Анализ письменной речи обвиняемого при отказе от ранее данных показаний

Показания обвиняемого – один из самых распространенных видов доказательств в практике расследования и рассмотрения уголовных дел.

Они имеют большое значение для выяснения обстоятельств дела во всех случаях, независимо от того, содержат ли они признание или отрицание обвиняемым своей вины. При этом роль таких показаний в доказывании по делу определяется, конечно, не отношением обвиняемого к обвинению, а конкретными фактами, на которые он указывает, признавая или отрицая вину. Эти фактические данные могут послужить дальнейшему обнаружению доказательств или опровергать некоторые версии в объяснении события преступления, могут характеризовать собранный по делу доказательный материал.

Чаще всего, как отмечает В.И. Батов, встречаются две причины отказа от ранее данных показаний. Первая: отказ от ранее данных собственноручных показаний объясняется воздействием на содержание показаний других лиц. При этом, разумеется, лицо, давшее показания, не отрицает своего исполнения, но отрицает свое авторство, сообщая, что показания давались с “помощью” работников правоохранительных органов, т.е. написаны им под диктовку следователя, дознавателя либо вследствие применения физического насилия, угроз, шантажа со стороны следователя или по указанию последнего. Реже – воздействием заинтересованных лиц, не участвующих непосредственно в процессе (родственники, знакомые, соратники). Понятно, что в такой ситуации бессмысленно ставить вопрос о поиске действительного автора. Поэтому перед автороведческой экспертизой вопрос ставится так: можно ли исполнителя текстов, переданных на исследование, считать автором этих текстов? А также какова была форма воздействия (внушение, намек) либо мера участия другого лица (выполнено под диктовку, списано)?

В подобных случаях суд должен вынести определение о назначении судебно-автороведческой экспертизы для разрешения вопроса об авторстве спорного документа. По данным статистики, чаще всего “экспертиза подтверждает авторство подсудимого и отрицает наличие у него признаков необычного психофизиологического состояния в момент составления документа. Однако встречаются случаи, когда эксперт приходит к выводу, что в спорном тексте наблюдается диктовка или что он составлен конкретным лицом в соавторстве с работником правоохранительных органов”.

Так называемая “помощь” также может быть вызвана несколькими причинами. Она может возникнуть, во-первых, вследствие стремления следователя (оперативного работника) помочь раскаявшемуся на тот момент преступнику, к примеру, смягчить возможный приговор суда. Во-вторых, из-за желания “профессионально” оформить документ, сделать изложение четким, ясным, последовательным. Это желание реализуется через подсказку “как писать”, на чем акцентировать внимание, как избежать расплывчатых выражений, неясных формулировок, которые можно было бы неоднозначно истолковать. “Взаимодействие” следователя или оперативного работника и обвиняемого (подозреваемого) при этом часто сводится с совместному созданию (соавторству или фрагментарной корректировке текста сотрудником правоохранительных органов, представлению в распоряжение пишущего образцов документа) либо к полной диктовке текста.

В подобных случаях эксперты на основании анализа лексического, стилистического и синтаксического уровней текста приходят к выводу об участии в составлении документа лица, знающего специфику оформления документов, имеющих процессуальное значение. Основные признаки, позволяющие делать подобные выводы, обусловлены следующими причинами. В тексте встречаются необоснованные разрывы одной смысловой конструкции на два предложения, что свидетельствует о неверном истолковании паузы, сделанной говорящим (диктующим лицом); стилистически неоправданные повторы одних и тех же слов (как правило, союзов), говорящих о том, что оригиналом является устный, а не письменный текст, так как в устной речи контроль за построением сложных предложений ослабляется. Кроме того, часто встречаются особенности, характерные для письменной речи работников правоохранительных органов: традиционные для официально-делового стиля канцеляризмы “хранятся по месту жительства”, “приобрел”, “по имени”, “данные”; четкое указание географических названий, полное наименование объектов; некоторые “профессионализмы”.

“Показания обвиняемого, признающего свою вину, – отмечает Т.Г. Морщакова, – должны быть подтверждены такими достоверными доказательствами, которые несомненно достаточны для обоснования обвинения. При отказе обвиняемого в суде от признания своей вины доказательная сила собранных по делу фактических данных, обосновывающих обвинение к моменту вынесения приговора, должна быть такова, чтобы вывод суда о виновности был несомненен”.

