СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И УГОЛОВНОЕ ПРАВО

Особенности форм воздействия судебной практики

по уголовным делам на правоприменительную деятельность и совершенствование законодательства

1. При рассмотрении вопроса о значении судебной практики для совершенствования как самого уголовного законодательства, так и правоприменительной деятель­ности следует учитывать следующие обстоятельства, характерные для данной отрасли законодательства.

Представляется, что непосредственное вли­яние судебной практики на совершенствование зако­нодательства и правоприменительной деятельности в большей мере сказывается в тех отраслях законода­тельства, уровень кодификации которых недостаточно высок и правовые нормы содержатся в различных зако­нах и подзаконных актах, т. е. там, где существует не­полнота нормативного решения отдельных сторон регу­лируемых правоотношений.

Действующее уголовное законодательство находится в сравнении с некоторыми другими отраслями советско­го законодательства на довольно высоком уровне коди­фикации. Как правило, применяемые нормы этой отрас­ли законодательства сосредоточены в одном кодифици­рованном акте — Уголовном кодексе союзной респуб­лики.

В отличие от некоторых других отраслей законода­тельства (в частности, гражданского и гражданско-про­цессуального) уголовное законодательство полностью исключает возможность и, скажем больше, необходи­мость применения аналогии.

Воздействие судебной практики на совершенствова­ние уголовного законодательства имеет и другие отли­чительные особенности, тесно связанные со специфиче­скими задачами по борьбе с преступностью, важную роль в осуществлении которых играет уголовный закон.

К ним следует отнести необходимость единства уго-

16*

12143

ловной политики и централизации борьбы с преступно­стью в масштабах союзных республик и всего Союза. Разнобой же в практике применения уголовно-правовых норм союзных республик может препятствовать повы­шению эффективности уголовного закона в борьбе с те­ми или иными видами преступлений.

Неправильное истолкование уголовного закона су­дебными органами в ряде случаев способно причинить ущерб интересам граждан в гораздо большей мере, чем в области правоотношений, возникающих по граждан­ским, трудовым и другим делам, рассматриваемым судами. Неправильное применение уголовного закона может вызвать привлечение к уголовной ответственно­сти невиновных лиц, несправедливое применение уголов­ного наказания. Все это связано с применением весьма существенных правоограничений к гражданам, значи­тельно затрагивающих их коренные права и интересы.

Отсюда возникает необходимость соблюдения боль­шой осторожности в толковании уголовного закона, тем более когда в руководящих разъяснениях высших судеб­ных инстанций вводятся какие-либо новые положения, регулирующие уголовно-правовые отношения.

Представляется, что и роль оценочных понятий в уго­ловном законодательстве уже, чем в других отраслях права. Правда, суду предоставлены уголовным законом довольно широкие полномочия в решении ряда важных вопросов, нашедших правовое регулирование лишь в общей форме. Но учитывая, что уголовное наказание — это наиболее серьезная мера принуждения, непосред­ственно направленная на ограничение прав и интересов личности, суду необходимо строго придерживаться оце­ночных критериев, определяющих возможность судей­ского усмотрения. Суд (во всех его инстанциях) не пра­вомочен восполнять действующее уголовное законода­тельство.

Сказанное не означает, что судебная практика не оказывает существенного влияния на совершенствование уголовного законодательства и правоприменительную Деятельность. Она играет значительную роль в форми­ровании воли законодателя, обнаруживая недостатки норм действующего уголовного законодательства и по­казывая, какие именно вопросы нуждаются в правовом регулировании.

Рассмотрим, в каких формах это происходит.

244

2,             Осуществляя судебный надзор,    Верховный    Суд

СССР в лице его Пленума может установить, что судеб­

ная практика при рассмотрении уголовных дел не соот­

ветствует нормам действующего законодательства и что

суды, несмотря на ясность и недвусмысленность нормы

по тем или иным вопросам, не исполняют ее.

В этих случаях задача Пленума — обратить внима­ние судов на подобные ошибки, напомнить и разъяснить содержание действующей нормы и потребовать от судов ее соблюдения.

Например, все постановления Пленума Верховного Суда СССР, принятые в 1972 году по вопросам приме­нения уголовного законодательства, прежде всего ста­вили перед собой именно эту задачу1.

3.             В практике встречаются случаи,    когда    тот или

иной вопрос (полностью или частично) не решен в дей­

ствующем уголовном законодательстве и суды принима­

ют по нему различные решения. В этом случае задача

Верховного Суда СССР заключается в том, чтобы, обоб­

щив и проанализировав судебную практику, использо­

вать предоставленное ему ст. 1 Положения о Верховном

Суде СССР право законодательной инициативы и вой­

ти в законодательные органы с предложением о допол­

нении уголовного законодательства    новыми    нормами

или об уточнении соответствующих    норм либо, если в

обновлении законодательства нет необходимости, с пред­

ставлением в Президиум   Верховного   Совета    СССР о

даче им толкования закона.

Соответственно решается вопрос — через законода­тельные органы союзных республик — и в тех случаях, когда необходимо обновление или имеющее обязатель­ную силу нормативное истолкование норм уголовных кодексов этих республик.

Например, в 20-х годах Верховный Суд РСФСР ши-

1 Так, на ошибки в толковании и в применении норм уголов­ных кодексов, в частности в квалификации преступлений, указыва­ется в постановлениях Пленума Верховного Суда СССР от 11 июля 1972 г. «О судебной практике по делам о хищениях государствен­ного и общественного имущества», «О практике применения суда­ми исправительных работ без лишения свободы», а также в поста­новлениях того же Пленума от 16 октября 1972 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних и о вовле­чении их в преступную и иную антиобщественную деятельность», «О судебной практике по делам о хулиганстве» («Бюллетень Вер­ховного Суда СССР» 1972 г. № 4, стр. 9, 15; № 6, стр. 15, 19).

