ГЛАВА V МЕЖДУНАРОДНЫЕ     ПРЕСТУПЛЕНИЯ И   ПРАВОНАРУШЕНИЯ   ГОСУДАРСТВ

Установление и осуществление ответственности госу­дарств за их противоправные деяния в процессе междуна­родного общения является одной из коренных задач под­держания и укрепления международного правопорядка, залогом эффективности международно-правового регули­рования. В современных условиях это — одна из коренных задач обеспечения международного мира и безопасности, поддержания и укрепления мирных и дружественных от­ношений между всеми государствами, их мирного сосуще­ствования, независимо от различия их социальных систем.

Проблема международной ответственности государств чрезвычайно сложна и многогранна. Ее рассмотрение не­избежно связано, в частности, с выявлением самой сущно­сти международного права на различных этапах его раз­вития. Так, достаточно очевидно, что исключительная ком­петенция Организации Объединенных Наций в лице Сове­та Безопасности применять ныне к государству в порядке его международной ответственности в определенных слу­чаях принудительные действия является одним из факто­ров, предопределяющих коренное отличие современного международного права от дооктябрьского международного права.

В ходе работы над рассматриваемым проектом Комис­сия международного права сформулировала в ст. 19 прин­ципиальной важности положения о необходимости разли­чать среди международно-противоправных деяний, влеку­щих их международную ответственность, деяния, состав­ляющие международные преступления государств, и про­чие деяния, являющиеся международными правонаруше­ниями государств.

Работая над проектом статей об ответственности госу­дарств, Комиссия разделила его, как указывалось, на две

132

части. Первая из них названа Комиссией в ее коммента­риях к проекту «Происхождение международной ответст­венности». Во второй части будут рассматриваться содер­жание, виды и объем международной ответственности го­сударств. Будучи органически взаимосвязанными, обе ча­сти имеют, однако, и самостоятельное значение.

Подытоживая сказанное в предшествующих главах об основных аспектах концепции первой части проекта, сле­дует еще раз подчеркнуть, что в этой своей части об ос­нованиях международной ответственности проект в прин­ципе отвлекается от существа нарушенного государством международного обязательства, поскольку речь идет об общих критериях наличия любого международно-противо­правного деяния государства, влекущего его международ­ную ответственность.

Но отвлечение от существа нарушенного обязательства при установлении международно-противоправного деяния не может быть, очевидно, полным. В этой части должны быть намечены какие-то «мосты», связывающие основания ответственности с режимом ответственности, исходящие из существа нарушенного обязательства.

Формулируя положения ст. 19 проекта, озаглавленной «Международные преступления и правонарушения», Ко­миссия ясно указала, что в ней речь идет о критериях су­щества, содержания или объекта международного обяза­тельства государства и что целью статьи является устано­вить: а) следует ли признавать, что, независимо от объек­та международного обязательства государства, нарушение этого обязательства всегда является международно-проти­воправным деянием; б) следует ли из положительного от­вета на этот вопрос сделать вывод о том, что, независимо от объекта обязательства, его нарушение во всех случаях составляет единую категорию международно-противоправ­ных деяний и тем самым оправдывает применение еди­ного режима международной ответственности, или же, на­против, следует различать на этой основе различные ка­тегории международно-противоправных деяний и, соответ­ственно, различные режимы международной ответствен­ности ’.

Следует добавить, что установление различных катего­рий международно-противоправных деяний имеет значение не только для установления различных последствий та­ких деяний, но и для определения субъекта или субъектов, правомочных применять такие последствия, иначе говоря, применять допускаемые международным правом меры воз­действия против государства, совершившего международно-

133

противоправное деяние2. Как известно, это также между­народно-правовая  проблема  кардинального  значения3.

Итак, цель выделения различных категорий междуна-родно-противоправных деяний в зависимости от объекта, существа нарушенного международного обязательства го­сударства — презюмируемые и действительно существую­щие различные юридические последствия разных категорий противоправных деяний государств, различные режимы ответственности, о которых речь должна идти во второй части проекта4.

И ст. 19 проекта действительно установила то, что тре­бовалось установить в соответствии с проблемами, сфор­мулированными в вышеприведенных пп. а и б. Положи­тельный ответ на вопрос п. а ясно дается уже в ст. 1 и 3 гл. І проекта, касающейся принципиальных основ между­народной ответственности государств, о которых говорилось ранее, но он снова в прямой форме подтвержден в п. 1 ст. 19, который гласит: «Деяние государства, нарушающее меж­дународное обязательство, является международно-проти­воправным деянием, независимо от объекта нарушения обя­зательства».

