§ 30. Общественный строй и мировоззрение XVIII века

Литература: Посвященная характеристике вопроса литература представляется неисчерпаемой. Поэтому необходимо ограничиться общими и наиболее выдающимися трудами. Сюда следует отнести: Tocqueville, L'ancien regimе et la revolution, 1856 (несколько русских переводов); Taine, Les origines de la France contemporaine, т. I, 1875 (pyc. перев. 1880); P. Janet, Philosophie de la Revolution, 1875; Champion; Esprit de la revolution frangaise, 1884; A. Sore1, L'Europe et la revolution francaise, т. I, 1885 (pyc. перев. 1892); Kapеев, История Западной Европы в новое время, т. III, 1893. По истории литературы: Не11nеr, Geschichte der Literatur im achtzenten Jahrhundert, 3 тома (два русских перевода; Lаnson, Histoire de la litterature frangaise, т. II, pyc. пер. 1898.

I. Новый период философии права открывается в то самое время, когда заканчивается период борьбы за религиозную свободу. Этот период обнимает два столетия, от половины XVII века до половины XIX.

Однако не все страны охватываются одновременно новым течением мысли. Через год после того, как с Вестфальским миром затихла борьба за свободу совести во всей Европе, в Англии борьба за права личности доходит до свержения короля и казни его. Начавшись в половине XVII века на острове, новое направление мысли переходит в следующем столетии во Францию, где приобретает общемировое значение, и откуда, в начале XIX века, распространяется по всему континенту.

Теперь вопрос о свободе ставится так. Существующий общественный и политический строй, как результат случайной комбинации исторических условий, признается неестественным. Проблема мысли состоит в отыскании того естественного порядка, от которого история отклонила человечество и к которому необходимо возвратиться в виде полной неудовлетворительности сложившегося порядка.

Борьба естественности против историчности выразилась в жестокой критике политических и общественных нравов и в выдвигании естественной религии, естественной морали, естественного права, естественного воспитания, естественного хозяйства, естественного искусства.

Высшего пункта достигает период борьбы за политическую свободу в эпоху великой французской революции, когда декларация прав человека и гражданина выразила идеи личной свободы и народовластия. Крайности революционного движения и пробуждение национализма вызвали реакционное направление. С венского конгресса, с торжеством легитимизма, историзм уже выступает против рационалистической естественности. Проблема заключается в отыскании твердых исторических устоев, гарантирующих против произвольных скачков.

Таким образом, период борьбы за политическую свободу распадается на два момента - прогрессивный и реакционный. Настоящая глава имеет своею целью дать общее обозрение лишь первого момента.

II. Если борьба за религиозную свободу перешла в борьбу за свободу политическую, то причиною тому явилось, прежде всего, разочарование в монархизме. В борьбе против католицизма народ возложил свои надежды на абсолютизм, укреплению которого способствовал всеми силами. Но королевская власть, воспользовавшись народными силами в борьбе с соперником, после одержанной победы, вступила с ним в соглашение для подавления прежнего союзника. Монархизм соединился с церковью, заставив ее служить себе нравственным авторитетом, и в то же время оказывая ей помощь своею силою.

Поддержка церкви, в виду ее влияния на народ, имела большую ценность для абсолютизма. Церковь внушала, что повиновение монарху ест дело, угодное Богу, и напротив, сопротивление его неограниченной воле способно вызвать гнев Божий. Во Франции церковь выдвинула такого видного сторонника и теоретика абсолютизма, как епископ моский Боссюэ (1627 - 1704). С целью возвысить авторитет королевской власти божественным сиянием, Боссюэ написал специально сочинение "Политика, основанная на Священном Писании". По мнению епископа, государственная власть организована во Франции как нельзя лучше, потому что она вручена одному человеку и потому что этот человек правит по внушению Бога. Как установленная и поддерживаемая Богом, королевская власть священна. Она имеет характер отеческого попечения над слабым народом, является защитою слабых против сильных угнетателей. Эту задачу короли выполняют самостоятельно, по указанию Бога, а потому короли - сами боги. Народ должен спокойно и терпеливо повиноваться в уверенности, что Бог не допустит короля совершить несправедливость.

Со своей стороны, монархическая власть поддерживала церковь против того духа свободомыслия, который вызван был реформацией. В пределах одного и того же государства не должно быть двух религиозных мнений - un rоu, unе loi, une foi. Уступкою католицизму явилась отмена Нантского эдикта (1685), имевшая такие тяжелые последствия для Франции. В течение XVIII века гугеноты подвергались тюремному заключению, у них отнимали детей, их пасторов вешали, в селения, придерживавшиеся упорно протестантизма, посылались на экзекуции драгуны, чинившие ужасающие насилия. В 1780 году духовенство заявило, что "алтарь и трон подверглись бы одинаковой опасности, если бы ереси дано было разорвать цепи". По эдикту 1757 года авторы книг, затрагивающих религию и королевскую власть, подвергались смертной казни. Только практика ослабляла силу этой грозной буквы закона. В этой нетерпимости, опиравшейся на поддержку светской власти, протестантизм мало уступал католицизму.

Но всем стало ясно, что если прежде врагом свободы совести было духовенство, то теперь таким врагом оказались представители государственной власти, притом не по убеждению, а из-за интереса.

III. Борьба, предпринятая в предшествующий период, пошла всецело на пользу монархизму, и свобода оказалась еще более угнетенной. Благодаря союзу государства с церковью не осталось и тени той личной свободы, какую давал в средние века антогонизм между светскою и духовною властями.

Однако усмиренный и временно притихший народ возобновил борьбу, направив ее теперь уже против абсолютизма. Этому благоприятствовали два обстоятельства: нравственный упадок монархической власти и нравственный подъем общественного мнения.

