Лекция 5. Объект преступления

§ 1. Понятие объекта преступления

В отечественной литературе осмысление понятия объекта преступления берет свое начало с первой половины XIX в., что, конечно, не означает, что в предшествующие времена на этот счет не существовало никаких представлений вообще. Еще Н. Неклюдов, раскрывая основные этапы развития русского уголовного законодательства, отмечал, что во времена патриархального права и "Русской Правды" преступления воспринимались главным образом как посягательства на частных лиц, их честь и достоинство; в период действия Судебников конца XV- середины XVI в. акцент был смещен на причинение вреда интересам земства; при разработке Соборного Уложения 1649 г. наибольшее внимание уделялось охране интересов церкви и государя; в эпоху царствования Петра I основанием наказуемости считалось не столько причинение вреда кому-либо, сколько сам факт ослушания, неисполнения воли самодержца; в подготовленном в 1767 г. императрицей Екатериной II Наказе для комиссии по составлению нового Уложения самостоятельное, причем весьма существенное значение стало придаваться защите общественных благ (общественному спокойствию, безопасности и т.д.). Полагая, что уголовное законодательство XIX в. сместило центр тяжести в оценке направленности преступных деяний на нарушение ими публичных и частных прав, Н. Неклюдов пришел к выводу, что объектом преступления прежде всего является: "1) общее право, ибо право нарушается преступлением как таковое; им нарушается всеобщая воля, высказанная в законе, и посредственно наноситься вред даже самому государству. И добавил: "Но объектом преступления служит также 2) и частное право, так как право нарушается непосредственно и количественно и качественно только до известной степени, в известных пределах; все право, все общество, все государство только посредственно затронуты преступлением"30.

Во второй половине XIX в. появилось немало отечественных и переведенных работ, в которых такое понимание объекта преступления стало подвергаться критике. Возникшая дискуссия по поводу того, способно ли преступление нарушить право или его нормы, привлекла внимание к последствиям совершаемого деяния, поэтому в одних работах констатировалась необходимость вычленения не только юридического (право в объективном или субъективном смысле), но и фактического объекта посягательства (интерес, отношения между людьми, состояние т.д.), в других - утверждалось о недопустимости противопоставления нормы и того, что она охраняет, и предлагалось рассматривать объектом всякое благо, предусмотренное уголовным законом в качестве объекта охраны (правовое благо). Различая при этом блага, являющиеся целью посягательства, и блага, служащие средством приобретение другого блага, иногда выделялись основные и вспомогательные (дополнительные) объекты преступления. Кроме того, оживленную дискуссию вызвал в те времена вопрос о разграничении объекта уголовно-правовой охраны (защиты) и объекта преступного действия как такового. Первый объект (в нынешней терминологии - объект преступления) характеризовался учеными по-разному: то, на что посягает виновный; конкретное воплощение правового блага; фактическое отношение, которое намеривалось изменить своими действиями виновное лицо; охраняемое правом состояние (правопорядок) и т.д. Не было однозначным мнение и о существе второго объекта (ныне им обозначают предмет преступления), но чаще всего он трактовался как то, воздействуя на что преступник причиняет вред охраняемому объекту и что нужно отличать от средств совершения преступления (Круглевский). Выражаясь несколько иначе, можно сказать, что в начале XX в. в нашей литературе стала намечаться трактовка объекта преступления в качестве некоторой общественно значимой ценности, а предмета преступления - как нечто, имеющего физическую природу31.

Советская уголовно-правовая доктрина взяла на вооружение такие представления об объекте преступления, в соответствии с которыми ими выступают общественные отношения. Высказанная впервые А.А. Пионтковским в середине 20-х гг., она затем была единодушно воспринята советской юридической наукой. Ссылаясь на законодательство и необходимость классового подхода, многие авторы подчеркивали принципиальную значимость такого рода представлений об объекте преступления, их важности для правильного уяснения социальной сущности и общественной опасности любого преступного посягательства. Настаивая на необходимости признания объектом преступления именно общественные отношения, в литературе со временем стали высказываться разные взгляды на понятие самих общественных отношений: в одних работах с ними увязывалось то, что раскрывает положение человека в обществе; в других - фактическое поведение людей; в третьих - их интересы, и т.д. Какая бы позиция, однако, не отстаивалась теми или иными авторами, она в любом случае была большей частью декларативной, ибо редко находила свое подтверждение при анализе отдельных составов преступлений, когда часто оказывалось, что их объектом выступают "общественный и государственный строй", "внешняя безопасность", "личность", "жизнь и здоровье человека", "права и свободы гражданина", "половая свобода (или неприкосновенность) женщины", “деятельность государственного аппарата", "интересы правосудия" и др., т.е. то, что само по себе нельзя назвать общественными отношениями. Желая быть последовательным в своих суждениях, следуя правилу "верное в общем должно быть верно и в частности", некоторые авторы пошли по пути конструирования понятий объектов конкретных преступлений и групп преступлений по типу: "отношения в области развития народного хозяйства", "отношения, составляющие содержание управления"; "общественные отношения по отправлению правосудия". В последние годы, уже после вступления в силу УК РФ 1996 г., также говорилось от общественных отношениях, выступающих объектом посягательства и складывающихся в какой-то области (в сфере государственного регулирования налогообложения, предпринимательского рынка и т.п.), что-то регулирующих (рынок ценных бумаг, участие в предпринимательской деятельности, внешнеэкономической и др.) либо что-то обеспечивающих (например, нормальное функционирование личности, половую неприкосновенность, общественную безопасность, основы конституционного строя). Имея "налет" искусственности, схоластичности, неконкретности, подобного рода представления порождали массу вопросов, и в частности, почему именно общественные отношения нужно считать объектом преступления?

