§ 27. Пуфендорф

Литература: Одно из сочинений Пуфендорфа имеется в русском переводе: "О должностях человека и гражданина по закону естественному", пер. Бужинского, 1726. Несмотря на влияние, оказанное Пуфендорфом на немецкую философию права, мы не имеем даже в Германии ни одного значительного исследования, посвященного этому писателю. Можно указать: Landsberg, Gcschichte der deutschen RechtsivissenscJiaft, 1898, стр. 11 - 23; Чичерин, История политических учений, т. II, 1872, стр. 137 - 172; Коркунов, История философии права, изд. 2, 1898, стр. 167 - 173.

I. В 1632 году, в Саксонии, близ Хемница, в семье сельского священника родился Самуил Пуфендорф. Отец дал ему тщательное первоначальное образование и стремился внушить ему особенную любовь к богословию. Но юноша, попавший в университетскую атмосферу Лейпцига и Иены, увлекся изучением права, которому и посвятил свою жизнь.

Молодой юрист, поражавший оригинальностью своих суждений и остротою критики установившихся авторитетов, не мог осуществить на родине свое призвание и не добился преподавательского места. Ему ничего не оставалось, как воспользоваться предложением брата, жившего в Швеции, и принять место домашнего учителя у шведского посланника в Копенгагене. Проведя несколько месяцев в плену у датчан, Пуфендорф использовал это время основательным изучением трудов Гуго Гроция и Гоббса. Результатом этого изучения явилось первое сочинение его по естественному праву - Elementorum juris prudentiae universalis libri duo, 1660 г., в котором автор лишь набрасывает в общих чертах свои взгляды на всеобщее правоведение.

Сочинение это было посвящено курфюрсту пфальцскому, что и имело своим последствием приглашение Пуфендорфа в Гейдельберг, на специально для него учрежденную кафедру естественного права. Но положение Пуфендорфа в Гейдельберге стало скоро затруднительным. Его свежие взгляды не встретили сочувствия в товарищах профессорах, а острый насмешливый ум не нравился курфюрсту. Когда Пуфендорф выпустил сочинение de statu imperii Germanici, в котором подверг злой критике современное политическое состояние Германии и педантизм политической науки, положение его стало совершенно невозможным. Хотя сочинение было издано под псевдонимом Северина де Монцамбано, но это не спасло автора от проницательной догадливости его недоброжелателей.

В 1670 году Пуфендорф получает приглашение в Швецию, в Лундский университет. К этому периоду его жизни относится наиболее плодотворная его научная деятельность. В 1672 году он выпустил главное свое произведение - Libri octo de jure naturae et gentmm, которое представляет обширное, систематическое изложение естественного права. В следующем году, он издал под именем de officiis hominis et civis juxta legem naturalem libri duo, популярное, учебное изложение того, что в более научной форме содержало предшествующее сочинение.

Взятие Лунда датчанами прекратило профессорскую деятельность Пуфендорфа. Он получает приглашение в Стокгольм в качестве придворного историографа. Пробыв в этой должности около десяти лет, Пуфендорф перешел на службу в Берлин, заняв там такое же положение историографа. В 1694 году Пуфендорф скончался.

II. В половине ХVII века Германия, только что пережившая Тридцатилетнюю войну, представляла грустное зрелище в культурном и политическом отношении. Политическая раздробленность делала эту страну, которая связывала себя с Римскою империею, скорее федерацией самостоятельных государств, чем государством, похожим сколько-нибудь на империю римских цезарей.

Понятно, что господствовавшее в XVI столетии представление о римском праве, как источнике всех публичных и частных отношений в Германии, должно было в XVII веке вызвать сомнение. Это отрицательное к римскому праву течение мысли проявилось в самом начале этого столетия, усиливаясь все более и более, по мере того, как обнаруживались последствия ужасной войны. Паурмейстер (ум. 1608), Арумей (ум. 1634) и Лимней (ум. 1663) настойчиво проводили мысль, что источником государственного права Германии являются не римские, а исключительно немецкие законы. Но так как в действительности таких законов история давала весьма мало, то пришлось искать рационального основания для того, чтобы связать эти нормы и поставить их в соответствие с требованиями времени. Это обстоятельство должно было вызвать особенный интерес к естественному праву, которое к этому времени получило твердую основу в трудах голландских и английских писателей.