Основываясь на исследованиях психологов, В.В. Семенов в структуре лживых показаний выделяет две основные формы: 1) сокрытие (пассивная ложь) и 2) фальсификация (активная ложь). При сокрытии допрашиваемый утаивает какую-либо информацию, не говоря при этом ничего, что не соответствовало бы действительности. При фальсификации же он не только утаивает правдивую информацию, но и подает ложную как истинную. Таким образом, фальсификация выступает как более сложная, более дерзкая форма лжи. Чаще всего в показаниях допрашиваемых переплетаются обе формы лжи, но если у обвиняемых (подозреваемых, свидетелей) есть выбор, то предпочтение отдается сокрытию. Во-первых, скрывать просто легче, чем фальсифицировать – не нужно ничего выдумывать. Во-вторых, при сокрытии нет риска сказать что-нибудь лишнее, что будет противоречить каким-либо достоверным, уже известным фактам. В-третьих, задействован моральный аспект, поскольку человек убеждает себя, что не делает ничего плохого. В-четвертых, в случае разоблачения легче объяснить некими оправдательными обстоятельствами: плохая память, забывчивость, дефект зрения, слуха и др.

Очень часто, когда дело касается ложных заявлений, вспоминается пресловутый “детектор лжи” (по научному – полиграф). Что касается его использования, получившего достаточное широкое распространение, то по действующему сегодня законодательству данные приборов не являются прямым свидетельством правдивости или, наоборот, неискренности, показаний. С их помощью лишь устанавливается факт причастности человека к определенному событию, который проявляется в изменении эмоционального фона под воздействием предоставленной ему информации об этом событии. По сложившейся сегодня практике подобные исследования оформляются либо как психологическая экспертиза, либо относятся к категории “другие доказательства”.

По данным ВНИИ МВД России в настоящее время точность показаний современного полиграфа составляет 96 %. Однако применение его имеет ряд существенных ограничений:

полиграф – сложное и дорогостоящее оборудование, а работать на нем имеют право лица, прошедшие специальную подготовку;

проверка на полиграфе имеет статус оперативно-розыскного мероприятия, и подвергнуты ей могут быть лица, давшие на то добровольное письменное согласие.

Как один из дискуссионных вопросов криминалистической техники использование полиграфа в современной деятельности правоохранительных органов рассматривает О.Я. Баев.

На судебно-автороведческую экспертизу, как правило, поступают спорные документы, полученные в ходе тех или иных следственных действий в виде записей, собственноручно исполненных подозреваемыми, обвиняемыми, свидетелями. Однако мировая судебная практика показывает, что объектом судебно-автороведческих исследований могут быть и протоколы допросов.

Так, Р.Х. Дроммель описывает случай о намеренной подделке протоколов допроса (дело Тимоти Эванса, Лондон, 13 января 1950 г.). В основу приговора суда было положено признание Эванса в убийстве жены и полуторагодовалой дочери путем удушения, зафиксированное в протоколах допроса. На суде Эванс утверждал, что отдельные разделы протокола верны, а другие, в частности содержащие признание в убийстве, – подделаны. Суд признал Эванса виновным и вынес приговор. Только спустя полтора десятилетия известный лингвист Ян Свартник доказал, что Эванс говорил правду. Суд не учел одно немаловажное обстоятельство: Эванс был неграмотен, а фрагменты протоколов, где он “признавался” в убийстве, при общности линии повествования, резко отличались от прочих более высоким уровнем развития языковых навыков.

На современном этапе технического развития и основываясь на рекомендациях уголовно-процессуального законодательства при производстве следственных действий желательно применять аудио- и видеозапись (п. 2 ст. 166 УПК РФ). Исходя из общих правил проведения допроса, использование технических средств осуществляется “по инициативе следователя или по ходатайству допрашиваемого лица” (ч. 4 ст. 189 УПК РФ). Фонограмма объективно отражает весь ход допроса, исключает “соавторство” допрашиваемого и следователя (дознавателя) при составлении протокола. Кроме того, при допросе основное внимание сосредотачивается, как правило, на содержательно, событийной стороне речи. Если по каким-либо причинам произвести звукозапись допроса нельзя, то в протоколе следует дословно отражать ответы допрашиваемого.