Уничтожая феодальный произвол в интересах общего блага, королевская власть уничтожала все элементы свободы. В сфере управления все сосредоточилось в руках центральных и местных органов правительства. В силу необходимости, с усложнением задач управления, самодержавие заменяется бюрократизмом. Король все более отдаляется от народа и между ними вырастает стена чиновничества, сила которого заключается в том, чтобы не допускать непосредственных сношений между королем и народом. Не монархизм, а бюрократизм должен был всюду в Европе в XVII веке уничтожить сословное представительство. Умолк народный голос - и законность не наступила. Возвышая королевскую власть, народ надеялся на подчинение феодалов закону. Но период благодетельного абсолютизма был непродолжителен и с течением времени феодальный произвол сменился произволом бюрократическим. "Общие суды, по словам одного видного чиновника XVIII века, подчинены неподвижным правилам, обязывающим их подавлять действия, противные закону, тогда как администрация всегда может нарушить закон ввиду полезной цели"*(778). Скрывая истину от короля и народа, усердно поддерживая друг друга, слуги королевские подрывали доверие к неподкупности закона и расшатывали авторитет монархической власти.

Такое изменение бюрократических задач, вызванное полною бесконтрольностью действий, привело к перерождению бюрократической среды, к понижению ее личного состава. Прошло время, когда управление находилось в руках таких людей, как Сюлли или Кольбер, когда во главе войск стояли Тюренн или Кондэ. Теперь их заменили различные салонные бездарности, не обладавшие ни знанием, ни творчеством, а главное верою в свое дело. Все талантливое, самостоятельное, деятельное, честное сторонилось бюрократизма, который вынужден был питаться худшими соками. И это обстоятельство, понижая цену деятельности администрации, отняло у бюрократии доверие населения. Так как бюрократия составляла неразрывное целое с абсолютизмом, то последний все более терял моральную почву. Между правительством и обществом обнаружился полный разлад.

А в то же время общество, утрачивая веру в правительство, начинало возлагать надежды на самого себя и сознавать свою силу. Если в XVII веке общественное мнение делалось при дворе, то в XVIII уже двор принужден был прислушиваться к общественному мнению, создаваемому главным образом литературою. "Большинство иностранцев, говорил Неккер в 1784 году, едва может составить себе представление о том влиянии, каким общественное мнение пользуется ныне во Франции; им трудно понять, что это за невидимая сила, властвующая даже в королевском дворце". Короли стараются заручиться благосклонностью таких выдающихся деятелей, которые давали направление и тон обществу. Салоны отбивают у двора лучшие силы интеллигенции, заставляя его замкнуться в сферу придворной жизни. А между тем мысль переходит все в большее движение, захватывая все большие слои общества.

В половине XVIII века абсолютизм делает последнее напряжение и пытается захватить в свои руки общественное движение. Выступая под знаменем просвещения, абсолютизм стремится выдвинуть свое служение общественному благу и свою готовность внести реформы в застарелый политический строй. Фридрих II, этот король - философ, утверждал, что "монарх должен быть первым слугою государства". "Я думаю, писал Иосиф II, этот революционер на троне, что всякий государь, даже наследственный, не что иное, как делегат народа, для которого он создан". По мнению Леопольда II, "государь должен отражать общественное мнение своими реформами и направлять его". "Народ не создан для государя, но государь для народа" - говорится в наказе Екатерины II. Где молчали государи, представителями просвещенного абсолютизма выступали министры: Помбаль (Португалия), Аранда (Испания), Струэнзе (Дания), Тануччи (Неаполь). Стремясь приспособиться к новому настроению, абсолютизм решается отречься от своего союзника, церкви, что особенно выражается в изгнании отовсюду иезуитов, и сократить или ограничить аристократические привилегии.

Но было уже поздно. С одной стороны, общество почувствовало уже свою силу. С другой, абсолютизм, решившись идти по новому направлению, не мог отказаться от старых бюрократических приемов -"все для народа, ничего при участии народа". "Неужели, г. философ, покровитель нравственности и добродетели, вы не знаете, что хороший гражданин должен уважать ту форму правления, под какою живет? Или вам неизвестно, что частному лицу не подобает дерзать против власти? Разве могут судить тех, кому дано править миром, неизвестные люди, стоящие далеко от тех, видящие лишь последствия событий, но не знающие причин их, наблюдающие действия, но не понимающие их мотивов, почерпающие свои политические сведения из газет?" Это говорит прусский король, объявивший себя первым слугою государства.

Придворная среда, более чем когда-либо оторванная от общества, не понимающая его запросов, неспособная оценить его силы, тормозила даже эти начинания власти. Полная неудача реформаторских попыток Тюрго (1774 - 1776), встретившего самую сильную оппозицию около трона, который он пытался спасти, обнаружила еще с большею очевидностью, что главный враг общества - абсолютизм.

IV. Борьба за политическую свободу против абсолютизма нашла сильное обоснование в изменении экономических отношений, ясно обнаружившемся в XVIII веке.

Лишив дворянство политического значения, королевская власть сохранила за этим сословием социальные преимущества. Характеристическая черта старого дореволюционного порядка - это соединение политического абсолютизма с социальным феодализмом. Как церковь была духовным союзником абсолютизма, так привилегированные классы стояли за него по связи имущественных интересов. Абсолютизм опирался на крупное землевладение.

Таким образом, абсолютизм соответствовал интересам сравнительно небольшой общественной группы, а именно высшему духовенству, придворной знати и чиновничеству. Занимая наиболее доходные места, владея чуть не половиною поземельной собственности, дворянство в то же время было свободно от большей части налогов. Эти привилегированные классы вырывали у правительства крупные оклады жалования, пенсии, подачки, концессии, подряды и поставки, несмотря на то, что средства государства с каждым годом падали. Сознавая, что эти материальные выгоды связаны с абсолютизмом, группа привилегированных лиц крепко держалась за старину и разрушала всякую попытку реформ. Правда, эта группа была незначительна в количественном отношении, но она обладала большою силою, потому что она сосредоточивала в своих руках нити правления и прикрывала свои интересы традиционным именем короля.

