, Е. Kohlrausch, Die Schuld, S. 184—185.

В дальнейшем, исходя из метода материалистической диалектики, мы попытаемся доказать, что отрицательная психическая установка, имеющаяся у лица, действующего с преступной небрежностью, вовсе не является нулем в мире действительности, что само отсутствие долженствующих быть и возможных представлений обусловлено определенным психическим состоянием, и потому применение наказания в отношении таких лиц вполне оправдано и с этической точки зрения, и с точки зрения задач общего и частного предупреждения.

Авторы, отрицающие момент вины при преступной небрежности, в подтверждение своей точки зрения приводят то, что здесь наказание целиком зависит от тяжести фактически наступивших последствий. Так, Э. Кольрауш отмечает, что если в результате нарушения правил езды шофер лишит человека жизни, то он отвечает за неосторожное убийство; если он ранит его — отвечает за неосторожное телесное повреждение; если раздавит курицу — возникает лишь обязанность возместить вред, а если он не вызвал никакого вреда, может иметь место лишь административное взыскание. Такая зависимость уголовной ответственности от наступившего результата, по мнению Кольрауша, является пережитком объективного вменения, то есть невиновной ответственностью за голое причинение вреда К

Эти соображения бьют дальше цели, так как указанное явление, характерное для ответственности за преступную небрежность, мы наблюдаем и при ответственности за деяния, совершенные с эвентуальным умыслом. И здесь наказание, несмотря на одинаковую вину, может быть различным, а при отсутствии вредрого последствия может вовсе отпасть.

Правда, вопрос о возможности покушения с эвентуальным умыслом является спорным в литературе, но большинство советских криминалистов по тем или иным основаниям отвергают возможность ответственности в данных случаях2. Более того, даже в преступлениях, совершен-

ии. Е. Kohirausch, Die Schuld, S. 209.

2 Одна часть советских криминалистов считает возможным конструировать покушение с эвентуальным умыслом, однако практически считают невозможным устанавливать ответственность за него, так как доказывать наличие такого умысла при неоконченном преступлении представляет большие трудности (см. М. М. И с а е в и

ных с прямым умыслом, наличие или отсутствие общественно-опасного последствия оказывает влияние на выбор конкретной меры наказания: ненаступление последствия, то есть наличие стадии приготовления или покушения всегда учитывается судом и обычно влечет за собой смягчение наказания, а в некоторых случаях — и полное освобождение от уголовной ответственности. Учет тяжести преступного последствия при назначении наказания объясняется тем, что вина не является единственным моментом, обосновывающим уголовную ответственность, а наряду с ней — другим не менее важным для ответственности моментом является объективная общественная опасность деяния.

Наконец, следует указать на удивительную непоследовательность в рассуждениях буржуазных криминалистов. Ведь было бы естественно, если бы при полном отрицании момента вины в преступной небрежности упоминавшиеся авторы пришли к выводу о необходимости отказа от ее наказуемости. Однако ни один из них не решился потребовать полной ненаказуемости преступной небрежности.

Э. Кольрауш и Гульдиман считают, что для законодательного осуществления их идей время еще не наступило и что «может быть довольно опасно перед судом или на экзаменах высказывать подобные еретические взгляды»].

А. Баумгартен, который на протяжении многих страниц упорно доказывал отсутствие вины при преступной небрежности, вдруг неожиданно начинает так же пространно развивать мысль о том, что ответственность за преступную

А. А. Пионтковский, Вопросы уголовного права, военно-уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного Суда СССР, ВЮА и ВИЮН, М., 1947, стр. 38—39, Учебник уголовного права. Часть общая, Госюриздат, 1952, стр. 280).

Другая часть советских криминалистов отвергает не только наказуемость, но и самую возможность конструировать покушение с эвентуальным умыслом (см. А. Н. Т р а й н и н, Состав преступления по советскому уголовному праву, Госюриздат, М., 1951, стр. 319—320; Н. Д. Дурманов, Стадии совершения преступления по советскому уголовному праву, Госюриздат, М., 1955, стр. 122—126; Н. Ф. Кузнецова, Некоторые вопросы ответственности за приготовление и покушение по советскому уголовному праву, «Советское государство и право» 1955 г. № 5, стр. 119—120.

1 Гульдиман, цитированная статья, стр. 120—121; см. также Э. Кольрауш, цитированное сочинение, стр. 209.

