XV. Платонов в контексте

Что типично в легенде и в анекдоте? . Малопривлекательные детали. .

Способ авторского самовыражения или устройство мира? .

Содержательно общие точки или случайные совпадения во времени и

пространстве? . Пришвин и Платонов . соавторы без взаимного

интереса друг к другу? . Вместо заключения.

В конце юбилейного для Платонова 1999-го года в довольно скромном потоке

статей, посвященных столетию писателя, Виктор Ерофеев как-то в

свойственной ему парадоксальной манере обмолвился (в интервью

корреспондентке .Вечерней Москвы.), что ведь Андрей Платонов . это

фактически "писатель, не умевший управлять своим языком". То есть,

следовало, должно быть, его понять: <не умевший этого делать и, к счастью,

так и не научившийся>331. Иными словами, .Идиот с большой буквы., на

которого и остается единственная надежда у литературы в будущем. Переводы

платоновских книг на иностранные языки оказываются никуда не годны, и на

Западе он не воспринят . "в отличие, скажем, от Хармса, чье интеллигентское

отчаяние по своей катастрофичности очень близко к западному мышлению"332.

Так что, скорее, сам язык .владеет. писателем.

Зададимся таким вопросом: ну, а в чем все-таки своеобразие Платонова?

Только в неправильностях написания и несочетаемости друг с другом слов,

которые он почему-то ставит вместе? Как можно выразить то, чем именно его

тексты похожи (и в чем они не похожи) на столь отличные от них и, вместе с

тем, столь сходные с ними, например, творения художников-примитивистов,

Петрова-Водкина или Павла Филонова, на живопись лубка или на искусство

иконы?333

Если иначе поставить задачу: чем будет отличаться, к примеру, сюжет

придуманный, взятый из жизни и перенесенный в художественное

произведение, от сюжета действительно взятого из жизни уже один к одному,

без какой-либо правки и творческой деформации (соответственно . .текст 1. и

.текст 0.: к последнему должен приближаться жанр дневника и записной

книжки, но, правда, опять-таки не в случае Платонова334). И далее: чéм

платоновский .текст-1. (с установкой на творческий вымысел), отличается от

типичного для литературы того времени .текста 1., от обработки .живых.

фактов кем-то другим, уже не Платоновым, а каким-нибудь маститым

.красным Львом Толстым., по крылатому выражению Зощенко, или просто

рядовым писателем русской литературы, .литератором., по слову самого

Платонова (в беседе с Горьким)? Иначе: чем отличается платоновский язык (и,

естественно, его сюжет) от привычного нам всем языка, от того языка, на

котором обычно пишутся и понимаются обыденные тексты и, соответственно,

от сюжета, которому эти тексты по большей части следуют (то есть от языка и

сюжета в .тексте 0.)? Вспомним, чем на взгляд Павла Филонова отличается

всякая хорошая картина от остальных, . сделанностью. Так вот: что отличает

сделанный по Платонову текст? Всё это вопросы, в значимости которых никто

из читавших самого Платонова, думаю, не усомнится, но, тем не менее,

предложить убедительные ответы на них оказывается очень трудно. Неужели

мы можем лишь только ощущать и чувствовать, но ни выразить, ни, тем

более, как-либо "измерив", подтвердить или опровергнуть реальность своих

предположений не в силах? Да и нужно ли это? . усомнятся некоторые. Мне

кажется, что все же нужно.

Вначале одна почти стандартная платоновская фраза . в качестве примера, для

возвращения к ней в дальнейшем, взятая из .Котлована..

.Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие

бывшего сучка..

Что было бы нормально сказать вместо выделенного здесь словосочетания?

<поглядел внутрь через дырку в стене / через дырку от сучка, выпавшего

из рассохшейся доски в заборе>; или более .научное. (но и более громоздкое,

более натужное) наименование данной ситуации: <через отверстие,

оставшееся от сучка / через отверстие, которое занимал раньше сучок в

заборе>.

Платонов выбирает более дистанцированный и, как бы с одной стороны,

официальный вариант описания смысла, предпочитая, по-видимому, как

всегда .пыжащийся. что-то выразить язык . языку простому и

общедоступному, но при этом, с другой стороны, как бы еще и .смазывает.

его необходимой ему неправильностью. То ли для снижения, то ли для

приближения к речи своих простоватых героев? Во всяком случае выражение

.отверстие сучка. застревает в нашем восприятии как странный

канцелярский монстр и может быть истолковано разве что как отверстие

?-<предназначенное / или даже специально отведенное для сучка, который

в данный момент по какой-то причине отсутствует на месте>. К тому же,

вспомним: сам герой .Котлована., который смотрит в дырку сучка, это

инженер Прушевский, человек .из бывших.. Может быть, <и его собственное

положение так же шатко, как у выпавшего из доски сучка>?

Что типично в легенде и в анекдоте?

.... Чуть-чуть вывихнутые слова, немного инверсии, обнаружение и

обыгрывание языковых штампов, ощутимое дыхание смерти на каждой

странице, хлесткие словосочетания (преимущественно два

существительных)... и еще много ингредиентов в этом рецепте. Но так

не бывает..

(Т. Семилякина335)

.Человек (разумею: русский человек) имеет необычайную

склонность к деятельности, направление и результаты коей ему

безразличны. Например: Пушкин. # Итак: труд для человека

(опять-таки русского) есть цель, а не средство..

(Сергей Заяицкий, 1893-1930)

В чем заключается удачность, живучесть, .смешность. устного рассказа, .

анекдота, например? Мы слышим его обычно в одной приятельской компании

и можем пересказать в другой. Но почему нам хочется рассказывать его еще и

еще раз своим новым слушателям (до тех пор пока не убедимся, что анекдот

уже слышали)? . Наверно потому, что в нем как-то верно бывают схвачены

свойства персонажей . будь то Василь-Иваныч, Леонид Ильич, Волк и Заяц,

Муж, Жена и Любовник, Еврей или Чукча. Иначе говоря, персонажи анекдота

оказываются в таких ситуациях, которые, с одной стороны, подтверждают

заранее знакомые всем свойства, а с другой стороны, сообщают нечто новое,

может быть, парадоксально-невероятное и даже шокирующее, вызывающее

обман ожиданий собеседника (.Ты наверно думаешь, что это так, а оказалось

иначе!. . вот такую простенькую мораль можно пока сформулировать как

цель произнесения текста подобного жанра.) По крайней мере два момента, то

есть подтверждение ожиданий и их нарушение тут обязательны336.

Анекдот (или, шире, литературный текст) интересен тогда, когда в нем

даны символы, в которых для меня, слушателя или читателя, получает

истолкование какая-то неизвестная часть окружающего мира . пусть даже это

толкование условное, не связанное с реальностью, а только воображаемое.

Мне этим предлагается игра, с альтернативой . принять, согласившись с

новым взглядом на мир или же предпочесть знакомое мне до сих пор о нем

представление. Из насквозь условной реальности литературного произведения

я вправе взять, примерив на себя предлагаемое .анекдотическое. решение и не

меняя в корне своего .трезвого. взгляда на мир, понимая, все-таки, что сказка

. ложь. Анекдот бывает нужен и просто для того, чтобы пережить некую

порцию судорожного хохота, каковую мы уже заранее начинаем предвкушать,

как только становится ясно, что слышим именно анекдот, а не что-то иное

(вспомним тут случаи неловкости, когда жанр анекдота не объявлен заранее и

в итоге возникает немая сцена: уместно ли смеяться?).

Здесь возможна бытовая аналогия даже с тем .изменением взгляда на

мир., которое происходит при выпивке. Вот как обрисовано данное

.изменение. самим Платоновым, тоже, как известно, большим любителем

рюмочки337 (в разговоре мешочников, едущих в голодный год в

переполненном поезде):

.Господи, да неужели ж вернется когда старое время? . почти блаженно

обратился худой старичок, чувствовавший свое недоедание мучительно и страстно, как

женщина погибающего ребенка. . Нет, тому, что было, больше не вековать!.. Ух, выпил бы

я сейчас хоть рюмочку . все бы грехи царю простил!

. Что, отец, аль так хочется? . спросил вождь.

. И не говори, милый! Чего я только не пил? Тут тебе и лак, и политура, за деколон

большие деньги платил. Все понапрасну: корябает, а души не радует! А помнишь, бывало,

водка . санитарно готовилась, стерва! Прозрачна, чисто воздух божий . ни соринки, ни

запаха, как женская слеза. Бутылочка вся аккуратная, ярлык правильный . искусная вещь!

Хватишь сотку . сразу тебе кажется и равенство, и братство. Была жизнь!. (Ч).

Равенство и братство . это революционная лексика тех лет, за которой в

данном случае скрыто гораздо более прозаическое содержание. Перед нами

тот измененный взгляд на мир, который делает чуждое выражение сразу же

понятным и освоенным (что и достигается прежде всего с помощью выпивки).

Это прием, в чем-то обратный остранению . и выдаваемый О. Меерсон за

неостранение . остранение при помощи сведения к прозаическому. То же

происходит и с помощью удачно рассказанного анекдота.

Вот кажется реальный эпизод, но приближающийся к смыслу анекдота или

остроумной шутки, взятый из воронежской жизни Осипа Мандельштама. Как-

то они с женой пошли на базар продавать серый пиджак из торгсиновской

материи.

.В таких садятся в тюрьму., . сказал покупатель, умный и хитрый городской мужик.

.Верно., . ответил О. М., . но он уже там побывал; теперь безопасно.. Мужик

ухмыльнулся и дал нашу цену338.

Здесь имеет место еще не анекдот, но просто остроумный выход из

затруднительного положения. Идет игра в продавца и покупателя: покупатель

хочет своим ироническим замечанием сбить цену пиджака и косвенно

напекает, что ему вполне понятен социальный статус Мандельштамов.

Продавец не позволяет сбить цену, заодно отстаивая (выгораживая) и самого

себя . в Воронеже он находится уже не в тюрьме, а на поселении.

Весьма устойчивой и постоянно воспроизводимой легендой об Андрее

Платонове является следующая: что под конец жизни он работал дворником

(или, вариант: сторожем) во дворе Литературного института в Москве

(теперешний Тверской бульвар, дом 25). На самом деле, верен в этой легенде

(а быть может, выступает реальной отправной точкой для нее) только сам

адрес, по которому писатель жил последние 20 лет свой жизни (1931-1951).

Дворником или сторожем он никогда не работал339. Но почему так устойчива и

живуча легенда? Чем ее можно объяснить? Почему нам всем так и хочется

приписать Платонову эти самые .дворницкие. занятия? Почему подобной

истории не связывается с именами, например, Алексея Толстого, Михаила

Булгакова или Анны Ахматовой? Легенда описывает факты в тех

стереотипных рамках, которые уже сложились о Платонове в нашем сознании

. как о писателе непризнанном, гонимом, но не противившемся этому статусу,

а вместе с тем и не желавшему приспосабливаться. Сюжет легенды добавляет

к этим фактам еще и то, что .он предпочитал зарабатывать на хлеб некой

физической работой.. Работа дворника как художественный символ, будучи на

самом деле преувеличением, подходит тут более всего. В некотором смысле,

отход от реальности является даже более .правдоподобным., чем сама

реальность. Ведь затравленный, униженный, но не сломленный

.пролетарский. писатель и должен, так сказать, согласно нашим ожиданиям,

смиренно выполнять черную, неблаговидную и неблагодарную работу (в

варианте анекдота, который будет цитирован ниже, Платонов к тому же

.гоняется с метлой за ребятишками во дворе литературного института.).

Корни этого представления массового сознания уходят, должно быть, куда-то

далеко в глубины христианской культуры, с ее кеносисом, а может быть даже в

дохристианскую мифологию. Вот еще один типичный в этом смысле анекдот,

известный в окололитературных кругах:

.Лазурное швейцарское озеро, посреди озера . белоснежная яхта, на палубе стоит

писатель Ремарк, курит трубку и размышляет: .Я прожил жизнь честно, я написал

немало хороших книг, мне не в чем себя упрекнуть. Но есть писатель, который

пишет лучше меня. Это . Хемингуэй.. А в это время на палубе белоснежной яхты

посреди лазурного Карибского моря стоит Хемингуэй, курит трубку и размышляет:

.Я прожил жизнь честно, я написал немало хороших книг, мне не в чем себя

упрекнуть. Но есть писатель, который пишет лучше меня. Это . Платонов__________.. А в это

время дворник Андрей Платонов гоняет метлой ребятишек, которые мешают дамам

во дворе читать книги Ремарка и Хемингуэя340..

Данный текст опирается сразу на несколько посылок, известных слушателю,

или шаблонных ходов, делающих его, на мой взгляд, именно анекдотом, а не

просто байкой. Из них можно выделить, так сказать, несколько само собой

разумеющихся положений-презумпций и по крайней мере один .центр., или

ударное место рассказа в целом. Вначале перечислю презумпции (в

квадратных скобках), а затем центр (в угловых):

[Ремарк жил в Швейцарии, может быть, курил трубку и даже катался на яхте (здесь

еще можно бы было упомянуть пьет кальвадос, по аналогии с тем, как проводят время его

герои)];

[Хемингуэй действительно любил ездить на яхте, курил трубку (можно было бы

добавить еще и: ловит рыбу)];

[Платонов жил во дворе Литинститута (можно произвести из этой метонимии

метафору: еще и работал там дворником)].

Наиболее активно анекдот эксплуатирует известное противопоставление:

[Ремарк и Хемингуэй признаны при жизни, в то время как Платонов был почти

неизвестен].

Вообще очень частая обобщающая формула, характерная для анекдота и

как бы скрепляющая собой его сюжет . явный абсурд, доведенное до гротеска

противопоставление, при раскрытии которого в финале логическая основа как

бы рушится, сама себя подрывает, всякое правдоподобие рассыпается и

история обнаруживает себя именно как .анекдот., небывальщина, с очевидной

модальностью нереальности. В данном случае сюжет держится на

циклическом повторе:

<обычно всякий человек, чего бы он ни достиг в жизни, всегда недоволен

своим положением в жизни; это ожидание подтверждается на первых двух

персонажах анекдота, но опровергается на третьем. То, что Платонов как

будто и не стремится к славе, подчеркивается тем, что он, во-первых, готов

делать работу, следы которой уже на следующий день не видны, а во-вторых,

еще и способствует утверждению чужой славы, ставя себя в униженное

положение>. Кроме того, конечно, важно и то, что двое иностранцев

намеренно усреднены, тогда как русский (в угоду национальной специфике

анекдота) выделен своей непохожестью. Этим как бы и .развязывается

бантик. анекдота, он исчерпывается, .кусая себя за хвост. (а собеседнику

делается знак, что можно смеяться).

Вот другой анекдот-притча, рассказанный в 60-е годы П. Л. Капицей:

После полета Гагарина в космос при личной встрече с ним в Кремле Хрущев

спрашивает, не видел ли он в космосе самого Господа бога? . .Видел, Никита

Сергеевич., . отвечает Гагарин. . .Я так и знал! . прошептал горестно Хрущев. . Ну,

а теперь прошу тебя, даже приказываю . никогда, никому не говори об этом!. После

этого Гагарин отправляется в поездку по всему миру и в Ватикане встречается с

папой римским. Тот задает ему тот же самый вопрос: видел ли он Бога. Гагарин

отвечает: .Нет, не видел, Ваше преосвященство.. . .Я так и знал, . прошептал

горестно папа. . Только очень прошу тебя, сын мой, никому не говори об этом.341.

Характерна усредненность политиков и зависимость их от господствующих в

их обществах норм, причем обманутым оказывается именно папа (господство

над католицизмом), а Гагарин торжествует, как некий фольклорный

Иванушка-дурачок. Структурная схема опять держится на повторе-замыкании

одним и тем же вопросом . Хрущева и папы римского.

Но почему писателю нравится тот, а не другой сюжет, и он начинает вдруг

создавать вокруг сюжета рассказ (или роман, стихотворение)? Вот, к примеру,

одна лишь экспозиция будущего произведения, взятая из платоновской

записной книжки, но так и не получившая у него дальнейшего развития

(может быть, он услыхал это от кого-то, а может быть, выдумал сам,

оттолкнувшись от чего-то похожего в жизни):

.Жене мужа влюбленный ин[остране]ц подарил беличье манто. Не зная, куда его

деть, боясь мужа, жена заложила манто в ломбард, а мужу показала квитанцию,

сказав, что нашла ее: интересно бы посмотреть, что за такое пальто-манто. Муж

пошел получать пальто-манто по квитанции. Увидел, манто хорошее. Отнес в

подарок его своей любовнице, а у любовницы взял ее ледящее пальто-плоскушку и

принес жене. Жена, видя, что это не беличье манто, а обман, . в истерику. Муж в

недоумении. Но жене беличье манто дороже всего, и она сложно признается, лишь

бы возвратить манто, . действие развивается дальше342. .

Напрашивается мысль: разве тут перед нами не вполне готовый сюжет, план

уже целого произведения? Например, он вполне годился бы, кажется, для

Зощенко, для Булгакова, для Ильфа с Петровым, или для Хармса. Но почему-

то не для Платонова. Действительно, записывая этот сюжет, Платонов словно

и сам понимает: это не его, а чей-то чужой сюжет. Будто специально комкает

его в конце: .действие развивается дальше.. Мол, пусть развивается, но не

для меня? Кажется, Платонову скучно было бы разрабатывать дальше именно

такой, и так уже понятный сюжет. Но в чем же состоит, в таком случае,

.платоновский. сюжет?

В статье Михаила Золотоносова проводится параллель . между

Платоновым и Александром Радищевым. В самом деле, оказывается, между

двумя писателями много общего. Оба .бунтовщики., оба родились в конце

августа месяца343 (но Радищев на 150 лет раньше), оба в своих сочинениях так

или иначе вступали в идеологический спор с царствующими особами, оба

умерли в 52 года344, оба совершали в своей жизни путешествие на лошади и

описывали его в произведении: .Путешествие из Петербурга в Москву.

(только Платонов в обратном направлении). Такие метафорические

.далековатые. сближения, с .объяснением. одного автора через другого,

вполне приняты и давно в ходу, но на самом деле они мало что проясняют (сравнивали, например, Платонова . с Герценом или с Салтыковым-

Щедриным). .Путешествия из Москвы в Петербург (или Ленинград). писали

еще и Пушкин, и Виктор Шкловский, и наверно кто-то еще, а родившихся в те

же даты писателей, думаю, подобрать тоже нетрудно. Но думается, любой

сюжет может быть столь различно рассказан двумя писателями (например,

родившимися в один и тот же год Андреем Платоновым, Владимиром

Набоковым или Леонидом Леоновым), что от самого-то сюжета по сути

ничего не останется: мы можем в итоге просто не узнать этот сюжет, не

отождествив рассказ о событии Х у писателя П, с рассказом о нем же у

писателей Л или у Н, даже в том случае если первоначально все они исходят

из одного и того же факта. (Правда, в данном случае ни у Платонова, ни у

Набокова с Леоновым общих сюжетов, кажется, обнаружить не удается . в

отличие, скажем, от Набокова с Булгаковым: ср. гибель Берлиоза под трамваем

и набоковский, более ранний, рассказ .Приключение.).

Малопривлекательные детали

А вот можно ли, например, считать следующий ниже поворот сюжета .

типично "платоновским"? А если да, то на каком основании? Что именно

позволяет нам это сделать, что подталкивает к такому выводу?

.Как только встало солнце, один из наших людей направился к лесу, чтобы

подстрелить несколько голубей... <Через какое-то время> послышались приближавшиеся

громкие крики, и мы увидели, как по огородам бежит наш охотник, придерживая левой

рукой правую разможженную кисть. Оказывается, он оперся на ружье, которое выстрелило.

[... ] Три пальца и ладонь были почти раздроблены. По-видимому, требовалась ампутация.

Но нам не хватало мужества сделать ее и оставить инвалидом нашего спутника. [... ] Мы

чувствовали за него особую ответственность из-за его молодости. Кроме того, нас особенно

привлекала в нем его крестьянская честность и деликатность. На нем лежала обязанность

заниматься вьючными животными, а это требовало большой ловкости рук. Чтобы

распределить грузы на спине быка, нужна немалая сноровка. Ампутация была бы для него

катастрофой. Не без опасения мы решили укрепить пальцы на прежнем месте, сделать

повязку с помощью тех средств, которыми мы располагали, и отправились в обратный путь.

Я наметил такой план действий. Х поедет с раненым в У, где находился наш врач [... ]. Три

дня потребуется для спуска по реке [... ]. Путь проходил в кошмарной обстановке, от него

сохранилось мало воспоминаний. Раненый стонал всю дорогу, но шагал так быстро, что нам

не удавалось его догнать. Он шел во главе нашего отряда, даже впереди проводника, не

испытывая ни малейшего колебания в выборе маршрута. Ночью его удалось заставить спать

с помощью снотворного. К счастью, у него не было никакой привычки к лекарствам и

снотворное подействовало очень быстро. Во второй половине следующего дня мы

добрались до лагеря. Осмотрев руку раненого, мы нашли на ней кучу червей, которые

причиняли ему невыносимые страдания. Но когда три дня спустя, он был передан заботам

врача, тот сделал заключение, что черви, поедая разлагавшиеся ткани, спасли его от

гангрены. Надобность в ампутации отпала. Длиннейший ряд хирургических операций [... ]

вернули Z руку345. .

Что здесь, в этом сюжете, казалось бы, специфически "платоновского"?

Сама избранная автором тема? Но ведь рассказ известного французского

антрополога Леви-Строса (автором является именно он), вероятно никогда

даже и не слышавшего о писателе Платонове, не выдуман, как в значительной

степени бывают выдуманы литературные произведения, fiction, в том числе и

платоновские. Это лишь один конкретный случай из жизни, произошедший с

ним и его спутниками во время экспедиции (1934 года) по джунглям Бразилии,

в долине Амазонки, среди коренных обитателей этой местности . племен

намбиквара и тупи-кавахиб. Саму эту запись следует отнести к жанру

дневника (.текст 0.).

Быть может, нам кажутся родственными Платонову какие-то особые .

пограничные между жизнью и смертью . состояния героя, помещенного в

фокус повествования, и вынужденное этим состояние его спутников, с

автором во главе, которые должны были ради спасения руки туземца пойти на

риск, продлив страдания своего помощника, вместо того чтобы их сразу же

пресечь, поступив более благоразумным образом (решиться на ампутацию)?

Когда читаешь такое, может быть, это и вызывает . как у Платонова . что-то

вроде замирания, оторопи, .мурашек по спине. или даже . .судороги

сострадания., как точно сказано Сергеем Бочаровым о Платонове?346 (Это

ведь совсем не то, что бывает при чтении детектива.) Тут наш первоначальный

читательский шок от описываемого неким чудом разрешается, преобразуя

первоначальное отвращение (.юродскую провокацию., согласно С. А.

Иванову) во что-то полезное, плодотворное и в некотором смысле даже

спасительное. Не это ли притягивает к себе Платонова-писателя, выступая как

некая супер-задача для него? Не в этом ли, собственно, состоит настоящий, по

большому счету платоновский архи-сюжет?

Но ведь саму леви-стросовскую историю, с неприятно царапающими нас

подробностями, можно было бы, конечно, увидеть другими глазами и

изложить иначе, без отвратительных натуралистических деталей про

копошащихся в ране червей и без описания того, что предстало перед

спутниками антрополога, когда они, придя в лагерь, вскрыли рану Эмидио

(именно так в действительности звали того, кто выше обозначен буквой Z). В

более "литературной" форме можно было заменить описание, например, на

такое:

.Когда мы вскрыли рану, чтобы перевязать ее, она была в ужасном состоянии.

(.текст 1.).

Не перестало бы тогда уже повествование быть похожим на платоновское?

Или надо признать, что между способом мышления русского писателя-

самоучки, сына слесаря воронежских ремонтных мастерских, Андрея

Платонова и способом мышления ученого-антрополога мирового значения,

сына парижского раввина, Клода Леви-Строса, есть нечто типологически общее? И да (можно), и нет (нельзя). "Нельзя", потому что вообще-то данный

конкретный эпизод, мне кажется, не характерен для стиля самого Леви-

Строса, но зато постоянно воспроизводим у Платонова. Но "да" (можно),

потому что все-таки описанный Леви-Стросом сюжет выражает собой в

некотором концентрированном виде то, что является, на мой взгляд,

сюжетообразующим для Платонова. Это то, что его как писателя могло

притягивать к себе и интересовать . из равномерно текущего, так сказать,

вокруг жизненного материала, среди событий действительности. (То есть в

данном случае сам .текст 0. у Леви-Строса может быть представлен как .текст

1. для Платонова.)

Дело, следовательно, в том, чтобы понять, почему, в конце концов,

Платонову важны для рассказывания именно такого рода детали и такие

сюжеты, а не какие-то другие. Леви-Стросу такой сюжет просто "попал",

подвернувшись под руку, но он, как мы видели, мог бы избежать

.неаппетитности. описания указанным маневром (чтó заставило вообще-то

несклонного к натурализму Леви-Строса дать такую сцену в рассказе, остается

неизвестным, но, я думаю, это для него все-таки не было .текстом 1.). А

Платонову очевидно интересен сам тип переработки подобного рода

материала и такого .литературного сырья. как основы для его

символического. Когда фактов, подобных вышеприведенному, не случалось,

не попадало в круг его зрения, он их просто порождал из себя, выдумывал. На

мой взгляд, в данном случае совпадение бразильского происшествия и

отбираемых Платоновым специально из жизни фактов наталкивает на

следующий вывод: в изложении данного эпизода Леви-Строс, сам того не

подозревая, выглядит для нас даже бóльшим Платоновым, чем сам Платонов.

(К подобного рода ситуациям мы еще вернемся.)

Способ авторского самовыражения или устройство мира?

Некоторые платоновские места (в рассказе "Мусорный ветер", например)

склоняют нас к тому, чтобы отнести Платонова к писателям, культивирующим

в произведениях описание насилия, жестокости и разного рода извращений.

Даже . возводящих такое описание в некий принцип своей эстетики, как

изображение безобразного. Иными словами, это продолжение эпатирования

общественного вкуса, раздавания ему разнообразных "пощечин" и

переворачивания эстетической нормы, которое затеяли футуристы в начале

века, поддержали обэриуты в 20-30 годы, а в наше время эксплуатирует

поставангард. (Если же выглянуть за рамки и века и страны, то по сути та же

линия преемственности потянется еще от театра абсурда, сюрреалистов,

Лотреамона, Рабле и далее, вероятно, в античность.) Внешне этой самой

эстетикой окажутся облечены, вообще говоря, многие собственно

платоновские сюжеты. Вспомним, как сокровенный человек Платонова, Фома

Пухов, якобы вполне равнодушно, режет колбасу . прямо на гробе своей жены, .оголодав вследствие отсутствия хозяйки. (в самом начале повести

.Сокровенный человек.); или же как в конце .Епифанских шлюзов. описан

вампир-палач, казнивший Бертрана Перри: .Вот тебе Епифанские шлюзы. Я

написал их в необычном стиле, отчасти славянской вязью . тягучим словом.

Это может многим не понравится. Мне тоже не нравится . как-то вышло...

. писал Платонов жене из Тамбова в начале 1927 года. В том же письме: .

Петр казнит строителя шлюзов Перри в пыточной башне в страшных

условиях [при том, что реальный прототип повести английский инженер Перри

благополучно вернулся на родину в Англию]. Палач . гомосексуалист. Тебе

это не понравится. Но так нужно.. Или вспомним солдат-китайцев в

"Чевенгуре", которые съедают отвергнутый русскими матросами . якобы,

чересчур постный рыбный суп (или "тухлое мясо" . если истолковать это как

сарказм или отклик-пародию на известный эпизод из фильма Эйзенштейна

"Броненосец Потемкин", 1925-го года):

.В Лисках он влез в поезд, в котором ехали матросы и китайцы на Царицын.

Матросы задержали поезд, чтобы успеть избить коменданта питательного

пункта за постный суп, а после того эшелон спокойно отбыл. Китайцы поели весь

рыбный суп, от какого отказались русские матросы, затем собрали хлебом всю

питательную влагу со стенок супных ведер и сказали матросам в ответ на их

вопрос о смерти: "Мы любим смерть! Мы очень ее любим!" Потом китайцы

сытыми легли спать. А ночью матрос Концов, которому не спалось от думы,

просунул дуло винтовки в дверной просвет и начал стрелять в попутные огни

железнодорожных жилищ и сигналов; Концов боялся, что он защищает людей и

умрет за них задаром, поэтому заранее приобретал себе чувство обязанности

воевать за пострадавших от его руки. После стрельбы Концов сразу и

удовлетворенно уснул и спал четыреста верст... .

<Но, таким образом, насыщение русского человека и его, можно сказать,

"духовная сытость" (наполнение души?) достигается как бы неким

специфическим, не постижимым ни для Европы, ни для Азии, способом?>

Можно отыскать множество других примеров намеченной выше эстетической

позиции, к которой оказывается близок Платонов (ее можно сравнивать также

с современными ему произведениями . Пильняка, Бабеля, Шкловского и

некоторых других).

Как отчасти справедливо заметил в свое время даже такой официально идеологический

недруг Платонова, как А. Гурвич (в статье 1937-го года)347, этическая ориентация Платонова

определяется его верой, которую скорее нужно называть неверием (с. 361), платоновские

идеалы . какой-то "религиозно-монашеский большевизм" (с. 382). Ведь писатель

соцреализма, вполне .справедливо. считает бдительный советский критик, тем более если

тот пролетарского происхождения, безусловно должен верить в идеалы идеологии,

провозглашенной в стране от имени рабочего класса .выражающей его интересы. партией.

Гурвич прозорливо отмечает платоновскую постоянно "пассивную и скорбную позу и

неизменно сменяющий ее цинизм" (с. 361, правда, в чем конкретно состоит платоновский

"цинизм", он не разъясняет). Критик готов привести десятки страниц из произведений

Платонова, наполненных всякой "нечистью и разложением" (с. 405). По его словам,

Платонов повергает героев "на мертвую землю перед трупами и могилами близких", чтобы еще и еще раз "вкусить упоительную горечь обиды". (С последним утверждением, впрочем,

можно и согласиться.) Герои Платонова, якобы, влюблены в эту свою обиду на жизнь и сама

их любовь есть "как бы наркотическая привязанность к горечи жизни" (с. 367). Но как и

эти герои, Платонов не только не питает ненависти к страданиям, а наоборот, "жадно

набрасывается на них, как религиозный фанатик, одержимый идеей спасти душу тяжелыми

веригами" (с. 369). По завету же Горького, нужно питать исключительно ненависть к

страданию! . Вот как приличествует вести себя по-настоящему дорожащему своей

"пролетарскостью" и приспособленному к жизни в своей стране писателю, а Платонов так

вести себя не умеет. (Ну, идиот, а не писатель.) Всю эту критику можно и сегодня

адресовать Платонову. Тексты, которых в свое время тов. Гурвич, наверное, не читал

("Чевенгур", "Котлован", "Ювенильное море" и .Счастливая Москва.) представляют даже

больше оснований для сделанных в его исследовании выводов.

В приведенном ранее отрывке из книги Леви-Строса о погонщике быков

можно было по крайней мере выделить некоторую "сверхзадачу", именно .

преодоление страдания во имя спасения руки юноши-индейца348. Но возможно

соотнести характерные платоновские способы разворачивания сюжета и с

такими текстами, в которых однозначно извлекаемого катарсиса вообще нет, и

упреки Гурвича снова окажутся актуальны. Возьмем следующий:

[Дело происходит в Урге, или иначе . Их-Хурэ что в переводе с монгольского означает

"большой монастырь", . то есть в городе, который позже описываемых событий, с 1924

года, стал называться Улан-Батором. По рассказам очевидцев,] .... Урга действительно

являла собой уникальное сочетание монастыря, рынка и ханской ставки, дворца и кочевья,

Востока и Запада, современности и не только средневековья, но самой темной архаики...

