«ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ»

Автором этого изречения, начертанного на храме Аполлона в Дельфах, по традиции считался спартанец Хилон, один из семи греческих мудрецов.

Дельфийский храм пользовался громадным авторите­том среди всех эллинов. Считалось, что устами дельфий­ского оракула, пифии, пророчествует сам Аполлон, про­рицая волю своего отца Зевса.

Согласно мифу, святилище в Дельфах основал Апол­лон в честь своей победы над притеснителем его матери ужасным драконом Пифоном. Эллины верили, что в та­мошнем источнике Кассотиде жил дух Аполлона, или что по крайней мере он являлся туда время от времени. «Су­ществовало убеждение,— писал историк Ф. Г. Мищен­ко,— что дух-божество, вошедши в священную воду ис­точника и в символический лавр, растущий здесь, пере­ходил в тело женщины (пифии), которая пила эту воду или жевала листок священного лавра; после продолжи­тельной борьбы дух будто бы уничтожал личную волю женщины и пользовался ею как покорным орудием для своих откровений. Вопрошавшие созерцали с благоговей­ным ужасом пифию, которая восседала на большом брон­зовом треножнике и как бы висела над священной пеще­рой; пифия погружалась в состояние бреда и произносила отрывистые речи. Верующие принимали ее изречения за голос самого божества, сливавшийся будто бы с шелестом лавра и звуками бубна, которым потрясала пророчица. Они имели перед собой состояние восторженности (ма­нии), или сверхъестественного безумия, священного опья­нения, то состояние истерического припадка, которое позднейшая философия греков именовала экстазом».

Сократ, подобно своим современникам, высоко чтил авторитет дельфийского бога и его оракула, верил в мантику и божественные прорицания, поскольку и в нем са­мом, как он полагал, звучал предостерегающий голос бо­жественного демона.

Согласно приводимому Аристотелем (О философии, кн. 1) преданию, Сократ в молодости посетил Дельфы. Его взволновала и захватила призывная надпись «Познай самого себя». Это изречение послужило толчком к фило­софствованию и предопределило основное направление его философских поисков истины. Сократ воспринял это изречение как призыв к познанию вообще, к выяснению смысла, роли и границ человеческого познания в соотно­шении с божественной мудростью. Речь, таким образом, шла не о частностях, а о принципе познания человеком своего места в мире.

Сократовское проникновение в существо человеческих проблем требовало новых, истинных путей познания. Фи­лософский интерес Сократа к проблематике человека и человеческого познания знаменовал собой поворот от прежней натурфилософии к моральной философии. Чело­век и его место в мире стали центральной проблемой эти­ки Сократа и главной темой всех его бесед.

Конечно, к своим взглядам, относящимся к позднему, наиболее известному нам периоду, Сократ пришел не сра­зу. Естественно поэтому предположить известную эволю­цию в его философских воззрениях. Однако точных дан­ных о начальных стадиях развития философской мысли Сократа, к сожалению, не имеется.

По некоторым сведениям, приводимым, в частности, Диогеном Лаэртским, молодой Сократ был сперва учени­ком знаменитого натурфилософа Анаксагора из Клазомен, а затем и Архелая, который сам ранее учился у Анаксагора. Историческую достоверность подобных со­общений невозможно твердо установить или с определен­ностью опровергнуть. Видимо, элементы правды здесь вплетены в сюжет кочующей легенды о знаменитом «учи­теле» и великом «ученике». Для такого рода биографиче­ских легенд как раз весьма типично конструировать пре­емственность между знаменитостями. В этих целях даже случайная беседа может сойти за учебу, а простой слуша­тель — за ученика.

Во времена сократовской молодости философия в Афи­нах была импортным продуктом. Афиняне были сильны в политике, искусстве, ремеслах, торговле, военном и мор­ском деле, но не в философии. Своих философских школ, течений или даже просто заметных философов не име­лось. Собственно первым философом-афинянином был упомянутый Архелай — удачное для легенды связующее звено между Сократом и прежними натурфилософами, а через них и «семью мудрецами».

Правда, одним из этой «мудрой семерки» был афинянин Солон, но прославился он прежде всего как мудрый политик и законодатель.