На встречу этому вопросу времени и выступает Пуфендорф, давший естественному праву прочную постановку в Германии. Картезианец по методу, Пуфендорф всецело находился под влиянием Гроция, Гоббса и Спинозы. Хотя он и обнаруживает знакомство с классическими писателями, но все его внимание обращено на этих трех современных философов, их авторитет приводит он в подтверждение своих взглядов, с ними ведет полемику, оспаривая их крайние выводы. Он не может считаться чистым последователем ни одного из них. Он находится в вечном сомнении, к кому из них пристать.

Это колебание в выборе решений обусловливается, конечно, личными свойствами Пуфендорфа. Положительные стороны его труда, систематичность и легкость изложения значительно ослабляются неустойчивостью его взглядов, нерешительностью в выводах. Приняв известное положение, как исходное. Пуфендорф нередко смущается выводами, которые логически вытекают из него и которые оказываются в резком несоответствии с общепринятыми воззрениями. Тогда Пуфендорф начинает отступать, делать уступки другим мнениям и тем нарушает рационалистический строй предлагаемой им системы естественного права. Недаром Лейбниц выразился о Пуфендорфе, как о vir parum jurisconsultus et minime philosophus*(684).

III. "Многие убеждены, что нравственные науки лишены той точности, какою обладают другие науки, особенно математика. Доказательства, говорят они, которые только и могут дать знание и в виду которых нет никакой опасности впасть в заблуждение, не имеют места в области этики. Все, что здесь возможно, не идет дальше вероятности. И не теперь только создался такой предрассудок: давно уже охвачены им ученые. А это причинило огромный вред нравственным наукам, самым благородным из всех и самым необходимым для жизни человеческой".

Признавая их мало обоснованными, их очень слабо возделывали*(685). Этот ошибочный взгляд поддерживался долго господствовавшим авторитетом Аристотеля, в лице которого, по взгляду многих, человеческий разум достиг высшей точки. "Но в настоящее время авторитет Аристотеля, сам по себе, не имеет никакого веса".

"Доказать значит убедить в чем-нибудь ясными началами и обнаружить, путем силлогизма, необходимую связь доказываемой мысли с этими началами, как ее причинами"*(686). Все дело в том, чтобы к этим наукам приложить тот же метод, который дал успешный результат в точных науках. Образцом точности может служить математика.

Исходными пунктами должны быть начала ясные, бесспорные, как аксиомы. Они должны быть первоначальны, т. е. они не должны быть доказываемы другими положениями, а сами собою очевидны. Исходя из этих начал, доказательства должны представлять непрерывную и непосредственную связь, с логическою необходимостью вытекая друг из друга*(687).

При такой постановке нравственных наук, они могут дать точное знание.

IV. Отрицая авторитет и основывая все научное знание исключительно на разуме, Пуфендорф неминуемо должен был столкнуться с вопросом об отношении науки к религии.

Обязанности человека и правила, которыми они определяются, основываются на трех источниках: а) па чистом разуме, b) на положительном законе и с) на Откровении. Отсюда три различные отрасли знания: естественное право, положительное право и нравственное богословие. Каждая из наук доказывает свои положения в полном соответствии со своим основным началом. И поэтому между ними возможно несогласие, не противоречащее, однако, истине. Не все то, чему учит положительное право, соответствует учению естественного права. Не все верное с точки зрения богословия, может быть принято естественным правом, и наоборот*(688). Здесь, конечно, центральная мысль Пуфендорфа, - и против этого положения направлены были те многочисленные нападки, которые посыпались на философа со стороны ортодоксальных противников его.