Статья 19 ясно устанавливает также наличие двух раз­личных категорий международно-противоправных деяний. В пп. 2—4 этой статьи определяется, что международно-противоправные деяния государств следует подразделить на международные преступления и правонарушения, и вы­двигаются достаточно четкие критерии такого различия.

Однако если при разработке п. 1 ст. 19 Комиссии до­статочно было опираться на сформулированные ранее принципиальные положения проекта, то для выполнения второй задачи —– установления категорий международных преступлений и международных правонарушений госу­дарств — потребовалось проделать весьма существенную аналитическую работу. Комиссия отдавала себе ясный от­чет в том, что это является одним из наиболее сложных элементов задачи, которую необходимо выполнить в рам­ках кодификации общих норм международного права, от­носящихся к ответственности государств.

Выполняя эту задачу, Комиссия, как и в ходе пред­шествующей работы над проектом, руководствовалась ин­дуктивным методом, которому следовал и специальный докладчик в своих докладах Комиссии. Этот метод пре­дусматривает анализ практики государств и международ­ной судебной практики и формулирование на этой основе подлежащих определению норм. При формулировании та­ких норм Комиссия также учитывала требования современ-

134

ного международного сообщества и наиболее авторитетные идеи и тенденции5.

Аналитическая работа Комиссии при разработке поло­жений ст. 19 основывалась на соответствующей инициати­ве и глубоком исследовании вопроса, содержавшемся в пятом докладе специального докладчика Комиссии проф. Р. Аго6, заслуги которого, применительно к данной проб­леме, трудно переоценить. В свою очередь, специальный докладчик во многом опирался в своей работе на труды советских юристов-международников, что достаточно ясно прослеживается в его докладе. В анализе международно-правовой доктрины, содержащемся в докладе, также отда­ется должное советским ученым. В нем отмечается, напри­мер, известный приоритет Д. Б. Левина, который еще в 1946 году указал на необходимость проводить грань «меж­ду простыми нарушениями международного права и меж­дународными преступлениями, подрывающими самые его основы и важнейшие принципы»7, то есть в зависимости от объекта нарушенного обязательства. Специальный до­кладчик отдает также должное работам Г. И. Тункина, П. М. Куриса, Л. А. Моджорян, Ю. В. Петровского и дру­гих советских авторов, отмечает труды ряда авторов из ГДР, в частности Й. Кирстена, В. Грефрата, П. Штай-

нигера.

Не имея возможности останавливаться здесь на рас­смотрении доктринальных исследований по затронутому вопросу, мы с гордостью за советскую международно-пра­вовую науку присоединяемся к специальному докладчику, который отметил, что «различие между «международными преступлениями» и «простыми нарушениями международ­ного права», таким образом, с годами становится одним из стержневых моментов советской доктрины в области международной ответственности государств»8.

Что же касается  международно-правовой  практики  и позиции государств, являющихся, естественно, в конечном счете решающими для формулирования международно-пра­вовых норм об ответственности государств, то в рассмат­риваемой   области   международная   практика   свидетельст­вует о коренных сдвигах, происшедших в современном ме­ждународном праве, по сравнению со старым, дооктябрь­ским международным правом, прежде всего и главным об­разом под влиянием Великой Октябрьской социалистиче­ской революции и международной    деятельности    Совет­ского государства.

– Дооктябрьское международное право не различало    и не  могло различать режимы ответственности в  зависимо-

135

сти от характера международно-противоправного деяния государства и, соответственно, выделять среди таких дея­ний международные преступления и правонарушения. Рас­сматривая характер ответственности в этот период, Г. И. Тункин отмечает, что «ответственность государства в старом международном праве включала обязательство государства-нарушителя возместить причиненный ущерб, а также применение мер принуждения, в том числе и мер с использованием вооруженной силы»9, вплоть до войны. В дооктябрьской доктрине делались попытки развивать концепцию «соразмерной реакции» на нарушение междуна­родного права, а также «правомерной войны», но они да­вали извращенное представление о международно-правовой действительности того времени. Даже если считать, что по старому международному праву государство могло право­мерно прибегнуть к войне только в случае нарушения его прав (доктрина «правомерной войны»), то все же меж­дународное право не обязывало государство предъявлять сначала требования о возмещении ущерба и только в слу­чае отказа удовлетворить такое требование прибегать к оружию. По старому международному праву государство могло прибегнуть к войне в защиту любого права, которое, по его мнению, было нарушено10. Последствия войны со­вершенно не связывались с ответственностью за совершен­ное правонарушение. Начало ли государство войну для защиты нарушенного права или без всяких правовых ос­нований, а для того, например, чтобы отхватить кусок земли у соседнего государства, — юридические последствия войны от этого не зависели, а определялись результатами вооруженного состязания между воюющими. Международ­ное право санкционировало то, что было добыто силой. Это было «право победителя». Правомерность или непра­вомерность войны ничего не значили ни для ведения вой­ны, ни для ее последствий 11.

