Специфика России как научная проблема

Круглый стол(Независимый теоретический семинар "Социокультурная методология анализа российского общества")

г.Москва 5 ноября 1996 года

Участники:

Выступили или представили свои выступления:А.Ахиезер, А.Вишневский, А.Давыдов, Г.Дилигенский, Г.Гольц, Б.Ерасов, И.Ионов, И.Клямкин, И.Кондаков, А.Лазари (Польша), Ю.Липец, Е.Майминас, Л.Резниченко, М.Румянцева, Р.Рывкина, Э.Скакунов, В.Чертихин, А.Чирикова, И.Гр.Яковенко, И.А.Яковенко, О.Яницкий.

Присутствовали:Ю.Александров, Д.Баюк, Ф.Бенвенути (Италия), Л.Вандт, О.Величко, Ю.Вешнинский, Н.Володина, А.Гордон, Н.М.Давыдова, Е.Долгих, И.Доронина, Р.Евзеров, Ю.Жданов, В.Земсков, И.Катагощина, Т.Коваль, Н.Коршунова, Л.Косалс, И.Левин, В.Любин, А.Мосейко, М.Орлова, Ю.Пивоваров, Д.Пригов, Н.Рогалина, Э.Сайко, С.Сергеева, Е.Туркатенко, Н.Ушакова, В.Филина, А.Флиер, И.Чубайс, В.С.Яковенко.

     Александр Ахиезер: Уважаемые коллеги! "Круглый  стол",

на   котором  вы  присутствуете,  организован  на  основе

Независимого   теоретического  семинара  "Социокультурная

методология  анализа российского общества".  Его  цель  -

разработка  методологии исследования, выявлении  основ  и

механизмов   динамики   российского   общества,   попытки

построения соответствующей теории. Мы рады приветствовать

всех  пришедших  сюда ради диалога на тему самопонимания,

самопознания  нашего  общества.  Сегодня  все  мы   будем

участниками своего рода мозгового штурма, задача которого

приблизиться  к  решению  стоящей  перед  нами  проблемы,

создать    методологический  и  теоретический   задел   и

соответствующую интеллектуальную атмосферу для дальнейших

обсуждений,  которые  могут  продолжаться  на  заседаниях

Семинара.

   Игорь Гр.Яковенко. К специфике русской цивилизации

   Проблемы  специфики  российской  цивилизации   -   это

тяжелый  анамнез,  который осложняется рядом  хронических

обстоятельств: идея богоизбранности, имперский  комплекс,

манихейская  компонента  традиционного  сознания  и  наше

особое   амбивалентное  отношение   к   Западу.   Видение

социальной   и   культурной  проблематики  через   призму

цивилизации  -  новое,  оформляющееся  на  наших   глазах

научное    направление.   С   кончиной    государственной

идеологии,    пошатнувшей    формационный    взгляд    на

исторические  реалии,  внимание  специалистов  всё  более

привлекает  такая  категория, как "цивилизация",  которая

начинает  восприниматься в качестве  ключа  к  постижению

самых    серьезных    и   актуальных   проблем.    Однако

цивилизационный   подход   не  получил   пока   целостной

теоретической   разработки.  Цивилизационная   специфика,

выражаемая  в  номинациях  национального  характера   или

национального  духа,  часто  всё  еще  является  объектом

околокультурологической публицистики.

   В  любой  культуре  существует неустранимая  дистанция

между  автомоделью и реальностью. Культура  прихорашивает

себя,   приглушает   свои  пороки,  табуирует   осознание

некоторых  фрагментов  реальности,  а  кое-что  объявляет

несущественными частностями. Понимание культуры исходя из

внутренней позиции всегда неполно и ущербно.

   Однако недостаточен и чисто аналитический взгляд. Мало

понять,  надо пережить, воспринять культуру целостно,  то

есть  с  позиции вовне-и-внутри-пребывания. Это не только

постоянное перемещение с одной позиции на другую  в  акте

исследования, парадоксальное одновременное  пребывание  и

внутри  и  вовне. Научный подход призван объективированно

описать  систему традиционной культуры, поскольку  именно

она выступает ядром цивилизационной специфики.

   Цивилизационным    исследованиям   предшествуют    две

устойчивые  позиции обыденного сознания. Одна  связана  с

представлением  о  вселенной  как  о  единстве   мира   и

антимира.  Другую  можно обозначить как представление  об

универсальности  человеческой  природы.   Истоки   первой

позиции   -  архаическая  картина  мира,  соответствующая

представлениям о мидгарде и утгарде древних германцев, то

есть  своем,  освоенном и чужом, неосвоенном пространстве

как о двух зеркальных сущностях. Здесь "их" мир мыслится

как  антимир, как вывернутая по отношению к "нашему" миру

вселенная.  Понятно,  что в этой картине  нет  места  для

механизма  научного  понимания  и  описания,  а  работает

архаическое  вывертывание, которое нашло свое оформление,

в  частности,  в манихейской парадигматике. Подобный  род

миропонимания  чаще  всего демонстрирует  лагерь  крайних

почвенников.

   Другой  полюс  -  представления  об  антропологическом

единстве  человечества  - задает однокачественность.  Все

люди,  а  значит и культуры, принципиально  едины.  Можно

говорить   о   каких-то  стадиальных  или  количественных

отличиях  по  тем  или иным параметрам.  Отсюда  вытекает

убеждение  в единстве методологии понимания и  отсутствии

специфических  познавательных  проблем,  представление  о

единой  для всех социальной теории. Эта позиция звучит  в

высказываниях  крайних  западников.  Фиксация  на   общем

снимает обширную и высокозначимую в практическом плане  -

особенно   в   ходе   процессов  модернизации   -   сферу

особенного.  Непонимание и игнорирование  цивилизационной

специфики      оборачивается     острыми      проблемами:

экономическими, политическими, социальными.

   Современная социология - порождение западноевропейской

культуры.  Она  ей  изоморфна и описывает  породившую  ее

реальность.  Отечественная же реальность не  тождественна

европейской.    Исследователь,   воспитанный    в    лоне

европейской   научной   традиции,   которая    моделирует

конкретную   -  европейскую  -  реальность,   видит   эту

последнюю  как  нормальную,  "правильную"  реальность  по

преимуществу. Европейская наука аналитична по своей сути.

Она  адекватно  описывает ставшие формы.  Но  пасует  при

описании   форм   синкретических.   Между   тем   природа

российской социокультурной целостности может быть  понята

лишь   на   основе  анализа  ее  соотношения  со   своими

синкретическими   истоками.   Существует   соблазн   либо

элиминировать    последние,   объявить   несущественными,

изживаемыми,  либо  гипостазировать  и  вести   речь   об

апофатическом, невыразимом характере русской  духовности.

Надо   шаг  за  шагом  разрабатывать  и  совершенствовать

аппарат научного анализа синкретических феноменов.  Часто

синкретическим,   нерасчлененным,  имплицитным   явлениям

приписывают застывшие понятийно-терминологические  формы.

В   результате   их  природа  ускользает,   меняется,   а

маркирующие их термины оказываются неадекватными.

   Анализ  российской  реальности парадоксальным  образом

осложняется тем, что Россия не слишком далека от  Европы.

Из этого вырастает иллюзия ненужности каких бы то ни было

методологических  опосредований.  Культуры   Китая   или,

скажем, Гвинеи воспринимаются как определенно иное.

   Если   законы  физики,  сформулированные   в   Англии,

справедливы   для   любой   точки   земного   шара,    то

закономерности,  например, экономики  работают  не  везде

одинаково.  Это происходит не потому, что эти  законы  не

универсальны,  а потому, что они опосредуются  культурой,

доминирующей   ментальностью,   то   есть    той    самой

цивилизационной спецификой. Это происходит везде,  в  том

числе  и  в  Европе,  но там ментальность,  так  сказать,

"прозрачна".   Она   позволяет   реализоваться    законам

экономики в   их  имманентности.  Если   логика   рынка

ориентирует   человека  на  повышение   эффективности   и

достижительные    ценности,   то   крестьянская    община

ориентирует  своего члена на самоподдержание при  условии

минимизации    потребностей.   Поэтому   в   традиционных

обществах  рынок  сначала  должен  разрушить   общину   и

общинного  человека  и только затем реализуется  во  всей

полноте.

   Александр   Ахиезер.  Теоретические   основы   анализа

специфики российского общества

   Популярность проблемы специфики (самобытности)  России

на  протяжении многих десятилетий не стала тем  не  менее

стимулом   развития   научной   теории   и   методологии,

необходимых  для  исследования  соответствующих  явлений.

Методологически  любые  феномены  в  природе  и  обществе

тождественны, так как принадлежат к одному миру.  Но  они

же одновременно всегда различны, специфичны. Все споры  о

том, является ли Россия специфической страной, бесплодны,

если они сводятся к столкновению, взаимоотталкиванию этих

двух   полюсов   наших   представлений,   характеризуемых

разными,  полярными уровнями абстракции. Каждое  из  этих

представлений, как и в любой антиномии, столь же истинно,

сколь  и  ложно.  Плодотворность этого спора  зависит  от

нашей способности выйти за рамки конфликта крайностей  на

адекватный  проблеме  уровень  абстрактности,   создающий

основу для взаимопроникновения полюсов.

   Методология  должна  быть  нацелена  на   поиск   меры

абстракции,  адекватного ракурса  рассмотрения  специфики

общества,   его  анализа.  Необходимо  объяснить   логику

формирования   различий   между  обществами   (логически,

культурно,  социально),  найти  критерий  для   выделения

существенных различий, самого существенного. Это возможно

сделать лишь опираясь на теорию (метатеорию) общества,  а

не   перебирая   эмпирические   реалии.   Теория   должна

сформировать  основу для содержательного  движения  мысли

между крайностями (полюсами) общества.

   Я   предлагаю  следующее  решение  этой  теоретической

задачи. Любое общество существует лишь в результате своей

собственной    способности   себя    воспроизводить    (в

противоречивом единстве культуры и отношений людей, части

и  целого, личности и общества в целом и т.д.). Тем самым

любое (со)общество есть одновременно и субъект, способный

воспроизводить  себя, свои воспроизводственные  потенции.

Общество    в   его   социокультурном   понимании    есть

организованная      способность      людей      творчески

воспроизводить,   превращать  себя  в  свой   собственный

предмет   вопреки   потокам  разрушительных   опасностей,

энтропии,  дезорганизации, вызовам истории. Недостаточная

способность   человека  обеспечить  эффективность   своей

воспроизводственной   деятельности  выше   определенного,

специфического для каждого общества, критического  порога

приводит   к   нарастающей   дезорганизации,   угрожающей

перерасти в необратимое сползание к катастрофе, к гибели.

   Отсюда   на   первый   план  в  исследовании   выходит

способность  людей  поддерживать свои воспроизводственные

способности   на   уровне   выше   критического   порога,

отделяющего  жизнь  и  смерть  общества,   выживание   от

деградации,    гибели.   Именно   здесь    вырисовывается

существенное,  фундаментальное  различие,  возникающее  в

мировой  истории между странами, народами, общностями,  с

одной  стороны, способными вопреки нарастающим опасностям

продолжать эффективное самовоспроизводство, и,  с  другой

стороны  теми,  которые  не  сумели  воспроизводить   эту

способность.    Последние   составили   длинный    список

исчезнувших  народов. Максимально существенную  специфику

общества   следует   искать  в  самой   возможности   или

невозможности  держать  свою  способность  выше  опасного

порога. Это способность, ее мера должны быть выражены  на

категориальном уровне.

   Эффективность     воспроизводственной     деятельности

человечества  в целом, любого сообщества в  любой  момент

времени  определяется не только исторически  сложившимися

творческими потенциями, но и ростом опасностей, факторов,

стимулирующих дезорганизацию. Опасности могут  превратить

ранее достигнутый уровень потенций, даже не понижая  его,

из эффективного в неэффективный. Отсюда следует, что само

существование  (со)общества зависит в конечном  итоге  от

способности  людей,  соответствующего субъекта  сохранятьпотенциал  своей эффективности, а также  его  повышать  в

соответствии с нарастанием сложности проблем, в ответ  на

поток   дезорганизующих   инноваций,   опасностей.    Эта

способность   не  задана  генетически.  Она  рефлективна,

многослойна.  Реальные потенции субъекта зависят  от  его

способности   превращать  повышение  своих  способностей,

своих  потенций,  своей  эффективности  в  предмет  своей

повседневной  напряженной озабоченности.  Именно  в  этом

пункте   проявляется   фундаментальное,   прежде    всего

ценностное,  различие. Оно существовало в  той  или  иной

форме,  видимо,  всегда, но лишь  на  определенном  этапе

истории   эти   различия  приобрели   форму   расчленения

человечества  на  две  специфические  суперцивилизации  -

традиционную и либеральную.

   Они   тождественны  в  том  ограниченном  смысле,  что

обеспечивают   свою   стабильность,  поддерживая   своими

творческими   потенциями  достаточную   для   исторически

сложившегося      уровня     опасностей     эффективность

воспроизводства. Основополагающее различие заключается  в

принципиально разной системе ценностей, служащей  основой

для обеспечения этой эффективности.

   Ценности  традиционализма можно выразить  через  идею:

"хотим жить как жили наши деды". Здесь высшая ценность  -

сохранение  ранее  достигнутой эффективности,  достижение

некоторого   нормативно  неизменного   уровня   потенций,

способностей, масштабов потребления и т.д.

   Культура,      система      ценностей      либеральной

суперцивилизации  сфокусированы на  достижительность,  на

повышение эффективности воспроизводства, деятельности  во

всех  ее  формах, на развитие культуры, систем  отношений

(например,  на совершенствование организации производства

в соответствии с необходимостью поставлять на рынок новые

товары, качественно совершенствовать образование,  умения

в   связи   с   необходимостью  осваивать   новые   формы

деятельности и т.д.).

   Это  различие  приобретает множество конкретных  форм.

Так,  в  традиционной суперцивилизации личность подчинена

целому,  поскольку  система ценностей требует  подавления

инноваций  выше некоторого статичного предела.  В  случае

либеральной    суперцивилизации   способности    личности

культивируются как результат потребности в конструктивных

инновациях. В первом случае функции подчинены  структуре,

тогда как во втором - господствует обратная зависимость и

т.д. Это различие суперцивилизаций исторически становится

определяющим  для  человечества,  для  его  познания.  На

определенном   этапе  истории  человек  превращает   свое

собственное социокультурное развитие, прогресс творческих

способностей,  уровень,  масштабы  рефлексии  в   предмет

напряженной озабоченности. Возникновение этой специфики -

переломный  пункт  истории. Это качественно  новый  ответ

людей  на  существенное усложнение подлежащих  разрешению

проблем.

   Абстрактная   идея   расчлененности   мира   на    две

суперцивилизации имеет смысл как методологическая  основа

для  дальнейшей конкретизации. Каждая цивилизация, каждое

общество  должны конкретизироваться, то есть определяться

через   суперцивилизации,   через   их   специфику.   Эта

конкретизация   идет   разными   путями,   прежде   всего

посредством интерпретации каждого общества, страны  через

суперцивилизации.  Например, западные  общества  по  всем

признакам  интерпретируются как относящиеся к либеральной

суперцивилизации.  Все общества должны интерпретироваться

как    представляющие    собой    некоторое    отношение,

взаимопроникновение, взаимоотталкивание этих цивилизаций.

Так,    в    либеральных   странах   существуют   анклавы

традиционализма. Более того, в культуре  и  образе  жизни

каждого    человека   этих   обществ    имеются    пласты

традиционализма,  в  частности,  повседневные   действия,

связанные  с  личной  гигиеной,  питанием  и  т.д.,   где

преобладает  стремление повторять  сложившиеся  ритмы.  В

странах,  где  господствует традиционализм,  наличествуют

очаги  либеральной  культуры,  образа  жизни,  стремлениеусилить  его  влияние в обществе. Тем не менее  в  каждом

обществе  преобладает, господствует  одна  из  этих  форм

культуры,  образа жизни, культурная основа  для  политики

государства, для воспроизводства в целом, что и позволяет

отнести   соответствующее  общество  к   той   или   иной

суперцивилизации.

   Однако  попытка  определить,  к  какой  из  этих  двух

суперцивилизаций   относится   Россия,   сталкивается   с

принципиальной трудностью. Она характеризуется не  только

существованием  обоих типов культуры, но и  прежде  всего

особым  типом  отношений  между  ними.  Для  этого   типа

характерны  конфронтация,  раскол  между  социальными   и

культурными  элементами  двух  суперцивилизаций,   разрыв

смыслового   поля   общества,   существование   застойных

противоречий. И общество на данном этапе не  в  состоянии

их осмыслить и реально разрешить. России свойствен раскол

суперцивилизационного типа, проходящий через мысль и тело

страны. Раскол - противоположность диалогу и присущей ему

ценности  взаимопроникновения  суперцивилизаций.   Раскол

характеризуется взаимной дезорганизацией  элементов  этих

суперцивилизаций  и свойственных им типов  эффективности,

включая хозяйственную.

