Глава 3 Философия собственности

Хотя право, безусловно, подчинено рациональному началу, исключая из числа своих оснований откровение (чудо), оно, нужно особо заметить, не может быть представлено в виде системы силлогизмов, строго вытекающих один из другого, как многим представляется. Логика, конечно, остается основой юридического мышления, но при этом она берет за исходные и принимаемые без доказательств ценности (аксиомы), которые лежат в основе всей юридической иерархии понятий. Логические связи'выступают как способ развертывания, конкретизации основ права и в этом смысле незаменимы.

Можно было бы даже представить право как развернутую на основе базовых ценностей (констант) строгую формальнологическую систему (такие попытки, изобличающие комплекс математической неполноценности, предпринимаются), если бы сами константы не приходили постоянно в столкновение друг с другом. Выход из таких противоречий достигается главным образом с помощью опять же оценки (усмотрения).

Причем чем ближе к эмпирии, фактам мы приближаемся, тем чаще и глубже эти столкновения, заставляющие постоянно поступаться одним принципом в угоду другому.

Поэтому при высокой степени развития права, устойчивых юридических традициях роль рациональности и особенно философии права существенно снижается. Отшлифованная бесконечным повторением дел практика своим многовековым весом не позволяет колебаться лежащим в основе "краеугольным камням", сомневаться в которых становится равносильным попыткам обрушить громадное здание. И наоборот – неразвитое право, не уверенное в себе и своих основах, вынуждено апеллировать к разуму, выходить за свои неустоявшиеся пределы, чтобы убедиться в собственной состоятель-

44

ности. Но за пределами права его ценности утрачивают свое значение и нуждаются в рациональном доказывании, в философии права.

Современная ситуация предопределяет значение философии права, которая еще некоторое время будет необходимой при рассмотрении многих проблем. По этим причинам мы вынуждены обратиться и к философии собственности.

Признание универсальной роли товарного обмена в становлении цивилизации позволяет обратиться к взглядам Гегеля на право собственности, не сопровождая их дежурными выпадами антитоварного характера.

Если стоять на позициях товарности, изложенная в "Философии права" и других работах' концепция Гегеля остается во многих отношениях непревзойденной по стройности и связности.

Поскольку "понятие права по своему становлению трактуется вне науки права"2, будем исходить из подтвержденной самой природой,.как мы могли уже убедиться, естественной свободы лица, не отыскивая иного содержания права в сфере правоведения. Полученное нами понятие согласуется с высказыванием Гегеля о том, что "исходной точкой права является воля, которая свободна; так что свобода составляет ее субстанцию и определение и система права есть царство осуществленной свободы"3, это вполне позволяет и в дальнейшем опирать^ ся на рассуждения этого философа.

"Чтобы не остаться абстрактной, свободная воля должна прежде всего дать себе наличное бытие, и первым чувственным материалом этого наличного бытия суть вещи, другими словами, внешние предметы. Этот первый вид свободы есть тот, который мы узнаем как собственность^.

Итак, у Гегеля собственность возникает первой по той простой причине, что она связана с внешними предметами, внешним, неодушевленным миром, противостоящим воле (субъекту) и ближайшим к нему. Собственность есть в этом смысле "помещение воли в вещь"5, и тем самым лицо дает себе "внешнюю сферу своей свободы^. До такого "помещения" "внешнее

' Например, можно указать на раннюю работу Гегеля "Система нравственности", в которой он уже доказывал, что "собственность выступает в реальности через множество состоящих в обмене лнц как взаимно признающих друг друга" {Гегель Г.В.Ф. Политические произведения. М-. 1978. С. 300).

' Гегель Г.В.Ф- Философия права. М-, 1990- С- 60.

3 Там же. С. 67.

' Там же. С. 94

3 Там же. С. 103.

"Там же. С. 101.

45

вообше – веи^ь, несвободное, безличное и бесправное"', т.е. находящееся вне разумной деятельности человека, вне права.

Далее Гегель разграничивает владение и собственность. Владение рассматривается как внешний акт, необходимый для реализации собственности (помещении своей воли в вещь). За-владение предполагает, что вещь была бесхозной, что означает "предвосхищаемое отношение к другим"2.

В этом отношении взгляды на завладение отличны от обычных для XVII–XVIII вв. робинзонад, хотя уступка английским мыслителям, выводящим владение и собственность из обработки (труда), и усматривается в замечании Гегеля о том, что "придание формы есть наиболее соответствующее идее вступ-' ления во владение"3.