245

роко использовал право законодательной инициативы и вносил в законодательные органы республики весьма ценные и основанные на глубоком анализе судебной практики предложения, направленные на совершенство­вание действующего уголовного законодательства. Так, 26 июня 1926 г. на очередном заседании Верховного Суда РСФСР был обсужден возникший в практике воп­рос о признании непреступными деяний, формально под­падающих под признаки какой-либо статьи Особенной части Уголовного кодекса, но в силу явной малозначи­тельности и отсутствия вредных последствий лишенных общественной опасности.

Используя право законодательной инициативы, Вер­ховный Суд РСФСР принял решение войти во ВЦИК с соответствующим предложением. На основании этого представления ст. 6 УК РСФСР была дополнена при­мечанием, давшим положительный ответ на этот вопрос.

В последние годы Верховный Суд РСФСР также не­однократно использовал предоставленное ему право законодательной инициативы. Так, по представлению Верховного Суда РСФСР были изменены и дополнены: в 1965 году ст. 156; в 1969 году ст. 57; в 1971 году ст. 62 Уголовного кодекса РСФСР и др.1.

Верховный Суд СССР в первые годы своей деятель­ности также довольно часто проявлял инициативу в по­становке перед законодательными органами вопроса о необходимости совершенствования уголовного законода­тельства. Однако в предвоенные и первые послевоенные годы эта деятельность Верховного Суда СССР уже не носила систематического характера, и только в послед­ние годы отмечается заметное усиление использования этой возможности2.

4. Наиболее часто в результате обобщения судебной практики и обнаружения ошибок в применении уголов­ного закона выявляется не его пробельность, а недоста­точная ясность, неконкретность нормы, что вызывает различное ее истолкование. Если для устранения ошибок в судебной практике достаточно дать такое толкование, которое не будет создавать новой нормы, высшая судеб­ная инстанция разъясняет смысл нормы. Так, действую-

1              См. «Советская юстиция» 1972 г. № 24, стр. 5, 7.

2              См. по этому вопросу   С.  Банников,   Участие Верховного

Суда  СССР  в   совершенствовании  законодательства,  «Социалисти­

ческая законность» 1974 г. № 2, стр. 14—15.

246

щий закон не содержит прямого ответа на вопрос о воз­можности или невозможности совершения покушения с косвенным умыслом. В советской юридической литера­туре по этому вопросу высказаны совершенно различ­ные точки зрения. Однако большинство криминалистов считают, что покушение (как и приготовление) возмож­но лишь с прямым умыслом1. К такому убеждению при­водит их анализ действующего уголовного законодатель­ства. Поэтому, как нам представляется, Пленум пра­вильно разъяснил судам, что «покушение на соверше­ние преступления представляет собой целенаправлен­ную деятельность лица и может совершаться лишь с прямым умыслом, так как, не желая достигнуть опре­деленного результата, лицо не может и покушаться на его достижение»2.

Такое разъяснение основано на правильном толкова­нии, с одной стороны, норм, определяющих умысел и не­осторожность, а с другой —устанавливающих ответ­ственность за покушение на преступление.

В том случае, когда необходимо существенно уточ­нить или дополнить какую-либо норму УК, Верховному Суду СССР или Верховному суду союзной республики надлежит использовать свое право законодательной инициативы.

Анализ судебной практики по уголовным делам сви­детельствует о том, что она во многом способствует со­вершенствованию уголовного законодательства. Многие изменения уголовного законодательства были приняты в результате учета опыта судебной практики. Достаточ­но назвать, например, Закон РСФСР «О внесении изме­нений и дополнений в Уголовный кодекс РСФСР» от 25 июля 1962 г., в преамбуле которого прямо записано, что он издается, «учитывая практику применения уго­ловного законодательства». С таким же обоснованием были приняты указы Президиума Верховного Совета РСФСР от 3 июля 1965 г., от 21 мая 1970 г.3 и др.

1              См. А.  Н. Трайнин,   Учение   о   составе   преступления, М.,

1957, стр. 307; Н. Ф. Кузнецова,   Ответственность за приготов­

ление и покушение на преступление по советскому уголовному пра­

ву, М., 1958, стр. 133; Я. М. Б р а й н и н,   Уголовный   закон    и его

применение, М, 1967, стр. 184, и др.

2              «Бюллетень Верховного Суда СССР»   1963 г. № 1, стр. 21.

3              См. «Ведомости    Верховного   Совета   РСФСР»  1962  г. № 29*

ст. 449; 1965 г. № 27, ст. 670; 1970 г. № 22, ст. 441.

247

В Указе Президиума Верховного Совета Армянской ССР от 29 октября 1969 г., внесшем в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы республики ряд до­полнений и изменений, также записано, что он принят, «исходя из практики применения Уголовного и Уго­ловно-процессуального законодательства Армянской ССР»1.

5. Полезные выводы из судебной практики не могут быть сделаны в короткий после издания уголовного закона срок, ибо и сама практика подвержена неизбеж­ным изменениям и складывается лишь в результате иногда довольно длительной проверки. Для иллюстра­ции приведем следующий пример.