   Россия    исторически    вышла    из-под    господства

традиционализма,   но  не  нашла  еще   своего   пути   к

превращению   в  общество,  где  преобладают  либеральные

ценности.   Ее   можно   характеризовать   как    страну,

"застрявшую" между двумя суперцивилизациями,  стремящуюся

не  столько  преодолеть раскол, сколько адаптироваться  к

нему.  Россия - страна промежуточного типа, промежуточной

цивилизации. Хотя в отличие от каждой из суперцивилизаций

эта  форма  не  имеет  органического характера.  Подобная

специфика   российского   общества   требует   постоянной

конкретизации.

   Анатолий Вишневский. Особый путь России или российский

вариант

   общего пути?

   Павел   Милюков  считал,  что  "историческое  развитие

совершается у нас в том же направлении, как совершалось и

везде  в  Европе.  Это  не значит, что  оно  приведет,  в

частности,  к  совершенно тождественным  результатам,  но

тождественности   мы  не  встретим  и  между   отдельными

государствами  Запада".  Позицию Милюкова  можно  считать

одной  из  аксиоматических  версий  философии  российской

истории, но существует и иная аксиоматика, созданная  еще

в   прошлом   веке   русской  историософской   мыслью   и

опирающаяся  на "чувство, скорее чувство,  чем  сознание,

что  Россия имеет особенную судьбу, что русский  народ  -

народ особенный", то есть сам путь у нее - иной, нежели у

всех остальных. Он иной по эсхатологии, по конечной цели,

и  именно  эту  инакость  и надо  искать.  Различие  двух

подходов  сказывается  на  понимании  своеобразия  любого

этапа  и даже любого события отечественной истории, равно

как  и  на их оценке. Но оно не безразлично и для методов

самого исследования проблемы российской самобытности.

   Существенные  различия динамики России в  сравнении  с

другими  странами вытекали прежде всего, а может  быть  и

исключительно  из  самой  природы  догоняющего  развития.

Двигаясь  по  европейскому пути,  Россия  демонстрировала

другие  - отличные от тех, что были присущи классическим,

"передовым" странам европейского капитализма, -  скорости

движения,   другую   последовательность  основополагающих

перемен,   другие  их  движущие  силы,  другие  механизмы

развития и другую идеологию. Но общий смысл движения, его

направление, его важнейшие результаты были теми же.

   Известны слова Пушкина о государстве как "единственном

европейце".  Оно  было таковым, насколько  это  позволяли

обстоятельства,    оно,    как    могло,    содействовало

модернизации,  подстёгивало ее. В этом  было  несомненное

своеобразие   российской   модернизации.   В   частности,

государство  сыграло  очень важную  роль  в  модернизации

СССР,  хотя и издержки государственного монополизма  были

черзвычайно    велики.   Если   считать   государственный

патернализм  неотъемлемой стороной  российского  вариантаразвития, как это иногда делают, то, следовательно,  надо

и  сегодня  стремиться  к  укреплению  экономических  или

воспитательных  функций  государства.  Если   же   он   -

принадлежность   лишь  определенного  переходного   этапа

модернизации,  то  по прошествии этого  этапа  необходимо

резко ограничить все виды государственного вмешательства

в  жизнь  гражданского  общества,  оставив  за  ним  лишь

безусловно   необходимые  функции.  В   Западной   Европе

развитие   промышленности,  торговли,  банковского   дела

поддерживалось   усилиями   множества   предпринимателей-

одиночек, их инициативой, конкурентной борьбой на  рынке,

возвышением  или  гибелью,  в  опpеделенном  смысле   это

развитие было естественным, спонтанным процессом.

   В  России  идея  спонтанного  pазвития  пpомышленности

трудно     понималась.    Здесь    издавна    укоpенилось

госудаpственное покpовительство pазвитию пpомышленности в

сочетании со слабым интеpесом к такому pазвитию  "снизу",

со  стоpоны частного пpедпpинимательства. Это  тоже  было

следствием  догоняющего развития, которое не могло  ждать

до   тех   пор,   пока   в  стране  созреют   собственные

экономические  предпосылки  спонтанной  индустриализации.

Витте  находился  под  впечатлением промышленных  успехов

бисмарковской  Германии,  которая  сама  была  догоняющим

обществом.  В  этом смысле заимствование немецкого  опыта

было    полезно   России,   хотя   вместе   с   тем    не

свидетельствовало   о   национальном    своеобразии    ее

государственного покровительства развитию промышленности.

Государственные   подпорки   были   нужны   отечественной

промышленности  и  позднее,  но  как  временная  мера.  В

советской России, однако, на это смотрели по-иному. Можно

только   удивляться,   как  мог   Ленин   принять   леса,

возведенные  в  Германии государством вокруг  строящегося

здания  немецкой промышленности, за само здание, объявить

эту временную конструкцию высшей формой капитализма, чуть

ли не переходящего в социализм, завещать эту оценку своим

преемникам и способствовать тем самым увековечению  того,

что  надо  было пережить и забыть, как это  и  сделали  в

Германии.

   Я  полагаю, что сегодняшняя Россия по многим  ключевым

характеристикам    -   развитию   промышленности,    доле

городского    населения,    уровню    его    образования,

мобильности,  образу жизни, потребностям,  многим  чертам

массового поведения и т.п. - качественно не отличается от

усредненных   западных  стандартов,  что  и  подтверждает

гипотезу движения по общему пути. Конечно, сохранились  и

отличия  -  в  социальном составе, в  психологии,  складе

мышления,  правосознании,  мере  успешности  деятельности

людей, да и во многом другом. Но ведь не всякое отличие -

доказательство   самобытности.  С  моей   точки   зрения,

сегодняшние  низкая производительность труда,  отсутствие

частной    собственности   на    землю    или    слабость

парламентаризма в России говорят не о каких-то глубинных,

неустранимых чертах национального своеобразия, а  лишь  о

некоторой   задержке  развития,  которая   завтра   будет

преодолена.  Своеобразие  России  -  это  своеобразие  ее

движения по общему для всех стран и народов пути.

   Начиная,  по крайней мере, с Петра I, развитие  России

было  догоняющим. Сравнение России с другими  догоняющими

странами   также  не  позволяет  сделать   вывод   о   ее

самобытности.  Во всех этих странах, начиная  с  Германии

XIX века и кончая современными африканскими, мы найдем то

же   соотношение  между  общим  и  частным.  Мы   повсюду

наблюдаем  культурные  и  технологические  заимствования,

развитие,     ту    же    опережающую    инструментальную

модернизацию,   вступающую  в  конфликт  с   традиционной

системой     ценностей;    тот     же     модернизирующий

государственный    протекционизм,    по     необходимости

опирающийся  на  многие  звенья холистской  средневековой

архаики и имеющий склонность скатываться к тоталитаризму;

ту   же   слабость  либерализма  и  ту  же  агрессивность

антилиберальных    идеологий   -    "марксистских"    или

"патриотических" с присущей им мессианской верой  в  свою

эсхатологическую особость.

   Игорь Ионов. Существует ли российская цивилизация?

   С    представлением    о   существовании    российской

(славянской, православной, восточнохристианской  и  т.п.)

цивилизации   связано   становление   теории    локальных

цивилизаций    в   трудах   Ш.Рюккерта,   Н.Данилевского,

О.Шпенглера, А.Тойнби. За этим стоит рождение российского

цивилизационного самосознания в XIX веке. До  краха  СССР

наличие  значимых  социокультурных  предпосылок  единства

империи казалось не подлежащим сомнению.

   События  1991  - 1992 годов обнаружили социокультурную

несостоятельность  империи, да и  по  телу  самой  России

пошли   опасные  трещины,  разделяющие  ее  православные,

мусульманские  и  буддийские  регионы.   На   этом   фоне

естественно  было сделать вывод и наличии  той  или  иной

формы  социокультурной расколотости России  (стадиальной,

между  традиционной  и  либеральной суперцивилизациями  -

А.С.Ахиезер,  или  конфессиональной, между  православной,

мусульманской и буддийской цивилизациями - Ю.М.Кобищанов,

Л.И.Семенникова,  С.Хантингтон).  Российское  государство

выглядит  при этом политической скрепой, если не  сказать

протезом,  соединяющим  эти  не  обладающие  органическим

единством  части  (об  этом см. у Б.С.Ерасова).  В  самом

худшем   случае   России   в   принципе   отказывают    в

цивилизационном   статусе,  считая   ее   субцивилизацией

(Л.С.Васильев),  "цивилизацией поневоле"  (И.Г.Яковенко),

что    влечет   за   собой   призыв   к   социокультурной

трансформации,  "смене цивилизации",  к  замене  местного

социокультурного проекта на западный как "универсальный".

Но      это     возможно     лишь     при     размытости,

неструктурированности      местного      цивилизационного

субстрата,  или  же  при  ясно обозначенной  "открытости"

России  навстречу  Западу (в чем  концепция  А.С.Ахиезера

заставляет    сомневаться).    Предпосылкой     отрицания

цивилизационной   целостности   России   часто   является

внутренний   протест  против  русификации  неправославных

культур,   стремление   к   сохранению   социокультурного

многообразия     как    духовного    богатства     страны

(Е.Б.Рашковский).

   Цивилизационная  целостность  России  возможна   через

суперэтнический, надкультурный, цивилизационный  характер

институтов и форм самосознания. Вопрос в том,  сумели  ли

представители  этой  цивилизации  выработать  общий  язык

межкультурного   общения,   единый   дискурс,    делающий

возможным  обмен символами разных культур без  утраты  их

ценностного   содержания?  Возможно  ли  взаимопорождение

традиции  и  инновации,  их  взаимопереход?  Положительно

ответить  на  эти  вопросы - значит показать,  что  общий

цивилизационный проект для России не утерян  окончательно

(хотя  его реализация, несомненно, под вопросом). В связи

с  этим  хотелось бы вслед за А.С.Ахиезером обратиться  к

понятию  "инверсия"  в  смысле  логически  неоправданного

перехода   одного  в  другое.  Именно  так  в  российской

культуре   традиционалистская  реакция  (старообрядчество

беспоповского    толка)    порождает     ценностные     и

организационные    формы   модернизации   промышленности,

купеческие    династии    (П.Г.Рындзюнский).    Напротив,

становление   внесословной,  разночинской   интеллигенции

приводит  к  воспроизводству в мире  "подпольной  России"

архаических,  даже  в деревне забытых  форм  отношения  к

жизни  и  особенно  к  смерти  (М.Б.Могильнер).  Всё  это

утверждает  цивилизационный  статус  России,  особый  тип

социокультурной целостности и свой путь модернизации.

   Слабость  межконфессиональных  перегородок  в   России

связана  с  неразвитостью самих конфессий. Во  всех  трех

основных  конфессиях мировые религии тесно переплетены  с

язычеством,  а  через  него - и  между  собой.  Конкретно

такого    рода    синкретическое   социальное    единство

проявлялось   в   жизни  донского  казачества,   которое,

оставаясь  православным рыцарством, включало в свои  ряды

католиков и иудеев, большие группы калмыков вместе  с  их

молельными   кибитками,   а   над   казачьими   станицами

возвышались   не  только  церкви,  но   и   мечети.   Три

господствующие   в   стране  конфессии   несут   в   себе

определенные   основы   цивилизационной   общности.   Они

апофатичны, связаны с идеей непознаваемости Бога.  Однако

ни  одна  из  трех конфессий в ее периферийной  форме  не

удовлетворяется трансцендентностью Бога.  Каждая  из  них

разрабатывает    стратегию    сближения    с    божеством

(коллективную или групповую) посредством принадлежности к

стране  (Святая  Русь), покорности  учителю  (мюридизм  и

ламаизм).  Коллективисткие ориентации стратегии  спасения

усиливают общий этический аспект культуры, ориентацию  на

внутреннее,  а  не внешнее, должное, а не  сущее.  Отсюда

одновременно  -  внутренняя душевность и теплота  общения

при  отсутствии  внешнего порядка в  селениях  и  широком

распространении торговой этики типа: "не  обманешь  -  не

продашь".

   Российскую  цивилизацию хоронить рано. Но  ее  будущее

зависит  от эффективности использования народом и властью

интеграционного  потенциала сосуществующих  в  ее  рамках

культур.

   Алексей Давыдов. Специфика либеральной альтернативы  в

русской культуре

   В  России  полюса  традиционной нравственности  -  это

устремленность  к "божьей правде" и к "народной  правде".

Они инверсионно переходят друг друга. Работы Н.Бердяева и

особенно    А.Ахиезера   дают   возможность    определить

содержание  этих  полюсов. Полюс "божьей  правды"  -  это

обожествление     непостижимости,    устремленность     к

потусторонним,   раеподобным  и   утопичным   мистическим

ценностям  царства  небесного, коммунистического  завтра,

власти  недостижимого бога, царя, генсека, начальника,  и

отсюда к соборности и вождизму; в основе этого императива

лежит страх не отпасть от всемогущества верховной власти,

авторитарного  вождя.  Полюс  "народной  правды"  -   это

обожествление   природного  человека,  устремленность   к

мистической  соборности  как  образу  жизни,  к   диктату

коллективных  ценностей, подавляющих личность  и  частную

инициативу,  и  отсюда опять к соборности и  вождизму;  в

основе  этого  императива  лежит  страх  не  отпасть   от

всемогущества верховной власти соборного коллектива.

   Однако  начиная  с реформ Петра I можно  проследить  в

элитарной  культуре развитие иной интерпретации  народной

почвы,  которую  можно рассматривать как  либеральную.  В

противоположность указанной выше интерпретации в  русской

классической  литературе  создавался  образ   агрессивной

простаковско-скотининской мертвой души, образ насильника,

лжеца,  жулика, идиота, демагога и безбожника,  активного

носителя   греха,  устремленного  к  соборным   ценностям

"народной  правды". Создавался также  образ  жертвы  этой

агрессивности  -  маленького, забитого и серого  человека

Достоевского   и   Чехова,  полностью  расписавшегося   в

безволии  и  беспомощности  в  борьбе  с  грехом  в  себе

(глубоко    чувствующего,   но    не    рефлексирующего),

устремленного к потустороннему идеалу "божьей правды",  и

до  сих  пор  любимого персонажа современного российского

читателя и зрителя. Ценностям двух правд, как крайностей,

эта  интерпретация противопоставила идеал "середины"  как

воплощение   прорыва  человека  к  своему   нравственному

пределу, где предел идентифицируется с Глубиной, Полнотой

и  Основой  жизни. В этом идеале, вызревшем в основном  в

литературе,  сегодня можно выделить шесть основных  черт:

1.Идеал  богатства.  Одним из первых именем  Бога  осудил

нищету  Фонвизин. 2.Идеал эффективности. Гоголь увидел  в

рациональности красоту и благодать, нисходящую свыше.  Он

именем  Бога  оправдал утилитаризм  в  созданных  образах

мультимиллионеров - купцов, ростовщиков и промышленников.

3.  Идеал высшего профессионального мастерства. В русской

традиции  мирская  профессия никогда  не  была  признаком

близости человека к Богу. Но у Гоголя и Гончарова человек

может   спастись   только   творчеством.   4.   Осуждение

невежества и оправдание примата разума. В освящение этого

идеала  основной вклад внесли многочисленные просветители

XVIII   века,  в  литературе  особенно  Крылов,  Радищев,

Фонвизин.  5.  Идеал  свободы  выбора  и  свободы  слова.

Свободное  слово  на Руси всегда преследовалось  сильными

мира  сего,  но впервые право на свободное слово  защитил

Гоголь. 6. Идеал примата любви. Основной вклад в развитие

этого   идеала   внесли   Пушкин,  Лермонтов,   Гончаров,

Тургенев.   Их   альтернативность  отвергла  традиционную

интерпретацию любви как греховной и преступной и  создала

новый  для  России тип высшей нравственности -  свободной

любви между мужчиной и женщиной.

   С середины XIX века альтернативный нравственный идеал,

создававшийся Крыловым, Радищевым, Фонвизиным,  Пушкиным,

Лермонтовым, Грибоедовым, Гоголем, Гончаровым, Салтыковым-

Щедриным, Островским под объединенным напором обоих правд

начал   угасать.   Это  видно  из  творчества   Толстого,

Достоевского. И тем не менее прерывание традиции, готовое

вот-вот  произойти,  не произошло: как  феникс  из  пепла

возродилась  смеховая культура Зощенко, Аверченко, Ильфа и

Петрова, Райкина, Жванецкого, беспощадно уничтожающая всю

мерзость  соборного  человека; другим направлением  стала

гражданская  лирика  Н.Гумилева,  Ахматовой,   Цветаевой,

Пастернака,   Высоцкого,  Окуджавы,   спускающая   высшую

нравственность из потустороности на землю  и  призывающая

человека,   говоря   словами   Окуджавы,   "поверить    в

очарованность свою без всякого небесного знаменья".

   Специфика   России   в   наличии  двух   несовместимых

интерпретаций почвы. Чтобы преодолеть раскол между  ними,

надо   увидеть  не  только  почву  простонародья,  но   и

интерпретацию почвы культурной элитой, сделать  элитарно-

почвенную альтернативность достоянием массового  сознания

таким  образом,  чтобы  между ними установился  диалог  и

внутреннее взаимопроникновение. Этот путь нащупывал  Иван

Бунин в "Снах Чанга".

