УБИЙСТВО ЛИЦА, ЗАВЕДОМО ДЛЯ ВИНОВНОГО НАХОДЯЩЕГОСЯ В БЕСПОМОЩНОМ СОСТОЯНИИ

Убийство находящегося в беспомощном состоянии потерпевшего есть относительно новый вид квалифицированного убийства. В ст. 102 УК РСФСР I960 г. ответственность за него не была предусмотрена, однако подобная норма содержалась в УК РСФСР 1922 и 1926 гг.

Отнесение этого преступления к разряду квалифицированных видов убийств обусловлено повышенной общественной опасностью деяния. Она проявляется в неспособности жертвы из-за беспомощного состояния предотвратить наступление своей собственной смерти.

Пленум Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. разъяснил, что как убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, надлежит квалифицировать умышленное причинение смерти потерпевшему, неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, когда последний, совершая убийство, сознает это обстоятельство. К лицам, находящимся в беспомощном состоянии, по мнению правоприменителя, относятся, в частности: тяжелобольные и престарелые; малолетние дети; лица, страдающие психическими расстройствами, лишающими их способности правильно воспринимать происходящее; лица, находящиеся в состоянии глубокого физиологического опьянения, под воздействием наркотических средств или психотропных веществ, в состоянии обморока, сна, гипноза и т. п.

Применение п. «б» ч. 2 ст. 105 УК в судебной практике выявило массу разночтений в оценке признаков понятия «беспомощное состояние». Ошибки судами чаще всего допускаются при определении реальных возможностей потерпевшего оказать сопротивление, Находясь в таком состоянии.

Так, Президиум Верховного Суда РФ установил, что осужденный К, желая смерти потерпевшей, стал душить ее руками, а после того, как она потеряла сознание, нанес ей несколько ударов ножом в

160

сердце. Суд переквалифицировал действия осуждегнного с п. «в» ч. 2 ст. 105 на ч. 1 ст. 105 УК на том основании, что потерпевшая была приведена в беспомощное состояние в процессе лишения ее жизни1.

С субъективной стороны рассматриваемое преступление предполагает, что виновный заведомо, т.е. с очевидностью, несомненностью, бесспорностью осознает, что потерпевший находится в беспомощном состоянии, и причиняет ему смерть с учетом данного обстоятельства. Установление субъективной стороны этого преступления также вызывает трудности в судебной практике.

Например, вывод о том, что потерпевший во время убийства находился в беспомощном состоянии (к моменту смерти он был в состоянии сильного алкогольного опьянения), суд первой инстанции мотивировал тем, что повреждения потерпевшему причинены не одномоментно, дважды у него открывалось наружное кровотечение, он временно терял сознание, был в шоке. Однако Верховный Суд РФ признал, что последние обстоятельства относятся к объективной стороне преступления и не свидетельствуют о том, что осужденные совершили убийство лица, заведомо для них находящегося в беспомощном состоянии. Состояние сильной степени алкогольного опьянения потерпевшего в данном конкретном случае не лишало его возможности оказать сопротивление или уклониться от посягательства; он сам спустился вниз из квартиры на вызов виновных; по заключению экспертов-медиков, на руках потерпевшего обнаружены повреждения, образование которых возможно при защите2.

Мотив совершения этой разновидности убийства может повлиять на квалификацию содеянного лишь в том смысле, что убийство с использованием беспомощного состояния потерпевшего, например, из корыстных или хулиганских побуждений, потребует дополнительной квалификации этих преступлений по п. «з» и «и» ч. 2 ст. 105 Ж

Правильная квалификация рассматриваемого убийства зависит от ответа еще на один вопрос: должен ли сам потерпевший в момент убийства сознавать беспомощность своего состояния? Мы присоединяемся к мнению тех криминалистов (С. И. Деменьтьев, А. Н. Красиков), которые рекомендуют квалифицировать убийство человека по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК лишь при условии, что сама жерт-

1 См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 1. С. 7.

2 См. там же. С. 8—9.

161

ва понимает свое бессилие, неспособность противиться каким-то образом убийце (убежать, позвать на помощь, скрыться и т. д.).

Думается, что повышенная степень общественной опасности данного убийства, позволившая законодателю перевести его в разряд квалифицированных, состоит главным образом в том, что потерпевший перед смертью испытывает дополнительные страдания, понимая, что расстается с жизнью, и не имеет возможности из-за своего беспомощного состояния ее сохранить. Иная трактовка понятия «беспомощное состояние» может привести к абсурдному выводу, что убийство с использованием дистанционных способов причинения смерти (радиоуправляемый взрыв, выстрел из снайперской винтовки и т. п.) есть убийство потерпевшего, находящегося в беспомощном состоянии. Очевидно, что по степени внезапности и неожиданности для потерпевшего такие убийства ничем не отличаются от причинения смерти спящему человеку.