О новых веяниях в философии и успехах тогдашней науки афиняне и в «золотой век» Перикла узнавали по преимуществу от приезжих философов и учителей муд­рости. В сократовское время Афины посетили такие зна­менитости, как глава элейской школы (Южная Италия) Парменид и его ученик Зенон, представитель ионийской философии Анаксагор из Клазомен (Малая Азия), софи­сты Протагор из Абдер, Горгий Леонтийский из Сицилии, Гиппий из Элиды, кеосец Продик, Эвен с Пароса и мно­гие другие. Приезжие философы и софисты оказывались в центре духовной жизни Афин. Сократ, всегда отличав­шийся большой любознательностью и общительностью, проявлял глубокий интерес к их выступлениям. Со мно­гими из них он имел обстоятельные беседы. В платонов­ском диалоге «Протагор» (341) Сократ даже называет себя «учеником» софиста Продика, у которого он за драхму выслушал урок. Занятие это, видимо, было крат­ким, поскольку за полное обучение Продик брал 50 драхм (см.: Платон. Кратил, 384 b).

В зрелом возрасте Сократ посылал к этому учителю мудрости некоторых своих слушателей, не отличавшихся особой одаренностью.

Знакомство молодого Сократа с основными течениями тогдашней философии сыграло, конечно, плодотворную роль в становлении и развитии его собственных представ­лений.

Возвращаясь к вопросу об отношениях между Анаксагором и Сократом, следует отметить, что независимо от того, был ли Сократ его учеником или нет. Анаксагор — далеко не безразличная фигура в судьбе Сократа. Дело не только в том, что тридцать лет спустя после обвине­ния Анаксагора в безбожии и изгнания из Афин то же обвинение было выдвинуто против Сократа. Забегая впе­ред, заметим, что афиняне считали Сократа, как ранее Анаксагора, софистом и приписывали ему анаксагоровское положение: «Солнце — камень, а Луна — земля» (Платон. Апология Сократа, 26 d). Уместно в этой связи напомнить и о том, что задолго до официального обвине­ния Сократа его высмеял Аристофан в своей комедии «Облака» как натурфилософского безбожника и восхвалителя облаков. Эти нападки, видимо, были вызваны на­турфилософскими увлечениями молодого Сократа, даль­нейшая эволюция воззрений которого мало заботила его обвинителей.

Переход от натурфилософии к моральной философии, связанный с именем Сократа, произошел не сразу. Перво­начально, как это видно из платоновского «Федона» (96— 97), молодой Сократ был охвачен настоящей страстью к познанию природы, к исследованию причин земных и не­бесных явлений, их возникновению и гибели. В подобных стихийно-научных размышлениях Сократ опирался на натурфилософские положения своих предшественников, в частности Анаксимандра, Эмпедокла, Гераклита, пифа­горейцев, чьи взгляды он хорошо знал. Предложенные ими объяснения явлений природы не удовлетворили моло­дого Сократа. Он разочаровался в прежней натурфилосо­фии и вместе с тем пришел к самокритичному выводу о собственной непригодности к подобного рода исследовани­ям. Натурфилософская мудрость ускользала и не дава­лась ему. Из-за размышлений о причинах вещей и явле­ний, вспоминал позднее Сократ, он утратил даже своп прежние знания, перестал понимать и то, что знал рань­ше (Платон. Федон, 96 с—d).

В пору этого разочарования натурфилософией и со­стоялось знакомство молодого Сократа с учением Анаксагора. Об этом времени Сократ вспоминает: «Но однажды мне кто-то рассказал, как он вычитал в книге Анаксагора, что всему в мире сообщает порядок и всему слу­жит причиной Ум; и эта причина мне пришлась по душе, я подумал, что это прекрасный выход из затруднений, если всему причина—Ум» (там же, 97 с).

Сократу на время показалось, что он нашел, наконец, учителя, который откроет ему причину бытия. Однако вскоре он убедился в том, что Ум (Нус) у Анаксагора — не единственная причина явлений, поскольку для объяс­нения конкретных событий Анаксагор наряду с ним вво­дит еще и другие причины эмпирического, естественно­научного характера.

Подмеченная Сократом непоследовательность Анакса­гора состояла в том, что Ум вначале провозглашается им в качестве принципа, который всему в мире сообщает по­рядок и всему служит причиной, но когда дело доходит до объяснения конкретных явлений, этот Ум бездейству­ет, поскольку порядок вещей и их причины определяются не этим Умом, а самими природными вещами — водой, воздухом, эфиром и т. п. Тем самым Анаксагор, подобно другим натурфилософам, подменяет, по оценке Сократа, понятие причины естественных явлений самими этими явлениями, их столкновениями и стихийной игрой. По Сократу же, истинная причина естественных явлений ко­ренится не в них самих, а в божественном разуме и мощи; сами же явления природы — лишь сфера приложе­ния причины, но не ее источник.