Статья 36 Основ уголовного законодательства Сою­за ССР и союзных республик, регламентирующая поря­док назначения наказания по нескольким приговорам, в настоящее время не решает вопроса о моменте исчис­ления срока начала отбывания наказания при его на­значении по совокупности приговоров. В союзных рес­публиках этот вопрос решили лишь Уголовные кодексы Азербайджанской и Литовской ССР. В названных ко­дексах содержатся указания, что срок начала отбыва­ния наказания исчисляется с момента вынесения приго­вора за новое преступление. Такой же практики с мо­мента принятия Основ придерживался и Верховный Суд РСФСР2.

Однако в судебной практике (и даже в практике высших судебных органов) по этому вопросу имеется существенный разнобой. Так, в 1960 году Верховный Суд Якутской АССР по конкретному делу определил начало отбывания наказания, назначенного по совокуп­ности приговоров в связи с совершением преступления, за которое правонарушитель осужден во второй раз со дня его перевода в изолятор, т. е. с момента избрания меры пресечения. С таким решением согласилась Су­дебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. Однако Президиум Верховного Суда РСФСР отменил приговор, указав, что начало отбытия наказа-

См. «Ведомости Верховного Совета АрмССР»  1969 г. № 21,

ст. 155.

См, «Советская юстиция» 1959 г. № 6, стр. 46.

248

нйя rio последнему приговору «нaдлeжиf исчислять со дня вынесения этого приговора»1.

Когда же в 1962 году Липецкий областной суд исчис­лил начало срока наказания по совокупности пригово­ров с момента избрания меры пресечения (предвари­тельного заключения), Судебная коллегия по уголов­ным делам Верховного Суда РСФСР в соответствии с мнением, высказанным Президиумом Верховного Суда РСФСР, приговор в этой части изменила, указав на то, что данный срок должен исчисляться со дня вынесения второго приговора. Но в 1965 году Президиум Верхов­ного Суда РСФСР это определение также отменил, ука­зав, что начало срока отбытия наказания должно исчис­ляться с момента избрания меры пресечения2.

Такое изменение мнения вызвано тем, что по данно­му вопросу Верховный Суд СССР в своем постановле­нии от 21 декабря 1964 г. указал на необходимость исчисления в подобных случаях срока наказания осуж­денному с момента начала предварительного заключе­ния, а не с момента вынесения приговора3.

Представляется, что такая позиция Верховного Суда СССР является правильной и находится в полном соот­ветствии со ст. 40 Основ, предусматривающей, что «предварительное заключение засчитывается судом в срок наказания...»4. Однако это не исключает необходи­мости более детального законодательного урегулиро­вания этого вопроса (в ст. 36 Основ).

6. Наряду с правильными разъяснениями смысла уголовного закона и конкретизацией его отдельных по­ложений известны случаи, когда Пленум Верховного Суда СССР, толкуя уголовный закон, выходил за пре­делы своей компетенции.

Так, разъясняя порядок применения постановления

1              «Сборник постановлений Пленума, Президиума и определений

Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР.

1961—1963 гг.», М., 1964, стр. 141—143.

2              См. «Бюллетень Верховного    Суда    РСФСР»    1965 г. № б,

стр. 9.

3              См.    «Бюллетень   Верховного   Суда    СССР»    1965 г.   № 3,

стр. 30—31.

4              Остается открытым  вопрос о несоответствии указанной пози­

ции  Верховного  Суда  СССР  законодательному решению    данного

вопроса в АзССР и ЛитССР, Хотя это решение и противоречит об­

щесоюзному законодательству, соответствующие нормы УК АзССР

и УК ЛитССР до сих пор остаются действующими.

249

ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. «О мерах борь­бы с преступностью несовершеннолетних», согласно ко­торому несовершеннолетние, совершившие убийство, телесное повреждение, кражу и некоторые иные пре­ступления, подлежали уголовной ответственности с 12 лет, Пленум Верховного Суда СССР в своем постанов­лении от 12 марта 1941 г. установил, что ответствен­ность за указанные преступления наступает лишь при совершении их умышленно.

Никаких оснований для такого истолкования закона у Пленума не было. Поэтому Указом Президиума Вер­ховного Совета СССР оно совершенно справедливо бы­ло признано противоречащим Основным началам уго­ловного законодательства Союза ССР и союзных рес­публик.

В другом своем постановлении—от 20 апреля 1951 г.— Пленум (Верховного Суда СССР указал судам, что скупка в крупных размерах облигаций государственных займов по пониженным против номинала ценам, неза­висимо от характера их последующего использования, подлежит квалификации по ст. 5912 УК РСФСР, преду­сматривавшей нарушение правил о валютных опера­циях.

В соответствии с действовавшим в то время законо­дательством сделки с облигациями государственных займов не могли образовать объективную сторону дан­ного состава преступления. Таким образом, Пленум фак­тически ввел новый состав преступления, не предусмот­ренный ранее уголовным законодательством.

Факты превышения Пленумом Верховного Суда СССР своих правомочий, издание указаний, не соответ­ствующих действующему законодательству, и фактиче­ское правотворчество было признано и самим Плену­мом. В докладе заместителя Председателя Верховного Суда СССР на Пленуме в сентябре 1957 года указыва­лось, например, что постановление Пленума от 21 мая 1954 г., касающееся вопросов ответственности за умыш­ленное убийство, «издано с превышением предоставлен­ных Верховному Суду СССР прав», и что указания, содержащиеся в этом постановлении, «противоречат как общесоюзному закону (ст. 31 Основных начал), так и республиканским законам»1.

 «Бюллетень Верховного Суда СССР»  1957 г. № 5, стр. 9.

250

В принятом в связи с этим постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 10 сентября 1957 г. отмеча­лось, что указанное постановление от 21 мая 1954 г. «находится в некотором несоответствии с действующим законодательством...»1.