Связь с другими лицами в задладении еще и в том, что субъективность "достигает объективности"4, воля становится выявленной для других.

"Пользование вещью при непосредственном ее захвате есть для себя единичное вступление во владение"5. Таким образом, пользование и владение также вступают в отношения взаимосвязи и перехода, которые, правда, не ведут к получению принципиально новых взглядов,

В пользовании обнаруживаются свойства веши, в том числе стоимость (у Гегеля ~ ценность). "Вещь в потреблении единична, определена по качеству и количеству и соотносится со специфической потребностью. Но ее специфическая годность, определенная количественно, одновременно сравнима с другими вещами той же годности... Эта всеобщность вещи... есть ценность вещи"6.

Если до сих пор изложение Гегеля не слишком отклонялось от традиционных теорий, то переход от собственности к договору весьма важен и характерен.

Суть подхода Гегеля в том, что договор – "опосредованная форма" собственности7, "Лицо, отличая себя от себя, относится к другому лицу, и оба обладают друг для друга наличным бытием только как собственники. Их в себе сущее тождество получает существование посредством перехода собственности

' Гег&иь Г.В.Ф. Философия права. С. 101.

1 Там же. С. 109.

3 Там же. С. 112.

^амже.С. 109.

д Там же. С. 116

* Там же. С- 118-119

7 Там же. С. 94.

46

одного в собственность другого при наличии общей воли и сохранении их права – в договоре'''.

Собственность "есть лишь для воли другого лица... Это опо-средование, заключающееся в том, что я обладаю собственностью уже не только посредством вещи и моей субъективной воли, а также посредством другой воли и, следовательно, в некоей общей воле, составляет сферу договора".

"Договор предполагает, что вступающие в него признают друг друга лицами и собственниками... момент признания в нем уже содержится и предполагается"2.

Итак, если "захват и внешнее владение всегда оказываются бесконечным образом более или "менее неопределенными и несовершенными"3, непрочными и неполными, то в договоре собственность обнаруживается как полная, бесспорная и совершенная, становится собственностью для всех, правом собственности, так что договор – это форма собственности.

Этот взгляд решительно отличается от ставшего обыденным и исходящего из позитивного законодательства представления, согласно которому право собственности вполне полноценно и без участия воли других лиц, без договора.

В этом отношении можно привести воззрения автора классической трудовой теории Дж. Локка, который считал, что по "закону разума" "разрешается, чтобы вещи принадлежали тому, кто затратил на них свой труд, хотя до этого все обладали на них правом собственности"4. В результате этого посредством

' Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 99. Ср.: "Претензия на роль я то же время означает се признание, наполнение этой роли социальным содержанием – утверждение индивидуального интереса хозяина веши. Это признание предполагает установление личной связи между контрагентами, в которой они реализуют собственную индивидуальность. Обмен социально значимыми ролями между такими лицами является результатом взаимного признания, со-апторства в создании срцинлыю значимого лица друг друга" {Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском прайс. С. 160).

2 Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 128–129. Это абстрактное утверждение нашло неожиданное подтверждение самой прозаической эмпирией. Когда судом рассматривался спор между продавцом и покупателем, возникший потому, что покупатель отказался от оплаты купленной вещи, пока продавец не докажет, что был ее собственником, покупатель задал свой главный вопрос продавцу:

"Чем вы можете подтвердить свое право собственности?" Продавец, едва ли имея в виду "Философию прана", отчстил, однако, точно по Гегелю: "Тем, что вы обратились с предложением продать эту вещь именно ко мне".

3 Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 110.

^ЛоккД. Соч.: В Зт. Т. 3. М„ 1988. С. 278.

И. Кант оспаривает это суждение. Считая также, что "все люди до всякого юридического акта обладают правовым владением землей, т.е. имеют право быть там, куда природа к случаи их поместили", он, однако, считает, что юридический акт приобретения есть заилааение, occupalio. При этом труд для приобретения земли "не нужен, так как специальные формы труда только случайны, они не создпют непосредственного владения" (Кант //..Метафизика нравов. Метафи-чнческпс начала учения о праве. СПб.: Изд-во П. Сойкина- 1903. С. 43).

47

труда человек "как бы отгораживает" свою собственность, прежде всего земельный участок, "от общего достояния"'. Однако со временем из-за тесноты и недостатка земли люди стали устанавливать границы, отгораживаться и, "таким образом, путем договора и соглашения утвердили собственность"2.