Придя к выводу о неправильности исследования при­чины бытия, как он ее понимал, эмпирическим путем, на основе данных органов чувств, Сократ перешел к фило­софскому рассмотрению истины бытия в отвлеченных по­нятиях. С этой точки зрения критерием истины является соответствие того, что познается, своему понятию.

Своей трактовкой истины в понятиях Сократ перевел проблематику познания в новую плоскость, сделав пред­метом философского познания само знание. Все бытие, лишенное собственного разума и смысла, вытеснено из этого предмета, исключено из него. Сократовская фило­софия имеет дело не с бытием, но со знанием о бытии. И это знание — результат познания в понятиях божест­венной по своему характеру причины, а вовсе не эмпи­рического изучения вещей и явлений бытия.

Понятие в концепции Сократа — это не результат од­них лишь мыслительных усилий познающего субъекта, не просто субъективный феномен человеческого мышле­ния, но некая умопостигаемая объективность разума.

Так, прекрасное, согласно Сократу, существует само по себе, объективно и независимо, например, от прекрас­ной лошади, прекрасной женщины или прекрасной книги. Кроме того, понятие прекрасного самого по себе не явля­ется результатом индуктивного обобщения схожих черт прекрасных предметов в общее определение, но, напротив, предшествует этим предметам и придает им их прекрас­ный смысл.

«Я хочу показать тебе,— говорит Сократ своему слу­шателю Кебету,— тот вид причины, который я исследо­вал, и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз слышанному и с него начинаю, полагая в основу, что существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее... Если существует что-либо прекрасное помимо пре­красного самого по себе, оно, мне кажется, не может быть прекрасным иначе, как через причастность прекрасному самому по себе. Так же я рассуждаю и во всех остальных случаях» (Платон. Федон, 100 b—с). Объективизм Сократа существенно отличает его позицию как от субъек­тивизма и релятивизма софистов, так и от представлений прежней натурфилософии. С учетом этого концепцию Сократа можно назвать философией объективного понятия. Философские воззрения Сократа содействовали формиро­ванию идеалистической «линии Платона» (В. И. Ленин). Поэтому было бы явным забеганием вперед и искажением истории развития философской мысли характеризовать позицию самого Сократа как уже сформировавшуюся идеалистическую концепцию.

Преодолев непоследовательность Анаксагора и начав трактовать Ум в качестве божественного разума и един­ственной причины всех явлений, Сократ именно при по­мощи умопостигаемого объективного понятия перебрасы­вает философский мост между божественной истиной и человеческим познанием. Внешне кажется, что по сравне­нию с Апаксагором Сократ в вопросе о богах сделал шаг назад, к восстановлению их авторитета, но одновременно этот шаг сопровождается дальнейшим успехом рациона­лизма: сконструированная Сократом понятийная связь между богом и человеком по существу трансформирует эту традиционно мифологическую тематику в философ­скую проблематику. Прогресс, как видим, и тут не был прямолинейным.

Отмеченная Сократом непоследовательность в позиции Анаксагора была следствием наличия в прежней натур­философии двух по существу различных компонентов — естественнонаучного и философского. Первоначально со­существование этих разнородных начал было неизбежным и, несомненно, плодотворным. Об этом убедительно сви­детельствует прогресс натурфилософских исследований от Фалеса до Анаксагора. Ко времени Сократа, однако, внутренняя противоречивость и разноплановость двух компонентов натурфилософии стали очевидны. Прежнее единство философских и естественнонаучных исследова­ний в рамках натурфилософии пережило себя. Дальней­ший прогресс познания требовал размежевания и само­стоятельного развития составных частей натурфилософии.

Сократ развил философский аспект проблематики этой переходной ситуации, тем самым косвенно показав, что натурфилософия представляла собой симбиоз тогдашней науки и философии. Он вырвал философию из натурфи­лософского тупика и освободил ее от естественнонаучных исследований. Сократовский переход к моральной философии не означал, однако, что Сократ занял какую-то враждебную позицию к тогдашней натурфилософской на­уке. Даже на суде, будучи сам обвиненным в натурфило­софском испытании того, «что под землею» и «что в не­бесах», Сократ хотя и отвергает собственную причаст­ность к таким занятиям, но не собирается бросать «укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах» (Там же, 19 с).