Если бы и Верховный Суд России прибег к ограничительному толкованию понятия «беспомощное состояние», как того требует по крайней мере здравый смысл, ему (суду) вряд ли пришлось бы признавать обоснованной квалификацию по п. «б» ч. 2 ст. 105 УК как убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, убийство спящего потерпевшего путем нанесения трех ударов топором по голове1.

По логике приведенного судебного решения получается, что разбуди преступник жертву перед нанесением ударов и только после этого убей ее, он бы совершил менее опасное преступление — простое убийство, предусмотренное ч. 1 ст. 105 Ж Вывод, без сомнения, абсурден. Убийство спящего человека в такой ситуации в какой-то мере даже гуманнее, поскольку потерпевший не испытывает страданий при лишении его жизни2.

Симптоматично, что в одном из последних своих решений Верховный Суд РФ резко изменил оценку подобных ситуаций. Судом присяжных Московского областного суда Т., помимо прочего, осужден по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК. Совершая разбойное нападение на квартиру, он дважды ударил ножом в грудь спящего О., который от полученных повреждений скончался. Исключая из приговора

1 См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 8. С. 9.

2 Скляров С. В. Мотивы индивидуального преступного поведения и их уголовно-правовое значение. М., 2000. С. 203-204.

162

осуждение Т. по данному пункту, Президиум Верховного суда РФ подчеркнул: «Сон потерпевшего к числу обстоятельств, предусмотренных п. "в" ч. 2 ст. 105 УК, не относится»1. Единственное исключение из сформулированного правила можно, пожалуй, сделать для случаев, когда убийца вначале своими действиями приводит жертву в беспомощное состояние (спаивает алкоголем, одурманивает наркотиками, усыпляет снотворными препаратами), а затем, воспользовавшись таким состоянием, убивает ее.

О

М. Б. Кострова, кандидат юридических наук, доцент (Институт права Башкирского государственного университета, Уфа)

ЯЗЫК УГОЛОВНОГО ЗАКОНА: ЯСНОСТЬ, ПРОСТОТА, ДОСТУПНОСТЬ

Одним из важнейших условий эффективности уголовного закона является совершенство его языка, соответствующего требованиям точности, ясности, доступности, логичности. Соответствие уголовного закона этим требованиям увеличивает его информативные и регулятивные возможности, способствует единообразному пониманию.

Все авторы, занимающиеся проблематикой языка законов, одним из основных его качеств называют простоту, ясность и доступность (понятность) для граждан — не юристов. Эта мысль красной нитью прошла через века, сохранив свою актуальность и сегодня. Еще Ш. Монтескье писал о том, что законы «предназначены для людей посредственных и содержат в себе не искусство логики, а здоровые понятия простого отца семейства»2.

В объяснительной записке к проекту Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., подготовленной Д. Н. Блудо-вым, говорилось: «Избегать по возможности выражений слишком отвлеченных... Ибо закон должен быть доступен всякому, и толь при совершенной ясности оного можно требовать, чтобы никто не

■ См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 2. С. 12.

2 Монтескье Ш. О духе законов//Избранные произведения. М, 1955. С. 160.

163

оговаривался его неведением»1. Идея о ясности, простоте и доступности языка нормативных актов содержится в трудах начала XX века — Р. Иеринга, П. И. Люблинского, Е. В. Васьковского. Название работы М. А. Унковского «О неясности законодательства как общественном бедствии» (С.-П6,1913) говорит само за себя.

Требование ясности, простоты и доступности изложения нормативных актов было положено в основу законопроектной работы и в годы социализма. Например, в декрете СНК РСФСР от 6 февраля 1925 г. «Об установлении связи работы центра с низовым аппаратом» предписывалось: «Признать необходимым установление строжайшего наблюдения за более понятным для крестьянской массы изложением законов». На необходимость соблюдения этого требования неоднократно указывали партийные и государственные деятели того периода. «Максимум марксизма, максимум популярности и простоты», — писал В. И. Ленин. М. И. Калинин утверждал, что в отличие от буржуазного законодательства, доступного крупным ученым и высококвалифицированным проходимцам, наша законодательная работа должна быть направлена не только на то, чтобы каждый пункт выработанных проектов был хорош сам по себе, но также важно, чтобы широкие массы и работники на местах видели... каким путем мы пришли именно к этой формулировке. Столь же оптимистичным высказывание П. И. Стучки: «...я уверен, что мы найдем и тут надлежащую форму доступного, понятного всем изложения советского закона»2.