небрежность может быть вполне оправдана с точки зрения

воспитательных задач наказания '.

О. Герман предлагает перенести наказуемость неосторожных деяний в область административного права.

Наконец, Э. Я. Немировский рекомендует применять в отношении лиц, совершивших неосторожный поступок, меры социальной защиты.

Во всяком случае, никто не рискнул поставить вопрос о полном освобождении преступной небрежности от всякого наказания 2.

Таким образом, под покровом этих «либеральных» и «радикальных» предложений по существу скрывается характерная для уголовного права эпохи империализма тенденция расширить компетенцию суда в деле борьбы с классово-опасными деяниями или полностью изъять вопрос об ответственности за преступную небрежность из ведения судов и передать его органам администрации, деятельность которых свободна от рамок закона и основана на принципе «целесообразности», то есть по существу на голом произволе.

Если рассмотренные до сих пор буржуазные теории при решении проблемы преступной небрежности исходили из психологического понимания вины и пытались открыть в неосторожности волевой момент, что в конце концов привело некоторых авторов к отрицанию момента вины в преступной небрежности, то совершенно из других предпо-

1 См. А Баумгартен, цитированное сочинение, стр. 121—124 На внутреннюю противоречивость теории Баумгартена обратили внимание и некоторые буржуазные криминалисты Так, Макс Майер, отмечая, что Баумгартен не строит понятия неосторожности, а разрушает его, добавляет: «а затем он из этих обломков старается епасти мысль, что наказание за неосторожность является воспитательным мероприятием...» М. Е Mayer, Der AHgemeine Teil des Deutschen Strafrechts, Heidelberg, 1923, S. 245, N 36).

2 Наиболее последовательным из указанных криминалистов является проф. Э. Я. Н е м и р о в с к и й Он считает допустимым применение мер социальной защиты только в отношении тех случаев, когда совершенное лицом деяние или, вернее, целый ряд неосторожных деяний вскрывают длительный источник неосторожности. Только при этом условии, по мнению проф. Э Я. Немиро в-с к о г о, «можно говорить об опасности, представляемой субъектом», а в единичных случаях неосторожности, не являющихся результатом такого устойчивого состояния, личность не является опасной и не требует применения мер социальной защиты (Основные начала Уголовного права, Одесса, 1917, стр. 370—371),

сылок исходит возникшая в этоху империализма так называемая «нормативная» или «оценочная теория вины».

Представители этого взгляда (В. Зауер, П. Меркель, О. Берг, Э. Мецгер, А. Донна и др.) считают за факт, не требующий доказательства, что преступная небрежность является виной, но в то же время они категорически утверждают, что преступная небрежность не содержит никакого психического отношения к результату. Отсюда они делают вывод: вина вовсе не заключается в психическом отношении субъекта к совершенному им деянию и вызванному этим деянием общественно-опасному результату, а представляет собой чисто оценочную категорию.

«Все попытки,— говорит А. Донна, — ив неосторожности найти какое-либо психическое отношение лица к своему деянию и обнаружить в нем общий признак вины, должны быть признаны окончательно неудавшимися» '. Преступная небрежность, по мнению нормативистов, характеризуется именно отсутствием того психического отношения, которое составляет сущность умысла, а правовую значимость она приобретает благодаря порицанию этого недостатка психического отношения со стороны правопорядка,. «Неосторожность, как и упущение, — заявляет Э. Мецгер, — определяется в своих позитивных предпосылках только со стороны оценивающего рассмотрения. Никакой «естественной» неосторожности не существует» 2.

Выхолащивая из понятия вины всякое психологическое содержание, сторонники нормативного понимания вины последовательно приходят к выводу, что вина не есть нечто, существующее в реальной действительности, а представляет собой лишь оценивающее суждение, то есть суждение буржуазного судьи о неодобряемости поведения субъекта преступления.

Для наглядного пояснения указанной мысли нормати-висты прибегают к следующей параллели: «Это моральное и правовое оценочное суждение о поведении личности совершенно однородно с эстетическим (оценочным) суждением о картине, о музыкальном произведении. И «красота»

•Graf zu Dohna, Der Aufbau der Verbrechenslehre, Bonn, 1936, S. 14.

2 E. Merger, Deutsches Ctrafrect. Ein Grundriss, Berlin, 1941, S. 113.

не является фактом, вызванным оцениваемым предметом, она не является чем-либо, существующим объективно, но свойством, приписываемым картине ее созерцателем и являющимся различным в зависимости от личности судящего и времени оценки» '.