Конкретизация судебной практикой положений

Общей и Особенной частей уголовного законодательства и вопросы (его совершенствования

1. Одна из центральных проблем уголовного законода­тельства и теории уголовного права заключается в пра­вильном определении общего понятия преступления. Закрепление этого понятия в законе позволяет точно отграничить преступные деяния от непреступных и та­ким образом исключить возможность привлечения к уголовной ответственности невиновных лиц. Законода­тельное определение общего понятия преступления в процессе развития советского уголовного законодатель­ства претерпело значительные изменения. Разумеет­ся, не все признаки преступления могут войти в законо­дательное определение преступления. Оно включает лишь общие, основные признаки преступления, содер­жание и смысл которых раскрывается в процессе осу­ществления правосудия.

Если обратиться к судебной практике, то оказыва­ется, что в числе судебных решений высших судебных инстанций едва ли не самыми многочисленными будут решения, касающиеся именно этого вопроса. В них формулируется материальное определение преступле­ния2, раскрывается признак противоправности3, подчер­кивается необходимость установления таких обстоя­тельств по каждому конкретному уголовному делу, ко­торые бы исключали   так называемое объективное вме-

1              «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1957 г.  № 5, стр.  15.

2              См.   определение Судебной   коллегии  Верховного Суда  СССР

от 6 декабря  1947 г. по делу П.  («Судебная   практика Верховного

Суда СССР» 1948 г., вып. II, стр. 18).

3              См.  определение  Судебной  коллегии Верховного Суда  СССР

от 25 июня 1965 г. по делу В. В нем подчеркивается, что действия,

не предусмотренные уголовным законодательством,    преступлением

не являются  («Бюллетень    Верховного   Суда    СССР» 1965 г. № 4,

стр. 18).

нение1, указывается на необходимость установления по каждому делу причинной связи между деянием подсу­димого и наступившими последствиями2, в известной мере разрабатываются критерии, определяющие воз­можность разграничения последствий, связанных и не связанных с уголовной ответственностью, подчеркива­ется необходимость четкого понимания признака мало­значительности в понятии преступления (ч. 2 ст. 6 Ос­нов)3, намечаются критерии, разграничивающие пре­ступление от проступка4, и т. д.

Нам не представляется возможным рассмотреть все названные направления в конкретизации судебной прак­тикой тех или иных признаков понятия преступного дея­ния. Поэтому мы обратимся лишь к одному из них — оценке судебной практикой такого основного, определя­ющего преступление признака, как общественная опасность деяния, исходя из характера насту­пивших последствий и их связи не только- с действиями подсудимого (и его субъективного отношения к послед­ствиям), но и с различными обстоятельствами дела.

Для установления наличия общественной опасности деяния, как мы уже указывали, практикой выработано

1              Так, в определении Уголовно-судебной коллегии    Верховного

Суда СССР от II февраля 1939 г. по делу О. указывается, напри­

мер, что подсудимый не может нести ответственность за невыпол­

нение по службе действий, не входивших в круг его обязанностей

(«Сборник постановлений Пленума и определений Верховного Суда

СССР  (1938 г.   и    первое    полугодие    1939 г.)»,    Юриздат,    1940,

стр. 102).

2              Наиболее отчетливо это положение выражено в определении

Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу Р. и С, в ко­

тором указывается, что лицо подлежит ответственности лишь за те

наступившие последствия, которые имеют причинную    связь с его

действиями  («Бюллетень    Верховного Суда РСФСР»  1966 г. № 2,

стр. 7).

3              См. определение Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР

от 13 марта    1962 г. по делу Ч.    («Бюллетень    Верховного    Суда

РСФСР» 1962 г. № 6, стр. 10).    В нем   требования   ч. 2 ст. 7 УК

РСФСР  уточняются следующим  образом:    «Противоправные    дей­

ствия, которые в силу малозначительности не представляют боль­

шой общественной  опасности,  не должны  влечь  уголовную  ответ­

ственность». Этот же вопрос рассматривается и в других судебных

решениях:   в определении    Судебной    коллегии    Верховного    Суда

РСФСР от 4 февраля 1963 г.. по делу Г- и др. («Бюллетень Верхов­

ного Суда РСФСР» 1963 ,г. № 5, стр.  12).

4              См. постановление Пленума Верховного Суда СССР от 27 де­

кабря  1946 г. по делу К,   («Судебная   практика   Верховного   Суда

СССР» 1946 г.; вып. X, стр. 16).

252 >

положение о том, что наступившие последствия могут быть поставлены в вину подсудимому только в том слу­чае, если они явились результатом его преступного дей­ствия или бездействия1, а также тогда, когда по делу установлено, что устранение причин, вызвавших эти по­следствия, зависело от подсудимого2.

Указанное положение направлено на то, чтобы ис­ключить возможность объективного вменения и неза­конного привлечения к уголовной ответственности лиц, в действиях которых нет вины.

Этой идеей проникнуты многие решения высших су­дебных инстанций. В решениях указывается, что даже при наличии связи действий подсудимого с наступив­шими последствиями преступными их можно признать лишь при определенном субъективном отношении под­судимого к этим последствиям.

Так, в одном из постановлений Пленума Верховного Суда СССР по конкретному делу разъясняется, что обвиняемый не может нести ответственность за послед­ствия, хотя и связанные с его действиями, но наступив­шие вследствие обстоятельств, которые он не мог и не должен был устранить3. Эта же мысль положена в осно­ву ряда определений Судебной коллегии Верховного Суда СССР по другим конкретным уголовным   делам4.