   Наша   культура   сегодня  находится  в  раскоряченном

состоянии:   с   одной   стороны,  мы   проводим   внешне

демократические  реформы,  с  другой   -   наполняем   их

традиционным,    то   есть   соборным   и   авторитарным,

содержанием.  "Срединный"  либеральный  идеал  богатства,

эффективности, профессии, разума, свободы и любви  -  это

та  альтернативность,  которая со времен  Петра  является

предметом напряженной разработки культурной элиты России.

Она  противостоит идеалу соборности и авторитарности  как

сектантским  ценностям  идолов  двух  правд.  Мы  сегодня

должны  выявить  эту  забытую радикальной  интеллигенцией

альтернативную   линию   в   культуре.   Став   подлинным

достоянием   массового  сознания,  почвенный   либерализм

превратится в мост, который поможет наладить диалог между

разными   версиями   прошлого,  настоящего   и   будущего

содержания  русской  культуры,  преодолеть  специфический

раскол культуры.

   Ефрем Майминас. К постановке проблемы специфики России

   В  России  бросается  в  глаза амбивалентность  многих

ведущих  характеристик: Европа и Азия, Лес и  Степь,  что

порождает  различия в хозяйствовании, быте,  ментальности

людей.  Континентальность  и огромная  морская  линия  на

Северном  Ледовитом  и Тихом океанах. Вековое  подчинение

власти и отторжение от нее, понимаемой не как "мы", а как

"они". Чувство державного величия и гордости за державу и

чувство   индивидуальной  приниженности  и   зависимости.

Подчиненность, долготерпение и бунтарство. Авторитаризм и

соборный     идеал.    Централизованное     иерархическое

государство   наверху   и  общинность   внизу.   Подобная

амбивалентность  неразрывно  связана  с  амбивалентностью

всего  пути развития России. Она предстает как  важнейшее

звено  между Востоком и Западом, понимаемыми не только  в

географическом,  но  и  в цивилизационном  смысле  -  как

звено, подверженное воздействиям и воздействующее на  обе

эти  стороны, само приближающееся то к одной, то к другой

из  них.  В  динамике  России можно проследить  некоторые

исторически  сложившиеся  вековые  доминанты,  проходящие

главным  образом сквозь все противоречия  и  переплетения

разных  периодов. К ним правомерно отнести державность  и

общинность. Так, например, державность многие  не  мыслят

без  большой и мощной армии. Общинность связана не только

с  соборностью, но и с уравнительностью и очень  часто  с

иждивенческой ориентацией на опеку и помощь государства.

   Сейчас  Россия находится на очередном и очень  сложном

историческом    перепутье.   Обычно   она    проскакивала

исторические развилки, которые могли привести  к  большей

демократии и децентрализации власти, неизменно  продолжая

авторитарные и централизованные варианты развития.  Вновь

сошлось  многое  -  в  данном  случае  и  технологическое

отставание   на   фазе   перехода  в   постиндустриальное

общество,   и   национальная  ущемленность   с   распадом

советской     империи,    и    необходимость    коренного

преобразования общественно-экономического строя жизни  на

рыночных  началах,  в  небывалых в России  прежде  рамках

гражданского  общества, правового государства.  Привычное

стремление  решить  все  проблемы  одним  рывком   вместо

последовательной,  пусть и умело подталкиваемой  эволюции

еще  одна  характерная черта российского государственного

менталитета,  которая  дает  о  себе  знать  и   сегодня.

Соответственно  те  или  иные стороны  внутренне  единого

процесса  отстают  и  тормозят  общее  развитие,  другие,

забегая  вперед,  отрываются от него  и  порой  хиреют  и

гибнут.  Так  обстоит  дело  с задержкой  в  формировании

массового  мелкого  производства в  городе  и  деревне  -

естественной  питательной  среды  и  хозяйственной   базы

рыночной  экономики  в целом. В то же время  искусственно

стимулируется создание финансово-промышленных групп.

   Прогноз затруднен или вообще невозможен. Слишком много

неопределенных  внутренних  и  внешних  факторов.  Важный

вопрос в том, будут ли поиски державности продолжаться на

прежних    путях   угроз,   военной    силы    или    она

трансформируется   в   стремлении   добиваться   мирового

признания  величия  державы  на  путях  технологического,

экономического  и культурного прогресса.  Россия  еще  не

сделала  свой  выбор, чего нельзя сказать  о  Германии  и

Японии.

   В   дальнейшем  вполне  вероятно  сохранение  и   даже

укрепление  каких-то  коллективистских,  артельных   форм

хозяйствования,  причем  далеко не  всегда  эффективность

будет  единственным  критерием их выбора.  Сумеем  ли  мы

найти и здесь свой путь, покажет будущее.

   Борис   Ерасов.   Основные  принципы  цивилизационного

устроения России

   Цивилизация    представляет   собой    социокультурный

механизм,  способный  к саморегуляции,  подчиняющий  себе

властные   проявления   политических   систем,    которые

складываются в рамках каждой из цивилизаций на протяжении

тысячелетий. Цивилизационный механизм обеспечивает  также

и взаимодействие между регионами и этносами, относящимися

к разным социокультурным комплексам.

   Цивилизационный  механизм  - основа  крупномасштабного

плюрализма мирового сообщества, никогда не сводившегося к

единой  миросистеме. Этот механизм сохранит свое значение

и   в   будущем,   каковы   бы  ни   были   трансформации

постиндустриального   общества.   И   Россия,   постоянно

занимающая  как  бы промежуточное место между  Западом  и

восточными  цивилизациями,  остается  представителем   и

воплощением этого разнообразия.

   Рассмотрение  всякой  зрелой и устойчивой  цивилизации

убеждает  в  том,  что  при всей  дифференцированности  и

внутренней  противоречивости  их  духовным  системам  был

присущ  либо некоторый формативный принцип, как в исламе,

либо  устойчивое структурное распределение  ценностей  по

сферам  бытия  ,  как  в  Китае, или  по  социокультурным

компонентам - кастам, как в Индии. Цивилизация утверждает

некоторую   соразмерность,   формирует   системность    и

нормативную   срединность,  а  тем  самым   выполняет   и

интегрирующую   функцию,   соединяя   воедино   различные

этнические,  социальные  и  политические  аспекты.  Этого

цивилизационного   качества  Россия   оказалась   лишена.

Смешение,    переплетение   и   наложение    не    только

противоречивых,   но   и   взаимоисключающих   ориентаций

пронизывало всю ее культурную жизнь, раздирая  страну  не

только по сословиям и классам, но и конфессиям , сектам и

субкультурам,   и   по   крайним  ориентациям   -   между

славянофилами   и   западниками,   "двумя    культурами",

"консерваторами"   и   "революционерами",   "белыми"    и

"красными",    "демократами"   и   "патриотами",    между

государственным  единством этого  огромного  разнородного

конгломерата и потребностью общества в развитии, то  есть

модернизации.

   Одной  из наиболее существенных характеристик  системы

устроения России на протяжении многих веков была огромная

роль  государства,  основанного на принципе  державности,

которое   в   значительной  степени  замещало  собственно

цивилизационные основы регуляции, не получившие в  России

системного  формирования.  Бюрократическая  империя  была

заменой   и   носителем  нормативного  и   иерархического

порядка,     объединявшего    разнородный     конгломерат

социальных,  конфессиональных и  культурных  образований,

столь  несхожих  в своих типах устроения,  ориентациях  и

менталитете. Поэтому "отмена" Державы выявляет отсутствие

устойчивых,    то   есть   духовно   и   институционально

сложившихся,   механизмов   интеграции   и   стабилизации

общественных отношений, что лишает общество и  перспектив

устойчивого  развития.  Этот непредусмотренный  результат

соединения духовной оппозиции с политической волей привел

к  срыву  функционирования не только  этатистских,  но  и

цивилизационных структур.

   Исторически   коммунизм  при  всех  его  издержках   и

губительных крайностях был той реальной силой, которая не

только установила единую Державу, но и утвердила политико-

идеологическую  и  общекультурную  интеграцию   общества,

лишенного достаточных внутренних основ для саморегуляции,

при   неустойчивости   и  крайней   противоречивости   ее

цивилизационных  структур.  Советская  Россия  отнюдь  не

сводилась к "тоталитарной госпартсистеме". Она была еще и

"становящейся   цивилизацией   нового   типа".   Глубокий

телеологический смысл коммунистической системы состоял  в

том,  что она давала крупномасштабное разрешение как  раз

тех  противоречий, которые не в состоянии была  разрешить

ни  царская  Россия, ни вошедшие в ее состав сопредельные

азиатские  культуры.  На протяжении всего  этого  времени

сверхсистема  Второго мира в самодержавном или  советском

вариантах соединяла Запад и Восток и обеспечивала условия

для  совместного проживания народов, относящихся к  столь

различным цивилизациям.

   Геополитический распад Российской империи в 1917-1919,

а  затем СССР в 1991 - 1993 годах имел своим последствием

нарастающие    процессы   архаизации    и    варваризации

геокультурного     пространства     Евразии.     Обширные

пространства    Евразии   оказываются    ввергнутыми    в

напряженное   соперничество  между   различными   формами

локализма  разного уровня. Распад единой  социокультурной

системы  неизбежно  приводит к усилению  или  реставрации

примитивных  первичных  форм  социальной  организации   -

локальных,  этнических,  клановых,  групповых   и   т.д.,

которые естественно вырождаются в криминальные отношения.

   Напряженный   интерес   вызывают   потенции   основных

классических  претендентов на высокую  степень  духовного

влияния  в  постсоветском цивилизационном пространстве  -

социализма,  русской  культуры и  православия,  ислама  и

буддизма. О своих претензиях на власть над умами и душами

заявляют   и   другие  идеологические   силы   с   Запада

(либерализм) и Востока (космизм).

   Владимир  Чертихин.  Специфика циклизма  в  российской

истории.

   Специфика  России ясна. Достаточно только прикоснуться

к  ее  истории.  Но  вышла  ли Россия  на  статус  особой

цивилизации,  или она опоздала? Мне кажется,  что  Россия

была  одной  из  цивилизаций традиционного общества.  Она

была   так   же  своеобразна  и  интересна  как   Древняя

Месопотамия, Древняя Индия, Древний Египет, Рим,  Древняя

Греция.  Мне  импонирует точка зрения,  согласно  которой

Россия  затем стала выходить из традиционной цивилизации,

но  проблему  эту  до сих пор не решила. Для  цивилизации

характерно,   прежде  всего,  наличие  своей  собственной

системы  ценностных  ориентаций. Как гибнут  цивилизации?

Некоторые  были  просто  растоптаны  (цивилизации  инков,

ацтеков).  А  цивилизации Древней  Месопотамии,  Древнего

Египта   столкнулись  с  ценностной  ориентацией  сначала

греков  (полисной системы), затем римлян, и,  отказавшись

от   своей,   приняли   систему   ценностных   ориентаций

пришельцев.  У  России такой системы  нет,  она  не  была

создана.

   Меня    привлекает    концепция   глобальных    циклов

А.Ахиезера,  так  называемая  "маятниковая  модель".  Она

позволяет  на основании двух циклов, которые мы пережили,

реконструировать  тот цикл, который нам только  предстоит

пережить.  Но  все-таки эта концепция в  большей  степени

отвечает  на  вопрос "как", а не "почему".  Почему  циклы

повторяются,   почему  "маятник"  работает?  "Маятниковую

модель"  можно  дополнить еще одной -  моделью  "смутного

времени".  Мне кажется, она в какой-то степени  позволяет

понять и переход от одного цикла к другому, и от этапа  к

этапу.

   Эта  модель  проистекает  из особенностей  этнического

характера  россиян,  который  формируется  под   влиянием

вполне  объективных  причин, что  прекрасно  показал  еще

В.Ключевский.   Природно-климатические  особенности,   их

nqbnemhe, исторический опыт, историческая судьба народа в

России   чрезвычайно  противоречивы,  и  на   их   основе

формируется    удивительно   противоречивый    этнический

характер    россиян.   Колебания    от    соборности    к

авторитарности - это только одно из противоречий. Бердяев

насчитывает девять таких вариаций полюсов, и  они  многое

объясняют. Россиянин выбирает модель "смутного  времени".

Ему  надо  сначала  создать  трудности,  чтобы  потом  их

героически преодолевать.

   Сама  модель "смутного времени" очень интересна. Можно

выделить  три  члена этой модели: основная задача  эпохи,

основные  социальные  силы и основные  действующие  лица.

Остановлюсь  на действующих лицах. Классическая  смута  -

1598 - 1613 годы. Как относятся основные действующие лица

к глобальной проблеме, главной задаче смуты - переходу от

вотчины  к  поместью? Первое историческое  лицо  -  Борис

Годунов,   которого  в  нашей  истории  иногда   называют

дворянским царем. Он больше всего даст дворянству. Но  он

что-то подбрасывает, что-то дает каждой социальной  силе.

И в конце его царствования им не довольны все, потому что

каждой социальной силе кажется, что другой он дал больше.

Обратите  внимание  на первую историческую  фигуру  нашей

смуты  -  на М.С.Горбачева. Он понимает задачу, понимает,

что    происходят   глубокие   изменения   в   социальных

отношениях. Но он каждой социальной силе что-то старается

дать, он мастер компромисса. И в результате, в конце  его

"царствования" ни одна из социальных сил им не  довольна.

Модель  "смутного  времени",  на  мой  взгляд,  позволяет

подойти  к  раскрытию специфики России. И это  становится

характерным  способом решения проблем, с которыми  Россия

сталкивалась.

   Герман Дилигенский. Российские архетипы

   Один  из  наиболее  устойчивых компонентов  российской

ментальности - ощущение бессилия человека в социальном  и

политическом   пространстве,  перед  лицом   государства.

Психология  социального бессилия лежит в  основе  системы

представлений  российской  государственно-патерналистской

политической    культуры.    Эта    культура    пронизана

представлением о государственной власти как  единственной

земной  силе, способной вершить судьбы народа,  ожиданием

пришествия   "доброго  царя",  мудрого  и   справедливого

генерального секретаря, ожиданием, способным само по себепорождать мифы: в 1995 году, по данным одного из опросов,

в   России  наиболее  популярным  советским  лидером  был

Ю.Андропов,  царствовавший фактически  менее  года  и  не

успевший ничего сделать, кроме туманных обещаний перемен.

   Комплекс  социальной  слабости  влияет  не  только  на

политическое  сознание и поведение, он оказывает  сильное

воздействие  на  всю структуру личности, особенно  на  ее

самосознание и мотивационную сферу. С этим связано слабое

развитие   в  русском  обществе  "мотивации  достижения",

сыгравшей  роль  решающего  психологического  фактора   в

экономическом прогрессе западных стран.

   Невозможность  выйти собственными  усилиями  за  рамки

предопределенных   социальными   условиями   бедности   и

униженности    породила    целую    систему    механизмов

oqhunknchweqjni  адаптации к этим условиям.  Едва  ли  не

центральный среди них - способность к "терпению", которое

нередко   рассматривается  как   основополагающая   черта

национального характера.

   История  нравов  в  России вряд ли  может  подтвердить

тезис  о  некоей  особо выдающейся роли, по  сравнению  с

другими  странами,  моральных  ценностей  в  повседневной

социальной  и личной жизни. Возникала особая  психическая

напряженность,   внутренние  метания,   характерные   для

русского  человека. Особую интенсивность  духовной  жизни

личности,  вероятно,  можно  рассматривать  как  один  из

источников великой русской художественной культуры  и  ее

вклада  в культуру мировую. Но эта интенсивность не  была

особенно продуктивной для социального действия. В  рамках

этого  сознания деспотическая власть и жесткая социальная

иерархия  признаются  естественным порядком,  а  личности

полностью чужда ценность свободы, связанные с ней  мотивы

и установки.

   Социальная пассивность сочеталась с высокой  ценностью

и  интенсивностью индивидуальной творческой деятельности,

личной  талантливости в русской народной культуре. Причем

высоко  ценились и ярко проявлялись не столько социальная

отдача  творчества, его прагматическая эффективность  для

социума,  сколько умение, мастерство как  таковые.  Левша

может  служить  своего  рода архетипом  советской  модели

научно-технической деятельности, чрезвычайно продуктивной

на  стадии  открытий и изобретений, но мало  способной  -

внедрить  свои ноу-хау в экономику и повседневную  жизнь.

Богатство  духовной  жизни  и  творческий  склад  русской

личности,  ее  склонность к мечте об иной, вольной  жизни

постоянно  контрастировали  с  бедностью  и  застойностью

жизни  реальной, с терпением, покорностью,  пассивностью,

выполнявшими  функцию психологической  адаптации  к  ней.

Антиномичность   русского   менталитета,   присущее   ему

вопрошающее,  сомневающееся  в  самом  себе  самосознание

личности  отличают  его  от менталитета  азиатского  (или

восточного), полагающего наличное бытие самодостаточным и

органичным.

   Уникальность   сочетания   рассмотренных    социально-

психологических характеристик свидетельствует о том,  что

русский   менталитет  не  является  ни  "азиатским",   ни

"европейским".