[... ] Характерной, к примеру, и жутковатой деталью столичного быта, на которую в

первую очередь обращали внимание иностранцы, были собаки-трупоеды. В зависимости от

того, в год какого животного и под каким знаком родился покойный, ламы определяли, в

какой из четырех стихий должно быть погребено тело . водной, воздушной, земляной или

огненной. Иными словами, его могли бросить в реку, оставить на поверхности земли или на

дереве, зарыть и сжечь, причем один из этих способов для каждого считался наиболее

подходящим, еще один . терпимым, остальные два исключались. Но на практике простые

монголы либо чуть прикрывали мертвеца слоем земли, либо просто оставляли в степи на

съедение волкам. Считалось, что душе легче выйти из тела, если плоть разрушена,

поэтому если труп в течение долгого времени оставался несъеденным, родственники

покойного начинали беспокоиться о его посмертной судьбе. В Урге вместо могильщиков

роль волков исполняли собаки. Эти черные лохматые псы за ночь оставляли от вынесенного

в степь тела один скелет, но обилие человеческих костей в окрестностях столицы никого

не смущало: в ламаизме скелет символизирует не смерть, а очередное перерождение,

начало новой жизни. Собачьи стаи рыскали по городским окраинам, и одинокому путнику

небезопасно было повстречаться с ними в темноте. Иногда они нападали на живых.

Европейцы, называя их "санитарами Урги", тем не менее относились к ним со страхом и

отвращением, сами же монголы . абсолютно спокойно. 349.

Встает вопрос: а можно было бы вот этот сюжет, если и он попался бы на

глаза Платонову и был им включен в свой текст, считать "циничным"?

Очевидно, да: если не видеть никакой попутно решаемой сверх-задачи. Тут виден и сходный с платоновским сюжетообразующий ход . от характерного

для европейца страха, перемешанного с отвращением, к естественному для

местных жителей-монголов (или вообще для Азии?), спокойному равнодушию

к смерти (ср. выше эпизод с китайцами в поезде). Сама задача-минимум

(.текст 1.) может состоять, в частности, просто в контрастном сопоставлении

одного и другого, в некоем остранении, сходном с формальным приемом

.монтажа. Виктора Шкловского. Эффект от сюжетного контраста естественно

будет тем больше, чем выше предполагаемое автором в читателе

самоотождествление с первой позицией и неприятие, отторжение второй

(очевидно, что на монголов, живших в окрестностях Урги в то время, собаки-

трупоеды производили иное, никак не остраняющее, впечатление).

Или, скажем, еще такой .сильнодействующий., но вполне реальный

эпизод, на этот раз из биографии отца А. С. Суворина, рассказанный им в

дневнике (за 1887 год) . тоже .текст-0.:

.Отец мой по набору пошел в солдаты, вынес солдатскую жизнь с побоями,

участвовал в Бородинском сражении, где был изранен (раненых наваливали на телегу

и везли так: отец рассказывал, что он очнулся в телеге, где были страдавшие

дизентерией, и испражнения обмывали лица раненых и попадали им в рот)... 350.

Очевидно, именно такие отвратительные детали, как средство для литературы,

вообще говоря, неприемлемое, могли бы быть использованы Платоновым для

создания его .текста 1.. Именно его эстетика такое вполне допускает.

Содержательно общие точки или случайные совпадения во времени и

пространстве?

Теперь попробуем подступиться к намеченной задаче еще с одной стороны.

Ниже приводится текст, который, на мой взгляд, снова совпадает с

.платоновским., причем еще одним специфическим образом . уже не типом

сюжета, не способом выражения, а, во-первых, просто временем написания,

во-вторых, тем, что он предельно четко высвечивает общий для обоих

писателей фон, контекст, и в-третьих, дает некое приращение самому

платоновскому тексту . в его же стиле! Он указывает на то, что, даже не

будучи замечено Платоновым, фактически, может быть, имелось им в виду

(или могло иметься в виду, выступая фоном описываемых в .Котловане.

событий). На этот раз текст . из дневниковой записи Михаила Пришвина (от

24 февраля 1930). В то время, кажется, Платонов и Пришвин никак не

общались между собой (да они и никогда не были между собой близки).

Платонов пишет свой "Котлован", в котором есть замысловатая строчка,

разобранная нами в самом начале, .Прушевский посмотрел в отверстие

сучка... . Напомню вначале более широко контекст из этого места

.Котлована.:

.Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие

бывшего сучка; около стены спал Чиклин, его опухшая от силы рука лежала на

животе, и все тело шумело в питающей работе сна, босой Козлов спал с открытым

ртом, горло его клокотало, будто воздух дыхания проходил сквозь тяжелую,

темную кровь, а из полуоткрытых бледных глаз выходили редкие слезы . от

сновидения или неизвестной тоски. # Прушевский отнял голову от досок и подумал.

Вдалеке светилась электричеством ночная постройка завода, но Прушевский знал,

что там нет ничего кроме мертвого строительного материала и усталых,

недумающих людей..

У Платонова всё живое словно умерщвлено сном: сами рабочие . некий

мертвый строительный материал, зато всё неживое оживляется "воздухом

дыхания". Воздух становится самостоятельной стихией, господствующей во

время сна, да и сам сучок в заборе делается чем-то или даже кем-то, наподобие

хозяина места, на котором прежде что-то помещалось, а теперь зияет дыра

(.отверстие сучка. звучит излишне торжественно). Тут Платонов занят

формальным, отвлекается на слова, а Пришвину удается заглянуть глубже.

Характерно, что в дневнике Пришвина описывается та же ситуация

.подглядывания через дырку в заборе.. Но на ее основе Пришвин неожиданно

фиксирует нечто очень близкое по духу самому Платонову . получается

вполне платоновская фантасмагория, у самого Платонова как раз

отсутствующая, что делает пришвинский дневник уникальным интертекстом

платоновского. Теперь уже Пришвин выступает для нас как больший

Платонов, чем тот сам. При этом реальность в тексте его дневника (текст-0)

оказывается куда более фантастична, чем текст литературный (текст-1). По

крайней мере, Пришвин служит нам полноправным комментатором

Платонова. Данным примером можно иллюстрировать или даже .разгадывать.

тот за-текст, который не всегда понятен нам в платоновских (темных,

герметичных) произведениях, но который должен же быть когда-то

истолкован . хотя бы на основании такого рода документальных свидетельств

эпохи, воспоминаний современников и очевидцев.

Итак, в дневниковой записи Пришвин также заглядывает .в сучок боковой

доски., обозначение этого объекта, хоть и у Пришвина тоже переносное, но

гораздо более привычное, с точки зрения языка, чем разобранное нами выше

прихотливое обозначение у Платонова. Вот "параллельный" платоновскому

текст Пришвина:

.На Неглинном у черного входа в Мосторг всегда стоят ломовики: одни привозят,

другие увозят товары. В одной фуре малый, чем-то расстроенный, взлезал по каким-

то невидимым мне товарам, вероятно очень неустойчивым: то взлезет, то

провалится, грозится кому-то кулаком и ругается матерным словом. Я заглянул в

сучок боковой доски огромной фуры, чтоб увидеть, какие же были эти

неустойчивые товары, и увидел множество бронзовых голов Ленина, по которым

рабочий взбирался наверх и проваливался. Это были те самые головы, которые

стоят в каждом волисполкоме, их отливают в Москве и тысячами рассылают по

стране. # Выйдя на Кузнецкий, сжатый плотной толпой, я думал про себя: "В каком

отношении живая голова Ленина находится к этим медно-болванным, что бы он

подумал если бы при жизни его пророческим видениям предстала подвода с сотней медно-болванных его голов, по которым ходит рабочий и ругается на кого-то

матерным словом?"351.

Тó, что перед Пришвиным предстает через щель в заборе (такой же сучок, по

сути дела, в какой смотрел и Прушевский), позволяет увидеть и описать

гораздо большую, с нашей теперешней точки зрения, перспективу, нежели

увиденное как бы внутренним зрением платоновского героя. Естественно

встает вопрос: мог ли написать сам Платонов такое же (или подобное этому) в

произведении, предназначенном для открытой печати, каковым и был

первоначально его .Котлован.? Я думаю, что мог бы, и что иначе его бы не

стали называть Идиотом (хоть и с большой буквы). Мысль пришвинская по

своему характеру и настроению совпадает с платоновской. Платонов

стремился выразить ужас, отчаяние и безысходность жизни именно в такого

рода символах. То, что оказалось неожиданной реальностью, с которой

сталкивает нас Пришвин, подсмотрев сцену через отверстие в доске, и что

сформулировал он в итоге по этому поводу (чтó сказал бы Ленин, если бы

увидел груды своих голов, развозимые по учреждениям в 1930-м году, во

время .великого перелома.) . это, как и тысячи подобных частных фактов,

.работающих. на те же самые выводы, было .перед глазами. и у Пришвина, и

у Платонова, и у всех современников, но только немногие имели смелость их

.видеть., а тем более фиксировать на бумаге. В платоновских недомолвках

(как выше в .отверстии бывшего сучка.) часто приходится вычитывать ту

же реальность, что описывается прямо, в данном случае у Пришвина. (В

художественных произведениях самого Пришвина мы не найдем ничего

подобного: для него выражение таких мыслей . даже сама их формулировка .

возможны только в тайных записях, сберегаемых для себя и для будущего

читателя; в открытой же печати он продолжал создавать свою собственную,

имеющую мало соответствий действительности, "страну непуганых птиц", за

что Платонов имел основания относиться к нему без особого уважения.)

Платонов же избрал для себя принципиально иной, может быть прямо

.самоубийственный. способ существования. Он пытался сказать в своих

текстах всё в открытую, по крайней мере, писать именно о том, что волновало

тогда его, Пришвина и многих других. Вот отрывок уже из его записной

книжки (из подготовительных материалов к роману .Счастливая Москва.;

дневника же как такового он вообще не вел):

.Чем живет человек: он что-нибудь думает, то есть имеет тайную идею, иногда

не согласную ни с чем официальным. # Чтобы жить в действительности и терпеть

ее, нужно все время представлять в голове что-нибудь выдуманное и

недействительное. 352.

Реальность, стоящую за обоими текстами . платоновским .Котлованом. и

пришвинским .Дневником. . можно считать, по большому счету, одной и той

же, но она фиксирована под разными углами зрения и, что очевидно, с разными исходными установками на аудиторию. О той действительности,

свидетелем которой выступает Пришвин, Платонов если не пишет в открытую

(эти факты просто не попадают .в раствор. его творческого взгляда), то ее

подразумевает, имеет в виду; она как бы то и дело проглядывает, встает за его

текстами (по крайней мере теперь для нас, читателей с более чем полувековой

отсрочкой). (Представим себе, как по-разному "заметили" бы одно и то же

событие, например, через ту же .щель в заборе., такие писатели, как Фадеев,

Павленко, или с другого конца . Пильняк, Замятин, Булгаков.) Дневниковая

запись подвержена очевидно только внутренней цензуре, хотя, конечно, лишь

в том случае, если автор полностью уверен в надежности тайника, где

хранится дневник, а иначе, в случае попадания его в руки .органов., судьба

автора оказалась бы решена. (Известно, что выселение Демьяна Бедного из

Кремля и падение его с высот советского Олимпа произошло из-за того, что к

Сталину в 1935 через органы НКВД попали дневники одного близкого с

Бедным журналиста, в которых Демьян весьма нелестно отзывался о

кремлевских обитателях. 353) Платонов, насколько известно, подобных

пришвинским скрытых дневниковых записей, предназначенных для будущего,

не вел . его текст вообще нельзя разделить на части .для печати. и .для себя..

Весь под-текст как правило концентрирован в самом тексте его

художественного произведения, обращен к читателю напрямую и нигде в

ином месте не растолковывается. Вот свидетельство одного из компетентных

критиков:

.В четырех записных книжках к .Котловану. нет ни одного отклика на события

литературной жизни 1929-1930 гг. [... ] Пребывая в привычной гуманитарной логике, мы,

очевидно (как ни грустно это признавать), просто не можем реконструировать писательский

путь Платонова, ибо это путь, то есть жизнь не выдуманного нами Платонова, определялась

последовательным отторжением современной ему литературной жизни и литературы как

явлений .разговорных., .книжных., .одержимых достоинством. по отношению к жизни.

Тексты обоих писателей, Платонова и Пришвина, дошли до читателей, то

есть по назначению, практически в одно и то же время, спустя более полвека

после их написания. В этом, по-видимому, Пришвин оказался более прозорлив

и расчетлив в прогнозах, а безоглядная попытка Платонова .прошибить лбом.

дверь к своему читателю в свое время так и не увенчалась успехом.

Но раз уж у нас нет автокомментариев к текстам Платонова (идеальной

формой которых можно считать дневники Пришвина по отношению к его

открытому творчеству), надо, на мой взгляд, все-таки пытаться собирать

тексты хотя бы тех авторов, которые, подобно пришвинским, могут пролить

свет и послужить за-текстами к его произведениям (а тут Чуковский, Булгаков,

Замятин, Зощенко, Хармс, Вс. Иванов, Олеша, Пильняк, Горький и др.). Уже

через них нам следует пробовать читать .Чевенгур., .Котлован., .Счастливую

Москву. и другие платоновские тексты.

Пришвин и Платонов . соавторы без взаимного интереса друг к другу?

Вот фрагменты того же дневника Пришвина за 1930-й год, на мой взгляд,

прямо перекликающиеся с Платоновым. В них как бы дается совсем иное по

жанру . не гротескно-пародийное и метафорическое, как у Платонова, а

прямое, почти документальное изложение событий платоновского

.Котлована. (параллели платоновского текста приводить не буду, полагая и

так понятными):

29 янв. .[слова ревевшей бабы, встреченной Пришвиным на улице в деревне, и его

комментарий к ним:] .Перегоняют в коллектив, завтра ведем корову и лошадь....

Некрещеная Русь.

30 янв. [план рассказа:] Индустриализация медведей.

2 фев. Коровы очень дешевы, от 150-300 р., потому что двух держать боятся. (...)

Вообще это мясо, которое теперь едят [... ], это поедание основного капитала страны.

6 фев. Я, когда думаю теперь о кулаках, о титанической силе их жихненного гения, то

большевик представляется мне не больше, чем мой .Мишка. [герой рассказа Пришвина,

заводной медвежонок] с пружиной сознания в голове.

3 мар. Поражает наглая ложь. (Умные лгут, глупые верят.) Пишут, будто как

коллективизация, так и раскулачивание происходили сами.

5 мар. В деревне сталинская статья .Головокружение., как бомба разорвалась.

Оказалось, что принуждения нет . вот что! (...) Неужели Сталина совершенно

переварили, не пролив ни капли крови? Или это все впереди?

7 мар. Сколько же порезано скота, во что обошелся стране этот неверный шаг

правительства, опыт срочной принудительной коллективизации. Говорят, в два года не

восстановить.

27 мар. В последние дни [до статьи в газете] страх в народе дошел до невозможного.

Довольно было, чтобы на улице показался какой-нибудь неизвестный человек к папкой в

руке, чтобы бабы бросались прятать добро, а если нечего прятать, то с болезненным

чувством ожидать какой-нибудь кары.

10 июля. Это, конечно, матери воспитывали у нас чувство собственности, которое и было

краеугольным камнем всей общественности; с утратой матери новый человек

трансформирует это чувство в иное: это будет чувство генеральности линии

руководящей партии, из которого будет вытекать следствие . способность к

неслыханному для нас рабочему повиновению . и которое, как прямое следствие из первого,

. неслыханная, безропотная работоспособность.

18 июля. На улице в полдень ревел громкоговоритель [... ]. Шли мимо рабочие и

кустари, не обращая никакого внимания на пение, будто это был один из уличных звуков,

которые, становясь вместе, в сущности, являются как молчание и каждому отдельному

человеку дают возможность жить и думать совсем про себя, как в пустыне.

Политпросвет. [... ] Ничтожнейший человек-политвошь, наполнивший всю страну в

своей совокупности и представляет тот аппарат, которым просвечивают всякую

личность.

6 сен. Если пятилетка удастся, то ценою окончательного расстройства жизни

миллионов.

27 окт. Мне хотелось идти по дороге так долго, пока хватит сил, и потом свернуть в

лес, лечь в овраг и постепенно умереть. Мысль эта явилась мне сама собой [... ], с

удивлением вычитал я на днях у Ницше, что это .русский фатализм.. Правда, это не

совсем самоубийство: я не прекращаю жизнь свою, а только не поддерживаю, потому что

устал...

8 нояб. Последний .переход.. Моя печаль в этом году перешла в отчаяние [... ]. Я у

границы того состояния духа, который называется .русским фатализмом. [... ]. Я дошел

до того, что мыслю себе простым, вовсе не страшным этот переход, совсем даже и не

считаю это самоубийством. [... ]

Меня удерживает от этого перехода привязанность к нескольким людям, которым без

меня будет труднее. И потому всякий раз, когда я около решения идти в овраг, меня

останавливает жалость к близким и вдруг озаряет мысль: зачем же тебе еще идти в

овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге.

23 нояб. [... ] Жизнь в ее органическом строительстве заполняется двуликими

существами, будь это прожигатели жизни или рядовые трусы, исповедующие

генеральность линии партии.

24 нояб. Теперь надо освоиться с возможностью во всякое время явления войны или

голода жить, как у кратера вулкана.

29 дек. [... ] Семья теперь осуждена как пережиток. Следовательно, и литература .

как пережиток. Во всяком случае, моя литература... И разобрать хорошенько, я .

совершенный кулак от литературы.

28 мар. 1931.... Грач чувствует же себя как грач, и корова знает, что она корова, а

человек . нет, он расчленен,и человек-кулак или человек-пролетарий . разные существа.

3 апр.... У мужика началась эпидемия самоубийств.

14 апр. Последние конвульсии убитой деревни.

14 янв. 1932. Теленок-мученик. Один гражданин придумал подморозить теленка так,

чтоб он остался жив и можно было зарезать, и в то же время и таким уродом стал,

чтобы разрешили его зарезать. Так он оставил теленка в морозную ночь на дворе и время

от времени выходил с фонариком смотреть. Когда ноги у теленка до того отмерзли, что

он свалился, гражданин стащил его в хлев. (...) И оказалось, вот так делают теперь самые

догадливые...

18 янв. Птицы прилетели к тому месту, где был храм, чтобы рассесться в высоте под

куполом. Но в высоте не было точки опоры: храм весь сверху донизу рассыпался. Так,

наверно, и люди приходили, которые тут молились, и теперь, как птицы, не видя опоры, не

могли молиться. Некуда было сесть, и птицы с криком полетели куда-то. (...).

Не правда ли, создается впечатление, что Пришвину как будто должны

были быть знакомы платоновские тексты, написанные к тому времени, но так

до смерти их автора и не изданные или, скорее, что .Котлован. и написан на

основании вот этих тайных пришвинских записей в дневник. На мой взгляд,

те и другие могут составить как бы единый текст.

На этом придется пока поставить точку, хотя само сравнение Платонов .

Пришвин, очевидно, имеет смысл продолжать. Заметим, что Платонов как раз

старательно отторгает от себя позицию этого, как сказано в последней из

приведенных записей Пришвина, внутреннего .кулака., постороннего по

отношению к происходящему в стране. Но именно поэтому он и стал кем-то

вроде .юродивого. в советской литературе355. Пришвин же только изображал, представлял из себя или сам видел себя как юродивого. Большинство

остальных писателей придерживались в той или иной мере скорее все-таки

двоеверия пришвинского типа, а в худшем случае . полнейшего .партийного

безверия.. (Но о последних писать вряд ли стоит.)

В показаниях для .органов. арестованного за тост против Сталина писателя

Андрея Новикова, об Андрее Платонове, среди прочего, говорится следующее:

"Платонов по своей натуре очень скрытный человек и в разговорах свои взгляды

высказывал двусмысленно; если он над чем-либо смеется, то его не поймешь, то ли

он этим смехом осуждает это явление или же сочувствует ему. Подобно этому он

пишет свои произведения, то есть двусмысленно..

Тут земляк Платонова, на мой взгляд, невольно высказывает правду (неясно:

то ли с умышленным оговором, вынужденный на это под .нажимом.

допрашивающих, или же откровенно, от себя лично). Эти его наблюдения

можно теперь соотнести с характеристикой Горького, которая приведена в

дневнике Корнея Чуковского: последний имел возможность наблюдать

Горького в собрании писателей, объединенных после революции идей издания

.Всемирной литературы.):

(5 марта 1919) .У Горького есть два выражения на лице: либо умиление и ласка, либо

угрюмая отчужденность. Начинает он большею часть[ю] с угрюмого. .

В другой раз, уже спустя 10 лет, когда Горький, приехав из Италии,

останавливается в Ленинграде в гостинице .Европейская. инкогнито, чтобы

ему не мешали работать, а Чуковский вместе с Маршаком все-таки проникают,

для встречи с ним, в его номер, на лице Горького Чуковский снова

прочитывает скептическое отношение. Но тут он пишет о нем более подробно:

(31 авг. 1928) .О .строительстве. в личных беседах он [Горький] говорит так же

восторженно, как и в газетах, но с огромной долей насмешливости, которая сводит

на нет весь его пафос. Ему как будто неловко перед нами, и он говорит в таком

стиле: # . Нужен сумасшедший, чтобы описать Днепрострой. Сумасшедшая затея,

черт возьми. В степи морской порт! # Не понять, говорит ли он .ах, какие

идиоты!. или: .ах, какие молодцы.. (...).

Только потом, перебравшись в СССР уже окончательно, великий

пролетарский писатель постарался забыть это свое .второе лицо.

(насмешливое, открытое в интеллигентском кругу общения) или, во всяком

случае, его уже не показывал, до конца исполняя выбранную для себя роль.

Платонова тоже весьма сильно потрепала и, можно даже сказать, просто

сломила жизнь (я имею в виду, в частности, арест и раннюю гибель от

туберкулеза его любимого сына, собственную его болезнь и кончину на 52-м

году), но вот "выражение лица" его оставалось одним и тем же . никак не

оптимистическим, а постоянно трагическим . каким и было еще до

.общественной порки., устроенной вслед за публикацией хроники .Впрок..

оценках была свойственна ему, особенно в молодости: ср. его мальчишеские наскоки на

своего соотчественника (тоже Платоновича) Льва Карсавина (Савкин И. А. На стороне

Платона. Карсавин и Платонов, или об одной не-встрече // Творчество А. Платонова.

Исследования и материалы. Библиография. Кн. 1. Спб., 1995. С. 153-162.

Не даром Платонов с Горьким, так и не найдя общего языка, не смогли понять

друг друга . ни общаясь в письмах, ни при личной встрече в 1929-м году,

когда Платонов обращался за помощью в издании .Чевенгура.. Разум

Платонова в конце жизни как бы "сошел с катушек" от перенапряжения,

сделавшись настолько герметично замкнутым, что различие между двумя,

условно говоря, .выражениями лица. (и так-то мало понятное по прежним его

произведениям356) вообще наглухо перестало быть различимым. На мой

взгляд, это приходится наблюдать в платоновских пьесах.

А вот у Пришвина, думаю, и для него самого, и для наиболее

наблюдательных современников различия "выражений лица" всегда

оставались понятны. Недаром в 1955 году Шварц в своей .Телефонной

книжке. охарактеризовал его вообще как "епископа такого вида поведения"

(такого же поведения, как в данном случае у писателя Чарушина, чью

нарочитую детскость манеры вести себя Шварц называет .простоватой

хитростью.)357.

Теперь приведу фрагмент из конармейского дневника Бабеля, который тот вел

во время польского похода, будучи прикомандирован как военный

корреспондент к политотделу армии Буденного. Дело происходит в

Житомире, после погрома, устроенного отступающими поляками и казаками

перед приходом красных:

(3 июня 1920) .Заходит суббота, от тестя идем к цадику. Имени не разобрал.

Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс.

Сам цадик . его широкоплечая, тощая фигурка. Сын . благородный мальчик в капотике,

видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена . обыкновенная еврейка,

даже типа модерн. # Лица старых евреев. Разговоры в углу о дороговизне. Я путаюсь в

молитвеннике. Подольский поправляет. Вместо свечи . коптилка. Я счастлив, огромные

лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы.

Лицо цадика, никелевое пенсне: # . Откуда вы, молодой человек? . Из Одессы. . Как там

живут? . Там люди живы. . А здесь ужас. Короткий разговор. Ухожу потрясенный. [... ] А

потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем, что я видел у

старых евреев)..

На мой взгляд, вот это как бы случайно оброненное автором выражение

.лозунги коммунизма. нужно сравнить с излюбленной платоновской игрой в

рассказчиков-недоучек и с характерным для него способом изъясняться

скороговорками, составленными большей частью из следующих друг за

другом, будто гармошкой, родительных падежей. Заметим, что выделенного

здесь мной выражения, передающего и некоторое собственное отношение

автора, у самого Платонова как раз нет, хотя оно скорее должно было бы

встретиться именно у него. Ведь, лозунги коммунизма. . <это то ли это лозунги коммунистической печати>, то ли

<лозунги, зовущие к коммунизму>, то ли <уже навязшие в зубах слова о коммунизме

как о чем-то совершенно невозможном, немыслимом и несбыточном>.

У Платонова есть масса словесных стяжений подобного типа (вспомним хотя

бы разобранное выше сочетание .отверстие бывшего сучка.), но именно

этого как раз нет. Манера Бабеля притягивать не сочетающиеся друг с другом

слова здесь вполне платоновская, вернее, у обоих она . народная, копирующая

стиль улицы.

Вот каким в романе .Чевенгур. открывается этот город уже

осуществленного коммунизма въезжающему туда на коне Пролетарская Сила

Степану Копенкину:

.Копенкин медленно прочитал громадную малиновую вывеску над воротами

кладбища: "Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного

района". Сам же Совет помещался в церкви. Копенкин проехал по кладбищенской

дорожке к паперти храма. "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и

аз упокою вы" . написано было дугой над входом в церковь. И слова те тронули

Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг..

Назвать .лозунгом. надпись на храме есть прием привычного платоновского

остранения (или, что практически то же самое, на мой взгляд, не-остранения).

Возможное прочитывающееся за ним фоновое представление-подстановка

следующее:

<церковь есть современный центр (контрреволюционной) агитации и пропаганды>.

То есть у Платонова как бы происходит вложение нового содержания

(вливание нового вина) в старые мехи, с неизбежным раздиранием по шву

этого, идущего еще по наследству от Пушкина, .заячьего тулупа.. Старый

лозунг, в условиях преобладающей в массах бессловесности, вполне годится в

новой обстановке, поскольку теперь Совет выступает в роли прибежища всех

.страждущих и обремененных.. Саму вывеску над воротами кладбища вполне

можно было бы назвать теперь .лозунгом коммунизма.. Платонов, конечно,

помнит, что методы достижения счастья, к которому ведут большевики, в

корне отличны от религиозной проповеди. По крайней мере, об этом

напоминает Копенкин, остраняя слова Спасителя, приклеив к ним

уничижительный ярлык.

Вместо заключения...

Итак, если вернуться к вопросам, поставленным в начале, то среди

составляющих платоновского языка и сюжета действительно можно вновь

назвать .вывихнутые. слова, использование языковых штампов (как правило,

в невозможных для них, стилистически перевернутых контекстах), а также

нагромождения друг на друга сочетаний (в частности, с родительным

падежом), пристрастие к мотивам смерти, пустого (или чрезмерно тесного)

пространства, к оживлению мертвого и, наоборот, механизации живого, к

гипертрофии причинной и целевой зависимости событий. Кроме того,

Платонову неинтересен как таковой острый поворот сюжета и интрига в ее

обычном, принятом в литературе смысле (вспомним .жену мужа и беличье

манто.). Его собственный сюжет, будь то в рассказе, повести или романе,

развивается не по принятым законам жанра, а течет вольно, сразу же

расходясь, как бы растекаясь . во все стороны. То, что выглядело бы

эффектным ходом для обычного сюжета и само собой .закругляло бы.

повествование, будучи готовым кирпичиком или понятным каркасом

произведения, у Платонова остается невостребованным. Как пишет Н. В.

Корниенко, доминирующей для всего периода платоновского творчества 1929-

1936 гг. является .тенденция к незавершенности текста., его .авторское

сомнение в финале., даже .концебоязнь., по Евгению Замятину358.

О .законченности. художественного текста хорошо сказано Сартром:

.... Чтобы самое банальное происшествие превратилось в приключение, достаточно

его рассказать... Пока живешь, никаких приключений не бывает. (...) Но когда ты

расскажешь свою жизнь, все меняется... Мгновенья перестали громоздиться наудачу

одно на другое, их подцепил конец истории, он притягивает их к себе... Это все

равно, что пытаться ухватить время за хвост359..

Платоновский стиль можно назвать, вслед за Фадеевым, особым .московским.

типом сюжета, в отличие от сюжета .ленинградского. (или, точнее,

петербургского) . всегда ясного, легко угадываемого, прозрачно

выстроенного, выверенного заранее, в уме (себя Фадеев, как видно, относил

как раз к писателям .петербургского. типа, в отличие от Всеволода Иванова, о

котором он говорит ниже как типичном представителе москвичей). Согласно

воспоминаниям Корнея Чуковского, однажды Чуковский, Михаил

Слонимский, Фадеев, Олеша и Стенич, после чтения и обсуждения нового

романа Слонимского в Оргкомитете Писателей в Ленинграде, отправились в

ресторан. Все понимали, что обсуждавшийся роман был откровенно плох, и ни

один из выступавших не сказал о нем ничего хвалебного: автора обвиняли в

изобилии штампов и в том, что словесная ткань романа совершенно банальна.

Но вот Фадееву, в отличие от всех остальных, роман-то как раз понравился:

(5 июня 1933) .Фадеев говорил, что ему роман понравился: .А вот у Всеволода

[Иванова], . говорил он, . роман .У. . какая скука. Я сам . по существу . по манере

ленинградский и Слонимский . ленинградский. А Всеволод . Москва: переулки,

путаница..

Это метафорическое противопоставление давно и хорошо известно: с одной

стороны, Петербург, как северная, .европейская. столица, с ориентацией на

Запад, разум и на логическое построение, а с другой стороны, Москва, как

стихия азиатская, с ее пренебрежением к логике. Но интересно здесь само

отождествление, сделанное, по-видимому, во время ресторанного застолья.

Фадеев, конечно же, никак не мог присоединить себя к .путаникам.-

москвичам, то есть писателям типа Всеволода Иванова, Андрея Белого <и,

надо думать, еще Андрея Платонова>.

А вот еще два отрывка из воспоминаний Семена Липкина: касающиеся

Платонова:

.Я не помню каких-либо пространных высказываний Платонова, обычно он как-то

хмыкал, что-то бормотал под нос, поджимал губы. И это хмыканье, бормотанье,

поджиманье губ казалось мне значительнее и умнее многих слов. Но он умел кратко

и красочно определить самую суть дела. (.) # После войны мы иногда втроем

[Гроссман, Платонов и Липкин] сиживали на Тверском бульваре против окон

Платонова. Любимым занятием было сочинять истории о том или ином

заинтересовавшем нас прохожем. Гроссман и Платонов в этой забаве проявляли

каждый свои свойства. Изустный рассказ Гроссмана изобиловал подробностями,

если он считал, что прохожий . бухгалтер, то уточнял: на кондитерской фабрике,

если . рабочий, то мастер на электрозаводе. (.) Не то . рассказы Платонова. Они

были бессюжетны, в них рисовалась внутренняя жизнь человека, необычная и в то

же время простая, как жизнь растения.360.