По многим уголовным делам устанавливается нали­чие неосторожных действий в той или иной форме со стороны потерпевшего лица. В связи с этим возникает необходимость оценки таких действий потерпевшего для решения вопроса об ответственности лица, обвиняемого в причинении потерпевшему вреда. Этот вопрос не нахо­див прямого урегулирования в уголовном законе, по­этому он разъясняется в ряде судебных решений.

1              См.  определение Судебной   коллегии Верховного Суда СССР

от б декабря   1947 г.  по делу П.   («Судебная  практика  Верховного

Суда СССР» (1948 г., вып. II, ст;р. 18).

2              См. постановление Пленума Верховного Суда СССР от 25 ап­

реля 1939 г. по делу Р. и Ш.   («Сборник постановлений Пленума и

определений коллегий Верховного Суда СССР   (1938 г.    и    первое

полугодие 1939 г.)», Юриздат, 1940, стр. 48).

3              См.  постановление от 16 сентября   1943  г.  («Сборник   поста­

новлений Пленума и определений коллегий  Верховного Суда СССР.

1943 год», М., 1948, стр. 17).

4              См. определение от 26 ноября  1941  г. по делу   Л.  («Сборник

постановлений  Пленума  и  определений    Верховного    Суда  СССР.

1941 г.»);  определение от 7 января 1948 г. по делу С.   («Судебная!

практика Верховного Суда СССР» 1948 г., вып. III, стр. 17).

:  253

Так, в одном из определений Военно-железнодорож­ной коллегии Верховного Суда СССР указывается, что неосторожность потерпевшего не освобождает обвиня­емого от ответственности за нарушение, повлекшее, хо­тя и по неосторожности потерпевшего, тяжелые для не­го последствия, возможность которых была бы исклю­чена в случае недопущения инкриминированного нару­шения1.

Наряду с этим в других судебных решениях содер­жатся указания, предостерегающие суды от недооценки неосторожных действий потерпевшего при установлении вины подсудимого. В них раскрывается как бы другая сторона одного и того же вопроса.

Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 9 ноября 1935 г. указывается, что подсудимый не должен отвечать за причиненный потерпевшему вред, устранение которого было невозможно вследствие не­осторожности самого потерпевшего2. В определении Су­дебной коллегии Верховного Суда СССР от 28 декабря 1939 г. также отмечается, что подсудимый не несет ответственности за тяжелые последствия, наступившие вследствие грубой неосторожности потерпевшего, дей­ствовавшего вопреки предупреждениям подсудимого3.

Судебной практикой выработан также ряд положе­ний, исключающих ответственность подсудимого за по­следствия, хотя и связанные с его действиями или без­действием, но наступившие по вине третьих лиц.

Так, в постановлении Пленума от 17 октября 1947 г. Верховный Суд СССР указал, что обвиняемый не мо­жет нести ответственность за последствия, наступившие вследствие самовольных действий другого лица4. В дру­гих судебных решениях по этому вопросу указывается, что за последствия, наступившие   по вине третьих лиц,

обвиняемый не отвечает, если по обстоятельствам дела он не мог предотвратить эти последствия1.

Как мы видим, судебной практикой довольно осно­вательно разработан вопрос и о субъективной стороне преступления, при этом совершенно справедливо основ­ное внимание уделено установлению общих критериев для правильной оценки последствий преступления в за­висимости от различных обстоятельств дела и вины под­судимого. Это во многом способствовало совершенство­ванию правоприменительной  деятельности.

На основе выработанных практикой указанных поло­жений представляется целесообразной постановка воп­роса о совершенствовании нормы, определяющей общее понятие преступления. Имеется немало предложений о том, какие признаки в этой норме следует уточнить, а какие ввести вновь2. Речь идет прежде всего о более четком и развернутом определении материального эле­мента общего понятия преступления — признака об­щественной опасности. С этой целью целесообразно дополнить это определение таким признаком, как «серь­езность вреда» (т. е, наступивших последствий от пре­ступного посягательства), позволяющим дифференциро­вать преступления и тем самым более целеустремленно определить направленность уголовной политики. Одно­временно следует подумать и о том, чтобы ввести в это определение и некоторые положения, ставшие основопо­лагающими при судебном разрешении по уголовным делам вопроса о вменении в вину подсудимому насту­пивших в результате его действий последствий3.

2. Одним из сложнейших институтов советского уго­ловного законодательства является институт необходи­мой обороны, впервые сформулированный еще в Руко­водящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 го­да. Его применение в судебной деятельности вызывало

1              См. определение от 9 ноября  1943 г.   («Сборник постановле­

ний  Пленума   и   определений   коллегий   Верховного   Суда   СССР,

1943.год»," стр. 75).

2              См. «Сборник постановлений Пленума и определений колле­

гий Верховного Суда СССР. Второе  полугодие  1939 г.», Юриздат,

1941, стр. 31.

3              См. там же, стр. 88, 89.

4              См. «Судебная   практика    Верховного   Суда    СССР»  1948 г.*

вып. ll, стр. 4.

2S4

1              См. определение от 22 февраля  1944 г.  («Сборник постанов­

лений и определений коллегий Верховного    Суда СССР.    1944 г.»,

Юриздат, 1948, стр. 125).

2              См., например, определение Уголовно-судебной коллегии Вер­

ховного Суда СССР от 27 ноября 1948 г. по делу Г. и др.  («Судеб­

ная практика Верховного Суда СССР» 1949 г. № 2, стр. 31).

3              Этот  вопрос является   дискуссионным   и   требует  еще своей

теоретической разработки,   исходя   из   созданных судебной практи­

кой предпосылок для классификации    последствий " по    различным

основаниям.