Против этой группы стояло огромное большинство, чьи интересы не согласовались с абсолютизмом. Сначала капиталисты, в качестве откупщиков и казенных поставщиков, находили его выгодным для себя, но с задолженностью государства, угрожавшего вверенным ему суммам, режим, скрывавший истинное положение дел, оказался в противоречии с интересами крупных кредиторов. Промышленность, ставшая на капиталистическую почву, нуждалась в отмене остатков цехового строя, в свободе передвижения рабочих сил, задерживаемых устарелою системою полицейского надзора. Она не могла мириться с тою опекою, которая обязывала пользоваться определенными способами производства и выделывать определенного рода товары; которая воспрещала разводить известные растения на землях, признаваемых правительством к тому непригодными; которая предписывала выкапывать виноградные лозы, посаженные, по его мнению, на дурной почве. Торговля требовала уничтожения многочисленных внутренних таможен, стеснявших передвижения товара. Крестьяне, придавленные массою повинностей феодального характера, вроде обязанности молоть зерно на помещичьей мельнице, печь свой хлеб в печи помещика, давить виноград на его прессе, лишены были, при судебно-административной организации того времени, правосудья и личной неприкосновенности. Впрочем, при старом режиме не существовало вообще личной неприкосновенности и каждый, непричастный к придворным сферам, мог быть подвергнуть личному задержанию (lettres de cacliet.)

Монархическая власть находилась в трудном положении. Король, как первый дворянин, должен был стоять на страже интересов дворянства, а между тем обстоятельства вынуждали его содействовать развитию промышленности и торговли, потому что только таким путем обеспечивалась роскошь правящих классов и охраняющая ее военная сила. Но, способствуя росту третьего сословия, королевская власть ослабляла экономическое, а вместе с тем подтачивала и социальное значение привилегированных сословий.

По мере материального роста третьего сословия возвышалась и его умственная сила. Этот класс, в своих интересах, выдвинул значительное число инженеров, техников, юристов, врачей, как необходимую принадлежность развитой промышленности, усложненных торговых отношений, скученного городского населения. Их подготовка вызвала потребность в учителях и профессорах, а умственная атмосфера создала класс литераторов, передовых бойцов за интересы своего сословия.

Наличность интеллектуальных сил привела к перемещению центра нравственного сознания в обществе от двора к буржуазии. Последняя импонировала народу своим богатством и своею образованностью, а также сравнительною умеренностью своей частной жизни. Вся общественная сила сосредоточилась в буржуазии, а между тем государственною силою располагала аристократия. Обнаружилось резкое противоречие между реальным составом общества и юридическою формою государственного строя. Двор стал представлять собою остров, со всех сторон подмываемый и заливаемый волнами. К счастью его обитателей - они не понимали своего положения.

Очевидно, что привести социальное значение классов в реальное соотношение с политическою ролью их, возможно, было только ниспровержением абсолютизма и воссозданием на его месте государственного строя, обеспечивающего свободу, как необходимое условие дальнейшего проявления пробившихся классов.

V. К указанным внутренним причинам искания новых политических форм присоединяется и внешняя причина - английское влияние.

В конце ХУII столетия в Англии окончательно утвердился конституционализм. Одновременно в Англии философский дух делает быстрые шаги. Если в век Людовика Х?V англичане ездили учиться в Париж, то при преемнике его замечается обратное течение: французы посещают остров, чтобы набраться свободного духа. "В течение двух поколений, от смерти Людовика XIV до начала революции, едва ли был хотя один замечательный француз, который не посетил бы Англии или не изучил бы английского языка; а некоторые из них сделали то и другое"*(779).

Англию открыл Вольтер. Вынужденная поездка на остров дала этому свободолюбивому уму богатый материал для размышления. Его поразила та свобода совести, какою пользовались все англичане, тою свободою печати, какая предоставлена была писателям, тою свободою слова, с которою критиковалось управление. Его взволновало глубокое уважение, проявляемое англичанами к своим выдающимся деятелям, свидетелем чего он был на похоронах Ньютона. Его удивило, что в Англии налоги уплачивают и дворяне и духовные. Впечатление, полученное Вольтером, выразилось в его "Английских письмах" 1734, заставивших всех французов заинтересоваться нравами соседней страны, столь непохожими на их собственные. Впечатление Англии на Вольтера было так сильно, что "нет ни одного сочинения Вольтера, которое не носило бы на себе следов его пребывания в Англии"*(780).

Странным образом Вольтер, восхищаясь теми свободами, которыми была обставлена жизнь англичан, не заметил основной свободы, политической, которая являлась гарантиею всех иных. Вольтер не обратил никакого внимания на государственное устройство Англии. Он совершенно не заинтересовался английским парламентом. Этот пробел восполнил Монтескье, который дал своим соотечественникам изображение английского конституционного строя, столь не похожего на французский абсолютизм. Изложение было противопоставлением, бросавшим в глаза все преимущества Англии.

Под влиянием этих двух крупных мыслителей, во Франции развилась англомания, выражавшаяся как в мелочах, так и в крупном. Во Франции получил огромное распространение английский язык, знакомство с английскою литературою, в оригинале или переводе, стало обязательным для образованного человека; сады стали принимать вид парков; развился интерес к скачкам, появился обычай чаепития; английские сукна и ситцы стали вытеснять отечественное производство. Англию нужно было знать и любить. Салон мадам дю Деффан "посещали толпы знатных сеньоров и все знаменитые иностранцы; но, чтобы быть принятым у нее, надо было быть передовым человеком, ненавидеть деспотизм, обожать Англию и свободу"*(781).

Знакомство с Англией привело к сравнению двух общественных порядков, из которых один основывался на подавлении свободы, а другой - на ее признании. Реальное существование могущественного государства, со свободным политическим строем, убеждало с очевидностью, что требования свободы, предъявляемые во Франции разумом и сердцем, не были пустою мечтою. Между мыслящими и правящими классами образовался разрыв. Ссылка со стороны последних на самобытные исторические основы вызывала лишь ненависть к истории и стремление отрешиться от ее зависимости.

VI. Поставленная ХVIII веком проблема нашла себе выражение во всех областях, где находила себе применение человеческая мысль. Прежде всего, она должна была найти себе выражение в общей литературе.

Литература ХVIII века не имеет национального характера. Она вполне космополитична. Это не литература французская или немецкая, - это литература общечеловеческая. Для нее имеет значение все то, что объединяет людей, а не разъединяет их. "В настоящее время, писал Руссо, нет ни французов, ни немцев, ни иностранцев, ни даже англичан, есть только европейцы". Шиллер призывал людей подумать не о том, как бы стать нацией, а как бы стать людьми. Литература эта имеет чисто светский характер. Вопросы, ее интересующие, - не личная психология, не человек в отдельности, а общество и человек, как член общества. Направление ее чисто оппозиционное: она отвергает все, что сделало общество таким, каким оно есть, и настаивает на переустройстве общества согласно требованиям разума и природы. Простая ирония, глухое недовольство постепенно переходят в чисто боевое настроение.