Отход от натурфилософии не означал также, что Сократ перестал интересоваться явлениями природы, строением земли, неба и космоса, т. е. традиционными на­турфилософскими вопросами. Природа продолжала при­влекать его внимание, хотя, правда, не в естественнонауч­ном, а, скорее, в философском и мифологическом плане. Характерно при этом, что сократовская философия при­роды, интерпретация им земных и небесных явлений, строения мироздания и т. п. носят отчетливо выражен­ный этический смысл и служат обоснованию главных по­ложений его моральной философии.

Суждения Сократа о природе, Земле, небе и космосе, приведенные в диалогах Платона, опираются на древние мифы и легенды, космогонические и теогонические поэмы и сказания, на ряд положений прежней натурфи­лософии. Человек и вселенная, согласно сократовской вер­сии строения мира, находятся в разумной и целесообраз­ной гармонии, предопределенной божественным замыс­лом.

Любопытны те космогонические представления, кото­рые с опорой на мифы развивает Сократ для обоснова­ния своих этических воззрений. Лучшие и худшие части Земли и вселенной как бы заранее приготовлены для тех, кто заслуживает наказания за пороки и воздаяния за доб­родетели. Да и весь космос телеологически приноровлен к целям реализации сократовской этики. Пользуясь слу­чаем, обратим внимание и на информативную сторону восходящей к мифам сократовской космогонии. Приведем, прежде всего, сократовское обращение к мифу, в котором присутствует некий, весьма странный для тогдашних землян, взгляд из космоса на Землю. «Итак, друг,— гово­рит Сократ своему слушателю Симмию,— рассказывают прежде всего, что та Земля, если взглянуть на нее сверху, похожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчика­ми этих цветов, но там вся Земля играет такими красками и даже куда более яркими и чистыми» (Там же, 110 b-с).

Вслед за этим рассказом, весьма смахивающим на ре­портаж о Земле с космической орбиты, приведем другой любопытный фрагмент сократовской беседы, повествую­щий уже об отрыве от Земли и выходе в космос. «...Мы,— говорит Сократ о людях,— живем в одной из земных впадин, а думаем, будто находимся на поверхно­сти, и воздух зовем небом в уверенности, что в этом небо движутся звезды. А все оттого, что, по слабости сво­ей и медлительности, мы не можем достигнуть крайнего рубежа воздуха. Но если бы кто-нибудь все-таки добрал­ся до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы тамошний мир. И если бы по природе своей он был бы способен вынести это зрелище, он узнал бы, что впервые видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю» (Там же, 109 е).

Перед нами — одна из версий мифа о космическом пу­тешествии. Даже современный автор, если он не искушен в тонкостях космической науки, не изложил бы данную тему доходчивей и понятней для простых слушателей, чем это сделано в мифе, к которому апеллирует платонов­ский Сократ. Содержательно-информационная сторона мифа, переданная примитивными средствами донаучной мысли, представлена здесь весьма наглядно.

Сократовское обращение к вопросам о целесообразном устройстве мира, космической гармонии, божественно предопределенной всеобщей связи явлений и т. п. пресле­довало прежде всего этические интересы и было нацелено на выяснение направлений и границ целесообразной тра­ты человеком своих познавательных усилий.

Истинное познание, как его понимал Сократ, призвано дать человеку верные ориентиры для его повседневной жизни. Поэтому ценность всякого познания — природных, людских и божественных явлений и отношений — в том, чтобы научиться разумно вести человеческие дела.

Дорога самопознания ведет человека к пониманию своего места в мире, к уяснению того, «каков он по от­ношению к пользованию собой как человеком» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, IV, 1, 24). «Не ясно ли теперь,— продолжает Сократ,— что вследствие знания себя люди испытывают много хорошего и вследствие лож­ных представлений испытывают много дурного? Человек, знающий себя, знает и то, что для него будет хорошо, и различает то, что может сделать и чего не может» (Там же, IV, 1, 26).

Философски возвысив разум и признав за ним универ­сальную мощь, Сократ подчинил его господству все кос­мические и земные дела. Знание в трактовке Сократа предстало в качестве единственного должного регулято­ра и надлежащего критерия человеческого поведения. Тем самым он вдохнул новую жизнь в старую муд­рость: «Познай самого себя».

