Глава 1 Превратности метода

Отказ от доктрины отмирания права, всегда ставившей наше правоведение в двусмысленное положение, не привел, как выяснилось, к полному торжеству права и правового менталитета. Пренебрежение правом (правовой нигилизм), культ насилия нисколько не ослабли, а, утратив свою идеологию отмирания, несущественности права в "преобразовании общества" и сосредоточившись в подсознании, психолсегии, даже укрепились, став недоступными критике, основанной на логических аргументах'.

Поэтому любое правовое исследование вынуждено вступать в неявную обычно полемику о ценности самого права, В условиях бесспорно существующего у нас глобального раскола сознания право2, конечно, ассоциируется с тем началом, которое представлено как рациональность, активность, ответственность, приобретательство, универсальность, аб-

' Приведем наблюдения социолога: "Здешняя колхозно-хозяйственная жизнь замешана на нерациональности, на лукавстве, на ненормальной трудовой отваге, которая на поверку лишь средство для веселен казачьей пи-•рушки или каких-то "левых" льгот. Хозяйственная жизнь на Кубани –• только ли здесь?! – основана на причудливой морально-аморальной экономике, на комбинации совести и бессовестности, Крестьянин чужой всему: рациональности. демократии, рынку, писаной законности, 'правилам среднестатистической цивилизованности" (Виногродский В.Г. Колхоз и крестьянский двор//Знание-сила, 1996. № 10. С. 17).

2 В этом смысле право не может отождествляться с юриспруденцией и тем более с юристами. Само собой разумеется, что идеология и практика, обслуживавшие неправовос законодательство и представленные соответствующими специалистами, часто достаточно квалифицированными, приводят к возникновению антипраиовой позиции и среди юристов. Иными словами, раскол проходит не только через сердце поэта, но и через юридический корпус.

17

страктность и индивидуализм' и противостоит иррациональному, праздному, безответственному, расточительному, конкретному и неформальному, коллективному, консервативному началу2.

Свой пафос это второе начало черпает прежде всего в весьма мифологизированном манихейском3 представлении о товарности-Дискуссии о содержании и перспективах рынка, или, при идеологическом обострении, капитализма, сегодня совершенно бессмысленны как в связи с обнаружившейся неопределенностью этого понятия, так и потому, что эти дискуссии обычно бывают бесплодными из-за отказа от логики одной, а иногда и обеих сторон.

Но дело не в этом. Право отнюдь не синоним и даже не порождение капитализма. Достаточно напомнить, что классическое право – продукт римской (античной) цивилизации, гораздо более архаичной, чем даже большинство современных традиционалистских обществ.

Причем такая характерная черта права, как его рационализм, скорее была ослаблена капитализмом. "Рационализация частного права, например, если понимать под этим упрощение юридических понятий и расчленение юридического материала, дос^-тигла своей высшей формы в римском праве поздней античности и была наименее развитой в ряде достигших высшей экономической рационализации стран, в частности в Англии'4.

* Ср.: "Мощный дух легальности, Трезвости и уверенности в своей правоте, который был свойствен мирской аскезе протестантизма" (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.. С. 192). В своей знаменитой работе М. Вебер выводит дух аскетического энергичного капитализма из протестантского сознания, противопоставляя ему "традиционное" (архаичное), в том числе католическое, сознание.

Н.А. Бердяев отмечает, что "в протестантском восстании личности и утверждении свободы зачался новый человек, человек новой истории" (при том, что "протестантизм в начале своем был мистичен") (Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. *М., 1989. С. J66).

' Хотя с этими качествами и свойствами связаны устойчивые ассоциации, и о них постоянно ведется полемика, в этом контексте им не дается никакой этической оценки, тем более что оба начала, хотя и в разных соотношениях, присуши сознанию каждого из нас.

} Манихейскому сознанию свойственно делить весь мир на добро и зло и вести непримиримую вечную войну с "нечистым и злым".

