5. Уголовно-процессуальное право как отражение и средство реализации государственной политики борьбы с преступностью

Уголовно-процессуальное право нередко рассматривают как «форму жизни уголовного закона», недооценивая его самостоятельную роль.

Между тем, процессуальное право, являясь совокупностью принципов, институтов и норм, образует т.н. процессуальную форму, имеющую огромное значение в жизни государства и общества, ориентированных на правовые средства решения стоящих перед ними задач. Процессуальная форма является гарантией законности в сфере борьбы с преступностью, обеспечивает защиту прав и свобод участников процессуальных правоотношений, есть показатель зрелости правовой системы в целом и уровня развития демократии.

Игнорирование процессуальной формы путем противопоставления политики праву всегда вело к произволу властей, к беззакониям и беззащитности личности.

Репрессии 30-х годов начинались, как известно, с ограничения действия уголовно-процессуальных норм и принципов: сокращались до минимума сроки расследования дел т.н. врагов народа, вредителей и диверсантов; из процесса удалялись стороны — обвинитель и защитник; устранялись состязательность и презумпция невиновности; использовались противозаконные средства получения доказательств, а вынужденное признание обвиняемым вины не требовало ни проверки, ни подтверждения, исключалось право обжалования приговора.

Все это в прошлом, но и ныне, реформируя уголовно-процессуальное право, мы не можем забывать об этом печальном опыте.

Вместе с тем, нельзя не понимать того, что под воздействием тех вопиющих беззаконий, делавших человека беззащитным перед репрессивными органами, произошла известная деформация общественной психологии, отразившаяся в поиске все новых средств защиты личности и общества от посягательств преступного государства.

Это отчетливо сказалось на теоретических разработках ученых нескольких последний десятилетий, которые часто в жертву гарантиям прав обвиняемого с готовностью приносили саму возможность эффективной процессуальной деятельности по раскрытию и расследованию преступлений. Большим успехом стала пользоваться фраза, приписываемая то Екатерине II, то Чезаре Беккариа о том, что лучше десять виновных не понесут ответственности, чем будет осужден один невиновный.

Ориентация на подобные «мудрые» изречения подрывает саму идею борьбы с преступностью. Для общества одинаково плохо и то и другое, поэтому в УПК РСФСР 1960 г. задача уголовного судопроизводства была записана как обеспечение правильного применения закона с тем, «чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден» (ст. 2).

Уголовно-процессуальная политика государства, как составная часть правовых основ политики борьбы с преступностью, есть обеспечение присущими ему властными средствами развития такого уголовно-процессуального законодательства, которое обеспечивало бы эффективную деятельность соответствующих правоохранительных органов и, разумеется, органов правосудия, по борьбе с преступностью, гарантируя вместе с тем защиту личности, ее прав и свобод, интересов общества и государства.

Важным требованием к уголовно-процессуальной политике является неукоснительное соблюдение правовых и нравственных принципов борьбы с преступностью, исключение противоречащих Конституции незаконных, чрезвычайных средств воздействия как на правоприменителя, так и на граждан, участвующих в уголовном судопроизводстве.

Эти соображения так или иначе учитывались авторскими коллективами, работавшими над вариантами проекта УПК РФ. И все же в пока еще не завершившихся спорах о том, каким быть новому УПК, к сожалению просматриваются попытки дискриминации процессуальной формы, отказа от многих выстраданных опытом процессуальных принципов и гарантий. Нередко навязывается односторонний подход к задачам судопроизводства, к субъектам процессуальной защиты, создаются предпосылки искусственного усложнения доказательственного права, снижения процессуального контроля за законностью принимаемых решений и т.п.

Все эти и подобные им вопросы мы относим к числу концептуальных проблем уголовно-процессуальной политики и считаем нужным остановиться на них, ибо речь идет о повышении эффективности правовых средств борьбы с преступностью и защиты прав личности в сфере уголовного судопроизводства.

Первый и достаточно болезненный вопрос, заслуживающий обсуждения и взвешенных решений — это вопрос об источниках уголовно-процессуального права.

Статья 1 УПК РСФСР 1960 г. (и соответствующие статьи УПК бывших союзных республик) устанавливает, что порядок производства по уголовным делам на территории РСФСР определяется Основами уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и издаваемыми в соответствии с ними другими законами Союза ССР и Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР.