Разграничение сфер науки и богословия необходимо уже потому, что наука, опирающаяся на единый разум, одна для всех народностей и вероисповеданий. Так как нет специально христианского разума, то не может быть и особенного христианского метода в естественном праве. Если знание ставить на почву веры, то следует настаивать не только на христианском правоведении, но и на христианской медицине, христианской геометрии, христианской астрономии. Однако никому и в голову это не приходит. Зачем же из всех наук одни нравственные, к которым относится и правоведение, оставлять в связи с богословием*(689).

Правоведение и богословие различаются не только по источнику знания, но и по содержанию. Право имеет дело с внешним миром, с поступками человека, а богословие - с внутренним миром, с сердечными побуждениями человека*(690).

Отстаивая самостоятельность научного знания, основанного на разуме, против богословия, основанного на авторитете, Пуфендорф должен был выступить борцом за свободу совести. И действительно, главная заслуга его заключается в пропаганде свободы мысли и совести против духовенства и правоверных ученых, пытавшихся задержать полет зреющей мысли. В этой ожесточенной борьбе Пуфендорф принужден был искать силы, на которые мог бы опереться. Такою опорою была светская власть, в лице сначала курфюрста пфальцского Карла, охранявшего его против католиков, а потом шведского короля, давшего ему защиту против протестантов.

Но это обстоятельство ставило Пуфендорфа, согласно духу времени, в необходимость вручить свободу совести светской власти. Признавая естественную религию, как веру в единого Бога, творца и правителя мира, Пуфендорф настаивал, чтобы этот минимум веры был государственной религией. Атеизм, выражаемый во вне и способный оказать влияние на других, должен вызывать глубокое негодование и строгое наказание*(691). Церковь есть общение в государстве, без принудительной власти, обеспечиваемое лишь силою убеждения. Поэтому государственная власть имеет наблюдение за церковью, чтобы та не уклонялась от государственных интересов, а служила им*(692).

V. Представитель философии XVII века, Пуфендорф берет исходным пунктом своих рассуждений естественное состояние. Под этим именем он понимает то состояние, в котором следует представить себе человека, если отрешиться мысленно от культуры и гражданственности. "Это естественное состояние мы рассматриваем или само по себе, или в отношении к другому. С первой точки зрения мы укажем на неудобства такого состояния и на права, какие соответствуют ему, т. е. каково было бы положение каждого человека, без изобретения искусств и всех удобств жизни, без учреждения гражданских обществ. Со второй точки зрения необходимо исследовать, соответствует ли это состояние миру или войне, т. е. должны ли те, кто живет в состоянии естественной свободы, видеть друг в друге врагов или благожелателей"*(693).

Такое естественное состояние, по взгляду Пуфендорфа, не должно быть рассматриваемо ни как историческая действительность, ни как идеал. "Это состояние, если и существовало в действительности, то лишь частично, с большими ограничениями"*(694). "То, что называется естественным состоянием, это отвлечение от всего того, что дается человеческими установлениями, но это вовсе не состояние, к которому предназначен природою человек"*(695). Отсюда ясно, что с точки зрения Пуфендорфа естественное состояние есть нечто иное, как методологическое предположение, устанавливаемое для лучшего понимания гражданского состояния.

В представлении естественного состояния нерешительный Пуфендорф отступает от Гоббса и Спинозы, смущаясь прямолинейностью их выводов. Соглаипаясь, что в естественном состоянии господствует естественная свобода, что она определяется двумя началами: стремлением к самосохранению и чувством независимости, Пуфендорф, однако, полагает, что, хотя человеку и все разрешается, но под условием, чтобы он не вторгался в права других*(696). Такое же колебание между взглядами Гроция и Гоббса обнаруживает он при решении вопроса, как относятся люди друг к другу в естественном состояпии.