4 Вебер А/. Протестантская этика и дух капитализма. С- 95. Эту общеизвестную, в принципе, истину можно усилить. Ряй совершенно необходимых современной экономике правовых институтов, прежде всего юридическое лицо, был создан именно за счет строгой логики, путем придания силы эмпирии (сложившимся фактам), т.е. за счет известной утраты рациональности.

18

Тот факт, что на право переносится "основанная на традиционализме, большей частью довольно смутно осознаваемая неприязнь к захватывающей все более широкие сферы безличной и, следовательно, малодоступной этическому воздействию мощи капитала"1, не дает никаких оснований считать свойствами самого права такие уже знакомые нам явления, как, например, "защита "желающих работать" от классовой морали рабочих и враждебных властям профсоюзов"2 или поощрение "капиталистического приобретательства",

Что касается последнего (весьма популярного) мотива, то следует отметить, что "безудержное, свободное от каких бы то ни было норм приобретательство существовало на протяжении всего исторического развития... свободная торговля, не связанная какими-либо нормами по отношению к людям вне данного племени и рода, не встречает никаких препятствий.

Aim sacra fames ("К злату проклятая страсть" – Вергилий) неаполитанского извозчика или лодочника, а также азиатского представителя сходных профессий, равно как и любовь к деньгам южноевропейского или азиатского ремесленника, несравненно более ярко выражена и прежде всего значительно более беззастенчива, нежели, например, жадность англичанина в аналогичном положении"3.

Даже такие характерные, казалось бы, качества, как рациональность, ответственность, универсальность – это не собственные черты права. Скорее, это свойства товарного обмена, который возник задолго до капитализма4 и, вероятно, переживет его.

Поэтому праву нет нужды возражать против идущего из глубин первобытного сознания неприятия, направленного по существу против товарного обмена5. Но есть качества, присущие исключительно праву и относящиеся к его сути. Среди них на первом месте, конечно, свобода лица, которая, бесспорно, является фундаментом права.

' Вебер М. Указ- соч. С. 121.

2 Там же. С. 194.

3 Там же. С. 78–79. Примеры из некапиталистических стран читатель может найти и в своем опыте.

4 "Генетически многие... компоненты современного капиталистического духа уходят в средневековье" (Вебер М. Протеста некая этика и дух капитализма. С. 197).

' Неравнодушие многих юристов к этой тематике, однако, легко объяснить тем, что без товарности не может быть и права и защита товарности одновременно служит защите права.

19

В рамках самого права свобода является аксиомой' и едва ли может быть объяснена. Для ее понимания нужно выйти, следовательно, за пределы права.

Ближайшим образом свобода –- это свобода выбора поведения. Очевидно, что это индивидуальная свобода, свобода индивида (лица^. Достаточно сложным и спорным остается вопрос о свободе общества в целом, но мы избавлены от необходимости его обсуждать, поскольку правовая свобода – это исключительно свобода лица, единичная, частная свобода. О ней и пойдет речь.

Свобода или случайность обычно противопоставлялись необходимости (закономерности). Это противоречие считалось Трудноразрешимым и попало в разряд проклятых вопросов. Наи^ более популярным способом снятия противоположности считалось, как известно, познание необходимости, позволяющей принимать хотя и свободные, но необходимые решения2.

Шеллинг довел известные всем рассуждения до конца и заметил, что совершенная свобода, которой обладает Бог, исключает выбор3. Этот парадокс, который можно (и так будет правильно) понимать в том смысле, что человеческая (небожественная) свобода несовершенна и потому всегда предполагает выбор, таит в себе и иное толкование: любой субъект, узурпировавший божественность (например, тоталитарное государство), может запретить лицу выбор по тем основаниям, что единственные и необходимые решения уже найдены.