Великая     Октябрьская   социалистическая     революция, внешнеполитическая концепция и деятельность Советского государства положили начало    решительной    перестройке международных отношений на новых, демократических на­чалах, в том числе и в сфере международной ответствен­ности   государств.   Всемирно-исторический   Декрет   о   мире от  26  октября   (8   ноября)    1917  г.   объявил   агрессивную войну   «величайшим   преступлением   против   человечества». Советское государство  решительно выступило  также про­тив   аннексий   и   контрибуций,   основывающихся   на   освя­щавшемся старым международным    правом «праве побе­дителя».   Началась   титаническая   борьба   за   искоренение

136

войн из жизни человеческого общества, за запрещение аг­рессии, за мирные и дружественные отношения между все­ми народами и государствами, мирное сосуществование го­сударств  с  различным  общественно-политическим   строем, приведшая, в частности, к тем коренным изменениям, ко­торые характеризуют современное международное право, в том  числе в сфере его положений о международной от­ветственности государств.

«Появление  принципа   запрещения   агрессивной  войны, позднее превратившегося в принцип запрещения силы     и угрозы силой в международных отношениях, означавшее переворот в международном праве вообще, внесло корен­ные  изменения  и  в  институт  международно-правовой  от­ветственности государства» 12, — констатирует Г. И. Тункин. Однако такие изменения произошли в современном ме­ждународном праве отнюдь не сразу. В период, предшест­вовавший второй мировой войне, в широком плане вопрос о необходимости связывать режим ответственности с объ­ектом нарушенного обязательства еще не ставился, хотя и вырисовывались  определенные признаки  соответствующей эволюции    взглядов    международного    сообщества    госу­дарств.

В период между двумя мировыми войнами, отметила ` в своем комментарии Комиссия международного права, прогрессивное подтверждение принципа, запрещающего прибегать к войне как к средству урегулирования между­народных споров, происходило в правовом сознании чле­нов международного сообщества одновременно с ростом убеждения, что нарушение этого запрещения не могло рассматриваться как «прочие нарушения». Существенное значение в этом плане имели некоторые важные многосто­ронние договоры, в особенности Статут Лиги наций и пакт Бриана — Келлога. В тот же период в проекте договора о взаимопомощи, разработанном в 1923 году Лигой на­ций, агрессивная война уже квалифицировалась как меж­дународное преступление. В преамбуле к Женевскому про­токолу 1924 года об урегулировании международных спо­ров агрессивная война определялась как правонарушение в отношении солидарности, которая объединяет членов международного сообщества, и как международное пре­ступление; резолюция, принятая 24 сентября 1927 г. Ли­гой наций, подтвердила это определение. Наконец, ре­золюция, принятая 18 февраля 1928 г. шестой Панамери­канской конференцией, провозгласила, что агрессивная война является «международным преступлением против человечества» 13.

137

Однако необходимость различать в рамках общей ка­тегории международно-противоправных деяний государств особую категорию, которую составляют исключительно серьезные противоправные деяния, более очевидно проя­вилась после второй мировой войны. Этой эволюции, от­метила Комиссия, несомненно способствовали многочислен­ные факторы. Ужасные воспоминания о беспрецедентных разрушениях, вызванных второй мировой войной, страш­ная цена этой войны, выраженная в человеческих жизнях, ценностях и материальных благах всякого рода, опасность повторения перенесенных страданий и даже исчезновения большей части человечества и всяких признаков цивили­зации (а именно этим грозит новая война, в ходе которой был бы использован весь арсенал оружия массового унич­тожения),— все эти факторы укрепили в сознании наро­дов убежденность в первостепенной важности запрещения применения силы как средства разрешения международ­ных споров. Чувство ужаса, оставшееся от методичного уничтожения миллионов людей нацистским режимом, не­нависть, испытанная в связи с самыми грубыми посяга­тельствами на жизнь и достоинство человека, свиде­тельствовали о необходимости того, чтобы не только во внутреннем праве государств, но и прежде всего в праве самого международного сообщества были закреплены им­перативные нормы защиты и уважения основных прав на­родов и человека. Это привело к провозглашению самым решительным образом запрещения таких преступлений, как геноцид, апартеид, и другой аналогичной бесчеловеч­ной практики. Солидарность широких масс населения ми­ра с борьбой за освобождение народов, находящихся под колониальным господством, их непоколебимая решимость защищать свое высшее достояние — обретенную свободу привели к подтверждению права любого народа создавать свои независимые политические образования и к запреще­нию любых действий, которые ставят под угрозу незави­симость другого государства.