Если вникнуть в логику рассуждения сторонников такого рода концепции, то не трудно обнаружить две исходные посылки: а) объектом посягательства может быть признано только то, чему преступление причиняет или может причинить ущерб; б) любое преступление наносит или создает угрозу нанесения вреда общественным отношениям, а не чему-либо иному (нормам права, правовому благу, имуществу и т.п.). Обоснованность делаемого в этой связи вывода вряд ли вызывала бы какие-либо возражения, будь каждая из данных посылок верной. Но проблема как раз в том и состоит, что обе они нуждаются в уточнениях, ибо в недостаточной мере учитывают смысловое значение, в одном случае, категории "объект", в другом - термина "вред".

Согласно энциклопедическим словарям, объект (позднелатинское objektum - предмет, от латинского objicio - бросаю вперед, противопоставляю) есть философская категория, характеризующая то, что противостоит субъекту в его предметно-практической или познавательной деятельности. В исходном, методологическом плане объектом может рассматриваться как вещь, так и человек, однако, когда речь идет о социальной деятельности, социальном взаимодействии, всегда имеются в виду отношения между людьми, одни из которых выступают его субъектом, а другие - объектом. Безусловно, в физическом смысле при совершении преступления деяние лица нередко находит свое выражение в направленности на завладение имуществом или его уничтожение, но в контексте социального анализа виновный противопоставляет себя не имуществу, а его собственнику и, следовательно, он и должен признаваться объектом преступления. Аналогичное следует также из второй посылки. Полагая, что объектом преступления нужно называть то, чему в результате содеянного причиняется или создается угроза причинения вреда, нельзя упускать из вида главное в его характеристике: вред есть не сами по себе изменения, которые наступают или могут наступить вследствие посягательства, но изменения, оцениваемые с позиций человека, применительно к нему, его интересам. На этом, казалось бы, более чем очевидном обстоятельстве приходится делать акцент потому, что, пытаясь обосновать взгляд на общественные отношения как на объект преступления, в литературе было выдвинуто по меньшей мере не бесспорное представление о сущности преступного вреда, увязывающего его с самим фактом изменения общественных отношений, их "нарушением", "разрушением", "заменой" и т.п. Разумеется, будучи причинно связанными с конкретно совершаемым деянием (действием или бездействием) изменения в окружающем мире, которые бывают самими разнообразными, можно и нужно включать в понятие преступных последствий. Вместе с тем, когда идет речь о причиняемом преступлением вреде (ущербе), то подразумевается уже не физическая, а социальная характеристика изменений действительности. Действия человека способны уничтожить, повредить, видоизменить какую-либо вещь, однако они не способны причинить ей, как таковой, вред, поскольку он всегда наносится или может наносится не тому, что изменяется (имущество, отношение и т.д. ), а тому, чьи интересы это изменение затрагивает. Иначе говоря, преступление причиняет или создает угрозу причинения вреда не чему-то, а кому-то. Всякое иное решение вопроса, в том числе и такое, при котором преступление связывается с нанесением ущерба общественным отношениям (равно имуществу, нормам права и т.д.), а не людям, носит фетишистский характер и неизбежно влечет за собой весьма сомнительные представления не только о самом объекте посягательства, но и его соотношении с потерпевшим от преступления, предметом преступления и составом преступления в целом.

Действительно, если согласиться с тем, что общественно опасное деяние причиняет вред общественным отношениям, в силу чего именно они должны быть признаны объектом преступления, то, обосновывая свою позицию, необходимо пояснить, почему нельзя рассматривать тех, кто оказывается или (при покушении) мог оказаться жертвой посягательства как объект. Одним из первых на этот счет высказался Б.С. Никифоров. В отличие от некоторых авторов, не исключающих возможность признания людей в качестве объекта посягательства в преступлениях против личности, автор считал, что субъекты общественного отношения являются его составной частью (элементом), в связи с чем утверждал: причиняя вред людям, преступление тем самым наносит ущерб отношениям, участниками которого они являются. Аналогичные суждения приводят и другие авторы, в частности, Н.П. Карпушин и В.И. Курляндский. Не возражая против того, что от преступления страдают конкретные лица, авторы исходили из недопустимости противопоставления людей общественным отношениям, подчеркивая тезис, согласно которому, причинение вреда участникам отношений непременно нарушает "нормальные" с точки зрения государства общественные отношения.