Автором этого изречения, начертанного на храме Аполлона в Дельфах, по традиции считался спартанец Хилон, один из семи греческих мудрецов.

Дельфийский храм пользовался громадным авторите­том среди всех эллинов. Считалось, что устами дельфий­ского оракула, пифии, пророчествует сам Аполлон, про­рицая волю своего отца Зевса.

Согласно мифу, святилище в Дельфах основал Апол­лон в честь своей победы над притеснителем его матери ужасным драконом Пифоном. Эллины верили, что в та­мошнем источнике Кассотиде жил дух Аполлона, или что по крайней мере он являлся туда время от времени. «Су­ществовало убеждение,— писал историк Ф. Г. Мищен­ко,— что дух-божество, вошедши в священную воду ис­точника и в символический лавр, растущий здесь, пере­ходил в тело женщины (пифии), которая пила эту воду или жевала листок священного лавра; после продолжи­тельной борьбы дух будто бы уничтожал личную волю женщины и пользовался ею как покорным орудием для своих откровений. Вопрошавшие созерцали с благоговей­ным ужасом пифию, которая восседала на большом брон­зовом треножнике и как бы висела над священной пеще­рой; пифия погружалась в состояние бреда и произносила отрывистые речи. Верующие принимали ее изречения за голос самого божества, сливавшийся будто бы с шелестом лавра и звуками бубна, которым потрясала пророчица. Они имели перед собой состояние восторженности (ма­нии), или сверхъестественного безумия, священного опья­нения, то состояние истерического припадка, которое позднейшая философия греков именовала экстазом».

Сократ, подобно своим современникам, высоко чтил авторитет дельфийского бога и его оракула, верил в мантику и божественные прорицания, поскольку и в нем са­мом, как он полагал, звучал предостерегающий голос бо­жественного демона.

Согласно приводимому Аристотелем (О философии, кн. 1) преданию, Сократ в молодости посетил Дельфы. Его взволновала и захватила призывная надпись «Познай самого себя». Это изречение послужило толчком к фило­софствованию и предопределило основное направление его философских поисков истины. Сократ воспринял это изречение как призыв к познанию вообще, к выяснению смысла, роли и границ человеческого познания в соотно­шении с божественной мудростью. Речь, таким образом, шла не о частностях, а о принципе познания человеком своего места в мире.

Сократовское проникновение в существо человеческих проблем требовало новых, истинных путей познания. Фи­лософский интерес Сократа к проблематике человека и человеческого познания знаменовал собой поворот от прежней натурфилософии к моральной философии. Чело­век и его место в мире стали центральной проблемой эти­ки Сократа и главной темой всех его бесед.

Конечно, к своим взглядам, относящимся к позднему, наиболее известному нам периоду, Сократ пришел не сра­зу. Естественно поэтому предположить известную эволю­цию в его философских воззрениях. Однако точных дан­ных о начальных стадиях развития философской мысли Сократа, к сожалению, не имеется.

По некоторым сведениям, приводимым, в частности, Диогеном Лаэртским, молодой Сократ был сперва учени­ком знаменитого натурфилософа Анаксагора из Клазомен, а затем и Архелая, который сам ранее учился у Анаксагора. Историческую достоверность подобных со­общений невозможно твердо установить или с определен­ностью опровергнуть. Видимо, элементы правды здесь вплетены в сюжет кочующей легенды о знаменитом «учи­теле» и великом «ученике». Для такого рода биографиче­ских легенд как раз весьма типично конструировать пре­емственность между знаменитостями. В этих целях даже случайная беседа может сойти за учебу, а простой слуша­тель — за ученика.

Во времена сократовской молодости философия в Афи­нах была импортным продуктом. Афиняне были сильны в политике, искусстве, ремеслах, торговле, военном и мор­ском деле, но не в философии. Своих философских школ, течений или даже просто заметных философов не име­лось. Собственно первым философом-афинянином был упомянутый Архелай — удачное для легенды связующее звено между Сократом и прежними натурфилософами, а через них и «семью мудрецами».

Правда, одним из этой «мудрой семерки» был афинянин Солон, но прославился он прежде всего как мудрый политик и законодатель.