Практическая несостоятельность тоталитаризма совпала с нарастающей критикой классического детерминизма, о чем имеет смысл подумать, поскольку тоталитаризм всегда крайне враждебно относится к частной свободе, оправданно считая ее своим антиподом, а нам особенно потому, что им именно на этой почве были совершены титанические усилия по искоренению обмена и рынка.

' "...Удобнее считать, что свобода дана как факт сознания и что в -нее надо верить" (Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 67).

' Но при этом единичное поведение все равно оказывается в стороне, ведь оно всегда случайно; в противном случае придется признать справедливость крайнего детерминизма, согласно которому любое частное событие (например, то, что вы читаете эту книгу) было предопределено в момент возникновения мира.

3 Шеллинг Ф.В.Й. Соч. В 2 т. Т. 2. М.. 1989. С. 142. Аргументация кажется вполне корректной: если Бог совершенен, он не может ошибаться, каждое его решение совершенно. Но выбор предполагает несколько решений, из них одни будут менее, а другие более правильны. Однако Бог не может принимать хоть сколько-нибудь несовершенных решений; следовательно, свобода Бога лишена выбора.

20

Прежде всего вспомним, почему вообще ранее господство-вашее мировоззрение пыталось элиминировать рынок и право, Эта идеология, имеющая ясно прослеживаемые основания в духе просвещения, достигла высшей точки развития в середине прошлого века, на гребле впечатляющих успехов классических естественных наук, основанных на Ньютоновой механике, рисовавших картину мира, в которой любое событие однозначно определяется исходными условиями, в которой всюду царствуют "железная необходимость" и всеобщие бесспорные законы, когда при достаточной полноте знаний можно предсказать любое событие будущего'. И на самом деле, естествознание предсказывало – и предсказания сбывались. Трудно было в этих условиях не поверить, что можно исчислить, предугадать, рассчитать абсолютно все.

Обществоведение не имело никаких средств долго противостоять триумфу естествознания и занялось выработкой "естественно-научных методов" постижения человека и общества, отринув "противоестественные представления о какой-то противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом"2,      sl

Но как только обществоведение восприняло уверенность механистического естествознания в своих выводах, исполнилось пафосом научности, в новом качестве возродились древние утопии справедливого переустройства общества централизованной волей.

В основание новой утопии была помещена, как известно, точная схема будущего общества, что возможно лишь при уверенности в том, что вообще могут существовать точные расчеты и предсказания.

"Научность", кроме того, дала право настаивать на применении насилия к несогласным. Действительно, если заранее известно все, что произойдет, то любое сопротивление бес-осмысленно и вредно, а его подавление оправдано наукой.

1 Неошибающийся Бог Шеллинга – точное отражение этой картины мира. В известном смысле это и Бог Эйнштейна, не играющий в кости (т.е. не ставящий свои решения в зависимость от случая).

2 Маркс К., Энгельс. Ф. Соч. Т- 20. С. 4%. Никак нельзя винить в этом основателей марксизма, если до сих пор "подавляющее большинство социальных наук, в особенности экономика, все еще находятся во власти механистической парадигмы". (См. предисловие О, Тоффлера к кн.: Лрчгожын И., Стен-герс Э. Порядок из хпоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986. С- 16.) Только в начале XX века, после открытии Больиманн и Гиббса, с термодинамикой стали считаться; только тогда исчезла почва для претензий на абсолютное знание будущего, а тоталитарные утопии продолжали существовать лишь по инерции, правда оказавшейся очень сильной.