В платоновском повествовании, даже вслед за событиями и действиями

персонажей, которые сами собой нам понятны, всегда встают какие-то

затрудненные для истолкования, так до конца и не понятные, не проясненные

и, скорее всего, не прояснимые в принципе . персонажи, их поступки, образы

и символы, что отличает его от прозы откровенно дидактической, написанной

в согласии с понятным (соцреалистическим или любым другим) каноном.

Пожалуй, еще с чем следовало бы соотнести платоновские сюжеты, это с

притчами, или вернее с притчеобразным повествованием. Известен такой род

сюжетов, который построен по образцу притчи (а также нравоучения, басни),

но при этом лишен морали, то есть каких-либо специальных поучений или

назидательных формул, сентенций, . в них читатель сам должен вычитать

скрытый от него смысл (усиливая ощущение загадочности, это как будто

призвано увеличивать художественное совершенство произведения.) Как

пример одной из таких притч можно привести сказку из .1001 ночи.

.Искандар-Зу-л-Карнайн и довольный царь.:

.Александр .Двурогий., как называли его арабы, во время своих путешествий

встречает очень бедных людей: они едят траву, хоронят мертвых перед своими

жилищами и молятся на могилах. Александр спрашивает у их царя: .Как же вы

живете? [... ] Я вижу, что у вас нет никаких благ этого мира.. Царь ответил ему:

.Благами мира не насытится никто.. . .Почему же вы роете могилы для ваших

мертвецов прямо у своих дверей?. . снова задал вопрос Искандар. Царь ответил:

.Чтобы они всегда были у нас перед глазами! [... ]. И снова Искандар спросил: .А

почему вы едите траву?. А царь ответил ему: .Потому что мы не хотим делать наши

утробы могилами для животных, кроме того, сладость кушания не проходит дальше

горла.361.

Интересно, что два из трех упоминаемых в этой притче мотива используются

также и в произведениях Платонова. Кстати, не знакомством ли с этой притчей

обусловлен интерес Платонова к самой фигуре Александра Македонского?

(Вспомним, что одно из его незаконченных произведений . повесть или

роман? . должно было иметь название .Македонский офицер..) Но главное, в

чем тут сходство, на мой взгляд, это отсутствие ясно сформулированного

назидания. Читатель извлекает его сам. Это тоже в некотором роде .свободная

вещь..

Два любящие друг друга главных героя романа .Счастливая Москва.

разделены посреди так и остановленного на 13 главе повествования. Физик

Сарториус будто специально уходит на менее интересную работу, делаясь

сотрудником .треста весов и гирь., знакомится там как будто с первой

попавшейся девушкой, а позже будет пытаться вовсе .утратить себя., выбрав

для существования наименее завидную для себя участь. Сюжет будто

запутывается все более и более. Женщина по имени Москва, на другом конце

этой романной пары, уходит к хирургу Самбикину362, а потом и еще далее . к

некоему давно потерявшему самого себя и желающему прекратить свою жизнь

.вневойсковику. Комягину: она перепробовала множество разных профессий и

у нее было много мужей. В результате несчастного случая на стройке метро к

тому же она сама становится инвалидом, лишаясь ноги. В конце 11-й главы

Самбикин увозит ее на кавказский курорт, где оказывается, что несмотря на то

что она калека, сила женской притягательности в ней нисколько не убывает:

.Возвращаясь к вечеру, Самбикин зачастую даже не мог добраться до Честновой,

настолько она была окружена вниманием, заботой и навязчивостью полнеющих на отдыхе

мужчин. Уродство Москвы теперь было мало заметно -. ей привезли протез из Туапсе и

она ходила без костылей, с одной тростью, на которой все, кому Москва нравилась, уже

успели вырезать свои имена и дату и нарисовать символы безумных страстей.

Разглядывая свою трость, Москва понимала, что надо удавиться, если бы рисунки были

искренними, знакомые люди рисовали в сущности только одно: как бы они хотели рожать

от нее детей.

Один раз Москве захотелось винограда, но весной он не вырастает. Самбикин обходил

колхозные окрестности, однако всюду виноград уже давно был превращен в вино. Москва

сильно опечалилась -. после потери ноги и болезни у нее появилась разная блажь, в виде

362 Кстати, одной из версий происхождения фамилии Сарториус в романе вероятно следует

считать название германской фирмы высокоточных приборов (среди ее продукции . в

первую очередь аналитические весы) . Sartorius (примечания к книге: Вернадский В. И.

Дневники: 1926 . 1934. М., 2001. С. 35.) А людей с фамилией Самбикин (происходящей

скорее всего из тюркского Су(ю)мбеков . от имени правитильницы Казанского ханства

Сююмбике) в воронежском окружении Платонова было несколько (о чем пишет О. Г.

Ласунский. Наиболее известный из них . архимандрит Димитрий, с 1881 г. бывший

ректором Воронежской духовной семинарии (сообщено А. А. Дырдиным). Кроме того, эту

же фамилию носит и один из героев романа К. Леонтьева .В своем краю. (сообщено М. Л.

Гаспаровым), не говоря о том, что одна из племянниц Леонтьева Екатерина Васильевна,

ставшая впоследствии настоятельницей Шамординского монастыря, носила ту же фамилию

Самбикина. (Леонтьев К. Н. Полное собр. соч. Спб., 2000, Том 2. С. 142-145).

нетерпенья по поводу какого-нибудь пустяка. Она, например, каждый день мыла себе

голову, потому что все время чувствовала в волосах грязь и даже плакала от огорчения,

что грязь никак не проходит. Когда Москва, как обычно, мыла однажды вечером голову над

чашкой в саду, к изгороди подошел пожилой горец и стал молча смотреть.

-. Дедушка, принеси мне винограду! -. попросила его Москва. -. Или у вас его нету? -.

Нету, -. ответил горный человек. -. Откуда он теперь!

-. Ну тогда не гляди на меня, -. сказала Честнова. -. Неужели у вас ни одной ягодки

нету, ты же видишь -. я хромая...

Горец ушел без ответа, а наутро Москва увидела его снова. Он дождался, когда

Москва вышла на крыльцо дома, и подарил ей новую корзину, где под свежими листьями

лежал бережно отобранный виноград, весом более пуда. После корзины горец подал Москве

маленькую вещь -. цветную тряпочку. Она развернула ее и увидела там человеческий

ноготь с большого пальца. Она не понимала.

-. Возьми, русская дочка, -. объяснил ей старый крестьянин. -. Мне шестьдесят лет,

поэтому я дарю тебе свой ноготь. Если бы мне стало сорок, я бы принес тебе свой палец, а

если б тридцать, я тоже отнял бы себе ту ногу, которой и у тебя нету.

Москва нахмурилась, чтоб спокойно сдержать свою радость, а потом повернулась,

чтобы убежать, и упала, ударившись в камень порога неживым деревом ноги.

Горец не хотел знать про человека все, а только лучшее, поэтому он сейчас же ушел в

свое жилище и больше не был никогда. .

.Символы страстей., вырезанные на пешеходной трости, несмываемая грязь в

волосах прекрасной героини, старик, любующийся красотой одноногой

калеки, пуд винограда, предназначенный для ее угощения, и наконец

принесенный вместе с виноградом ноготь от большого пальца ноги,

оставляемый стариком в память о себе... Кажется, всё это как-то уж слишком

нарочито, перенасыщенно много для одной только страницы романа. Каждый

из символов мог бы, казалось, послужить самостоятельным центром,

организовав вокруг себя (какой-нибудь правильный, .ленинградский.) сюжет.

Ну, зачем упомянут тут безобразный ноготь старика-горца? Платонов как

будто не в силах остановить водопад своих образов, звучащий всегда

завораживающе, но во что-то единое почти никогда не складывающийся

(пожалуй, за исключением малых жанров . платоновских рассказов и

повестей). Не даром, все-таки, и .Счастливая Москва. осталась

незаконченной. В ней, как и в жизни, причудливо смешаны любовь и

сочувствие, соучастие чужому горю с отчаянием, жестокостью и прямо

отталкивающими сценами. Платонов не дает себе заботы разъяснить

читателям, как определить то, что у него происходит, что же это на самом

деле, . он будто добивается в тексте того же, что представляет собой и сама

жизнь, расставляя перед нами одни лишь загадки, затягивая нас в ткань своего

текста как реальной жизни и не давая возможности оглянуться назад,

выглянуть на него извне. Наверно, к Платонову нему применимо то, что

сказано об Алексее Ремизове:

.Единственный путь для личности . это соединить свой путь с народом: не

.сострадать. ему, а .страдать. вместе с ним363. .

Еще одно доказательство того, что роман остался незаконченным, можно

извлечь из записной книжки Платонова 1936 года:

.Для Счастливой Москвы # Может быть, Sartorius в конце превращается в тип, в

характер самой Москвы и овладевает ее душой бесплатно, без усилий, которые

затратила Москва на свое великое образование. В конце должно остаться великое

напряжение, сюжетный потенциал . столь же резкий, как и в начале романа. Сюжет

не должен проходить в конце, кончаться. .

Вот сцена из предпоследней (12-й) части .Счастливой Москвы., где герой еще

раз пытается вернуться к любимой героине, но воссоединение для них уже

невозможно, как ни жалок предстает последний из его .соперников., Комягин:

.Но Сарториус не боялся пробыть всю ночь во тьме коридора; он ждал -. не умрет

ли вскоре Комягин, чтобы самому войти в комнату и остаться там с Москвой. Он

не спал в ожидании, наблюдая в темной тишине, как постепенно следует время

ночи, полное событий. За третьей дверью, считая от канализационной трубы,

начались закономерные звуки совокупления; настенный бачок пустой уборной сипел

воздухом, то сильнее, то слабее, знаменуя работу могучего водопровода; вдалеке, в

конце коридора, одинокий жилец принимался несколько раз кричать в ужасе

сновидения, но утешить его было некому и он успокаивался самостоятельно; в

комнате напротив двери Комягина, кто-то, специально проснувшись, молился богу

шепотом: "Помяни меня, господи, во царствии твоем, я ведь тоже тебя поминаю, -

. дай мне что-нибудь фактическое, пожалуйста прошу!" В других номерах коридора

также происходили свои события -. мелкие, но непрерывные и необходимые, так

что ночь была загружена жизнью и действием равносильно дню. Сарториус слушал

и понимал, насколько он беден, обладая лишь единственным, замкнутым со всех

сторон туловищем: Москва и Комягин спали за дверью; укрощенно билось их сердце

и по коридору слышалось всеобщее мирное дыхание, точно в груди каждого была

одна доброта. .

Сипение бачка в уборной и даже .закономерные звуки совокупления. . до чего

безжалостна платоновская эстетика! Вслед за этим, в середине последней, 13-й

главы Сарториусу суждено будет еще раз встретится с Комягиным . уже на

Каланчевской площади, где тот спросит у него дорогу к похоронному бюро.

.Похоронным бюро. (или, выражаясь принятым эвфемизмом, .ритуальными

услугами.) это звучало бы на нашем языке, но у платоновского героя . с

намеренным обнажением смысла: .Где находится производство гробов?.,

[поскольку ему необходимо] .узнать весь маршрут покойника. и .чем

завершается в итоге баланс жизни.! Услышав саму фразу, Сарториус вовсе

не поражен ее невозможностью, ему только кажется странно знакомым голос

Комягина (естественно: ведь он слышал его раньше, только не видел тогда

лица, из-за двери в комнате Москвы Честновой); в результате Комягин даже

показывает ему свой паспорт, но взаимного узнавания героев так и не

происходит (типичная для Платонова ситуация невстречи людей в жизни.)

Таким образом еще одна линия связи в этом романе обрывается.

Заканчивается весь роман тем, что Сарториус отправляется на Крестовский

рынок и покупает там себе хлебную карточку (которая по правилам

тогдашнего словоупотребления названа .заборной., то есть предназначенной

для .забирания. соответствующего продукта, хотя внешне это рифмуется с

приобретаемой им самим .подзаборностью.). Для довершения превращения

души герой меняет паспорт . .двадцатисемилетнего человека с высшим

образованием, известного в широких кругах своей специальности. на паспорт

некого .работника прилавка Ивана Степановича Груняхина, 31 года.. Кроме

четырех непрожитых лет он избавляется как от ненужного своего образования

и достигнутого положения в жизни. (Это нечто подобное усилиям Комягина

или Москвы Честновой?) Так и хочется все время спросить: зачем все это

делается? Происходит как бы полная растрата героями себя, с потерей теперь

еще и имени. Но что же дальше? Бывший физик Семен Сарториус становится

работником орса, заведующим столовой (нечто вроде предела мечтаний

стремящегося к подобному опрощению на словах интеллигентного героя

.Зависти. Олеши . Кавалерова). Вот и в жены себе бывший Семен Сарториус

(он же Жуйборода) берет опять первую попавшуюся женщину . только что

брошенную мужем Матрену Филипповну Чебуркову364. Подобно многим

иным платоновским героям, которые любят смотреть на лица спящих, теперь,

в финале романа, сам новоокрещенный Груняхин смотрит на свою новую

супругу жизни:

.Ночью, когда жена и сын уснули, Иван Степанович стоял над лицом Матрены

Филипповны и наблюдал, как она вся беспомощна, как жалобно было сжато все ее

лицо в тоскливой усталости и глаза были закрыты как добрые, точно в ней, когда

она лежала без сознания, покоился древний ангел. Если бы все человечество лежало

спящим, то по лицу его нельзя было бы узнать его настоящего характера и можно

было бы обмануться..

А характер у Матрены Филипповны далеко не ангельский. Последний

синтаксический пассаж снова отсылает нас к впечатлению Сони Мандровой от

лица (фотографии) Саши Дванова (.остальное же лицо его, отвернувшись, уже

нельзя было запомнить.), ведь она объясняла Сербинову:

.Если бы таких было много на свете, женщины редко выходили бы замуж.,

?-<то есть проблемы пола тогда сами собой отпали бы и все люди могли бы

стать единым человеческим существом. > Но и теперь, видя перед собой нечто

обратное своим прежним ожиданиям (снося от жены даже побои),

платоновский герой готов верить, что обманывается относительно истинной

сущности человека, он хочет считать ее прекрасной.

Собственно, так и нам, читателям Платонова, вслед за его героями, очень

нелегко бывает распознать глубинный смысл его текста. Но не будем

оставлять этого занятия. Чтение Платонова продолжается.

XVII. Платоновская сказка (извод .Безручки.)

.Рассказал ему Иван сказку. Сначала хозяин слушал без охоты: .Чего,

. думает, . скажет солдат! Солжет да каши попросит.. Глядь . в

середине сказки хозяин улыбнулся, потом задумался, а под конец сказки

и вовсе себя забыл, кто он такой... (...) Иван-солдат уж которую сказку

говорит, а хозяин сидит против него и плачет отрадными слезами. .

(А. Платонов. .Морока.)

Я сравню платоновскую интерпретацию-.пересказ. русской народной сказки

.Безручка. (в книге издания 1950 года, подписанной к печати буквально за

несколько месяцев до смерти самого Платонова и вышедшей под редакцией М.

А. Шолохова) . с подобными фольклорными текстами, которые так или иначе

могли быть Платонову известны при работе над этой сказкой365. Доподлинно

установить сами экземпляры книг, которыми он пользовался, невозможно366.

Сначала попытаюсь воссоздать некий прототипический фольклорный вариант

этой сказки, существовавший в сознании человека того времени. Сам сюжет

мог быть известен писателю по многим сборникам, в различных вариантах .

например, по сборнику сказок А. Н. Афанасьева (четыре варианта под общим

названием .Косоручка.), по сборнику Н. Е. Ончукова (сказки .Девять братьев.,

.Безручка-безножка., .Василий и Аннушка.), по сборникам И. А. Худякова

(Спб, 1901), Д. К. Зеленина (Великорусские сказки Вятской губернии.

Петроград. 1915: .Девица с отрубленными руками. или по его же

Великорусским сказкам Пермской губернии. Пг. 1914), где записанные

сказочные варианты известны еще с середины XIX века, а также по более

новым собраниям сказок . .Брат и сестра. в сборнике А. Гуревича .Русские

сказки восточной Сибири. (Иркутск, 1939); .Аленушка. (сб. .Сказки А. Н.

Корольковой., Воронеж, 1941); .Сестрица Аленушка. (сб. .Песни и сказки

Воронежской области., Воронеж, 1940) или .По локоть в серебре, по колена в

золоте., .Брат и сестра. (сб. .Тамбовский фольклор., Тамбов, 1941). Во всех

обследованных мной вариантах бытования сказки, числом более дюжины367, по

сравнению с пересказом ее у Платонова обнаруживается множество частных

отличий. Они могут показать нам то, какие мотивы Платонову важны в

известном сюжете (какие он даже еще усилил), а какие, наоборот, посчитал

несущественными и затушевал или модифицировал. При этом отличия внутри

самих сказочных вариантов я считаю естественным внутренним разнообразием

традиционного фольклорного текста и специально останавливаться на них не

хотел бы. (При этом по ходу изложения сюжета я буду пользоваться,

естественно, известными параллелями из сказок Пушкина.)

Пересказ фольклорного сюжета в каком-то смысле можно сравнить с

интерпретацией сна. Припоминая сон, чтобы выразить его в словах, человек во

многом создает его заново. Мы не можем осознать ту или иную деталь

сновидения иначе, чем переведя ее из образно-континуального (зрительно-

кинетического) представления . в словесно-дискурсивное. Сам такой перевод в

огромной степени задан представлениями нашей культуры и языком тех

символов, которые нам известны (в простейшем случае и сами символы, и их

толкования могут быть взяты из сонника, из доступного нам чужого опыта, из

художественной литературы итд. итп.). При этом словесные формы, в которые

уже был облечен текст, более или менее жестко заданы, если, конечно,

сновидец не фантазирует, каждый раз по-новому рассказывая свой сон, но их

последовательное развертывание (собственное творческое действие сновидца,

с одной стороны, а с другой стороны, снотолкователя) заключает в себе

возможности, по крайней мере, для сознательного умолчания одних эпизодов

(по соображениям стыда или просто из-за непрозрачности сознанию), для

добавления каких-то других, отсутствующих в реальном сновидении (для

большей вразумительности целого) и для трансформации третьих. Если

говорить строго, вообще все элементы сновидения, переходя в текст, всегда

трансформируются.

Аналогия со сном может быть продолжена еще и вот в каком отношении.

При первоначальной интерпретации сновидения человек имеет дело с двумя

видами действительности . во-первых, с прошлыми событиями и во-вторых, с

событиями будущими по отношению ко времени сна (если сон, как говорится,

.вещий.). Так что трансформации могут происходить как при подгонке того,

что привиделось, к структуре прошлого, так и при подверстывании своего сна .

к событиям будущего (особенно при ретроспективном взгляде задним числом,

по прошествии времени, когда это будущее уже свершилось).

.... Как явствует из разговоров о сбывшихся снах, толкователь в каждом конкретном

случае вполне произвольно выбирает и комбинирует для объяснения сновидения одни

образы, игнорируя другие. (...) Большинство сновидений (в том виде, как их помнит и

вербально воспроизводит сновидец) обладают бóльшим семиотическим потенциалом,

чем абстрактно мыслимая эмблема с ее предпосланным реальному событию

значением. 368.

По-видимому, и творческая фантазия писателя черпает образы, идеи, символы

во многом из того же . по большей части скрытого бессознательного

источника. Я предлагаю рассматривать предтекст платоновской сказки, то есть сам ее фольклорный сюжет, как структуру бессознательного . размыто, через

множество альтернативных, взаимозаменяемых (или взаимоисключающих)

вариантов, наподобие структуры сновидения. Так чтó же автор берет из этой

структуры и что к ней добавляет от себя? Но вначале: из каких эпизодов

состоит сама эта сказка?

Общая структура сюжета .Безручки. заключается в следующем (буду помечать

условно выделяемые мной мотивы буквами русского алфавита, их варианты .

удвоенными буквами, а отступления от них в сказке Платонова

соответствующими буквами с цифровыми индексами; при этом оговорюсь, что

число выделяемых здесь мотивов может быть как уменьшено, так и увеличено:

это зависит лишь от подробности изложения; некоторые сюжетные ходы в

фольклорных вариантах я просто оставляю без внимания):

после смерти родителей в доме остаются жить вместе старшая сестра с

братом: .Старик со старухой померли и оставили своим детонькям свое

богачество.369 (а); варианты этого: они или купеческие, или царские дети (аа).

Некоторое время дети живут дружно, потом брат (по совету сестры) женится

(б); причем сам он поначалу против того, чтоб жениться, возражая сестре:

.Как-жо я буду жониччя, жона как-да попадет сердитая, негожая и я тебе

повиноваччя не буду. (бб), что как бы литературно предваряет дальнейший ход

сюжета. Опасения брата не напрасны: молодая сноха начинает на золовку

.зубы точить., желая, по-видимому, остаться полновластной хозяйкой в доме

(в). В екатеринбургском варианте сказки у Зеленина мотив неприязни снохи и

золовки усилен тем, что последняя дважды отваживает у первой поклонника, ее

.хахеля., приходившего в дом во время отлучки мужа-хозяина (вв).

В результате трех последовательных попыток оболгать золовку, с

возведением обвинения на нее перед мужем (перебитая посуда, зарезанная

лошадь, наконец, даже убитый сын хозяина: в двух первых случаях возможны

варианты, например, убитая .горнешня. собачка жены, изрезанный на куски

шелковый и бархатный товар в лавке) главная героиня (ее зовут или сестрица

Аленушка, или Аннушка . царская дочь . или же чаще всего она без имени, а

просто .сестра., как бы в предлагаемом взгляде читателю глазами родного

брата, или .золовка. . при взгляде со стороны снохи) героиня оказывается

изгнанной из дому по наговору (г).

Ее брат сначала дважды отказывается слушать обвинения, говоря жене:

.Поди ты, невежая, с базару, меня не срами!. или: .Не срами меня при

народе, не говори про сестру. (гг). Тут он представлен как купец, и его

нежелание принимать во внимание обвинения мотивировано тем, что он .при

исполнении обязанностей.: жена прибегает жаловаться на золовку к нему на

сын. (При этом никакого действенного .дознания. ни разу не происходит:

вначале брат просто отвергал обвинения жены как напраслину или как что-то

явно неважное для его отношений с сестрой, неизменно поутру благословляясь

у последней, как у старшей в доме, перед собственным отправлением на торги:

..Ну, сестра, я поехал опеть.. . Она благословила. . ггг). Сестра, таким

образом, как будто до самого последнего момента ничего не знает про свои

.преступления., во всяком случае брат ей о них не говорит (д). Вот и в третий

раз, этот крайне немногословный брат как бы просто приглашает ее: .Поедем,

сестра, катаччя. . и увозит в лес (дд), где заставляет положить голову на

пенек: .Клади голову на пенек, я буду рубить. (е). Только в лесу он

предъявляет сестре обвинение, в котором у него самого уже, как будто, нет

сомнений (ё) и возможности оправдаться у сестры нет. Сестра отвечает, по-

видимому, в запальчивости: .Есь я твое детиччо зарубила, так вот будича

отсекай мои руки по локоть.. <То есть, может быть, хочет этим сказать, что

.даже и в том случае, если бы я действительно зарубила твое дитя, то ты бы

должен был мне за это не голову, а только руки отсечь.?> Он воспринимает

это как приемлемую замену и отрубает руки, бросая после этого ее в лесу одну

(ж). В иркутском варианте сказки в сборнике А. Гуревича брат просто .завязал

ей глаза, в лес завез и отрубил ей руки, остави[в] глаза завязанными. (еёж).

В екатеринбургском варианте в сборнике Зеленина, кроме того, сноха,

которой сам муж определенно побаивается, наказывает тому жестоко казнить

сестру, говоря, чтобы тот отрубил ей не только голову, но и вырезал бы сердце

и привез бы ей самой показать, в доказательство осуществленной казни (ее). Но

сестра перед казнью .почала яво уговаривать, штобы да он не убивал iе до

смерти. . .Отсеки, . говорит, . хоша руки да ноги, . я тогды никуда не уйду!.

А в доказательство казни вместо своего сердца девушка предлагает отвезти

сестре сердце убитой тут же собаки (жж). То есть для психологически

.правильного. хода сюжета возможность какого бы то ни было оправдания

перед братом вообще отвергается, вытесняясь увлекательным мотивом замены

одной зверской казни на другую, вряд ли менее жестокую. Сравним здесь

гораздо более гуманные действия пушкинской Чернавки (из .Сказки о мертвой

царевне.): .Не убила, не связала, Отпустила и сказала: .Не кручинься, Бог с

тобой. . А сама пришла домой... . (жжж). Кстати сказать, и сам .отчет. перед

хозяйкой у Пушкина включает чуть ли не большую эмпатию Чернавки к своей

жертве, чем к интересам госпожи: .Крепко связаны ей локти, Попадется зверю

в когти, Меньше будет ей терпеть, Легче будет помереть... . Собственно

такому же .бескровному. варианту следует сказка в изложении Корольковой

(жжжж).

Блуждая по лесу, голодная молодая девушка оказывается в чудесном

(.чарском.) саду и начинает есть висящие там на деревьях яблоки (з). (В

некоторых вариантах сюжета сам Бог подсобляет бедной калеке, спасаясь от

диких зверей, .залести на дуб. (зз.) В карельском варианте сказки девушка

после отсечения рук (и ног!) .запихивается. даже в лисью нору, где ее обнаруживают собаки выехавшего в ту пору на охоту царского сына . ззз.) Но

вернемся к более традиционному и более частотному варианту:

.Ходит она по саду и своим ротом ошшипывает яблочки и бахорит [говорит] сама

себе: .Кто бы меня взамуж взял, тому бы я принесла сына по-колен в золоте, по

локóт в сéребре. (и). <Примечательно, что ни один вариант русской сказки не

обыгрывает явно этого замечательного, казалось бы, мотива сказочного возмещения .

как будто именно за отрубление себе рук (а то и ног) героиня награждает своего сына

сказочно красивыми руками и ногами!>

Но тут ее хватает караульщик сада и отдает .на расправу. сыну своего хозяина,

который сразу же за красоту лица влюбляется в девушку (й). Это или .чарский

сын., или королевич, или сын богатого купца, у Платонова же просто

крестьянский сын. В иных вариантах молодой человек, услышав ее

завлекательные речи в саду (про то, кого она обещает родить своему будущему

мужу), совершенно независимо от караульщика идет прямо к родителям

просить разрешения на свадьбу (йй). Родители в замешательстве: .На чегож

мы ее возьмем, у ее рук нет.. . .А я порежý нéнькю [найму няньку], уж больнё

она мне мравиччя [сильно нравится].. Сын женится-таки на Безручке, несмотря

на ее видимое уродство и несогласие родителей (к).

Через некоторое время после свадьбы (когда .жена уже понеслась.), муж

вынужден уехать из дому по торговым делам или же уйти на войну (л) .

(Платонов выбирает именно второй вариант.) В это время жена рожает

замечательного, как и было ею самою предсказано, ребеночка (м) (.волосы

жемчугом пересыпаны, в голове ясный месяц, в темечке ясно солнышко.). В

наиболее близком генетически, но уже ином, согласно .Указателю сюжетов.,

сюжетном варианте сказки (Чудесные дети, № 707), который чаще всего

выступает в контаминации с рассматриваемым сюжетом (Безручка, № 706),

третья из сестер, разговор которых подслушивает царь (как это и у Пушкина),

обещает родить замечательного сына, или даже принести .в трех брюхах по

три сына. <то есть три раза подряд родить по тройне>, а сестры (или ведьма-

повивальная бабка) подменяют этих рождаемых ею детей . котятами,

щенятами и другими зверенышами. Там-то героиню и заточают в бочку, пуская

в море (причем она умудряется спрятать самого последнего из новорожденных

детей в собственной косе).

После чудесного рождения родители мужа посылают гонца к отцу с

радостным известием (н), но гонец по случайному стечению обстоятельств

(или в результате колдовства) попадает к .волшебнице. . той же злодейке-

снохе, жене брата героини, которая теперь подменяет его письмо: .что твоя

жена родила . половина собачьего, половина ведмежачьего; прижила в лесу со

зверями. (о). Муж в ответном письме родителям распоряжается во что бы то ни

стало дожидаться его возвращения и ничего без него не предпринимать (п), как

и полагается в подобном случае, . ср. действия царя Салтана у Пушкина370, но злой сопернице и на его возвратном пути удается перехватить гонца и

подменить письмо (р); в результате чего родители сына вынуждены, опять

против своей воли (поскольку они уже сердечно привязались и полюбили

невестку с внуком) выгнать обоих в лес, привязав ребенка к груди матери (с)

или же поместив ей его на спину, в котомочке (сс). (Мотив бочки как места

заточения царицы и приплода, как у Пушкина, используют только

шокшозерская, то есть из района Лодейного поля, что под Петербургом, сказка

.Девять братьев., а также сказка, записанная Зелениным в екатеринбургском

уезде .Брат и сестра (девица с отрубленными руками).. Согласно же более

современной Платонову сказке Корольковой, подложное письмо царя

получают .вельможи да бояре дворцовые., которые не любят героиню за то,

что она .простого звания.; вот они-то с радостью и выгоняют ее из дому371.) В

упрощенном карельском варианте злая сноха вообще не доносит записку до

царя, а приносит подмененный, как бы уже написанный им ответ: .Отвезти в

лес и жену и сына..

Скитаясь снова по лесу, Безручка набредает там на колодец, нагибается над

ним, чтобы напиться, и роняет ребенка в воду (т), после чего в отчаянии не

знает, что делать. Тут появляется чудесный помощник . старичок (или:

угодник Никола), который увещевает ее попытаться протянуть за ребеночком

руки (которых у нее-то нет!), что мать, не без колебания, все-таки пытается

сделать (у). И свершается чудо . ее руки исцеляются (мгновенно отрастают);

она благополучно достает сына из колодца невредимым (ф), после чего, правда,

руки опять становятся как были, по локоть отрубленными (х). (В варианте

сказочного сюжета в собрании Худякова Безручка перед исцелением окунает

культи своих рук поочередно в воду двух колодцев . фф).

Вслед за этим, уже по прошествии нескольких лет, мать с ребенком .вот и

стали подходить... к восударству, где-ка жил Иван Сареич [Иван-Царевич, то

есть в данном варианте ее муж].. Под видом нищих, умеющих рассказывать

сказки (ц) или же специально нарядившись в .швецарское платье., или даже

побрив голову, чтобы наняться на работу .слугой, прикащиком. (цц), они

приходят на тот самый постоялый двор, где хозяевами живут брат со своей

женой, и куда неожиданно приезжает сам муж героини, отец ребенка (ч). Ни

муж, ни брат не узнают ее, одетую в нищенское платье (ш). (Невольно

вспоминается сюжет возвращения в родной дом Алексея человека Божия.

Странно, конечно, что окружающие не замечают отрубленных рук, ну, да что

укорять сказку за неправдоподобие.) В некоторых вариантах сюжета героиня

сразу забирается вместе с сыном высоко на печь и до конца рассказа оттуда не

показывается (шш).

С печи Безручка начинает сказывать, как она говорит, правдивую

.сторьицу., воспроизводя в точности повесть собственных мучений и скитаний (щ) перед так и не узнающими ее (почти до самого конца) мужем и

братом. По-моему, здесь мы имеем дело с уникальным для сказки вложением

одного рассказа в другой, с повтором практически один к одному того же

самого сюжета. Интересно было бы посмотреть, как различные сказочники его

обыгрывают (а Платонов вовсе отвергает, как мы увидим, такое .излишество.).

В некоторых вариантах рассказчица предварительно ставит перед слушателями

условие: если кто-то будет ее перебивать, то чтоб он был наказан (тому две

плети чтоб было или: с того сто рублей штраф). Все с интересом слушают ее

рассказ и только сноха, хозяйка дома, все время противится продолжению

рассказа (уж она-то очевидно узнала ее . ъ): .Вот начала чепуху городить! (...)