О новых веяниях в философии и успехах тогдашней науки афиняне и в «золотой век» Перикла узнавали по преимуществу от приезжих философов и учителей муд­рости. В сократовское время Афины посетили такие зна­менитости, как глава элейской школы (Южная Италия) Парменид и его ученик Зенон, представитель ионийской философии Анаксагор из Клазомен (Малая Азия), софи­сты Протагор из Абдер, Горгий Леонтийский из Сицилии, Гиппий из Элиды, кеосец Продик, Эвен с Пароса и мно­гие другие. Приезжие философы и софисты оказывались в центре духовной жизни Афин. Сократ, всегда отличав­шийся большой любознательностью и общительностью, проявлял глубокий интерес к их выступлениям. Со мно­гими из них он имел обстоятельные беседы. В платонов­ском диалоге «Протагор» (341) Сократ даже называет себя «учеником» софиста Продика, у которого он за драхму выслушал урок. Занятие это, видимо, было крат­ким, поскольку за полное обучение Продик брал 50 драхм (см.: Платон. Кратил, 384 b).

В зрелом возрасте Сократ посылал к этому учителю мудрости некоторых своих слушателей, не отличавшихся особой одаренностью.

Знакомство молодого Сократа с основными течениями тогдашней философии сыграло, конечно, плодотворную роль в становлении и развитии его собственных представ­лений.

Возвращаясь к вопросу об отношениях между Анаксагором и Сократом, следует отметить, что независимо от того, был ли Сократ его учеником или нет. Анаксагор — далеко не безразличная фигура в судьбе Сократа. Дело не только в том, что тридцать лет спустя после обвине­ния Анаксагора в безбожии и изгнания из Афин то же обвинение было выдвинуто против Сократа. Забегая впе­ред, заметим, что афиняне считали Сократа, как ранее Анаксагора, софистом и приписывали ему анаксагоровское положение: «Солнце — камень, а Луна — земля» (Платон. Апология Сократа, 26 d). Уместно в этой связи напомнить и о том, что задолго до официального обвине­ния Сократа его высмеял Аристофан в своей комедии «Облака» как натурфилософского безбожника и восхвалителя облаков. Эти нападки, видимо, были вызваны на­турфилософскими увлечениями молодого Сократа, даль­нейшая эволюция воззрений которого мало заботила его обвинителей.

Переход от натурфилософии к моральной философии, связанный с именем Сократа, произошел не сразу. Перво­начально, как это видно из платоновского «Федона» (96— 97), молодой Сократ был охвачен настоящей страстью к познанию природы, к исследованию причин земных и не­бесных явлений, их возникновению и гибели. В подобных стихийно-научных размышлениях Сократ опирался на натурфилософские положения своих предшественников, в частности Анаксимандра, Эмпедокла, Гераклита, пифа­горейцев, чьи взгляды он хорошо знал. Предложенные ими объяснения явлений природы не удовлетворили моло­дого Сократа. Он разочаровался в прежней натурфилосо­фии и вместе с тем пришел к самокритичному выводу о собственной непригодности к подобного рода исследовани­ям. Натурфилософская мудрость ускользала и не дава­лась ему. Из-за размышлений о причинах вещей и явле­ний, вспоминал позднее Сократ, он утратил даже своп прежние знания, перестал понимать и то, что знал рань­ше (Платон. Федон, 96 с—d).

В пору этого разочарования натурфилософией и со­стоялось знакомство молодого Сократа с учением Анаксагора. Об этом времени Сократ вспоминает: «Но однажды мне кто-то рассказал, как он вычитал в книге Анаксагора, что всему в мире сообщает порядок и всему слу­жит причиной Ум; и эта причина мне пришлась по душе, я подумал, что это прекрасный выход из затруднений, если всему причина—Ум» (там же, 97 с).

Сократу на время показалось, что он нашел, наконец, учителя, который откроет ему причину бытия. Однако вскоре он убедился в том, что Ум (Нус) у Анаксагора — не единственная причина явлений, поскольку для объяс­нения конкретных событий Анаксагор наряду с ним вво­дит еще и другие причины эмпирического, естественно­научного характера.

Подмеченная Сократом непоследовательность Анакса­гора состояла в том, что Ум вначале провозглашается им в качестве принципа, который всему в мире сообщает по­рядок и всему служит причиной, но когда дело доходит до объяснения конкретных явлений, этот Ум бездейству­ет, поскольку порядок вещей и их причины определяются не этим Умом, а самими природными вещами — водой, воздухом, эфиром и т. п. Тем самым Анаксагор, подобно другим натурфилософам, подменяет, по оценке Сократа, понятие причины естественных явлений самими этими явлениями, их столкновениями и стихийной игрой. По Сократу же, истинная причина естественных явлений ко­ренится не в них самих, а в божественном разуме и мощи; сами же явления природы — лишь сфера приложе­ния причины, но не ее источник.