   Общинный коллективизм начал основательно разрушаться с

60  -  70-х  годов  XIX  века,  столыпинской  реформой  и

развитием русского капитализма, он был полностью подорван

в  период  "реального социализма". Наиболее  рациональной

стратегией    индивида   была   в    условиях    позднего

тоталитаризма  индивидуальная адаптация  к  системе.  Это

своеобразный адаптационный индивидуализм, мало похожий на

западный;     он    не    ориентирован    на    свободную

жизнедеятельность  индивида,  сочетается   с   социальной

пассивностью  и  конформизмом, с  низкой  способностью  к

разумному самоограничению во имя групповых интересов.

   Несмотря на близость традиционного русского социально-

политического   уклада   к  азиатскому,   нет   оснований

определять  этот  менталитет  как  евразийский.   Русское

сознание никогда особенно не интересовал азиатский  опыт:

азиатский  мир для него либо варварский ("басурманский"),

khan   (как   Китай   и   Индия)  -   абсолютно   чуждый,

потусторонний. Равнодушие к Востоку резко контрастирует с

весьма  интенсивным, эмоционально-напряженным восприятием

Запада.  Потребность в нем как в образце  выявляет  некую

фундаментальную черту русского менталитета - неуверенное,

или    тревожное    сознание,    которое    характеризуют

относительная неустойчивость ориентаций, противоречивость

и относительная легкость смены одних ориентаций другими.

   В   современном  психологическом  состоянии   русского

общества   исторически  сформированная  неупорядоченность

сознания   и   поведения  достигла   своего   апогея.   В

менталитете не существует доминирующих жестких установок,

которые могли бы предопределить его развитие по какому-то

одному пути, существуют потенции движения в разных, в том

числе и противоположных, направлениях.

   Игорь   Клямкин.   Постсоветский  "частный   человек":

трудный путь к либеральным ценностям

   Одним  из  исторических  результатов  тоталитаризма  в

Советском Союзе явилось формирование (или доформирование)

массового городского обывателя, человека с доминированием

частных  интересов.  Оно происходило  вопреки  установкам

режима.  Это  создало определенную предрасположенность  к

восприятию либерально-демократических ценностей.  Частный

человек, ориентирующийся на индивидуальное потребление  и

благополучие семьи не мог не ощущать острой потребности в

политической    и   идеологической   легализации    своих

притязаний,  не мог не приветствовать конец политического

и  идеологического крепостничества. Частный постсоветский

человек  -  это  прежде  всего частный  потребитель.  Как

потребитель   он   выступает  одновременно   и   в   роли

производителя,  но  -  заинтересованного  лишь  в  оплате

труда.   Формирование  городского  обывателя  происходило

вопреки  установкам режима, который идеологически  всегда

выступал  против  обывателя,  за  "бескорыстное  служение

обществу".   Со  второй  половины  50-х  годов   началось

формирование  широких обывательских слоев с преобладанием

интересов  частной  жизни.  Этот  процесс  завершился   в

брежневское   время,   когда   утвердился   своего   рода

тоталитарно-коммунистический   вариант   потребительского

общества  под  лозунгом "всё для  человека,  всё  во  имя

человека". Это создало определенную предрасположенность к

восприятию  либерально-демократических ценностей.  Однако

запрос  на  свободу от государства сочетается в  массовом

сознании с запросом на опеку с его стороны. Если  частные

и  групповые  производительные интересы  не  развиты,  то

почвы  для  регулирующей  их взаимоотношения  либеральной

законности еще нет.

   Особенность       потребительского      индивидуализма

постсоветского  человека в том-то  и  состоит,  что  этот

человек   знает  только  свой  личный  интерес   и   свое

индивидуальное право, данное ему не Природой или Богом, а

государством,  которое  вольно его избирательно  даровать

или  избирательно отнимать. И поэтому человеку с огромным

трудом  дается  мысль  о  том, что  интересы  могут  быть

разные,  даже  противостоящие друг  другу,  но  одинаково

законные.

   Россия не может повторить путь, который прошел в  свое

время Запад, где сначала утвердилась идея индивидуального

права, которому был придан статус "естественного", и  уже

в  таком виде оно получило закрепление в законе. В России

же  закон  был  всегда  первичен по  отношению  к  праву:

последнее  могло иметь место лишь в том случае,  если  не

препятствовало  "законному"  господству  государства  над

обществом.

   Распад  прежней  общественной системы и  вызванный  им

дефицит  порядка,  безопасности и стабильности  порождают

увеличивающийся  спрос  на власть авторитарного  типа:  с

сентября  1993  по  февраль 1995  года  доля  сторонников

установления  в России режима "жесткой руки"  возросла  с

45%    до    55%.   Однако   спрос   на   упорядочивающую

авторитарность  сочетается в  нем  с  желанием  сохранить

полученные    в    последнее   десятилетие    либеральные

политические свободы. Сторонники авторитаризма  в  данном

отношении  почти  не  отличаются от сторонников  развития

России  по  пути  демократии и рынка западного  типа.  Не

заботясь  о  согласовании взаимоисключающих  политических

ориентаций,   не  замечая  противоречивости  собственного

сознания,    россияне,    даже    будучи    приверженцами

недемократических  моделей развития страны,  чуть  ли  не

единодушно одобряют начавшееся при Горбачеве политическое

раскрепощение.   Особенность   авторитарных   устремлений

постсоветского человека в том и заключается,  что  в  них

проявляется    запрос    на    жесткое    государственное

регулирование  экономики  при сохранении  политических  и

экономических  свобод.  Исторических  прецедентов  такого

авторитаризма,  как известно, нет и  не  может  быть,  но

прецедент  запроса  на  него посткоммунистическая  Россия

создать уже успела.

   Б.Ельцин  выиграл  выборы именно  потому,  что  в  его

деятельности  люди  уловили ту же самую противоречивость,

которая характерна для их собственного сознания: с  одной

стороны,  сохраняющаяся преемственность  по  отношению  к

российской    авторитарно-патерналистской    политической

традиции,  а  с  другой  - разрыв  с  ней,  установка  на

политическую свободу.

   Постсоветский избиратель живет в обществе, которое  не

является еще и не воспринимает себя гражданским.  Поэтому

он,  даже  получив право выбирать власть, чувствует  себя

зависимым  от нее же. Но если общество не чувствует  себя

гражданским,  то  есть достаточно сильным,  чтобы  самому

реально влиять на власть (не только во время выборов,  но

и  после  них), то оно неизбежно тяготеет к  тому,  чтобы

прислониться  к  власти, опереться на нее,  искать  с  ее

стороны авторитарно-патерналистской опеки. Вместе с тем в

российском обществе сложились исторические предпосылки  и

для   того,   чтобы  избежать  сползания  в  авторитаризм

нецивилизованный, чтобы вырваться из тех  рамок,  которые

созданы многовековой национальной политической традицией.

Общество к этому готово больше, чем когда бы то ни  было.

Весь   вопрос  в  том,  готовы  ли  воспользоваться  этой

возможностью российские политические элиты.

   Леонид   Резниченко.   Российская   приватизация   как

проблема цивилизационного перехода

   Российская приватизация - феномен не только социально-

экономический,  но  и  цивилизационный.  Именно  этим  во

многом    объясняются    ее   трудности,    противоречия,

несовершенства и даже очевидные нелепости, о  которых  не

устают говорить ее критики.

   Как    только    в    отечественном    обществоведении

легализовалось   Марксово  понятие   азиатского   способа

производства,  аналогии между ним и  обществом  развитого

социализма   буквально  бросились  в   глаза:   очевидная

производность  всех отношений распоряжения собственностью

и  распределения  от  места в системе властной  иерархии;

зыбкий   и   условный  характер  собственности;   наличие

аппарата   управления  (чиновников,   номенклатуры)   как

самостоятельного и самого мощного субъекта  экономических

отношений - одновременно и коллективного собственника,  и

коллективного   управителя;   относительная    социальная

однородность   общества   (и  неотделимая   от   подобной

однородности   атомизация)  и  т.д.   Форму   организации

общества,  нацеленную на жесткую консервацию  сложившихся

моделей  простого воспроизводства, пытались  приспособить

для решения задач расширенного воспроизводства.

   Воспроизводство социальных отношений -  самая  сильная

сторона  азиатского способа производства, такие  общества

сохраняются тысячелетиями. Этим обстоятельством во многом

объясняются  и роковые неудачи всех попыток  радикального

реформирования системы управления экономикой.

   Моментом  разрыва цепи азиатского способа производства

можно  считать (разумеется, крайне условно и с  огромными

натяжками)  начало массовой приватизации, отграничивающей

систему   экономического  контроля  от  системы  контроля

политического.    Приватизация    в    России    являлась

цивилизационным переходом. Как и бывает при  такого  рода

переходах,   не  вытекающих  органически  из   внутренних

процессов развития данного общества, внутренних  ресурсов

для  трансформации  у страны не было: ни  материальных  в

виде  частных капиталов, способных участвовать в денежной

приватизации  по  реальным ценам, ни  социальных  в  виде

норм,    традиций,    этоса,   отработанных    механизмов

взаимодействия   независимых   агентов   и    т.п.,    ни

человеческих   в  виде  достаточного  количества   людей,

способных к независимой экономической активности,  в  том

числе  и  к  активному  поведению на  конкурентном  рынке

труда.   Зато  имелась  мощнейшая  база  для  эффективной

оппозиции приватизации.

   Задача стояла почти неразрешимая: провести радикальную

трансформацию   отношений  собственности   и   механизмов

экономического   контроля  таким   образом,   чтобы   эта

трансформация   как   можно   скорее   стала    процессом

самоподдерживающимся и соответственно необратимым;  в  то

же   время  в  момент  проведения  она  не  должна   была

наталкиваться   на   сильное  противодействие   структур,

обладавших  реальной  властью и рычагами  воздействия,  и

должна  была представляться приемлемой для широких  масс.

Реальной    же    целью   была   не   экономическая,    а

"цивилизационная"  эффективность -  создание  предпосылок

для   "запуска"  процесса  экономической   и   социальной

q`lnnpc`mhg`vhh.  Для такого запуска на  начальном  этапе

необходима определенная (и весьма высокая) мера хаоса.

   Именно этим и можно объяснить особенности приватизации

в   России   и  ее  отличия  от  приватизации  в   бывших

восточноевропейских социалистических странах,  где  смена

не   носила   цивилизационного  характера.  Отличия   эти

очевидны  и  неоднократно отмечались  критиками  политики

приватизации.

   Если   в   Восточной   и  Центральной   Европе   целью

приватизации с самого начала было создание новых  агентов

рыночной экономики, то в России первоначальной целью была

передача  юридических прав собственности,  то  есть  лишь

создание   предпосылок  к  формированию  таких   агентов;

максимизация  дохода  для бюджета от продажи  предприятий

также  не  играла  той  роли, что в  странах  социализма;

коммерциализация    и    корпоративизация     предприятий

проводилась  не до приватизации, как во всех  странах,  а

одновременно с нею, что, с экономической точки зрения и с

точки   зрения  теории  менеджмента,  является  абсурдом;

преимущественными  бенефициантами приватизации  стали  не

государство и инвесторы, а сами предприятия  -  директора

и управленческий персонал, практически задаром получившие

предприятия в квазисобственность, и работники, получившие

хоть  какие-то формальные права собственности и  гарантии

от  болезненных  мер  по рационализации,  неизбежных  при

контроле  внешних инвесторов. В экономическом смысле  это

тоже  было  абсурдом, и действительно отбросило экономику

назад    с   точки   зрения   цивилизационного   прорыва.

Коллективным   интересам   носителей   экономического   и

административного  контроля  и  коллективным  настроениям

патерналистски     воспитанных    масс     можно     было

противопоставить только индивидуальные  интересы  тех  же

слоев и масс, во многом противоречащие друг другу. Отсюда

внутренняя  противоречивость  многих  "опорных   столпов"

приватизации:   распределения   собственности,    власти,

контроля,  противоречивость  стимулов,  которые  получает

экономика,  из-за  противоречий  в  интересах   различных

совладельцев.

   Сегодня   начинает   сказываться   мина   замедленного

действия,  заложенная в основу первоначального  механизма

приватизации:   сохранение  рычагов  контроля   в   руках

административного   персонала   и   поддерживающих    его

патерналистски  настроенных  работников.   В   их   руках

оказались    достаточно   мощные   рычаги,    позволяющие

затягивать   принципиально   переходное   состояние    на

неограниченно  долгий срок. Наиболее явное  свидетельство

этого   -  мощное,  почти  непреодолимое  противодействие

внедрению  основных  механизмов  перетекания  ресурсов  к

эффективным   собственникам:   процедур   банкротства   и

утверждения  частной собственности на землю,  допускающей

залог  недвижимости. Авторам политики приватизации так  и

не  удалось  избежать принципиального конфликта.  Удалось

лишь  растянуть его во времени, ослабить его поляризацию,

расколов фронт противников, и вырастить мощного,  хотя  и

ненадежного  союзника в лице банковского капитала.  Но  в

условиях,  в которых входила в приватизацию Россия,  даже

это можно считать огромным успехом.

   Григорий   Гольц.   Гипертрофированный   страх   перед

реальностью в российском обществе

   Неотъемлемым элементом архаических методов управления,

характерных   для   России,  является   тотальная   ложь,

проникающая  во все сферы государственного управления,  в

межличностные отношения.

   В   истории  России  сложились  три  важнейших  рычага

управления,  стабильно присутствовавших  во  все  времена

послемонгольского  периода,  включая  современный:  страх

быть  физически или морально уничтоженным; голод  сам  по

себе  или страх перед ним; мобилизация больших масс людей

на крупные и особенно сверхкрупные стройки и мероприятия.

Эти   методы   хорошо   были   известны   и   многократно

апробированы  в  архаичных обществах прошлого.  Специфика

России  в  этом  плане заключается  только  в  том,  что,

достигнув  определенных успехов в культуре  и  экономике,

выйдя  на передовые рубежи на мировой политической арене,

она сохранила неизменными эти давно забытые и отброшенные

историей   архаические  методы  управления.  Неотъемлемым

элементом   таких   методов  является   тотальная   ложь,

проникающая  во  все сферы государственного  аппарата,  в

межличностные    отношения.   В   этом    можно    видеть

принципиальное отличие российского общества от западного.

   Всеобъемлющая  ложь  нужна  как  смазка  в   механизме

управления   архаичного   типа.  Видимо,   соответственно

сверхобширной территории, расположенной по большей  части

в  суровых климатических условиях, уровень тотальной  лжи

был  и  остается непревзойденным. В таком мюнхаузеновском

мире  возможно  буквально  всё.  На  фоне  осовремененной

техники и технологии, международного обмена информацией в

мире, опутанном телекоммуникациями, устойчивое сохранение

сознания мифологического типа воспринимается как нонсенс.

Только  через  призму  такого  своеобразия  можно  понять

истинное положение российского общества.

   Слово  "правда" в российском обиходе не воспринимается

как  антоним  слову  "ложь".  В  мифологическом  сознании

народа  правда  это  некая идейная  смысловая  структура,

которой  следует придерживаться. Поэтому печатный  листок

петровского  времени, названный "Правда  воли  монаршей",

воспринимался вполне адекватно, как, впрочем, через много

лет и газета "Правда", которую по аналогии можно было  бы

назвать "Правда воли большевиков".

   В    обществе   возникает   и   устойчиво   передается

своеобразный страх перед реальностью, ибо сознанию  нужна

постоянная сказка, приятная жвачка, к которой с детства и

до  старости привыкли все. Поэтому в российском  обществе

так  легко  и глубоко проникают разнообразные завиральные

идеи,  приводившие  порой  к бунтам,  мятежам,  появлению

лжедмитриев  и  т.п. Только в таком поле  мифологического

сознания   могла   существовать  идея   социалистического

реализма,  заведомо  отвергавшая  негативную  реальность,

заменяя  ее  некой волевой структурой, а  попросту  волей

царствующего фараона. Наука, призванная иметь дело только

с  неопровержимыми и хорошо воспроизводимыми  фактами,  в

нашей   стране   перешла   на   позицию   оправдания    и

общественного  обнаучивания  задним  числом   решений   и

onkhrhjh     господствующей    прослойки.    Только     в

послеперестроечные времена стала намечаться белая  полоса

в  гуманитарном  поле.  Но  как тяжело  истинному  знанию

бороться с мифологией народа!

   Наиболее   чудовищна  ложь  в  основах   гуманитарного

знания,  в  фундаменте методов управления, в  официальнойстатистической   базе  государства.   В   дореволюционные

времена, с 1801 по 1917 год, исчерпывающая статистика  по

каждой губернии в ежегодных  губернаторских отчетах  была

совершено недоступна общественности, ибо уже в те далекие

времена  она  была  секретна, а  на  поверхности  в  поле

официальных статистических публикаций оказывались  только

крохи  истинного  положения дел на  местах.  Существенная

помощь  в  восстановлении истины оказала система  земской

статистики,   широко  практиковавшая  методы  выборочного

социологического обследования населения и  имущества.  Но

уже    к    90-м   годам   прошлого   века   государство,

почувствовавшее     угрозу,     стало     последовательно

ограничивать    и   сворачивать   деятельность    земских

статистиков.