Вот чушь какую порет! (...) Вот начала вякать, б... этакая!.. (Ее за это и

подвергают штрафу; а где-то прямо говорится, что она ведьма . ъъ.) Однако

муж Безручки заступается за рассказчицу, обращаясь к хозяину дома: .Брат,

вели своей жене замолчать, ведь история-то славная!. . и говорит своей не

узнанной жене: .Сказывай, сказывай, матушка; смерть люблю такие

истории!. (ы). (Забавно, что он при этом называет фактического брата своей

жены . братом, еще не узнавая согласно сюжету сказки ни его, ни свою жену;

но такова, видно, логика сказителя . он кооперативен по отношению прежде

всего к своим слушателям.)

В иных вариантах рассказчиком может выступать сам выросший сын

главной героини (щщ) или даже все три сына этой женщины! (там, где их трое),

по очереди. А в иркутском варианте сказки рассказ прерывается, как и в

большинстве случаев, три раза, но каждый раз новым слушателем: первый раз

. братом Безручки после слов рассказчика о том, как он, брат, завязав сестре

глаза, отвез ее в лес и отрубил руки (Врет он, что вы его слушаете!); второй

раз . женой брата в том месте, где говорится, как она распечатывает письмо и

подменяет его, а в третий раз . самим царем, мужем Безручки, после слов о

том, что он распорядился в письме выслать жену в лес еще прежде его

прибытия с войны (Что Что? Неверно!). [То есть таким образом вина как бы

распределяется на всех троих слушателей. ] Всем им по очереди (в том числе и

царю!) в этой сказке следует наказание . по две плети.

Как я сказал, почти во всех вариантах рассказчику приходится досказать

историю буквально до того момента, когда мать с сыновьями только что, перед

началом рассказа, пустили в дом под видом нищих, . то есть повествование как

бы намеренно проходит по второму кругу (ь), пока, наконец, сам муж не узнает

в нищенке жестоко и незаслуженно наказанную им супругу (э).

В варианте .Безручка-безножка. (в сборнике Ончукова) это узнавание

происходит несколько раньше: .Когда обсказала, что кломбушом прикалитась

в сад яблоки есть, [муж] и догадался, что это его жена. (ээ). (В этом варианте

сказки однако изначальное наказание героини еще гораздо суровее: родной

брат отрубает ей не только .по локóт руки., но и . .по колен ноги. (жжжжж),

после чего она вынуждена передвигаться по лесу, .катаясь горючим камнем.

[что, по-видимому, выступает симметричной оппозицией к чудесным

свойствам рождаемого ею сына: .по колен в сéребре.].

В иркутском варианте рассказчиком .сказки в сказке. является

десятилетний сын героини. Интересно проследить, как в его речи происходит

переход от основного рассказа, который до сих пор шел в обычном нарративе

(от 3-го лица, как о чужих людях: он, она) . к рассказу о себе и своей матери,

но уже от первого лица:

.И вот, . говорит, . мы с матерью пришли вместе, и этот самый ребенок

рассказывает вам рассказ. . [Тут он снимает с себя красну шапку, которую ранее, до

рассказа, снять отказывался. ] .Видимо, это мой папаша и есть?. [Только после этих

слов царь хватает его на руки и начинает целовать. ]372

В другом варианте сказки, записанном в 1938 г. в карельском Поморье, где повествователем

тоже выступает сын героини, переход в пересказе от нарратива к прямой речи также

выражен явно:

.И достала она своего младеня [из колодца]. А как достала, он и побежал, на ногах

побежал, и привел к тому месту, где брат отсек ей руки и ноги, и к той норы, где она

была и всё ей показал, и потом привел к своему [то есть, надо понимать, к ее

собственному] брату и подавался [попросился] ночевать. Эта женщина [жена брата]

не пустила их. Пришли мы, подавались к хозяину [попросились у хозяина], хозяин

пустил нас, и напоили, накормили нас, и повалились мы спать, потому что устали.

(...) # А потом и говорит: # . Здравствуйте, папенька, я твой сын. 373.

В большинстве других вариантов, узнав, наконец, свою жену (или же только

начиная догадываться, что это действительно она), муж просит показать ему

сына, чтобы проверить, в самом ли деле у того руки, как было сказано, по

локоть в золоте итп. Чудесные свойства предъявляются и всё счастливо

разъясняется (ю)374. Вот тогда уже брат героини привязывает свою жену к

хвосту .самой что ни есть лучшей кобылицы. (или злого жеребца), пускает ее

галопом по чисту полю, пока кобылица .не размыкала. злодейку до смерти (я).

Или сам муж понесшей незаслуженное наказание героини приказывает шурину

убить жену за поддельные шутки (яя), и тот, как сказано, расстреливает ее на

воротах375. В шокшозерском варианте сказки .Василий и Аннушка. к тому же

и самого брата [... ] взяли на выстрел [на расстрел] в полё (яяя). Сердобольный

сказитель после этого озабоченно разъясняет: А имущество осталось за Анной

[то есть за сестрой].

Платонов как будто использует сюжетный ход именно этой последней,

шокшозерской, сказки, у которой, надо сказать, финал довольно редкий (яяя),

но еще его и усиливает в соответствии с собственной поэтикой .

дополнительным осознанием брата вины и принятием наказания на себя. Во

всех вариантах сказки брат представлен просто как послушный исполнитель

воли своей жены (согласно нормам .международного права. он был бы,

вероятно, оправдан). У Платонова же он в финале благодарит сестру за ее

.сторьицу. следующими словами: .Спасибо тебе за рассказ, а зло на посев не

оставляется. (я1), и ночью тайно (я2) выводит из конюшни необъезженную

кобылицу, привязывает к ее хвосту скрученными вожжами себя со своей

злодейкой-женой и пускает кобылицу вскачь, после чего кобылица,

естественно, .растрепала их насмерть о землю. (яяя1). Здесь, мне кажется,

будто сам автор отождествляет себя с невольно введенным в заблуждение

братом и предлагает нам, его читателям, взгляд с перенесением на себя

(неостранением, в смысле Ольги Меерсон) вины этого человека, принятием

вины за ее несчастье и на свою совесть (кстати, в известном Платонову,

согласно Вьюгину, варианту сказки Корольковой брата Безручки зовут

Андрей).

По-своему Платонов изменяет и фигуру мужа Безручки. Это . некий уже

пожилой полководец, ведущий многолетнюю войну и наконец выигрывающий

ее (во многом благодаря участию собственного сына и жены). Тут возможны

естественные аллюзии с действительностью: Сталин . Платонов; Сталин и его

попавший в плен к немцам во время войны сын Яков Джугашвили; сам

Платонов . и его погибший от туберкулеза, полученного в лагерях, сын Тоша.

Но Платонов меняет и некоторые другие мотивы сказки. Во всех

традиционных сказочных вариантах реальным виновником однозначно

выступает сноха, злая жена брата, а сестра не имеет никакой возможности

оправдаться от возводимого обвинения. (Как я уже сказал, сказка не заботится

соображениями жизненного правдоподобия и зачастую не нуждается в

мотивировках, каких требовала бы художественная литература.) У Платонова

братова сестра получает возможность оправдаться, но сознательно ею не

пользуется. При вторичной попытке ее обвинить, когда подыхает корова

(которой на самом деле сноха скормила ?-<по ошибке> вредную траву: у

Платонова это не ведьма, а скорее просто злая, слабая и малодушная женщина),

золовка, то ли не подозревая о злой воле снохи, то ли не желая принимать

такой ход событий во внимание, великодушно берет на себя ее вину: .чтобы

брат на сестру не подумал. (д1). Это . нечто вроде известного в агиографии

юродства праведника.

Но когда сноха по нечаянности еще и заспала своего младенца, сказав

мужу на золовку, что это, дескать, та, змея подколодная, удушила их ребеночка,

брат приходит в отчаяние и бросает сестре жестокие слова: .Не увидишь ты

завтра белого света!. Наутро он отвозит сестру в лес и собирается рубить ей

голову: остановив сани, он велит сестре положить голову на пенек и только тут

наконец предъявляет обвинение. На это .сестра хотела вымолвить слово в

ответ, да брат от лютости и от горя своего не стал ее слушать. (ё1). То

есть Платонов вводит для довольно сомнительного, с точки зрения обыденного правдоподобия, сюжетного хода сказки свою дополнительную мотивировку.

Сестра как будто во всем беспрекословно подчиняется брату . она бы хотела,

конечно, объяснить, что вовсе неповинна в гибели ребенка, однако он хочет

поскорее отделаться от этой уже решенной им в глубине души тяжкой

обязанности (возмездия) и заносит топор. И тут, уже в последний момент перед

казнью, девушка слышит, как .воскликнула на ветке малая птичка. (типично

платоновская деталь), и поднимает голову (ж1). В результате брат отсекает ей

руки по локти: .Ступай, . говорит, . куда глаза твои глядят, ступай от меня

скорее... . . при этом он плачет (ж2)!

Скитаясь по лесу одна, Безручка набредает на сад с .яблоками сычёными

<по-видимому, спелыми>, рассыпчатыми., одно из них съедает, а второе

только надкусывает, как тут ее застигает караульщик сада; вместе с ним видит

ее и сын хозяина, который просто влюбляется в нее, ибо, добавляет Платонов, -

.ветер причесал ее волосы,... сердце разрумянило ее щеки, и стала она оттого

миловидна и хороша лицом.376, а, как известно, .кого любишь, того и калечество не

портит. (и1).

Они женятся, хотя одинокий (здесь у Платонова отличие) отец жениха

возражает против женитьбы сына на девушке-калеке. Вслед за тем молодой

муж уходит на войну, а жена в самом деле, как обещано в прототипическом

варианте сказки, рождает сына . .руки у младенца золотые, во лбу светел

месяц сияет, а где сердце . там красное солнце горит.. Платонов добавляет

уже от себя более правдоподобное, как ему кажется, объяснение: .Да, гляди,

для матери и для дедушки иных детей и внуков не бывает. (м1).

Безручка просит старика-караульщика (это, по-видимому, тот самый

персонаж у Платонова, что и человек, ранее застигший женщину в чудесном

саду) написать мужу письмо: сама она неграмотна, а тот знает грамоте. Старик

пишет и сам же берется доставить письмо по назначению (н1), но по дороге

попадает на ночлег к злой жене брата героини . та парит его в бане,

выведывает, кто он такой, зачем едет, выкрадывает письмо, спрятанное в

одежде старика, сжигает в печи, а на его место прячет подложное, что-де

родила жена неизвестного зверька . .спереди вроде как поросенка, сзади

собаку, а со спины он на ежа похож. (о1). Ни о чем не подозревающий

старик-караульщик относит письмо по назначению, получая ответное послание

уже не от самого хозяина, мужа Безручки, а из рук другого человека, какого-то

подчиненного этого полководца (п1), так что не знает о непосредственной

реакции адресата на полученное тем (горестное) известие. Муж в ответном

письме велит жене, .чтобы она берегла и жалела их дитя, а что оно

безобразным родилось, так для него оно все равно дорого и мило... . (п2). (То

есть Платонов добавляет в традиционный сюжет желание сохранить любого,

даже и безобразного ребенка.)

Злая братова жена, естественно, подменяет и ответное письмо. В результате

старик-свекор вынужден по получении письма уже против собственной воли

выгнать героиню, свою невестку, со двора, говоря ей, скорее всего, в утешение

себе самому: .Видно, переменилось у него сердце к тебе. (с1). Ведь сын теперь

уже, якобы, пишет ему, что если сам и уцелеет на войне, то будет у него другое

семейство (р1)377.

Итак, Безручка взяла .сына-младенца в подол, а край подола зажала в зубах

и ушла со двора... куда глаза глядят.. Через какое-то время старик-свекор

начинает так скучать по выгнанной невестке (с2), что заставляет караульщика

идти вновь разыскивать ее, чтобы упросить вернуться обратно в дом (для этого,

вероятно, и нужно Платонову одиночество родителя), что бывший караульщик

и пытается исполнить, однако вынужден возвратиться ни с чем: он не находит

ее в лесу. В результате,

.старый садовник <то есть, вероятно, уже все-таки именно свекор, а не караульщик

сада, хотя оба они тут как бы сливаются в одном персонаже> стал томиться и

тосковать, а однажды лег спать и вовсе не проснулся . он умер во сне от своей

печали. (с3). Здесь мы опять видим собственно платоновский сюжетный ход.

Тем временем, блуждая по лесу и желая напиться воды, женщина упускает

сына из подола, роняет в его колодец, как требует сюжет сказки.

.Потянулась мать в колодец, вспомнила про свое калечество и заплакала. (...) И

видит она сквозь воду, как сын ее на дне колодца лежит. (т1). Этот эпизод как будто

перекликается по смыслу со сценой сказки .Сестрица Аленушка и братец Иванушка.

. он нужен автору для оправдания того, зачем Безручка так низко наклонилась над

водой, но вообще-то заглядывание в воду, в ее глубину . еще и собственно

платоновский мотив (ср. .Чевенгур., .Река Потудань.).

Тут руки у бедной женщины чудесным образом отрастают и она достает сына

из воды целым и невредимым (уф). .А как выхватила она ребенка из воды, ...

так рук у нее опять не стало. (х). Примечательно, что само чудо у Платонова

как бы специально затушевано: отчаявшаяся было женщина видит вдруг в

своем отражении в воде, как .руки у нее выросли. (ф1). Тут как бы возникает

мотив зеркального, то есть призрачного отображения . <она выхватывает сына

из колодца, как бы не помня себя от радости>.

Сын Безручки через какое-то время делается прекрасным юношей и уходит

на ту войну, где с его рождения бьется отец, . это уже дополнительный,

собственно платоновский ход внутри традиционного сюжета (ц1). Но от тоски

по своему сыну сама мать через какое-то время, одевшись в солдатское платье,

отправляется на ту же войну (ц2): там в мужской одежде ее никто не узнаёт,

люди принимают Безручку .за мужика. (по-иному, чем в обычной сказке,

задействован тот же мотив неузнанности). В поисках сына она начинает

.утешать больных и умирающих. (ц3), то есть, добавлю от себя, как бы

становится медсестрой, богомолкой или даже неким политработником: .... Кто

духом ослаб, так Безручка впереди него на врага идет, и оробевший воин вновь поднимает меч.. Наконец, она видит своего сына в бою, бьющегося в

одиночку и погибающего (ц4), и бросается ему на помощь (ц5). Ситуация

безоглядного сострадания и желания помочь, невзирая на реальные

обстоятельства, повторяется, снова порождая чудо:

.почувствовала она вновь свои руки и силу в них, будто и не отрубал их ее брат

никогда. (ф1)! Она спасает сына, но после этого руки у нее уже во второй раз

оказываются снова отрубленными (х1)378.

При этом за битвой как бы издали, со стороны, наблюдает сам полководец,

отец героя и муж Безручки (ц6). Он посылает узнать, что это за богатырь бьется

в одиночку на его стороне и откуда он родом (ц7). Однако посланное им

подкрепление прибывает только тогда, когда и мать уже совершенно выбилась

из сил, и сын еле держится на ногах, обливаясь кровью (ц8). В пылу боя он не

узнает собственной матери, в том числе и потому, что у нее оказываются

вполне нормальные, даже могучие руки (ц9). Новые воины посекли мечами

остатних врагов, а павшие от рук Безручки и ее сына уже лежали мертвые.

После того, как битва выиграна и руки матери во второй раз отсыхают,

полководец раздает награды отличившимся в бою (ц10), а сына будто

намеренно отсылает в деревню, чтобы привести женщину, которая родила

такого богатыря. Тот, уехав, естественно, матери не находит и возвращается ни

с чем (ц11). (Награждение отличившихся в бою длится невразумительно долго,

оно как-то растянуто.) Полководец приглашает получить награды тех, кто

помогал исцелять раненых и умирающих . и только тут узнает в безрукой

женщине свою жену (э1), а Безручка наконец видит, что полководец и есть ее

муж, так долго ею не виданный (э2). Как сказано у Платонова, она не стерпела

и потянулась к нему, потому что

.его она всегда любила и не могла забыть. И в тот же миг, словно из сердца,

выросли у нее руки, такие же сильные, как прежде были, и обняла она ими своего

мужа. И с тех пор навсегда руки остались при ней. (ф2).

Таким образом, автор намеренно усиливает мотив чудесного отрастания

отрубленных рук у женщины, делая его из однократного трехкратным: в

первый раз ради спасения ребенка из воды, во второй раз ради спасения сына в

бою и в третий . ради любви к мужу, а в конце даже оставляя руки навечно при

ней, чего нет ни в одном варианте известной сказки. Кроме того, муж героини,

полководец, наделяется всеведением (или по крайней мере, намеком на

таковое). Когда сын возвращается после бесплодных поисков в деревне, полководец уже узнал в Безручке свою жену и зовет к себе сына, говоря ему:

.Здравствуй, сын мой!. Возникает невольное впечатление, что полководцу

давно известно, что это его сын и его жена: он видел, что тот чуть было не

погиб, а спасла его только мать. Но он как бы всему этому дает совершиться

естественным путем, не вмешиваясь до времени (то ли будучи нагружен

множеством гораздо более важных и неотложных дел, то ли уже заранее зная,

как все должно произойти в действительности): он будто и чудо совершает

чужими руками.

Итак, нужно было бы, наверно, подсчитать количество отступлений Платонова

от традиционного сюжета сказки, количество его .умолчаний. и собственно

.прибавлений. к сюжету. Но этого я делать не хочу. Важнейшим здесь мне

кажется, что писатель, как бы сверяя свое бессознательное, с одной стороны, с

известным сюжетом (если угодно, с собственным, или даже коллективным

сном), а с другой стороны, с тем, что требуется заданной жесткой

.идеологической матрицей., внутри которой он находится (тоже в какой-то

степени со сном, то есть со структурой бессознательного), выводит в текст, как

я, надеюсь, показал, своих прежних излюбленных персонажей, помещает их в

свои излюбленные ситуации, нагружает их действия своими излюбленными

мотивировками.

Итак, сюжет этой сказки в исходном варианте, если оглядеть его схематично,

сводится к тому, что героиня оказывается (пять раз) ложно оклеветанной и

дважды терпит несправедливое наказание. Клевета исходит от ее снохи, а

невольными исполнителями наказания оказываются в первый раз ее родной

брат, а во второй раз родители ее мужа. Развязкой выступает сцена, в которой

героиня под видом нищей сказительницы является в дом брата и перед ним, его

женой и оказавшимся тут же в гостях собственным мужем излагает историю

своих бедствий. Сказка уже идет по второму кругу и рискует пойти по

третьему, пока, наконец, основные слушатели не узнают себя в героях сказки,

за чем следует справедливое наказание виновной злодейки-снохи с

водворением героини в доме мужа и возвращением ее собственности. Но

вместо важнейшего внутри структуры традиционной сказки мотива .сказки в

сказке. Платонов делает кульминационным совсем другой эпизод (или

эпизоды) . многократное чудо, мотивируя его, во-первых, заглядыванием

героини вглубь воды, во-вторых, подводя героиню с сыном вплотную к гибели

в бою и, в-третьих, необходимостью рук для того простого действия, чтобы

обнять любимого мужа (а в результате даже награждая ее руками навечно). Сам

рассказ Безручки о своих злоключениях только упоминается Платоновым . он

нужен лишь для раскаяния брата и его покаянного принесения себя в жертву,

что также резко выделяет платоновский сюжет на фоне иных вариантов

традиционного.

О типах рассказчиков

Зададимся вопросом: что движет сказочником в рассказывании им той или

иной сказки, или даже просто в воспроизведении какой-то истории? С одной

стороны, может быть, сам заведенный ритуал толкает на это (как, например,

бывает в случае произнесения тоста) . ритуал произнесения какого-то

забавного или развлекательного текста в определенной ситуации (то есть

рассказанного .к месту.), как, например, во время вынужденного безделья,

перерыва в работе при большом скоплении людей, скажем, на уборке урожая,

во время ярмарки или на посиделках зимой в темные вечера перед тем, как

ложиться спать. Сказители, сказки которых записывались собирателями, как

правило, . это не профессиональные рассказчики, а ремесленники,

шерстобиты, валяльщики валенок, сапожники, бродячие торговцы, плотники,

охотники, приисковые рабочие итп. Человек, конечно, вполне может и сам не

верить в то, что рассказывает, снабжая, например, критическими

комментариями собственный рассказ, как делал, согласно Зеленину, сказитель

Верхорубов (по жизни плотник), который в записанной от него сказке про

козла (вариант .Сестрицы Аленушки и братца Иванушки.), объяснял

слушателям, почему купец Иван Торговой распознал, что в его жену

превратилась .Егибисна. (т. е. дочь Еги-Бабы): она просит теперь вдруг

зарезать своего так любимого ею ранее братца-козленочка; у последней, как

теперь видит купец, .одна нога говённа, а другая назёмна [навозная,

вымазанная в навозе]. А у ево жены одна нога серебрена была, а другая

золотая (обутки, быть может).379.

Но при этом издатель в предисловии специально оговаривает, что именно

данный сказитель, в отличие от других, верит в существование леших и

вообще нечистой силы, о которых повествует в своих сказках! В вышедшем за

год до Вятских сказок сборнике Пермской губернии (Пг. 1914) Зеленин

разбирает особенности разных типов сказочников. Первый из них (Ломтев), по

его мнению, относится к сказке как к некоему существующему независимо

.неприкосновенному и нерукотворному. сюжету, взятому как бы уже готовым

из книги. Он так же, как Верхорубов, иногда в течение рассказа

останавливается и восклицает по поводу своих слов: .Не знаю только, правда

это или нет!., но именно на основании этого издатель выводит следующее

заключение: .слушая это восклицание, я могу с большею достоверностью

догадываться, что во всех прочих случаях сомнению в душе Ломтева места не

было. (с. XLII). Другой же, прямо противоположный тип сказочника .

Савруллин:

.Это собственно не сказочник, а балагур, шутник, весельчак. Взгляд его на сказки не

серьезный, если не сказать . легкомысленный. Любимый жанр Савруллина .

короткие бытовые рассказы-анекдоты, особенно о ворах, плутах и обманщиках.

Изложение он считает важнее содержания. Но в изложении он обнаруживает крайнее пристрастие к рифмике, к дешевому остроумию, чем окончательно портит свои

сказки. (с. XXXVIII).

Помимо этого типа рассказчика Зеленин предлагает выделять еще сказочников,

пользующихся ради занимательности не .балагурством, не рифмами и не

раёшничеством. (как Савруллин), а подбором различных, более занимательных

сюжетов и анекдотов сразу из многих бытовых сказок, нанизывая их в одну

длинную цепь, так чтобы получилась .как бы бесконечная хроника о

похождениях героя. (М. О. Глухов, С. XL). Зеленин считает это уже другим

типом, но мне кажется, что второй и третий типы сводимы к единому. Он

упоминает также и еще один тип сказочника (Шешнев-отец, С. XLI), также с

отношением к сказке как .к книге., но мне кажется, он вполне сводим к

первому (Ломтеву и Верхорубову):

.это сказочники без воображения и без дара слова, с одною памятью; .своих слов. у

них нет. Они хранят выслушанную сказку как нечто окаменелое, мертвое, ничего к

ней не прибавляя..

По-моему, обладает ли человек даром слова или нет, здесь в общем-то

неважно. Гораздо важнее отношение к рассказываемому: если он всегда в

точности старается воспроизвести доверенный ему кем-то сюжет, то это одно, а

если ощущает событие лишь только материалом для своего текста и считает

себя вольным делать с ним все что хочет, это другое.

А вот уже иная и, как представляется, совмещающая в себе обе описанные

выше ситуации типичных сказочников, . в описании того же Зеленина, снова

из вятских мест. Это слепой старик, некий Кузьма Михеев из села Юрьево

Котельнического уезда, который знает и рассказывает всегда только одну

сказку (он сам называет ее .розсказъ-Ворона., или .о неправом суде птиц., как

обозначил ее издатель). Старик во всю жизнь никуда не выезжал дальше

уездного города Котельнича, да и саму так вдруг понравившуюся ему сказку

услышал от какого-то неизвестного человека, с которым когда-то в молодости

просеивал жито у купца. Выслушав сказку, он сразу же .понял. (т. е. запомнил)

ее .от слова до слова. и прекрасно помнит до сих пор (с. 213). Но сказка эта,

надо сказать, с каким-то не вполне вразумительным, хотя и явно

морализаторским подтекстом. Значит, услышанный сказочный сюжет просто

каким-то удачным образом наложился, запал в душу, вошел в сознание этого

человека, составив внутри него значимую часть? (Здесь-то вполне вероятно и

происходят большинство неосознаваемых для рассказчика трансформаций,

когда свою собственную .ключевую. тему человек выдает за .услышанное. от

кого-то!) Быть может, так же происходило (только множество раз) и в случае

сказочника-Платонова . он как бы .слышал. свыше сюжет, который ему

приходилось рассказывать. Чтó двигало им в выборе именно этих сказочных

тем и именно в этом их претворении? Интересно было бы рассмотреть в этом

ряду такие безусловно значимые, если вообще не ключевые для Платонова

фольклорные темы, как добровольное принятие на себя (незаслуженного)

наказания, пребывание героя неузнанным среди родных и близких людей (в

нищенском обличье), уродование тела героя (в том числе своего собственного,

как в сказке, когда Иван-царевич вынужден отрезать у себя части от руки и от ноги, для того чтобы накормить сказочную птицу Ногай, на которой он летит

по небу), мотив раскаяния и покаяния героя, как в былине о неверной жене или

в сказке .Купеческий сын. (№60 в Вятских сказках Зеленина), где муж

становится перед невинно наказанной им ранее женой на колени и просит у нее

прощения итп.

В .Колымских рассказах. Варлама Шаламова помещен рассказ .Как тискают

.рóманы.. (1959). Среди немногих жанров тюремного фольклора (т. е.

тюремных романсов, рассказов в порядке .обмена опытом., о собственных

.делах. заключенных) автор рассматривает самый распространенный жанр . то

есть .тискание рóманов., или переделку любого литературного текста (романа,

повести, рассказа, пьесы, радиопостановки, кинофильма) под устный рассказ:

.Автора здесь никто никогда не называет и не знает # Требуется, чтобы рассказ был

длинным . ведь одно из его назначений . скоротать время. # .Рóман. всегда

наполовину импровизация, ибо, слышанный где-то раньше, он частью забывается, а

частью расцвечивается новыми подробностями . красочность их зависит от

способностей рассказчика.

[И далее, говоря уже об узкой жанровой специфике таких .рóманов.:]

Это, конечно, детективы. (...) # Никакой мистики, никакой фантастики, никакой

.психологии.. Сюжетность и натурализм с сексуальным уклоном . вот лозунг устной

литературы блатарей. # В одном из таких .рóманов. можно было с великим трудом

узнать .Милого друга. Мопассана.

[В другом . .Графа Монте-Кристо., в третьем . .Жана Вальжана., в четвертом . .Анну

Каренину. или биографию Некрасова по одной из книг Чуковского... ]

Конечно, и название, и имена героев были совсем другими... (...), фабульный каркас

переплетен собственной импровизацией рассказчика, и в строгом смысле .рóман.

есть творение минуты, как театральный спектакль. (...) # (...) Рассказывает[ся такой

.рóман.] обычно до полного изнеможения, ибо, пока не заснул хоть бы один из

слушателей, считается неприличным оборвать рассказ. Отрубленные головы, пачки

долларов, драгоценные камни, найденные в желудке или кишках какой-нибудь

великосветской .марьяны. . сменяют друг друга в этом рассказе. 380.

 (Такие вольные рассказчики скорее соответствуют типу Савруллина, поэтому

возможность представления самого Платонова в виде подобного .романиста.,

даже окажись он в лагере, как в рассказе Шаламова .Заклинатель змей., мне

представляется маловероятной381.)

Еще один очень интересный, но мало исследованный вопрос . структура

целого, на котором .держится. сам рассказ. Всегда ли это целое есть (должно

присутствовать) в рассказе и чтó (какого рода целостность) необходима для его

удачности? В этой связи, кажется, можно упомянуть о легендарном устном

рассказе о .первом башкирском металлурге. . рабочем кричного цеха на

Белорецком заводе (в 1836 году) Ибрагиме Ильясове. Устный рассказ записан

спустя 130 лет после реально происходивших событий . от пенсионера

Кильмухамета Тафтахатдинова краеведом Р. А. Алферовым. Первоначально

герой рассказа, как мы узнаем, был бортником, пчеловодом, а когда пришел на

завод,

.жалили его пчелы [т. е., как надо понимать, искры от горячего металла], но он

терпеливо переносил боль и весь в укусах ходил... (...) Там [в цеху] стояла страшная

жара. . Однако проработав некоторое время и получив свой первый заработок,

рабочий отказался от работы и бросил деньги под ноги управляющему, решив

отправиться обратно в свой аул. Когда управляющий спросил его: .Чего ж ты,

Ибрагим, уходишь?., тот, согласно рассказу, ответил: .У вас пчел много, а меду

нет!.382

Удачно найденная литературная форма такого рассказа (вряд ли за 130 лет

произносимые слова героя могли сохраниться в точности в их первозданном

виде) заключается в том, что повествователь как бы и сам говорит здесь

словами своего героя, тем самым заставляя слушателя переживать события как

разыгрывающиеся перед ним на сцене. Образ искр металла как летящих и

жалящих его пчел выдержан от начала к концу рассказа: он как бы держит на

себе всю повествовательную структуру, .закругляет. и подводит к концу сам

рассказ. (Такую же функцию, должно быть, исполняют .миметически-

изобразительные. детали лексики и особенности произношения героев в

анекдотах про чукчу, грузинов и евреев.) Но в случае Шаламова или Платонова

такие структурные .подпорки. безусловно гораздо менее заметны и более

сложны.

Вот еще один, последний, невостребованный сюжет из платоновской записной

книжки 1942-1943 года. Он как бы составляет дополнительную

диалектическую пару к выше рассмотренному нами платоновскому сюжету,

опубликованному в книге, то есть изначально предназначавшемуся для печати:

.К отцу-матери пришел сын с войны . до того изувеченный, израненный,

изменившийся, что его не узнали родители. У сына оказалось много-много денег (или драгоценностей). Отец собрался его убить . не мог. Мать послала отца за вином. Отец

пошел. Кабатчик сказал ему о сыне, который только что был у него, покупал

гостинцы для родителей и признался, чей он сын. Отец бросился обратно домой, но

жена его уже управилась . зарубила своего неузнанного сына..

Это уже, в отличие от приведенного ранее, вполне платоновски

.непричесанный. сюжет . горестный и трагичный кеносис по-русски (или по-

советски?), . некое житие Алексия человека Божия, но уже на современный

лад383. (Могло бы быть отдельной важной задачей рассмотрение вот таких

неразработанных, а только лишь намеченных сюжетов Платонова, оставшихся

в черновых записях. Насколько они разнообразнее, запутаннее и сложнее тех,

что написаны, опубликованы и нам таким образом известны?) Не есть ли это

подтверждение его слов из письма жене из Тамбова в 1926 году, что он всегда

должен был .опошлять и варьировать свои мысли, чтобы получились

приемлемые произведения. Именно . опошлять! А если бы я давал в сочинения

действительную кровь моего мозга, их бы не стали печатать... .

Знавший Платонова еще по Воронежу и неоднократно встречавшийся с ним

позже в Москве Август Явич вспоминает один разговор, который как-то

произошел между ними:

.... Говоря об атеизме, я заметил, что все его герои кажутся мне атеистами, на что

Платонов ответил не без усмешки: .Бог сделал с человеком все, что мог. Теперь ему

остается ждать, куда нелегкая занесет человека. На небо или в преисподнюю. Ежели

по Джинсу [имеется в виду, видимо, английский физик Д. Х. Джинс, автор

космогонической теории], так в преисподнюю. Да и что можно ждать от микроба в

плесени загнивающего огурца. А мне сдается, на небо.384..