В современной юридической литературе также подчеркивается, что «важнейшим требованием, предъявляемым к языку закона, является его ясность и простота. Законодатель должен писать законы, которые могут быть поняты и осмыслены всеми людьмиА Авторы коллективной монографии «Язык закона» справедливо отмечают: «Неясный закон не дает полного представления о правах и обязанностях граждан, ведет к неопределенности в юридической

1  Блудов Д. Н. Общая объяснительная записка к проекту нового Уложения о наказаниях уголовных и исполнительных. С.-Пб, 1844. С. 131.

2 Все цитаты советского периода пригодятся по: Ушаков А. А. Очерки советской законодательной стилистике. Учебное пособие. Пермь: Пермский госуниверситет, 1967.

i Рахимов Р. А., Хабибулипа Н. И. Проблемы семиотического анализа государственной власти и язык закона//Проблемы юридической техники: Сборник статей/Под ред. В. М. Баранова. Нижний Новгород. 2000. С. 297.

164

деятельности, к ненужной трате времени и сил на запросы и толкования, приводит к недоразумениям и ошибкам»1. С теоретиками права солидарны и ученые-криминалисты: «...закон должен быть понятным для любого гражданина», — пишет В. Н. Кудрявцев2.

Мы не случайно дали столь обширную историческую палитру высказываний ученых, партийных и государственных деятелей различных эпох. Не оспаривая ни саму идею, ни одну из приведенных цитат по существу (за исключением свойств, приписываемых М. И. Калининым буржуазному законодательству), на их фоне полагаем возможным высказать пять нетрадиционных суждений.

Первое. Несмотря на многовековое и всеобщее признание, требование ясности, простоты и доступности языка закона для граждан — не юристов в российской уголовном законодательстве не реализовано. Думается, если из вышеприведенной цитаты М. И. Калинина о доступности буржуазного законодательства крупным ученым и высококвалифицированным проходимцам убрать слова буржуазный и проходимцы (видимо, имелись в виду юристы-практики?), мы получим картину, адекватно характеризующую степень понятности современного российского законодательства, притом не только уголовного.

Юристов правильно иногда называют игроками на семантическом поле, образуемом юридическим языком, но граждане — не юристы на это поле допускаются с ограничениями. Человек, не обладающий специальными познаниями в юриспруденции и языкознании, не в состоянии объяснить, что означают, например, архаизм «деяние» (по тексту всего УК РФ) или иностранный узкоспециальный термин «аффинаж» (ст. 192 УК РФ), заимствованный из французского языка, или чем «грубое» нарушение общественного порядка (ст. 213 УК) отличается от «негрубого».

С определенностью утверждать это нам позволяет тот факт, что приведенную терминологию (далеко не самую сложную) не в состоянии единообразно уяснить даже юристы-теоретики. Так, под «деянием» в науке уголовного права понимаются два различных явления. Одни ученые отождествляют деяние с действием (бездействием) 3,

1 Язык закона// Под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990. С. 19.

2 Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М.: «Юрист», 1999. С. 71.

3  См., например: Уголовное право России. Общая и Особенная части.- Учебник/Под общ. ред. В. П. Ревина. М.: «Брандес», 1998. С. 22.

165

другие полагают, что понятие «деяние» по УК РФ охватывает как действие (бездействие), так и причиненные ими общественно опасные последствия1. А частота переквалификаций действий обвиняемых со ст.213 на ст.115,116 и 167 УК РФ (или — наоборот) свидетельствует об отсутствии единообразного понимания законодательной формулировки хулиганства в правоприменительной деятельности2.

Из первого вытекает второе нетрадиционное суждение: такое нежелательное положение вещей — явление вполне естественное и закономерное. Естественное, поскольку объективно обусловлено существованием специализации человеческого знания в различных профессиональных сферах. Образно эта закономерность была описана еще Р. Иерингом: «Подобно тому, как нельзя понять математическую формулу, хотя она и написана простыми буквами и цифрами, если не знать законов математики, нельзя понять и юридические и другие категории, хотя они могут быть написаны и простыми словами»з.