   В  статистической науке и практике был, пожалуй, всего

единственный  непродолжительный просвет  -  в  период  от

февральской  революции до 1925 года. Именно в  этом  году

И.Сталин  разгромил  статистиков,  обнаруживших  истинное

положение  дел  с  расслоением крестьянства  по  душевому

доходу  и  противоречившее  политической  ориентации   на

бедноту.  Дальше  - больше, и уже к 1928 году  извращение

статистической   базы   проникло   на    верхние    этажи

статистической государственной службы - ЦСУ, и с этих пор

до  настоящего времени цепная реакция извращений достигла

таких  масштабов,  что  главные цифры  государства  стали

совершенно негодными.

   Блестящие статистики и экономисты, покинувшие страну в

20-х годах, продолжали трудиться и за рубежом. На базе их

трудов  возникла альтернативная статистика СССР,  которая

затем была развита американскими, английскими и немецкими

учеными.  В конце 60-х годов известный экономист  Альберт

Вайнштейн   впервые  высказался  в  печати  о  негодности

официальных динамических рядов национального дохода. В 80-

х    годах    появляется    исследование    Г.Ханина    с

альтернативными рядами макропоказателей развития  страны.

Он,  во  второй половине 60-х годов работая  в  ИКТП  при

Госплане  СССР над обоснованием темпов развития  дорожных

сетей,   вынужден   был,   для  выявления   универсальной

зависимости  коэффициента транспортной обеспеченности  от

величины   душевого  дохода  по  десяти  представительным

странам,   существенно   -  в  разы   -   скорректировать

официальные  данные. Результат по условиям цензуры  в  то

время  был  опубликован только в виде графика  и  не  был

замечен статистической и экономической общественностью.

   В начале 90-х годов уже в недрах самого Госкомстата, а

именно    в    Институте   статистики   и   экономических

исследований  стали проводиться изыскания по исторической

реконструкции      реальных      динамических       рядов

макропоказателей. Я являюсь одним из руководителей  такой

работы, надеюсь в итоге восстановить подлинную статистику

страны  за  продолжительное время, начиная с  петровского

времени до сегодняшних дней.

   Выдающийся  статистик  М.Эйдельман  показал,  что   за

тридцатилетний  период  важнейшие  статистические  данные

СССР    были   завышены   в   разы.   Валовая   продукция

промышленности в стоимостном выражении была  завышена  за

период 1960 - 1990 по России в 1,96 раз, а в СССР в  2,03

раза.  В химической и нефтехимической промышленности  это

завышение соответственно составило 2,29 и 1,85 раза, а  в

машиностроении и металлообработке в 3,59 и 3,19 раза.

   В  свете  этих данных становится ясной бессмысленность

исписанных гор бумаги об астрономическом падении  валовой

продукции  и тотальных разрушительных процессах  в  нашей

экономике.   Реальный  кризис  носит  по  большей   части

структурный  характер. Предположение, что  цифры  падения

производства  реальны, оставляет необъяснимым  тот  факт,

что  мы  буквально  все бы уже вымерли  как  в  блокадном

Ленинграде.  Надо  преодолеть  страх  перед  реальностью,

чтобы не оказаться на задворках истории.

   Розалия  Рывкина.  Социальный механизм  криминализации

российского общества

   Рыночная    стихия    в   России   обогнала    процесс

институциализации  экономики. Это означает,  что  правила

поведения    на   рынке   не   регулируются   исторически

апробированными  социальными  ценностями  и  нормами,   а

диктуются интересами ведущих игроков.

   Специфика   российский  цивилизации   проявляет   себя

сегодня в особенностях российской трансформации, то  есть

перехода   от  советского  социализма  к  цивилизованному

капитализму.

   Одна  из  главных особенностей переходных процессов  в

России  состоит  в  том,  что они происходят  в  условиях

криминализации  общества,  которое  есть   прежде   всего

феномен  культуры, реакция на тот резкий  слом  советской

системы, который был осуществлен в начале 90-х годов.

   Первым  звеном социального механизма криминализации  в

России  стала  деидеологизация  общества  и  государства,

отказ от любых целевых ориентиров, перспективных планов и

приоритетов.    На    смену    тотальной    идеологизации

коммунистических времен пришли утилитаризм  и  прагматизм

новой власти и ее политики.

   Корень этого политического прагматизма в том, что  обе

целевых формационных категории - социализм и капитализм -

оказались отторгнутыми. Советский социализм был полностью

дискредитирован  и  потому  полностью  же  и   отвергнут,

капитализм  как система в России тоже - по  меньшей  мере

вербально - отторгается, поскольку воспитанный с  детства

негативизм  по отношению к нему сохраняется в  социальной

памяти  общества.  При  этом  какая-либо  третья  модель,

которая  выводила бы за рамки этих двух и соответствовала

бы  широко  обсуждаемой специфике России,  -  практически

отсутствует.   В  результате  трансформационный   процесс

оказался бесцелевым и теневым.

   Строительство   "рынка   без  капитализма"   порождает

цепочку    тяжелых    социальных   последствий.    Первое

последствие  -  слабость институциональной базы  рыночной

экономики.  Второе  -  формирование параллельной  теневой

социальной  системы  (  в  политике,  правоохранительных

органах,    банках,   торговле   и   др.).    Третье    -

неуправляемость  новых субъектов экономики.  Естественной

реакцией  на  всё  это  становится тенденция  к  усилению

административно-командных     способов      регулирования

экономики  и  социальных процессов, к  которой  призывает

теперь даже Е.Гайдар.

   Вместе    с   тем   и   само   государство   оказывает

криминализующее   влияние  на   общество,   так   "кризис

неплатежей"  был инициирован государством, которое  стало

игнорировать  свои  обязательства по госзаказам,  породив

ответную волну неплатежей.

   Параллельно в России происходило интенсивное  освоение

рынков,   освоение  пространства  экономической  свободы.

Институциональный вакуум в экономике  и  в  обществе  дал

толчок  развитию разного рода индивидуальных и  групповых

инноваций  в сфере экономической преступности, расширению

ее социальной базы.

   Итак,   сочетание  всех  трех  процессов  -  тотальной

деидеологизации,  институционального  вакуума  и  высокой

рыночной   активности   -  стимулировало   криминализацию

экономики, а следовательно, и общества.

   Особенность  российской трансформации  и  в  том,  что

критически   важную   роль  в   ней   играет   социальный

менталитет.  Действительно, на  начальном  этапе  реформы

господствовали  две  идейные  доминанты.  Первая:   любое

государственное  регулирование отождествлялось  только  с

командной  экономикой эпохи СССР. Вторая  доминанта  была

оборотной   стороной   первой:   рынок   -   это   только

экономическая   свобода,  но  никак   не   регулирование.

Капитализмо-  и  социализмобоязнь  привели  к  тому,  что

рыночные  процессы шли как бы в вакууме,  без  каких-либо

правовых,    социальных,   экономических   и    этических

регуляторов,  которые  могли  бы  играть  роль   гарантов

социального   порядка,  стимулируя   лишь   экономическую

преступность.  В  результате  рыночная  стихия   обогнала

процесс институционализации экономики. Возникла ситуация,

когда   правила   поведения  на  рынке  не   регулируются

исторически  апробированными  социальными  ценностями   и

нормами, а диктуются интересами ведущих игроков.

   Кстати,  в  том,  что  касается  соотношения  рынка  и

институционального  порядка  население  оказалось  мудрее

власти:  уже  четыре  года на вопрос  ВЦИОМ  "Что  сейчас

важнее  для  страны - демократия, свобода  или  порядок?"

ответ "демократия" дают не более 9% опрошенных, тогда как

"порядок" выбирают 76%.

   Но институциональный вакуум, о котором я говорю, - это

отсутствие  только исторически апробированных  социальных

институтов,  но не регулирующих норм вообще. Напротив,  в

сфере  теневого бизнеса действуют весьма жесткие ценности

и нормы поведения, которые просачиваются в открытую часть

экономики и общества. Это означает, что в стране сложился

рынок, культурная регуляция которого весьма нетрадиционна

для мирового опыта.

   Новые  социальные регуляторы пока работают  "в  тени".

Поэтому  общество  не может порождать  открытой  трудовой

мотивации.   Открыто   себя  не  декларирующая   система,

бесцелевое   управление,   лишенное   образа    будущего,

развязывают  "экономический эгоизм".  Групповые  и  личные

интересы  заглушают  общесоциальные,  превращают   их   в

фикцию.   В  подобной  ситуации  экономические  отношения

неизбежно  уходят  в "тень", рынок становится  всё  более

криминальным.

   Таков   социальный   механизм,   который   породил   и

воспроизводит  криминализацию  экономики  и  общества   в

современной России. К сожалению, на сегодняшний  день  он

достаточно  устойчив.  Так как стал  элементом  культуры.

Преодоление  этого  механизма  может  происходить   двумя

путями:

   1)эволюционно, путем постепенной "обратной  раскрутки"

нынешней  системы:  вытеснения  криминальных  и  усиления

легальных,  гражданских и других нравственных стереотипов

поведения или

   2)  революционно,  на  базе политического  переворота,

насильственного устранения нынешнего криминализированного

правящего  аппарата  и насаждения на его  месте  другого,

отражающего интересы новых социальных сил России.

   Игорь А.Яковенко. Псевдоморфозы Русской Системы

   Устойчивое наличие псевдоморфоз, или "ложных форм",  в

российской   социальной   действительности   серьезнейшим

образом сказывается на оценках ситуации и порождает - как

в научном сообщества, так и в социальной практике - самые

разнообразные мифы и миражи.

   Для  научного  сообщества весьма  актуальным  является

осознание    самого    факта   необходимости    выделения

россиеведения в качестве самостоятельной отрасли  знания.

Это парадокс: в России есть великолепная школа синологии,

индологии, другие страноведческие школы, которые  изучают

различные  страны  комплексно  -  их  история,  культура,

экономика берутся не в отрыве друг от друга, а  именно  в

комплексе.  Это  принципиальный  вопрос  с  точки  зрения

выработки  категориального аппарата, потому  что  попытки

подойти  с  понятиями и с категориями, отшлифованными  на

другом материале, приводят к парадоксам.

   В  геологии есть понятие псевдоморфозы. По-русски  это

означает  "ложная форма". Это когда один  минерал  выдает

себя за другой. Подобные явления в контексте России очень

серьезным  образом  сказываются  на  оценке  ситуации   и

порождают  - как в научном сообществе, так и в социальной

практике - самые разнообразные мифы. Одним из этих  мифов

является    концепция   догоняющего   развития.    Россия

воспринимается как недоразвитая Америка или  недоразвитая

Англия. Россия постоянно обманывает тех, кто сам надевает

на  нее  чужие  формы,  примеряет  к  ней  ложные  слова,

понятия,   отшлифованные  совсем  на  другом   материале.

Частная   собственность,  свобода  слова  и   независимая

пресса,  парламентская демократия и  конкурентный  рынок,

разделение властей и независимый суд - всё это сегодня  в

России есть и в то же время ничего этого нет. Слова есть,

законы  и  статьи  Конституции есть, а реальности,  этими

словами   обозначаемой,  -  нет.  Частная  собственность,

которая   во  всём  мире  служит  основой  индивидуальной

свободы,  у  нас  является  либо предпосылкой  величайшей

индивидуальной  несвободы и зависимости носителя  частной

собственности от рэкетира и чиновника, либо  превращенной

формой  власти. Что касается свободы прессы, то на  любом

семинаре  вам  расскажут, что это  за  свободная  пресса,

которая  сегодня по команде начинает скандировать "да-да-

нет-да" или какую-нибудь другую частушку. Такая же  точно

псевдоморфоза существует и по отношению к свободе слова.

   Предмет  нашего с вами анализа - инвариант,  специфика

России.  Я  согласен с В. Чертихиным, что в этой  области

сделаны  открытия,  в том числе выдающиеся,  объясняющие,

"как"  в России всё происходит, но мы пока не подобрались

к   раскрытию  "почему"  так  всё  складывается,   почему

существует   инверсионная   логика   развития    -    эта

"маятниковая", а не поступательная реакция  на  различные

внешние  модернизационные импульсы.  Существует,  видимо,

цивилизационное  ядро,  которое рядом  авторов  "Рубежей"

(А.Фурсов,  Ю.Пивоваров),  названо  Русская  Система.  Не

знаю,  насколько удачен термин, но это некий способ жизни

в  России,  инвариант,  российское цивилизационное  ядро,

которое  выковывалось в течение веков истории Российского

государства.    Для    российской   истории    характерен

моносубъект  властесобственности. Ядром  Русской  Системы

является властный моносубъект. Этот инвариант, который не

меняется  на  протяжении веков, в  отличие  от  западного

общества,  основой  которого является  автономия  частной

собственности  и  жесткое ее отделение от государственной

власти.  В  России власть и собственность слитны,  едины.

Всякая попытка этот спаянный намертво моносубъект разбить

или   раздробить  вызывает  мощное  сопротивление  внутри

российского  общества, и в результате мы  сталкиваемся  с

колебательными  движениями.  На  наших  глазах  последняя

попытка   была   сметена  историческим  процессом,   этот

властный субъект, ядро российской цивилизационной системы

восстановился в полном объеме и красуется сейчас во  всём

своем величии.

   Вторая  группа проблем связана с первичностью властных

отношений в России. Нельзя распространять идею  Маркса  о

первичности экономических отношений на Россию.

   Еще  одна группа проблем связана со сверхконцентрацией

центральной  верховной  власти в России.  Мы  видим,  как

меняются  различные формы, меняются маски,  но  на  смену

царскому  абсолютизму приходит всевластие Сталина,  затем

волюнтаризм   Хрущева,  и  при  Горбачеве,  несмотря   на

слабость  его власти, Центроверх присутствует. Сейчас  на

смену    Центроверху   пришла   уникальная   концентрация

финансовых  ресурсов в Москве, в Центральной власти.  85%

финансовых  ресурсов  Российской  федерации  находится  в

Москве.  Вы  не  назовете  ни  одной  страны  мира,   где

существует  такая пропорция. Это, кстати,  приводит  и  к

особому положению столицы, Москвы. Наличие вообще центра,

Центроверха  -  тоже неотъемлемая черта Русской  Системы.

Никаких  аналогов здесь не видно. Спросите  американца  -

где  у  вас  центр  в  стране? Вас  не  поймут.  Спросите

парижанина  -  где  в Париже центр? Его  нет.  Там  иначе

устроено  общество. А в России центр - Москва,  в  Москве

центр - Кремль.

   Важная черта Русской Системы - "чужая" власть,  она  в

России всегда носит отчужденный, внешний характер. Она  в

России  является источником себя самой, своим собственным

ресурсом.   Такую  конструкцию  власти  А.Фурсов   назвал

кратократией  .  Народ  в России  никогда  не  был  и  не

является в настоящий момент источником власти.

   Суммируя,  можно  сказать: одна  из  самых  актуальных

задач    научного    сообщества   -   выработка    нового

категориального  аппарата, который не будет  приводить  к

псевдоморфозам.

   Игорь  Кондаков.  "Хаос" и "порядок" в социокультурной

истории России

   Можно    говорить   о   ясно   выраженной    пульсации

исторического   процесса   в  России.   Такая   пульсация

воспринимается  как  чередование  "хаоса"  и   "порядка",

отражая динамику энтропийных и негэнтропийных тенденций в

российской  истории,  смену  деструктивных  и  структурно

организующих усилий общественно-государственной системы.

   Г.В.Вернадский  писал  о  "периодической   ритмичности

государственно-образующего    процесса"    в     Евразии,

фиксирующей образование единого государства и его  распад

на  систему  автономных  государств.  Ю.М.Лотман  отмечал

"синусоидно   волнообразный   и   пульсирующий   характер

поступательного  движения"  в истории  русской  культуры,

характеризующийся   сменой   периодов   самоизоляции    с

равновесной структурой и высоким уровнем энтропийности  -

неравновесными,  динамическими эпохами с высоким  уровнем

информативности    и   непредсказуемости    исторического

движения.   А.М.Панченко   выявил   диалектику   культуры

обиходной  и событийной: в периоды "спокойного"  развития

преобладает   обиходная   культура,   как   правило    не

рефлексируемая   ее   носителями,  но   зато   выделяемая

сторонними  наблюдателями; в "эпохи скачков"  сам  обиход

превращается  в  событие, - в это время и старые  и новые

"аксиомы"  становятся "предметом обсуждения",  "отрицания

или  апологии":  "на переломе культура всегда  испытывает

потребность  в самопознании и занимается этим".  Несмотря

на   разные  основания,  которые  принимают  эти  авторы,

фиксируется один и тот же процесс.

   Пульсация   исторического   процесса   в   России    в

большинстве   случаев  воспринимается   как   чередование

"хаоса"  и "порядка". Эти представления отражают динамику

энтропийных  и  негэнтропийных  тенденций  в   российской

истории,  смену  деструктивных и структурно  организующих

усилий        общественно-государственной        системы,

центростремительных   и   центробежных    социокультурных

процессов. Смысл коллизии "хаос - порядок" заключается  в

том,  что сложившаяся в определенный исторический  период

социокультурная целостность воспринимается как  избыточно

сложная  и  в  целях дальнейшего развития требует  своего

решительного  организационного упрощения, воспринимаемого

как  идея  "порядка",  желанного и  необходимого.  Другая

сторона  той  же  коллизии - переживание устанавливаемого

(часто  по  инициативе сверху) "порядка" как  стесняющего

свободу,   как   "гнета",  "подневольности",   "тирании",

"мономании" и т.п. и стремление разрушить этот  "порядок"

на  пути  обретения  новых  свобод,  возникновения  новых

инициатив,  за  счет  плюрализации  всей  социокультурной

жизни.