Довольно часть допрашиваемые лица изъявляют желание произвести собственноручную запись показаний, которая обычно входит как составная часть в протокол допроса. В ч. 2 ст. 190 УПК РФ указано: “Показания допрашиваемого лица записываются от первого лица и по возможности дословно. Вопросы и ответы на них записываются в той последовательности, которая имела место в ходе допроса”. В принципе любой допрос предполагает одну и ту же процедуру: свободное изложение допрашиваемым показаний, а по окончании их следователь (дознаватель) задает ему уточняющие или дополнительные вопросы.

Прерывание или иное влияние следователя либо дознавателя в процессе дачи показаний подозреваемым, обвиняемым, свидетелем, даже если оно не преследует предвзятых целей, существенно влияет на языковые особенности содержания, закрепленного в протоколе. Чтобы избежать этого, работникам правоохранительных органов не следует забывать, что для уточнения обстоятельств преступления или сведений о них при отборе различного рода заявлений, объяснений должны соблюдаться процессуальные и тактические правила, по существу те же, что и при допросе.

При проведении допроса необходимо предоставить допрашиваемому возможность дать показания, а затем уже задавать по поводу показаний необходимые вопросы, записывая их в протокол. Устные заявления, ответы допрашиваемого желательно фиксировать с применением средств аудиозаписи, а при невозможности их использования – заносить в проток допроса дословно.

Н.А. Штей, адъюнкт кафедры конституционного права Уральского юридического института МВД России

Факторы, способствующие возникновению коллизий федерального законодательства и законов субъектов Российской Федерации. Проблемы их устранения

Противоречивость процесса развития экономики, политической и социальных сфер, наличие различных интересов в обществе – всё это в совокупности провоцирует желание отступить от правовых предписаний, руководствуясь сепаратистскими настроениями, а порой соображениями политического характера. Стабильность, “самодостаточность” и непротиворечивость двухуровневой системы Российского законодательства – федерального и регионального – поставлена в зависимость от целого ряда факторов.

В последние годы в поле зрения федеральных органов государственной власти, юридической науки и средств массовой информации находятся преимущественно вопросы расхождения законов субъектов Российской Федерации с федеральным законодательством. В обобщенном виде высказываемые в адрес законодателя критические замечания формулируются в трёх тезисах: бессистемность законодательства, его внутренняя противоречивость и излишняя множественность нормативных правовых актов. В качестве ещё одного замечания можно выделить коллизионность действующего законодательства, которое усматривается не только  в его иерархической структурной части (по вертикали), но на горизонтальном (отраслевом) уровне.                Коллизия законов – это расхождение содержания (столкновения) двух или более формально действующих нормативных актов, изданных по одному и тому же вопросу. Коллизия законов разрешается путем выбора того нормативного акта, который должен быть применен к рассматриваемому случаю. Коллизии федерального и регионального законодательства возникают в каждом федеративном государстве и в каждом его субъекте федерации, но любая коллизия характеризуется своим комплексом отличительных черт, поэтому различные субъекты федерации формируют свои специфические методы и механизмы разрешения возникших противоречий.

Анализируя общий кризисный фон в России, Ю.А. Тихомиров обращает внимание на то, “…что “коллизионное поле” содержит разрастающиеся узлы юридических противоречий, один из которых связан с нарушениями “логики” развития правовой сферы общества и государства, когда оно протекает нормально на общем благоприятном социально-экономическом фоне и характеризуется обычными нарушениями в соотношении правовых актов, обнаруживая юридико-конфликтные ситуации. Другой узел противоречий выражается в жёстких неофициальных правовых притязаниях, когда в массовых масштабах нарушается правовой порядок, когда он отторгается почти полностью, когда упор делается на то “неправо”, из которого возникает либо “теневое”, либо новое право”. Причины возникновения такого рода формально-логических противоречий в Российской Федерации обусловлены не только игнорированием правил законодательной техники, недостаточностью правовых знаний региональных законодателей и несовершенством организационной работы в процессе подготовки и принятия законов, но и, прежде всего нечетким разграничением компетенции между субъектами законотворчества. Речь идет главным образом о предметах совместного ведения и полномочиях Российской Федерации  и её субъектов Федерации, а также о предметах исключительного ведения и полномочиях субъектов РФ. Предметы совместного ведения РФ и субъектов РФ закреплены в ныне действующем законодательстве - Конституции РФ (ст. 72, ч. 2 ст. 76), договорах о разграничении предметов ведения и полномочий между Федерацией и ее субъектами, ФЗ “О принципах и порядке разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти РФ и органами государственной власти субъектов РФ”, ч. 2 ст. 12 которого предусматривает, что “до принятия федеральных законов по вопросам, отнесенным к предметам совместного ведения, субъекты Российской Федерации вправе осуществлять по таким вопросам собственное правовое регулирование. После принятия соответствующего федерального закона законы и иные нормативные правовые акты субъектов РФ приводятся в соответствие с принятым федеральным законом”.