Что типично в легенде и в анекдоте? . Малопривлекательные детали. .

Способ авторского самовыражения или устройство мира? .

Содержательно общие точки или случайные совпадения во времени и

пространстве? . Пришвин и Платонов . соавторы без взаимного

интереса друг к другу? . Вместо заключения.

В конце юбилейного для Платонова 1999-го года в довольно скромном потоке

статей, посвященных столетию писателя, Виктор Ерофеев как-то в

свойственной ему парадоксальной манере обмолвился (в интервью

корреспондентке .Вечерней Москвы.), что ведь Андрей Платонов . это

фактически "писатель, не умевший управлять своим языком". То есть,

следовало, должно быть, его понять: <не умевший этого делать и, к счастью,

так и не научившийся>331. Иными словами, .Идиот с большой буквы., на

которого и остается единственная надежда у литературы в будущем. Переводы

платоновских книг на иностранные языки оказываются никуда не годны, и на

Западе он не воспринят . "в отличие, скажем, от Хармса, чье интеллигентское

отчаяние по своей катастрофичности очень близко к западному мышлению"332.

Так что, скорее, сам язык .владеет. писателем.

Зададимся таким вопросом: ну, а в чем все-таки своеобразие Платонова?

Только в неправильностях написания и несочетаемости друг с другом слов,

которые он почему-то ставит вместе? Как можно выразить то, чем именно его

тексты похожи (и в чем они не похожи) на столь отличные от них и, вместе с

тем, столь сходные с ними, например, творения художников-примитивистов,

Петрова-Водкина или Павла Филонова, на живопись лубка или на искусство

иконы?333

Если иначе поставить задачу: чем будет отличаться, к примеру, сюжет

придуманный, взятый из жизни и перенесенный в художественное

произведение, от сюжета действительно взятого из жизни уже один к одному,

без какой-либо правки и творческой деформации (соответственно . .текст 1. и

.текст 0.: к последнему должен приближаться жанр дневника и записной

книжки, но, правда, опять-таки не в случае Платонова334). И далее: чéм

платоновский .текст-1. (с установкой на творческий вымысел), отличается от

типичного для литературы того времени .текста 1., от обработки .живых.

фактов кем-то другим, уже не Платоновым, а каким-нибудь маститым

.красным Львом Толстым., по крылатому выражению Зощенко, или просто

рядовым писателем русской литературы, .литератором., по слову самого

Платонова (в беседе с Горьким)? Иначе: чем отличается платоновский язык (и,

естественно, его сюжет) от привычного нам всем языка, от того языка, на

котором обычно пишутся и понимаются обыденные тексты и, соответственно,

от сюжета, которому эти тексты по большей части следуют (то есть от языка и

сюжета в .тексте 0.)? Вспомним, чем на взгляд Павла Филонова отличается

всякая хорошая картина от остальных, . сделанностью. Так вот: что отличает

сделанный по Платонову текст? Всё это вопросы, в значимости которых никто

из читавших самого Платонова, думаю, не усомнится, но, тем не менее,

предложить убедительные ответы на них оказывается очень трудно. Неужели

мы можем лишь только ощущать и чувствовать, но ни выразить, ни, тем

более, как-либо "измерив", подтвердить или опровергнуть реальность своих

предположений не в силах? Да и нужно ли это? . усомнятся некоторые. Мне

кажется, что все же нужно.

Вначале одна почти стандартная платоновская фраза . в качестве примера, для

возвращения к ней в дальнейшем, взятая из .Котлована..

.Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие

бывшего сучка..

Что было бы нормально сказать вместо выделенного здесь словосочетания?

<поглядел внутрь через дырку в стене / через дырку от сучка, выпавшего

из рассохшейся доски в заборе>; или более .научное. (но и более громоздкое,

более натужное) наименование данной ситуации: <через отверстие,

оставшееся от сучка / через отверстие, которое занимал раньше сучок в

заборе>.

Платонов выбирает более дистанцированный и, как бы с одной стороны,

официальный вариант описания смысла, предпочитая, по-видимому, как

всегда .пыжащийся. что-то выразить язык . языку простому и

общедоступному, но при этом, с другой стороны, как бы еще и .смазывает.

его необходимой ему неправильностью. То ли для снижения, то ли для

приближения к речи своих простоватых героев? Во всяком случае выражение

.отверстие сучка. застревает в нашем восприятии как странный

канцелярский монстр и может быть истолковано разве что как отверстие

?-<предназначенное / или даже специально отведенное для сучка, который

в данный момент по какой-то причине отсутствует на месте>. К тому же,

вспомним: сам герой .Котлована., который смотрит в дырку сучка, это

инженер Прушевский, человек .из бывших.. Может быть, <и его собственное

положение так же шатко, как у выпавшего из доски сучка>?

Что типично в легенде и в анекдоте?

.... Чуть-чуть вывихнутые слова, немного инверсии, обнаружение и

обыгрывание языковых штампов, ощутимое дыхание смерти на каждой

странице, хлесткие словосочетания (преимущественно два

существительных)... и еще много ингредиентов в этом рецепте. Но так

не бывает..

(Т. Семилякина335)

.Человек (разумею: русский человек) имеет необычайную

склонность к деятельности, направление и результаты коей ему

безразличны. Например: Пушкин. # Итак: труд для человека

(опять-таки русского) есть цель, а не средство..

(Сергей Заяицкий, 1893-1930)

В чем заключается удачность, живучесть, .смешность. устного рассказа, .

анекдота, например? Мы слышим его обычно в одной приятельской компании

и можем пересказать в другой. Но почему нам хочется рассказывать его еще и

еще раз своим новым слушателям (до тех пор пока не убедимся, что анекдот

уже слышали)? . Наверно потому, что в нем как-то верно бывают схвачены

свойства персонажей . будь то Василь-Иваныч, Леонид Ильич, Волк и Заяц,

Муж, Жена и Любовник, Еврей или Чукча. Иначе говоря, персонажи анекдота

оказываются в таких ситуациях, которые, с одной стороны, подтверждают

заранее знакомые всем свойства, а с другой стороны, сообщают нечто новое,

может быть, парадоксально-невероятное и даже шокирующее, вызывающее

обман ожиданий собеседника (.Ты наверно думаешь, что это так, а оказалось

иначе!. . вот такую простенькую мораль можно пока сформулировать как

цель произнесения текста подобного жанра.) По крайней мере два момента, то

есть подтверждение ожиданий и их нарушение тут обязательны336.

Анекдот (или, шире, литературный текст) интересен тогда, когда в нем

даны символы, в которых для меня, слушателя или читателя, получает

истолкование какая-то неизвестная часть окружающего мира . пусть даже это

толкование условное, не связанное с реальностью, а только воображаемое.

Мне этим предлагается игра, с альтернативой . принять, согласившись с

новым взглядом на мир или же предпочесть знакомое мне до сих пор о нем

представление. Из насквозь условной реальности литературного произведения

я вправе взять, примерив на себя предлагаемое .анекдотическое. решение и не

меняя в корне своего .трезвого. взгляда на мир, понимая, все-таки, что сказка

. ложь. Анекдот бывает нужен и просто для того, чтобы пережить некую

порцию судорожного хохота, каковую мы уже заранее начинаем предвкушать,

как только становится ясно, что слышим именно анекдот, а не что-то иное

(вспомним тут случаи неловкости, когда жанр анекдота не объявлен заранее и

в итоге возникает немая сцена: уместно ли смеяться?).

Здесь возможна бытовая аналогия даже с тем .изменением взгляда на

мир., которое происходит при выпивке. Вот как обрисовано данное

.изменение. самим Платоновым, тоже, как известно, большим любителем

рюмочки337 (в разговоре мешочников, едущих в голодный год в

переполненном поезде):

.Господи, да неужели ж вернется когда старое время? . почти блаженно

обратился худой старичок, чувствовавший свое недоедание мучительно и страстно, как

женщина погибающего ребенка. . Нет, тому, что было, больше не вековать!.. Ух, выпил бы

я сейчас хоть рюмочку . все бы грехи царю простил!

. Что, отец, аль так хочется? . спросил вождь.

. И не говори, милый! Чего я только не пил? Тут тебе и лак, и политура, за деколон

большие деньги платил. Все понапрасну: корябает, а души не радует! А помнишь, бывало,

водка . санитарно готовилась, стерва! Прозрачна, чисто воздух божий . ни соринки, ни

запаха, как женская слеза. Бутылочка вся аккуратная, ярлык правильный . искусная вещь!

Хватишь сотку . сразу тебе кажется и равенство, и братство. Была жизнь!. (Ч).

Равенство и братство . это революционная лексика тех лет, за которой в

данном случае скрыто гораздо более прозаическое содержание. Перед нами

тот измененный взгляд на мир, который делает чуждое выражение сразу же

понятным и освоенным (что и достигается прежде всего с помощью выпивки).

Это прием, в чем-то обратный остранению . и выдаваемый О. Меерсон за

неостранение . остранение при помощи сведения к прозаическому. То же

происходит и с помощью удачно рассказанного анекдота.

Вот кажется реальный эпизод, но приближающийся к смыслу анекдота или

остроумной шутки, взятый из воронежской жизни Осипа Мандельштама. Как-

то они с женой пошли на базар продавать серый пиджак из торгсиновской

материи.

.В таких садятся в тюрьму., . сказал покупатель, умный и хитрый городской мужик.

.Верно., . ответил О. М., . но он уже там побывал; теперь безопасно.. Мужик

ухмыльнулся и дал нашу цену338.

Здесь имеет место еще не анекдот, но просто остроумный выход из

затруднительного положения. Идет игра в продавца и покупателя: покупатель

хочет своим ироническим замечанием сбить цену пиджака и косвенно

напекает, что ему вполне понятен социальный статус Мандельштамов.

Продавец не позволяет сбить цену, заодно отстаивая (выгораживая) и самого

себя . в Воронеже он находится уже не в тюрьме, а на поселении.

Весьма устойчивой и постоянно воспроизводимой легендой об Андрее

Платонове является следующая: что под конец жизни он работал дворником

(или, вариант: сторожем) во дворе Литературного института в Москве

(теперешний Тверской бульвар, дом 25). На самом деле, верен в этой легенде

(а быть может, выступает реальной отправной точкой для нее) только сам

адрес, по которому писатель жил последние 20 лет свой жизни (1931-1951).

Дворником или сторожем он никогда не работал339. Но почему так устойчива и

живуча легенда? Чем ее можно объяснить? Почему нам всем так и хочется

приписать Платонову эти самые .дворницкие. занятия? Почему подобной

истории не связывается с именами, например, Алексея Толстого, Михаила

Булгакова или Анны Ахматовой? Легенда описывает факты в тех

стереотипных рамках, которые уже сложились о Платонове в нашем сознании

. как о писателе непризнанном, гонимом, но не противившемся этому статусу,

а вместе с тем и не желавшему приспосабливаться. Сюжет легенды добавляет

к этим фактам еще и то, что .он предпочитал зарабатывать на хлеб некой

физической работой.. Работа дворника как художественный символ, будучи на

самом деле преувеличением, подходит тут более всего. В некотором смысле,

отход от реальности является даже более .правдоподобным., чем сама

реальность. Ведь затравленный, униженный, но не сломленный

.пролетарский. писатель и должен, так сказать, согласно нашим ожиданиям,

смиренно выполнять черную, неблаговидную и неблагодарную работу (в

варианте анекдота, который будет цитирован ниже, Платонов к тому же

.гоняется с метлой за ребятишками во дворе литературного института.).

Корни этого представления массового сознания уходят, должно быть, куда-то

далеко в глубины христианской культуры, с ее кеносисом, а может быть даже в

дохристианскую мифологию. Вот еще один типичный в этом смысле анекдот,

известный в окололитературных кругах:

.Лазурное швейцарское озеро, посреди озера . белоснежная яхта, на палубе стоит

писатель Ремарк, курит трубку и размышляет: .Я прожил жизнь честно, я написал

немало хороших книг, мне не в чем себя упрекнуть. Но есть писатель, который

пишет лучше меня. Это . Хемингуэй.. А в это время на палубе белоснежной яхты

посреди лазурного Карибского моря стоит Хемингуэй, курит трубку и размышляет:

.Я прожил жизнь честно, я написал немало хороших книг, мне не в чем себя

упрекнуть. Но есть писатель, который пишет лучше меня. Это . Платонов__________.. А в это

время дворник Андрей Платонов гоняет метлой ребятишек, которые мешают дамам

во дворе читать книги Ремарка и Хемингуэя340..

Данный текст опирается сразу на несколько посылок, известных слушателю,

или шаблонных ходов, делающих его, на мой взгляд, именно анекдотом, а не

просто байкой. Из них можно выделить, так сказать, несколько само собой

разумеющихся положений-презумпций и по крайней мере один .центр., или

ударное место рассказа в целом. Вначале перечислю презумпции (в

квадратных скобках), а затем центр (в угловых):

[Ремарк жил в Швейцарии, может быть, курил трубку и даже катался на яхте (здесь

еще можно бы было упомянуть пьет кальвадос, по аналогии с тем, как проводят время его

герои)];

[Хемингуэй действительно любил ездить на яхте, курил трубку (можно было бы

добавить еще и: ловит рыбу)];

[Платонов жил во дворе Литинститута (можно произвести из этой метонимии

метафору: еще и работал там дворником)].

Наиболее активно анекдот эксплуатирует известное противопоставление:

[Ремарк и Хемингуэй признаны при жизни, в то время как Платонов был почти

неизвестен].

Вообще очень частая обобщающая формула, характерная для анекдота и

как бы скрепляющая собой его сюжет . явный абсурд, доведенное до гротеска

противопоставление, при раскрытии которого в финале логическая основа как

бы рушится, сама себя подрывает, всякое правдоподобие рассыпается и

история обнаруживает себя именно как .анекдот., небывальщина, с очевидной

модальностью нереальности. В данном случае сюжет держится на

циклическом повторе:

<обычно всякий человек, чего бы он ни достиг в жизни, всегда недоволен

своим положением в жизни; это ожидание подтверждается на первых двух

персонажах анекдота, но опровергается на третьем. То, что Платонов как

будто и не стремится к славе, подчеркивается тем, что он, во-первых, готов

делать работу, следы которой уже на следующий день не видны, а во-вторых,

еще и способствует утверждению чужой славы, ставя себя в униженное

положение>. Кроме того, конечно, важно и то, что двое иностранцев

намеренно усреднены, тогда как русский (в угоду национальной специфике

анекдота) выделен своей непохожестью. Этим как бы и .развязывается

бантик. анекдота, он исчерпывается, .кусая себя за хвост. (а собеседнику

делается знак, что можно смеяться).

Вот другой анекдот-притча, рассказанный в 60-е годы П. Л. Капицей:

После полета Гагарина в космос при личной встрече с ним в Кремле Хрущев

спрашивает, не видел ли он в космосе самого Господа бога? . .Видел, Никита

Сергеевич., . отвечает Гагарин. . .Я так и знал! . прошептал горестно Хрущев. . Ну,

а теперь прошу тебя, даже приказываю . никогда, никому не говори об этом!. После

этого Гагарин отправляется в поездку по всему миру и в Ватикане встречается с

папой римским. Тот задает ему тот же самый вопрос: видел ли он Бога. Гагарин

отвечает: .Нет, не видел, Ваше преосвященство.. . .Я так и знал, . прошептал

горестно папа. . Только очень прошу тебя, сын мой, никому не говори об этом.341.

Характерна усредненность политиков и зависимость их от господствующих в

их обществах норм, причем обманутым оказывается именно папа (господство

над католицизмом), а Гагарин торжествует, как некий фольклорный

Иванушка-дурачок. Структурная схема опять держится на повторе-замыкании

одним и тем же вопросом . Хрущева и папы римского.

Но почему писателю нравится тот, а не другой сюжет, и он начинает вдруг

создавать вокруг сюжета рассказ (или роман, стихотворение)? Вот, к примеру,

одна лишь экспозиция будущего произведения, взятая из платоновской

записной книжки, но так и не получившая у него дальнейшего развития

(может быть, он услыхал это от кого-то, а может быть, выдумал сам,

оттолкнувшись от чего-то похожего в жизни):

.Жене мужа влюбленный ин[остране]ц подарил беличье манто. Не зная, куда его

деть, боясь мужа, жена заложила манто в ломбард, а мужу показала квитанцию,

сказав, что нашла ее: интересно бы посмотреть, что за такое пальто-манто. Муж

пошел получать пальто-манто по квитанции. Увидел, манто хорошее. Отнес в

подарок его своей любовнице, а у любовницы взял ее ледящее пальто-плоскушку и

принес жене. Жена, видя, что это не беличье манто, а обман, . в истерику. Муж в

недоумении. Но жене беличье манто дороже всего, и она сложно признается, лишь

бы возвратить манто, . действие развивается дальше342. .

Напрашивается мысль: разве тут перед нами не вполне готовый сюжет, план

уже целого произведения? Например, он вполне годился бы, кажется, для

Зощенко, для Булгакова, для Ильфа с Петровым, или для Хармса. Но почему-

то не для Платонова. Действительно, записывая этот сюжет, Платонов словно

и сам понимает: это не его, а чей-то чужой сюжет. Будто специально комкает

его в конце: .действие развивается дальше.. Мол, пусть развивается, но не

для меня? Кажется, Платонову скучно было бы разрабатывать дальше именно

такой, и так уже понятный сюжет. Но в чем же состоит, в таком случае,

.платоновский. сюжет?

В статье Михаила Золотоносова проводится параллель . между

Платоновым и Александром Радищевым. В самом деле, оказывается, между

двумя писателями много общего. Оба .бунтовщики., оба родились в конце

августа месяца343 (но Радищев на 150 лет раньше), оба в своих сочинениях так

или иначе вступали в идеологический спор с царствующими особами, оба

умерли в 52 года344, оба совершали в своей жизни путешествие на лошади и

описывали его в произведении: .Путешествие из Петербурга в Москву.

(только Платонов в обратном направлении). Такие метафорические

.далековатые. сближения, с .объяснением. одного автора через другого,

вполне приняты и давно в ходу, но на самом деле они мало что проясняют (сравнивали, например, Платонова . с Герценом или с Салтыковым-

Щедриным). .Путешествия из Москвы в Петербург (или Ленинград). писали

еще и Пушкин, и Виктор Шкловский, и наверно кто-то еще, а родившихся в те

же даты писателей, думаю, подобрать тоже нетрудно. Но думается, любой

сюжет может быть столь различно рассказан двумя писателями (например,

родившимися в один и тот же год Андреем Платоновым, Владимиром

Набоковым или Леонидом Леоновым), что от самого-то сюжета по сути

ничего не останется: мы можем в итоге просто не узнать этот сюжет, не

отождествив рассказ о событии Х у писателя П, с рассказом о нем же у

писателей Л или у Н, даже в том случае если первоначально все они исходят

из одного и того же факта. (Правда, в данном случае ни у Платонова, ни у

Набокова с Леоновым общих сюжетов, кажется, обнаружить не удается . в

отличие, скажем, от Набокова с Булгаковым: ср. гибель Берлиоза под трамваем

и набоковский, более ранний, рассказ .Приключение.).

Малопривлекательные детали

А вот можно ли, например, считать следующий ниже поворот сюжета .

типично "платоновским"? А если да, то на каком основании? Что именно

позволяет нам это сделать, что подталкивает к такому выводу?

.Как только встало солнце, один из наших людей направился к лесу, чтобы

подстрелить несколько голубей... <Через какое-то время> послышались приближавшиеся

громкие крики, и мы увидели, как по огородам бежит наш охотник, придерживая левой

рукой правую разможженную кисть. Оказывается, он оперся на ружье, которое выстрелило.

[... ] Три пальца и ладонь были почти раздроблены. По-видимому, требовалась ампутация.

Но нам не хватало мужества сделать ее и оставить инвалидом нашего спутника. [... ] Мы

чувствовали за него особую ответственность из-за его молодости. Кроме того, нас особенно

привлекала в нем его крестьянская честность и деликатность. На нем лежала обязанность

заниматься вьючными животными, а это требовало большой ловкости рук. Чтобы

распределить грузы на спине быка, нужна немалая сноровка. Ампутация была бы для него

катастрофой. Не без опасения мы решили укрепить пальцы на прежнем месте, сделать

повязку с помощью тех средств, которыми мы располагали, и отправились в обратный путь.

Я наметил такой план действий. Х поедет с раненым в У, где находился наш врач [... ]. Три

дня потребуется для спуска по реке [... ]. Путь проходил в кошмарной обстановке, от него

сохранилось мало воспоминаний. Раненый стонал всю дорогу, но шагал так быстро, что нам

не удавалось его догнать. Он шел во главе нашего отряда, даже впереди проводника, не

испытывая ни малейшего колебания в выборе маршрута. Ночью его удалось заставить спать

с помощью снотворного. К счастью, у него не было никакой привычки к лекарствам и

снотворное подействовало очень быстро. Во второй половине следующего дня мы

добрались до лагеря. Осмотрев руку раненого, мы нашли на ней кучу червей, которые

причиняли ему невыносимые страдания. Но когда три дня спустя, он был передан заботам

врача, тот сделал заключение, что черви, поедая разлагавшиеся ткани, спасли его от

гангрены. Надобность в ампутации отпала. Длиннейший ряд хирургических операций [... ]

вернули Z руку345. .

Что здесь, в этом сюжете, казалось бы, специфически "платоновского"?

Сама избранная автором тема? Но ведь рассказ известного французского

антрополога Леви-Строса (автором является именно он), вероятно никогда

даже и не слышавшего о писателе Платонове, не выдуман, как в значительной

степени бывают выдуманы литературные произведения, fiction, в том числе и

платоновские. Это лишь один конкретный случай из жизни, произошедший с

ним и его спутниками во время экспедиции (1934 года) по джунглям Бразилии,

в долине Амазонки, среди коренных обитателей этой местности . племен

намбиквара и тупи-кавахиб. Саму эту запись следует отнести к жанру

дневника (.текст 0.).

Быть может, нам кажутся родственными Платонову какие-то особые .

пограничные между жизнью и смертью . состояния героя, помещенного в

фокус повествования, и вынужденное этим состояние его спутников, с

автором во главе, которые должны были ради спасения руки туземца пойти на

риск, продлив страдания своего помощника, вместо того чтобы их сразу же

пресечь, поступив более благоразумным образом (решиться на ампутацию)?

Когда читаешь такое, может быть, это и вызывает . как у Платонова . что-то

вроде замирания, оторопи, .мурашек по спине. или даже . .судороги

сострадания., как точно сказано Сергеем Бочаровым о Платонове?346 (Это

ведь совсем не то, что бывает при чтении детектива.) Тут наш первоначальный

читательский шок от описываемого неким чудом разрешается, преобразуя

первоначальное отвращение (.юродскую провокацию., согласно С. А.

Иванову) во что-то полезное, плодотворное и в некотором смысле даже

спасительное. Не это ли притягивает к себе Платонова-писателя, выступая как

некая супер-задача для него? Не в этом ли, собственно, состоит настоящий, по

большому счету платоновский архи-сюжет?

Но ведь саму леви-стросовскую историю, с неприятно царапающими нас

подробностями, можно было бы, конечно, увидеть другими глазами и

изложить иначе, без отвратительных натуралистических деталей про

копошащихся в ране червей и без описания того, что предстало перед

спутниками антрополога, когда они, придя в лагерь, вскрыли рану Эмидио

(именно так в действительности звали того, кто выше обозначен буквой Z). В

более "литературной" форме можно было заменить описание, например, на

такое:

.Когда мы вскрыли рану, чтобы перевязать ее, она была в ужасном состоянии.

(.текст 1.).

Не перестало бы тогда уже повествование быть похожим на платоновское?

Или надо признать, что между способом мышления русского писателя-

самоучки, сына слесаря воронежских ремонтных мастерских, Андрея

Платонова и способом мышления ученого-антрополога мирового значения,

сына парижского раввина, Клода Леви-Строса, есть нечто типологически общее? И да (можно), и нет (нельзя). "Нельзя", потому что вообще-то данный

конкретный эпизод, мне кажется, не характерен для стиля самого Леви-

Строса, но зато постоянно воспроизводим у Платонова. Но "да" (можно),

потому что все-таки описанный Леви-Стросом сюжет выражает собой в

некотором концентрированном виде то, что является, на мой взгляд,

сюжетообразующим для Платонова. Это то, что его как писателя могло

притягивать к себе и интересовать . из равномерно текущего, так сказать,

вокруг жизненного материала, среди событий действительности. (То есть в

данном случае сам .текст 0. у Леви-Строса может быть представлен как .текст

1. для Платонова.)

Дело, следовательно, в том, чтобы понять, почему, в конце концов,

Платонову важны для рассказывания именно такого рода детали и такие

сюжеты, а не какие-то другие. Леви-Стросу такой сюжет просто "попал",

подвернувшись под руку, но он, как мы видели, мог бы избежать

.неаппетитности. описания указанным маневром (чтó заставило вообще-то

несклонного к натурализму Леви-Строса дать такую сцену в рассказе, остается

неизвестным, но, я думаю, это для него все-таки не было .текстом 1.). А

Платонову очевидно интересен сам тип переработки подобного рода

материала и такого .литературного сырья. как основы для его

символического. Когда фактов, подобных вышеприведенному, не случалось,

не попадало в круг его зрения, он их просто порождал из себя, выдумывал. На

мой взгляд, в данном случае совпадение бразильского происшествия и

отбираемых Платоновым специально из жизни фактов наталкивает на

следующий вывод: в изложении данного эпизода Леви-Строс, сам того не

подозревая, выглядит для нас даже бóльшим Платоновым, чем сам Платонов.

(К подобного рода ситуациям мы еще вернемся.)

Способ авторского самовыражения или устройство мира?

Некоторые платоновские места (в рассказе "Мусорный ветер", например)

склоняют нас к тому, чтобы отнести Платонова к писателям, культивирующим

в произведениях описание насилия, жестокости и разного рода извращений.

Даже . возводящих такое описание в некий принцип своей эстетики, как

изображение безобразного. Иными словами, это продолжение эпатирования

общественного вкуса, раздавания ему разнообразных "пощечин" и

переворачивания эстетической нормы, которое затеяли футуристы в начале

века, поддержали обэриуты в 20-30 годы, а в наше время эксплуатирует

поставангард. (Если же выглянуть за рамки и века и страны, то по сути та же

линия преемственности потянется еще от театра абсурда, сюрреалистов,

Лотреамона, Рабле и далее, вероятно, в античность.) Внешне этой самой

эстетикой окажутся облечены, вообще говоря, многие собственно

платоновские сюжеты. Вспомним, как сокровенный человек Платонова, Фома

Пухов, якобы вполне равнодушно, режет колбасу . прямо на гробе своей жены, .оголодав вследствие отсутствия хозяйки. (в самом начале повести

.Сокровенный человек.); или же как в конце .Епифанских шлюзов. описан

вампир-палач, казнивший Бертрана Перри: .Вот тебе Епифанские шлюзы. Я

написал их в необычном стиле, отчасти славянской вязью . тягучим словом.

Это может многим не понравится. Мне тоже не нравится . как-то вышло...

. писал Платонов жене из Тамбова в начале 1927 года. В том же письме: .

Петр казнит строителя шлюзов Перри в пыточной башне в страшных

условиях [при том, что реальный прототип повести английский инженер Перри

благополучно вернулся на родину в Англию]. Палач . гомосексуалист. Тебе

это не понравится. Но так нужно.. Или вспомним солдат-китайцев в

"Чевенгуре", которые съедают отвергнутый русскими матросами . якобы,

чересчур постный рыбный суп (или "тухлое мясо" . если истолковать это как

сарказм или отклик-пародию на известный эпизод из фильма Эйзенштейна

"Броненосец Потемкин", 1925-го года):

.В Лисках он влез в поезд, в котором ехали матросы и китайцы на Царицын.

Матросы задержали поезд, чтобы успеть избить коменданта питательного

пункта за постный суп, а после того эшелон спокойно отбыл. Китайцы поели весь

рыбный суп, от какого отказались русские матросы, затем собрали хлебом всю

питательную влагу со стенок супных ведер и сказали матросам в ответ на их

вопрос о смерти: "Мы любим смерть! Мы очень ее любим!" Потом китайцы

сытыми легли спать. А ночью матрос Концов, которому не спалось от думы,

просунул дуло винтовки в дверной просвет и начал стрелять в попутные огни

железнодорожных жилищ и сигналов; Концов боялся, что он защищает людей и

умрет за них задаром, поэтому заранее приобретал себе чувство обязанности

воевать за пострадавших от его руки. После стрельбы Концов сразу и

удовлетворенно уснул и спал четыреста верст... .

<Но, таким образом, насыщение русского человека и его, можно сказать,

"духовная сытость" (наполнение души?) достигается как бы неким

специфическим, не постижимым ни для Европы, ни для Азии, способом?>

Можно отыскать множество других примеров намеченной выше эстетической

позиции, к которой оказывается близок Платонов (ее можно сравнивать также

с современными ему произведениями . Пильняка, Бабеля, Шкловского и

некоторых других).

Как отчасти справедливо заметил в свое время даже такой официально идеологический

недруг Платонова, как А. Гурвич (в статье 1937-го года)347, этическая ориентация Платонова

определяется его верой, которую скорее нужно называть неверием (с. 361), платоновские

идеалы . какой-то "религиозно-монашеский большевизм" (с. 382). Ведь писатель

соцреализма, вполне .справедливо. считает бдительный советский критик, тем более если

тот пролетарского происхождения, безусловно должен верить в идеалы идеологии,

провозглашенной в стране от имени рабочего класса .выражающей его интересы. партией.

Гурвич прозорливо отмечает платоновскую постоянно "пассивную и скорбную позу и

неизменно сменяющий ее цинизм" (с. 361, правда, в чем конкретно состоит платоновский

"цинизм", он не разъясняет). Критик готов привести десятки страниц из произведений

Платонова, наполненных всякой "нечистью и разложением" (с. 405). По его словам,

Платонов повергает героев "на мертвую землю перед трупами и могилами близких", чтобы еще и еще раз "вкусить упоительную горечь обиды". (С последним утверждением, впрочем,

можно и согласиться.) Герои Платонова, якобы, влюблены в эту свою обиду на жизнь и сама

их любовь есть "как бы наркотическая привязанность к горечи жизни" (с. 367). Но как и

эти герои, Платонов не только не питает ненависти к страданиям, а наоборот, "жадно

набрасывается на них, как религиозный фанатик, одержимый идеей спасти душу тяжелыми

веригами" (с. 369). По завету же Горького, нужно питать исключительно ненависть к

страданию! . Вот как приличествует вести себя по-настоящему дорожащему своей

"пролетарскостью" и приспособленному к жизни в своей стране писателю, а Платонов так

вести себя не умеет. (Ну, идиот, а не писатель.) Всю эту критику можно и сегодня

адресовать Платонову. Тексты, которых в свое время тов. Гурвич, наверное, не читал

("Чевенгур", "Котлован", "Ювенильное море" и .Счастливая Москва.) представляют даже

больше оснований для сделанных в его исследовании выводов.

В приведенном ранее отрывке из книги Леви-Строса о погонщике быков

можно было по крайней мере выделить некоторую "сверхзадачу", именно .

преодоление страдания во имя спасения руки юноши-индейца348. Но возможно

соотнести характерные платоновские способы разворачивания сюжета и с

такими текстами, в которых однозначно извлекаемого катарсиса вообще нет, и

упреки Гурвича снова окажутся актуальны. Возьмем следующий:

[Дело происходит в Урге, или иначе . Их-Хурэ что в переводе с монгольского означает

"большой монастырь", . то есть в городе, который позже описываемых событий, с 1924

года, стал называться Улан-Батором. По рассказам очевидцев,] .... Урга действительно

являла собой уникальное сочетание монастыря, рынка и ханской ставки, дворца и кочевья,

Востока и Запада, современности и не только средневековья, но самой темной архаики...