Подобного рода пояснения трудно назвать убедительными, поскольку из приведенных суждений, во-первых, следует, что при характеристике объекта преступления как определенного рода общественных отношений, его участники могут признаваться и самим объектом преступления, и его составной частью, и материальным субстратом этого объекта. Во-вторых, остается неясным, почему признание участников общественного отношения объектом преступления должно означать противопоставление их общественным отношениям? О такого рода противопоставлении нужно вести речь лишь в случаях, когда объектом преступления одновременно объявляются и общественные отношения, и их участники, но отнюдь не в тех случаях, когда объектом рассматриваются или участники, или сами отношения. И наконец, допуская, что вред от преступления может причиняться общественным отношениям, а не только людям, не будет ли более логичным положение о том, что не сам факт причинения вреда людям, их интересам влечет за собой нарушение (разрушение) "нормальных" общественных отношений, а как раз напротив: нарушение этих отношений нужно воспринимать как средство, способ и т.п. причинения вреда самим участникам отношения, их интересам.

Концепция - объект преступления есть общественные отношения - примечательна не только и не столько тем, что оставляет такого рода вопросы открытыми, но и тем, к каким выводам она приводит при уяснении так называемого "механизма" причинения вреда общественным отношениям. Имеется мнение, что каждое преступление, независимо от его законодательной конструкции и от того, удалось ли преступнику довести его до конца или же преступная деятельность была прервана на стадии покушения или приготовления, дезорганизует (участвует в дезорганизации) общественное отношение, разрывая общественно необходимую связь субъекта преступления с другими людьми, нарушая урегулированность и порядок, внутренне присущие всем общественным отношениям. Каждое лицо, совершившее преступление, является субъектом того конкретного общественного отношения, на которое посягает его деяние. Само деяние независимо от того, какие изменения оно производит во внешнем мире и какова форма его проявления, "взрывает" это отношение изнутри. Этот "взрыв" происходит непосредственно в ядре общественного отношения, в его содержании. Ссылаясь на неоднократно высказываемое в литературе положение, согласно которому те, от кого охраняются общественные отношения, не являются какими-то посторонними для этих отношений лицами, в частности, В.С. Прохоров констатирует, что если это так, если общественные отношения складываются из действий людей, а следовательно, именно действия - их структурные элементы, то совершить действие, значит с неизбежностью нарушить указанные отношения. Объект преступления, по его мнению, - это не мишень, пробитая пулей, пришедшей со стороны, а живая ткань общественного организма, куда внедрилась раковая клетка социальной патологии.

Для рассматриваемой концепции объекта преступления подобного рода представления о "механизме" причинения вреда общественным отношениям выглядят логичными, ибо, выступая как некоторого рода целое, они не могут не включать в себя определенные элементы. Вполне понятным и закономерным следует признать и стремление приверженцев рассматриваемой концепции объекта преступления включить в число таких элементов участников (носителей) общественного отношения, его содержание и предмет. Наконец, не должно вызывать возражений и часто высказываемые в этой связи утверждения, согласно которым характеристика участников общественного отношения предполагает выявление и учет: признаков субъекта преступления, с одной стороны, и потерпевшего, с другой стороны; содержания общественного отношения - прав и обязанностей участников и их фактического поведения; предмета отношения - того, по поводу чего оно возникает. Но, соглашаясь в целом с подобного рода представлениями о структуре общественных отношений, неизбежно придется констатировать и другое: признание за ними роли объекта преступления влечет за собой и соответствующее понимание структуры объекта преступления. Суть вопроса, однако, в том, можно ли считать такое представление о структуре объекта преступления (заметим, именно его, а не самого общественного отношения) приемлемым? Думается, что нет, и вот почему.

Трудно привести пример более парадоксальный, чем тот, который обнаруживается при сопоставлении такого рода взгляда на структуру объекта преступления с учением о составе преступления. Не оспаривая положений, согласно которым последний включает в себя в качестве самостоятельных составных частей объект, субъект, объективную (в частности, деяние) и субъективную стороны посягательства, с одной стороны, и, с другой, характеризуя объект преступления как общественное отношение, посягательство на которое осуществляется изнутри, нельзя не заметить того логического противоречия, которое в результате этого возникает, в частности, применительно к понятию субъекта преступления. В учении о составе преступления его объект и субъект выступают как самостоятельные элементы состава, пусть даже и неразрывно связанные друг с другом. В учении же об объекте преступления субъект признается участником отношения, на которое он посягает изнутри, и стало быть, играет роль уже элемента не состава преступления, а общественного отношения, т.е. объекта преступления. Аналогичное происходит и с деянием (действием). В итоге, в теории состава преступления субъект и совершаемое им деяние не поглощаются объектом, в то время как в концепции "объект преступления есть общественное отношение" они оказываются его внутренними образованиями. Далее, при более внимательном осмыслении того, как ныне в литературе характеризуется механизм "взрыва" общественного отношения изнутри, приходится в конечном счете, вопреки здравому смыслу, констатировать, что не общественное отношение (объект посягательства) служит элементом преступления, а, по сути дела, само преступление - внутренней частью общественного отношения (объекта посягательства).

Думается, что не свидетельствует в пользу идеи, согласно которой именно общественные отношения являются объектом посягательства, безуспешные попытки раскрыть его взаимосвязь с понятием предмета преступления. Можно ли считать случайным тот факт, что до сих пор в нашей литературе практически нет ни одного положения на этот счет, которое бы не носило дискуссионного характера. Так, нередко в предмете преступления усматривается то, по поводу чего складываются общественные отношения, рассматриваемые авторами в качестве объекта преступления, в связи с чем часто констатируется, что: а) предмет преступления есть составная часть охраняемых общественных отношений; б) им выступает такой самостоятельный их элемент, который играет роль предмета общественных отношений, т.е. того, по поводу чего они складываются; в) поскольку беспредметных отношений не существует, то в каждом преступлении обязательно предполагается наличие его предмета; г) в одних посягательствах он представляет собой материальные, в других - нематериальные ценности (духовные, моральные, организационные и т.д.); д) причинение вреда общественному отношению как объекту преступления происходит путем воздействия на предмет отношения.