21

В вычисленной картине будущего особое значение придавалось прекращению товарного обмена. Главным аргументом здесь было то, что товарный обмен – опосредованный, а лучше вести непосредственный, "прозрачный" обмен деятельностью. Можно, однако, предположить, что товарный обмен раздражал не только досадным отсутствием прозрачности, но и своим очевидно стихийным, "хаотичным", непредсказуемым характером. Было очевидным, что при наличии этой стихии устроить общество по "железным законам" затруднительно. Гигантские усилия были затрачены на то, чтобы обнаружить в товарном обмене пороки, в конце концов он был уличен в несправедливости как способ присвоения прибавочной стоимости'. Сама по себе аргументация была все же не так уж и важна. В любом случае устройство общества по придуманным законам обязательно потребовало бы прежде всего устранения рынка. Поэтому мы должны сейчас не разбирать доводы против товарности (в конце концов, жизнью уже доказана несостоятельность запретов рынка), а попытаться понять, правомерно ли строительство общества по заранее заданным схемам и правилам, ведь при этом первой жертвой всегда становится право.

Как уже отмечалось, уверенность в праве научно предсказать, точно рассчитать будущее общества коренилась в Ньюто-новом естествознании с его расчетом движения планет на миллионы лет вперед и неизменными законами, действующими вечно. Все погрешности и ошибки, возникающие при этом, были только следствиями недостатка исходных данных и неточностей в расчетах, т.е. в принципе были устранимы. Причинность понималась так, что при определенном воздействии на любой известный объект последует точно известный результат. Триумф науки как раз и состоял в том, что эти следствия все более и более точно рассчитывались и предсказывались. (Эта картина мира и была воспроизведена в марксистском "естественно-научном" понимании человека и общества.)

1 Сразу отметим, что отношение к товару не было свободно от эмоций, питавшихся архаичным, дотоварным отталкиванием от рынка. (Немарксистские формы тоталитаризма (фашизм и др.) не скрывают это подсознательное неприятие рынка и цивилизации и даже не стараются его осознать, вполне удовлетворяясь возбужденными эмоциями. В этом главным образом и состоит их отличие от марксизма, как и связь с ним.)

На самом деле обмен товарами, совершаемый свободными лицами, всегда случаен, живо откликается на любые внешние Д»акторы, ему свойственны спонтанные реакции, стихийные возмущения, он ведет себя в точности, как явление природы, а природа лишена справедливости (по словам Платона, "справедливого вовсе нет по природе"; ему вторит Гегель: "Природа,- не может быть ни справедливой, ни несправедливой" {Гегель Г.В.Ф. Философия права. С- 107.).

22

Но с развитием термодинамики в течение всего нескольких десятилетий нашего века представления о природе и живом мире как части природы' кардинально изменились, что еще не всеми осознано. Выяснилось, что любая упорядоченность всегда сопровождается усилением хаоса, энтропии (т.е. необратимым рассеянием энергии в пространстве) в другой части Вселенной2. Тем самым было поставлено под сомнение представление о равномерно действующем в линейном направлении, т.е. устремленном вперед, прогрессе3. Кроме того, оказалось, что лишь в некоторых, исключительных случаях отдельные объекты природы могут действовать как механизмы.

Это – замкнутые системы, не обменивающиеся с окружающим миром веществом и энергией. Только для этих систем можно составить точный сценарий их жизни и заранее предсказать все происходящие в них события. Время в этих системах обратимо, процессы могут идти в обратном направлении (движение маятника и т.п.). Но таких систем ничтожно мало в природе.

Большинство же объектов, в том числе все явления живой природы и, без сомнения, социальные системы относятся к открытым, т.е. обменивающимся вещеотром, энергией, информацией с окружающей средой. А это значит, что "любая попытка понять их в рамках механистической модели заведомо обречена на провал"4.

Далее, установлено, что любая закрытая система не способна к развитию, она постепенно приходит в состояние полного внутреннего равновесия, энергия в ней распределяется равномерно, всякое изменение прекращается, а если в ней берут

' А тем самым и о человеке, ведь уже общепризнано, что "в системе человек – природа первичное начало представлено природой" (Вейнберг ff-П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986. С, 20). Традиция объяснения социального из природы идет от древности до наших дней (вспомним, напр., Л. Гумилева).

2 Порядок "создается локально за счет возникновения неупорядочен посети где-то в ином месте" (Эткынс П. Порядок и беспорядок в природе, М.;

Мир, 1987. С. 126. В книге имеется отечественная библиография по проблемам термодинамики и синергетики на момент издания).