   Иными  словами,  наступление  "порядка"  мыслится  как

искусственное   удержание   "простой"   организации,   не

охватывающей    всей   многомерности   и   многозначности

действительности  и во многом противоречащей  реальности,

гораздо  более  сложной, нежели принятая  организационная

схема, ограничивающая возможности саморазвития жизни.

   Социодинамика русской культуры оказывается каждый  раз

гораздо  более сложным и изменчивым явлением, нежели  это

рефлексируется    социально-политической,    философской,

литературной мыслью этого же времени. Отсюда периодически

возникающее восприятие текущих социокультурных  процессов

как   хаотических,   непредсказуемых,   катастрофических;

отсюда  перманентная  мечта  о  наведении  "порядка"   (в

социуме  или  в  культуре),  тоска  по  "конструктивному"

деспотизму  в  политике  и  философии,  проявляющемуся  в

нетерпимости  к инакомыслию, в тяготении к "всеединству",

в диктатуре "формы" и т.д. Это - метафизическое тяготение

мира  к  "крепкому  охвату"; "крепкое ищет  узкого  пути"

(В.Розанов).  Соответственно  развивается   и   стихийное

"восстание"   против   любой  унификации,   шаблонизации,

схематизации  живого творчества, процесса  "живой  жизни"

(Л.Толстой)  как  тяготение к свободе,  бесконтрольности,

стихийности и тому подобному "хлябанью" (В.Розанов) . Это

метафизическое тяготение к противоположным  крайностям  -

"воли", децентрализованности, неуправляемости.

   Субъективно  обе  тенденции  могут  совпадать   (и   в

реальности часто одновременно сосуществуют) - как  момент

перехода  хаотического в организованное и  наоборот;  как

амбивалентное  стремление  к  идеальной  организованности

сложного   целого   и   к  полной  дезорганизации   этого

множества, которое не может быть в принципе организовано,

поскольку вовсе не является целым и не может быть сведено

к целому без ущерба для каждого его элемента. В некотором

смысле  антиномия "хаос - порядок" может  быть  осмыслена

как наиболее адекватная модель динамики общества.

   Казалось  бы,  весь процесс российской  истории  можно

представить  как  "раскачивание  маятника"  между   двумя

смысловыми  полюсами: деспотии и бунта,  авторитаризма  и

соборности,  монистического и  плюралистического  видения

мира, структурной упорядоченности и деструкции стихийного

саморазвития.    Подобные   теоретические   интерпретации

истории   России   широко   распространены   и   страдают

чрезмерной  простотой решений, сводящихся  к  констатации

колебательного  процесса  в российской  истории.  В  этом

отношении  значительным прогрессом в понимании диалектики

российской    истории   является   модель   А.С.Ахиезера,

исходящая  из  понятия двух социокультурных механизмов  -

медиации  и  инверсии  и выводящая из  их  взаимодействия

семичленную    структуру   трех    глобальных    периодов

исторического  развития, сменяющих друг друга  в  истории

России.

   Возможен   и   иной  подход,  дополняющий   теоретико-

методологическую  концепцию  А.С.Ахиезера.  Речь  идет  о

смене  различных типов социокультурной динамики в истории

русской  культуры и России, в последовательности  которых

нет   признаков   повторяемости.  На   протяжении   всего

древнерусского  периода  (IX-XVII  вв.)  доминирует  один

общий тип социокультурной динамики - кумулятивный.

   Смутное   время  и  русский  Раскол,  предшествовавший

петровским  преобразованиям, отразили реальное превышение

допустимого при кумулятивных процессах уровня  сложности.

Раскол   стал  не  просто  свидетельством  самодовлеющего

инверсионного   процесса,  сопровождавшего   национальную

катастрофу   Древней   Руси,  но  началом   нового   типа

социокультурной динамики - дивергентного.

   В  конце XVII, в XVIII и XIX веках все социокультурные

процессы развивались по дивергентной логике, приводящей к

разветвлению каждой качественно определенной тенденции на

полярные  ценностно-смысловые  противоположности.  Отсюда

множащиеся   бинарные  пары:  староверы   и   никонианцы,

сторонники  и противники петровских реформ, шишковисты  и

карамзинисты,  западники  и  славянофилы,  крепостники  и

дворяне-просветители, консерваторы и либералы, либералы и

радикальные    демократы,   богоискатели    и    атеисты,

революционеры и контрреволюционеры...

   "Серебряный  век" явился в русской культуре,  с  одной

стороны,  доведением принципа дивергенции до  логического

предела   (когда  каждый  деятель  русского   культурного

ренессанса     становился,    по    точному    наблюдению

Н.А.Бердяева,  человеком "двойных мыслей" и  находился  в

перманентном  споре  с самим собой);  с  другой  стороны,

именно   в   это   время   идеал  "всеединства",   нового

интегративного   стиля,   культурного   синтеза,   поиска

универсального творческого подхода к искусству,  науке  и

самой жизни стал общей особенностью социокультурной жизни

переломной   эпохи,  являя  собой  попытку   имманентного

преодоления   русской   культурой   своей   расколотости,

"расщепленности".

   По   существу,  уникальность  Серебряного   века   как

переходной      эпохи     проявилась     в     соединении

взаимоисключающих тенденций - к культурной  интеграции  и

целостности,   с   одной   стороны,   и   к    предельной

дифференциации и расколотости целого - с другой. Подобное

столкновение      взаимоисключающих      тенденций      -

социокультурного  упрощения  и  одновременно  дальнейшего

усложнения  -  вылилось в социокультурный взрыв:  русскую

революцию.  Революционные  процессы  поначалу   предельно

усложнили    и   без   того   невероятно   плюралистичную

социокультурную   ситуацию   Серебряного   века   с    ее

конфликтным,    внутренне   неразрешимым   многоголосьем,

породив  состояние первозданного Хаоса  (рождение  нового

мира  из небытия). В дальнейшем восторжествовали процессы

однолинейного  упрощения, шаблонизации,  способствовавшие

становлению  нового  типа  социокультурной   динамики   -

тоталитарного.

   Упрощение  социокультурной полноты в советский  период

истории  шло  по пути запрета на любые формы инакомыслия,

декретирования  возможных и желательных  форм  культурной

деятельности ("социальный заказ"), а вследствие  этого  -

насаждения принципа социокультурной селекции.

   После  падения  тоталитарной системы  дивергенция  как

инструмент     разложения     тоталитаризма     оказалась

недостаточным  для  созидания новых цивилизационных  форм

механизмом социокультурной динамики.  Оптимальным  здесь

явился новый тип социокультурной динамики - конвергенция.

Она  предполагала  соединение  гетерогенных  факторов   и

культурных  явлений в рамках единой смысловой  парадигмы.

Здесь   оказалась   наиболее  подходящей,   хотя   и   не

единственной, постмодернистская парадигма.

   Эдуард Скакунов. Личностный срез российского общества:

проблемы социокультуры

   Следствием незавершенности, крайней неравномерности  и

аномальности  модернизации в России  является  чрезмерная

распространенность   "промежуточной"   личности   с    ее

повышенной склонностью к авторитарности и насилию.

   Российское   общество  продолжает  жить   в   условиях

модернизации  -  перехода от традиционной  к  современной

цивилизации.

   Современный (реалистический) тип социальных отношений,

разрушая  вертикальную  иерархию традиционной  социальной

системы  и  поэтому  являясь гигантским  шагом  вперед  в

процессе  развития,  не может сразу трансформироваться  в

"ролевые"  взаимосвязи  индивидов  и  групп.  Для   этого

требуется  промежуточный и, возможно,  длительный  период

существования    "статусных"    отношений,    одним    из

преодоленных   постсовременной  цивилизацией   проявлений

которых   служит   атомизация  всех  уровней   социальной

системы.

   Этим  и  объясняется ныне господствующая в  российском

обществе эгоцентричность, выражаемая в социальной сфере в

"индивидуализации"  граждан,  в  экономической  -  в   их

меркантилизме,   в   политической  -   в   стремлении   к

сепаратизму  и  локализму  на базе  отдельных  этногенных

групп.  Атомизация часто воспроизводит дух клана и общины

при  решении личных, групповых и государственных дел, что

ведет к криминализации.

   До  нынешнего столетия в России, как и в большей части

мира,  господствовало традиционное  общество,  в  котором

большинство   людей  жили  в  небольших  и   разбросанных

общинах,  имели низкий уровень средств к существованию  и

незначительный  прибавочный продукт, не умели  считать  и

писать.

   Соразмеряя результаты наших социологических опросов  в

1993  году в Ямало-Ненецком автономном округе  и  в  1996

году  в  Чеченской  Республике с  периодизацией  процесса

модернизации    на   идеологическую,    политическую    и

экономическую фазы, можно утверждать, что:

   -  лишь  городские группы в России с  разной  степенью

активности  участвуют в процессе модернизации  (по  нашей

методике,  этот  процесс начинается с  2,5  единиц  шкалы

развития);

   -  нерусские  этногенные  группы  находятся  в  лучшем

случае  на идеологическом этапе модернизации (от  2,5  до

4,0 единиц);

   -  что касается русского городского этноса, то он ушел

дальше   в   своем   развитии  -  в   политическую   фазу

модернизации (с 4,0 до 6,0);

   -   все  группы  еще  далеки  от  экономической   фазы

модернизации (от 6,0 до 7,5).

   Например,  разрыв  в уровне социокультурного  развития

группы селькупов с мигрантской группой г. Нового Уренгоя,

доходящий   до  4,4  условных  единиц,  который,   будучи

переведенным во временной интервал, измеряется более  чем

тысячелетием,   свидетельствует  о   наличии   в   стране

конфликта  ценностей  между  всеми  народами   Сибири   и

Дальнего Востока и остальным населением России. Отсюда  -

ассиметричные,    практически   всегда    противоположные

представления   сторон   этого  конфликта   по   основным

проблемам  социальной  и  политической  жизни.   Конфликт

ценностей  разделяет  и  русское  городское  население  с

остальным,   в  том  числе  русским,  которое  продолжает

ориентироваться на традиционные ценности с их акцентом на

консерватизм,  иерархические  политические  структуры   и

общинную собственность.

   Завершение процесса модернизации российского  общества

осложнено   выбором   в  1917  г.  аномального   варианта

развития, приведшего к цивилизационно разбалансированному

состоянию систем социокультурных ценностей в стране.

   Общество  до  настоящего времени не может рассчитывать

на   необходимую   для   самообеспечения   продуктивность

сельского  хозяйства, а натуральный обмен часто  заменяет

товарно-денежные   механизмы  хозяйствования,   возвращая

человека к традиционному состоянию.

   В  наиболее существенных чертах аномальность  процесса

цивилизационного  развития России  на  личностном  уровне

выразилась в том, что:

   -  был  нарушен баланс между государством и обществом,

поскольку монополия государства на собственность  привела

к   утрате   обществом,  а  следовательно,  и  человеком,

собственного ресурса; общество и личность перестали  быть

сколько-нибудь  значимыми  социальными  единицами,   были

поглощены государством;

   -  необходимая для победы мировой революции, а затем -

для     обладания    статусом    сверхдержавы    политика

индустриализации     вызвала     нарушение      структуры

экономического  потенциала страны,  то  есть  нормального

соотношения  между  так называемой первичной  (аграрной),

вторичной  (индустрия) и третичной  (услуги)  экономикой,

увеличив  долю  занятых в индустрии до  70%  населения  с

крайне  неопределенными  и,  вероятно,  катастрофическими

последствиями для экологии страны, для жизни  людей,  для

обеспечения  страны  собственными  продуктами  и  для  ее

будущего развития;

   - большинство населения страны оказалось насильственно

вовлечено  в  социальные процессы,  для  которых  у  него

недостает  ценностных ресурсов и для адаптации к  которым

обычно   требуется   несколько   сменяющих   друг   друга

поколений.

   Следствием незавершенности, крайней неравномерности  и

аномальности     модернизации     является     чрезмерная

распространенность     типа    "внутреннеориентированного

моралиста",   или   политически  "пассивного   субъекта",

который  характерен  ныне  для  не  менее,  чем  половины

городского  населения  и  значительной  части   сельского

населения.  Суть этой "промежуточной" личности выявляется

в  социокультурной оценке городской мигрантской группы из

c.  Салехарда,  45,0 % представителей  которой  озабочены

проблемами  территории, на которых они живут и  работают,

42,0% - продолжают ощущать связь с землей и природой,  то

есть   ориентированы  на  дотрадиционные  и  традиционные

ценности,   а  58,0%  -  почитают  современные   правила,

"почерпнутые из собственного жизненного опыта". Еще более

трагична  судьба  ненцев,  проживающих  в  этом   городе,

которые  оторвавшись от естественной среды, как будто  бы

внешне урбанизировались, однако, если в своем отношении к

пониманию   роли   территории  эта  группа   остается   в

дотрадиционных  параметрах  (68%),  то  в  оценке  правил

поведения,  которыми они руководствуются  в  повседневной

жизни,    относительное   большинство    (32%)    избрало

современную альтернативу ответа.

   Если  в  эпоху  традиционализма  перемещение  русского

населения   на   периферию  страны  выполняло   в   целом

прогрессивные функции ее развития, то в советские годы  -

массовая  миграция  из  аграрных районов  в  города  лишь

замедляла   процесс  модернизации  страны   и   породила,

возможно, наиболее сложные проблемы для будущего  России.

Одна    из   этих   проблем   -   повышенная   склонность

промежуточной личности к авторитарности и насилию.

   Юлий Липец. Смена территориальной организации

   Могут  ли  объективные предпосылки  для  трансформации

имперского  пространства в более  современное  социально-

экономическое, культурное пространство быть реализовано в

современной российской ситуации хаоса?

   В    России    сейчас   происходит   смена   доминанты

территориальной      организации      общества.      Форм

территориальной  организации  общества  за  всю   историю

человечества было очень немного, так как число этих  форм

всегда  на много порядков ниже числа сущностей.  Одна  из

форм, непосредственно связанная с размерами территории, -

имперская   форма   организации.   Она   инвариантна    и

относительно    социально-экономической    формации,    и

господствующей  идеологии.  Еще  в  начале  XX  века  она

преобладала  в  Старом Свете, но постепенно  рассыпалась,

точнее,   трансформировалась.  Наиболее  успешно   прошла

трансформация  в тех империях (Англия, Франция,  Япония),

которые  сумели  заменить традиционные имперские  способы

управления  (с  содержанием  на  подвластных  территориях

военных  гарнизонов,  с  тайной  и  явной  полицией)   на

разнообразные экономические.

   Для  Российского  государства  имперская  форма,  хотя

официально  она  существует  менее  трехсот   лет,   была

основным   способом   организации  территории   на   всём

пространстве  в  рамках  будь то Российской  империи  или

Советского Союза. Центр, сильное вертикальное подчинение,

сильная полиция, военные гарнизоны. Сейчас эти методы  не

работают  и должны быть заменены другими, основанными  на

экономических  интересах, транспортных, инфраструктурных,

исторических,  культурных и прочих связях.  Связей  таких

огромное   количество,   объективные   предпосылки    для

трансформации имперского пространства в более современное

социально-экономическое,     культурное      пространство

существуют.  Весь вопрос в том, насколько эти предпосылки

могут  быть реализованы в связи с ментальными  и  прочими

противоречиями,  с хаосом, о чем сегодня говорили  многие

выступающие. Физико-географическая организация территории

во многом определяет его политическую организацию.

   Олег Яницкий. Россия - общество риска

   Сегодня  в  России на передний план выходит негативный

социальный    проект:    уберечь,   сохранить,    выжить.

Исключительные   условия   у   нас   становятся    нормой

повседневного бытия.

   Общество   риска  характеризуется  заменой  позитивной

логики  накопления  богатства  в  широком  смысле  слова,

включая  знания,  на  негативную  логику  производства  и

распространения риска или, скажем, опасностей, о  которых

говорил  А.Ахиезер.  Россия в этом смысле  имеет  двойную

специфику.   Есть  риски  форсированной  и  незавершенной

индустриализации   и   урбанизации   и   риски    высоких

технологий. Наша модернизация идет без нужной  рефлексии,

она  значительно  отстает  от  необходимой.  Например,  в

экономике  элементарный экологический  аудит  показывает,

что  в приобретенные на выгодных основаниях собственность

-  землю, постройки, что угодно - приходится очень  много

вложить средств, чтобы в результате собственность  начала

приносить то, что можно съесть без смертельной опасности.

Многие потенциальные зарубежные инвеститоры отказались от

России, так как у нас нет чистой воды нужного качества.

   Риск  в  экономическом  смысле  очень  "демократичен".

Сначала  общество делится на тех, кто на риске выигрывает

и тех, кто теряет. Затем происходит выравнивание.

   В  политической  сфере очень значим риск,  разрушающий

систему  социальных  институтов, -  некалькулируемый,  не

ограниченный  во  времени  и в пространстве,  не  имеющий

персональной  ответственности, например,  Чернобыль.  Вся

система   институтов,  страхующих  общество  от  подобных

опасностей,  вообще перестает эффективно функционировать.