Отсюда вытекало принципиальной значимости правило: никакие другие правовые акты, не введенные надлежащим образом в уголовно-процессуальное законодательство, не могут приниматься во внимание при производстве по уголовному делу.

Ныне ситуация резко изменилась. Появились ссылки на «другие законы РФ» и, разумеется, на Конституцию РФ, как закон прямого действия.

Сохранение принципа законности как важнейшего, а иногда и единственного критерия оценки принимаемого процессуального решения на предварительном следствии и в суде, оказалось в этих условиях делом проблематичным.

Во-первых, нормы Конституции, являющиеся ее составными частями как «акта прямого действия», далеко не всегда обеспечены соответствующим правовым механизмом применения, в связи с чем Верховный Суд РФ в Постановлении от 31 октября 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» вынужден был прибегнуть к их классификации, достаточно сложной для правоприменителя.

Во-вторых, объявление составной частью правовой системы Российской Федерации «общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ) и, следовательно, придание им также значения юридических актов «прямого» и даже «приоритетного» действия, заставляет правоприменителя (орган дознания, следователя, прокурора, судью), а также адвоката и других участников процесса каждый раз решать для себя, где начинается и чем кончается отечественное уголовно-процессуальное право.

В этом конституционном решении мы видим не только фактор, размывающий процессуальную форму, но и акт ограничения государственно-правового суверенитета России.

«Общепризнанные принципы и нормы международного права» и международные договоры Российской Федерации, коль скоро они содержат принципиально важные правовые решения, должны расцениваться как рекомендации, обращенные к нашей законодательной власти, для введения их в правовую ткань отечественного законодательства, в нашем случае — процессуального.

Немалые сложности возникают и при объявлении источниками процессуального права «других законов РФ».

Как показала наша правовая действительность, таких законов, претендующих на параллельное действие с УПК, оказалось немало, причем отнюдь не безобидных. Они или ограничивают права участников процесса, или создают «процессуальные льготы» для определенных социальных слоев — явление, рожденное нашей демократией.

Так, например, Закон РФ «О государственной тайне» (21.03.93 г.), будучи актом административного права, ограничивает участие в уголовном судопроизводстве судей, прокуроров, следователей, адвокатов и др. условием оформления т.н. «допуска», в интересах сохранения государственной тайны. Это приводило к ограничению участия населения в отправлении правосудия, права выбора обвиняемым защитника по своему усмотрению, порождало определенные последствия и для других участников уголовного судопроизводства, не предусмотренные УПК РСФСР. Конституционный Суд РФ решением от 27 марта 1996 г. признал неконституционной практику распространения на адвокатов ст. 21 Закона РФ «О государственной тайне» об оформлении «допуска».

Но здравый смысл и справедливость торжествуют не всегда. Ряд федеральных законов («О статусе судей РФ», «О статусе депутата Совета Федерации и Государственной Думы Федерального собрания», «О выборах депутатов Государственной Думы» и др.) установил особый, усложненный порядок возбуждения уголовного преследования против соответствующих лиц, что по сути выводит их из-под юрисдикции правоохранительных органов. Хотя в УПК РСФСР и даже в проектах УПК нет и намека на особый порядок возбуждения уголовного дела, предъявления обвинения и применения мер процессуального принуждения в отношении данных категорий граждан, он соблюдается неукоснительно, являясь надежным прикрытием от ответственности за злоупотребления.

Так, в соответствии с ч. 4 ст. 16 Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации», «судья не может быть привлечен к уголовной ответственности, заключен под стражу, подвергнут приводу без согласия соответствующей квалификационной коллегии судей». Причем «уголовное дело в отношении судьи при соблюдении указанного условия может быть возбуждено не иначе как Генеральным прокурором РФ или лицом, его заменяющим (ч. 3 ст. 16). Конституционный Суд своим решением подтвердил соответствие этих норм Конституции РФ (Российская газета, 19 марта 1996 г.).

Равным образом была подтверждена конституционность и депутатского иммунитета (Российская газета, 29 февраля 1996 г.).