Пуфендорф не принимает положения Гоббса, будто в естественном состоянии человек человеку враг. Общение первой пары людей, созданное Творцом, было, как мы спаем из Св. Писания, мирное. Отношение между детьми, происходившими от таких пар, в силу привычки сожительства, принимало мирный характер. Малочисленность человечества и обилие даров природы не давало поводов к враждебным столкновениям. А. разум должен был удерживать от нападений, исход которых не мог быть заранее предусмотрен. По этим соображениям Пуфендорф утверждает, что "естественное состояние в отношении тех, кто живет вне всякого гражданского общения, вовсе не война, а мир"*(697). Но тут же автор прибавляет, что "надо признать однако, что в естественном состоянии мир непрочен и мало обеспечен, так что, если не явится на помощь что-либо иное, то он неспособен служить сохранению человеческого рода. Причиною тому злоба людей, безмерное самолюбие и жадность, с которою они тянутся к чужому добру"*(698).

VI. В естественном состоянии, при отсутствии гражданских и божеских, законов господствует естественное право. Независимое от человеческих установлений, оно имеет вечное и неизменное содержание. Поразительное разнообразие законов и нравов, наблюдаемое в исторической действительности, вызывает в некоторых сомнение в существовании естественного права. Но Пуфендорф утверждает, что внимательное рассмотрение обнаруживает в этой изменчивости норм некоторое однообразие. "Все положительные законодательства предполагают или содержат, по крайней мере, основные начала естественного права, без соблюдения которых род человеческий не сохранился бы и которые не подрываются положительными законами, выработанными каждым государством особо для себя"*(699).

Основанием естественного права является чистый разум. Это не значит, что начала естественного права даны нам в готовом виде, вместе с рождением. Недостаточно обладать даром слова, чтобы немедленно формулировать, но их всегда можно открыть в душе человека при помощи работы разума*(700). "Что касается меня, то я не знаю более прямого пути к раскрытию начал естественного права, как внимательное исследование природы, строения и наклонностей человека. Если естественный закон дан ему, чтобы сделать его более счастливым, или чтобы избегнуть вреда, которым угрожают ему его страсти, то лучший способ открыть закон, это усмотреть, в чем требует человек содействия или сдержки"*(701). "После сказанного нетрудно открыть истинную основу естественного права. Человек - животное чрезвычайно озабоченное вопросом о самосохранении и в то же время бедное и слабое само по себе, неспособное к самосохранению без помощи себе подобных, готовое делать им добро и пользоваться их благодеяниями, но в то же время злое, дерзкое, легко раздражающееся, готовое вредить другим и достаточно к тому приспособленное, - он не был бы в состоянии существовать и пользоваться выпавшими на его долю благами, если бы не был общителен, т. е. если бы не стремился жить в общении с себе подобными и действовать так, чтобы у них не возникало опасения зла с его стороны, но, напротив, возбуждалось бы желание помогать ему. Вот основное начало естественного права: каждый должен стремиться, насколько это от него зависит, создать и поддержать мирное общежитие со всеми другими соответственно природе и цели всего без исключения человеческого рода"*(702).

VII. "Государство, по определению Пуфендорфа, есть сложное нравственное лицо, воля которого, образованная единением воли многих в силу их соглашения, рассматривается, как воля всех, для того, чтобы оно могло использовать силы и способности каждого члена в видах доставления мира ж обеспеченности"*(703). Воля, признаваемая волею государства, сосредоточивается, при монархическом строе, всецело в лице государя. Там, где власть находится в руках многих, эта воля раскрывается в мнении большинства*(704).

Пуфендорф отвергает предположение, делаемое некоторыми писателями, будто государство представляет естественное произведение, созданное разрастанием семьи. Государство имеет в своем основании всегда договор, обусловленный притом ни чем иным, как страхом человека перед человеком*(705). По мнению Пуфендорфа, в основе государства лежит двойной договор: а) соглашение между будущими гражданами относительно образования государства с известною формою правления и б) соглашение между гражданами и теми лицами, которым предлагается власть, относительно образа правления*(706).

"Вступая в государственное общение, люди теряют естественную свободу и подчиняются высшему авторитету или правительству, которое приобретает право жизни и смерти над своими подданными и которое часто заставляет их делать то, к чему они чувствовали отвращение, и воздерживаться от того, к чему испытывали влечение"*(707).