Яркой иллюстрацией сказанного является уголовно-правовая норма — определение совершения преступления группой лиц по предварительному сговору (ч. 2 ст. 35 УК РФ). «Преступление признается совершенным группой лиц по предварительному сговору, если в нем участвовали лица, заранее договорившиеся о совместном совершении преступления». Написано на первый взгляд ясно, доступно, самыми простыми словами. Но смысл этих слов по-разному понимается юристами и не юристами. Для рядового гражданина группа лиц по предварительному сговору — эхо любые люди (два или более), которые совместно участвуют в совершении преступления при наличии предварительного (т.е. до момента начала совершения преступления) соглашения, достигнутого в результате переговоров.

Но юристы вкладывают свой смысл, по крайней мере, в два выделенных слова. Если в обыденном понимании сговор имеет словесную устную форму, то практически во всех учебниках по уголовному праву и комментариях к УК написано, что сговор может достигаться словами (устно и письменно), жестами, условными

1  См., например: Курс уголовного права. Общая часть. Том 1. Учебник для вузов/ Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжловой. VL «ЗЕРЦАЛО», 1999. С.127-128.

2  По изученным автором уголовным делам такая переквалификация осуществлялась в 36 % случаях.

3 Иеринг Р. Юридическая техника. С-Пб, 1905. С. 32.

166

знаками, а иногда даже взглядами, конклюдентными действиями (молчаливое согласие).

Теперь о лицах. Это не любые люди. Это прежде всего те, кого в науке уголовного права именуют «субъект преступления», т.е. вменяемые и достигшие возраста уголовной ответственности физические лица. Думается, что в данной части понимания термина лица, затруднений даже у не юристов возникнуть не может — достаточно прочитать главу 4 УК РФ. Затруднения возникают при определении круга участников группы, говоря языком уголовного права — при определении вида соучастия (только соисполнительство или возможность соучастия с распределением ролей).

В обыденном понимании круг участников группы не ограничивается в зависимости от выполняемых ими ролей. Иными словами, группой является любая совокупность людей, объединенных общностью интересов, профессии, деятельности, что в целом соответствует определению понятия «группа» в социологии. В уголовном праве же считается, что преступление совершено группой лиц по предварительному сговору только тогда, когда в нем участвовали не менее двух соисполнителей (возможный вариант наряду с другими соучастниками — организатором, подстрекателем, пособником)1. А вот об этом в Уголовном кодексе РФ нигде не написано. Эти сведения содержатся в специальной литературе, знать которую положено только юристам. К ней относятся многочисленные акты толкования Верховного Суда РФ, монографии, учебники по уголовному праву, комментарии к УК. Например, Пленум Верховного Суда РФ в п. 10 Постановления от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» разъяснил: «Предварительный сговор на убийство предполагает выраженную в любой

1 Не являясь сторонником такого понимания группы лиц по предварительному сговору, во избежание дискуссии не по qmccrey вопроса отмечу лишь, что иные суждения — о необязательности непосредственного соисполнительства — немногочисленны. См., например: Уголовный кодекс Российской Федерации: Постатейный комментарий. М.: «ЗЕРЦАЛО», «ТЕИС», 1997. С. 76; Иванов Н. Г. Понятие и формы соучастия в советском уголовном праве. Саратов: Изд-во СГУ, 1991. С. 120—121; Российское уголовное право. Общая часть: Учеб. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Спарк, 2000. С. 218, 224-226.

167

форме договоренность двух или более лиц... При этом, наряду с соисполнителями преступления, другие участники преступной группы могут выступать в роли организаторов, подстрекателей или пособников убийства...».

Третье. Требование ясности, простоты и доступности языка закона для всех людей никогда не сможет быть реализовано в российском уголовном законодательстве. Это требование — тот недостижимый идеал, к которому законодатель должен стремиться, но которого никогда не сможет достичь по объективным причинам.

Во-первых, сами понятия ясности, простоты и доступности являются достаточно субъективными категориями. Элементарно это объяснил А. А. Ушаков: «что просто для одного, может быть трудным для другого»1.

Более сложные объяснения дают нам феноменология, семиотика, психолингвистика и психосемантика: «Выбор того или иного варианта значения правовой нормы во многом предопределен миром повседневности интерпретатора, социально-культурными ценностями, полученными им в процессе социализации»2.

Известно, что в значении каждого словесного знака есть три компонента:

1) референциальный — слово относится к определенной реалии: предмету или явлению внеязыковой действительности; 2) ассоциативный — слово вызывает в сознании цепочку взаимосвязанных образов; 3) эмотивный — слово воздействует на психическое состояние, вызывает определенные чувства.