Весьма представительным является определение предмета преступления в несколько ином смысле: то, на что оказывает воздействие лицо в процессе посягательства. Здесь наибольшую сложность вызвал вопрос о том, на что именно преступление способно оказывать воздействие: только на материальные ценности, либо как на материальные, так и духовные. Отличительным для первого из встречающихся в литературе вариантов решения данного вопроса служит то, что в предмете преступления предлагается видеть лишь элементы общественного отношения, которые носят материальный характер (вещи, участники отношений). Исключая способность преступления оказывать воздействие на нематериальное (действия, процессы, идеи и т.п.), приверженцы этой точки зрения считают обоснованным говорить о существовании "беспредметных" преступлений, к которым относят в основном посягательства, совершаемые в пассивной форме (путем бездействия). При втором варианте решения вопроса в качестве предмета преступления признается любой элемент общественного отношения, вне зависимости от того, является ли он материальным или нет: если в процессе посягательства оказывается воздействие на участника общественного отношения, то он - участник - и является предметом преступления; когда преступник непосредственно воздействует на вещь (например, при краже), то предметом преступления выступает эта вещь; и, наконец, при нарушении общественного отношения путем видоизменения действий его участников (например, при преступном бездействии) - предметом признается деятельность самого виновного. Поскольку с точки зрения сторонников такого подхода посягнуть на общественное отношение без воздействия на какой-либо из его элементов невозможно, то на этом основании делается вывод об отсутствии так называемых "беспредметных" преступлений.

Помимо указанных, в нашей литературе встречается и иная трактовка предмета преступления. В этом случае он вообще выводится за пределы содержания объекта преступления и характеризуется в качестве различного рода вещей материального мира, со свойствами которого уголовный закон связывает наличие признаков преступления в действиях лица. Данная трактовка приводит ее авторов к выводу, в соответствии с которым нужно различать три вида предметов: 1) предмет охраняемого общественного отношения, 2) предмет преступного воздействия, 3) предмет преступления.

Истоки дискуссий о предмете преступления, как впрочем и нерешенности многих других проблем учения об объекте преступления, нужно искать в ответе на вопрос не о том, что такое общественные отношения как объект преступления, а о том, обоснованно ли их вообще рассматривать в этом качестве. Конечно, как и многие другие научные отрасли знаний, уголовное право не может обойтись без использования данной категории, однако вовсе не потому, что всякое преступление посягает на общественные отношения и только на них, а потому, что совершая преступление, виновный тем самым вступает в отношения с другими людьми, иначе говоря, определенным образом относится к ним. Только в этом случае появляется возможность не только дать целостную характеристику преступления, предполагающую рассмотрение его, по удачному образному выражению Л.В. Франка, в виде не столько некоторого круга, в центре которого находится виновный, сколько определенного рода эллипса, фокусами которого выступают преступник и жертва, но и сформулировать соответствующее понятие объекта посягательства. Для решения этой задачи считаем наиболее важными следующие положения:

1. Поскольку каждое преступление есть отношение лица к людям, то на этом основании можно констатировать, что объект преступления есть не само общественное отношение, а лишь одна его сторона. С этой точки зрения нельзя признать обоснованным представление об объекте посягательства, которое выводит его за рамки состава преступления.

2. Выступая в качестве стороны общественных отношений, объект преступления предполагает, что им выступает определенный участник отношений, а стало быть, объект - это всегда люди (отдельное лицо или группа лиц) и только они.

3. Объект преступления есть не любой участник общественного отношения, а тот, против которого направлены действия активной стороны отношения, его субъекта.

В связи с этим, нельзя не обратить внимание на то, что не только в уголовно-правовой, но и общетеоретической литературе очень часто, называя всех участников общественного отношения его субъектами, авторы упускают из вида самое существенное в содержании философской категории "субъект": то, что ею обозначается не любая, в том числе пассивная сторона (объект), а лишь активная сторона социального взаимодействия. Быть может и этим в какой-то степени обусловливается априорное непризнание объектом преступления участников общественных отношений.

4. Выступая различными сторонами общественного отношения, объект и субъект преступления неразрывно связаны между собой как единство противоположностей, но эта связь всегда носит не непосредственный, а опосредствованный характер, т.е. осуществляется через какой-то предмет. Предмет любого общественного отношения в той же мере предполагает его объект и субъект, в какой объект и субъект отношения предполагают наличие в нем предмета. Стало быть, преступление не существует не только без объекта и субъекта, но и без предмета посягательства. С учетом этого, речь должна идти не о "предметных" и "беспредметных" преступлениях, а о преступлениях, в которых предметом выступают различного рода материальные ценности (имущество, деньги, и т.п.), и о преступлениях, в которых предметом служат нематериальные ценности (честь, достоинство, интеллектуальная собственность и т.п.).