3 Это представление, хорошо известное нам из марксизма, как и других теорий, па самом деле лежит в основе христианства- В свою очередь, христианство заимствовало его из первобытного мышления, "представляюшего округлое время и округлое пространство в виде обратно-симметричной гармонии. Эта гармония достигается встречей и борьбой двух противоположных сил; катастрофа и гибель заканчиваются обратным переходом в возрождение" (Фрей-денберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 163–164). Как видим, при переходе от цикличности к линейности (прогрессу) замены обратной симметрии не нашлось, но именно здесь сплелись все противоречия как познавательного и мировоззренческого плана, так и лично эмоциональные.

* См-предисловие О. Тоффпераккн.: Пригожим И., СтенгерсЭ. Указ-соч. С-17.

23

вверх инерциальные связи, то она переходит в режим функционирования, ведущий к гибели'.

В то же время открытая система развивается, меняется. Она находится в отличие от закрытой в состоянии неравновесия, что ведет к постоянному движению, изменению этой системы, в том числе к ее упорядочению. Все процессы в ней необратимы (представьте себе процесс жизни – самое яркое явление открытой системы), но именно необратимые процессы – источник порядка2.

Наконец, одно из важнейших открытий И. Пригожина состоит в выявлении особой причинности, особой связи в живых, открытых системах. Он обнаружил, что элементы системы, функционируя в обычном режиме и подчиняясь обычной причинности, постепенно накапливают в себе отклонения, возмущения и переходят в режим флуктуации (колебания). Вся система, колеблясь, оказывается в так называемой точке бифуркации, откуда она должна начать новое движение, решительно изменяясь. Так вот, в этой точке бифуркации даже незначительное внешнее воздействие вызывает неожиданно мощный ответ всей, системы, но совершенно в непредсказуемом направлении, наступает результат, абсолютно неадекватный внешнему воздействию3. Это означает, что система, попав в точку бифуркации (а эту точку каждая система проходит многократно), ведет себя принципиально случайно, не подчиняясь известным образом причинности (детерминизму). Когда же энтропия достигает максимума, объекты ведут себя всецело случайным образом4.

Между точками бифуркации (пока система не накопила возмущений и не колеблется) действует обычная причин-

' См.: Пригожим П.. Стенгерс Э. Порядок из хаоса. С. 270.

2 См. там же. С. 24–25.

3 Это позволяет понять, почему, например, в нашей прежней экономике, попавшей в ситуацию колебания (кризиса), крупные инвестиции (в_ частности, в сельское хозяйство) давали ничтожно малый результат или не давали его вовсе. Общество, оказавшись в точке перелома (бифуркации), уже не может адекватно отвечать на любые воздействия. По этой же причине попытки постепенных преобразований "малыми шагами" вызывали бурные спонтанные реакции (медленные реформы, видимо, уже невозможны в системе, достигшей точки бифуркации).

* Следуя философской традиции, нужно было бы сказать, что эти взгляды диаметрально противоположны строгому детерминизму, основателем которого считается Декарт. Но не все так однозначно и у Декарта. М. Мамарда-швили в "Картезианских размышлениях" особо выделял дискретность, прерывистость времени у Декарта именно в связи с причинностью. В нашем контексте эти мысли приобретают особое значение.

24

ность. Но как замечает И. Пригожий, невозможно знать точно, достигнута в данный момент точка бифуркации или нет'.

Принципиальное признание случайности как фундаментального принципа живой и неживой развивающейся природы3 (случайности нет лишь в не имеющих развития закрытых системах) коренным образом меняет взаимоотношения с наукой. Теперь уже никто не может претендовать на сколько-нибудь точное, достоверное знание о будущем, формулировать непреложные законы, в том числе "общественного развития"; можно говорить лишь о вероятности.