Эта очевидная тенденция уже нашла отражение в изменениях процессуального и материального права. Она четко прослеживается и в обсуждаемых ныне проектах УПК РФ. Есть попытки создания «адвокатского иммунитета» в некоторых проектах Закона об адвокатуре.

Таким образом, как бы создается параллельный УПК для избранных, что никак не вписывается ни в представление о демократии и правовом государстве, ни в нормальное понимание принципа единой для всех законности, ни в конституционное положение о равенстве всех перед Законом и Судом 14. Не может быть признана действенной с точки зрения создания условий борьбы с преступностью уголовно-процессуальная политика, подрывающая единство источников процессуальной формы, создающая иммунитеты и процессуальные льготы для отдельных слоев общества, позволяющая сановным преступникам укрываться «под сенью закона».

Судьба принципа законности применительно к уголовно-процессуальному праву заслуживает специального рассмотрения.

Нуждаются в разведении такие понятия, как «социалистическая законность» и оказавшийся в его негативной тени употребляемый ныне «принцип законности».

Требование социалистической законности было характерно для советской системы, ориентированной не на защиту личности, а на укрепление определенного государственного строя, опирающегося на коллективистскую экономику, централизованное плановое ведение хозяйства, необходимость жесткой дисциплины труда, лишенного экономических стимулов.

Этими требованиями определялись и приоритеты защиты советской правоохранительной системы.

Предмет защиты принципа законности в его современном понимании существенно изменился с изменением правовой идеологии и законодательства в ходе судебно-правовых реформ. Ориентир на построение правового государства в центре защиты ставит личность, ее права и законные интересы, не противоречащие интересам гражданского сообщества (а не только государства, как прежде).

Главные пороки социалистической законности — ее дегуманизация и игнорирование личности, избирательность, нарушение требования всеобщности, выводящее из-под действия Закона целые социальные группы, должны быть преодолены в соответствии с идеологией правового государства. И тогда законность станет реальной гарантией подлинного правосудия и прав человека.

Однако в последнее время и в теории и в законопроектной практике все явственнее просматриваются попытки дискредитировать принцип законности.

Делается это не только путем перенесения на него пороков «социалистической законности», но и путем противопоставления Закона праву. При этом право понимается не как совокупность фиксированных норм, определяющих правила поведения, а как некое интуитивное представление об идеальном правовом поле, формируемом под воздействием международных правовых актов, судебных прецедентов и в последнюю очередь — национального законодательства, которое можно игнорировать, если оно, по мнению правоприменителя, не вписывается в складывающееся представление.

В условиях социального расслоения и деградации нравственности принцип законности становится единственным надежным ориентиром для должностных лиц правоохранительной системы. Существенное нарушение закона при производстве по уголовному делу признавалось недопустимым и влекло отмену незаконных актов.

В нынешних проектах УПК это общее правило поколеблено.

Это касается, прежде всего, суда присяжных, вердикт которых не подчиняется требованиям закона, а оправдательный приговор, прекращение дела или иное решение, вынесенное в пользу подсудимого, не могут быть отменены кассационной палатой. Это правило уже есть в действующем законе о суде присяжных (ст. 465 ч. 3 УПК РСФСР), оно воспроизведено и даже расширено в проекте УПК, находящемся на обсуждении в Государственной Думе: по мотивам существенного нарушения уголовно-процессуального закона не могут быть отменены любые решения, вынесенные в пользу подсудимого. В этой связи возникает вопрос, правомерно ли включение в тот же проект УПК принципа законности с такими пугающими последствиями его нарушения: «нарушение закона при производстве по уголовным делам недопустимо и влечет за собой установленную законом ответственность, признание недействительными незаконных актов и их отмену» (ст. 7 ч. 2).

Получается, что нарушение закона допустимо только в интересах подсудимого — например, вынесение незаконного оправдательного вердикта, не подлежащего отмене.

Как легко дали себя убедить некоторые законотворцы, что суд не имеет никакого отношения к борьбе с преступностью и даже может поощрять ее! Ведь суд освободили почти во всех проектах УПК от обязанности возбуждения дела при выявлении новых эпизодов преступления и новых виновных лиц в ходе судебного разбирательства, суд пытаются освободить не только от обязанности, но и от права обращения дела к доследованию при пробелах в доказательствах. Оправдательный приговор — вот единственная его реакция на такую ситуацию. Преступление искусственно переводится в разряд латентных, а жертва преступления остается наедине со своими проблемами и бедами.