Придя к выводу о неправильности исследования при­чины бытия, как он ее понимал, эмпирическим путем, на основе данных органов чувств, Сократ перешел к фило­софскому рассмотрению истины бытия в отвлеченных по­нятиях. С этой точки зрения критерием истины является соответствие того, что познается, своему понятию.

Своей трактовкой истины в понятиях Сократ перевел проблематику познания в новую плоскость, сделав пред­метом философского познания само знание. Все бытие, лишенное собственного разума и смысла, вытеснено из этого предмета, исключено из него. Сократовская фило­софия имеет дело не с бытием, но со знанием о бытии. И это знание — результат познания в понятиях божест­венной по своему характеру причины, а вовсе не эмпи­рического изучения вещей и явлений бытия.

Понятие в концепции Сократа — это не результат од­них лишь мыслительных усилий познающего субъекта, не просто субъективный феномен человеческого мышле­ния, но некая умопостигаемая объективность разума.

Так, прекрасное, согласно Сократу, существует само по себе, объективно и независимо, например, от прекрас­ной лошади, прекрасной женщины или прекрасной книги. Кроме того, понятие прекрасного самого по себе не явля­ется результатом индуктивного обобщения схожих черт прекрасных предметов в общее определение, но, напротив, предшествует этим предметам и придает им их прекрас­ный смысл.

«Я хочу показать тебе,— говорит Сократ своему слу­шателю Кебету,— тот вид причины, который я исследо­вал, и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз слышанному и с него начинаю, полагая в основу, что существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее... Если существует что-либо прекрасное помимо пре­красного самого по себе, оно, мне кажется, не может быть прекрасным иначе, как через причастность прекрасному самому по себе. Так же я рассуждаю и во всех остальных случаях» (Платон. Федон, 100 b—с). Объективизм Сократа существенно отличает его позицию как от субъек­тивизма и релятивизма софистов, так и от представлений прежней натурфилософии. С учетом этого концепцию Сократа можно назвать философией объективного понятия. Философские воззрения Сократа содействовали формиро­ванию идеалистической «линии Платона» (В. И. Ленин). Поэтому было бы явным забеганием вперед и искажением истории развития философской мысли характеризовать позицию самого Сократа как уже сформировавшуюся идеалистическую концепцию.

Преодолев непоследовательность Анаксагора и начав трактовать Ум в качестве божественного разума и един­ственной причины всех явлений, Сократ именно при по­мощи умопостигаемого объективного понятия перебрасы­вает философский мост между божественной истиной и человеческим познанием. Внешне кажется, что по сравне­нию с Апаксагором Сократ в вопросе о богах сделал шаг назад, к восстановлению их авторитета, но одновременно этот шаг сопровождается дальнейшим успехом рациона­лизма: сконструированная Сократом понятийная связь между богом и человеком по существу трансформирует эту традиционно мифологическую тематику в философ­скую проблематику. Прогресс, как видим, и тут не был прямолинейным.

Отмеченная Сократом непоследовательность в позиции Анаксагора была следствием наличия в прежней натур­философии двух по существу различных компонентов — естественнонаучного и философского. Первоначально со­существование этих разнородных начал было неизбежным и, несомненно, плодотворным. Об этом убедительно сви­детельствует прогресс натурфилософских исследований от Фалеса до Анаксагора. Ко времени Сократа, однако, внутренняя противоречивость и разноплановость двух компонентов натурфилософии стали очевидны. Прежнее единство философских и естественнонаучных исследова­ний в рамках натурфилософии пережило себя. Дальней­ший прогресс познания требовал размежевания и само­стоятельного развития составных частей натурфилософии.

Сократ развил философский аспект проблематики этой переходной ситуации, тем самым косвенно показав, что натурфилософия представляла собой симбиоз тогдашней науки и философии. Он вырвал философию из натурфи­лософского тупика и освободил ее от естественнонаучных исследований. Сократовский переход к моральной философии не означал, однако, что Сократ занял какую-то враждебную позицию к тогдашней натурфилософской на­уке. Даже на суде, будучи сам обвиненным в натурфило­софском испытании того, «что под землею» и «что в не­бесах», Сократ хотя и отвергает собственную причаст­ность к таким занятиям, но не собирается бросать «укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах» (Там же, 19 с).