Оппозиционный характер литературы выражается в походе против католицизма или, лучше сказать, его остатков, нашедших себе приют под сильною рукою абсолютизма и оттуда угрожавших свободе совести, мысли и слова. Ярким представителем литературы, воинствующей против церкви, является Вольтер, этот литературный гигант, покрывающий своею личностью все движение ХVIII века. Вынужденный побывать в Англии, Вольтер с его острым умом поразился контрастом между свободой личности, признанною в то время на острове, и попиранием ее на континенте. Это он мог объяснить только вредным воздействием церкви католической на государство. Появившиеся в 1734 году "Английские письма" имели своею целью сделать наглядным для каждого различие между этими двумя состояниями. С этого времени борьба с церковью стала основною задачею Вольтера, поставившего своим девизом ecraser Tinfame, т. е. освободить правительство и общество от вредного влияния церкви. В трагедии "Заира" Вольтер ставит магометанство выше католичества; в "Магомете" он проводит идею, что положительные религии обязаны своим происхождением корыстному расчету и поддерживаются обманом легковерных.

Скоро, однако, выяснилось, что высоким именем церкви прикрывались интересы привилегированных классов. Тогда открылся поход против самой привилегированности. В нем принимал участие и Вольтер. Но высшей точки это движение достигло при постановке на сцене комедии Бомарше "Свадьба Фигаро", где дворянству бросается упрек, что, чуждое всякой трудовой деятельности, "оно дает себе лишь труд родиться", где "тайна придворного успеха объясняется всего тремя словами: "давать, брать и требовать", где негодуют на законодательство "снисходительное к сильным ж суровое к слабым".

Но церковь и привилегии поддерживались абсолютизмом и логически борьба против первых двух должна была превратиться в поход против последнего. В этом отношении обнаруживается резкий перелом около 1750 года. До этого времени, в первую половину ХVIII века, господствует вера в просвещенный абсолютизм. Требовалось изменить лишь государственное управление при сохранении монархического строя. На этой точке зрения стоял Вольтер. Его политический идеал, - это монархизм, умеряемый терпимостью и просвещением. Дело не в том, чтобы произвести переворот в государственном устройстве, а в том, чтобы "достичь переворота в умах тех, кто призван к управлению". К народу Вольтер относился недоверчиво: "народ всегда несдержан и груб, - это быки, которым нужны ярмо, погонщик и корм".

Но с половины ХVII? столетия в литературе замечается иное направление. С этого момента речь идет уже о перемене не управления, а устройства. Отрицается самый абсолютизм, как форма государственного строя к на его место выдвигается идея конституционной монархии (Монтескье), а позднее и демократической республики (Ж. - Ж. Руссо).

Сила церкви, привилегий и абсолютизма основывается на предрассудках, на исторически усвоенных взглядах, без всякой критической их поверки. Отсюда литературный призыв к борьбе против традиций. Все, хотя бы и признаваемое священным, подлежит критике разума и только после этого может быть принимаемо. Уже Монтескье в своих "Персидских письмах" вызвал критический взгляд на социальные отношения обозрением их со стороны непривычного к ним, постороннего европейскому обществу, перса. Но главным образом эта разрушительная работа выпала на грандиозное литературное предприятие, известное под именем "Энциклопедии" (1751 - 1780). Вокруг Дидро собралась значительная группа образованных и прогрессивных лиц, не исключая и видных философов. Самый состав сотрудников придал работе внушительное значение. "И офицеры сухопутной армии, и моряки, и судьи, и медики, изучившие природу человека, и литераторы, направление которых было облагорожено знанием, и геометры и физики, - все соединились для дела столь же полезного, сколько трудного, без личного интереса и даже не из-за известности, так как многие из них скрывали свое имя".

Энциклопедия коснулась общественной жизни со всех ее сторон, подвергла критике все сложившееся долгим временем мировоззрение. Энциклопедия ХVIII века это "гигантская осадная машина". "Но глиняное здание, говорит Дидро, должно быть разрушено и ни к чему негодная масса мусора должна быть рассеяна по ветру в таких статьях, в которых противоречащие тем предрассудкам истины имеют в основе солидные начала. Такой способ выводит людей из заблуждения и быстро действует на умы хорошего закала, а на все другие умы он действует без всяких вредных последствий, незаметно и без шума".

Критика сложившегося к XVIII столетию мировоззрения и строя должна была отнестись отрицательно к средним векам, в которых брали начало источники современности. Литература этого периода, пренебрегавшая средневековьем, преклонялась перед классическою эпохою, с которою у XVIII века не было, по мнению людей того времени, преемственной связи. Это была вообще эпоха, совершенно чуждая исторической точке зрения.

При таком взгляде нетрудно было прийти к признанию всего исторического прошлого простою извращенностью естественных свойств человека и условий жизни. Изучение природы в это время сделало огромные успехи. Некоторые естествоиспытатели, вроде Бюффона, обладая литературным талантом, умели внушить обществу интерес и любовь к природе. Недовольство развращенностью и извращенностью культурной жизни побуждало путешественников смотреть пристрастными глазами на нравы первобытных народов. Литераторы же, как, напр., Дидро в своих "Комментариях к путешествию Бугэнвиля", еще более усиливали эти черты и рисовали чистоту и простоту отношений среди детей природы. В поэзии это увлечение представлено знаменитым романом Бернардэн де Сен - Пьера "Поль и Виргиния".

На этой почве создалось замечательное по своей оригинальности учение Руссо, противопоставившего искусственному естественное. Вся культура есть только уклонение от естественной простоты. Науки и искусства только способствуют культурной извращенности, а потому они приносят более вреда, чем пользы. Призыв отрешиться от всего навеянного культурою и примениться к естественной простоте, - таков новый литературный лозунг.