5. Раскрывая взаимосвязь объекта и предмета преступления, нужно исходить из того, что структура преступления должна соответствовать структуре всякого общественного отношения. Из этого следует, что: а) уясняя место предмета посягательства в составе преступления, необходимо иметь в виду положение, согласно которому предмет является самостоятельным элементом общественного отношения; б) поскольку между предметом преступления и предметом общественного отношения не может быть функциональных различий, то, давая определение предмету преступления, в самом общем виде его можно сформулировать так: это то, по поводу чего складывается отношение между людьми. В то же время, конкретизируя данное определение, необходимо уточнить: предмет общественного отношения может быть признан предметом преступления только при условии, что ценности, по поводу которых складывается отношение, во-первых, подвергаются преступному воздействию в процессе посягательства, в результате чего кому-либо причиняется или создается угроза причинения вреда, и, во-вторых, в силу этого они поставлены под уголовно-правовую охрану; г) с позиций Уголовного кодекса России в наиболее общем виде к ценностям, поставленным под уголовно-правовую охрану, относятся права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественная безопасность, окружающая среда, конституционный строй России, мир и безопасность человечества.

6. По сравнению с предметом посягательства, без которого не может быть ни преступления вообще, ни, в частности, его объекта, фигура потерпевшего от преступления имеет иной характер связи как с преступлением, так и с его объектом. С одной стороны, потерпевший от преступления не должен противопоставляться самому преступлению и объекту посягательства, ибо в конечном счете в качестве первого всегда выступает только тот, кто является объектом посягательства. Если лицу причинен какой-либо вред, но при этом оно не было объектом преступления (например, родственник погибшего), то данное лицо должно рассматриваться представителем потерпевшего, но никак не самим потерпевшим. С другой стороны, объект преступления и потерпевший от преступления - понятия не тождественные. В отличие от объекта преступления, которым выступает тот, против кого совершается преступление, потерпевший от преступления - это тот, кому реально причинён физический, имущественный, моральный или иной вред. Указывая на объект преступления, мы подчеркиваем ту роль, которую играло лицо в процессе совершения посягательства. Фигура же потерпевшего от преступления возникает не в процессе, а в результате посягательства. Поскольку не всякое преступление влечет за собой обязательное фактическое причинение вреда, то, в отличие от объекта преступления, без которого преступления нет и не может быть, потерпевший от преступления является факультативным признаком состава преступления. Вместе с тем, характеризуя признаки потерпевшего от преступления, нужно подчеркнуть главное: поскольку о наличии преступления и преступного вреда можно судить лишь с позиций норм уголовного права, то потерпевший от преступления в изначальном своем смысле есть понятие именно уголовно-правовое, а не процессуальное. Подобно тому, что как констатация деяния в качестве преступления предполагает определенную процессуальную форму, признание лица потерпевшим от преступления также должно осуществляться в определенном процессуальном порядке.

Итак, обобщая приведенные положения о понятии объекта преступления, можно предложить следующее определение: объект преступления - это тот, против кого совершается преступление, т.е. отдельные лица или какое-то множество лиц, материальные или нематериальные ценности которых, будучи поставленные под уголовно-правовую охрану, подвергаются преступному воздействию, в результате чего этим лицам причиняется вред или создается угроза причинения вреда.

 § 2. Классификация объектов преступлений

Как известно, всякая классификация должна производиться на основе определенного рода правил. Применительно к классификации объектов преступления наиболее актуальными в настоящее время являются следующие четыре требования:

1. Объекты преступления классифицируются по признакам и их носителям (вещам). В отличие от носителя, признак, представляя собой "показатель, знак, посредством которого можно узнать, определить что-либо", не способен к самостоятельному существованию в пространстве и во времени и всегда является принадлежностью какой-то вещи, по отношению к которой он не должен ни отождествляться, ни противопоставляться. К сожалению того и другого в существующем ныне учении об объекте преступления (как, впрочем, и в уголовно-правовой науке в целом) избежать не удалось, в связи с чем возникает необходимость внесения уточнений в так называемую классификацию объектов преступления по вертикали, согласно которой они подразделяются обычно на общий (генеральный), родовой (групповой, видовой, специальный и т.п.) и непосредственный (конкретный) объекты посягательства. Заметим, что она получила по сути дела общепризнанный характер и приводится почти в каждой учебной и научной работе, изданной в нашей стране за последние полвека и посвященной проблеме объекта преступления. Не останавливаясь на особенностях решения вопроса отдельными авторами, в частности, по поводу того, сколько видов (три, либо больше или меньше) предполагает такая классификация, обратим внимание на ее основание.

Если анализировать данное деление объектов преступления (понимаемых авторами как определенного рода общественные отношения) под указанным углом зрения, то, пожалуй, имеет смысл привести два весьма характерных мнения. Согласно первому, разделяющему идею трехчленности такого деления, совокупность общественных отношений может быть предметом научно-обоснованной и логически завершенной классификации на базе марксистско-ленинского положения о соотношении общего, особенного и отдельного. Классификация объектов посягательств, как общего объекта (вся совокупность охраняемых уголовным законом общественных отношений - общее), родового объекта (отдельные однородные группы общественных отношений - особенное) и непосредственного объекта (конкретное общественное отношение) вполне соответствует требованиям логики (Н.А. Беляев). Согласно второму мнению, приведенные соображение также подтверждают правомерность деления объектов преступления на виды, однако при этом отстаивается необходимость выделения четырех звеньев, базирующихся на соотношении философских категорий общего - особенного - отдельного (Н.И. Коржанский). Каких-либо иных оснований данной классификации ни названные, ни другие авторы обычно не указывают.