255

известные трудности. Однако судебная практика сыгра­ла значительную роль в совершенствовании основных положений данного института.

Так, первоначально в ст. 15 Руководящих начал (1919 г.) институт необходимой обороны был сформу­лирован следующим образом: «Не применяется наказа­ние к совершившему насилие над личностью нападаю­щего, если это насилие явилось в данных условиях не­обходимым средством отражения нападения или сред­ством защиты от насилия над его или других личностью и если совершенное насилие не превышает меры необ­ходимой обороны».

Судебная практика неизбежно столкнулась с недо­статками этой формулировки. Во-первых, в ней преду­сматривалось только насилие, тогда как кроме соб­ственно насилия при необходимой обороне могут быть совершены и такие уголовно наказуемые действия, как убийство, телесное повреждение и др. Кроме того, за­щите, согласно формуле, принятой в законе, подлежала лишь личность обороняющегося или другого лица, а су­дебная практика сталкивалась с необходимостью защи­ты имущественных и иных прав граждан.

Поэтому, когда в 1922 году был принят первый со­ветский Уголовный кодекс — УК РСФСР, который явил­ся в значительной степени результатом «учета практики мест — наших народных судов и революционных трибу­налов»1, норма, посвященная необходимой- обороне (ст. 19), с учетом судебной практики была значительно усовершенствована. В ней говорилось уже не только о насилии, а о всяком уголовно наказуемом деянии. Одно­временно с указанием на личность обороняющегося в законе указано и йа его права.

Однако такая формулировка не Могла удовлетворить судебных работников, которые сталкивались с необхо­димостью уголовно-правовой защиты не только тех, кто

I «Материалы НКЮ», вып. XVI—XVII, 1922 г. IV Всероссий­ский съезд советской юстиции, обсуждавший в январе 1922 года про­ект УК РСФСР, в своей резолюции также отмечал, что проект учитывает «четырехлетний опыт советских судов...» («История со­ветского уголовного права», 1948, стр. 246).

Д. Н. Курский считал, что кодекс представляет собой «кристал­лизованное правосознание работников, которые ведут дело право­судия у нас в Советской Республике» («Стенографический отчет 3 сессии ВЦИК IX созыва», Бюллетень № 3, 1922 г. стр. 30).

236

подвергается нападению, но и тех, кто самоотверженно p.ciaer на защиту интересов государства.

Необходимо было признать правомерность действий указанных лиц. Это нашло свое отражение в союзном законе — ст. 9 Основных начал уголовного законода­тельства Союза ССР и союзных республик, где говори­лось о состоянии необходимой обороны от посягатель­ства на Советскую власть либо на личность и права обо­роняющегося или другого липа.

Такая же редакция была воспринята и уголовными кодексами всех союзных республик.

Весьма сложным и довольно длительным оказался процесс выработки критериев превышения пределов необходимой обороны. Судебная практика применяла при этом различные критерии и учитывала разнообраз­ные обстоятельства. Однако в законе такие критерии указаны не были.

Значительную роль в их определении сыграли разъ­яснения Пленума Верховного Суда СССР по этому воп­росу. Впервые в постановлении от 7 июля 1946 г. по I конкретному делу Пленум указал, что для правомер­ности совершенного акта необходимой обороны требует-| ся, «чтобы интенсивность обороны соответствовала ин-■      тенсивности нападения»1.

Однако в этом же постановлении Пленум дал судам, как нам представляется, неправильную рекомендацию по применению законодательства о необходимой ибо-poiie.

С одной стороны, Пленум по указанному делу при­знал, что оборонявшийся имел право на необходимую оборону и что применение им оружия при установлен­ных судом обстоятельствах является правомерным, так как: а) на него было совершено нападение и б) его жизни угрожала непосредственная опасность. С другой стороны, Пленум все же признал, что оборонявшийся виновен в убийстве, совершенном при превышении пре­делов необходимой обороны, только на том основании, что он стрелял в голову, а не в руку или плечо напада­ющего2. Вместе с тем в' дальнейшем Пленум указал су-

1              «Судебная   практика   Верховного   Суда   СССР»   1946  г.,   вып.

VI, стр. 5.

2              См.   «Судебная   практика    Верховного   Суда  СССР»   1946   г.,

вып. VI, стр. 5—7.

257

17   Заказ   4638

дам, что при применении законодательства о необходи­мой обороне они не учитывают «душевное состояние обороняющегося» и исходят зачастую «лишь из тяже­сти последствий», и разъяснил судам, что они «не дол­жны механически исходить из требования соразмерно­сти средств защиты и средств нападения, а также со­размерности интенсивности защиты и нападения»1.

В действующем постановлении от 4 декабря 1969 г. «О практике применения судами законодательства о не­обходимой обороне» прямо указано, что «обороняющий­ся не всегда в состоянии точно взвесить характер опас­ности и избрать соразмерные средства защиты, что, естественно, может иногда повлечь и более тяжкие по­следствия, за которые он не может нести ответствен­ность»  (курсив наш.— Авт.)2,

Такие значительные колебания при формулировании критериев превышения пределов необходимой обороны во многом объясняются тем, что долгое время отсутство­вало его законодательное определение (хотя бы в об­щей форме). Потребности судебной практики, накоплен­ный опыт дали возможность внести в закон такое опре­деление. В Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик впервые такое определение было дано.

Не ясным был для судебной практики также вопрос о моменте, с которого следует признать правомерность действий, совершенных в состоянии необходимой обо­роны. Пленум неоднократно давал судам руководящие указания и по этой проблеме.