Такое насквозь субъективно-идеалистическое понимание вины совершенно неприемлемо с точки зрения диалектического материализма. Мы, конечно, не отрицаем того, что установление вины всегда связано с отрицательной оценкой. При этом критерии оценки, безусловно, будут различны и даже диаметрально противоположны в разных общественных формациях. То, что в капиталистическом строе может быть признано достойным похвалы с точки зрения интересов господствующего класса, в социалистическом государстве может заслужить самую отрицательную морально-политическую оценку.

Но дело не только в этом. Порочность концепции нор-мативистов заключается не только в тех критериях оценки поведения человека, которыми они предлагают руководствоваться, но и в том, что за оценивающим суждением они устраняют предмет оценки.

Всякая оценка обязательно предполагает нечто реальное и действительное, к чему она приурочивается. Если воспользоваться примером самого О. Берга, то можно сказать, что суждение о красоте всегда приурочивается к определенному реальному предмету — картине, к пейзажу и т. п. И если бы указанный предмет не обладал определенными качествами, воздействующими на человеческие ощущения, то люди никогда не смогли бы выработать взаимосогласованных, общих взглядов о свойствах этого предмета. Точно так же и при установлении вины в нравственном или правовом смысле мы приурочиваем наше суждение к определенным фактам, наличествующим в психике лица, совершившего преступление. Именно в этих реальных фактах психической жизни индивида и коренится вина, а не в голом оценочном суждении. Это последнее является лишь результатом, лишь нашим выводом о том, что психическое состояние лица в момент совершения преступления заслуживает морально-политического осуждения и порицания, и потому лицо достойно наказания.

1 О Berg, Der gegenwartige Stand der Schuldlehre lm Strafrecht Brcslau, 1927, S. 53.

Сказанное относится и к преступной небрежности. Для того чтобы в отношении лица, совершившего преступление с преступной небрежностью, высказать порицание и осуждение с точки зрения правовых и нравственных воззрений данного общества, прежде всего необходимо в психике действующего лица, в его внутреннем состоянии указать те моменты, с которыми может быть связано это неодобрение. Без этого не может быть вины и не может быть уголовной ответственности.

При обосновании нормативной природы преступной небрежности указанные выше авторы не могут свести концы с концами. Изгоняя из понятия преступной небрежности всякое психологическое содержание и тем самым опустошая это понятие, сторонники нормативного понимания вины допускают логическую ошибку, известную под названием circulus in demonstrando (круг в доказательстве). Ставя вопрос о том, когда преступная небрежность противоречит долгу, они отвечают: тогда, когда от лица ожидалось наличие известного представления. На вопрос же о том, когда это представление ожидалось, они отвечают: когда у лица существовала обязанность иметь соответствующее представление.

Методологические основы рассматриваемой концепции не трудно установить. Нормативное суждение о вине является продуктом резкого противопоставления сущего и должного, столь характерного для реакционной неокантианской философии. В основе рассматриваемого взгляда лежит крайний субъективизм, который неизбежно должен привести к открытому произволу. Понятие вины, оторванное от своей реальной основы — психологического содержания, расплывается в лишенное всякой юридической определенности оценочное суждение. Установление вины, этого важнейшего основания уголовной ответственности, ставится в зависимость не от выяснения определенного психического состояния действующего лица, а от мировоззрения судей, их политических и «моральных» убеждений, интересов и вкусов. Вот что определяет наличие или отсутствие вины в буржуазном уголовном праве.

К чему может привести такое понимание вины, это особенно наглядно видно из «рассуждений» буржуазного криминалиста О. Берга, который доходит до того, что даже господствовавшую в древнегерманском праве объективную ответственность за причинение результата счи-

тает виновной ответственностью, аргументируя это явно нелепое положение тем, что в то время неодобрение со стороны судящего субъекта обосновывалось одним лишь фактом причинения вреда, а внутреннее отношение к последствию не требовалось '.

Политический смысл рассмотренного нормативного учения заключается в том, чтобы путем расширения свободного усмотрения буржуазного суда превратить понятие вины в удобное и гибкое средство для осуществления классового правосудия.

# •

Краткий обзор взглядов буржуазных криминалистов на природу преступной небрежности показал, что буржуазная наука уголовного права оказалась бессильной обнаружить вину при этом виде неосторожности. Такие результаты не случайны. Неспособность буржуазных криминалистов установить вину при преступной небрежности обусловлена порочностью общих предпосылок уголовного вменения, из которых они исходят.