Никто не примет иск, например, от человека, пострадавшего

в  зоне  радиации. Где концентрируется сегодня  вся  наша

политика? В Совете безопасности. Политика перемещается из

позитивной  области в область негативную,  охранительную.

Власть  всё  больше занимается проблемами, которые  можно

сформулировать так: "как бы здесь не рухнуло, а здесь  не

треснуло". Нет сейчас центральности в политике. В  России

сейчас  появилось множество политических центров,  я  это

называю  субполитикой,  "серой" корпоративной  политикой.

Дефицит доверия - одна из фундаментальных проблем,  из-за

которых  разваливается  институциональная  сфера   нашего

общества.

   В   науке   идет   борьба  социально   и   политически

ангажированных  экспертов.  Решения  принимаются  не   на

основе  науки, а на основе экспертных оценок, чрезвычайно

субъективных. Появилась не наука знания, а  наука  опыта,

которая  идет  снизу. Она родилась, в том  числе,  внутри

социальных  движений.  И эти две  науки  не  могут  найти

общего языка.

   Производители  риска  вступают в глубокий  конфликт  с

потребителями по поводу социально приемлемого риска.  Пока

они  решаются  чисто  государственным  путем  (допустимый

уровень  радиации  и  пр.). Риск  должен  быть  предметом

серьезной  дискуссии. Возникают "негативные"  объединения

совершенно разных по своим интересам людей, цель  которых

одна:  выжить в условиях этого риска, экономического  или

социального. Происходит легитимация массового социального

протеста.    Странный   парадокс   -   раньше    движения

рассматривались  как  больший  риск,  сейчас  же   внутри

движения люди находят временное спасение.

   В области культуры общество риска характеризуется, во-

первых,  тем,  что  на  первый  план  выходит  негативный

социальный   проект.   Всю  жизнь  мы   руководствовались

позитивными   социальными  проектами,  в  том   числе   и

утопическими.  Сегодня на первый план выходит  негативный

социальный   проект   -   уберечь,   сохранить,   выжить.

Исключительные   условия   становятся   у   нас    нормой

повседневного  бытия. На первый план  выходит  негативная

достижительность.  Не  достижение  блага,   а   избежание

худшего.

   Вероятно,  западные категории работают  на  российской

почве, хотя требуют адаптации и переосмысления.

   Кроме того выступили:

   Мария   Румянцева:   1)  Интересна  эпистемологическая

модель  двух  типов  суперцивилизаций  -  либеральной   и

традиционной(А.Ахиезер).    Она    позволяет     выделять

значительное  количество  типов  обществ,  в  которых  по

разному  соотносятся эти две составляющие;  2)  интересна

идея  системного изучения России (И.А.Яковенко), но здесь

нас  может подстерегать опасность, связанная с умножением

терминологии.

   Анджей  Лазари:  Плохо  определены  понятия,  которыми

пользовались    выступающие   ("ценности    капитализма",

"соборность"  и  др.).  Нет общего  языка.  Видимо,  надо

говорить  не  о  ценностях  капитализма,  а  о  ценностях

правового  государства.  Термин  "коллективность"   более

адекватен  чем  соборность. Возражение  вызывает  понятие

"общество-субъект".

   Алла  Чирикова:  Специфика России - это  прежде  всего

специфика личности, ее менталитета. И следующим  шагом  в

обсуждении должно стать рассмотрение проблемы российского

менталитета   на   пороге   ХХI   века.   Это    позволит

дисциплинировать обсуждение, сфокусировать проблему.

   Александр  Ахиезер: Обобщение всего, что было  сегодня

здесь  сказано, делать еще рано. Но некоторые соображения

хотелось   бы   высказать.   Важная   особенность    всех

выступлений  заключается прежде всего в том,  что  поиски

истины  идут  в  направлении  культурных  и  исторических

истоков  современной ситуации, определяющих специфические

характеристики   страны.   Статус   этих    характеристик

рассматривается   по-разному:   напряженно    обсуждаются

возможности   рассмотрения  российской  цивилизации   как

специфической  или  же интерпретации России  как  имеющей

свои   особенности,   но   идущей   по    общему    пути

(А.Вишневский). И.Ионов нарисовал широкую картину  поиска

в   этой   сфере.  На  обсуждении,  однако,   сказываются

определенные  неясности в самом цивилизационном  подходе.

Складывается  впечатление, что мы ничего не поймем,  если

не   переместим  центр  наших  исследований   в   сторону

периодически активизирующихся массовых пластов  архаичной

догосударственной культуры, пробивающихся к нам из глубин

истории, приводящих подчас к краху государственности. Они

оказывают мощное давление на характер духовной культуры и

институты    всех   типов.   Есть   пласты   нелегальной,

подсознательной  культуры,  которые  мы  плохо  знаем   и

понимаем.  Об этом говорили многие, в частности  о  нашей

криминальности, пробивающейся из подпочвенных  глубин.  В

этой  связи  обращает  на  себя внимание  своей  глубиной

выступление   Г.Дилигенского,  который   попытался   дать

целостную картину исторически сложившейся ментальности  и

на  ее основе объяснить важные факты истории и настоящего

России,   а  также  выступление  И.Клямкина,  показавшего

существование  важных  сдвигов в сознании  людей,  как  в

советский,   так  и  постсоветский  период.  Эти   выводы

представляются  исключительно важными.  На  эту  проблему

проливает  свет также гипотеза В.Чертихина  о  смуте  как

форме   существования  нашего  общества.  Центр   тяжести

смещается  к  анализу  соотношения,  диалектики  массовых

культурных  процессов и судьбы государства, всей  системы

отношений  в  обществе. На этом фоне  особенно  интересно

выступление  А.Давыдова, показавшего, что в России  давно

развивается альтернативная культура. Хотелось бы отметить

полное  отсутствие попыток поверхностного  политиканства,

попыток  объяснить сложнейшие процессы  кознями  мирового

зла,  склоками  политиков. Примечательны методологические

поиски   ряда   выступающих,  например  И.Гр.   Яковенко,

нацеленные   на   переосмысление   методологического    и

теоретического   багажа  науки  об  обществе   с   учетом

специфики России, а также желание привлечь внимание,  что

сделал  И.А.  Яковенко,  к  новой  концепции  конструкции

власти,  выдвинутой А.Фурсовым (кратократия). Здесь  есть

над чем подумать.

   Многие  существенные и важные проблемы не нашли своего

отражения.  Например, интересное выступление Л.Резниченко

не    могло    возместить   недостаточное   внимание    к

социокультурным основаниям нашей хозяйственной жизни.

   Всё,  что  здесь было сказано, должно стать  предметом

дальнейшего  анализа. Например, мне кажется представления

Р.Рывкиной  о трех процессах и представления Чертихина  о

периодических смутах раскрывают разные стороны  одного  и

того  же  сложного  и многопланового явления.  Его  можно

описать  как  высокий  уровень дезорганизациии  общества.

Этой   проблемы   здесь  касался  И.Кондаков.   Специфика

российского  общества противоречит попыткам  выдвигать  в

социологии  на  первый план задачу адаптации  личности  к

сложившемуся обществу. Эта идея западной социологии имеет

для    нас   ограниченную   ценность.   Высокий   уровень

дезорганизации  заставляет нас решать  частные  проблемы,

превращая их в заявки на решение общих проблем. У нас  не

решены   основные  проблемы  общества.  И  мы  не   можем

замкнуться лишь на узких проблемах. У нас все строится на

мифологии, на борьбе разных ее модернизированных  версий.

Необходимо   искать   специфические   подходы   к   такой

неустойчивой, дезорганизованной реальности.  Мне  кажется

здесь  заложена важная методологическая идея  возможности

рассмотрения  нашего  общества через дуальную  оппозицию:

"хаос  - порядок (организованность)", что помогает понять

природу  циклизма. Эта проблема нуждается  в  специальном

рассмотрении.  В  этой  же связи  важными  представляются

выступления,     касающиеся     существенных     аспектов

дезорганизации общества. Здесь обращает на себя  внимание

выступление  Г.Гольца. Он считает, что  наша  статистика,

характеризуемая чудовищной дезинформацией, - неотъемлемый

элемент  специфической формы жизни России,  без  которого

управлять   Россией  невозможно.  Периодические   выбросы

архаичной    культуры   постоянно   формируют   общества,

требующее иллюзорной информации. Это связано с  тем,  что

для  нас,  как говорил О.Яницкий, экстремальные  ситуации

становятся  нормой.  Возможно,  именно  это  странное  по

мировым стандартам явление, поможет понять, что специфику

Российского   общества  следует  искать  не   только   на

проторенных мыслителями прошлого века путях.

   Я  думаю,  что  мы  только  начинаем  решать  проблемы

специфики  российского общества. Приглашаю всех  желающих

принять   участие  в  дальнейших  обсуждениях  на   нашем

семинаре.

Круглый стол(Независимый теоретический семинар "Социокультурная методология анализа российского общества")

г.Москва 5 ноября 1996 года

Участники:

Выступили или представили свои выступления:А.Ахиезер, А.Вишневский, А.Давыдов, Г.Дилигенский, Г.Гольц, Б.Ерасов, И.Ионов, И.Клямкин, И.Кондаков, А.Лазари (Польша), Ю.Липец, Е.Майминас, Л.Резниченко, М.Румянцева, Р.Рывкина, Э.Скакунов, В.Чертихин, А.Чирикова, И.Гр.Яковенко, И.А.Яковенко, О.Яницкий.

Присутствовали:Ю.Александров, Д.Баюк, Ф.Бенвенути (Италия), Л.Вандт, О.Величко, Ю.Вешнинский, Н.Володина, А.Гордон, Н.М.Давыдова, Е.Долгих, И.Доронина, Р.Евзеров, Ю.Жданов, В.Земсков, И.Катагощина, Т.Коваль, Н.Коршунова, Л.Косалс, И.Левин, В.Любин, А.Мосейко, М.Орлова, Ю.Пивоваров, Д.Пригов, Н.Рогалина, Э.Сайко, С.Сергеева, Е.Туркатенко, Н.Ушакова, В.Филина, А.Флиер, И.Чубайс, В.С.Яковенко.

     Александр Ахиезер: Уважаемые коллеги! "Круглый  стол",

на   котором  вы  присутствуете,  организован  на  основе

Независимого   теоретического  семинара  "Социокультурная

методология  анализа российского общества".  Его  цель  -

разработка  методологии исследования, выявлении  основ  и

механизмов   динамики   российского   общества,   попытки

построения соответствующей теории. Мы рады приветствовать

всех  пришедших  сюда ради диалога на тему самопонимания,

самопознания  нашего  общества.  Сегодня  все  мы   будем

участниками своего рода мозгового штурма, задача которого

приблизиться  к  решению  стоящей  перед  нами  проблемы,

создать    методологический  и  теоретический   задел   и

соответствующую интеллектуальную атмосферу для дальнейших

обсуждений,  которые  могут  продолжаться  на  заседаниях

Семинара.

   Игорь Гр.Яковенко. К специфике русской цивилизации

   Проблемы  специфики  российской  цивилизации   -   это

тяжелый  анамнез,  который осложняется рядом  хронических

обстоятельств: идея богоизбранности, имперский  комплекс,

манихейская  компонента  традиционного  сознания  и  наше

особое   амбивалентное  отношение   к   Западу.   Видение

социальной   и   культурной  проблематики  через   призму

цивилизации  -  новое,  оформляющееся  на  наших   глазах

научное    направление.   С   кончиной    государственной

идеологии,    пошатнувшей    формационный    взгляд    на

исторические  реалии,  внимание  специалистов  всё  более

привлекает  такая  категория, как "цивилизация",  которая

начинает  восприниматься в качестве  ключа  к  постижению

самых    серьезных    и   актуальных   проблем.    Однако

цивилизационный   подход   не  получил   пока   целостной

теоретической   разработки.  Цивилизационная   специфика,

выражаемая  в  номинациях  национального  характера   или

национального  духа,  часто  всё  еще  является  объектом

околокультурологической публицистики.

   В  любой  культуре  существует неустранимая  дистанция

между  автомоделью и реальностью. Культура  прихорашивает

себя,   приглушает   свои  пороки,  табуирует   осознание

некоторых  фрагментов  реальности,  а  кое-что  объявляет

несущественными частностями. Понимание культуры исходя из

внутренней позиции всегда неполно и ущербно.

   Однако недостаточен и чисто аналитический взгляд. Мало

понять,  надо пережить, воспринять культуру целостно,  то

есть  с  позиции вовне-и-внутри-пребывания. Это не только

постоянное перемещение с одной позиции на другую  в  акте

исследования, парадоксальное одновременное  пребывание  и

внутри  и  вовне. Научный подход призван объективированно

описать  систему традиционной культуры, поскольку  именно

она выступает ядром цивилизационной специфики.

   Цивилизационным    исследованиям   предшествуют    две

устойчивые  позиции обыденного сознания. Одна  связана  с

представлением  о  вселенной  как  о  единстве   мира   и

антимира.  Другую  можно обозначить как представление  об

универсальности  человеческой  природы.   Истоки   первой

позиции   -  архаическая  картина  мира,  соответствующая

представлениям о мидгарде и утгарде древних германцев, то

есть  своем,  освоенном и чужом, неосвоенном пространстве

как о двух зеркальных сущностях. Здесь "их" мир мыслится

как  антимир, как вывернутая по отношению к "нашему" миру

вселенная.  Понятно,  что в этой картине  нет  места  для

механизма  научного  понимания  и  описания,  а  работает

архаическое  вывертывание, которое нашло свое оформление,

в  частности,  в манихейской парадигматике. Подобный  род

миропонимания  чаще  всего демонстрирует  лагерь  крайних

почвенников.

   Другой  полюс  -  представления  об  антропологическом

единстве  человечества  - задает однокачественность.  Все

люди,  а  значит и культуры, принципиально  едины.  Можно

говорить   о   каких-то  стадиальных  или  количественных

отличиях  по  тем  или иным параметрам.  Отсюда  вытекает

убеждение  в единстве методологии понимания и  отсутствии

специфических  познавательных  проблем,  представление  о

единой  для всех социальной теории. Эта позиция звучит  в

высказываниях  крайних  западников.  Фиксация  на   общем

снимает обширную и высокозначимую в практическом плане  -

особенно   в   ходе   процессов  модернизации   -   сферу

особенного.  Непонимание и игнорирование  цивилизационной

специфики      оборачивается     острыми      проблемами:

экономическими, политическими, социальными.

   Современная социология - порождение западноевропейской

культуры.  Она  ей  изоморфна и описывает  породившую  ее

реальность.  Отечественная же реальность не  тождественна

европейской.    Исследователь,   воспитанный    в    лоне

европейской   научной   традиции,   которая    моделирует

конкретную   -  европейскую  -  реальность,   видит   эту

последнюю  как  нормальную,  "правильную"  реальность  по

преимуществу. Европейская наука аналитична по своей сути.

Она  адекватно  описывает ставшие формы.  Но  пасует  при

описании   форм   синкретических.   Между   тем   природа

российской социокультурной целостности может быть  понята

лишь   на   основе  анализа  ее  соотношения  со   своими

синкретическими   истоками.   Существует   соблазн   либо

элиминировать    последние,   объявить   несущественными,

изживаемыми,  либо  гипостазировать  и  вести   речь   об

апофатическом, невыразимом характере русской  духовности.

Надо   шаг  за  шагом  разрабатывать  и  совершенствовать

аппарат научного анализа синкретических феноменов.  Часто

синкретическим,   нерасчлененным,  имплицитным   явлениям

приписывают застывшие понятийно-терминологические  формы.

В   результате   их  природа  ускользает,   меняется,   а

маркирующие их термины оказываются неадекватными.

   Анализ  российской  реальности парадоксальным  образом

осложняется тем, что Россия не слишком далека от  Европы.

Из этого вырастает иллюзия ненужности каких бы то ни было

методологических  опосредований.  Культуры   Китая   или,

скажем, Гвинеи воспринимаются как определенно иное.

   Если   законы  физики,  сформулированные   в   Англии,

справедливы   для   любой   точки   земного   шара,    то

закономерности,  например, экономики  работают  не  везде

одинаково.  Это происходит не потому, что эти  законы  не

универсальны,  а потому, что они опосредуются  культурой,

доминирующей   ментальностью,   то   есть    той    самой

цивилизационной спецификой. Это происходит везде,  в  том

числе  и  в  Европе,  но там ментальность,  так  сказать,

"прозрачна".   Она   позволяет   реализоваться    законам

экономики в   их  имманентности.  Если   логика   рынка

ориентирует   человека  на  повышение   эффективности   и

достижительные    ценности,   то   крестьянская    община

ориентирует  своего члена на самоподдержание при  условии

минимизации    потребностей.   Поэтому   в   традиционных

обществах  рынок  сначала  должен  разрушить   общину   и

общинного  человека  и только затем реализуется  во  всей

полноте.

   Александр   Ахиезер.  Теоретические   основы   анализа

специфики российского общества

   Популярность проблемы специфики (самобытности)  России

на  протяжении многих десятилетий не стала тем  не  менее

стимулом   развития   научной   теории   и   методологии,

необходимых  для  исследования  соответствующих  явлений.