[... ] Характерной, к примеру, и жутковатой деталью столичного быта, на которую в

первую очередь обращали внимание иностранцы, были собаки-трупоеды. В зависимости от

того, в год какого животного и под каким знаком родился покойный, ламы определяли, в

какой из четырех стихий должно быть погребено тело . водной, воздушной, земляной или

огненной. Иными словами, его могли бросить в реку, оставить на поверхности земли или на

дереве, зарыть и сжечь, причем один из этих способов для каждого считался наиболее

подходящим, еще один . терпимым, остальные два исключались. Но на практике простые

монголы либо чуть прикрывали мертвеца слоем земли, либо просто оставляли в степи на

съедение волкам. Считалось, что душе легче выйти из тела, если плоть разрушена,

поэтому если труп в течение долгого времени оставался несъеденным, родственники

покойного начинали беспокоиться о его посмертной судьбе. В Урге вместо могильщиков

роль волков исполняли собаки. Эти черные лохматые псы за ночь оставляли от вынесенного

в степь тела один скелет, но обилие человеческих костей в окрестностях столицы никого

не смущало: в ламаизме скелет символизирует не смерть, а очередное перерождение,

начало новой жизни. Собачьи стаи рыскали по городским окраинам, и одинокому путнику

небезопасно было повстречаться с ними в темноте. Иногда они нападали на живых.

Европейцы, называя их "санитарами Урги", тем не менее относились к ним со страхом и

отвращением, сами же монголы . абсолютно спокойно. 349.

Встает вопрос: а можно было бы вот этот сюжет, если и он попался бы на

глаза Платонову и был им включен в свой текст, считать "циничным"?

Очевидно, да: если не видеть никакой попутно решаемой сверх-задачи. Тут виден и сходный с платоновским сюжетообразующий ход . от характерного

для европейца страха, перемешанного с отвращением, к естественному для

местных жителей-монголов (или вообще для Азии?), спокойному равнодушию

к смерти (ср. выше эпизод с китайцами в поезде). Сама задача-минимум

(.текст 1.) может состоять, в частности, просто в контрастном сопоставлении

одного и другого, в некоем остранении, сходном с формальным приемом

.монтажа. Виктора Шкловского. Эффект от сюжетного контраста естественно

будет тем больше, чем выше предполагаемое автором в читателе

самоотождествление с первой позицией и неприятие, отторжение второй

(очевидно, что на монголов, живших в окрестностях Урги в то время, собаки-

трупоеды производили иное, никак не остраняющее, впечатление).

Или, скажем, еще такой .сильнодействующий., но вполне реальный

эпизод, на этот раз из биографии отца А. С. Суворина, рассказанный им в

дневнике (за 1887 год) . тоже .текст-0.:

.Отец мой по набору пошел в солдаты, вынес солдатскую жизнь с побоями,

участвовал в Бородинском сражении, где был изранен (раненых наваливали на телегу

и везли так: отец рассказывал, что он очнулся в телеге, где были страдавшие

дизентерией, и испражнения обмывали лица раненых и попадали им в рот)... 350.

Очевидно, именно такие отвратительные детали, как средство для литературы,

вообще говоря, неприемлемое, могли бы быть использованы Платоновым для

создания его .текста 1.. Именно его эстетика такое вполне допускает.

Содержательно общие точки или случайные совпадения во времени и

пространстве?

Теперь попробуем подступиться к намеченной задаче еще с одной стороны.

Ниже приводится текст, который, на мой взгляд, снова совпадает с

.платоновским., причем еще одним специфическим образом . уже не типом

сюжета, не способом выражения, а, во-первых, просто временем написания,

во-вторых, тем, что он предельно четко высвечивает общий для обоих

писателей фон, контекст, и в-третьих, дает некое приращение самому

платоновскому тексту . в его же стиле! Он указывает на то, что, даже не

будучи замечено Платоновым, фактически, может быть, имелось им в виду

(или могло иметься в виду, выступая фоном описываемых в .Котловане.

событий). На этот раз текст . из дневниковой записи Михаила Пришвина (от

24 февраля 1930). В то время, кажется, Платонов и Пришвин никак не

общались между собой (да они и никогда не были между собой близки).

Платонов пишет свой "Котлован", в котором есть замысловатая строчка,

разобранная нами в самом начале, .Прушевский посмотрел в отверстие

сучка... . Напомню вначале более широко контекст из этого места

.Котлована.:

.Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие

бывшего сучка; около стены спал Чиклин, его опухшая от силы рука лежала на

животе, и все тело шумело в питающей работе сна, босой Козлов спал с открытым

ртом, горло его клокотало, будто воздух дыхания проходил сквозь тяжелую,

темную кровь, а из полуоткрытых бледных глаз выходили редкие слезы . от

сновидения или неизвестной тоски. # Прушевский отнял голову от досок и подумал.

Вдалеке светилась электричеством ночная постройка завода, но Прушевский знал,

что там нет ничего кроме мертвого строительного материала и усталых,

недумающих людей..

У Платонова всё живое словно умерщвлено сном: сами рабочие . некий

мертвый строительный материал, зато всё неживое оживляется "воздухом

дыхания". Воздух становится самостоятельной стихией, господствующей во

время сна, да и сам сучок в заборе делается чем-то или даже кем-то, наподобие

хозяина места, на котором прежде что-то помещалось, а теперь зияет дыра

(.отверстие сучка. звучит излишне торжественно). Тут Платонов занят

формальным, отвлекается на слова, а Пришвину удается заглянуть глубже.

Характерно, что в дневнике Пришвина описывается та же ситуация

.подглядывания через дырку в заборе.. Но на ее основе Пришвин неожиданно

фиксирует нечто очень близкое по духу самому Платонову . получается

вполне платоновская фантасмагория, у самого Платонова как раз

отсутствующая, что делает пришвинский дневник уникальным интертекстом

платоновского. Теперь уже Пришвин выступает для нас как больший

Платонов, чем тот сам. При этом реальность в тексте его дневника (текст-0)

оказывается куда более фантастична, чем текст литературный (текст-1). По

крайней мере, Пришвин служит нам полноправным комментатором

Платонова. Данным примером можно иллюстрировать или даже .разгадывать.

тот за-текст, который не всегда понятен нам в платоновских (темных,

герметичных) произведениях, но который должен же быть когда-то

истолкован . хотя бы на основании такого рода документальных свидетельств

эпохи, воспоминаний современников и очевидцев.

Итак, в дневниковой записи Пришвин также заглядывает .в сучок боковой

доски., обозначение этого объекта, хоть и у Пришвина тоже переносное, но

гораздо более привычное, с точки зрения языка, чем разобранное нами выше

прихотливое обозначение у Платонова. Вот "параллельный" платоновскому

текст Пришвина:

.На Неглинном у черного входа в Мосторг всегда стоят ломовики: одни привозят,

другие увозят товары. В одной фуре малый, чем-то расстроенный, взлезал по каким-

то невидимым мне товарам, вероятно очень неустойчивым: то взлезет, то

провалится, грозится кому-то кулаком и ругается матерным словом. Я заглянул в

сучок боковой доски огромной фуры, чтоб увидеть, какие же были эти

неустойчивые товары, и увидел множество бронзовых голов Ленина, по которым

рабочий взбирался наверх и проваливался. Это были те самые головы, которые

стоят в каждом волисполкоме, их отливают в Москве и тысячами рассылают по

стране. # Выйдя на Кузнецкий, сжатый плотной толпой, я думал про себя: "В каком

отношении живая голова Ленина находится к этим медно-болванным, что бы он

подумал если бы при жизни его пророческим видениям предстала подвода с сотней медно-болванных его голов, по которым ходит рабочий и ругается на кого-то

матерным словом?"351.

Тó, что перед Пришвиным предстает через щель в заборе (такой же сучок, по

сути дела, в какой смотрел и Прушевский), позволяет увидеть и описать

гораздо большую, с нашей теперешней точки зрения, перспективу, нежели

увиденное как бы внутренним зрением платоновского героя. Естественно

встает вопрос: мог ли написать сам Платонов такое же (или подобное этому) в

произведении, предназначенном для открытой печати, каковым и был

первоначально его .Котлован.? Я думаю, что мог бы, и что иначе его бы не

стали называть Идиотом (хоть и с большой буквы). Мысль пришвинская по

своему характеру и настроению совпадает с платоновской. Платонов

стремился выразить ужас, отчаяние и безысходность жизни именно в такого

рода символах. То, что оказалось неожиданной реальностью, с которой

сталкивает нас Пришвин, подсмотрев сцену через отверстие в доске, и что

сформулировал он в итоге по этому поводу (чтó сказал бы Ленин, если бы

увидел груды своих голов, развозимые по учреждениям в 1930-м году, во

время .великого перелома.) . это, как и тысячи подобных частных фактов,

.работающих. на те же самые выводы, было .перед глазами. и у Пришвина, и

у Платонова, и у всех современников, но только немногие имели смелость их

.видеть., а тем более фиксировать на бумаге. В платоновских недомолвках

(как выше в .отверстии бывшего сучка.) часто приходится вычитывать ту

же реальность, что описывается прямо, в данном случае у Пришвина. (В

художественных произведениях самого Пришвина мы не найдем ничего

подобного: для него выражение таких мыслей . даже сама их формулировка .

возможны только в тайных записях, сберегаемых для себя и для будущего

читателя; в открытой же печати он продолжал создавать свою собственную,

имеющую мало соответствий действительности, "страну непуганых птиц", за

что Платонов имел основания относиться к нему без особого уважения.)

Платонов же избрал для себя принципиально иной, может быть прямо

.самоубийственный. способ существования. Он пытался сказать в своих

текстах всё в открытую, по крайней мере, писать именно о том, что волновало

тогда его, Пришвина и многих других. Вот отрывок уже из его записной

книжки (из подготовительных материалов к роману .Счастливая Москва.;

дневника же как такового он вообще не вел):

.Чем живет человек: он что-нибудь думает, то есть имеет тайную идею, иногда

не согласную ни с чем официальным. # Чтобы жить в действительности и терпеть

ее, нужно все время представлять в голове что-нибудь выдуманное и

недействительное. 352.

Реальность, стоящую за обоими текстами . платоновским .Котлованом. и

пришвинским .Дневником. . можно считать, по большому счету, одной и той

же, но она фиксирована под разными углами зрения и, что очевидно, с разными исходными установками на аудиторию. О той действительности,

свидетелем которой выступает Пришвин, Платонов если не пишет в открытую

(эти факты просто не попадают .в раствор. его творческого взгляда), то ее

подразумевает, имеет в виду; она как бы то и дело проглядывает, встает за его

текстами (по крайней мере теперь для нас, читателей с более чем полувековой

отсрочкой). (Представим себе, как по-разному "заметили" бы одно и то же

событие, например, через ту же .щель в заборе., такие писатели, как Фадеев,

Павленко, или с другого конца . Пильняк, Замятин, Булгаков.) Дневниковая

запись подвержена очевидно только внутренней цензуре, хотя, конечно, лишь

в том случае, если автор полностью уверен в надежности тайника, где

хранится дневник, а иначе, в случае попадания его в руки .органов., судьба

автора оказалась бы решена. (Известно, что выселение Демьяна Бедного из

Кремля и падение его с высот советского Олимпа произошло из-за того, что к

Сталину в 1935 через органы НКВД попали дневники одного близкого с

Бедным журналиста, в которых Демьян весьма нелестно отзывался о

кремлевских обитателях. 353) Платонов, насколько известно, подобных

пришвинским скрытых дневниковых записей, предназначенных для будущего,

не вел . его текст вообще нельзя разделить на части .для печати. и .для себя..

Весь под-текст как правило концентрирован в самом тексте его

художественного произведения, обращен к читателю напрямую и нигде в

ином месте не растолковывается. Вот свидетельство одного из компетентных

критиков:

.В четырех записных книжках к .Котловану. нет ни одного отклика на события

литературной жизни 1929-1930 гг. [... ] Пребывая в привычной гуманитарной логике, мы,

очевидно (как ни грустно это признавать), просто не можем реконструировать писательский

путь Платонова, ибо это путь, то есть жизнь не выдуманного нами Платонова, определялась

последовательным отторжением современной ему литературной жизни и литературы как

явлений .разговорных., .книжных., .одержимых достоинством. по отношению к жизни.

Тексты обоих писателей, Платонова и Пришвина, дошли до читателей, то

есть по назначению, практически в одно и то же время, спустя более полвека

после их написания. В этом, по-видимому, Пришвин оказался более прозорлив

и расчетлив в прогнозах, а безоглядная попытка Платонова .прошибить лбом.

дверь к своему читателю в свое время так и не увенчалась успехом.

Но раз уж у нас нет автокомментариев к текстам Платонова (идеальной

формой которых можно считать дневники Пришвина по отношению к его

открытому творчеству), надо, на мой взгляд, все-таки пытаться собирать

тексты хотя бы тех авторов, которые, подобно пришвинским, могут пролить

свет и послужить за-текстами к его произведениям (а тут Чуковский, Булгаков,

Замятин, Зощенко, Хармс, Вс. Иванов, Олеша, Пильняк, Горький и др.). Уже

через них нам следует пробовать читать .Чевенгур., .Котлован., .Счастливую

Москву. и другие платоновские тексты.

Пришвин и Платонов . соавторы без взаимного интереса друг к другу?

Вот фрагменты того же дневника Пришвина за 1930-й год, на мой взгляд,

прямо перекликающиеся с Платоновым. В них как бы дается совсем иное по

жанру . не гротескно-пародийное и метафорическое, как у Платонова, а

прямое, почти документальное изложение событий платоновского

.Котлована. (параллели платоновского текста приводить не буду, полагая и

так понятными):

29 янв. .[слова ревевшей бабы, встреченной Пришвиным на улице в деревне, и его

комментарий к ним:] .Перегоняют в коллектив, завтра ведем корову и лошадь....

Некрещеная Русь.

30 янв. [план рассказа:] Индустриализация медведей.

2 фев. Коровы очень дешевы, от 150-300 р., потому что двух держать боятся. (...)

Вообще это мясо, которое теперь едят [... ], это поедание основного капитала страны.

6 фев. Я, когда думаю теперь о кулаках, о титанической силе их жихненного гения, то

большевик представляется мне не больше, чем мой .Мишка. [герой рассказа Пришвина,

заводной медвежонок] с пружиной сознания в голове.

3 мар. Поражает наглая ложь. (Умные лгут, глупые верят.) Пишут, будто как

коллективизация, так и раскулачивание происходили сами.

5 мар. В деревне сталинская статья .Головокружение., как бомба разорвалась.

Оказалось, что принуждения нет . вот что! (...) Неужели Сталина совершенно

переварили, не пролив ни капли крови? Или это все впереди?

7 мар. Сколько же порезано скота, во что обошелся стране этот неверный шаг

правительства, опыт срочной принудительной коллективизации. Говорят, в два года не

восстановить.

27 мар. В последние дни [до статьи в газете] страх в народе дошел до невозможного.

Довольно было, чтобы на улице показался какой-нибудь неизвестный человек к папкой в

руке, чтобы бабы бросались прятать добро, а если нечего прятать, то с болезненным

чувством ожидать какой-нибудь кары.

10 июля. Это, конечно, матери воспитывали у нас чувство собственности, которое и было

краеугольным камнем всей общественности; с утратой матери новый человек

трансформирует это чувство в иное: это будет чувство генеральности линии

руководящей партии, из которого будет вытекать следствие . способность к

неслыханному для нас рабочему повиновению . и которое, как прямое следствие из первого,

. неслыханная, безропотная работоспособность.

18 июля. На улице в полдень ревел громкоговоритель [... ]. Шли мимо рабочие и

кустари, не обращая никакого внимания на пение, будто это был один из уличных звуков,

которые, становясь вместе, в сущности, являются как молчание и каждому отдельному

человеку дают возможность жить и думать совсем про себя, как в пустыне.

Политпросвет. [... ] Ничтожнейший человек-политвошь, наполнивший всю страну в

своей совокупности и представляет тот аппарат, которым просвечивают всякую

личность.

6 сен. Если пятилетка удастся, то ценою окончательного расстройства жизни

миллионов.

27 окт. Мне хотелось идти по дороге так долго, пока хватит сил, и потом свернуть в

лес, лечь в овраг и постепенно умереть. Мысль эта явилась мне сама собой [... ], с

удивлением вычитал я на днях у Ницше, что это .русский фатализм.. Правда, это не

совсем самоубийство: я не прекращаю жизнь свою, а только не поддерживаю, потому что

устал...

8 нояб. Последний .переход.. Моя печаль в этом году перешла в отчаяние [... ]. Я у

границы того состояния духа, который называется .русским фатализмом. [... ]. Я дошел

до того, что мыслю себе простым, вовсе не страшным этот переход, совсем даже и не

считаю это самоубийством. [... ]

Меня удерживает от этого перехода привязанность к нескольким людям, которым без

меня будет труднее. И потому всякий раз, когда я около решения идти в овраг, меня

останавливает жалость к близким и вдруг озаряет мысль: зачем же тебе еще идти в

овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге.

23 нояб. [... ] Жизнь в ее органическом строительстве заполняется двуликими

существами, будь это прожигатели жизни или рядовые трусы, исповедующие

генеральность линии партии.

24 нояб. Теперь надо освоиться с возможностью во всякое время явления войны или

голода жить, как у кратера вулкана.

29 дек. [... ] Семья теперь осуждена как пережиток. Следовательно, и литература .

как пережиток. Во всяком случае, моя литература... И разобрать хорошенько, я .

совершенный кулак от литературы.

28 мар. 1931.... Грач чувствует же себя как грач, и корова знает, что она корова, а

человек . нет, он расчленен,и человек-кулак или человек-пролетарий . разные существа.

3 апр.... У мужика началась эпидемия самоубийств.

14 апр. Последние конвульсии убитой деревни.

14 янв. 1932. Теленок-мученик. Один гражданин придумал подморозить теленка так,

чтоб он остался жив и можно было зарезать, и в то же время и таким уродом стал,

чтобы разрешили его зарезать. Так он оставил теленка в морозную ночь на дворе и время

от времени выходил с фонариком смотреть. Когда ноги у теленка до того отмерзли, что

он свалился, гражданин стащил его в хлев. (...) И оказалось, вот так делают теперь самые

догадливые...

18 янв. Птицы прилетели к тому месту, где был храм, чтобы рассесться в высоте под

куполом. Но в высоте не было точки опоры: храм весь сверху донизу рассыпался. Так,

наверно, и люди приходили, которые тут молились, и теперь, как птицы, не видя опоры, не

могли молиться. Некуда было сесть, и птицы с криком полетели куда-то. (...).

Не правда ли, создается впечатление, что Пришвину как будто должны

были быть знакомы платоновские тексты, написанные к тому времени, но так

до смерти их автора и не изданные или, скорее, что .Котлован. и написан на

основании вот этих тайных пришвинских записей в дневник. На мой взгляд,

те и другие могут составить как бы единый текст.

На этом придется пока поставить точку, хотя само сравнение Платонов .

Пришвин, очевидно, имеет смысл продолжать. Заметим, что Платонов как раз

старательно отторгает от себя позицию этого, как сказано в последней из

приведенных записей Пришвина, внутреннего .кулака., постороннего по

отношению к происходящему в стране. Но именно поэтому он и стал кем-то

вроде .юродивого. в советской литературе355. Пришвин же только изображал, представлял из себя или сам видел себя как юродивого. Большинство

остальных писателей придерживались в той или иной мере скорее все-таки

двоеверия пришвинского типа, а в худшем случае . полнейшего .партийного

безверия.. (Но о последних писать вряд ли стоит.)

В показаниях для .органов. арестованного за тост против Сталина писателя

Андрея Новикова, об Андрее Платонове, среди прочего, говорится следующее:

"Платонов по своей натуре очень скрытный человек и в разговорах свои взгляды

высказывал двусмысленно; если он над чем-либо смеется, то его не поймешь, то ли

он этим смехом осуждает это явление или же сочувствует ему. Подобно этому он

пишет свои произведения, то есть двусмысленно..

Тут земляк Платонова, на мой взгляд, невольно высказывает правду (неясно:

то ли с умышленным оговором, вынужденный на это под .нажимом.

допрашивающих, или же откровенно, от себя лично). Эти его наблюдения

можно теперь соотнести с характеристикой Горького, которая приведена в

дневнике Корнея Чуковского: последний имел возможность наблюдать

Горького в собрании писателей, объединенных после революции идей издания

.Всемирной литературы.):

(5 марта 1919) .У Горького есть два выражения на лице: либо умиление и ласка, либо

угрюмая отчужденность. Начинает он большею часть[ю] с угрюмого. .

В другой раз, уже спустя 10 лет, когда Горький, приехав из Италии,

останавливается в Ленинграде в гостинице .Европейская. инкогнито, чтобы

ему не мешали работать, а Чуковский вместе с Маршаком все-таки проникают,

для встречи с ним, в его номер, на лице Горького Чуковский снова

прочитывает скептическое отношение. Но тут он пишет о нем более подробно:

(31 авг. 1928) .О .строительстве. в личных беседах он [Горький] говорит так же

восторженно, как и в газетах, но с огромной долей насмешливости, которая сводит

на нет весь его пафос. Ему как будто неловко перед нами, и он говорит в таком

стиле: # . Нужен сумасшедший, чтобы описать Днепрострой. Сумасшедшая затея,

черт возьми. В степи морской порт! # Не понять, говорит ли он .ах, какие

идиоты!. или: .ах, какие молодцы.. (...).

Только потом, перебравшись в СССР уже окончательно, великий

пролетарский писатель постарался забыть это свое .второе лицо.

(насмешливое, открытое в интеллигентском кругу общения) или, во всяком

случае, его уже не показывал, до конца исполняя выбранную для себя роль.

Платонова тоже весьма сильно потрепала и, можно даже сказать, просто

сломила жизнь (я имею в виду, в частности, арест и раннюю гибель от

туберкулеза его любимого сына, собственную его болезнь и кончину на 52-м

году), но вот "выражение лица" его оставалось одним и тем же . никак не

оптимистическим, а постоянно трагическим . каким и было еще до

.общественной порки., устроенной вслед за публикацией хроники .Впрок..

оценках была свойственна ему, особенно в молодости: ср. его мальчишеские наскоки на

своего соотчественника (тоже Платоновича) Льва Карсавина (Савкин И. А. На стороне

Платона. Карсавин и Платонов, или об одной не-встрече // Творчество А. Платонова.

Исследования и материалы. Библиография. Кн. 1. Спб., 1995. С. 153-162.

Не даром Платонов с Горьким, так и не найдя общего языка, не смогли понять

друг друга . ни общаясь в письмах, ни при личной встрече в 1929-м году,

когда Платонов обращался за помощью в издании .Чевенгура.. Разум

Платонова в конце жизни как бы "сошел с катушек" от перенапряжения,

сделавшись настолько герметично замкнутым, что различие между двумя,

условно говоря, .выражениями лица. (и так-то мало понятное по прежним его

произведениям356) вообще наглухо перестало быть различимым. На мой

взгляд, это приходится наблюдать в платоновских пьесах.

А вот у Пришвина, думаю, и для него самого, и для наиболее

наблюдательных современников различия "выражений лица" всегда

оставались понятны. Недаром в 1955 году Шварц в своей .Телефонной

книжке. охарактеризовал его вообще как "епископа такого вида поведения"

(такого же поведения, как в данном случае у писателя Чарушина, чью

нарочитую детскость манеры вести себя Шварц называет .простоватой

хитростью.)357.

Теперь приведу фрагмент из конармейского дневника Бабеля, который тот вел

во время польского похода, будучи прикомандирован как военный

корреспондент к политотделу армии Буденного. Дело происходит в

Житомире, после погрома, устроенного отступающими поляками и казаками

перед приходом красных:

(3 июня 1920) .Заходит суббота, от тестя идем к цадику. Имени не разобрал.

Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс.

Сам цадик . его широкоплечая, тощая фигурка. Сын . благородный мальчик в капотике,

видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена . обыкновенная еврейка,

даже типа модерн. # Лица старых евреев. Разговоры в углу о дороговизне. Я путаюсь в

молитвеннике. Подольский поправляет. Вместо свечи . коптилка. Я счастлив, огромные

лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы.

Лицо цадика, никелевое пенсне: # . Откуда вы, молодой человек? . Из Одессы. . Как там

живут? . Там люди живы. . А здесь ужас. Короткий разговор. Ухожу потрясенный. [... ] А

потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем, что я видел у

старых евреев)..

На мой взгляд, вот это как бы случайно оброненное автором выражение

.лозунги коммунизма. нужно сравнить с излюбленной платоновской игрой в

рассказчиков-недоучек и с характерным для него способом изъясняться

скороговорками, составленными большей частью из следующих друг за

другом, будто гармошкой, родительных падежей. Заметим, что выделенного

здесь мной выражения, передающего и некоторое собственное отношение

автора, у самого Платонова как раз нет, хотя оно скорее должно было бы

встретиться именно у него. Ведь, лозунги коммунизма. . <это то ли это лозунги коммунистической печати>, то ли

<лозунги, зовущие к коммунизму>, то ли <уже навязшие в зубах слова о коммунизме

как о чем-то совершенно невозможном, немыслимом и несбыточном>.

У Платонова есть масса словесных стяжений подобного типа (вспомним хотя

бы разобранное выше сочетание .отверстие бывшего сучка.), но именно

этого как раз нет. Манера Бабеля притягивать не сочетающиеся друг с другом

слова здесь вполне платоновская, вернее, у обоих она . народная, копирующая

стиль улицы.

Вот каким в романе .Чевенгур. открывается этот город уже

осуществленного коммунизма въезжающему туда на коне Пролетарская Сила

Степану Копенкину:

.Копенкин медленно прочитал громадную малиновую вывеску над воротами

кладбища: "Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного

района". Сам же Совет помещался в церкви. Копенкин проехал по кладбищенской

дорожке к паперти храма. "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и

аз упокою вы" . написано было дугой над входом в церковь. И слова те тронули

Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг..

Назвать .лозунгом. надпись на храме есть прием привычного платоновского

остранения (или, что практически то же самое, на мой взгляд, не-остранения).

Возможное прочитывающееся за ним фоновое представление-подстановка

следующее:

<церковь есть современный центр (контрреволюционной) агитации и пропаганды>.

То есть у Платонова как бы происходит вложение нового содержания

(вливание нового вина) в старые мехи, с неизбежным раздиранием по шву

этого, идущего еще по наследству от Пушкина, .заячьего тулупа.. Старый

лозунг, в условиях преобладающей в массах бессловесности, вполне годится в

новой обстановке, поскольку теперь Совет выступает в роли прибежища всех

.страждущих и обремененных.. Саму вывеску над воротами кладбища вполне

можно было бы назвать теперь .лозунгом коммунизма.. Платонов, конечно,

помнит, что методы достижения счастья, к которому ведут большевики, в

корне отличны от религиозной проповеди. По крайней мере, об этом

напоминает Копенкин, остраняя слова Спасителя, приклеив к ним

уничижительный ярлык.

Вместо заключения...

Итак, если вернуться к вопросам, поставленным в начале, то среди

составляющих платоновского языка и сюжета действительно можно вновь

назвать .вывихнутые. слова, использование языковых штампов (как правило,

в невозможных для них, стилистически перевернутых контекстах), а также

нагромождения друг на друга сочетаний (в частности, с родительным

падежом), пристрастие к мотивам смерти, пустого (или чрезмерно тесного)

пространства, к оживлению мертвого и, наоборот, механизации живого, к

гипертрофии причинной и целевой зависимости событий. Кроме того,

Платонову неинтересен как таковой острый поворот сюжета и интрига в ее

обычном, принятом в литературе смысле (вспомним .жену мужа и беличье

манто.). Его собственный сюжет, будь то в рассказе, повести или романе,

развивается не по принятым законам жанра, а течет вольно, сразу же

расходясь, как бы растекаясь . во все стороны. То, что выглядело бы

эффектным ходом для обычного сюжета и само собой .закругляло бы.

повествование, будучи готовым кирпичиком или понятным каркасом

произведения, у Платонова остается невостребованным. Как пишет Н. В.

Корниенко, доминирующей для всего периода платоновского творчества 1929-

1936 гг. является .тенденция к незавершенности текста., его .авторское

сомнение в финале., даже .концебоязнь., по Евгению Замятину358.

О .законченности. художественного текста хорошо сказано Сартром:

.... Чтобы самое банальное происшествие превратилось в приключение, достаточно

его рассказать... Пока живешь, никаких приключений не бывает. (...) Но когда ты

расскажешь свою жизнь, все меняется... Мгновенья перестали громоздиться наудачу

одно на другое, их подцепил конец истории, он притягивает их к себе... Это все

равно, что пытаться ухватить время за хвост359..

Платоновский стиль можно назвать, вслед за Фадеевым, особым .московским.

типом сюжета, в отличие от сюжета .ленинградского. (или, точнее,

петербургского) . всегда ясного, легко угадываемого, прозрачно

выстроенного, выверенного заранее, в уме (себя Фадеев, как видно, относил

как раз к писателям .петербургского. типа, в отличие от Всеволода Иванова, о

котором он говорит ниже как типичном представителе москвичей). Согласно

воспоминаниям Корнея Чуковского, однажды Чуковский, Михаил

Слонимский, Фадеев, Олеша и Стенич, после чтения и обсуждения нового

романа Слонимского в Оргкомитете Писателей в Ленинграде, отправились в

ресторан. Все понимали, что обсуждавшийся роман был откровенно плох, и ни

один из выступавших не сказал о нем ничего хвалебного: автора обвиняли в

изобилии штампов и в том, что словесная ткань романа совершенно банальна.

Но вот Фадееву, в отличие от всех остальных, роман-то как раз понравился:

(5 июня 1933) .Фадеев говорил, что ему роман понравился: .А вот у Всеволода

[Иванова], . говорил он, . роман .У. . какая скука. Я сам . по существу . по манере

ленинградский и Слонимский . ленинградский. А Всеволод . Москва: переулки,

путаница..

Это метафорическое противопоставление давно и хорошо известно: с одной

стороны, Петербург, как северная, .европейская. столица, с ориентацией на

Запад, разум и на логическое построение, а с другой стороны, Москва, как

стихия азиатская, с ее пренебрежением к логике. Но интересно здесь само

отождествление, сделанное, по-видимому, во время ресторанного застолья.

Фадеев, конечно же, никак не мог присоединить себя к .путаникам.-

москвичам, то есть писателям типа Всеволода Иванова, Андрея Белого <и,

надо думать, еще Андрея Платонова>.

А вот еще два отрывка из воспоминаний Семена Липкина: касающиеся

Платонова:

.Я не помню каких-либо пространных высказываний Платонова, обычно он как-то

хмыкал, что-то бормотал под нос, поджимал губы. И это хмыканье, бормотанье,

поджиманье губ казалось мне значительнее и умнее многих слов. Но он умел кратко

и красочно определить самую суть дела. (.) # После войны мы иногда втроем

[Гроссман, Платонов и Липкин] сиживали на Тверском бульваре против окон

Платонова. Любимым занятием было сочинять истории о том или ином

заинтересовавшем нас прохожем. Гроссман и Платонов в этой забаве проявляли

каждый свои свойства. Изустный рассказ Гроссмана изобиловал подробностями,

если он считал, что прохожий . бухгалтер, то уточнял: на кондитерской фабрике,

если . рабочий, то мастер на электрозаводе. (.) Не то . рассказы Платонова. Они

были бессюжетны, в них рисовалась внутренняя жизнь человека, необычная и в то

же время простая, как жизнь растения.360.