Для установления вины в преступной небрежности необходимо выяснить, означает ли отсутствие положительного представления о преступном результате полное отсутствие всякой связи между психическим состоянием лица и наступившим результатом? Лишь в том случае, если будет установлено, что непредвидение преступного последствия вовсе не равносильно отрицанию связи между психическим состоянием лица и наступившим преступным результатом, можно говорить о наличии вины у лица, действующего с преступной небрежностью.

Поскольку у лица, действующего с преступной небрежностью, нет ни воли, ни сознания в отношении преступного последствия, то ясно, что ни о каком положительном психическом отношении к результату не может быть речи. Вопрос может быть поставлен лишь о потенциальном отношении к результату, то есть о возможности для лица предусмотреть преступное последствие. Наличие такого потенциального психического отношения к преступному последствию может дать основание для соответствующей неодобрительной оценки поведения лица, которое, имея

1 О. Берг, цитированное сочинение, стр. 77.

возможность предусмотреть преступное последствие, могло бы отклонить его наступление.

Поставленная в такой плоскости проблема перерастает в более общую проблему об основаниях уголовного вменения. Ибо решение вопросов о том, могло ли лицо иметь недостающее у него представление о возможности наступления общественно-опасного ""последствия, зависит от решения вопроса о том, может ли вообще лицо действовать иначе, чем оно действовало при данных конкретных обстоятельствах, следовательно, вопроса о соотношении причинной обусловленности человеческих поступков и свободы его воли.

Буржуазные криминалисты, занимающиеся вопросом вменения, обычно указывают на конфликт, существующий между необходимостью человеческих действий, с одной стороны, и нормосозаающей и карательной деятельностью государства — с другой.

Сущность этого конфликта, по мнению буржуазных криминалистов, заключается в следующем. Человек подчинен закону причинности, следовательно, каждое действие человека неизбежно обусловлено совокупностью необходимых предшествующих условий. Но необходимость исключает всякую иную возможность. Следовагельно, если лицо действовало известным образом, то при данных конкретных условиях оно и не могло поступить иначе.

Но тогда возникает вопрос: как же примирить с необходимостью действий человека его ответственность? Ведь если лицо не могло действовать иначе, го лишается всякого смысла деятельность государства по установлению норм и возложению ответственности за их нарушение!

Одна часть буржуазных криминалистов пытается решить указанную антиномию с точки зрения кантовского дуализма. Человек как существо, принадлежащее к миру эмпирических явлений, как предмет нашего сознания безусловно подчинен принудительному и беспробельному закону причинности; но человек как интеллигибельное существо, как «вещь в себе», недоступная нашему познанию, обладает свободной волей, то есть способностью принимать решения и действовать "совершенно независимо от принуждения внешней ситуации. Этот постулат этико-правового, тр есть постулат не теоретического, а практического разума обосновывает, по мнению указанных криминалистов, возложение уголовной ответственности. Оце-

ночные науки, к числу которых буржуазные юристы относят в первую очередь право, имеют своей задачей не объяснение мира бытия, а установление того, как должен действовать человек. Их объектом является воля, выхваченная из цепи причин и следствий, «свободное волевое решение человека». «Это есть одновременно точка зрения практической жизни действующего, а не рассуждающего человека... Человек вынужден признать свободу воли в качестве руководящего начала своего поведения» '. Для буржуазных криминалистов, признающих мораль и право той сферой, где человек наделен свободной волей, сущность этого понятия определяется «как самоопределение, как избавление от действительного мира, как — мнимая только — свобода духа»2. Свободная воля, по мнению буржуазных криминалистов-индетерминистов, ничем не обусловливается, она сама находит свое содержание и сама себя определяет независимо от внешнего мира. Такая свобода воли есть «свобода пустоты», неподчиненность закону причинности, абсолютная случайность.

Таким образом, буржуазные криминалисты-неокантианцы для обоснования свободы воли прибегают к весьма простому способу. Они искусственно делят сферы науки и практической жизни, объявляя, что в первой сфере детерминизм сохраняет свое значение, а во второй сфере, без всякой научной аргументации, в качестве постулата допускают свободу воли как необходимую предпосылку наказания-возмездия.