Отход от натурфилософии не означал также, что Сократ перестал интересоваться явлениями природы, строением земли, неба и космоса, т. е. традиционными на­турфилософскими вопросами. Природа продолжала при­влекать его внимание, хотя, правда, не в естественнонауч­ном, а, скорее, в философском и мифологическом плане. Характерно при этом, что сократовская философия при­роды, интерпретация им земных и небесных явлений, строения мироздания и т. п. носят отчетливо выражен­ный этический смысл и служат обоснованию главных по­ложений его моральной философии.

Суждения Сократа о природе, Земле, небе и космосе, приведенные в диалогах Платона, опираются на древние мифы и легенды, космогонические и теогонические поэмы и сказания, на ряд положений прежней натурфи­лософии. Человек и вселенная, согласно сократовской вер­сии строения мира, находятся в разумной и целесообраз­ной гармонии, предопределенной божественным замыс­лом.

Любопытны те космогонические представления, кото­рые с опорой на мифы развивает Сократ для обоснова­ния своих этических воззрений. Лучшие и худшие части Земли и вселенной как бы заранее приготовлены для тех, кто заслуживает наказания за пороки и воздаяния за доб­родетели. Да и весь космос телеологически приноровлен к целям реализации сократовской этики. Пользуясь слу­чаем, обратим внимание и на информативную сторону восходящей к мифам сократовской космогонии. Приведем, прежде всего, сократовское обращение к мифу, в котором присутствует некий, весьма странный для тогдашних землян, взгляд из космоса на Землю. «Итак, друг,— гово­рит Сократ своему слушателю Симмию,— рассказывают прежде всего, что та Земля, если взглянуть на нее сверху, похожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчика­ми этих цветов, но там вся Земля играет такими красками и даже куда более яркими и чистыми» (Там же, 110 b-с).

Вслед за этим рассказом, весьма смахивающим на ре­портаж о Земле с космической орбиты, приведем другой любопытный фрагмент сократовской беседы, повествую­щий уже об отрыве от Земли и выходе в космос. «...Мы,— говорит Сократ о людях,— живем в одной из земных впадин, а думаем, будто находимся на поверхно­сти, и воздух зовем небом в уверенности, что в этом небо движутся звезды. А все оттого, что, по слабости сво­ей и медлительности, мы не можем достигнуть крайнего рубежа воздуха. Но если бы кто-нибудь все-таки добрал­ся до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы тамошний мир. И если бы по природе своей он был бы способен вынести это зрелище, он узнал бы, что впервые видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю» (Там же, 109 е).

Перед нами — одна из версий мифа о космическом пу­тешествии. Даже современный автор, если он не искушен в тонкостях космической науки, не изложил бы данную тему доходчивей и понятней для простых слушателей, чем это сделано в мифе, к которому апеллирует платонов­ский Сократ. Содержательно-информационная сторона мифа, переданная примитивными средствами донаучной мысли, представлена здесь весьма наглядно.

Сократовское обращение к вопросам о целесообразном устройстве мира, космической гармонии, божественно предопределенной всеобщей связи явлений и т. п. пресле­довало прежде всего этические интересы и было нацелено на выяснение направлений и границ целесообразной тра­ты человеком своих познавательных усилий.

Истинное познание, как его понимал Сократ, призвано дать человеку верные ориентиры для его повседневной жизни. Поэтому ценность всякого познания — природных, людских и божественных явлений и отношений — в том, чтобы научиться разумно вести человеческие дела.

Дорога самопознания ведет человека к пониманию своего места в мире, к уяснению того, «каков он по от­ношению к пользованию собой как человеком» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, IV, 1, 24). «Не ясно ли теперь,— продолжает Сократ,— что вследствие знания себя люди испытывают много хорошего и вследствие лож­ных представлений испытывают много дурного? Человек, знающий себя, знает и то, что для него будет хорошо, и различает то, что может сделать и чего не может» (Там же, IV, 1, 26).

Философски возвысив разум и признав за ним универ­сальную мощь, Сократ подчинил его господству все кос­мические и земные дела. Знание в трактовке Сократа предстало в качестве единственного должного регулято­ра и надлежащего критерия человеческого поведения. Тем самым он вдохнул новую жизнь в старую муд­рость: «Познай самого себя».