Созданию дополнительных оснований для развала обвинений и вынесения сомнительных оправдательных приговоров служит известная конституционная норма, произвольно толкуемая некоторыми правоприменителями: «При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона» (ст. 50 ч. 2 Конституции РФ).

Казалось бы, эта норма призвана обеспечивать права личности и требования принципа законности. Но на практике бывает и иначе — используются мелкие промахи и ошибки предварительного следствия, чтобы опорочить собранные доказательства, отвести их как недопустимые. УПК РСФСР не поощрял таких вольностей, явно идущих во вред делу борьбы с преступностью, выделяя существенные нарушения уголовно-процессуального закона.

Закон о суде присяжных (ст. 433 ч. 3, ст. 435 ч. 3 УПК РСФСР) отдает решение о допустимости доказательств на усмотрение председательствующего, который «обязан решить вопрос об исключении из разбирательства дела в суде присяжных всякого доказательства, полученного с нарушением закона…». Никаких ограничений для судьи при оценке «нарушения закона» УПК не предусмотрел. Туманны и соответствующие положения т.н. Модельного УПК, рекомендуемого странам СНГ.

Ст. 144 этого Кодекса, посвященная «установлению недопустимости использования доказательств», содержит отдельные рекомендации о механизме соответствующих решений и ничего не говорит о характере нарушений закона при получении доказательств, делающих их недопустимыми. Иными словами, проект УПК открывает простор для субъективных толкований и решений, а следовательно и для злоупотреблений правоприменителя.

Все это примеры, как мы увидим далее, одностороннего подхода к развитию процессуальной формы, пониманию задач уголовного процесса и функций правосудия.

Назначение УПК — и это представляется очевидным — состоит в установлении оптимального режима расследования и судебного рассмотрения дел о преступлениях, обеспечивающего как защиту прав личности, так- и действенность правовых средств борьбы с преступностью. И уже здесь нас поджидает проблема, разводящая специалистов по разные стороны баррикад.

На различных этапах развития нашей правовой системы первая задача часто приносилась в жертву второй. Ныне явственно наметился крен в противоположную сторону. Под гипнозом идеи защиты прав человека многие готовы забыть о прямом назначении уголовной юстиции — сдерживании преступности, обретающей все более изощренные и разрушительные формы. Реформируя право, необходимо сочетать эти задачи, а не противопоставлять их.

Речь идет прежде всего об отношении к процессуальным гарантиям, о выделении из их необозримого числа гарантий, как обеспечивающих права личности, так и эффективное выполнение задачи раскрытия и расследования преступления, задачи вынесения законного и обоснованного приговора.

Условно последние можно было бы назвать гарантиями публичного интереса. Иногда их называют гарантиями правосудия в отличие от гарантий субъективных прав личности. С ними мы связываем понимание функций и задач уголовного судопроизводства, определение роли отдельных субъектов доказывания и характера взаимодействия судебного контроля и прокурорского надзора за законностью расследования, наполнение содержанием отдельных принципов процесса (состязательность, презумпция невиновности); соотношение процессуального статуса обвиняемого и потерпевшего и др. Между тем, нельзя не заметить, что в ходе судебно-правовой реформы развитие процессуальных гарантий преимущественно ориентировано на их традиционное понимание как, прежде всего, гарантий прав личности, причем не любой личности, а, главным образом, обвиняемого. Это ведет к искаженному, однобокому развитию процессуальной формы.

Вспомним в связи с этим, что есть процессуальные гарантии.

Уголовно-процессуальные гарантии — это система правовых средств обеспечения успешного решения задач правосудия и охраны прав и законных интересов его участников.

Следовательно, процессуальные гарантии должны быть классифицированы применительно к задачам судопроизводства. В общем плане речь может идти о двух типах гарантий — гарантиях публичного интереса и гарантиях субъективных прав личности. Они в какой-то, иногда значительной, части могут совпадать, но их отождествление недопустимо.

Условием реализации процессуальных гарантий является точное исполнение обязанностей должностными лицами и органами, осуществляющими уголовно-процессуальную деятельность, на основе процессуальных принципов и норм.