К этим «ученым» хорошо подходят слова В. И. Ленина, сказанные им по поводу Маха:

«Разве это не обскурантизм, когда чистая теория заботливо отгораживается от практики? Когда детерминизм ограничивается областью «исследования», а в области морали, общественной деятельности, во всех остальных областях, кроме «исследования», вопрос предоставляется «субъективной» оценке? В моем кабинете, — говорит ученый педант, — я детерминист, а о том, чтобы философ заботился о цельном, охватывающем и теорию и практику, миросозерцании, построенном на детерминизме, нет и речи» 3.

10 Берг, цитированное сочинение, стр 60 2 К. Маркс и Ф Энгельс, Соч., т. 3, издание второе, Гос-политиздат, 1955, стр 292, примечание ® В. И. Л ен и н, Соч., т. 14, стр. 179.

Научная несостоятельность буржуазных криминалистов-индетерминистов в обосновании уголовной ответственности резко бросается в глаза. С точки зрения индетерминизма невозможно обосновать целесообразность применения наказания. Если воля человека свободна от всякого внешнего воздействия, если ее решение ничем не обусловлено и является абсолютной случайностью, то ясно, что государство не может человеку ставить цели извне и требовать следования им. Ведь наказание не может оказать ни устрашающего, ни воспитательного воздействия, не может осуществить ни задач общего, ни г«дач специального предупреждения, так как оно не способно создать мотивы соответствующего норме поведения.

Отказываясь от идеи целесообразности наказания, криминалисты-индетерминисты утверждают, что наказание по своей природе является возмездием человеку за зло, причиненное его свободной волей. Некоторые из них доходят до оправдания возмездия в самой его примитивной форме, талиона — око за око, зуб за зуб.

Индетерминистический взгляд на свободу воли и ответственность содержит внутреннее противоречие. Если воля человека не подчиняется закону причинности, то, следовательно, она не зависит и от личности человека, от эмпирических свойств его характера. В то же время наказание затрагивает не одну лишь сторону человека — его волю, а всю личность, со всеми его физическими и психическими свойствами. Но как же возможно, чтобы за решения воли сверхъестественного человека, не подчиняющиеся закону причинности, отвечала эмпирическая личность, отделенная от него глубокой пропастью? Буржуазные криминалисты-неокантианцы вовсе не задумываются над тем, чтобы восполнить эту пропасть. Более того, они принципиально отказываются перекинуть мост между бытием и долженствованием, между сферами теоретического и практического разума. Но в таких условиях они не могут обосновать ответственность человека за преступное деяние, которое ими трактуется как абсолютно случайный продукт его воли

Тем более невозможно обоснование уголовной ответственности за преступную небрежность с индетерминистической точки зрения. Само собой разумеется, что трудно говорить о злой воле, свободно выбравшей преступный путь в том случае, когда лицом возможность наступления

преступного последствия вовсе не осознается. Мы уже видели, что некоторые из криминалистов-«классиков», исходящие из индетерминистического понимания вины, вынуждены были прибегнуть к бессмысленному понятию бессознательного воления результата (К- Биндинг). А более последовательные индетерминисты должны были прийти к отрицанию вины при неосознанной неосторожности, как это сделал А. Баумгартен, открыто заявивший: «Для нас, придерживающихся теории возмездия, основанной на индетерминистическом понимании, не существует никакого сомнения, что неосознанная неосторожность должна быть исключена из области подлинного уголовного права»'.

Это признание, откровенно сделанное в отношении неосознанной неосторожности, следовало бы расширить и сказать, что с точки зрения индетерминистического понимания свободы воли вообще нельзя обосновать ответственность ни с. нравственной, ни с правовой точки зрения.

Другая, более многочисленная группа буржуазных криминалистов при обосновании уголовной ответственности исходит из позиции метафизического детерминизма.

Для этих криминалистов понятие причинения адекватно понятию необходимости. По их мнению, все, что следует из данного основания, — необходимо. Категория возможности не имеет реального бытия. В соответствии с этим они отрицают объективную возможность существования иной мотивации и воленаправленности, чем та, которая имела место в действительности: раз лицо поступило известным образом, то оно, при условии учета совокупности всех конкретных обстоятельств данного случая, и не могло Действовать иначе.

Применительно к вопросу о преступной небрежности это означает: раз лицо не проявило требуемой предусмотрительности и заботливости и не предвидело наступления преступных последствий, то значит оно, при данных конкретных обстоятельствах, принимая во внимание его характер, физические свойства, психическое состояние в момент действия и всю совокупность внешних условий, и не могло это сделать2.