Такая форма закрепления предметов совместного ведения как договоры между органами государственной власти РФ и органами государственной власти субъектов РФ может эффективно существовать лишь при понимании того, что они должны устанавливать особенности в определении полномочий разного уровня с учётом культурной, исторической и иной специфики  региона. Поэтому договоры могут касаться лишь сферы совместного ведения, а положения данного нормативного документа должны быть посвящены, главным образом, обязанностям органов государственной власти РФ и органов государственной власти её субъектов. В том случае, если текст договора содержит положения, противоречащие Конституции РФ, то такой договор представляет серьёзную опасность, прежде всего, с точки зрения обеспечения единства правового пространства в России. Перераспределение предметов ведения Федерации зачастую приводит к установлению различного объёма прав и свобод граждан, проживающих в различных субъектах Российской Федерации. В качестве примера можно привести ситуацию с договором о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти Краснодарского края от 30 января 1996 г., которым к совместному ведению сторон было отнесено установление условий регулирования миграции на территории края, что послужило основанием для принятия комиссией миграционного контроля при  главе администрации Краснодарского края об отказе в регистрации гражданина Саркисяна. Это один из негативных факторов, создающий возможность принятия подобного рода “законных” решений, что, естественно, противоречит Конституции РФ,  п. В ст. 71 которой относит регулирование и защиту прав и свобод человека и гражданина к исключительному ведению Федерации.

Правовое регулирование в Российской Федерации – многоуровневая система: в ней имеют место как общие правила поведения во всех областях жизни общества, так и отдельные специальные правила, обусловленные характером этих отношений и механизмом их реализации. При определении уровня, на котором следует регулировать данное отношение, должно действовать одно общее правило управления: решения следует принимать на том уровне, где имеется наиболее полная информация и оптимальная возможность её оценки. Уровень федерального и даже регионального законодательного (представительного) органа не делает возможным получить полную, непосредственную и объективную информацию о всех деталях и подробностях той или иной конкретной деятельности: такая информация возможна лишь на ближайшем к данным отношениям уровне управления. На высоком законодательном уровне зачастую нет соответствующих условий и возможностей для оценки полноты и достоверности представляемой информации. Последнее обстоятельство вынуждает законодателя ограничиваться общими декларациями, вместо установления конкретных норм, хотя в ряде случаев федеральный законодатель, принимая законодательный акт в сфере совместного ведения Федерации и ее субъектов, излишне подробно осуществляет законодательное регулирование, а субъекту Федерации остается только дословно воспроизводить эти нормы. При внесении изменений в федеральные законы очень часто приходится изменять не только законы субъектов Федерации, но и их Конституции (Уставы). Сегодня в литературе высказываются мнения о необходимости законодательного закрепления научно-обоснованных критериев определения предмета нормативных правовых актов или принятия так называемых “модельных” законов, позволяющих прописать в обобщённом виде требования для законодателя любого уровня. Некоторые исследователи предлагают закрепить систему аспектов качества нормативных правовых актов в специальном законе.

Противоречия в горизонтально-иерархическом разрезе также могут быть обусловлены логической несовместимостью компонентов, составляющих региональную правовую материю. Это касается противоречия друг другу законов субъектов Федерации. С научных позиций законодательство и право представляют собой логические системы, состоящие из сложных нормативных суждений, связанных между собой различными  логическими отношениями и союзами. Наличие в системе законодательства противоречий разрушает по существу ткань правовой материи, проявляя её “несостоятельность” в ходе правоприменительного процесса.

Особенности выявления формально-логических противоречий (или законодательных коллизий) зависят от этапа законотворческой деятельности. Во-первых, на том этапе законотворческого процесса, когда закон еще не принят либо не вступил в действие, основным технико-юридическим приемом выявления противоречий должна стать научно-правовая экспертиза законов. Во-вторых, когда закон вступил в действие и начал непосредственно регулировать общественные отношения, то совокупность средств и способов преодоления коллизий законов значительно больше. Угроза ущерба становится очевидной тогда, когда с формально-логическими противоречием сталкивается правоприменитель, поэтому в подавляющем большинстве случаев коллизии выявляются именно в процессе правоприменительной деятельности.

