Глава 6 Грамматика собственности

Возвращаясь к высказыванию Гегеля о том, что разделение прав на вещные и обязательственные – это нелепость', мы уже можем, кажется, противопоставить ему некоторый исторический материал,

Но кроме того, такой взгляд (а за ним стоят не только философы, но и юристы) наталкивается на сильное интуитивное сопротивление, а, как говорил Л. Витгенщтейн, "голос инстинкта всегда некоторым образом прав, но он еще не обучен выражать себя точно"2.

Попробуем найти оправдание этой интуиции не только в истории права.

Обладание вообще хорошо понимается всеми. Древняя формула meum esse (это мое) со всей своей многозначностью и полнотой удовлетворяет любые нужды, пока речь не идет о вычленении из нее собственности. Тогда юристы то впадают в косноязычие, определяя собственность как "состояние присво-ениости"3 (сразу вспоминается замечание Гегеля о том, что "состояние" – варварское выражение), то прибегают к механическим метафорам, говоря о "статике имущественных отношений" (о чем мы уже имели возможность поговорить в предыдущей главе). При всей расплывчатости и уязвимости этих формулировок сама суть собственности, однако, не утрачивается и продолжает ощущаться.

' В любом случае не может быть и речи об отказе от института вещных "P-iu. поскольку вся система права выстроена именно на сочетаниях прав нецщых и обязательственных и любые попытки упразднить любой из этмх элементов приведут к крушению сложившейся правовой системы.

1 Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель/ Сост. В.П. Руднев. М,: Изд. 'РУппа "Прогресс"–"Культура", 1993. С- 29J.

) Трудно согласиться с О.С. Иоффе в том, что "фактически достигнутая "рисвоенность" – "меткое наименование" (см.: Иоффе О.С. Развитие циви--ч^ическоймыслнвСССР-Ч.И.Л.: Изд-воЛГУ, 1978. С. 11).

113

Может быть, в совершенных определениях и нет нужды поскольку речь идет о понятном каждому.

Но любое правовое явление должно быть адекватно высказано', чтобы существовать. То, что не может быть точно высказано, не может быть юридическим образом осуществлено. В этом суть права, хотя и не только права.

При этом обнаруживается очень характерное обстоятельство. Любое выражение в сфере права может быть представлено как высказывание либо о собственности, либо об обязательстве, либо о том и другом одновременно. Это, пожалуй, банальность. Не много новизны и в том факте, что для обозначения собственности всегда необходимым членом высказывания оказывается существительное2, а для обязательства – глагол.

Кажется, однако, важным, что избежать этой грамматической закономерности, причем имея в виду не только русский язык, но всеобщую грамматику, невозможно3. А "грамматика – зеркало реальности"4.

М. Фуко обратил внимание на эти же обстоятельства, анализируя стоимость, обмен и происхождение богатства, и высказался почти прямо по нашей проблеме: "Анализ богатства подчиняется той же самой конфигурации, что и естественная история и всеобщая грамматика"5.

"Глагол... скрываясь за всеми словами, соотносит их между собой; глагол, полагая все слова языка возможными исходя из их пропозициональной связи, соответствует обмену", а корень, "первый крм^, порождающий слова даже до рождения самого языка, соответствует непосредственному образованию стоимости"6.

' Высказывание может быть, как известно, и невербальпым, что неважно, поскольку любое правовое высказывание может быть прсобразоиано в вербальное (но не наоборот). С учетом этого мы и рассматриваем здесь юридическое высказывание как вербальное, подчиненное грамматическим правилам.

2 А также и "каладое из слов, которое явно или скрыто обладает именноЯ функцией" (см.: Фуко М. Слова и веши. СПб.: A-cad, 1994, С. 229).

3 Не будем здесь рассматривать проблему лингвистических ухищрений, преследующих единственную цель – избежать существительных (и иных сло1 с именной функцией) или глаголов. Нетрудно доказать, что такие иносказания не имеют самостоятельной ценности и могут быть всегда преобразованы в высказывания с прямым словоупотреблением (иносказание – иное сказание, следовательно, оно отталкивается не от факта (реальности), а от другого высказывания; иносказание, таким образом, всегда вторично).

Практической задачей права и юристов является наиболее правильное, точное юридическое высказывание, избегающее неясности и двусмысленности (поэтому юридическое высказывание не терпит метафор, перенесения смысла), и при этом наиболее краткое. Именно об этих высказываниях мы и говорим.

* Людвиг Витгенштсмн: человек и мыслитель С. 282.

5 ФукоМ. Слова и вещи. С. 229-

6 Там же. С, 218.

114

В нашем контексте можно сказать – собственности (вещи), поскольку, рассуждая о стоимости (конечно, это более сложная материя), автор имеет в виду вещь или, точнее, свойства веши, обнаруживаемые в обмене, а тем самым и свойства обмена (ход рассуждений весьма близок к пониманию собственности у Гегеля).