Ряд спорных положений относится к статусу прокурора в уголовном процессе.

Согласно ч. 2 ст. 33 проекта УПК РФ, обсуждаемого в рабочей группе Госдумы, «прокурор выступает в качестве государственного обвинителя». Это верно в отношении судов первой и апелляционной инстанции. Однако в кассационной инстанции и при пересмотре приговоров, вступивших в законную силу, а также в стадии исполнения приговоров прокурор обвинителем не является, его статус иной. Он может поддерживать протест (внесенный как в интересах обвинения, так и в совершенно ином направлении) либо высказать свое мнение по жалобе участника процесса.

Между тем процессуальное положение прокурора в контрольных судебных инстанциях не раскрывается. Получается, что и там он выступает в качестве обвинителя. Это порождает впечатление об односторонней направленности деятельности прокурора, оставляет в тени его правозащитную функцию и функцию надзора за законностью (кстати, анализ статистики и прокурорской практики показывает, что в кассационной и особенно надзорной инстанциях прокуроры чаще выступают вовсе не с позиций обвинения), не способствует повышению роли прокуратуры в реализации принципа законности в уголовном судопроизводстве.

Возникает неизбежно и такой вопрос: во имя каких целей ослабляется внешний профессиональный контроль в сфере правосудия? Известно ведь, что процессуальный контроль вышестоящих судов носит ведомственный, щадящий характер, что не способствует утверждению подлинного правосудия.

Крайне настораживает отказ от воспитательно-профилактической функции уголовного судопроизводства в некоторых проектах УПК РФ. Делаются попытки исключить участие общественности в уголовном судопроизводстве. Таким образом, ставится последняя точка на отечественном опыте по обеспечению правовых и организационных средств профилактики в сфере преступности. Достижения таких решений сомнительны, а потери очевидны.

Если в действующем УПК есть нормы и институты, которые обеспечивают законность и справедливость результата, не противоречат при этом Конституции и «общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации», менять эти нормы и институты во имя показной активности авторов и мнимой новизны — дело неблагодарное и, я бы сказал, безответственное. Этим мы только дезориентируем правоприменителя. Отказ от собственных традиций и опыта — а он не всегда был плохим — и слепое копирование чужих образцов — это свойство людей, нищих духом. Авторы известной «Концепции судебной реформы РФ» предлагают, в сущности, перечеркнуть отечественную процессуальную систему, основы которой были заложены судебной реформой 1864 г., игнорировать достижения родственных континентальных систем (Германия, Франция, Италия и др.) и переписывать институты англо-американской формы судопроизводства. А это ведь путь от статутного, систематизированного права к праву фрагментарному, прецедентному, т.е. — движение не вперед, а вспять.

Судебная реформа породила ряд сложных правовых феноменов, в процессуальной сфере, связанных с попыткой возрождения суда присяжных.

Суд присяжных введен в России в качестве эксперимента в нескольких областях в нарушение конституционного принципа равенства граждан перед Законом и Судом. Известно, что многие европейские государства отказались от этой формы правосудия. В Англии, США и Канаде суд присяжных рассматривает лишь от одного до четырех процентов всех уголовных дел. Непопулярность этой формы суда объясняется не только его дороговизной, волокитой и организационными сложностями. Суд присяжных — неэффективная форма правосудия из-за профессиональной некомпетентности, подверженности групповым пристрастиям, эмоциональному воздействию риторики сторон.

Проведение эксперимента с судом присяжных в России наших дней подтвердило все эти недостатки. Однако результаты эксперимента не были подвергнуты объективной оценке. И ныне призывы распространить суд присяжных на всю территорию страны есть не более чем способ доказать свою приверженность псевдодемократическим ценностям со стороны некоторых лиц, заинтересованных в соответствующей репутации, но отнюдь не озабоченных укреплением судебной системы, переживающей кризисное состояние и по причине плохого финансирования, и по причине отсутствия квалифицированного, готового к самоотверженной работе судейского корпуса.

Таким образом, мы видим, что уголовно-процессуальная политика есть важная составная часть государственной политики борьбы с преступностью и заслуживает того, чтобы занять самостоятельное место в научной разработке объявленной темы.