VIII. Основным признаком государственной власти, как бы ни было организовано правление, являются ее верховность и независимость, т. е. тот, кто облечен властью, пользуется ею, как он признает целесообразным, не завися в этом ни от кого, кто мог бы уничтожить то, что это лицо сделало, приказало, установило*(708). Уже отсюда вытекает, что обладатель верховной власти не ответствен в своих действиях. Также логически следует, что верховная власть стоит выше всяких человеческих законов, которым она не подчинена*(709). Все части верховной власти так неразрывно связаны между собою, что во всякой правильной форме правления они должны быть всецело сосредоточены в руках одного лица или собрания лиц*(710).

Происхождение государственной власти, по мнению Пуфендорфа, чисто договорное. Он отвергает завоевательное происхождение власти, которое выдвигают некоторые писатели, потому что всякое завоевание предполагает предварительное соглашение завоевателей подчиниться власти военачальника, который привел их к успеху, и согласие завоеванных покориться власти победителя на предложенных условиях*(711).

Не признает также Пуфендорф и божественного происхождения власти. Конечно, все существует по воле Бога. Но когда утверждают, что власть государя исходит непосредственно от Бога, то это заблуждение. Если такое объяснение приложимо к монарху, то он неприменимо в республике, а между тем власть все же остается властью, независимо от того, кто ее осуществляет. Ссылаются в доказательство на внезапный блеск, озаряющий царствование монархов и способный исходить лишь от Провидения. Но это не более, как фразы. Указывают на чудесные спасения и исцеления монархами, объяснимые лишь особым божественным покровительством; но прежде чем говорить о подобных чудесах, не мешало бы справиться на этот счет у врачей*(712). Пуфендорф приходит к заключению, что учение о божественном происхождении власти не только ложно, но и вредно, потому что оно разрушает представление о договоре между государем и его подданными и подрывает основные законы государства.

IX. "Существуют различные формы правлений, смотря по тому, сосредоточивается ли верховная власть в руках одного лица или собрания лиц, организованного из небольшого числа или из всех граждан"*(713). Отсюда деление на монархию, аристократию и демократию. Верховная власть может, вследствие злоупотребления ею или вследствие дурной организации, оказаться в состоянии болезни, и тогда оценка этим формам дается в названиях: "тирания", "олигархия", "охлократия"*(714).

Пуфендорф лишь слегка касается вопроса о преимуществах той или другой формы. Правда, он признает преимущества монархии в том, что при этой форме власть не стеснена в своих действиях условиями времени и места3). Сопоставляя положение Германии и Франции в сочинении, изданном под псевдонимом Северина де Монцампано, Пуфендорф признает, что хотя первая страна превосходит вторую естественными богатствами и нравственными качествами, по Франция берет верх своим политическим устройством, создавшим сильную единую власть в лице монарха*(715).

Но свойственная Пуфендорфу нерешительность заставляет его колебаться и в этом вопросе. Признавая все преимущества французского абсолютизма, он не предлагает его для Германии. Напротив, он стоит за неприкосновенность прав германских князей, ограничивающих власть императора*(716). И в то же время он против ограниченной монархии, понимая под нею именно такую форму правления, в которой вельможи так сильны, что почти независимы от монарха*(717).

Утверждая, что верховная власть священна и неприкосновенна, Пуфендорф осуждает сопротивление и неповиновение. Подданные обязаны терпеливо переносить капризы и строгости представителя власти. "Если даже частному лицу угрожают со стороны государя самые жестокие притеснения и самое недостойное обращение, он должен скорее скрыться бегством или перенести испытание, но не обнажать меча против монарха, хотя и несправедливого по отношению к нему, а все же отца отечества"*(718). И в то же время перед Пуфендорфом носится довольно отчетливый образ конституционной монархии. "Так как каждый легко может впасть в ошибки и подвергнуться искушению уклониться от своего долга, особенно когда чувствуешь себя на такой высоте, как государь, когда имеешь столько средств безнаказанно удовлетворять своим страстям, некоторые народы признали уместным поставить пределы осуществлению власти. Это ограничение суверенитета (!) состоит в том, что народ, чтобы предупредить возможность действий монарха, вредных для государства, обязал его, при возведении на престол, сообразоваться с известными правилами, или основными законами, при осуществлении власти и в важных случаях не предпринимать ничего без участия и согласия народа или его представителей, которых он должен созывать в собрания"*(719).