В 1945 году Генеральным прокурором СССР и Пле­нумом Верховного Суда СССР были высказаны проти­воречивые мнения. В протесте Генерального прокурора СССР, внесенном в Пленум по делу Симахина и дру­гих, была высказана следующая позиция, которая пол­ностью соответствовала ст. 9 Основных начал уголовно­го законодательства Союза ССР и союзных республик: для квалификации деяния как убийства, совершенного в состоянии необходимой обороны, «необходимо, чтобы убийство явилось следствием обороны    от    нападения,

1              «Сборник  постановлений    Пленума    Верховного   Суда   СССР.

1924—1970», изд-во «Известия», 1970, стр. 326.

2              Т а м   же, стр. 323—326.

258

чтобы нападение было действенным и реальным и чтобы оборона была осуществлена непосредственно в процессе нападения».

Однако Пленум не согласился с таким толкованием закона и дал по данному делу следующее разъяснение: «Для состояния необходимой обороны не требуется в качестве обязательного условия, чтобы оборона была осуществлена непосредственно в процессе нападения. Состояние необходимой обороны наступает и в том слу­чае, когда по всем обстоятельствам начало реального осуществления нападения настолько очевидно и немину­емо, что непринятие предупредительных мер ставит в явную, непосредственную и неотвратимую опасность лицо, вынужденное к принятию этих мер»1.

Такое разъяснение, несомненно, являлось творческим развитием института необходимой обороны, конкрети­зирующим его общее определение, данное в законе. В дальнейшем Пленум неоднократно подтверждал эту позицию в своих постановлениях2.

В действующем постановлении Пленума о судебной практике по делам, связанным с применением законода­тельства о необходимой обороне, в п. 1 указано, что действия, совершенные в состоянии необходимой оборо­ны, не содержат состава преступления. Такое утвержде­ние полностью соответствует законодательному опреде­лению (ст. 13 Основ), в котором сказано, что подобные действия «ке являются преступлениями».

Однако впервые указание о том, что «действия, со­вершенные в состоянии необходимой обороны, не содер­жат состава преступления», было дано в постановлении Пленума от 23 октября 1956 г.3, т. е. в период действия Основных начал, в ст. 9 которых было записано, что подобные действия «предусмотрены уголовным зако­ном», но к ним, в силу определенных условий, лишь не применяются «меры социальной защиты»4.

1              «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1945 г., вып. V,

стр. 5.

2              См.   «Судебная   практика    Верховного    Суда  СССР»   1956   г.

№ 6, стр. 7; п. 4 действующего постановления Пленума от 4 декабря

1969 г.   («Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР.

1924—1970», стр. 327).

3              См.   «Судебная   практика   Верховного    Суда   СССР»  1956   г.

№ 6, стр. 7.

4              «Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и

союзных республик», М., 1956, стр. 3.

259

При такой законодательной формулировке указан­ное разъяснение Пленума, по нашему мнению, также следует отнести к творческому развитию данного инсти­тута.

Таким является и действующее постановление Пле­нума Верховного Суда СССР о приравнивании к необхо­димой обороне действий, предпринятых потерпевшими или другими лицами по задержанию преступника с целью доставления его в соответствующие органы вла­сти.

Такое решение и ранее содержалось в постановлении Пленума от 23 октября 1956 г. и было несколько уточ­нено в постановлении от 4 декабря 1969 г., где говорит­ся уже о задержании преступника как действиях «в це­лях пресечения его преступного посягательства для до­ставления преступника в соответствующие органы вла­сти».

Если для такого разъяснения в 1969 году у Пленума были некоторые основания, так как его указания, сде­ланные в 1956 году, к этому времени уже были воспри­няты и законодательно закреплены в двух союзных рес­публиках, то подобные указания, сделанные в 1956 году, были явным правотворчеством. Мы полагаем, что такое правотворчество не имеет под собой достаточного теоре­тического и практического обоснования, выходит за рам­ки закона, ибо нельзя приравнивать к необходимой обо-• ронс действия, которые необходимой nfinnonrm не явля­ются1.

Одним из условий правомерности необходимой обо­роны является отражение наличного посягательства, «ибо с момента прекращения нападения (как и любого другого посягательства) прекращается и право на защи­ту в порядке необходимой обороны»2. Это положение разделяется всеми советскими криминалистами3.

1              Нельзя  не согласиться с мнением  Т.  Шавгулпдзе  о  том,  что

«с принятием  уголовного законодательства,    исключившего    анало­

гию,   рассматриваемое   указание    Пленума     вообще    неприемлемо»

(Т.   Ш а в г у л и д з е,    Право   гражданина   на   задержание   преступ­

ника    следует    регламентировать    законом,    «Советская    юстиция»

1966 г. № 2, стр. 10).

2              3.  А.  Выш и н с к а я,   Некоторые  вопросы  необходимой  обо­

роны по советскому уголовному  законодательству, «Ученые записки

ВИЮН», вып. 16, 1963, стр. 86.

3              См.,  например,  «Краткий    юридический    словарь»,    М.,   1945,

стр,  154;  «Юридический словарь», М,  1953, стр.  372;    «Курс сове г-

260

Совершенно очевидно, что действия по задержанию преступника являются правомерными. Однако они явля­ются самостоятельным обстоятельством, исключающим уголовную ответственность, и в качестве такового дол­жны быть закреплены в действующем уголовном зако­нодательстве.

Представляется, что по данному вопросу Верховному Суду СССР следовало бы воспользоваться правом зако­нодательной инициативы и войти в законодательный орган с предложением об установлении в законе нового самостоятельного обстоятельства, исключающего об­щественную опасность и противоправность деяния.