Так же считал и П. Лавров: "Пока вещей немного, а нас мало, мы не спорим"3.

Очевидно, впрочем, что такие взгляды, не всегда подтверждаемые исторически, да и логически, сталкиваются с непреодолимыми трудностями, как только выходят за рамки земельных отношений, причем на стадии распада общины.

Возможно, именно эти трудности, очевидное отсутствие универсальности трудовой теории, призванной объяснить универсальное понятие собственности, и стали одним из импульсов к созданию меновой теории.

Собственность у Локка – естественное состояние, предшествующее взаимодействию людей, а само это взаимодействие происходит лишь в результате тесноты, так что следует скорее вести речь не о взаимодействии, а об отгораживании, предполагающем лишь случайные, чисто внешние столкновения собственников. Договор в этом случае действительно факт сугубо произвольный и ничего не добавляющий к содержанию самой собственности4.

Отличие гегелевской концепции в том, что договор, взаимодействие воли противоположных субъектов, создает право собственности, которое до этого взаимодействия двух (по крайней мере) лиц еще не развернулось, не существует.

Следствия из теории Гегеля очевидны: собственность увязывается исключительно с обменом. Идея очень продуктивная,

'Локк Д. Соч. Т. З.С. 279.

1 Там же. С. 288.

В том же плане высказывается и Г.В. Вернадский, полагавший, что, "когда количество земли становится ограниченным; на нее устанавливается частная собственность" (Вернадский Г.В. Киевская Русь. С. 120). Но в любом случае сама по себе земельная теснота едва ли может считаться первоисточником собственности хотя бы потому, что сначала возникла собственность в отношении движимых вещей, а затем по уже существуюшей аналогии возникла собственность на недвижимость.

3 Лавров П.Л. Очерки вопросов практической философии // Русская философия собственности. СПб.. 1993. С. 85.

4 В своих рассуждениях Дж. Локк опирался на доводы умозрительно-исторического характера. Поскольку нам волей истории пришлось пережить появление рынка в реальности, мы можем заметить, что в действительной истории независимо от субъект» ыюго отношения к ней именно возрождение юридической собственности приводит к бурному строительству оград и заборов, а не наоборот.

48

она имеет множество подтверждений в эмпирическом материале и еще больше фактов позволяет понять. (Например, хорошо объясняется специфика восточного общества, в котором неразвитый товарный обмен сочетается с переходными, "нечеткими" формами собственности.)

В конце концов, постоянно выполняемое всеми юристами обязательное упражнение на проверку соответствия принятого конкретного решения нуждам оборота в своей основе опирается именно на глубоко усвоенную прочную связь права с товарным обменом.

. Позитивное право также сориентировано главным образом на меновое происхождение собственности, ведь наиболее совершенным доказательством собственности остается именно ненарушенная цепь сделок по приобретению вещи, а не производство ее, которое имеет факультативное значение для обоснования титула и обычно требует усиления договором'.

Возражения против концепции "право собственности– договор" со стороны юристов могут последовать в принципе с довольно банальных позиций "преувеличения роли договора". Ведь реализация собственности именно в качестве абсолютного права происходит и при завещании, других односторонних действиях2 и, наконец, при уничтожении вещи. Здесь уровень аргументации, конечно, снижается, и только поэтому можно было бы ее проигнорировать, ведь общетеоретическое, философское обоснование собственности исходит из кардинальных свойств предмета, допуская привлечение периферийных уже

' Захват веши после распространения правосубъектностк на всех людей, в том числе чужеземцев, вовсе утратил значение актуального основания собственности и отзывается только при углублении в основы прапа, в генезис собственности.

] Здесь, ьюжет быть, парадоксальным образом возникает вопрос: связан ли договор с обменом? Ответ, конечно, очевиден. Тем не менее следует отметить всегда заметный особый статус односторонних договоров в праве. Особенно очевидной проблема представляете в в английском праве, где длительное сохранение древней формы "договора за печатью" (specialty, deed) объяснялось тем, что договор без "встречного предоставления" (valuable consideration), сам по себе сомнителен и нуждается в дополнительном подкреплении, каким и служит форма "за псчатью".