Таковы колебания в политических воззрениях Пуфендорфа.

X. Представление Пуфендорфа о праве носит чисто аналитический характер.

Право (в смысле объективном) не что иное, как воля властителя, которою он обязывает зависящих от него поступать так, как он предписывает*(720). Анализируя данное определение по признакам, Пуфендорф отграничивает право от совета, который убеждает, но не обязывает. Право отлично от договора, с которым многие смешивают его, утверждая, что всякое право основано на соглашении граждан следовать ему. Но договор есть обещание, а право - повеление. В договоре говорят: я сделаю, а в праве: сделай. В договоре обязанность исполнения наступает после того, как определено будет содержание ее, а в праве обязанность повиновения власти предшествует установлению содержания норм правовых. Наконец, объективное право не следует смешивать с субъективным, к чему побуждает совпадение слов; право в субъективном смысле есть свобода делать что-либо, допущенное объективным правом*(721).

Каждая норма права состоит из двух частей: в одной определяется, что нужно делать или чего не делать, в другой указывается то зло, какое постигает того, кто уклонится от предписания закона или совершит запрещенное*(722). Эта угроза, сопровождающая каждую норму права, называется санкцией и может состоять в обещании награды или в угрозе злом*(723).

Принудительный характер права исключает возможность дозволительных норм. "Дозволение не есть действие закона, это, можно так выразиться, его бездействие. То, что закон дозволяет, он не повелевает и не запрещает, т. е. в этом отношении он вовсе не выражается"*(724).

Санкция, прилагаемая к каждой норме права, дает основание для различия между положительным и естественным правом. Санкция положительного права заключается в угрозе вызвать страдание лишением благ и причинением телесных болей. Санкция естественного права состоит в совести каждого: соблюдение ее предписаний награждает спокойным н чистым сознанием, тогда как уклонение от них влечет за собою угрызения*(725).

С точки зрения усвоенного им взгляда на право, Пуфендорф, вместе с Гоббсом, против Гроция, отрицает положительный характер международного права. Если римляне говорили о jus gentium, как положительном праве, то это потому, что под этим именем они понимали нечто совершенно иное, чем-то, что понимают в настоящее время. В римском понимании jus gentium нельзя видеть какого-либо особого права. "Если встречаются одинаковые законы у разных народов, так не в силу договора или взаимного обязательства, но просто и исключительно в силу воли законодателей каждого государства, которые случайно сходятся в предписании или запрещении одного и того же"*(726). Трактаты не могут обосновать международного права, как положительного, потому что они соблюдаются лишь вследствие того, что естественное право вменяет держать данное слово. Таким образом, международное право есть вид естественного права, а не положительного.

XI. "Нет ничего несправедливого в том, что тот, кто совершил зло, и потерпит зло. Но в человеческом суде не следует принимать во внимание только содеянное зло. Нужно еще взвесить, принесет ли пользу наказание. Было бы весьма бесчеловечно и противообщественно наказывать с целью доставить потерпевшему лицу грубое удовольствие чувствовать удовлетворение от насыщенной мести и от вида страданий наказываемого. Истинная цель наказаний, налагаемых человеческими судами, состоит в предотвращении вреда и обид, которыми угрожают одни люди другим. Для этого необходимо, чтобы тот, кто совершил преступление, исправился; или чтобы другие на его примере отшатнулись от мысли о подобных поступках; или чтобы виновный был поставлен на будущее время в невозможность вредить. Другими словами, всякое наказание должно иметь своею целью благо преступника или интерес потерпевшего, или пользу всех вообще"*(727). Взгляды Пуфендорфа на цели наказания, видимо, сложились под влиянием Протогора*(728).

Наказание, по определению Пуфендорфа, есть страдание, которое испытывается человеком помимо его воли от высшей власти вследствие страдания, причиненного этим человеком другим по своей воле*(729).