•A Baumgarten, Der Aufbau der Verbrechenslehre, Tubingen, 1913, S. 120—121.

2 См., например, Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право Пособие к лекциям, Петроград, 1915. стр 270; Г. Кол око-

Однако закономерно возникает вопрос: если лицо с необходимостью было вынуждено совершить действие, противоречащее требованию правопорядка, потому, что оно таково, или потому, что оно находилось под давлением обстоятельств конкретной ситуации, как же согласовать с этим факт существования в обществе правовых норм, под угрозой наказания устанавливающих веления и запреты, и возложение уголовной ответственности за их нарушение?

Наиболее последовательные представители метафизического детерминизма — сторонники антропологической и социологической школ в уголовном праве*— действительно пришли к выводу о необходимости полностью упразднить понятия вменения и вины, а также понятие наказания, заменив их понятиями «опасного состояния личности» и «мер социальной защиты». Осуществление этих предложений означало бы по существу упразднение всего уголовного права и процесса, ликвидацию суда с его последними остатками буржуазной законности и замену его ничем не стесненным произволом административных органов буржуазного государства.

Однако большинство буржуазных криминалистов-детерминистов не решилось сделать такие крайние выводы и попыталось примирить уголовную ответственность с метафизическим детерминизмом. На такой путь встали, в частности, представители так называемой третьей школы в буржуазном уголовном праве — Э. Кольрауш, Р. Гип-пель, М. Липман, X. Манхейм и др.

Указанные криминалисты пытаются доказать, что индивидуальная возможность действовать иначе вовсе не является необходимой предпосылкой вменения.

Так, по мнению Э. Кольрауша, приказы и запреты государственной власти, хотя и издаются в том предположении, что граждане могут следовать им, однако они не зависят от индивидуальной возможности действовать иначе. Обращаясь к гражданам с определенными велениями, право-

л о в, К учению о покушении, М., 1884, стр. 214, примечание 54 и его замечания к проекту Уголовного уложения 1903 г. — Проект редакционной комиссии и объяснения к нему, т. I, С.-Петербург, 1897, стр. 404, примечание 3; П. П. П у с т о р о с л е в, Русское уголовное право, вып. I, Юрьев, 1912, стр. 243, 333; Е. К oh I r a u s ch, Die Schuld, "Die Reform des Reichsstrafgesetzbuchs", Bd. I. Berlin 1910, S. 211 и др.

порядок имеет в виду не индивидуальную способность, а общую, абстрактную способность соответствующую норме поведения. «Адресатом» нормы является «средний человек» данной общественной организации. А оправдание ответственности, по мнению указанных криминалистов, заключается в том, что государство причисляет взрослых здоровых лиц к группе тех, для которых оно издает свои императивы и от которых ожидает, что они могут поступать в соответствии с установленными правилами поведения. «Вследствие этого, — заявляет Э. Кольрауш, — лицо наказывается не потому, что данное лицо при данных конкретных внутренних и внешних обстоятельствах «могло бы» действовать правильно, а потому, что такое же лицо при таких же внутренних и внешних обстоятельствах «могло бы» действовать правильно» '.

Само собой разумеется, что если для уголовного вменения не требуется индивидуальная способность действовать иначе, то и для ответственности за преступную небрежность не должна требоваться возможность для данного липа предусмотреть общественно-опасное последствие и избежать его, а лишь общая, абстрактная возможность предвидения 2.

Такая попытка построения понятия вины и ответственности при помощи обобщающего начала противоречит принципу индивидуальной ответственности и подрывает самую идею вины. Предположим, Э. Кольрауш прав в том, что веления и запреты, устанавливаемые государственной властью, рассчитаны на средних лиц данной общественной организации и не могут учитывать субъективных свойств отдельных лиц. Допустим, «адресатом» нормы действительно является абстрактный человек, общая возможность которого принимается во внимание при создании нормы. Но ведь уголовную ответственность за неисполнение нормы несет не средний человек, а индивидуум, обладающий конкретными особенностями психофизической организации. Строить эту ответственность по масштабу среднего человека, наказывать данного индивида за то, что

1 Е. Kohlrausch, Sollen und Konnen als Grundlagen der straf-rechtHchen Zurechnung, Berlin, 1910, S. 25.

2 Выводы, которые вытекают из указанной точки зрения для ответственности за неосторожность, см. в § 1 главы третьей настоящей работы.