Такое решение в настоящее время принято в УК Эстонской ССР, предусмотревшем самостоятельную норму (ст. 131) о задержании преступника, хотя уста­новление любого обстоятельства, исключающего уго­ловную ответственность, так же как и установление по­нятия преступного, полностью составляет компетенцию общесоюзного законодательства.

3. Серьезный вклад в развитие другого важнейшего уголовно-правового института — института соучастия — внесли указания Пленума Верховного Суда СССР, сде­ланные им на основе анализа судебной практики по этой категории дел.

Мы имеем в виду разработку Пленумом еще в 1942 году вопроса о роли и ответственности организатора преступления. Действовавшее в то время законода­тельство (ст. 12 Основных начал и соответствующие им статьи УК союзных республик) в качестве соучастников предусматривало только исполнителей, подстрекателей и пособников. Об организаторах преступления никаких упоминаний в законе не было. Однако судебная практи­ка сталкивалась со случаями, когда такие организато­ры, не принимавшие непосредственного участия в совер­шении преступления* могли остаться безнаказанными или в лучшем случае считаться подстрекателями, что* несомненно, не соответствовало характеру и опасности их деяний.

При рассмотрении уголовного дела по обвинению Сырцова и других Пленум 8 января 1942 г. дал развер-

ского уголовного права», т. II, М., 1970, стр. 355; «Курс советского уголовного  права»  (часть Общая), т.  1, Л.,   1968, стр. 467—477

261 *

нутое определение роли организатора преступления. В постановлении указывается, что роль организатора преступления выходит за пределы соучастия в формах, указанных в законе» т. е. в форме подстрекательства или пособничества. Действия организатора являются одним из важнейших элементов исполнения преступления, и степень общественной опасности организатора, по срав­нению с разовыми исполнителями, является более вы­сокой. Поэтому он должен нести более строгую ответ­ственность1.

Обобщение Пленумом судебной практики по вопро­сам соучастия в преступлении во многом содействовало разработке общего понятия соучастия, закрепленного ныне в ст. 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, где в числе соучастников указаны и организаторы преступления.

4. В действующем уголовном законодательстве за­креплено правило о том, что при сложении таких раз­нородных наказаний, как лишение свободы и исправи­тельные работы, устанавливается соотношение, при котором один день лишения свободы приравнивается к трем дням исправительных работ.

В законодательстве Союза ССР, действовавшем до его последней кодификации (1958 г.), такое правило отсутствовало* а в республиканском законодательстве оно было предусмотрено не во всех кодексах. Поэтому Пленум Верховного Суда СССР, учитывая сложившую­ся практику, своим постановлением от 22 января 1942 г. дал указание всем судам заменять в случаях определе­ния наказания по принципу сложения исправительно-трудовые работы лишением свободы из расчета трех дней исправительно-трудовых работ за один день ли­шения свободы2.

При кодификации уголовного законодательства, как отмечалось выше, это правило получило законода­тельное закрепление в кодексах всех союзных рес­публик.

В данном случае мы можем констатировать, с одной стороны, благоприятное влияние судебной практики на совершенствование    уголовного    законодательства, а с

другой — некоторое превышение Пленумом Верховного Суда СССР своих полномочий, выразившееся в форму­лировании положения, установление которого относится к компетенции законодательных органов Союза ССР и союзных республик.

5. Судебная практика оказывает существенное вли* яние и на совершенствование норм Особенной части уголовного законодательства. Здесь это влияние ска­зывается в еще большей мере, так как способствует не только уточнению и тем самым конкретизации закош> дателем тех или иных признаков составов преступлений, установлению санкций, повышающих эффективность уголовно-правовой борьбы с отдельными видами пре­ступлений, но и, исходя из потребностей борьбы с наи­более опасными для общества деяниями, судебная практика своевременно выдвигает перед законодателем вопрос об установлении за них уголовной ответствен­ности. Поэтому надо признать, что до тех пор, пока за­конодатель не возвел в закон рекомендации, вырабо­танные судебной практикой, они являются правополо-жениями, которыми руководствуются суды в своей деятельности при отправлении правосудия.

Так, судебная практика неоднократно формулирова­ла свои выводы о содержании и порядке применения норм об ответственности за выпуск недоброкачествен­ной, нестандартной или некомплектной продукции, В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 30 сентября 1949 г. было разъяснено, что ответствен­ными за выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции являются не только перечисленные в законе лица, но и лица иных должностных наименований, фак­тически выполняющие функции поименованных в зако* не должностных лиц.

Тем же постановлением Пленума было конкретизи­ровано понятие выпуска продукции указанием на то, что «под выпуском недоброкачественной продукции сле­дует понимать как сдачу продукции заказчикам, так и те случаи, когда продукция прошла отдел технического контроля и окончательно оформлена к сдаче»1.

Расширение круга ответственных за выпуск недобро-

1              См. «Сборник постановлений Пленума и определении коллегии

Верховного Суда СССР.  1942 г.», Юриздат,  1947, стр. 32.

2              См.  там   ж е, стр.   13.

i2!62

1 «Сборник  действующих  постановлений  Пленума    Верховного Суда СССР.   1924—1957 гг.», Госюриздат, 1958, стр. 28.

263 .

качественной и некомплектной продукции лиц было воспринято законодательством. Ныне действующие уго­ловные кодексы союзных республик (за исключением УК ЛатвССР) предусматривают ответственность не только директора, главного инженера и начальника от­дела технического контроля, но и лиц, занимающих другие должности, выполняющих аналогичные обязан­ности.