В платоновском повествовании, даже вслед за событиями и действиями

персонажей, которые сами собой нам понятны, всегда встают какие-то

затрудненные для истолкования, так до конца и не понятные, не проясненные

и, скорее всего, не прояснимые в принципе . персонажи, их поступки, образы

и символы, что отличает его от прозы откровенно дидактической, написанной

в согласии с понятным (соцреалистическим или любым другим) каноном.

Пожалуй, еще с чем следовало бы соотнести платоновские сюжеты, это с

притчами, или вернее с притчеобразным повествованием. Известен такой род

сюжетов, который построен по образцу притчи (а также нравоучения, басни),

но при этом лишен морали, то есть каких-либо специальных поучений или

назидательных формул, сентенций, . в них читатель сам должен вычитать

скрытый от него смысл (усиливая ощущение загадочности, это как будто

призвано увеличивать художественное совершенство произведения.) Как

пример одной из таких притч можно привести сказку из .1001 ночи.

.Искандар-Зу-л-Карнайн и довольный царь.:

.Александр .Двурогий., как называли его арабы, во время своих путешествий

встречает очень бедных людей: они едят траву, хоронят мертвых перед своими

жилищами и молятся на могилах. Александр спрашивает у их царя: .Как же вы

живете? [... ] Я вижу, что у вас нет никаких благ этого мира.. Царь ответил ему:

.Благами мира не насытится никто.. . .Почему же вы роете могилы для ваших

мертвецов прямо у своих дверей?. . снова задал вопрос Искандар. Царь ответил:

.Чтобы они всегда были у нас перед глазами! [... ]. И снова Искандар спросил: .А

почему вы едите траву?. А царь ответил ему: .Потому что мы не хотим делать наши

утробы могилами для животных, кроме того, сладость кушания не проходит дальше

горла.361.

Интересно, что два из трех упоминаемых в этой притче мотива используются

также и в произведениях Платонова. Кстати, не знакомством ли с этой притчей

обусловлен интерес Платонова к самой фигуре Александра Македонского?

(Вспомним, что одно из его незаконченных произведений . повесть или

роман? . должно было иметь название .Македонский офицер..) Но главное, в

чем тут сходство, на мой взгляд, это отсутствие ясно сформулированного

назидания. Читатель извлекает его сам. Это тоже в некотором роде .свободная

вещь..

Два любящие друг друга главных героя романа .Счастливая Москва.

разделены посреди так и остановленного на 13 главе повествования. Физик

Сарториус будто специально уходит на менее интересную работу, делаясь

сотрудником .треста весов и гирь., знакомится там как будто с первой

попавшейся девушкой, а позже будет пытаться вовсе .утратить себя., выбрав

для существования наименее завидную для себя участь. Сюжет будто

запутывается все более и более. Женщина по имени Москва, на другом конце

этой романной пары, уходит к хирургу Самбикину362, а потом и еще далее . к

некоему давно потерявшему самого себя и желающему прекратить свою жизнь

.вневойсковику. Комягину: она перепробовала множество разных профессий и

у нее было много мужей. В результате несчастного случая на стройке метро к

тому же она сама становится инвалидом, лишаясь ноги. В конце 11-й главы

Самбикин увозит ее на кавказский курорт, где оказывается, что несмотря на то

что она калека, сила женской притягательности в ней нисколько не убывает:

.Возвращаясь к вечеру, Самбикин зачастую даже не мог добраться до Честновой,

настолько она была окружена вниманием, заботой и навязчивостью полнеющих на отдыхе

мужчин. Уродство Москвы теперь было мало заметно -. ей привезли протез из Туапсе и

она ходила без костылей, с одной тростью, на которой все, кому Москва нравилась, уже

успели вырезать свои имена и дату и нарисовать символы безумных страстей.

Разглядывая свою трость, Москва понимала, что надо удавиться, если бы рисунки были

искренними, знакомые люди рисовали в сущности только одно: как бы они хотели рожать

от нее детей.

Один раз Москве захотелось винограда, но весной он не вырастает. Самбикин обходил

колхозные окрестности, однако всюду виноград уже давно был превращен в вино. Москва

сильно опечалилась -. после потери ноги и болезни у нее появилась разная блажь, в виде

362 Кстати, одной из версий происхождения фамилии Сарториус в романе вероятно следует

считать название германской фирмы высокоточных приборов (среди ее продукции . в

первую очередь аналитические весы) . Sartorius (примечания к книге: Вернадский В. И.

Дневники: 1926 . 1934. М., 2001. С. 35.) А людей с фамилией Самбикин (происходящей

скорее всего из тюркского Су(ю)мбеков . от имени правитильницы Казанского ханства

Сююмбике) в воронежском окружении Платонова было несколько (о чем пишет О. Г.

Ласунский. Наиболее известный из них . архимандрит Димитрий, с 1881 г. бывший

ректором Воронежской духовной семинарии (сообщено А. А. Дырдиным). Кроме того, эту

же фамилию носит и один из героев романа К. Леонтьева .В своем краю. (сообщено М. Л.

Гаспаровым), не говоря о том, что одна из племянниц Леонтьева Екатерина Васильевна,

ставшая впоследствии настоятельницей Шамординского монастыря, носила ту же фамилию

Самбикина. (Леонтьев К. Н. Полное собр. соч. Спб., 2000, Том 2. С. 142-145).

нетерпенья по поводу какого-нибудь пустяка. Она, например, каждый день мыла себе

голову, потому что все время чувствовала в волосах грязь и даже плакала от огорчения,

что грязь никак не проходит. Когда Москва, как обычно, мыла однажды вечером голову над

чашкой в саду, к изгороди подошел пожилой горец и стал молча смотреть.

-. Дедушка, принеси мне винограду! -. попросила его Москва. -. Или у вас его нету? -.

Нету, -. ответил горный человек. -. Откуда он теперь!

-. Ну тогда не гляди на меня, -. сказала Честнова. -. Неужели у вас ни одной ягодки

нету, ты же видишь -. я хромая...

Горец ушел без ответа, а наутро Москва увидела его снова. Он дождался, когда

Москва вышла на крыльцо дома, и подарил ей новую корзину, где под свежими листьями

лежал бережно отобранный виноград, весом более пуда. После корзины горец подал Москве

маленькую вещь -. цветную тряпочку. Она развернула ее и увидела там человеческий

ноготь с большого пальца. Она не понимала.

-. Возьми, русская дочка, -. объяснил ей старый крестьянин. -. Мне шестьдесят лет,

поэтому я дарю тебе свой ноготь. Если бы мне стало сорок, я бы принес тебе свой палец, а

если б тридцать, я тоже отнял бы себе ту ногу, которой и у тебя нету.

Москва нахмурилась, чтоб спокойно сдержать свою радость, а потом повернулась,

чтобы убежать, и упала, ударившись в камень порога неживым деревом ноги.

Горец не хотел знать про человека все, а только лучшее, поэтому он сейчас же ушел в

свое жилище и больше не был никогда. .

.Символы страстей., вырезанные на пешеходной трости, несмываемая грязь в

волосах прекрасной героини, старик, любующийся красотой одноногой

калеки, пуд винограда, предназначенный для ее угощения, и наконец

принесенный вместе с виноградом ноготь от большого пальца ноги,

оставляемый стариком в память о себе... Кажется, всё это как-то уж слишком

нарочито, перенасыщенно много для одной только страницы романа. Каждый

из символов мог бы, казалось, послужить самостоятельным центром,

организовав вокруг себя (какой-нибудь правильный, .ленинградский.) сюжет.

Ну, зачем упомянут тут безобразный ноготь старика-горца? Платонов как

будто не в силах остановить водопад своих образов, звучащий всегда

завораживающе, но во что-то единое почти никогда не складывающийся

(пожалуй, за исключением малых жанров . платоновских рассказов и

повестей). Не даром, все-таки, и .Счастливая Москва. осталась

незаконченной. В ней, как и в жизни, причудливо смешаны любовь и

сочувствие, соучастие чужому горю с отчаянием, жестокостью и прямо

отталкивающими сценами. Платонов не дает себе заботы разъяснить

читателям, как определить то, что у него происходит, что же это на самом

деле, . он будто добивается в тексте того же, что представляет собой и сама

жизнь, расставляя перед нами одни лишь загадки, затягивая нас в ткань своего

текста как реальной жизни и не давая возможности оглянуться назад,

выглянуть на него извне. Наверно, к Платонову нему применимо то, что

сказано об Алексее Ремизове:

.Единственный путь для личности . это соединить свой путь с народом: не

.сострадать. ему, а .страдать. вместе с ним363. .

Еще одно доказательство того, что роман остался незаконченным, можно

извлечь из записной книжки Платонова 1936 года:

.Для Счастливой Москвы # Может быть, Sartorius в конце превращается в тип, в

характер самой Москвы и овладевает ее душой бесплатно, без усилий, которые

затратила Москва на свое великое образование. В конце должно остаться великое

напряжение, сюжетный потенциал . столь же резкий, как и в начале романа. Сюжет

не должен проходить в конце, кончаться. .

Вот сцена из предпоследней (12-й) части .Счастливой Москвы., где герой еще

раз пытается вернуться к любимой героине, но воссоединение для них уже

невозможно, как ни жалок предстает последний из его .соперников., Комягин:

.Но Сарториус не боялся пробыть всю ночь во тьме коридора; он ждал -. не умрет

ли вскоре Комягин, чтобы самому войти в комнату и остаться там с Москвой. Он

не спал в ожидании, наблюдая в темной тишине, как постепенно следует время

ночи, полное событий. За третьей дверью, считая от канализационной трубы,

начались закономерные звуки совокупления; настенный бачок пустой уборной сипел

воздухом, то сильнее, то слабее, знаменуя работу могучего водопровода; вдалеке, в

конце коридора, одинокий жилец принимался несколько раз кричать в ужасе

сновидения, но утешить его было некому и он успокаивался самостоятельно; в

комнате напротив двери Комягина, кто-то, специально проснувшись, молился богу

шепотом: "Помяни меня, господи, во царствии твоем, я ведь тоже тебя поминаю, -

. дай мне что-нибудь фактическое, пожалуйста прошу!" В других номерах коридора

также происходили свои события -. мелкие, но непрерывные и необходимые, так

что ночь была загружена жизнью и действием равносильно дню. Сарториус слушал

и понимал, насколько он беден, обладая лишь единственным, замкнутым со всех

сторон туловищем: Москва и Комягин спали за дверью; укрощенно билось их сердце

и по коридору слышалось всеобщее мирное дыхание, точно в груди каждого была

одна доброта. .

Сипение бачка в уборной и даже .закономерные звуки совокупления. . до чего

безжалостна платоновская эстетика! Вслед за этим, в середине последней, 13-й

главы Сарториусу суждено будет еще раз встретится с Комягиным . уже на

Каланчевской площади, где тот спросит у него дорогу к похоронному бюро.

.Похоронным бюро. (или, выражаясь принятым эвфемизмом, .ритуальными

услугами.) это звучало бы на нашем языке, но у платоновского героя . с

намеренным обнажением смысла: .Где находится производство гробов?.,

[поскольку ему необходимо] .узнать весь маршрут покойника. и .чем

завершается в итоге баланс жизни.! Услышав саму фразу, Сарториус вовсе

не поражен ее невозможностью, ему только кажется странно знакомым голос

Комягина (естественно: ведь он слышал его раньше, только не видел тогда

лица, из-за двери в комнате Москвы Честновой); в результате Комягин даже

показывает ему свой паспорт, но взаимного узнавания героев так и не

происходит (типичная для Платонова ситуация невстречи людей в жизни.)

Таким образом еще одна линия связи в этом романе обрывается.

Заканчивается весь роман тем, что Сарториус отправляется на Крестовский

рынок и покупает там себе хлебную карточку (которая по правилам

тогдашнего словоупотребления названа .заборной., то есть предназначенной

для .забирания. соответствующего продукта, хотя внешне это рифмуется с

приобретаемой им самим .подзаборностью.). Для довершения превращения

души герой меняет паспорт . .двадцатисемилетнего человека с высшим

образованием, известного в широких кругах своей специальности. на паспорт

некого .работника прилавка Ивана Степановича Груняхина, 31 года.. Кроме

четырех непрожитых лет он избавляется как от ненужного своего образования

и достигнутого положения в жизни. (Это нечто подобное усилиям Комягина

или Москвы Честновой?) Так и хочется все время спросить: зачем все это

делается? Происходит как бы полная растрата героями себя, с потерей теперь

еще и имени. Но что же дальше? Бывший физик Семен Сарториус становится

работником орса, заведующим столовой (нечто вроде предела мечтаний

стремящегося к подобному опрощению на словах интеллигентного героя

.Зависти. Олеши . Кавалерова). Вот и в жены себе бывший Семен Сарториус

(он же Жуйборода) берет опять первую попавшуюся женщину . только что

брошенную мужем Матрену Филипповну Чебуркову364. Подобно многим

иным платоновским героям, которые любят смотреть на лица спящих, теперь,

в финале романа, сам новоокрещенный Груняхин смотрит на свою новую

супругу жизни:

.Ночью, когда жена и сын уснули, Иван Степанович стоял над лицом Матрены

Филипповны и наблюдал, как она вся беспомощна, как жалобно было сжато все ее

лицо в тоскливой усталости и глаза были закрыты как добрые, точно в ней, когда

она лежала без сознания, покоился древний ангел. Если бы все человечество лежало

спящим, то по лицу его нельзя было бы узнать его настоящего характера и можно

было бы обмануться..

А характер у Матрены Филипповны далеко не ангельский. Последний

синтаксический пассаж снова отсылает нас к впечатлению Сони Мандровой от

лица (фотографии) Саши Дванова (.остальное же лицо его, отвернувшись, уже

нельзя было запомнить.), ведь она объясняла Сербинову:

.Если бы таких было много на свете, женщины редко выходили бы замуж.,

?-<то есть проблемы пола тогда сами собой отпали бы и все люди могли бы

стать единым человеческим существом. > Но и теперь, видя перед собой нечто

обратное своим прежним ожиданиям (снося от жены даже побои),

платоновский герой готов верить, что обманывается относительно истинной

сущности человека, он хочет считать ее прекрасной.

Собственно, так и нам, читателям Платонова, вслед за его героями, очень

нелегко бывает распознать глубинный смысл его текста. Но не будем

оставлять этого занятия. Чтение Платонова продолжается.

XVII. Платоновская сказка (извод .Безручки.)

.Рассказал ему Иван сказку. Сначала хозяин слушал без охоты: .Чего,

. думает, . скажет солдат! Солжет да каши попросит.. Глядь . в

середине сказки хозяин улыбнулся, потом задумался, а под конец сказки

и вовсе себя забыл, кто он такой... (...) Иван-солдат уж которую сказку

говорит, а хозяин сидит против него и плачет отрадными слезами. .

(А. Платонов. .Морока.)

Я сравню платоновскую интерпретацию-.пересказ. русской народной сказки

.Безручка. (в книге издания 1950 года, подписанной к печати буквально за

несколько месяцев до смерти самого Платонова и вышедшей под редакцией М.

А. Шолохова) . с подобными фольклорными текстами, которые так или иначе

могли быть Платонову известны при работе над этой сказкой365. Доподлинно

установить сами экземпляры книг, которыми он пользовался, невозможно366.

Сначала попытаюсь воссоздать некий прототипический фольклорный вариант

этой сказки, существовавший в сознании человека того времени. Сам сюжет

мог быть известен писателю по многим сборникам, в различных вариантах .

например, по сборнику сказок А. Н. Афанасьева (четыре варианта под общим

названием .Косоручка.), по сборнику Н. Е. Ончукова (сказки .Девять братьев.,

.Безручка-безножка., .Василий и Аннушка.), по сборникам И. А. Худякова

(Спб, 1901), Д. К. Зеленина (Великорусские сказки Вятской губернии.

Петроград. 1915: .Девица с отрубленными руками. или по его же

Великорусским сказкам Пермской губернии. Пг. 1914), где записанные

сказочные варианты известны еще с середины XIX века, а также по более

новым собраниям сказок . .Брат и сестра. в сборнике А. Гуревича .Русские

сказки восточной Сибири. (Иркутск, 1939); .Аленушка. (сб. .Сказки А. Н.

Корольковой., Воронеж, 1941); .Сестрица Аленушка. (сб. .Песни и сказки

Воронежской области., Воронеж, 1940) или .По локоть в серебре, по колена в

золоте., .Брат и сестра. (сб. .Тамбовский фольклор., Тамбов, 1941). Во всех

обследованных мной вариантах бытования сказки, числом более дюжины367, по

сравнению с пересказом ее у Платонова обнаруживается множество частных

отличий. Они могут показать нам то, какие мотивы Платонову важны в

известном сюжете (какие он даже еще усилил), а какие, наоборот, посчитал

несущественными и затушевал или модифицировал. При этом отличия внутри

самих сказочных вариантов я считаю естественным внутренним разнообразием

традиционного фольклорного текста и специально останавливаться на них не

хотел бы. (При этом по ходу изложения сюжета я буду пользоваться,

естественно, известными параллелями из сказок Пушкина.)

Пересказ фольклорного сюжета в каком-то смысле можно сравнить с

интерпретацией сна. Припоминая сон, чтобы выразить его в словах, человек во

многом создает его заново. Мы не можем осознать ту или иную деталь

сновидения иначе, чем переведя ее из образно-континуального (зрительно-

кинетического) представления . в словесно-дискурсивное. Сам такой перевод в

огромной степени задан представлениями нашей культуры и языком тех

символов, которые нам известны (в простейшем случае и сами символы, и их

толкования могут быть взяты из сонника, из доступного нам чужого опыта, из

художественной литературы итд. итп.). При этом словесные формы, в которые

уже был облечен текст, более или менее жестко заданы, если, конечно,

сновидец не фантазирует, каждый раз по-новому рассказывая свой сон, но их

последовательное развертывание (собственное творческое действие сновидца,

с одной стороны, а с другой стороны, снотолкователя) заключает в себе

возможности, по крайней мере, для сознательного умолчания одних эпизодов

(по соображениям стыда или просто из-за непрозрачности сознанию), для

добавления каких-то других, отсутствующих в реальном сновидении (для

большей вразумительности целого) и для трансформации третьих. Если

говорить строго, вообще все элементы сновидения, переходя в текст, всегда

трансформируются.

Аналогия со сном может быть продолжена еще и вот в каком отношении.

При первоначальной интерпретации сновидения человек имеет дело с двумя

видами действительности . во-первых, с прошлыми событиями и во-вторых, с

событиями будущими по отношению ко времени сна (если сон, как говорится,

.вещий.). Так что трансформации могут происходить как при подгонке того,

что привиделось, к структуре прошлого, так и при подверстывании своего сна .

к событиям будущего (особенно при ретроспективном взгляде задним числом,

по прошествии времени, когда это будущее уже свершилось).

.... Как явствует из разговоров о сбывшихся снах, толкователь в каждом конкретном

случае вполне произвольно выбирает и комбинирует для объяснения сновидения одни

образы, игнорируя другие. (...) Большинство сновидений (в том виде, как их помнит и

вербально воспроизводит сновидец) обладают бóльшим семиотическим потенциалом,

чем абстрактно мыслимая эмблема с ее предпосланным реальному событию

значением. 368.

По-видимому, и творческая фантазия писателя черпает образы, идеи, символы

во многом из того же . по большей части скрытого бессознательного

источника. Я предлагаю рассматривать предтекст платоновской сказки, то есть сам ее фольклорный сюжет, как структуру бессознательного . размыто, через

множество альтернативных, взаимозаменяемых (или взаимоисключающих)

вариантов, наподобие структуры сновидения. Так чтó же автор берет из этой

структуры и что к ней добавляет от себя? Но вначале: из каких эпизодов

состоит сама эта сказка?

Общая структура сюжета .Безручки. заключается в следующем (буду помечать

условно выделяемые мной мотивы буквами русского алфавита, их варианты .

удвоенными буквами, а отступления от них в сказке Платонова

соответствующими буквами с цифровыми индексами; при этом оговорюсь, что

число выделяемых здесь мотивов может быть как уменьшено, так и увеличено:

это зависит лишь от подробности изложения; некоторые сюжетные ходы в

фольклорных вариантах я просто оставляю без внимания):

после смерти родителей в доме остаются жить вместе старшая сестра с

братом: .Старик со старухой померли и оставили своим детонькям свое

богачество.369 (а); варианты этого: они или купеческие, или царские дети (аа).

Некоторое время дети живут дружно, потом брат (по совету сестры) женится

(б); причем сам он поначалу против того, чтоб жениться, возражая сестре:

.Как-жо я буду жониччя, жона как-да попадет сердитая, негожая и я тебе

повиноваччя не буду. (бб), что как бы литературно предваряет дальнейший ход

сюжета. Опасения брата не напрасны: молодая сноха начинает на золовку

.зубы точить., желая, по-видимому, остаться полновластной хозяйкой в доме

(в). В екатеринбургском варианте сказки у Зеленина мотив неприязни снохи и

золовки усилен тем, что последняя дважды отваживает у первой поклонника, ее

.хахеля., приходившего в дом во время отлучки мужа-хозяина (вв).

В результате трех последовательных попыток оболгать золовку, с

возведением обвинения на нее перед мужем (перебитая посуда, зарезанная

лошадь, наконец, даже убитый сын хозяина: в двух первых случаях возможны

варианты, например, убитая .горнешня. собачка жены, изрезанный на куски

шелковый и бархатный товар в лавке) главная героиня (ее зовут или сестрица

Аленушка, или Аннушка . царская дочь . или же чаще всего она без имени, а

просто .сестра., как бы в предлагаемом взгляде читателю глазами родного

брата, или .золовка. . при взгляде со стороны снохи) героиня оказывается

изгнанной из дому по наговору (г).

Ее брат сначала дважды отказывается слушать обвинения, говоря жене:

.Поди ты, невежая, с базару, меня не срами!. или: .Не срами меня при

народе, не говори про сестру. (гг). Тут он представлен как купец, и его

нежелание принимать во внимание обвинения мотивировано тем, что он .при

исполнении обязанностей.: жена прибегает жаловаться на золовку к нему на

сын. (При этом никакого действенного .дознания. ни разу не происходит:

вначале брат просто отвергал обвинения жены как напраслину или как что-то

явно неважное для его отношений с сестрой, неизменно поутру благословляясь

у последней, как у старшей в доме, перед собственным отправлением на торги:

..Ну, сестра, я поехал опеть.. . Она благословила. . ггг). Сестра, таким

образом, как будто до самого последнего момента ничего не знает про свои

.преступления., во всяком случае брат ей о них не говорит (д). Вот и в третий

раз, этот крайне немногословный брат как бы просто приглашает ее: .Поедем,

сестра, катаччя. . и увозит в лес (дд), где заставляет положить голову на

пенек: .Клади голову на пенек, я буду рубить. (е). Только в лесу он

предъявляет сестре обвинение, в котором у него самого уже, как будто, нет

сомнений (ё) и возможности оправдаться у сестры нет. Сестра отвечает, по-

видимому, в запальчивости: .Есь я твое детиччо зарубила, так вот будича

отсекай мои руки по локоть.. <То есть, может быть, хочет этим сказать, что

.даже и в том случае, если бы я действительно зарубила твое дитя, то ты бы

должен был мне за это не голову, а только руки отсечь.?> Он воспринимает

это как приемлемую замену и отрубает руки, бросая после этого ее в лесу одну

(ж). В иркутском варианте сказки в сборнике А. Гуревича брат просто .завязал

ей глаза, в лес завез и отрубил ей руки, остави[в] глаза завязанными. (еёж).

В екатеринбургском варианте в сборнике Зеленина, кроме того, сноха,

которой сам муж определенно побаивается, наказывает тому жестоко казнить

сестру, говоря, чтобы тот отрубил ей не только голову, но и вырезал бы сердце

и привез бы ей самой показать, в доказательство осуществленной казни (ее). Но

сестра перед казнью .почала яво уговаривать, штобы да он не убивал iе до

смерти. . .Отсеки, . говорит, . хоша руки да ноги, . я тогды никуда не уйду!.

А в доказательство казни вместо своего сердца девушка предлагает отвезти

сестре сердце убитой тут же собаки (жж). То есть для психологически

.правильного. хода сюжета возможность какого бы то ни было оправдания

перед братом вообще отвергается, вытесняясь увлекательным мотивом замены

одной зверской казни на другую, вряд ли менее жестокую. Сравним здесь

гораздо более гуманные действия пушкинской Чернавки (из .Сказки о мертвой

царевне.): .Не убила, не связала, Отпустила и сказала: .Не кручинься, Бог с

тобой. . А сама пришла домой... . (жжж). Кстати сказать, и сам .отчет. перед

хозяйкой у Пушкина включает чуть ли не большую эмпатию Чернавки к своей

жертве, чем к интересам госпожи: .Крепко связаны ей локти, Попадется зверю

в когти, Меньше будет ей терпеть, Легче будет помереть... . Собственно

такому же .бескровному. варианту следует сказка в изложении Корольковой

(жжжж).

Блуждая по лесу, голодная молодая девушка оказывается в чудесном

(.чарском.) саду и начинает есть висящие там на деревьях яблоки (з). (В

некоторых вариантах сюжета сам Бог подсобляет бедной калеке, спасаясь от

диких зверей, .залести на дуб. (зз.) В карельском варианте сказки девушка

после отсечения рук (и ног!) .запихивается. даже в лисью нору, где ее обнаруживают собаки выехавшего в ту пору на охоту царского сына . ззз.) Но

вернемся к более традиционному и более частотному варианту:

.Ходит она по саду и своим ротом ошшипывает яблочки и бахорит [говорит] сама

себе: .Кто бы меня взамуж взял, тому бы я принесла сына по-колен в золоте, по

локóт в сéребре. (и). <Примечательно, что ни один вариант русской сказки не

обыгрывает явно этого замечательного, казалось бы, мотива сказочного возмещения .

как будто именно за отрубление себе рук (а то и ног) героиня награждает своего сына

сказочно красивыми руками и ногами!>

Но тут ее хватает караульщик сада и отдает .на расправу. сыну своего хозяина,

который сразу же за красоту лица влюбляется в девушку (й). Это или .чарский

сын., или королевич, или сын богатого купца, у Платонова же просто

крестьянский сын. В иных вариантах молодой человек, услышав ее

завлекательные речи в саду (про то, кого она обещает родить своему будущему

мужу), совершенно независимо от караульщика идет прямо к родителям

просить разрешения на свадьбу (йй). Родители в замешательстве: .На чегож

мы ее возьмем, у ее рук нет.. . .А я порежý нéнькю [найму няньку], уж больнё

она мне мравиччя [сильно нравится].. Сын женится-таки на Безручке, несмотря

на ее видимое уродство и несогласие родителей (к).

Через некоторое время после свадьбы (когда .жена уже понеслась.), муж

вынужден уехать из дому по торговым делам или же уйти на войну (л) .

(Платонов выбирает именно второй вариант.) В это время жена рожает

замечательного, как и было ею самою предсказано, ребеночка (м) (.волосы

жемчугом пересыпаны, в голове ясный месяц, в темечке ясно солнышко.). В

наиболее близком генетически, но уже ином, согласно .Указателю сюжетов.,

сюжетном варианте сказки (Чудесные дети, № 707), который чаще всего

выступает в контаминации с рассматриваемым сюжетом (Безручка, № 706),

третья из сестер, разговор которых подслушивает царь (как это и у Пушкина),

обещает родить замечательного сына, или даже принести .в трех брюхах по

три сына. <то есть три раза подряд родить по тройне>, а сестры (или ведьма-

повивальная бабка) подменяют этих рождаемых ею детей . котятами,

щенятами и другими зверенышами. Там-то героиню и заточают в бочку, пуская

в море (причем она умудряется спрятать самого последнего из новорожденных

детей в собственной косе).

После чудесного рождения родители мужа посылают гонца к отцу с

радостным известием (н), но гонец по случайному стечению обстоятельств

(или в результате колдовства) попадает к .волшебнице. . той же злодейке-

снохе, жене брата героини, которая теперь подменяет его письмо: .что твоя

жена родила . половина собачьего, половина ведмежачьего; прижила в лесу со

зверями. (о). Муж в ответном письме родителям распоряжается во что бы то ни

стало дожидаться его возвращения и ничего без него не предпринимать (п), как

и полагается в подобном случае, . ср. действия царя Салтана у Пушкина370, но злой сопернице и на его возвратном пути удается перехватить гонца и

подменить письмо (р); в результате чего родители сына вынуждены, опять

против своей воли (поскольку они уже сердечно привязались и полюбили

невестку с внуком) выгнать обоих в лес, привязав ребенка к груди матери (с)

или же поместив ей его на спину, в котомочке (сс). (Мотив бочки как места

заточения царицы и приплода, как у Пушкина, используют только

шокшозерская, то есть из района Лодейного поля, что под Петербургом, сказка

.Девять братьев., а также сказка, записанная Зелениным в екатеринбургском

уезде .Брат и сестра (девица с отрубленными руками).. Согласно же более

современной Платонову сказке Корольковой, подложное письмо царя

получают .вельможи да бояре дворцовые., которые не любят героиню за то,

что она .простого звания.; вот они-то с радостью и выгоняют ее из дому371.) В

упрощенном карельском варианте злая сноха вообще не доносит записку до

царя, а приносит подмененный, как бы уже написанный им ответ: .Отвезти в

лес и жену и сына..

Скитаясь снова по лесу, Безручка набредает там на колодец, нагибается над

ним, чтобы напиться, и роняет ребенка в воду (т), после чего в отчаянии не

знает, что делать. Тут появляется чудесный помощник . старичок (или:

угодник Никола), который увещевает ее попытаться протянуть за ребеночком

руки (которых у нее-то нет!), что мать, не без колебания, все-таки пытается

сделать (у). И свершается чудо . ее руки исцеляются (мгновенно отрастают);

она благополучно достает сына из колодца невредимым (ф), после чего, правда,

руки опять становятся как были, по локоть отрубленными (х). (В варианте

сказочного сюжета в собрании Худякова Безручка перед исцелением окунает

культи своих рук поочередно в воду двух колодцев . фф).

Вслед за этим, уже по прошествии нескольких лет, мать с ребенком .вот и

стали подходить... к восударству, где-ка жил Иван Сареич [Иван-Царевич, то

есть в данном варианте ее муж].. Под видом нищих, умеющих рассказывать

сказки (ц) или же специально нарядившись в .швецарское платье., или даже

побрив голову, чтобы наняться на работу .слугой, прикащиком. (цц), они

приходят на тот самый постоялый двор, где хозяевами живут брат со своей

женой, и куда неожиданно приезжает сам муж героини, отец ребенка (ч). Ни

муж, ни брат не узнают ее, одетую в нищенское платье (ш). (Невольно

вспоминается сюжет возвращения в родной дом Алексея человека Божия.

Странно, конечно, что окружающие не замечают отрубленных рук, ну, да что

укорять сказку за неправдоподобие.) В некоторых вариантах сюжета героиня

сразу забирается вместе с сыном высоко на печь и до конца рассказа оттуда не

показывается (шш).

С печи Безручка начинает сказывать, как она говорит, правдивую

.сторьицу., воспроизводя в точности повесть собственных мучений и скитаний (щ) перед так и не узнающими ее (почти до самого конца) мужем и

братом. По-моему, здесь мы имеем дело с уникальным для сказки вложением

одного рассказа в другой, с повтором практически один к одному того же

самого сюжета. Интересно было бы посмотреть, как различные сказочники его

обыгрывают (а Платонов вовсе отвергает, как мы увидим, такое .излишество.).

В некоторых вариантах рассказчица предварительно ставит перед слушателями

условие: если кто-то будет ее перебивать, то чтоб он был наказан (тому две

плети чтоб было или: с того сто рублей штраф). Все с интересом слушают ее

рассказ и только сноха, хозяйка дома, все время противится продолжению

рассказа (уж она-то очевидно узнала ее . ъ): .Вот начала чепуху городить! (...)