По мнению некоторых авторов, одной из основных проблем на сегодняшний день остаётся отсутствие механизма приведения законов субъектов РФ  в соответствие с Конституцией РФ и федеральным законодательством. Действительно, законодательство субъекта Федерации подвержено контролю множества “субъектов реагирования”, и нередко их компетенция в отношении данного объекта совпадает. Но так ли важно иметь действенный механизм “приведения в соответствие”? Приведение в соответствие – это разовое явление, направленное на устранение противоречий, выявленных в ходе далеко не всегда систематической деятельности определённых органов, т.е. это своего рода “всплеск активности”, проявляющийся избирательно по мере необходимости. На наш взгляд, принципиально важным является вопрос отсутствия механизма не “приведения в соответствие”, а обеспечения соответствия регионального, федерального законодательства и Конституции РФ. Этот “механизм” ориентирован главным образом на профилактическую деятельность, т.е. на устранение условий, факторов, порождающих проблему несоответствия законов разных уровней.

Но пока о таком механизме говорить преждевременно, что явствует хотя бы из соотношения деятельности Конституционного Суда и Верховного Суда России. Ч. 2 ст. 125 Конституции РФ, ст. 3 ФКЗ “О Конституционном Суде РФ”  раскрывает основной объём функций Конституционного Суда, т.е. компетенцию этого органа. Так, конституционный Суд РФ разрешает дела о соответствии Конституции РФ: конституций республик, уставов, а также законов и иных нормативных актов субъектов, изданных по вопросам исключительного ведения РФ и совместного ведения, по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и по запросам судов проверяет конституционность закона, примененного или подлежащего применению в конкретном деле. Акты, признанные неконституционными, утрачивают силу (ч. 6 ст. 125 Конституции РФ).

Если обратиться к тексту Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. № 8 “О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия”, то в разъяснениях судам общей юрисдикции (п. 2 п.п. Б) присутствует формулировка “Суд, разрешая дело, применяет непосредственно Конституцию….  когда  придет к выводу, что федеральный закон, действовавший на территории Российской Федерации до вступления в силу Конституции Российской Федерации, противоречит ей…”. По сути дела, Верховный Суд толкует Конституцию РФ, определяет её смысл, содержание, а уже на основе этого принимает решение о противоречии или непротиворечии. Ст. 19 Федерального  конституционного закона от 31 декабря 1996 г. № 1-ФКЗ “О судебной системе Российской Федерации” (с изменениями от 15 декабря 2001 г.) гласит“...Верховный Суд Российской Федерации осуществляет в предусмотренных федеральным законом процессуальных формах судебный надзор за деятельностью судов общей юрисдикции…”. В ст. 18 того же закона говориться о том, что “Конституционный Суд Российской Федерации является судебным органом конституционного контроля, самостоятельно и независимо осуществляющим судебную власть посредством конституционного судопроизводства”. Таким образом, возникает вопрос – является ли “установление противоречия” Конституции РФ Верховным Судом РФ формой судебного надзора за деятельностью судов общей юрисдикции? И как соотнести понятия “противоречие” и “несоответствие”? Подобная терминологическая неопределённость создаёт целый ряд проблем. В первую очередь, это касается вопроса соотношения компетенций.

На сегодняшний день нет единого концептуального подхода к решению вопроса о том, каким должно быть законодательство субъекта Федерации и какие механизмы должны обеспечивать соответствие регионального законодательства федеральному. Есть авторы, которые считают, что обществу необходим общественный орган контроля в области законодательной деятельности, который бы выступал в суде (с правом обращения в Конституционный Суд РФ и в суды общей юрисдикции на предмет соответствия региональных законов федеральному законодательству) в качестве представителя любого гражданина без оформления специальных полномочий, что вызвано  неравными материальными, физическими и интеллектуальными возможностями граждан, большинство из которых даже не имеют представления о нарушении их прав.

Обилие органов, вовлечённых в региональный законодательный процесс, обилие их функций контрольно-надзорного и просто рекомендательного характера обуславливают необходимость формулирования такого подхода, учитывающего фактор динамики компетенций и особенности государственного устройства нашей страны.

А.Б. Южаков, адъюнкт кафедры административного права Уральского юридического института МВД России