Случайность оказывается не помехой "грандиозным планам", которую нужно во что бы то ни стало искоренять, а естественным способом существования всякой жизни, спутником всякого развития и, главное, способом упорядочения любой системы.

Представлению об обществе как живой, саморазвивающейся системе в наибольшей степени отвечает опора его на рынок, товарный обмен3, который в этом отношении выступает и как живая, природная стихия, несомненно,подверженная случайностям. Через это множество случайностей система обменивается энергией с окружающим миром, именно эти локальные взаимодействия обеспечивают устойчивость системы, а не-ее | функциональная иерархия4. Теперь понятно, почему случайность – необходимый, существенный признак права5. Самый главный акт товарного обмена – договор – результат случай-

I Пригожин И,, Стенгерс Э. Указ. соч. С. 218–228, 346. 1 Примечательно, что Э- Борыашенко, оспаривая некоторые мысли И. Прн-гожина о времени, отмечает все же, что "случай присущ мироустройству, а не является причиной нашего незнания начальных условий" (см.: Бурмашенко Э. Век в поисках времени // Знание–сила. 1994. № 4. С. 100).

' Тем самым речь идет и о праве. Сила и мошь права состоят, как известно, не в стоящем за ним принуждении, а в точном отражении им жизни, А поскольку речь идет о гражданском праве – в точности отражения товарного обмена.

4 Пригожий И., Стенгерс Э. Указ. соч. С. 268. Для понимания роли товарного обмена к сути права очень существенно, что локальные взаимодействия имеют большее значение, чем иерархия системы.

Поскольку "товарный оборот требует персонифицированного владельца" (Венедиктов А.В. Правовая природа государственных предприятий. Л., 1928. С. 41), то конкретно проблема выступает как случайность, представленная в свободе единичного (локального) субъекта, чье свободное поведение оказывается решающим для устойчивости системы.

5 Гегель отмечал "случайность и произвол права" (Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа // Соч. Т- 4. М., 1959. С. 259). В другом месте он говорил, что в беконе "справедливость обретает характер случайности" (Гегель Г.В.Ф. Философия религии: В 2 т. Т. 1. М.. 1976. С. 121).

25

ности, произвола обменивающихся сторон. Как только договор пытаются навязать принудительно, право гибнет'.

Случайность в этом смысле, как легко убедиться, – (^юрма проявления частной свободы, свободы лица. Именно его право делать выбор, т.е. свобода и есть способ существования случайности. Следовательно, свобода лица обеспечивает связь всего общества как открытой, развивающейся системы с окружающей средой2, опосредует обмен энергией по законам природы, наконец, свобода лица в акте товарного обмена (локальное взаимодействие) – способ обретения устойчивости системы, ее упорядочения.

Найденное в самом естествознании подтверждение бедности и поверхностности детерминизма позволяет понять многократно описанное крушение права, как только оно практически, а не в речах идеолога или пророка подчиняется иного рода внешней необходимости, становится из самоценности средством.

Предоставим место одному из таких описаний рассматриваемого нами процесса; "...союз естественного права" и религии прогресса пошатнулся тотчас, как последняя приняла жесткие историцистские формы, провозгласив свои "закономерные стадии", "диалектические отрицания", а главное – "неумолимую

Самьш очевидным образом случайность воплощена, конечно, в жребии. Но если вспомнить замечание Монтсня о том, что переход к республиканской форме правления увеличивает роль жребия, мы можем заметить связь между формальным равенством (по этому признаку республика противостоит монархии. поскольку речь идет об эпохе Монтеня), а значит, и усилением правового начала, и официальным признанием случая в принятии решений.