Между тем, ссылка на философские категории в этом случае не совсем корректна. Дело в том, что в философии взаимосвязь указанного категориального ряда имеет совсем иной характер, чем тот, который фиксируется в уголовно-правовой науке применительно к соотношению общего, родового и непосредственного объектов посягательств. Общее и особенное, если следовать философским воззрениям, ни в коем случае не должны противопоставляться отдельному, поскольку они - общее и особенное - существуют как составная часть, сторона, признак отдельного. Следовательно, об аналогии нужно было бы вести речь тогда, когда общий (общее) и родовой (особенное) объекты рассматриваются как составная часть, сторона непосредственного объекта посягательства (отдельного). Так как в философии не отдельное включается в особенное и общее, а напротив, общее и особенное признается частью отдельного, то, очевидно, следует констатировать: приводимые юристами характеристики взаимосвязи общего, родового и непосредственного объектов посягательств не только не соответствуют, но и, более того, противоречат взглядам философов на соотношение категорий общего, особенного и отдельного.

При анализе причин возникающих разногласий нет необходимости доказывать, что, раскрывая взаимосвязь выделяемых видов объектов преступлений, сторонники данной классификации фактически подразумевают соотношение не общего - особенного - отдельного, а другого категориального ряда: элемента, подсистемы и системы (или близкого им ряда: части и целого). Вся совокупность объектов преступлений, имеющая место в действительности, на самом деле предстает перед нами не общим объектом посягательства, а некоторой системой (целым), в рамках которых могут быть выделены определенные подсистемы и элементы (части). Роль подсистемы, очевидно, играет любая разновидность объектов преступлений, включающая в себя однородные по направленности посягательства. Отдельно взятый объект преступления выступает как элемент системы объектов в целом и, одновременно, какой-то ее подсистемы. Стало быть с позиций той взаимосвязи, которая фактически обнаруживается в существующих ныне представлениях о соотношении названных видов объектов, нет никаких оснований говорить об общем, родовом и непосредственном объектах преступлений. Более того, в данном случае не должна идти речь о классификации как таковой, поскольку анализ системы, подсистемы и элемента предполагает предметом изучения не виды объектов преступлений, а совсем иное: их иерархию, для которой главной является характеристика не горизонтальных (как имеет место при классификациях), а именно вертикальных связей, отношений целого и части.

Раскрывая содержание понятия объекта преступления, можно использовать установленные философией закономерности соотношения категорий общего, особенного, индивидуального и отдельного. Однако при этом было бы большой ошибкой не учитывать, что в качестве отдельного должны признаваться сами объекты, в то время как роль общего, особенного и индивидуального способны играть уже не объекты, а признаки, свойственные им. Общим правомерно обозначать те признаки, которые повторяются в каждом без исключения объекте посягательства. Особенным - признаки, присущие не всем, а лишь какой-то части объектов преступлений. Индивидуальным - признаки, принадлежащие одному объекту и отсутствующие у всех других объектов. Давая определение объекта преступления, можно ограничиться указанием на повторяющиеся в каждом объекте признаки, в результате чего мы получим общее понятие объекта преступления, которое согласно известному закону логики об обратном соотношении между содержанием и объемом понятия будет самым бедным по содержанию (включать в себя лишь те черты, которые имеются у всех объектов преступлений) и самым большим по объему (распространяться, подразумевать всякий объект преступления вне зависимости от его родовой и индивидуальной специфики). Дополнив общее какими-то особенностями, характерными для той или иной группы объектов преступлений, мы тем самым сформулируем видовое (групповое, специальное и т.п.) понятие объекта преступления, отличающегося от общего и по объему, ибо оказывается применимым только к части объектов преступления, и по содержанию, поскольку наряду с общим констатирует специфическое, групповое. Имеет право на существование и индивидуальное понятие объекта преступления, конструирование которого должно основываться на общем и видовом понятии и, кроме того, отражать неповторимое, индивидуальное своеобразие какого-то отдельно взятого объекта посягательства.

Именно виды признаков, а стало быть и виды понятий, но никак не виды самих объектов преступлений фактически подразумевают те, кто пишет о целесообразности классификации объектов преступлений по вертикали.

2. С позиций того, что всякая классификация должна быть адекватной, соразмерной, т.е. исчерпывать объем делимого целого, необходимо сделать соответствующие акценты в так называемой классификации объектов преступления по горизонтали, в рамках которой обычно говорят о трех видах объектов.

Первый вид - основной объект преступления. Его отличительная черта - обязательность для состава преступления, вследствие чего вменение последнего возможно лишь в тех случаях, когда конкретное деяние причинило или создало угрозу причинения вреда данному объекту. Кроме того, специфический для него признак - особая значимость основного объекта по сравнению с иными объектами одного и того же состава преступления. Считается, что именно основной объект в наибольшей степени отражает общественную опасность посягательства, а значит, именно его законодатель в первую очередь ставит под уголовно-правовую охрану при конструировании уголовной правовой нормы.