В последнее время государства осознали настоятель­ную необходимость защищать и сохранять окружающую среду на благо нынешних и будущих поколений. Таким образом, появились новые нормы международного права, а уже существующие нормы приобрели новую силу и бо­лее конкретное значение. Эти нормы возлагают на госу­дарства обязательства, соблюдение которых отвечает все более широким интересам всего международного сообще­ства. Так постепенно родилась убежденность в том, что возможное нарушение обязательств, налагаемых нормами

138

такого характера, не может рассматриваться и толковать­ся как нарушение, «подобное другим», что оно, несомнен­но, является гораздо более серьезным международно-про­тивоправным деянием, нарушением, которое должно ква­лифицироваться иным образом и которое поэтому пред­полагает применение иного режима ответственности 14.

В качестве прямого или косвенного доказательства этой убежденности важное значение, по мнению Комиссии международного права, приобретают три аргумента: а) не­давнее выделение в рамках норм международного права особой категории норм, именуемых императивными, или jus cogens; б) установление принципа, в соответствии с ко­торым индивид — орган государства, нарушивший своим поведением международное обязательство определенного содержания, должен сам рассматриваться, несмотря на тот факт, что он действовал в качестве органа государст­ва, как субъект, лично наказуемый согласно особо строгим нормам внутригосударственного уголовного права; в) тот факт, что Устав Организации Объединенных Наций опре­деляет специально установленные последствия за нару­шения некоторых международных обязательств 15.

Анализ Устава ООН, деятельности и актов ее органов, многосторонних договоров и соглашений, заключенных под эгидой ООН, позиций государств на международных конференциях и т. д. убеждает в том, что в современных условиях международное сообщество государств явно вы­деляет среди международно-противоправных деяний особо опасную их категорию, прежде всего по признаку содер­жания, объекта нарушенного международного обязатель­ства, и придает им по сравнению с другими, менее опас­ными противоправными деяниями иные юридические по­следствия. При этом речь идет не только о тягчайшем международном преступлении — вооруженной агрессии, но и о наличии достаточно широкой категории других тяж­ких противоправных деяний. Именно убежденность в том, что ныне это — международно-правовая позиция между­народного сообщества государств в целом, и руководила Комиссией при формулировании ею положений об уста­новлении категорий международных преступлений и пра­вонарушений государств.

Однако констатация указанного положения в совре­менном международном праве после второй мировой вой­ны и принятия Устава ООН, а также соответствующих международно-правовых тенденций, сколь она ни важна, сама по себе недостаточна, чтобы оценить важность осу­ществленного Комиссией шага при формулировании по-

139

ложений ст. 19 проекта и его значения для кодификации и прогрессивного развития современного международного права. Формулирование на основе такой констатации об­щих международно-правовых норм в области междуна­родной ответственности государств — дело чрезвычайно сложное и ответственное, тем более что у Комиссии прак­тически не было при этом ничего, на что она могла бы ос­новательно опереться. Как нам представляется, ни в ме­ждународно-правовых актах, ни в трудах юристов-между­народников до работы Комиссии не существовало сколь­ко-нибудь удовлетворительно разработанного общего определения понятия международного преступления госу­дарства, которое можно было бы взять за основу формули­руемой международно-правовой нормы. А речь шла преж­де всего именно о формулировании понятия международ­ного преступления в контексте проекта общих норм о ме­ждународной ответственности государств. Сказанное выше вовсе не умаляет заслуг международно-правовой докт­рины, о которых, в частности, говорилось ранее, а лишь подчеркивает трудности, стоявшие перед Комиссией, с ко­торыми она, как представляется, успешно справилась.