1 Например, известная по 60–80-м годам так называемая хозяйственно-правовая концепция, исходящая не только из принудительности самого акта обмена посредством "плановых предпосылок"– фондов, лимитов и т.п., но и из принудительного определения содержания договора, влекла резкое ограничение сферы действия гражданского, основанного на свободе- права (в свое время в соответствующей дискуссии участвовали все видные юристы). Очень характерно, что хозяйственно-правовая концепция исходила из понимания экономики как единого и, главное, замкнутого механизма, все действия участи иков*кйторого наперед известны и рассчитаны (иначе план утрачивал смысл). У.-Е. Хойер совершенно верно говорил о "замкнутой регулирующей системе, как это обосновывается в теории хозяйственного права" (см.; Хойер У.-Е. Право к управление экономикой при социализме. М., 1988. С. 163).

Очевидно, что переход к замкнутой системе влечет отмену права (и случайности) и позволяет приступить к единому жесткому централизованному регулированию. Но теперь также ясно, что замкнутая система неизбежно деградирует и обречена на гибель.

2 В обшестве каждый акт обмена между людьми – одновременно обмен с природой, как и наоборот – каждый акт обмена с природой означает обмен с людьми.

26

историческую необходимость", которая нуждается в крупных издержках и требует правового оформления этих издержек. Подчиняясь этим новым формам прогрессисте кого мышления, правоведение покатилось под откос юридического позитивизма, а затем и правового нигилизма. Обнаружилась изначальная духовная неродственность "естественного права " и религии прогресса. Стало очевидным, что нельзя признавать безусловную значимость базисных прав и в то же время исповедовать историцизм, основное юридическое кредо которого гласит: раз это необходимо (для прогресса), значит, и правомерно.

Но не следует ли отсюда, что развитое правосознание вообще не может искать поддержки ни у какой теории исторического процесса? Нет, ему созвучна версия открытой истории, которая была впервые обозначена А. де Токвилем, А. Кавуром, А.И. Герценом и получила серьезное обоснование в современной эпистемологии истории.

Будущее, утверждает эта эпистемология, "неустранимо неопределенно и многовариантно, чтобы мы могли следовать какому-либо единственному, теоретически постигнутому повелению истории"'.         \i

Только игнорирование "неустранимой неопределенности и многовариантности будущего" позволяет допустить аннулирование свободы, а этот шаг, чем бы он ни мотивировался, быстро приведет к деградации и гибели общества либо путем самораспада, либо в результате внешних воздействий, но в любом случае это будет гибель от пренебрежения природой.

К катастрофе ведут поэтому любые попытки отгородиться от природы, избежать ее суровых требований, например снять с себя бремя выбора, риск ошибки.

Если считать бремя выбора (ответственность2) самым тяжелым бременем, централизованная административная экономика кажется избавлением от риска, хотя свои непосредствен-

1 Соловьев Э. Чтобы мир до времени не превратился в ад: Религия прогресса и идеал правового государства// Знание–сила. 1995. № 7. С. 20. В названии статьи содержится отсылка к известным высказываниям о праве в "Оправдании добра" Вл. Соловьева.

1 Невиновную ответственность, присущую предпринимательству, можно, по-видимому, рассматривать именно как ответственность за принятое решение, за выбор (ошибку при выборе). Последующее виновное ненадлежащее осуществление этого выбора поэтому может только усугубить ответственность, хотя для самой ответственности достаточно ошибки при принятии решения, доказательством чего служит сам факт причинения убытков. В таком случае предпринимательство потому является сферой повышенной ответственности, что представляет собой деятельность по принятию свободных (случайных) решений, сопряженных с риском.

27

ные мотивы она находит в том взгляде, вообще присущем архаичному сознанию и психологии присваивающего хозяйства, что если один обогатился, то другой обязательно столько же утратил. С этих позиций кажется, что после обобщения имущества и отмены частной собственности не только никто не сможет обогатиться, но никто и не сможет потерять. Тем самым, как кажется, навсегда изгоняется риск принятия решения. Это обстоятельство, пожалуй, еще более, чем зависть, обеспечивает широкую поддержку любого эгалитарного движения. Однако централизованная экономика безответственности очень быстро начинает терять, и не только из-за нового расслоения', что само по себе не потеря, а некое распределение, а главное, терять в целом, уступая природе.