Вот чушь какую порет! (...) Вот начала вякать, б... этакая!.. (Ее за это и

подвергают штрафу; а где-то прямо говорится, что она ведьма . ъъ.) Однако

муж Безручки заступается за рассказчицу, обращаясь к хозяину дома: .Брат,

вели своей жене замолчать, ведь история-то славная!. . и говорит своей не

узнанной жене: .Сказывай, сказывай, матушка; смерть люблю такие

истории!. (ы). (Забавно, что он при этом называет фактического брата своей

жены . братом, еще не узнавая согласно сюжету сказки ни его, ни свою жену;

но такова, видно, логика сказителя . он кооперативен по отношению прежде

всего к своим слушателям.)

В иных вариантах рассказчиком может выступать сам выросший сын

главной героини (щщ) или даже все три сына этой женщины! (там, где их трое),

по очереди. А в иркутском варианте сказки рассказ прерывается, как и в

большинстве случаев, три раза, но каждый раз новым слушателем: первый раз

. братом Безручки после слов рассказчика о том, как он, брат, завязав сестре

глаза, отвез ее в лес и отрубил руки (Врет он, что вы его слушаете!); второй

раз . женой брата в том месте, где говорится, как она распечатывает письмо и

подменяет его, а в третий раз . самим царем, мужем Безручки, после слов о

том, что он распорядился в письме выслать жену в лес еще прежде его

прибытия с войны (Что Что? Неверно!). [То есть таким образом вина как бы

распределяется на всех троих слушателей. ] Всем им по очереди (в том числе и

царю!) в этой сказке следует наказание . по две плети.

Как я сказал, почти во всех вариантах рассказчику приходится досказать

историю буквально до того момента, когда мать с сыновьями только что, перед

началом рассказа, пустили в дом под видом нищих, . то есть повествование как

бы намеренно проходит по второму кругу (ь), пока, наконец, сам муж не узнает

в нищенке жестоко и незаслуженно наказанную им супругу (э).

В варианте .Безручка-безножка. (в сборнике Ончукова) это узнавание

происходит несколько раньше: .Когда обсказала, что кломбушом прикалитась

в сад яблоки есть, [муж] и догадался, что это его жена. (ээ). (В этом варианте

сказки однако изначальное наказание героини еще гораздо суровее: родной

брат отрубает ей не только .по локóт руки., но и . .по колен ноги. (жжжжж),

после чего она вынуждена передвигаться по лесу, .катаясь горючим камнем.

[что, по-видимому, выступает симметричной оппозицией к чудесным

свойствам рождаемого ею сына: .по колен в сéребре.].

В иркутском варианте рассказчиком .сказки в сказке. является

десятилетний сын героини. Интересно проследить, как в его речи происходит

переход от основного рассказа, который до сих пор шел в обычном нарративе

(от 3-го лица, как о чужих людях: он, она) . к рассказу о себе и своей матери,

но уже от первого лица:

.И вот, . говорит, . мы с матерью пришли вместе, и этот самый ребенок

рассказывает вам рассказ. . [Тут он снимает с себя красну шапку, которую ранее, до

рассказа, снять отказывался. ] .Видимо, это мой папаша и есть?. [Только после этих

слов царь хватает его на руки и начинает целовать. ]372

В другом варианте сказки, записанном в 1938 г. в карельском Поморье, где повествователем

тоже выступает сын героини, переход в пересказе от нарратива к прямой речи также

выражен явно:

.И достала она своего младеня [из колодца]. А как достала, он и побежал, на ногах

побежал, и привел к тому месту, где брат отсек ей руки и ноги, и к той норы, где она

была и всё ей показал, и потом привел к своему [то есть, надо понимать, к ее

собственному] брату и подавался [попросился] ночевать. Эта женщина [жена брата]

не пустила их. Пришли мы, подавались к хозяину [попросились у хозяина], хозяин

пустил нас, и напоили, накормили нас, и повалились мы спать, потому что устали.

(...) # А потом и говорит: # . Здравствуйте, папенька, я твой сын. 373.

В большинстве других вариантов, узнав, наконец, свою жену (или же только

начиная догадываться, что это действительно она), муж просит показать ему

сына, чтобы проверить, в самом ли деле у того руки, как было сказано, по

локоть в золоте итп. Чудесные свойства предъявляются и всё счастливо

разъясняется (ю)374. Вот тогда уже брат героини привязывает свою жену к

хвосту .самой что ни есть лучшей кобылицы. (или злого жеребца), пускает ее

галопом по чисту полю, пока кобылица .не размыкала. злодейку до смерти (я).

Или сам муж понесшей незаслуженное наказание героини приказывает шурину

убить жену за поддельные шутки (яя), и тот, как сказано, расстреливает ее на

воротах375. В шокшозерском варианте сказки .Василий и Аннушка. к тому же

и самого брата [... ] взяли на выстрел [на расстрел] в полё (яяя). Сердобольный

сказитель после этого озабоченно разъясняет: А имущество осталось за Анной

[то есть за сестрой].

Платонов как будто использует сюжетный ход именно этой последней,

шокшозерской, сказки, у которой, надо сказать, финал довольно редкий (яяя),

но еще его и усиливает в соответствии с собственной поэтикой .

дополнительным осознанием брата вины и принятием наказания на себя. Во

всех вариантах сказки брат представлен просто как послушный исполнитель

воли своей жены (согласно нормам .международного права. он был бы,

вероятно, оправдан). У Платонова же он в финале благодарит сестру за ее

.сторьицу. следующими словами: .Спасибо тебе за рассказ, а зло на посев не

оставляется. (я1), и ночью тайно (я2) выводит из конюшни необъезженную

кобылицу, привязывает к ее хвосту скрученными вожжами себя со своей

злодейкой-женой и пускает кобылицу вскачь, после чего кобылица,

естественно, .растрепала их насмерть о землю. (яяя1). Здесь, мне кажется,

будто сам автор отождествляет себя с невольно введенным в заблуждение

братом и предлагает нам, его читателям, взгляд с перенесением на себя

(неостранением, в смысле Ольги Меерсон) вины этого человека, принятием

вины за ее несчастье и на свою совесть (кстати, в известном Платонову,

согласно Вьюгину, варианту сказки Корольковой брата Безручки зовут

Андрей).

По-своему Платонов изменяет и фигуру мужа Безручки. Это . некий уже

пожилой полководец, ведущий многолетнюю войну и наконец выигрывающий

ее (во многом благодаря участию собственного сына и жены). Тут возможны

естественные аллюзии с действительностью: Сталин . Платонов; Сталин и его

попавший в плен к немцам во время войны сын Яков Джугашвили; сам

Платонов . и его погибший от туберкулеза, полученного в лагерях, сын Тоша.

Но Платонов меняет и некоторые другие мотивы сказки. Во всех

традиционных сказочных вариантах реальным виновником однозначно

выступает сноха, злая жена брата, а сестра не имеет никакой возможности

оправдаться от возводимого обвинения. (Как я уже сказал, сказка не заботится

соображениями жизненного правдоподобия и зачастую не нуждается в

мотивировках, каких требовала бы художественная литература.) У Платонова

братова сестра получает возможность оправдаться, но сознательно ею не

пользуется. При вторичной попытке ее обвинить, когда подыхает корова

(которой на самом деле сноха скормила ?-<по ошибке> вредную траву: у

Платонова это не ведьма, а скорее просто злая, слабая и малодушная женщина),

золовка, то ли не подозревая о злой воле снохи, то ли не желая принимать

такой ход событий во внимание, великодушно берет на себя ее вину: .чтобы

брат на сестру не подумал. (д1). Это . нечто вроде известного в агиографии

юродства праведника.

Но когда сноха по нечаянности еще и заспала своего младенца, сказав

мужу на золовку, что это, дескать, та, змея подколодная, удушила их ребеночка,

брат приходит в отчаяние и бросает сестре жестокие слова: .Не увидишь ты

завтра белого света!. Наутро он отвозит сестру в лес и собирается рубить ей

голову: остановив сани, он велит сестре положить голову на пенек и только тут

наконец предъявляет обвинение. На это .сестра хотела вымолвить слово в

ответ, да брат от лютости и от горя своего не стал ее слушать. (ё1). То

есть Платонов вводит для довольно сомнительного, с точки зрения обыденного правдоподобия, сюжетного хода сказки свою дополнительную мотивировку.

Сестра как будто во всем беспрекословно подчиняется брату . она бы хотела,

конечно, объяснить, что вовсе неповинна в гибели ребенка, однако он хочет

поскорее отделаться от этой уже решенной им в глубине души тяжкой

обязанности (возмездия) и заносит топор. И тут, уже в последний момент перед

казнью, девушка слышит, как .воскликнула на ветке малая птичка. (типично

платоновская деталь), и поднимает голову (ж1). В результате брат отсекает ей

руки по локти: .Ступай, . говорит, . куда глаза твои глядят, ступай от меня

скорее... . . при этом он плачет (ж2)!

Скитаясь по лесу одна, Безручка набредает на сад с .яблоками сычёными

<по-видимому, спелыми>, рассыпчатыми., одно из них съедает, а второе

только надкусывает, как тут ее застигает караульщик сада; вместе с ним видит

ее и сын хозяина, который просто влюбляется в нее, ибо, добавляет Платонов, -

.ветер причесал ее волосы,... сердце разрумянило ее щеки, и стала она оттого

миловидна и хороша лицом.376, а, как известно, .кого любишь, того и калечество не

портит. (и1).

Они женятся, хотя одинокий (здесь у Платонова отличие) отец жениха

возражает против женитьбы сына на девушке-калеке. Вслед за тем молодой

муж уходит на войну, а жена в самом деле, как обещано в прототипическом

варианте сказки, рождает сына . .руки у младенца золотые, во лбу светел

месяц сияет, а где сердце . там красное солнце горит.. Платонов добавляет

уже от себя более правдоподобное, как ему кажется, объяснение: .Да, гляди,

для матери и для дедушки иных детей и внуков не бывает. (м1).

Безручка просит старика-караульщика (это, по-видимому, тот самый

персонаж у Платонова, что и человек, ранее застигший женщину в чудесном

саду) написать мужу письмо: сама она неграмотна, а тот знает грамоте. Старик

пишет и сам же берется доставить письмо по назначению (н1), но по дороге

попадает на ночлег к злой жене брата героини . та парит его в бане,

выведывает, кто он такой, зачем едет, выкрадывает письмо, спрятанное в

одежде старика, сжигает в печи, а на его место прячет подложное, что-де

родила жена неизвестного зверька . .спереди вроде как поросенка, сзади

собаку, а со спины он на ежа похож. (о1). Ни о чем не подозревающий

старик-караульщик относит письмо по назначению, получая ответное послание

уже не от самого хозяина, мужа Безручки, а из рук другого человека, какого-то

подчиненного этого полководца (п1), так что не знает о непосредственной

реакции адресата на полученное тем (горестное) известие. Муж в ответном

письме велит жене, .чтобы она берегла и жалела их дитя, а что оно

безобразным родилось, так для него оно все равно дорого и мило... . (п2). (То

есть Платонов добавляет в традиционный сюжет желание сохранить любого,

даже и безобразного ребенка.)

Злая братова жена, естественно, подменяет и ответное письмо. В результате

старик-свекор вынужден по получении письма уже против собственной воли

выгнать героиню, свою невестку, со двора, говоря ей, скорее всего, в утешение

себе самому: .Видно, переменилось у него сердце к тебе. (с1). Ведь сын теперь

уже, якобы, пишет ему, что если сам и уцелеет на войне, то будет у него другое

семейство (р1)377.

Итак, Безручка взяла .сына-младенца в подол, а край подола зажала в зубах

и ушла со двора... куда глаза глядят.. Через какое-то время старик-свекор

начинает так скучать по выгнанной невестке (с2), что заставляет караульщика

идти вновь разыскивать ее, чтобы упросить вернуться обратно в дом (для этого,

вероятно, и нужно Платонову одиночество родителя), что бывший караульщик

и пытается исполнить, однако вынужден возвратиться ни с чем: он не находит

ее в лесу. В результате,

.старый садовник <то есть, вероятно, уже все-таки именно свекор, а не караульщик

сада, хотя оба они тут как бы сливаются в одном персонаже> стал томиться и

тосковать, а однажды лег спать и вовсе не проснулся . он умер во сне от своей

печали. (с3). Здесь мы опять видим собственно платоновский сюжетный ход.

Тем временем, блуждая по лесу и желая напиться воды, женщина упускает

сына из подола, роняет в его колодец, как требует сюжет сказки.

.Потянулась мать в колодец, вспомнила про свое калечество и заплакала. (...) И

видит она сквозь воду, как сын ее на дне колодца лежит. (т1). Этот эпизод как будто

перекликается по смыслу со сценой сказки .Сестрица Аленушка и братец Иванушка.

. он нужен автору для оправдания того, зачем Безручка так низко наклонилась над

водой, но вообще-то заглядывание в воду, в ее глубину . еще и собственно

платоновский мотив (ср. .Чевенгур., .Река Потудань.).

Тут руки у бедной женщины чудесным образом отрастают и она достает сына

из воды целым и невредимым (уф). .А как выхватила она ребенка из воды, ...

так рук у нее опять не стало. (х). Примечательно, что само чудо у Платонова

как бы специально затушевано: отчаявшаяся было женщина видит вдруг в

своем отражении в воде, как .руки у нее выросли. (ф1). Тут как бы возникает

мотив зеркального, то есть призрачного отображения . <она выхватывает сына

из колодца, как бы не помня себя от радости>.

Сын Безручки через какое-то время делается прекрасным юношей и уходит

на ту войну, где с его рождения бьется отец, . это уже дополнительный,

собственно платоновский ход внутри традиционного сюжета (ц1). Но от тоски

по своему сыну сама мать через какое-то время, одевшись в солдатское платье,

отправляется на ту же войну (ц2): там в мужской одежде ее никто не узнаёт,

люди принимают Безручку .за мужика. (по-иному, чем в обычной сказке,

задействован тот же мотив неузнанности). В поисках сына она начинает

.утешать больных и умирающих. (ц3), то есть, добавлю от себя, как бы

становится медсестрой, богомолкой или даже неким политработником: .... Кто

духом ослаб, так Безручка впереди него на врага идет, и оробевший воин вновь поднимает меч.. Наконец, она видит своего сына в бою, бьющегося в

одиночку и погибающего (ц4), и бросается ему на помощь (ц5). Ситуация

безоглядного сострадания и желания помочь, невзирая на реальные

обстоятельства, повторяется, снова порождая чудо:

.почувствовала она вновь свои руки и силу в них, будто и не отрубал их ее брат

никогда. (ф1)! Она спасает сына, но после этого руки у нее уже во второй раз

оказываются снова отрубленными (х1)378.

При этом за битвой как бы издали, со стороны, наблюдает сам полководец,

отец героя и муж Безручки (ц6). Он посылает узнать, что это за богатырь бьется

в одиночку на его стороне и откуда он родом (ц7). Однако посланное им

подкрепление прибывает только тогда, когда и мать уже совершенно выбилась

из сил, и сын еле держится на ногах, обливаясь кровью (ц8). В пылу боя он не

узнает собственной матери, в том числе и потому, что у нее оказываются

вполне нормальные, даже могучие руки (ц9). Новые воины посекли мечами

остатних врагов, а павшие от рук Безручки и ее сына уже лежали мертвые.

После того, как битва выиграна и руки матери во второй раз отсыхают,

полководец раздает награды отличившимся в бою (ц10), а сына будто

намеренно отсылает в деревню, чтобы привести женщину, которая родила

такого богатыря. Тот, уехав, естественно, матери не находит и возвращается ни

с чем (ц11). (Награждение отличившихся в бою длится невразумительно долго,

оно как-то растянуто.) Полководец приглашает получить награды тех, кто

помогал исцелять раненых и умирающих . и только тут узнает в безрукой

женщине свою жену (э1), а Безручка наконец видит, что полководец и есть ее

муж, так долго ею не виданный (э2). Как сказано у Платонова, она не стерпела

и потянулась к нему, потому что

.его она всегда любила и не могла забыть. И в тот же миг, словно из сердца,

выросли у нее руки, такие же сильные, как прежде были, и обняла она ими своего

мужа. И с тех пор навсегда руки остались при ней. (ф2).

Таким образом, автор намеренно усиливает мотив чудесного отрастания

отрубленных рук у женщины, делая его из однократного трехкратным: в

первый раз ради спасения ребенка из воды, во второй раз ради спасения сына в

бою и в третий . ради любви к мужу, а в конце даже оставляя руки навечно при

ней, чего нет ни в одном варианте известной сказки. Кроме того, муж героини,

полководец, наделяется всеведением (или по крайней мере, намеком на

таковое). Когда сын возвращается после бесплодных поисков в деревне, полководец уже узнал в Безручке свою жену и зовет к себе сына, говоря ему:

.Здравствуй, сын мой!. Возникает невольное впечатление, что полководцу

давно известно, что это его сын и его жена: он видел, что тот чуть было не

погиб, а спасла его только мать. Но он как бы всему этому дает совершиться

естественным путем, не вмешиваясь до времени (то ли будучи нагружен

множеством гораздо более важных и неотложных дел, то ли уже заранее зная,

как все должно произойти в действительности): он будто и чудо совершает

чужими руками.

Итак, нужно было бы, наверно, подсчитать количество отступлений Платонова

от традиционного сюжета сказки, количество его .умолчаний. и собственно

.прибавлений. к сюжету. Но этого я делать не хочу. Важнейшим здесь мне

кажется, что писатель, как бы сверяя свое бессознательное, с одной стороны, с

известным сюжетом (если угодно, с собственным, или даже коллективным

сном), а с другой стороны, с тем, что требуется заданной жесткой

.идеологической матрицей., внутри которой он находится (тоже в какой-то

степени со сном, то есть со структурой бессознательного), выводит в текст, как

я, надеюсь, показал, своих прежних излюбленных персонажей, помещает их в

свои излюбленные ситуации, нагружает их действия своими излюбленными

мотивировками.

Итак, сюжет этой сказки в исходном варианте, если оглядеть его схематично,

сводится к тому, что героиня оказывается (пять раз) ложно оклеветанной и

дважды терпит несправедливое наказание. Клевета исходит от ее снохи, а

невольными исполнителями наказания оказываются в первый раз ее родной

брат, а во второй раз родители ее мужа. Развязкой выступает сцена, в которой

героиня под видом нищей сказительницы является в дом брата и перед ним, его

женой и оказавшимся тут же в гостях собственным мужем излагает историю

своих бедствий. Сказка уже идет по второму кругу и рискует пойти по

третьему, пока, наконец, основные слушатели не узнают себя в героях сказки,

за чем следует справедливое наказание виновной злодейки-снохи с

водворением героини в доме мужа и возвращением ее собственности. Но

вместо важнейшего внутри структуры традиционной сказки мотива .сказки в

сказке. Платонов делает кульминационным совсем другой эпизод (или

эпизоды) . многократное чудо, мотивируя его, во-первых, заглядыванием

героини вглубь воды, во-вторых, подводя героиню с сыном вплотную к гибели

в бою и, в-третьих, необходимостью рук для того простого действия, чтобы

обнять любимого мужа (а в результате даже награждая ее руками навечно). Сам

рассказ Безручки о своих злоключениях только упоминается Платоновым . он

нужен лишь для раскаяния брата и его покаянного принесения себя в жертву,

что также резко выделяет платоновский сюжет на фоне иных вариантов

традиционного.

О типах рассказчиков

Зададимся вопросом: что движет сказочником в рассказывании им той или

иной сказки, или даже просто в воспроизведении какой-то истории? С одной

стороны, может быть, сам заведенный ритуал толкает на это (как, например,

бывает в случае произнесения тоста) . ритуал произнесения какого-то

забавного или развлекательного текста в определенной ситуации (то есть

рассказанного .к месту.), как, например, во время вынужденного безделья,

перерыва в работе при большом скоплении людей, скажем, на уборке урожая,

во время ярмарки или на посиделках зимой в темные вечера перед тем, как

ложиться спать. Сказители, сказки которых записывались собирателями, как

правило, . это не профессиональные рассказчики, а ремесленники,

шерстобиты, валяльщики валенок, сапожники, бродячие торговцы, плотники,

охотники, приисковые рабочие итп. Человек, конечно, вполне может и сам не

верить в то, что рассказывает, снабжая, например, критическими

комментариями собственный рассказ, как делал, согласно Зеленину, сказитель

Верхорубов (по жизни плотник), который в записанной от него сказке про

козла (вариант .Сестрицы Аленушки и братца Иванушки.), объяснял

слушателям, почему купец Иван Торговой распознал, что в его жену

превратилась .Егибисна. (т. е. дочь Еги-Бабы): она просит теперь вдруг

зарезать своего так любимого ею ранее братца-козленочка; у последней, как

теперь видит купец, .одна нога говённа, а другая назёмна [навозная,

вымазанная в навозе]. А у ево жены одна нога серебрена была, а другая

золотая (обутки, быть может).379.

Но при этом издатель в предисловии специально оговаривает, что именно

данный сказитель, в отличие от других, верит в существование леших и

вообще нечистой силы, о которых повествует в своих сказках! В вышедшем за

год до Вятских сказок сборнике Пермской губернии (Пг. 1914) Зеленин

разбирает особенности разных типов сказочников. Первый из них (Ломтев), по

его мнению, относится к сказке как к некоему существующему независимо

.неприкосновенному и нерукотворному. сюжету, взятому как бы уже готовым

из книги. Он так же, как Верхорубов, иногда в течение рассказа

останавливается и восклицает по поводу своих слов: .Не знаю только, правда

это или нет!., но именно на основании этого издатель выводит следующее

заключение: .слушая это восклицание, я могу с большею достоверностью

догадываться, что во всех прочих случаях сомнению в душе Ломтева места не

было. (с. XLII). Другой же, прямо противоположный тип сказочника .

Савруллин:

.Это собственно не сказочник, а балагур, шутник, весельчак. Взгляд его на сказки не

серьезный, если не сказать . легкомысленный. Любимый жанр Савруллина .

короткие бытовые рассказы-анекдоты, особенно о ворах, плутах и обманщиках.

Изложение он считает важнее содержания. Но в изложении он обнаруживает крайнее пристрастие к рифмике, к дешевому остроумию, чем окончательно портит свои

сказки. (с. XXXVIII).

Помимо этого типа рассказчика Зеленин предлагает выделять еще сказочников,

пользующихся ради занимательности не .балагурством, не рифмами и не

раёшничеством. (как Савруллин), а подбором различных, более занимательных

сюжетов и анекдотов сразу из многих бытовых сказок, нанизывая их в одну

длинную цепь, так чтобы получилась .как бы бесконечная хроника о

похождениях героя. (М. О. Глухов, С. XL). Зеленин считает это уже другим

типом, но мне кажется, что второй и третий типы сводимы к единому. Он

упоминает также и еще один тип сказочника (Шешнев-отец, С. XLI), также с

отношением к сказке как .к книге., но мне кажется, он вполне сводим к

первому (Ломтеву и Верхорубову):

.это сказочники без воображения и без дара слова, с одною памятью; .своих слов. у

них нет. Они хранят выслушанную сказку как нечто окаменелое, мертвое, ничего к

ней не прибавляя..

По-моему, обладает ли человек даром слова или нет, здесь в общем-то

неважно. Гораздо важнее отношение к рассказываемому: если он всегда в

точности старается воспроизвести доверенный ему кем-то сюжет, то это одно, а

если ощущает событие лишь только материалом для своего текста и считает

себя вольным делать с ним все что хочет, это другое.

А вот уже иная и, как представляется, совмещающая в себе обе описанные

выше ситуации типичных сказочников, . в описании того же Зеленина, снова

из вятских мест. Это слепой старик, некий Кузьма Михеев из села Юрьево

Котельнического уезда, который знает и рассказывает всегда только одну

сказку (он сам называет ее .розсказъ-Ворона., или .о неправом суде птиц., как

обозначил ее издатель). Старик во всю жизнь никуда не выезжал дальше

уездного города Котельнича, да и саму так вдруг понравившуюся ему сказку

услышал от какого-то неизвестного человека, с которым когда-то в молодости

просеивал жито у купца. Выслушав сказку, он сразу же .понял. (т. е. запомнил)

ее .от слова до слова. и прекрасно помнит до сих пор (с. 213). Но сказка эта,

надо сказать, с каким-то не вполне вразумительным, хотя и явно

морализаторским подтекстом. Значит, услышанный сказочный сюжет просто

каким-то удачным образом наложился, запал в душу, вошел в сознание этого

человека, составив внутри него значимую часть? (Здесь-то вполне вероятно и

происходят большинство неосознаваемых для рассказчика трансформаций,

когда свою собственную .ключевую. тему человек выдает за .услышанное. от

кого-то!) Быть может, так же происходило (только множество раз) и в случае

сказочника-Платонова . он как бы .слышал. свыше сюжет, который ему

приходилось рассказывать. Чтó двигало им в выборе именно этих сказочных

тем и именно в этом их претворении? Интересно было бы рассмотреть в этом

ряду такие безусловно значимые, если вообще не ключевые для Платонова

фольклорные темы, как добровольное принятие на себя (незаслуженного)

наказания, пребывание героя неузнанным среди родных и близких людей (в

нищенском обличье), уродование тела героя (в том числе своего собственного,

как в сказке, когда Иван-царевич вынужден отрезать у себя части от руки и от ноги, для того чтобы накормить сказочную птицу Ногай, на которой он летит

по небу), мотив раскаяния и покаяния героя, как в былине о неверной жене или

в сказке .Купеческий сын. (№60 в Вятских сказках Зеленина), где муж

становится перед невинно наказанной им ранее женой на колени и просит у нее

прощения итп.

В .Колымских рассказах. Варлама Шаламова помещен рассказ .Как тискают

.рóманы.. (1959). Среди немногих жанров тюремного фольклора (т. е.

тюремных романсов, рассказов в порядке .обмена опытом., о собственных

.делах. заключенных) автор рассматривает самый распространенный жанр . то

есть .тискание рóманов., или переделку любого литературного текста (романа,

повести, рассказа, пьесы, радиопостановки, кинофильма) под устный рассказ:

.Автора здесь никто никогда не называет и не знает # Требуется, чтобы рассказ был

длинным . ведь одно из его назначений . скоротать время. # .Рóман. всегда

наполовину импровизация, ибо, слышанный где-то раньше, он частью забывается, а

частью расцвечивается новыми подробностями . красочность их зависит от

способностей рассказчика.

[И далее, говоря уже об узкой жанровой специфике таких .рóманов.:]

Это, конечно, детективы. (...) # Никакой мистики, никакой фантастики, никакой

.психологии.. Сюжетность и натурализм с сексуальным уклоном . вот лозунг устной

литературы блатарей. # В одном из таких .рóманов. можно было с великим трудом

узнать .Милого друга. Мопассана.

[В другом . .Графа Монте-Кристо., в третьем . .Жана Вальжана., в четвертом . .Анну

Каренину. или биографию Некрасова по одной из книг Чуковского... ]

Конечно, и название, и имена героев были совсем другими... (...), фабульный каркас

переплетен собственной импровизацией рассказчика, и в строгом смысле .рóман.

есть творение минуты, как театральный спектакль. (...) # (...) Рассказывает[ся такой

.рóман.] обычно до полного изнеможения, ибо, пока не заснул хоть бы один из

слушателей, считается неприличным оборвать рассказ. Отрубленные головы, пачки

долларов, драгоценные камни, найденные в желудке или кишках какой-нибудь

великосветской .марьяны. . сменяют друг друга в этом рассказе. 380.

 (Такие вольные рассказчики скорее соответствуют типу Савруллина, поэтому

возможность представления самого Платонова в виде подобного .романиста.,

даже окажись он в лагере, как в рассказе Шаламова .Заклинатель змей., мне

представляется маловероятной381.)

Еще один очень интересный, но мало исследованный вопрос . структура

целого, на котором .держится. сам рассказ. Всегда ли это целое есть (должно

присутствовать) в рассказе и чтó (какого рода целостность) необходима для его

удачности? В этой связи, кажется, можно упомянуть о легендарном устном

рассказе о .первом башкирском металлурге. . рабочем кричного цеха на

Белорецком заводе (в 1836 году) Ибрагиме Ильясове. Устный рассказ записан

спустя 130 лет после реально происходивших событий . от пенсионера

Кильмухамета Тафтахатдинова краеведом Р. А. Алферовым. Первоначально

герой рассказа, как мы узнаем, был бортником, пчеловодом, а когда пришел на

завод,

.жалили его пчелы [т. е., как надо понимать, искры от горячего металла], но он

терпеливо переносил боль и весь в укусах ходил... (...) Там [в цеху] стояла страшная

жара. . Однако проработав некоторое время и получив свой первый заработок,

рабочий отказался от работы и бросил деньги под ноги управляющему, решив

отправиться обратно в свой аул. Когда управляющий спросил его: .Чего ж ты,

Ибрагим, уходишь?., тот, согласно рассказу, ответил: .У вас пчел много, а меду

нет!.382

Удачно найденная литературная форма такого рассказа (вряд ли за 130 лет

произносимые слова героя могли сохраниться в точности в их первозданном

виде) заключается в том, что повествователь как бы и сам говорит здесь

словами своего героя, тем самым заставляя слушателя переживать события как

разыгрывающиеся перед ним на сцене. Образ искр металла как летящих и

жалящих его пчел выдержан от начала к концу рассказа: он как бы держит на

себе всю повествовательную структуру, .закругляет. и подводит к концу сам

рассказ. (Такую же функцию, должно быть, исполняют .миметически-

изобразительные. детали лексики и особенности произношения героев в

анекдотах про чукчу, грузинов и евреев.) Но в случае Шаламова или Платонова

такие структурные .подпорки. безусловно гораздо менее заметны и более

сложны.

Вот еще один, последний, невостребованный сюжет из платоновской записной

книжки 1942-1943 года. Он как бы составляет дополнительную

диалектическую пару к выше рассмотренному нами платоновскому сюжету,

опубликованному в книге, то есть изначально предназначавшемуся для печати:

.К отцу-матери пришел сын с войны . до того изувеченный, израненный,

изменившийся, что его не узнали родители. У сына оказалось много-много денег (или драгоценностей). Отец собрался его убить . не мог. Мать послала отца за вином. Отец

пошел. Кабатчик сказал ему о сыне, который только что был у него, покупал

гостинцы для родителей и признался, чей он сын. Отец бросился обратно домой, но

жена его уже управилась . зарубила своего неузнанного сына..

Это уже, в отличие от приведенного ранее, вполне платоновски

.непричесанный. сюжет . горестный и трагичный кеносис по-русски (или по-

советски?), . некое житие Алексия человека Божия, но уже на современный

лад383. (Могло бы быть отдельной важной задачей рассмотрение вот таких

неразработанных, а только лишь намеченных сюжетов Платонова, оставшихся

в черновых записях. Насколько они разнообразнее, запутаннее и сложнее тех,

что написаны, опубликованы и нам таким образом известны?) Не есть ли это

подтверждение его слов из письма жене из Тамбова в 1926 году, что он всегда

должен был .опошлять и варьировать свои мысли, чтобы получились

приемлемые произведения. Именно . опошлять! А если бы я давал в сочинения

действительную кровь моего мозга, их бы не стали печатать... .

Знавший Платонова еще по Воронежу и неоднократно встречавшийся с ним

позже в Москве Август Явич вспоминает один разговор, который как-то

произошел между ними:

.... Говоря об атеизме, я заметил, что все его герои кажутся мне атеистами, на что

Платонов ответил не без усмешки: .Бог сделал с человеком все, что мог. Теперь ему

остается ждать, куда нелегкая занесет человека. На небо или в преисподнюю. Ежели

по Джинсу [имеется в виду, видимо, английский физик Д. Х. Джинс, автор

космогонической теории], так в преисподнюю. Да и что можно ждать от микроба в

плесени загнивающего огурца. А мне сдается, на небо.384..