Д.В. Дождсв замечает, что "чем эквивалентное отношение по поводу веши, чем больше взаимность, тем прочнее этот режим совместной принадлежности. Степень соответствия принципам boni ct aequi, fides и amicilia определяет неактуальность познтивно-правояого регулирования таких отношений" {До-ждев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 174.) Попутно отметив, что под "режимом совместной принадлежности" можно понимать эмбрион, из которого развивалась собственность-договор, мы обнаруживаем месь и то несовпадение позитивного и естественного права, которое весьма существенно для философии права Гегеля и пообще для философии права.

49

по аналогии. Действительно, завещание (односторонняя сделка) предполагает вступление в наследство (вторая односторонняя сделка), а две односторонние сделки можно уже рассматривать как своего рода договор. (Кстати, проблема стипуляции, в которой подчеркнута пассивность одной из сторон, занимала Гегеля как раз в связи с его взглядами на собственность-договор.) Что касается уничтожения вещи, то во многих случаях это право ограниченно и т.д. Но дело в другом – трудность выявления сути собственности состоит в том, что в реальном законодательстве она везде выступает сама по себе, без связи с договором, наследованием и т.д. Да и договор у Гегеля – это не конкретный гражданский договор, а вообще волевое отно-, шение всех субъектов рынка друг к другу, – отношение, сутью которого является взаимное признание другого абсолютным собственником его имущества как предпосылка вступления с ним в отношения обмена (ведь невозможно же меняться с тем, кого я не считаю собственником).

Поэтому и критика Гегеля с позиций закона достаточно бесплодна и всегда будет приводить лишь к воспроизведению существующей структуры позитивного законодательства без углубления в суть права.

Может быть, напротив, Гегель заслуживает упрека в слишком буквальном следовании вполне позитивистской триаде собственности.

Действительно, начинает он с владения, затем упоминает пользование и заканчивает распоряжением, заменив его, правда, договором (то, что договор здесь взят как распоряжение, безусловно, не вызывает сомнений). Конечно, для юриспруденции договор только один из возможных способов распоряжения, и заслуга Гегеля в том, что он произвел эту замену, сразу перевернув всю конструкцию и сделав возможным отождествление собственности и договора.

Естественно после этого, что лежащее в основе гражданского права деление на вещные и личные права Гегель называет "нелепостью и бессмысленностью'4. Там же, правда, он

' Гегель Г. В. Ф. Философия права. С. 100.

Этот выпад Гегеля направлен не столько против позитивного права, сколько против Канта с его делением прав на вещные, личные и всщно-личпые (к последним он относил право "владения предметом как пещью и пользования им как личностью", что вызывало особенно резкие возражения (подробнее см.:

Баскин Ю.Я. Кант. М., 1984. С. 27; Кант И. Метафизика нравов. С. 42 и ел.).

Тройственного деления придерживался в соответствии с юридическими реальностями времени и Д. И. Мейер (Русское гражданское право- Ч. 1.С. 139,225 и ел.), хотя обнаруживал заметные колебания в части выделения "пряв на лица".

50

делает вполне тривиальное замечание, что "только личность имеет право на вещи, и поэтому личное право есть по существу вещное право... объективно право, основанное на договоре, есть право не на лицо, а лишь на нечто ему внешнее или право на нечто отчуждаемое от него – всегда право на вещь"'. Проблема дуализма гражданского права, тесно связанная с сущностью права собственности, поэтому только обозначена, но не решена.

Признанию за концепцией Гегеля качеств универсальности мешает не только игнорирование ею дуализма права (причем одной оговоркой о случайном" историческом возникновении дуализма здесь нельзя ограничиться как потому, что сильно чувствуется глубинная онтологическая основа этой дихотомии, так и потому, что вообще Гегель достаточно чуток к фактам истории, т.е. реального развития), но и, может быть, еще в большей степени то, что Гегель исходит из равномерно атомистического общества, которое скорее идеальный конечный продукт юридического развития, но, конечно, не действительное состояние, в котором происходил генезис права.

Интересно, что Ницше, в общем находясь на той же позиции договорного отношения как "рассадника мира моральных понятий'^, заметно углубляет, и, конечно, эмоционально усиливает аргументацию Гегеля: "Чувство вины, личной обязанности проистекало, как мы видели, из древнейших и изначальных личных отношений, из отношения между покупателем и продавцом, заимодавцем и должником; здесь впервые личность выступила против личности, здесь впервые личность стала тягаться с личностью. Еще не найдена столь низкая ступень цивилизации, на которой не были бы заметны хоть какие-либо следы этого отношения,

Устанавливать цены, измерять ценности, измышлять эквиваленты, заниматься обменом – это в такой степени предвосхищало начальное мышление человека, что в известном смысле и было самим мышлением... Купля и продажа, со всем их психологическим инвентарем, превосходят по возрасту даже зачатки каких-либо общественных форм организации и связей: из наиболее рудиментарной формы личного права зачаточное чувство обмена, договора, долга, права, обязанности, уплаты было перенесено впервые на самые грубые и изначальные комплексы общины"3.