он не в силах был предвидеть и предотвратить, только потому, что это в состоянии сделать средний человек — было бы крайней несправедливостью. По существу ^то означало бы возложение на конкретное лицо ответственности за то, что оно не доросло до уровня своих сограждан.

Однако такой вывод не смущает буржуазных криминалистов-детерминистов, которые вовсе снимают вопрос об этическом оправдании уголовной ответственности. Напротив, они иногда открыто признают, что такое возложение ответственности в ряде случаев может привести к несправедливости по отношению к отдельным лицам, но оправдывают эту несправедливость государственной необходимостью. Так, например, буржуазный криминалист X. Ман-хейм отмечает, что если такое лицо попытается в свое оправдание сослаться на невозможность для него избегнуть совершения преступления, так как в силу необходимости, над которой никто не властен, он сделался таким, каков он есть, — то ему можно ответить: «Хорошо, но благодаря той же необходимости мы тоже таковы, что мы не' можем этого допустить, и мы сделаем все, что от нас зависит, для того, чтобы ты стал другим» '.

Таким образом, буржуазные криминалисты-детерминисты и не пытаются чем-либо устранить тот конфликт, который, по их мнению, существует между детерминизмом и ответственностью. Они не стесняются заявить, что интересы капиталистического государства, которое не может существовать без репрессии, требуют принесения в жертву личных интересов и что отдельные лица должны примириться с этой несправедливостью, так же как они примиряются со многими несправедливыми требованиями, которые вытекают из существования государства как эмпирически данного факта 2.

Классовая направленность этого взгляда не нуждается в пояснении. Объявляя государственную необходимость и целесообразность единственным оправданием уголовной ответственности, буржуазные криминал исты-детерминисты под видом охраны отвлеченных интересов «всего общества» создают теоретическую основу для оправдания лю-

1 Н. Mannheim, Der Masstab der Fahrlassigkeit im Straf-recht, Breslau, 1912, S. 64. Также R. H i p p e 1, Deutsches Strafrecht Bd. 2, Berlin, 1930, S. 285

2 Cm Kohlrausch, Sollen und Konnen, Berlin, 1910, S. 26—28.

5 В. Г. Макашвили. g=

бой репрессии, которая будет диктоваться защитой интересов господствующего класса.

Некоторые буржуазные криминалисты-детерминисты все же попытались поставить вопрос об этическом оправдании уголовной ответственности. При этом они ссылаются на положения неокантианского философа В. Виндельбан-да. Способность человека действовать иначе не является, по мнению В. Виндельбанда, необходимой предпосылкой для оправдания нравственного и правового вменения. Для доказательства этого положения он прибегает к параллели с эстетическим суждением. При оценке какого-либо эстетического произведения мы выражаем наше удовольствие или неудовольствие, обозначаем предмет как уродливый или красивый лишь в зависимости от того, соответствует ли он нашей эстетической потребности, вовсе не спрашивая о том, какими приемами художнику удалось доставить нам это удовлетворение. Точно так же, по мнению В. Виндельбанда, оценивая поступок человека с точки зрения морали или права, мы спрашиваем лишь о том, соответствует ли он нравственной или правовой максиме, без принятия во внимание способа его возникновения, без учета того, мог ли человек поступать иначе '.

Такая попытка обосновать уголовную ответственность ничего общего не имеет ни со справедливостью, ни с принципом виновной ответственности Конечно, уголовная ответственность предполагает отрицательную оценку. Но виновная ответственность означает не простое констатирование того, что совершено нечто, нежелательное с точки -Зрения права, но и то, что мы за данный общественно-опасный и противоправный поступок порицаем и осуждаем его «автора». А такое порицание и осуждение имеют своей необходимой предпосылкой допущение возможности правильного поведения именно для данного лица, а не для «среднего абстрактного» человека, этой мифический личности буржуазного правопорядка.

Таким образом, мы приходим к выводу, что ни метафизический индетерминизм, ни метафизический детерминизм не могут обосновать уголовного вменения вообще и вменения последствия, причиненного по преступной небрежности, в частности.

^т,- ЯМ- В" виндельбанд, Прелюдии, перевод С. Франка, СПб., 1904, стр. 212—213

«все книги «к разделу «содержание Глав: 21 Главы: < 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. >

5rik.ru

Материалы для учебы и работы

§ 1.Буржуазные теории уголовного права о природе преступной небрежности и их критика