Выбор действий, подлежащих наказанию, и самых наказаний зависит всецело от верховной власти, руководствующейся в этом случае идеей общего блага. Однако, ни в каком случае не должны быть наказываемы один умысел, хотя бы и проявленный, но не сопровождавшийся вредом, а также общие пороки, как честолюбие, скупость, неблагодарность, лицемерие, гордость, потому что государь, который хотел бы строго наказывать за них, очутился бы один в пустыне*(730).

Относительно наказаний человечность требует, чтобы, насколько возможно, они были смягчены. Но, с другой стороны, нужно всегда иметь в виду, чтобы наказания было достаточно сильны и способны отбить у людей охоту совершать действия, законами запрещенные*(731).

XII. В противоположность поверхностному отношению к уголовному праву, Пуфендорф останавливается с большою подробностью на вопросах гражданского права. Как самое внимание к ним, так и многие ответы вызваны основательным знакомством автора с римским правом.

"Имея в виду продолжение рода человеческого, природа весьма мудро заставила людей служить этой цели, соединив половое сношение с удовольствием. С точки зрения этой задачи, следует признать, как безусловное положение, что всякое пользование детородными органами в видах одного наслаждения, грубого и грязного, противоречит естественному праву. Чем сильнее инстинкт любви, тем более естественное право должно пойти навстречу беспорядочным сношениям, опасным для общественного порядка"*(732). Средство не должно делаться целью. Очевидно, продолжение рода человеческого должно совершаться в форме организованного постоянного общения между мужчиною и женщиною. Иначе, при беспорядочности половых сношений, общественному порядку грозили бы серьезные опасности. Между мужчинами возникали бы беспрерывные столкновения из - за женщин, хуже чем у животных, потому что у последних половой инстинкт говорит лишь в известное время года, а у людей - круглый год. Забота о детях всецело падала бы на одних женщин. Для воспитания детей, которое у людей сложнее, чем у животных, не было бы средств. Отсутствие постоянного общения не вызывало бы потребности в хозяйстве, в домашнем очаге, без которого люди не жили бы так сплоченно, как теперь*(733). Следовательно, семья необходима.

"Если бы не существовало полового инстинкта, кто бы стал жить вместе с женщинами, общество которых было бы для умного человека и скучно и недостойно"*(734). "Если мужчина соглашается принять в свой дом женщину, а не наоборот, то понятно, что он будет главою и распорядителем во всех делах семейных. Это не значит, чтобы в этих вопросах не следовало считаться с мнением женщины, особенно если она вносит с собою в дом имущество, разве что имеются достаточные основания для противного. Отсюда же вытекает, что брачные законы не разрешают жене путешествовать без согласия мужа, ночевать в другом месте, отказывать мужу в пользовании ее телом"*(735).

Самая древняя и священная власть, родительская, имеет два основания. Во-первых, естественное право внушает родителям иметь заботу о своих детях и для этого снабжает их особым чувством любви; выполнение этой естественной обязанности невозможно без власти. Второе основание состоит в молчаливом согласии самих детей, т. е. в предположении, что, если бы ребенок при появлении на свет обладал разумом и понял бы, что без помощи родителей он подвергнется гибели, то, несомненно, согласился бы сам подчиниться родительской власти*(736). Власть родителей не ограничивается никаким возрастом, но объем ее определяется поставленною задачею, а потому не может доходить до права на жизнь и смерть детей*(737).

Низшими членами семьи являются рабы. Происхождение рабства Пуфендорф объясняет так. С возрастанием населения и с переходом от первоначальной простоты к сложным потребностям, возникает нужда в рабочих руках. "Люди побогаче и поумнее нанимали более грубых за плату для работы и услуг. Когда обнаружилась отсюда обоюдная выгода, вторые решились войти в состав семьи, лишь бы их кормили. Таким образом, первоначально рабство имело в своем основании договор"*(738). Привычка к чужому труду сделала то, что на войне беспощадное убиение врагов стали заменять пленом для извлечения из победы хозяйственной выгоды. Если победитель, имеющий право убить пленного, дарит ему жизнь, он в праве потребовать от него добровольного согласия служить рабом. В этом договоре один дает жизнь, а другой обещает труд и безусловное повиновение (do ut facias).