Сформулированное Комиссией положение (п. 2 ст. 19) гласит: Международно-противоправное деяние, возника­ющее в результате нарушения государством международ­ного обязательства, столь основополагающего для обеспе­чения жизненно важных интересов международного сооб­щества, что его нарушение рассматривается как преступ­ление международным сообществом в целом, составляет международное преступление».

«Всякое международно-противоправное деяние, которое не составляет международного преступления в соответст­вии с пунктом 2, является международным правонарушени­ем»,— гласит п. 4 ст. 19.

Итак, первое из приведенных положений устанавлива­ет категорию международного преступления государства и определяет критерии его наличия.

Термин «международное преступление» избран в про­екте потому, что ныне он широко применяется для обоз­начения рассматриваемого явления в практике государств, а также в научных трудах. При этом речь идет о между­народно-противоправных деяниях государств, в частности о преступлениях государств, и только государств. Инди­виды не являются субъектами международного права, не несут и не могут нести международную ответственность. То, что государства в процессе международного сотрудни­чества признали определенные категории уголовных пре-

140

ступлений индивидов, в том числе связанные с преступ­лениями государств, особо опасными для всего междуна­родного сообщества, а не только для данного государст­венно организованного общества, и обязались принимать все меры для их неизбежного наказания по своему внут­реннему уголовному праву или в результате выдачи по внутреннему уголовному праву другого государства, не пре­вращает такие преступления индивидов в международные преступления, подобные преступлениям государств, и не влечет никакой международной ответственности. Учрежде­ние международных уголовных трибуналов для суда над главными немецкими и японскими военными преступника­ми отнюдь не меняет существа указанного положения. Поэ­тому терминологически указанные преступления индиви­дов было бы, видимо, целесообразно, как уже говорилось ранее, именовать международными уголовными преступ­лениями или уголовными преступлениями международно­го характера, что в известной мере предотвращало бы име­ющуюся, к сожалению, путаницу в доктрине.

Существование международного преступления госу­дарства определяется наличием двух элементов как бы объективного и субъективного характера. Объективный элемент — нарушение обязательства, по своему содержа­нию основополагающего для обеспечения жизненно важ­ных интересов международного сообщества. Субъективный элемент — отнесение такого нарушения международным сообществом государств в целом (речь, естественно, идет о сообществе государств, хотя в тексте это, очевидно, же­лательно уточнить) к категории международных преступ­лений. Последнее неизбежно предполагает, что и опреде­ление основополагающего характера нарушенного между­народного обязательства также должно являться пре­рогативой международного сообщества в целом. В та­ком исключительной важности деле иначе, безусловно, по­ступать невозможно. Никакого произвола здесь допустить нельзя.

Формулируя указанные положения, Комиссия следова­ла системе, принятой сначала ею самой, а затем Конфе­ренцией ООН по праву договоров 1968—1969 годов для определения императивных норм международного права, так как, согласно ст. 53 Венской конвенции о праве меж­дународных договоров 1969 года, императивной является такая норма, которая принимается и признается в каче­стве таковой международным сообществом государств в Целом. При этом Комиссия подчеркнула, что отсылка к мнению международного сообщества «не означает требо-

141

вания единодушного признания указанного положения всеми членами сообщества и предоставления тем самым каждому государству — что совершенно невозможно — пра­ва вето. Цель отсылки — обеспечить, чтобы данное между­народно-противоправное деяние было признано «междуна­родным преступлением» не только той или иной группой государств, пусть даже составляющей большинство, но всеми основными компонентами международного сообще­ства» 16.

Известный параллелизм между критериями ст. 53 Вен­ской конвенции и п. 2 ст. 19 проекта об ответственности государств требует, однако, внесения ясности примени­тельно к имеющимся общим моментам и существующим различиям в критериях подхода к императивным нормам и к международным преступлениям государств. Прежде всего в обоих случаях рассматриваются, очевидно, нормы общего международного права, поскольку речь идет об отношении к ним международного сообщества государств в целом. Далее, в обоих случаях речь идет, также оче­видно, о нормах (обязательствах), имеющих основопола­гающее значение для обеспечения жизненно важных ин­тересов международного сообщества, хотя прямо об этом в ст. 53 Венской конвенции не говорится.

Наконец, в обоих случаях, бесспорно, признается недо­пустимость нарушения норм (обязательств), имеющих ос­новополагающее значение для международного сообщест­ва. Однако на этом существенная аналогия между импе­ративными нормами и нормами, нарушение которых со­ставляет международное преступление, видимо, кончается. В последнем случае, как отмечает Комиссия, проблема более сложна.