Но не прав был Вольтер, усмотревший в этом учении реакционные черты. Вольтер, как и многие современники, понял Руссо в том смысле, что культура вообще вредна, что чем далее назад от нее, тем лучше - "ознакомившись с Вашим сочинением, мне захотелось стать на четвереньки". Руссо указывал, что общественные условия, благодаря историческим традициям, не соответствуют требованиям разума, и что рожденные в этой обстановке науки н искусства только усиливают неравенство между людьми, которое составляет главное противоречие разуму. Его идеал - снять все искусственное с естественного ради лучшего будущего, когда науки и искусства окажутся в состоянии приносить пользу всем.

Руссо влечет не назад, а вперед - иначе было бы необъяснимо его влияние. Вообще ХVIII веку была присуща вера в будущее, в прогресс человечества, который нашел себе видного теоретика в лице Кондорсэ. Скрываясь от гонений конвента, близкий к смерти, этот историк - философ набрасывает в "Опыте исторического начертания прогресса человеческого духа", 1794, ход развития человеческого духа на пути к общему миру и счастию.

VII. В тесной связи с литературою ХVII? века находится философия этого времени. Можно сказать, что почти вся французская литература проникнута философским содержанием, и что вся французская философия вылилась в образцовую литературную форму.

Наука и философия рассматриваются и разрабатываются в дореволюционную эпоху, как орудия агитации. Этим объясняется, что они дали так мало оригинального: наука обещает богатые результаты лишь тогда, когда к ней подходят с чистою любознательностью, свободною от непосредственных практических соображений.

Интерес к естественным наукам внушен был французам из Англии. Благодаря пропаганде Волътера, выразившейся в его "Началах философии Ньютона", ньютоновская натурфилософия стала вытеснять декартовскую точку зрения. Занятие естествознанием, как преддверие к правильному миросозерцанию, стало необходимым для каждого. Вольтер устроил у себя в Сирэ лабораторию, в которой можно было найти все лучшие физические и химические приборы; он сам делает опыты над животными, над отражением света в пустоте; представляет в академию доклады о свойствах и распространении теплоты или об измерении двигательной силы. Монтескье изучает действие теплоты на живые ткани, печатает свои наблюдения над растениями, представляет академии доклады о механизме эхо и о функциях почек. Руссо ходит на лекции по химии, составляет гербарии.

Это влечение к естествознанию обусловливается в значительной степени тем, что изучение природы открывало взгляд на происхождение мира, далеко не сходный с учением церкви. Это обстоятельство вскрывало ошибку церкви, а затем давало основание допустить вообще ошибочность ее учения.

Вместе с механической натурфилософиею перешел из Англии во Францию материализм, в разработке Гоббса, Гарвея. Во Франции самыми видными представителями его были Ламетри, автор сочинения "Человек - машина", 1748. Гольбах, издавший "Систему природы" в 1770, Кабанис, написавший "Об отношении физического и морального в человеке", 1799, наконец Дидро (1712 - 1784) во многих своих работах. Не только животное автомат, как полагал Декарт, - человек такой же автомат и различие только в устройстве машин. Нет различия между духом и телом, потому что не существует никакой духовной субстанции. Имеется только материя, а то, что называется духом, - это та же материя: мышление - функция мозга, воля - деятельность двигательных нервов. Материалистическая философия является орудием против церкви. Если дух есть только видоизменение материи, то вместе с телом погибает весь человек - отсюда отрицание бессмертия души.

Под влиянием Локка во Франции укрепился сенсуализм, нашедший себе здесь представителя в самом глубоком философе этого временя, Кондильяке. Начав с популяризации английского мыслителя, Кондильяк дал в "Трактате о чувствованиях", 1754, одно из наиболее обоснованных учений сенсуализма. Все наше знание основывается на опытных восприятиях, при чем, уклоняясь от Локка, Кондильяк признает лишь один источник опыта, так как внутреннее восприятие, по его мнению, есть лишь преобразованный род внешнего. Сенсуализм, как и материализм, является орудием борьбы против церкви. Если познание человека обусловлено его опытом, то человек ничего не может знать о Боге, познание Которого доступно лишь мимо опыта. "Вера в сверхчувственное есть корень всякого морального и социального зла", заявляет другой сенсуалист, барон Гольбах.

Увлечение природою и естественными науками с одной стороны, боевое направление мысли с другой, не могли не отразиться на этике. Традиционной христианской морали необходимо было противопоставить мораль, основанную на природе. Источника нравственности следует искать не в религии, а в природе человека.

В этом воззрении на нравственность обнаруживаются два момента. В первый момент нравственность состоит в поведении, основанном на не затуманенном культурою мотиве, т. е. на эгоизме. Этот взгляд, укрепившийся в Англии благодаря Гоббсу, Локку, Мандевиллю, Болинброку, нашел немало последователей среди французов в XVIII столетии. Наиболее видным представителем этого направления является Гельвеций, автор сочинения "О духе", 1758. Эгоизм, т. е. искание удовольствий и избегание страданий, лежит в существе природы человеческой. Он есть источник всех наших стремлений. Все поведение человека представляет явные и скрытые выражения эгоизма. Нравственность заключается в приспособлении поведения к общей пользе, в сознании неразрывности собственной выгоды с выгодою всех. Задача воспитания и учреждений заключается в направлении эгоизма на общеполезную деятельность.

Иначе отразилось увлечение природою на этическом учении Руссо. Если принять в соображение, что этот философ на первом плане ставит не разум, а чувство, то понятно будет, что в нравственности он видит поведение, основанное на не извращенном культурою чувстве. Все хорошо, что первоначально и естественно, все извращается с ходом человеческой культуры.

VIII. Противоположение естественного историческому проявилось и в стремлении противопоставить положительной религии естественную.

Это воззрение, берущее свое начало из Англии в том виде, какой придали деизму Толанд, Коллинс, Тиндаль, видит сущность естественной религии в двух положениях: вера в Бога, любовь к ближним. Такая религия получает откровение в разуме человека. По сравнению с естественною религиею, все остальное только историческое наслоение, а потому есть лишняя и вредная прибавка и составляет дело дальновидных правителей и хитрых жрецов. Как истина одна, так одна и религия. Если содержание положительной религии беднее, чем естественной, она несовершенна; если же она содержит больше, она, как навязываемая, давит совесть человека.