Все начинают утрачивать, но никто не обогащается в размере, хотя бы близко сопоставимом с колоссальными потеря-

' Социалистическое расслоение оказалось одновременно и неэффективным, и несправедливым. Но даже при этом следует отметить, что вообще без различий, разделения общество, как и любая система, существовать не может. Любая социальная структура – эта та или иная иерархия, неравенство» а общество всегда структурировано и этим отличается от толпы. Абсолютное равенство – это, естественно, тепловая смерть, потеря движения (претен^ зки на одинаковое право и одинаковую, свободу должны привести всех в состояние рабов или наемников, говорил Фсргюссон). Даже самая, простая, самая формальная иерархия (например, армейская или чиновничья) становится мощным источником саморазвития за счет стремления одних подняться, других – удержаться и т.д.                   !. •

Замечательно наблюдение Ф. Броделя: "Все откровенно иерархизирова-ны... любое общество – это разнообразие, множественность; оно делится наперекор самому себе, и это разделение есть, вероятно, самое его существо" (Бродель Ф. Игры обмена. Материальная цивилизация, экономика и капитализм; XV–XVIII вв. Т. 2. М., 1988. С. 4б4,466), Н.Бердяев более категоричен; "Неравенство есть условие всякого творческого процесса, всякой созидательной инициативы, всякого подбора элементов, более годных для производства..."; "Хозяйство есть организм разнокачествснного, иерархического строения, а не коллектив однокачественного, механически уравненного строения... С принципом органической иерархичности в хозяйственной жизни неразрывно связан принцип частной собственности" (Бердяев Н.А. Философия неравенства: Письма к; недругам по социальной философии // Русская философия собственности. СПб., 1993. С. 292. 302).

Социальное расслоение пронизывает общество во всех направлениях линиями напряжения, которые и организуют все движение общества.

Теперь понятно, что предназначение формального (юридического) равенства – не устроение всеобщей уравнительности (это прописная истина), а снятие всяких ограничений на передвижение любого человека в рамках сложившейся структуры, т.е. иерархии, с целью усиления жизнеспособности этой иерархии.

Соответственно и административное сопротивление фактически сложившейся неодинаковости людей, почти всегда лицемерное, создает лишь систему кривых зеркал, жизнеспособность которой обеспечивается в той мере, в какой содержание не соответствует форме.

28

ми, несмотря на энергичный розыск и охватывающие все об-1 щество мифы о спрятанных богатствах.         ..,.••

Оказывается, что избавление от рисков оборачивается потрясающими всю систему невосполнимыми потерями прежде всего во взаимодействии с природой, продолжающей жить по законам случайности, а следовательно, и перебора вариантов, т.е. риска. Конкретные проявления природных потерь хорошо известны – утрата невосполнимых природных ресурсов, безумная растрата энергии (что тесно связано с отказом от соизмеримости, т.е. товарности), экологические катастрофы и т.д.

Присущие плановой экономике поиски универсальных организационных рецептов (вроде, например, АСУ и т.п.), постоянные тотальные реорганизации, напоминающие погоню за философским камнем, – это лишь внешние проявления не ( всегда даже осознаваемого мифа жизни без риска» без выбора.

Нежелание рисковать, боязнь частного поражения (взамен которого может быть только поражение общее), пожалуй, главный источник сопротивления рынку.

Чтобы вновь не впасть в утопию, нужно ясно осознавать, что природа готовит гибель любой системе, избегающей риска, выбора, частной свободы,

С позиций современного естествознания товарный обмея как подверженная частным случайностям стихия при всех его недостатках оказывается не досадным этапом истории, который нужно как можно скорее, если понадобится, то и силой, прекратить, а наиболее соответствующей задачам взаимодействия с природой формой социального бытия.