«В реальном словоупотреблении, — пишет Т. В. Губаева, — эти компоненты влияют друг на друга, и получается так, что слова обозначают больше того, что мы имеем в виду, пользуясь ими... Словесный знак аккумулирует, наряду с общепринятыми, еще и личностные смыслы, которые у разных людей просто не могут абсолютно совпадать... Объективный мир один и тот же, но люди воспринимают его по-разному, что и проявляется в их речи...»з.

1  Ушаков А. А. Указ. соч. С. 154.

2 Хабибулина Н. И. Толкование права: новые подходы к методологии исследования. СПб: Санкт-Петербургский университет МВД России, 2001. С. 42.

3 Губаева Т. В. Словесность в юриспруденции. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1995. С. 48-50.

168

Во-вторых, стремление ко всеобъемлющей простоте, ясности, доступности, как правило, влечет увеличение объема законодательного текста. Не думаю, что нам следует переписать весь УК РФ по образцу статьи 2 главы 12 УК Швеции: «Лицо, которое в лесу или в поле незаконно берет растущие деревья или траву, или берет с растущих деревьев ветви, сучья, бересту, кору, листья, лыко, желуди, орехи или смолу растущих деревьев, или упавшие деревья, камень, гравий, дерн или подобные предметы, не подготовленные для использования, должно быть приговорено за нарушение владения а если преступление рассматривается как малозначительное, то исходя из ценности того, что было взято и других обстоятельств»1. Кажущаяся простота и ясность приведенного фрагмента текста в силу громоздкости делает язык уголовного закона трудно воспринимаемым. По мнению филологов, наиболее доступны пониманию фразы из семи слов»2.

Поэтому возникает потребность совмещения ясности и краткости языка уголовного закона. Науке неизвестны иные способы достижения такого совмещения, кроме как создание специализированных языков. В психологической литературе отмечается, что наиболее точные и «короткие описания мы получаем благодаря использованию специализированных языков, принципиально непригодных для более широкого круга вопросов»з. Думается, язык уголовного закона является именно таким специализированным языком.

Четвертое (вытекает из второго и третьего). Законодатель не счел возможным и не стремился реализовать в уголовном законе требование ясности, простоты и доступности его языка для всех граждан. Более того, этого и не нужно делать.

Здесь мы воспользуемся объяснениями основоположника отечественной законодательной стилистики А. А. Ушакова. Он пишет: «Закон должен быть понятным — это непреклонное требова-

1  Цитируется па Уголовный кодекс Швеции 1962 года /Научн. ред. Н. Ф. Кузнецова, С. С. Беляев. Автор и ред. перевода по состоянию на 1 мая 1999 года С. С. Беляев. М: МГУ, 2000.

2  Цитируется по: Кузнецова Н. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона //Соц. законность. 1973. № 9- С. 33.

5 Бонгард М. М. Проблема узнавания. М., 1967. С. 74.

169

ние, соблюдение которого обязательно. Но добиться того, чтобы все законы были понятны всем членам... общества вряд ли можно, да и вряд ли нужно, ибо здесь грозит опасность искусственного упрощенчества. Все законы с точки зрения доступности могут быть разбиты на две группы: а) законы, рассчитанные на широкие слои трудящихся, регулирующие отношения быта, семьи и др.; б) законы, рассчитанные на специалистов, регулирующие специальные узкие области общественной жизни... Можно установить следующую закономерность. Чем ближе содержание того или иного закона к темам, идеям, проблемам повседневной жизни, тем язык закона проще, непринужденнее, ближе к разговорному языку. И, наоборот, чем дальше его содержание от тем повседневной жизни, от ее злободневных вопросов, тем сложнее становится закон»1.

Представляется, что уголовный закон относится ко второму типу и его язык рассчитан в основном на специалистов-юристов. Гражданам, которым адресованы уголовно-правовые запреты, достаточно иметь общее представление о том, что под угрозой наказания нельзя убивать, грабить, насиловать и т. п.

С позиций теории информации уголовный закон в целом можно рассматривать как сообщение о преступности и наказуемости деяний, о множестве иных уголовно-правовых явлений, а нормы Особенной части — как информационные модели конкретных составов преступлений. Поэтому, безусловно, в отношении специалистов-юристов требование точности, ясности и понятности языка уголовного закона (подчеркнем — специализированного) должно быть реализовано в максимальной степени. Соответствие уголовного закона этим требованиям уменьшает количество проблемных ситуаций нетипичного правоприменения, с усложненным толкованием уголовно-правовых норм, с широкими границами усмотрения правоприменителей, часто заканчивающихся ошибками, влияющими на жизнь и судьбу человека.