Самым видным представителем деизма во Франции в XVIII веке выступает Вольтер. Свободомыслие его, получившее название вольтерианства, состояло в стремлении разрушить католицизм, как положительную религию, для того, чтобы поставить на его место естественную религию. Вольтера глубоко возмущает то, что католицизм стал орудием порабощения мысли, что совершенно противно идеальной религии. Однако, сам Вольтер не чужд был той точке зрения, которую оспаривал. "Настоящая главная причина, почему вера в Бога необходима, заключается в том, по моему мнению, что для общественного блага необходим Бог карающий и вознаграждающий". "Неразумно верить в Бога, который странствует, говорит, делается человеком, умирает, как человек, на кресте, но в высшей степени разумно верить в Бога, который наказывает и награждает". Таким образом, Вольтер близок к тому, чтобы сделать религию средством общественного воздействия, как сделали те, против кого он боролся. Известно его знаменитое выражение: "если бы Бога не было, его следовало бы изобрести".

В лице других деятелей французского просвещения XVIII века английский деизм переходил постепенно в атеизм (Ламетри, Дидро, Гольбах). Борьба против католицизма перешла в критику христианства, опровержение христианства довело до отрицания Божества. Борьба за свободу религиозной совести превратилась, по противоположению, в религиозное неверие.

В основе этого движения все же лежат социальные мотивы. Религию просвещение задело потому, что за священными интересами религии укрывались низменные расчеты духовенства. Духовенство во Франции перед революциею сосредоточило в своих руках колоссальное богатство, в виде земель и капиталов. Деизм и атеизм в XVIII веке носили чисто социальный характер. "Социальный атеизм - это тот атеизм, который опровергает и отвергает Бога, признаваемого в существующем обществе, в государстве и церкви, в семье и школе"*(782).

В XVIII веке философия уже не отстаивает свою самостоятельность против теологии, как это было в предшествующем периоде, не удовлетворяется даже равноправием, - она стремится совершенно вытеснить свою старинную соперницу. "Французские просветители и свободные мыслители, принявшие почетное имя философов, взялись за дело в самом смелом смысле. Они вовсе не желали оставаться угнетенными и преследуемыми еретиками, которых на хороший случай только терпят или оставляют без внимания; эта eglise philosophique также хотела быть церковию воинствующей и завоевывающей. Теперь предстояла решительная борьба на жизнь и на смерть. Философия просвещения с одной стороны стремилась сделаться всемирною религией, чем именно хвалился католицизм"*(783). Разум, это орудие долгой и упорной борьбы, сделать божеством, культ божества заменить культом разума, - вот идея, которая и осуществилась в дни великой французской революции.

IX. Тяготение к природе не могло не отразиться и на педагогике. Здесь тенденция времени должна была выразиться в том, чтобы воспитание человека поставить как можно ближе к требованиям природы и устранить влияние искусственных, извращающих предрассудков.

Воззрения ХV?II века на дело воспитания нашли себе блестящего выразителя в лице Руссо, который в "Эмиле", книге, представляющей нечто среднее между романом и научным трактатом, указал новые педагогические пути. Но и здесь сказалось английское влияние. Руссо находился под сильным влиянием "Мыслей о воспитании" Джона Локка.

Английский философ, представитель индивидуализма, настаивал на том, что воспитание не может быть шаблонным, что оно должно сообразоваться с индивидуальными особенностями каждого ребенка, которые необходимо определить, чтобы дать им развитие. Локк вооружается против чрезмерной искусственности в воспитании. Лучше простая, грубая, предоставленная себе самой, нежели до приторности выдрессированная натура. Локк придает огромное значение физическому воспитанию, так как только здоровое состояние тела обеспечивает здравый дух. Нравственное воспитание должно основываться не на безусловных приказах, а на обращенных к разуму мотивах. Сочинение Локка представляет протест против господствовавшего воззрения, будто задача воспитания состоит в пассивном усвоении понятий среды, а не в развитии самостоятельных критических способностей.

По тому же пути пошел Руссо. Ненавидя всей душой культуру, которая привела к неравенству людей и в которой все клонится к усилению этого неравенства, Руссо особенно должен был протестовать против педагогического взгляда, будто все дело воспитания состоит в том, чтобы набить ребенка, как мешок, ходячими понятиями, правилами, предрассудками.

Его исходный пункт тот, что человек хорош по природе и что он портится под влиянием культуры. Значит, вся задача педагогики состоит в предохранении ребенка от культурного влияния, в отстранении от него исторического слоя предрассудков, в развитии в нем естественности. Чтобы устранить все, что извращает, ребенка необходимо воспитывать не в городе, а в деревне, в соприкосновении с природою. Здесь ребенок должен укрепить свое тело и дать естественное развитие своим способностям и чувствам. В раннем возрасте воспитание чисто отрицательное. Ребенок должен читать как можно меньше, чтобы не приучаться жить чужою мыслью, в деле чувства ребенок обязан прислушиваться не к наставлениям, а к голосу натуры. Религиозные истины не доступны детскому уму, а потому человек должен быть чужд религии до зрелого возраста.

Воспитывать должны не наставники, которые могут только испортить природные данные, воспитывать должны сами условия, которые, по Руссо, могут быть созданы и искусственно. В этом стремлении создать миросозерцание исключительно под действием восприятий сказывается сенсуализм Локка и Кондильяка. Руководствуясь естественным чувством самосохранения, ребенок сам сделает выводы о должном поведении.

Надо заметить, что педагогические воззрения Руссо относятся всецело к мужчинам. К женщинам он относится совершенно иначе. Воспитание женщин должно быть направлено к тому, чтобы они нравились мужчинам, были им полезны, внушали к себе любовь и привязанность, утешали их в огорчениях, услаждали их жизнь. Девочка должна исповедывать религию матери, чтобы в качестве жены следовать вере мужа. Потому их религиозное воспитание должно основываться на авторитете, а не на разуме. Такое различие взглядов на мужчин и женщин в человеке, стремившемся освободиться от всяких исторических предрассудков, доказывает, что женский вопрос еще не созрел во время Руссо.