'Гегель 1.В.Ф. Философия права. С. 100.

1 Ницше Ф. К генеалогии морали. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.. 1990. С. 445.

3 Там же. С. 449-450.

Но эти высказывания Ф. Ницше не только повторение Гегеля, В них обнаруживается и попытка устранить одну из гегелевских трудностей – выпадение первичных общинных связей из генезиса собственности и договора. Ницше переносит договор на самую раннюю стадию становления человека, который становится в соответствии с этой логикой "оценивающим животным"'• Но ведь это само по себе не значит, что община не участвовала в этих договорах, тем более что из них она формировала и свои "изначальные комплексы" воздаяния и справедливости.

Возможно, поэтому Ницше не рассматривает договор как продукт свободной воли, а, напротив, подчеркивает, что "материальное понятие "долги" предшествует вине (моральному "долгу"), а возникшее из договора возмездие (как эквивалент) никак не связано со свободой воли2.

В такой интерпретации, внешне повторяющей подходы Гегеля (это, конечно, не случайно), открывается возможность устранения детерминистских крайностей "Философии права", в том числе и в части важнейшего для системы права дуализма гражданских прав.

При сколько-нибудь внимательном прочтении в рассуждениях Ницше обнаруживается больше исторической правды. Ведь если архаичный договор предшествовал всякой дифференциации сознания, был только носителем материальной возмездно-сти, то его становится непросто нагружать сложным волевым содержанием» той развитой рефлексией, которая приводит– через взаимность – к признанию собственности. Соответственно и сами эти идеальные продукты договора становится возможным перенести на позднюю ступень, как это и вытекает из конкретного исторического материала, остающегося главным арсеналом аргументов, размывающих гегелевскую теорию.

Дихотомию, по-видимому, нужно увязывать с той пропускаемой Гегелем сферой, в которой сосредоточено сопротивление становящемуся праву архаичных форм социально-вещной общности, "независимых сакральных и потестарных центров", границы между которыми размывались, взламывались, когда "чужая вещь, прежде недоступная из-за сакральной определенности ее бытия"3, вовлекалась в обменную сделку.

Приведем, например, наблюдение Д.В. Дождева о фидуциарных, дружеских контрактах, которое интересно как тем, что в

' Ницше Ф. К. генеалогии морали. С. 450.

2 Там же. С. 443 и ел.

3 Дождев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 160.

силу своего резюмирующего характера приобретает общее значение, так и тем, что по конструкции перекликается с формулировками из "Философии права": "Цивильная форма, в которой устанавливается обязательство, в древности представляла собой ритуал социально значимого обмена ролями в связи с вещью. Проявление интереса к вещи служит средством введения ее в сферу гражданского интереса; внимание к распорядительным способностям ее хозяина конституирует властные полномочия собственника, в этом контексте претензия на роль распорядителя понимается как подчинение, готовность признать значение воли другого, отказ от самого себя. Согласование воль по поводу веши ведет к взаимной утрате независимости по отношению к веши. Переход держания из рук в руки внутри такого союза оказывается иррелевантным для социума"'.

Здесь хорошо видно, как в условиях нераспавшихся форм общности тот же процесс взаимного обмена ролями, который рождает и собственность, и договор у Гегеля, приводит к совсем другому результату – установлению иной зависимости, поглощающей в значительной мере и вещный эффект.

В еще меньшей степени в гегелевские конструкции вписываются вещные взаимоотношения с чужаками, которые по самой своей сути не могли иметь ни юридической, ни тем более предшествовавшей ей сакральной оболочки.

Отсюда неизбежно возникает предположение, что и дуализм права, по-видимому, коренится в этих первичных, архаичных отношениях, тогда как в абсолютно атомистическом обществе (остающемся идеальной моделью конституций и кодексов, но не точным отражением какой-либо из известных реальностей) могло бы осуществиться и показанное Гегелем тождество собственности и договора.

Дождев Д. Я. Основание защты владения в римском пранс. С- 174.