Выше мы подробно описали различия в обыденном и уголовно-правовом понимании группы лиц по предварительному сговору. Этот же пример является яркой иллюстрацией того, как безо-

1 Ушаков А. А. Указ. соч. С. 155—156.

170

бидная, на первый взгляд, рассогласованность обыденного и уголовно-правового понимания термина, будучи не устраненной законодательным текстом, весьма негативно проявляется в практической деятельности.

Во-первых, в учебном процессе весьма затруднительно закрепить в сознании студентов именно распространенное уголовно-правовое понимание данного вида соучастия. Несмотря на все мои усилия, большинство студентов и после изучения темы «Формы и виды соучастия» неправильно решают элементарную (с точки зрения Верховного Суда РФ) задачу, квалифицируя по п. «ж>> ч. 2 ст. 105 УК РФ действия заказчика убийства и убийцы-киллера.

Во-вторых, к обыденному пониманию группы лиц по предварительному сговору тяготеют многие правоприменители. Это видно по достаточно частым публикациям в Бюллетене Верховного Суда РФ постановлений и определений по конкретным уголовным делам, где в качестве примеров неправильной квалификации преступления, как совершенного группой лиц, описываются действия одного исполнителя и организатора (или пособника)1.

Показательно то, что даже после разъяснения, данного Пленумом Верховного Суда РФ в Постановлении от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», суды допускают иную квалификацию, и Верховный Суд вновь повторяет: «Убийство признается совершенным группой лиц по предварительному сговору тогда, когда два или более лица, имея договоренность, направленную на убийство, непосредственно участвовали в процессе лишения жизни потерпевшего... Поскольку соучастие в виде пособничества в убийстве потерпевшего не образует группы, то квалифицирующий признак убийства, предусмотренный п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ, — «совершенное группой лиц по предварительному сговору» вменен обоим осужденным необоснованно»2.

Мы так скрупулезно рассматриваем данный пример использования в УК РФ терминов, имеющих смысл, отличающийся от обычного без указания на то в тексте, чтобы на его фоне привести при-

1 См., например: Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 4. С. 3-4,11,12,14; 1998. № 11. С. 21-22.

2 Определение Военной коллегии Верховного Суда РФ от 12 августа 1999 г. //Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 5. С. 8.

171

мер правильного лингвистического подхода1 к использованию таких терминов. Законодатель Республики Беларусь, немного увеличив объем законодательного текста, достаточно подробно и ясно описал в ст. 17 УК РБ две разновидности совершения преступления группой: «1. Преступление признается совершенным группой лиц, если хотя бы два лица совместно участвовали в совершении данного преступления в качестве его исполнителей (соисполнительст-во). 2. Преступление признается совершенным группой лиц по предварительному сговору, если исполнители заранее договорились о совместном совершении данного преступления».

Российский законодатель этого не сделал, в результате мы имеем противоречивую судебную практику и судебный прецедент в качестве конкретизации «буквы» уголовного закона. С тем, чтобы обеспечить ясность и правильное толкование закона, в ч. 2 ст. 35 УК РФ следовало указать, какой смысл, в отличие от общеупотребительного, придается термину «группа лиц по предварительному сговору».

Пятое является обобщением всех вышеприведенных примеров трудностей семантической (смысловой) интерпретации текста УК РФ. Перечень подобных примеров может составить книгу внушительных размеров, достаточно обратиться к научной полемике, которая ведется едва ли не по каждой норме УК РФ 1996 г. Если добавить к этому существующее положение дел в правоприменительной практике, становится очевидным вывод: требование точности, ясности, простоты и доступности языка уголовного закона не реализовано даже для уровня специалистов-юристов. В достижении ясности, простоты, доступности языка уголовного закона для специалистов-юристов видится нам первоочередная задача законодателя. Для ее решения целесообразно проведение лингвистической экспертизы Уголовного кодекса с последующей постатейной правкой текста, а также включение в него отдельной главы «Разъяснение отдельных терминов».

1 Сказанное свидетельствует только о придании ясности законодательному определению, но не свидетельствует о правильности отражения уголовно-правовых реалий. Полагаем, что сговор для того и производится, чтобы технически разделить функции при совершении преступления, поэтому для данного вида соучастия не требуется простого непосредственного соисполнительства.

172

В.АЛихолая, доктор юридических наук, ассоциированный профессор (Латвийский университет, Рига)