"Эмиль" оказал огромное влияние не только на французское общество, но и на все европейское. В революционную эпоху женщины мечтали о сыновьях, подобных Эмилю. Гете назвал эту книгу евангелием природы в деле воспитания. В Германии, под влиянием Руссо, выдвинулся целый ряд видных деятелей и писателей в области педагогики, как Базедов (1723 - 1790), Лафатер (1741 - 1801), Пестолоцци (1746 - 1827).

X. То же искание естественного, взамен исторической искусственности, обнаруживается в экономической науке XVIII столетия. Крайности меркантильной политики, стеснявшей развитую промышленность, не давшей ей развернуться во всю ширь собственными средствами без направления и надзора со стороны власти, не могли не обратить на себя внимания экономистов. Чувствовалось, что если бы устрании искусственное и большею частью неудачное вмешательство государства в экономические отношения, если предоставить все действию естественных сил, - народное хозяйство только выиграет.

Еще в то время, когда во Франции процветал меркантилизм, в Англии Додлей Норт, в "Рассуждении о торговле", 1691, высказал следующее: "Ни один народ не разбогател через государственные мероприятия, но только мирный труд людей и свобода создали торговлю и богатство". Эта идея в половине XVIII века подверглась разработке в учении физиократов и Адама Смита.

Во главе физиократов стоит Кенэ (1695 - 1741) и Гурнэ (1712 - 1759), около которых сгруппировалась довольно значительная группа единомышленников. На их учении отразилось господствовавшее в их время преклонение перед природою. Народное богатство, по их мнению, создается только сырыми продуктами, даваемыми природою. Только эти продукты увеличивают число благ, и только труд, обращенный на добывание, может считаться производительным. Все иные виды труда, - фабричный, торговый, - при всей их полезности, совершенно бесплодны. С этой точки зрения все внимание физиократов должно было быть обращено на земледелие, которое они выдвигали за счет других видов промышленности. Но такая односторонность являлась лишь реакцией против меркантильной политики, выдвигавшей торговлю за счет земледелия. Физиократы считали величайшим заблуждением, что ради торговли ломался естественный порядок, лежащий в основе экономических отношений. Этот порядок может быть раскрыт, если устранить искусственное вмешательство правительства в эту область и предоставить ее самой себе. Laissez faire, laissez passer - так формулировал эту мысль Гурнэ.

Попытка практического осуществления физиократических идей была сделана реформами Тюрго, видного представителя той же школы (1774 - 1776). Но взрыв негодования со стороны привилегированных классов сокрушил и министра и его реформы.

Как ни отлично учение Адама Смита (1723 - 1790) от учения физиократов, особенно в вопросе об источнике народного богатства, которым он признает не только природу, но и труд, однако, у них, несомненно, есть общее - это критика правительственной опеки и искание естественного порядка. По своим источникам и по своему влиянию сочинение Адама Смита "Исследование о природе и причинах богатства народов", 1776, является произведением не английским, а общеевропейским.

Основной вопрос, который встал перед Ад. Смитом: какой вид примет народное хозяйство, если устранить совершенно вмешательство правительства в экономическую жизнь и предоставить частные хозяйства самим себе? Для разрешения этого вопроса необходимо обратиться к выяснению, каким мотивом руководствуется человек в состоянии естественной свободы. Под влиянием Гельвеция, в отступление от первоначальных своих этических воззрений*(784), Ад. Смит отвечает, что мотивом деятельности человека служит эгоизм. В экономической сфере человек будет постоянно руководиться личным хозяйственным расчетом, который заставит его избрать всегда самый выгодный путь. Очевидно, что выгода каждого частного хозяйства состоит в производстве возможно большего количества продуктов по возможно меньшей цене. Отсюда вытекает совпадение интересов индивидуальных и общественных. "Каждый человек старается всеми силами сделать самое выгодное употребление из своего капитала; правда, что он имеет в виду свой собственный интерес, а вовсе не общественную пользу, но забота о личной выгоде естественно и необходимо побуждает его избрать именно тот путь, который оказывается самым выгодным для общества". "Преследуя свою собственную выгоду, он часто работает на общую пользу более действительным образом, чем если бы задался такою целью"*(785).

Этот естественный порядок хозяйственных отношений представлен Смитом совершенно абстрактно, согласно духу времени, на чисто рационалистических началах. Смит не принимает в соображение действия исторических причин, влияния исторических условий на психику человека, и различия в экономическом строении на разных ступенях общественного развития.

Раскрытый абстрактно, естественно-хозяйственный порядок является в представлении Ад. Смита в то же время и идеальным, осуществление которого освободит от зла, причиненного историческими заблуждениями.

XI. В философии права ХVIII века мы видим все те же тенденции, те же черты, как и в других областях проявления общественной мысли. И она была проникнута освободительным движением, протестом против исторического права в пользу естественного. Ее стремлением было заменить сложные старинные обычаи средних веков простыми правилами, почерпнутыми из разума. "Изменились все нравы, говорит Вольтер, почему не изменить все нелепости, доставшиеся от готов и вандалов? Если держаться уважения к старине, не надо было разрушать их хижины, с целью построить на месте удобные дома.

Век, занятый отысканием естественного порядка, полон веры в законодателя, в его призвание, в его могущество. Уяснив себе естественный порядок, законодатель устранит все исторические наслоения и создаст такие условия жизни, которые будут отвечать требованиям разума и справедливости. Все в его власти. Ему надо только понять и захотеть. Таким благодетельным законодателем представляют себе сначала просвещенного монарха, потом сам народ.

Под естественным правом понимают или личные права, совершенно игнорируемые бюрократическим управлением, или право участия в управлении, как гарантия личных прав. Переход от прав личности к государственному переустройству подсказывался самыми событиями. В противоположность историческому праву, познаваемому из юридических памятников, естественное право постигается чисто рационалистически, из разума. Эта методологическая противоположность сказалась в различии тенденций с одной стороны лиц причастных к общей философии и настаивавших на подсказываемых разумом реформах, и с другой стороны юристов, воспитанных на кутюмах, актах, и крепко отстаивавших старину. Юристы XVIII столетия остаются не захваченными общим движением. Это можно видеть на упорной оппозиции, оказанной судебными парламентами реформам Тюрго, это можно видеть на примере одного из самых солидных юристов эпохи, Потье, который держался в стороне от общего движения, зарытый в дигесты и сборники кутюмов, в полном неведении великого имени Вольтера*(786). Это можно видеть из того, что в то время, как весь образованный мир пришел в восхищение от сочинения Беккарии "О преступлениях и наказаниях", только ничтожный италианский монах, Факинеи, да видные французские юристы, Жус и Мюар, выступили против общего увлечения книгою, видя в ней опасную проповедь, способную вести к ниспровержению правового порядка, исторически утвердившегося в культурных странах.