"Большинству людей рабство представляется самым презренным состоянием, которому можно предпочесть смерть. Личное рабство обязывает служить всю жизнь господину, под условием доставления пищи и всего прочего необходимого для существования. Если держаться в границах, какие ставит естественное право, и оставить без внимания жестокость, какую допускают некоторые господа, или строгость законов, то, в сущности, нет ничего сурового в рабстве. Постоянное подчинение вознаграждается выгодами, какие получаются от обеспеченного существования и каких не имеют свободные работники, которые не знают часто, чем жить, вследствие ли недостатка работы, вследствие ли лени, изгоняемой только добрыми палками. И недаром некоторые полагают, что отмена - в большинстве христианских государств рабства составляет причину того, что так много воров, разбойников и здоровых нищих"*(739).

При таком взгляде на рабство, возражения Пуфендорфа против признания рабов вещами*(740) следует объяснять не гуманностью, а скорее свойственною ему нерешительностью мысли.

Современному индивидуальному обладанию вещами предшествовало коммунистическое в отрицательном значении этого выражения, т. е. такое пользование вещами со стороны всякого овладевшего ими, при котором отсутствует представление о том, чтобы вещи были достоянием кого-либо в отдельности. В таком состоянии ничто не принадлежало одним более, чем другим*(741).

Если Бог создал для человека землю и предоставил в его пользование все, что на ней находится, отсюда нельзя еще выводить, будто право собственности основывается на воле Бога. Тот же Бог, создав животных, дал им пользование на земле всем, что необходимо для их существования, и, однако же, у них нет права собственности*(742). Предоставив в пользование людей вещи, Бог не указал, в каком порядке должно происходить пользование, а между тем в этом-то и есть вся суть права собственности. Этот институт основывается и не на естественном праве, потому что последнее не предуказывает, как нужно распределять блага. "Роль естественного права ограничивается тем, что оно советует установить право собственности, раз этого требует выгода человеческого общения, предоставляя благоразумию людей определить, должны ли они все вещи разделить или же владеть некоторыми сообща"*(743). Таким образом, Пуфендорф приходит к выводу, что право собственности есть человеческое установление, основанное на общем соглашении. Переход от общего пользования к индивидуальному произошел медленно, по началу целесообразности, когда разум указывал, что тот или иной разряд вещей, возбуждающий особенно желания, лучше поделить, чем оставлять в общем обладании, при котором взаимные отношения переходят в открытую борьбу*(744).

Точно также отрицает Пуфендорф характер естественного права и за наследованием по завещанию. Право завещать свое имущество не вытекает вовсе из права собственности, как это думают некоторые. Если за человеком признается право собственности на вещи, то право это не нужно ему, когда он умрет*(745). Но целесообразно предоставить человеку право распорядиться своим имуществом на случай смерти, обеспечивая лиц, наиболее ему близких. Следовательно, завещательное право есть установление положительного законодательства.

Основанием наследования по закону является предположение, что человек, наживший состояние, и сам бы так распорядился, если бы успел это сделать. Естественное право обязывает следовать предполагаемой воле умершего, который, несомненно, желал, чтобы его имущество досталось тому, кого он более всего хотел бы видеть обеспеченным*(746).

По мнению Пуфендорфа, распределяя наследство в соответствии с предполагаемою волею умершего, следует передать его, прежде всего, полностью детям, за их отсутствием - родителям, за отсутствием тех и других, - боковым родственникам без ограничения степеней. Основание к призыву родственников Пуфендорф видит в том, что по обычному порядку нравственная связь покоится на родственной. Это не мешает ему, однако, отнестись отрицательно к незаконным детям на том основании, что произведение их на свет сопровождалось лишь мыслью о наслаждении, а не мыслью о продолжении рода человеческого*(747).