Второй вид - дополнительный. Как и основной, он рассматривается в качестве обязательного для данного состава преступления со всеми вытекающими отсюда последствиями (наличие признаков дополнительного объекта в составе преступления, возможность вменения данного состава преступления лишь при условии, что дополнительному объекту причиняется или создается угроза причинения вреда, влияние признаков дополнительного объекта преступления на квалификацию содеянного и т.д.). Что же касается различий между основным и дополнительным объектами посягательства, то их видят главным образом в том, что уголовно-правовая защита последнего осуществляется не самостоятельно, а в неразрывной связи с основным объектом. В качестве типичного примера приводят состав разбоя, в котором отношения собственности объявляются основным, а личность, ее здоровье - дополнительным объектом преступления.

И, наконец, некоторые авторы считают третьим видом факультативный объект преступления, имея в виду, что, в отличие от двух уже названных, данный объект не является обязательным для состава преступления, а значит, причинение или создание угрозы причинения ему вреда не служит необходимым условием для вменения состава преступления.

Заметим, что в юридической литературе по поводу целесообразности и возможности выделения указанных видов объектов преступления высказываются и другие мнения: одно из них признает выделение дополнительных и факультативных объектов не имеющим никакой практической ценности (В.Г. Глистин); другое - рассматривает факультативный объект разновидностью дополнительного объекта (В.Я. Таций). Придерживаясь на этот счет той точки зрения, что выделение основного, дополнительного и факультативного объекта вполне обоснованно, подчеркнем два существенных момента, непосредственно касающихся объема делимого целого и которое в литературе обычно не акцентируется, но так или иначе подразумевается.

Одно из них - это то, что вычленение основного, дополнительного и факультативного объекта посягательства носит производный характер, т.е. оно предполагает в качестве своей предпосылки тезис, согласно которому действующее законодательство различает составы преступлений однообъектных и многообъектных посягательств. Ясно, что однообъектные составы преступлений оказываются за рамками деления по горизонтали. Следовательно, оно применимо лишь к тем составам преступлений, где законодателем описываются признаки по меньшей мере двух объектов. Другой момент, предлагаемый при классификации объектов преступлений на основной, дополнительный и факультативный, состоит в том, что объем делимого целого в данном случае образуют объекты не всей совокупности многообъектных составов преступлений, а только какого-то одного, отдельно взятого. Именно в пределах одного, отдельно взятого многообъектного состава преступления становится возможным с учетом конкретных его признаков различать либо основной и дополнительный, либо основной и факультативный, либо основной, дополнительный и факультативный объекты. Стало быть, имея в виду тот факт, что объекты всей совокупности преступлений по своему объему не совпадают с количество объектом одного преступления, можно сделать вывод о недопустимости отождествления классификации объектов преступления и классификации объектов преступлений.

3. При характеристике взаимосвязи членов деления, встречающихся в литературе классификаций объектов преступления, существенное внимание должно обращаться на то, что вообще понимается под объектом преступления. Для примера можно привести деление объектов, предлагаемое некоторыми авторами, по аксиологическим основаниям на объекты: а) абсолютной и относительной ценности; б) политической, экономической, моральной, материальной и иной социальной ценности; в) общественной и индивидуальной ценности; г) большей или меньшей ценности; д) общей и частной ценности; и т.д. (Д.Ю. Демидов). Если исходить из такого понимания объектов, которое видит во всяком преступлении посягательство на лиц (отдельное лицо или группу лиц), то большинство из указываемых оснований деления оказываются либо лишенными смысла (скажем, вычленение объектов политической, экономической, моральной и другой социальной ценности), либо неприемлемыми по принципиальным соображениям (в частности, различать лиц по их абсолютной или относительной ценности, больший или меньшей ценности). Но указанный автор, говоря о классификации объектов уголовно-правовой охраны, имел в виду не тех, кого защищает уголовный закон, а то, что им защищается (государственный и общественный строй, общественный порядок, жизнь, здоровье, честь и достоинство человека, имущество и т.п.). В сущности,такого рода ценности следовало бы относить не к объекту, а предмету преступления, но в любом случае основания деления того, кто защищается и того, что защищается Уголовным законом, отождествляться не могут.

4. Число членов любого деления, его практическая значимость и научная состоятельность во многом зависят от того, является ли основание классификации единым и существенным. В этой связи особый интерес представляет такое деление объектов посягательства, исходя из которого общественно опасные деяния группируются на преступления против личности, общества и государства. Что является наиболее характерным для такой классификации?

Прежде всего, её общепризнанность. Будучи известной еще со времен римского права, она всегда привлекала внимание ученых многих стран, в том числе и России. Но если в XIX - начале XX в.в. почти во всех научных трудах этому делению давалась положительная оценка, то позднее, в советской литературе, оно стало рассматриваться как неприемлемое по идеологическим соображениям. Считая его применимым лишь к буржуазному праву, ее авторы исходили из того, что в социалистическом государстве не может иметь место противопоставление личных и общественных интересов. В настоящее время подобного рода представления о взаимосвязи личности, общества и государства стали более реалистичными, в силу чего есть все основания полагать, что данная классификация не должна оставаться вне сферы внимания исследователей.