Лежащее на поверхности объяснение, состоящее в том, что собственность всегда связана с вещами, а обязательства – с действиями и, следовательно, собственность будет выражаться существительными, а обязательства – глаголами, ничего в существе вопроса не объясняет1, а лишь переводит разговор из плоскости филологической в плоскость феноменологическую (т.е. в мир явлений), где вновь повторяется то же противоположение; получаем лишь еще одно подтверждение коренной противоположности двух явлений, что никак не опровергает предположения о фундаментальном характере дуализма драва. В этом смысле важна не столько связь собственности^ существительным, а обязательства с глаголом, сколько сам факт их взаимоисключающего выражения в языке.

Обнаруженное здесь противоположение ближайшим образом носит функциональный характер. Но если учесть, что и собственность, и обязательства обслуживают товарный обмен, то разницу в их функциях обнаружить не удается (это и зафиксировано Гегелем, отрицающим разумность дуализма права).                ' " '

Остается предположить, что в отношении обмена оба этих феномена выполняют разные функции. Но для такого предположения не видно аргументов, хотя поиски и могут привести к неожиданным результатам.

Например, если согласиться сА.А. Потебней в том, что развитие языка характеризуется ростом предикативности, т.е. "категория процесса, динамики становится все более характерной для мысли при движении от древности к современности"2, то мы должны предположить, что вещное право с точки зрения его выражения имеет более архаичную природу, что.

' По существу, действие совершается в имущественной, т.е. вещественной. сфере, веши стоят в начале, как условия деятельности, и в конце действия, как его цель и результат (мы здесь повторяем по тому же повалу аргумент Гегеля против "абсурдности" дуализма права, что не.делает его менее тривиальным).

1 Байбурин А. А.А. Потебня: философия языка и мифа (вступительная статья) // Потебня А.А. Слово и миф- М., 1989, С. б.

115

может быть, и объясняет те его черты малоподвижности (но и устойчивости), противопоставляемые динамизму и активности безусловно предикативного обязательства, которые отмечались применительно к проблеме дуализма.

Но эта связь субъекта и предиката позволяет пойти и дальше, заметив, с одной стороны, их нераздельность, так как предикат, даже употребляемый автономно, предполагает субъекта, а с другой стороны – естественная для языка ведущая роль субъекта дает новые основания для подкрепления того положения, как рационально обосновываемого, так и инстинктивно подкрепляемого, согласно которому собственность играет ведущую роль в системе права.

Нельзя также не отметить и такое, по-видимому, грамматическое обстоятельство, что собственность актуально выра-;

жается только в прошедшем и настоящем времени, тогда как обязательство, напротив, только в будущем (ср. с замечанием Ницше о человеке как животном, приученном обещать). Правда, здесь разворачивается тема, в конечном счете приводящая;

нас снова к форме бытия свободы: обещание (стипуляция) ведь возможно, поскольку человек – владелец своего будущего, а это допустимо только у свободного.

Впрочем, несвободный лишен не только будущего, но и:

прошедшего (и тем самым собственности!), именно поэтому, он и не хозяин настоящего.               ^

Ю.М. Лотман запретил, что для "первых деяний", которые, \ "совершившись единожды, уже не могут исчезнуть, поскольку играют особую роль в мироустройстве и пребывают в нем веч- . но", незначимо понятие времени. "Основным организующим принципом является признак бытийности"1.        i

По-видимому, мы здесь обнаруживаем грамматическое подтверждение того данного интуитивно представления, что соб-:

ственность лежит в основе права как его "вечная" основа.

Едва ли можно сомневаться, что радикальное разделение ;

прав вещных и обязательственных по грамматическому време- , ни носит также фундаментальное и во всяком случае весьма ;

древнее происхождение, чем, по-видимому, можно объяснить как с трудом рационально улавливаемый, так и в то же время ! интуитивно подразумеваемый, бесспорный характер этого де-

' См.: Лотман Ю.М. Устная речь в историко-культурной перспективе. Текст как семиотическая проблема // Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Таллин, 1992-С. 188.

116

ления. Если "архаические структуры мышления в современном сознании утратили содержательность и в этом отношении вполне могут быть сопоставлены с грамматическими категориями языка"', то и утрата непосредственного содержания грамматическими категориями затрудняет прямое выведение юридических или иных содержательных понятий из обнаруженного устойчивого соотношения таких категорий, но взамен этого дает подтверждение древнего и тем самым естественного, не случайного их происхождения.

' Лотмоп Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении // Избранные статьи. С. 233. В том же смысле можно, видимо, понимать и замечание А.А. Потебии, что грамматика и вообще язык не объясняются с пози-Uini логики (см.: Потебня А.А. Слово и миф. С. 37–38).