Естественное право в представлении ХVIII века - это то, которым некогда пользовались люди и к чему надо возвратиться. Это - и историческая действительность и идеал. Его основные начала были формулированы как свобода, равенство и братство. Между тем нетрудно подметить, что элементы этого идеала являлись лишь противопоставлением окружавшей действительности: свобода противопоставлялась абсолютизму, равенство - социальному феодализму. Первая составляет основную идею наказов представителям 1789 года, второе вырвалось наружу в знаменитую ночь 4 августа. Братство не было вообще юридическим принципом.

Гуманность, которою проникнуто философское просвещение ХVII? века, не могла остаться без влияния на уголовное законодательство и на учение криминалистов. Передовым бойцом за человека против варварской карательной системы, против средневекового судопроизводства оказался Вольтер. Отстаивая человека против преследований католической церкви, Вольтер сумел, в ставших, благодаря его вмешательству, громкими процессах Каласа, Сирвена, Дю-Бара, обратить внимание всей Европы на крайнюю жестокость уголовного права и процесса того времени, на связь светского законодательства с средневековою инквизицией.

Это движение отразилось на Италии, где Беккариа и Филанджиери выступили с требованиями реформ.

Беккариа (1738 - 1794), последователь английской философии, проявленной в трудах Бэкона, был весь под влиянием Вольтера, Монтескье и Гельвеция. В 1764 году появилось его сочинение "О преступлениях и наказаниях", переведенное сейчас же почти на все языки и удостоенное от Бернского Экономического Общества золотой медали за смелость гражданина, поднявшего свой голос в пользу человечества против укоренившихся предрассудков.

Наказание, по мнению Беккариа, имеет своею целью оказать воздействие угрозою страдания как на общество, так и на самого преступника, нарушившего одно из условий общежития, ради выгод которого люди согласились образовать государство. С точки зрения своей цели наказание должно отвечать известным требованиям. Оно должно быть неизбежно, и именно уверенность в том является наиболее устрашающею. Но зато наказание должно отличаться умеренностью страдания. Беккариа стал лицом к лицу с традиционными карательными мерами, поражавшими своею жестокостью. Чуть не каждое преступление до домашней кражи прислугою включительно подлежало смертной казни. И сама казнь приводила в трепет утонченностью причиняемых мучений: сожжение, замурование, четвертование, колесование. Беккариа со всей страстностью века указывал на то, как жестокость наказаний влияет на огрубение нравов общества, создавая привычку к строгим карам, притупляет впечатлительность человека к наказанию. Особенно горячо напал он на смертную казнь. Вопреки Гроцию, Пуфендорфу, даже Руссо, признававшим целесообразность этого вида наказания, Беккариа отрицает правомерность его: вступая в общество для лучшего обеспечения жизни, человек не мог отречься от этой жизни в пользу общества. Смертная казнь не является необходимою в виду иных суровых кар. Она нецелесообразна, потому что не оказывает воздействия на преступника, а для глазеющей толпы служит зрелищем, более возбуждающим, чем устрашающим. "Если, сказал Беккариа, я докажу, что смертная казнь ни полезна, ни необходима, то я выиграю дело человечества".

Вместе с своим соотечественником Филанджиери, автором "Учения о законодательстве", 1780 - 1785, Беккариа обратил общее внимание на жестокость современного уголовного процесса. Их критика пыток произвела глубокое впечатление на европейское общество и законодательство. Пытка налагает наказание на человека, еще не признанного по суду виновным. Пытка спасает физически сильного, хотя бы и виновного, губит слабого, хотя бы и невинного. Впечатление, произведенное этою критикою, было так сильно, что в восьмидесятых годах XVIII века мы видим постепенное устранение пытки в разных государствах.

Во время Беккарии уголовные кодексы не давали подробного перечисления преступлений и не определяли с точностью наказаний, следуемых за каждое преступление. Вопрос о наличности преступления, как и о мере наказания, предоставлен был вполне усмотрению судей. Против этого явления ополчился Беккариа и доказывал, что суд должен основываться на букве закона, а не допускать произвольного толкования по общему смыслу или духу законов*(787). Толкование законов дело только законодателя, а не судьи. Это воззрение вполне объяснимо, как реакция против злоупотреблений обратным порядком.

Гораздо менее отразилось философское и общественное движение XVIII века на гражданском праве. Правда, Вольтер, стремясь к отделению права от религии, настаивал на освобождении гражданских институтов от церковного влияния: брачное и завещательное право должны быть поставлены на чисто светскую почву с исключением всего религиозного. Правда, целым рядом мыслителей выдвигалась идея священной собственности, основанной на труде, в противоположность исторической собственности, основываемой на завоевании. Но сами цивилисты оставались невозмутимо покойны среди волновавшегося кругом них житейского моря. Можно указать только на попытку юриста Бурмона, в сочинении "Общее право Франции и обычаи Парижа, приведенные к началам", 1757, объединит гражданское право всей страны. Эта идея объединения сама собою навязывалась требованиями развившихся промышленности и торговли.

Начала естественного права отразились сильнее на законодательных работах вне Франции. В половине XVIII века в двух германских государствах, Пруссии и Австрии, возбуждается вопрос о кодификации права на новых рационалистических началах, а не на почве истории. Пруссия успела обновиться еще в ХVIII столетии, хотя время появления кодекса (1794) было крайне неблагоприятно для осуществления идей естественного права, которые у правителей ставились в связь с ужасами французской революции. Австрия же дождалась кодекса лишь в 1811 году, за то на нем сильнее отразилась теория естественного права.