Далее. Характерной она является и с точки зрения трудности понимания используемого в ней основания, что служит главной причиной расхождения во мнениях относительно деления преступлений. Так, в отличие от римского права, различавшего преступления публичные и частные, в известном труде Чезаре Беккария с учетом направленности преступных посягательств они группировались, например, не на две, а на три разновидности: некоторые преступления, считал он, разрушают само общество или вызывают гибель того, кто является его представителем, другие нарушают личную безопасность граждан, посягая на их жизнь, имущество и честь, третьи являются действиями, которые противоречат тому, что, для общественного спокойствия и блага, закон предписывает каждому гражданину делать или не делать. Сходное, трехчленное деление преступлений позднее получило широкое распространение и в юридической литературе России, в связи с чем вычленялись, например, преступления против интересов государства, преступления против интересов общества и преступления против частно-гражданских интересов. Помимо указанных двух, наиболее часто встречающихся подходов, в истории развития уголовно-правовой мысли можно обнаружить и менее представительные по числу сторонников точки зрения на этот счет, в соответствии с которыми назывались "преступления государственные", "преступления общественные", "преступления семейственные", "преступления против прав отдельных лиц как физических, так и юридических, заключающихся в преступлениях против личности и имущества". Упуская из вида требование единства основания деления, иногда преступления делились на пять групп: "преступления против прав отдельных лиц", "преступления против половой нравственности и семейства", "преступления против общества", "преступления против государства", "преступления против религии и церкви". Имелись сторонники и восьмиразрядной классификации (Ж.П. Марат). По целевой направленности он, в частности, предлагал выделять преступления, ведущие к гибели государства, наносящие вред законной власти, посягающие на личную безопасность, нравственность, затрагивающие честь отдельного человека, подрывающие общественное спокойствие, деликты против религии и другие. Укажем также и на позицию отдельных авторов, выступающих за необходимость выделения еще большего числа видов преступных посягательств по данному критерию и еще в меньшей степени учитывающих принцип единства основания деления. При подразделении уголовных правонарушений на группы по различию объектов или предметов преступлений, по их мнению, уголовные правонарушения разделяются не на несколько, а на много групп. Например, преступления и проступки против безопасности государства отойдут в одну группу; против неприкосновенности законного авторитета или законного господства правительственной власти - в другую; против доброкачественности исполнения государственной или общественной службы - в третью; против доброкачественности денежных знаков - в четвертую; против неприкосновенности веры или религии человека - в пятую; против неприкосновенности правового состояния личности - в шестую; против жизни - в седьмую; против телесной неприкосновенности - в восьмую; против половой неприкосновенности - в девятую; против свободы - в десятую; против чести - в одиннадцатую; против имущества - в двенадцатую и т.д. (П.П. Пусторослев и др.).

Не останавливаясь на всех существующих до настоящего времени дискуссионных аспектах классификации преступлений по их направленности, нельзя не подчеркнуть ее теоретическую актуальность, особенно для более глубоко изучения понятия объекта преступления и преступления как такового. В этой связи не может не вызвать интереса, в частности, вопрос о возможности признания объектом преступления юридических лиц и государства (в целом или его органов). Казалось бы, его решение не должно вызывать больших затруднений, поскольку многие ученые считают вполне обоснованным рассмотрение юридических лиц и государства в качестве участника общественных отношений и, стало быть, как объекта преступления. Между тем есть и другая, на наш взгляд, более правильная точка зрения, сторонники которой уже не раз подчеркивали, что всякого рода социальные учреждения имеют несколько иную сущность, чем естественно исторические общности, в связи с чем не могут быть признаны участниками общественных отношений. Будучи организационной формой, органом, социальные образования, есть "объективированное, структурно оформленное орудие действия субъектов общественных отношений" (Ю.Г. Ткаченко). Последовательно развивая этот тезис, следовало бы сделать соответствующие выводы и по поводу того, правомерно ли признавать юридическое лицо и государство объектом преступления. Суть вопроса в данном случае состоит в том, кого считать объектом, например, в так называемых преступлениях против правосудия: само государство (правосудие), либо каждого члена общества, интересы которого призваны выражать государство и его органы. Придерживаясь точки зрения, что государство и его органы как таковые не должны рассматриваться участниками общественных отношений, можно утверждать: в такого рода преступлениях виновный противопоставляет себя всем тем, чьи интересы представляет государство и правосудие, и, стало быть, объектом в данном случае выступают все члены общества, а предметом преступления - организационная форма (государство, правосудие). В таком случае аналогичный подход предполагается и при характеристике направленности посягательств против порядка управления, воинских, должностных преступлений и т.д.

 Немаловажное значение имеет интересующая нас классификация объектов преступления, обусловливающая выделение соответствующих видов посягательств, и в практическом плане. Для законодателя она представляет особую ценность в связи с систематизацией материалов в Особенной части Уголовного кодекса, для правоприменителя - при разграничении целого ряда преступлений, в частности, при квалификации содеянного как лишения жизни лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга; посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля; посягательство на жизнь сотрудника правоохранительных органов.

А.Н. Романков,

кандидат юридических наук,

Сургутский государственный университет