Так, можно достаточно, видимо, обоснованно утверж­дать, что международное преступление возникает в случае нарушения обязательства, вытекающего из императивных норм международного права. Но обратное будет, очевид­но, неверным. Нарушение не всякой императивной нормы и не любое нарушение данной императивной нормы рас­сматривается международным сообществом государств как международное преступление. И здесь проявляется допол­нительный критерий международного преступления, кото­рый прямо не указан в формулировке п. 2 ст. 19, но скрыт в формуле о необходимости отнесения данного противоправ­ного деяния государства к категории преступлений между­народным сообществом в целом. Этот элемент — серьез­ность, тяжесть нарушения государством международного обязательства.

142

Для квалификации нарушения данного международ­ного обязательства в качестве преступления государства безусловно необходимо, чтобы существо, объект этого обя­зательства имел основополагающее значение для между­народного сообщества. Однако нарушение такого обяза­тельства может не иметь таких размеров и характера, ко­торые позволяли бы отнести его к категории международ­ных преступлений.

Учитывая всю сложность проблемы, Комиссия в данном случае решила дать с помощью ряда примеров указания, способные составить более конкретную картину того, ка­ким образом основные положения о критериях междуна­родного преступления могут применяться на практике. В этих целях она сформулировала п. 3 ст. 19, в котором, в частности, налицо и элемент характера нарушения меж­дународного обязательства. Пункт 3 гласит:

«С соблюдением пункта 2 и в соответствии с действую­щими нормами международного права международные пре­ступления могут, в частности, возникать в результате:

а)             тяжкого нарушения международного обязательства,

имеющего    основополагающее    значение для обеспечения

международного мира и безопасности,   такого как обяза­

тельство, запрещающее агрессию;

б)            тяжкого нарушения международного обязательства,

имеющего    основополагающее значение для  обеспечения

права народов на самоопределение, такого как обязатель­

ство,    запрещающее    установление или сохранение силой

колониального господства;

с) тяжкого и массового нарушения международного обязательства, имеющего основополагающее значение для защиты человеческой личности, таких как обязательства, запрещающие рабство, геноцид, апартеид;

ď) тяжкого нарушения международного обязательства, имеющего основополагающее значение для защиты окру­жающей среды, такого как обязательство, запрещающее массовое загрязнение атмосферы или морей».

Формулирование вышеприведенных положений также яв­ляется, очевидно, выдающимся достижением Комиссии ме­ждународного права, и значение их трудно переоценить.

Мы не можем здесь вдаваться в подробный анализ этих положений. Укажем лишь на следующее.

Как следует из вводного предложения п. 3, его содер­жание и толкование должны быть подчинены общим прин­ципам п. 2. Указание «в соответствии с действующими нор­мами международного права» подчеркивает, что приводи­мые примеры основываются не на субъективной оценке

143

Комиссии, а на действующих и общепризнанных, по мнению Комиссии, нормах, вытекающих из существующих между­народно-правовых документов. Речь идет, наконец, об от­дельных («в частности») примерах, а не о составлении сколько-нибудь исчерпывающего списка международных преступлений государств. Вообще в задачу Комиссии не входит рассмотрение в рамках данного проекта «первич­ных» норм, нарушение которых влечет международную от­ветственность государств.

Подчеркнем еще раз, что речь идет о преступлениях государств и их международной ответственности. В связи с некоторыми из преступлений государств, а также незави­симо от них за некоторые преступления, носящие однои­менные названия, например рабство, геноцид, апартеид, несут ныне уголовную ответственность по внутреннему праву и индивиды. Однако такие уголовные преступления находятся вне рамок положений ст. 19.

Выделение в контексте международной ответственности государств категории их преступлений преследует цель установления в дальнейшем соответствующих рамок режи­ма ответственности. Очевидно, что режим ответственности в случае международных преступлений должен быть бо­лее строгим, чем в случае международных правонаруше­ний. Однако достаточно также очевидно, что взаимосвязь здесь далеко не прямолинейная.

В то же время выделение категорий международных преступлений и правонарушений имеет не только и не столько юридическое, но и важнейшее морально-политиче­ское значение.

Установление в современном международном праве ка­тегории международных преступлений и определение кон­кретных преступлений государств имеют моральную и политическую силу воздействия против потенциальных со­вершителей таких преступлений, в частности путем мобили­зации мирового общественного мнения на борьбу за пре­дотвращение и пресечение международных преступлений государств.