Методологически  любые  феномены  в  природе  и  обществе

тождественны, так как принадлежат к одному миру.  Но  они

же одновременно всегда различны, специфичны. Все споры  о

том, является ли Россия специфической страной, бесплодны,

если они сводятся к столкновению, взаимоотталкиванию этих

двух   полюсов   наших   представлений,   характеризуемых

разными,  полярными уровнями абстракции. Каждое  из  этих

представлений, как и в любой антиномии, столь же истинно,

сколь  и  ложно.  Плодотворность этого спора  зависит  от

нашей способности выйти за рамки конфликта крайностей  на

адекватный  проблеме  уровень  абстрактности,   создающий

основу для взаимопроникновения полюсов.

   Методология  должна  быть  нацелена  на   поиск   меры

абстракции,  адекватного ракурса  рассмотрения  специфики

общества,   его  анализа.  Необходимо  объяснить   логику

формирования   различий   между  обществами   (логически,

культурно,  социально),  найти  критерий  для   выделения

существенных различий, самого существенного. Это возможно

сделать лишь опираясь на теорию (метатеорию) общества,  а

не   перебирая   эмпирические   реалии.   Теория   должна

сформировать  основу для содержательного  движения  мысли

между крайностями (полюсами) общества.

   Я   предлагаю  следующее  решение  этой  теоретической

задачи. Любое общество существует лишь в результате своей

собственной    способности   себя    воспроизводить    (в

противоречивом единстве культуры и отношений людей, части

и  целого, личности и общества в целом и т.д.). Тем самым

любое (со)общество есть одновременно и субъект, способный

воспроизводить  себя, свои воспроизводственные  потенции.

Общество    в   его   социокультурном   понимании    есть

организованная      способность      людей      творчески

воспроизводить,   превращать  себя  в  свой   собственный

предмет   вопреки   потокам  разрушительных   опасностей,

энтропии,  дезорганизации, вызовам истории. Недостаточная

способность   человека  обеспечить  эффективность   своей

воспроизводственной   деятельности  выше   определенного,

специфического для каждого общества, критического  порога

приводит   к   нарастающей   дезорганизации,   угрожающей

перерасти в необратимое сползание к катастрофе, к гибели.

   Отсюда   на   первый   план  в  исследовании   выходит

способность  людей  поддерживать свои воспроизводственные

способности   на   уровне   выше   критического   порога,

отделяющего  жизнь  и  смерть  общества,   выживание   от

деградации,    гибели.   Именно   здесь    вырисовывается

существенное,  фундаментальное  различие,  возникающее  в

мировой  истории между странами, народами, общностями,  с

одной  стороны, способными вопреки нарастающим опасностям

продолжать эффективное самовоспроизводство, и,  с  другой

стороны  теми,  которые  не  сумели  воспроизводить   эту

способность.    Последние   составили   длинный    список

исчезнувших  народов. Максимально существенную  специфику

общества   следует   искать  в  самой   возможности   или

невозможности  держать  свою  способность  выше  опасного

порога. Это способность, ее мера должны быть выражены  на

категориальном уровне.

   Эффективность     воспроизводственной     деятельности

человечества  в целом, любого сообщества в  любой  момент

времени  определяется не только исторически  сложившимися

творческими потенциями, но и ростом опасностей, факторов,

стимулирующих дезорганизацию. Опасности могут  превратить

ранее достигнутый уровень потенций, даже не понижая  его,

из эффективного в неэффективный. Отсюда следует, что само

существование  (со)общества зависит в конечном  итоге  от

способности  людей,  соответствующего субъекта  сохранятьпотенциал  своей эффективности, а также  его  повышать  в

соответствии с нарастанием сложности проблем, в ответ  на

поток   дезорганизующих   инноваций,   опасностей.    Эта

способность   не  задана  генетически.  Она  рефлективна,

многослойна.  Реальные потенции субъекта зависят  от  его

способности   превращать  повышение  своих  способностей,

своих  потенций,  своей  эффективности  в  предмет  своей

повседневной  напряженной озабоченности.  Именно  в  этом

пункте   проявляется   фундаментальное,   прежде    всего

ценностное,  различие. Оно существовало в  той  или  иной

форме,  видимо,  всегда, но лишь  на  определенном  этапе

истории   эти   различия  приобрели   форму   расчленения

человечества  на  две  специфические  суперцивилизации  -

традиционную и либеральную.

   Они   тождественны  в  том  ограниченном  смысле,  что

обеспечивают   свою   стабильность,  поддерживая   своими

творческими   потенциями  достаточную   для   исторически

сложившегося      уровня     опасностей     эффективность

воспроизводства. Основополагающее различие заключается  в

принципиально разной системе ценностей, служащей  основой

для обеспечения этой эффективности.

   Ценности  традиционализма можно выразить  через  идею:

"хотим жить как жили наши деды". Здесь высшая ценность  -

сохранение  ранее  достигнутой эффективности,  достижение

некоторого   нормативно  неизменного   уровня   потенций,

способностей, масштабов потребления и т.д.

   Культура,      система      ценностей      либеральной

суперцивилизации  сфокусированы на  достижительность,  на

повышение эффективности воспроизводства, деятельности  во

всех  ее  формах, на развитие культуры, систем  отношений

(например,  на совершенствование организации производства

в соответствии с необходимостью поставлять на рынок новые

товары, качественно совершенствовать образование,  умения

в   связи   с   необходимостью  осваивать   новые   формы

деятельности и т.д.).

   Это  различие  приобретает множество конкретных  форм.

Так,  в  традиционной суперцивилизации личность подчинена

целому,  поскольку  система ценностей требует  подавления

инноваций  выше некоторого статичного предела.  В  случае

либеральной    суперцивилизации   способности    личности

культивируются как результат потребности в конструктивных

инновациях. В первом случае функции подчинены  структуре,

тогда как во втором - господствует обратная зависимость и

т.д. Это различие суперцивилизаций исторически становится

определяющим  для  человечества,  для  его  познания.  На

определенном   этапе  истории  человек  превращает   свое

собственное социокультурное развитие, прогресс творческих

способностей,  уровень,  масштабы  рефлексии  в   предмет

напряженной озабоченности. Возникновение этой специфики -

переломный  пункт  истории. Это качественно  новый  ответ

людей  на  существенное усложнение подлежащих  разрешению

проблем.

   Абстрактная   идея   расчлененности   мира   на    две

суперцивилизации имеет смысл как методологическая  основа

для  дальнейшей конкретизации. Каждая цивилизация, каждое

общество  должны конкретизироваться, то есть определяться

через   суперцивилизации,   через   их   специфику.   Эта

конкретизация   идет   разными   путями,   прежде   всего

посредством интерпретации каждого общества, страны  через

суперцивилизации.  Например, западные  общества  по  всем

признакам  интерпретируются как относящиеся к либеральной

суперцивилизации.  Все общества должны интерпретироваться

как    представляющие    собой    некоторое    отношение,

взаимопроникновение, взаимоотталкивание этих цивилизаций.

Так,    в    либеральных   странах   существуют   анклавы

традиционализма. Более того, в культуре  и  образе  жизни

каждого    человека   этих   обществ    имеются    пласты

традиционализма,  в  частности,  повседневные   действия,

связанные  с  личной  гигиеной,  питанием  и  т.д.,   где

преобладает  стремление повторять  сложившиеся  ритмы.  В

странах,  где  господствует традиционализм,  наличествуют

очаги  либеральной  культуры,  образа  жизни,  стремлениеусилить  его  влияние в обществе. Тем не менее  в  каждом

обществе  преобладает, господствует  одна  из  этих  форм

культуры,  образа жизни, культурная основа  для  политики

государства, для воспроизводства в целом, что и позволяет

отнести   соответствующее  общество  к   той   или   иной

суперцивилизации.

   Однако  попытка  определить,  к  какой  из  этих  двух

суперцивилизаций   относится   Россия,   сталкивается   с

принципиальной трудностью. Она характеризуется не  только

существованием  обоих типов культуры, но и  прежде  всего

особым  типом  отношений  между  ними.  Для  этого   типа

характерны  конфронтация,  раскол  между  социальными   и

культурными  элементами  двух  суперцивилизаций,   разрыв

смыслового   поля   общества,   существование   застойных

противоречий. И общество на данном этапе не  в  состоянии

их осмыслить и реально разрешить. России свойствен раскол

суперцивилизационного типа, проходящий через мысль и тело

страны. Раскол - противоположность диалогу и присущей ему

ценности  взаимопроникновения  суперцивилизаций.   Раскол

характеризуется взаимной дезорганизацией  элементов  этих

суперцивилизаций  и свойственных им типов  эффективности,

включая хозяйственную.

   Россия    исторически    вышла    из-под    господства

традиционализма,   но  не  нашла  еще   своего   пути   к

превращению   в  общество,  где  преобладают  либеральные

ценности.   Ее   можно   характеризовать   как    страну,

"застрявшую" между двумя суперцивилизациями,  стремящуюся

не  столько  преодолеть раскол, сколько адаптироваться  к

нему.  Россия - страна промежуточного типа, промежуточной

цивилизации. Хотя в отличие от каждой из суперцивилизаций

эта  форма  не  имеет  органического характера.  Подобная

специфика   российского   общества   требует   постоянной

конкретизации.

   Анатолий Вишневский. Особый путь России или российский

вариант

   общего пути?

   Павел   Милюков  считал,  что  "историческое  развитие

совершается у нас в том же направлении, как совершалось и

везде  в  Европе.  Это  не значит, что  оно  приведет,  в

частности,  к  совершенно тождественным  результатам,  но

тождественности   мы  не  встретим  и  между   отдельными

государствами  Запада".  Позицию Милюкова  можно  считать

одной  из  аксиоматических  версий  философии  российской

истории, но существует и иная аксиоматика, созданная  еще

в   прошлом   веке   русской  историософской   мыслью   и

опирающаяся  на "чувство, скорее чувство,  чем  сознание,

что  Россия имеет особенную судьбу, что русский  народ  -

народ особенный", то есть сам путь у нее - иной, нежели у

всех остальных. Он иной по эсхатологии, по конечной цели,

и  именно  эту  инакость  и надо  искать.  Различие  двух

подходов  сказывается  на  понимании  своеобразия  любого

этапа  и даже любого события отечественной истории, равно

как  и  на их оценке. Но оно не безразлично и для методов

самого исследования проблемы российской самобытности.

   Существенные  различия динамики России в  сравнении  с

другими  странами вытекали прежде всего, а может  быть  и

исключительно  из  самой  природы  догоняющего  развития.

Двигаясь  по  европейскому пути,  Россия  демонстрировала

другие  - отличные от тех, что были присущи классическим,

"передовым" странам европейского капитализма, -  скорости

движения,   другую   последовательность  основополагающих

перемен,   другие  их  движущие  силы,  другие  механизмы

развития и другую идеологию. Но общий смысл движения, его

направление, его важнейшие результаты были теми же.

   Известны слова Пушкина о государстве как "единственном

европейце".  Оно  было таковым, насколько  это  позволяли

обстоятельства,    оно,    как    могло,    содействовало

модернизации,  подстёгивало ее. В этом  было  несомненное

своеобразие   российской   модернизации.   В   частности,

государство  сыграло  очень важную  роль  в  модернизации

СССР,  хотя и издержки государственного монополизма  были

черзвычайно    велики.   Если   считать   государственный

патернализм  неотъемлемой стороной  российского  вариантаразвития, как это иногда делают, то, следовательно,  надо

и  сегодня  стремиться  к  укреплению  экономических  или

воспитательных  функций  государства.  Если   же   он   -

принадлежность   лишь  определенного  переходного   этапа

модернизации,  то  по прошествии этого  этапа  необходимо

резко ограничить все виды государственного вмешательства

в  жизнь  гражданского  общества,  оставив  за  ним  лишь

безусловно   необходимые  функции.  В   Западной   Европе

развитие   промышленности,  торговли,  банковского   дела

поддерживалось   усилиями   множества   предпринимателей-

одиночек, их инициативой, конкурентной борьбой на  рынке,

возвышением  или  гибелью,  в  опpеделенном  смысле   это

развитие было естественным, спонтанным процессом.

   В  России  идея  спонтанного  pазвития  пpомышленности

трудно     понималась.    Здесь    издавна    укоpенилось

госудаpственное покpовительство pазвитию пpомышленности в

сочетании со слабым интеpесом к такому pазвитию  "снизу",

со  стоpоны частного пpедпpинимательства. Это  тоже  было

следствием  догоняющего развития, которое не могло  ждать

до   тех   пор,   пока   в  стране  созреют   собственные

экономические  предпосылки  спонтанной  индустриализации.

Витте  находился  под  впечатлением промышленных  успехов

бисмарковской  Германии,  которая  сама  была  догоняющим

обществом.  В  этом смысле заимствование немецкого  опыта

было    полезно   России,   хотя   вместе   с   тем    не

свидетельствовало   о   национальном    своеобразии    ее

государственного покровительства развитию промышленности.

Государственные   подпорки   были   нужны   отечественной

промышленности  и  позднее,  но  как  временная  мера.  В

советской России, однако, на это смотрели по-иному. Можно

только   удивляться,   как  мог   Ленин   принять   леса,

возведенные  в  Германии государством вокруг  строящегося

здания  немецкой промышленности, за само здание, объявить

эту временную конструкцию высшей формой капитализма, чуть

ли не переходящего в социализм, завещать эту оценку своим

преемникам и способствовать тем самым увековечению  того,

что  надо  было пережить и забыть, как это  и  сделали  в

Германии.

   Я  полагаю, что сегодняшняя Россия по многим  ключевым

характеристикам    -   развитию   промышленности,    доле

городского    населения,    уровню    его    образования,

мобильности,  образу жизни, потребностям,  многим  чертам

массового поведения и т.п. - качественно не отличается от

усредненных   западных  стандартов,  что  и  подтверждает

гипотезу движения по общему пути. Конечно, сохранились  и

отличия  -  в  социальном составе, в  психологии,  складе

мышления,  правосознании,  мере  успешности  деятельности

людей, да и во многом другом. Но ведь не всякое отличие -

доказательство   самобытности.  С  моей   точки   зрения,

сегодняшние  низкая производительность труда,  отсутствие

частной    собственности   на    землю    или    слабость

парламентаризма в России говорят не о каких-то глубинных,

неустранимых чертах национального своеобразия, а  лишь  о

некоторой   задержке  развития,  которая   завтра   будет

преодолена.  Своеобразие  России  -  это  своеобразие  ее

движения по общему для всех стран и народов пути.

   Начиная,  по крайней мере, с Петра I, развитие  России

было  догоняющим. Сравнение России с другими  догоняющими

странами   также  не  позволяет  сделать   вывод   о   ее

самобытности.  Во всех этих странах, начиная  с  Германии

XIX века и кончая современными африканскими, мы найдем то

же   соотношение  между  общим  и  частным.  Мы   повсюду

наблюдаем  культурные  и  технологические  заимствования,

развитие,     ту    же    опережающую    инструментальную

модернизацию,   вступающую  в  конфликт  с   традиционной

системой     ценностей;    тот     же     модернизирующий

государственный    протекционизм,    по     необходимости

опирающийся  на  многие  звенья холистской  средневековой

архаики и имеющий склонность скатываться к тоталитаризму;

ту   же   слабость  либерализма  и  ту  же  агрессивность

антилиберальных    идеологий   -    "марксистских"    или

"патриотических" с присущей им мессианской верой  в  свою

эсхатологическую особость.

   Игорь Ионов. Существует ли российская цивилизация?

   С    представлением    о   существовании    российской

(славянской, православной, восточнохристианской  и  т.п.)

цивилизации   связано   становление   теории    локальных

цивилизаций    в   трудах   Ш.Рюккерта,   Н.Данилевского,

О.Шпенглера, А.Тойнби. За этим стоит рождение российского

цивилизационного самосознания в XIX веке. До  краха  СССР

наличие  значимых  социокультурных  предпосылок  единства

империи казалось не подлежащим сомнению.

   События  1991  - 1992 годов обнаружили социокультурную

несостоятельность  империи, да и  по  телу  самой  России

пошли   опасные  трещины,  разделяющие  ее  православные,

мусульманские  и  буддийские  регионы.   На   этом   фоне

естественно  было сделать вывод и наличии  той  или  иной

формы  социокультурной расколотости России  (стадиальной,

между  традиционной  и  либеральной суперцивилизациями  -

А.С.Ахиезер,  или  конфессиональной, между  православной,

мусульманской и буддийской цивилизациями - Ю.М.Кобищанов,

Л.И.Семенникова,  С.Хантингтон).  Российское  государство

выглядит  при этом политической скрепой, если не  сказать

протезом,  соединяющим  эти  не  обладающие  органическим

единством  части  (об  этом см. у Б.С.Ерасова).  В  самом

худшем   случае   России   в   принципе   отказывают    в

цивилизационном   статусе,  считая   ее   субцивилизацией

(Л.С.Васильев),  "цивилизацией поневоле"  (И.Г.Яковенко),

что    влечет   за   собой   призыв   к   социокультурной

трансформации,  "смене цивилизации",  к  замене  местного

социокультурного проекта на западный как "универсальный".

Но      это     возможно     лишь     при     размытости,

неструктурированности      местного      цивилизационного

субстрата,  или  же  при  ясно обозначенной  "открытости"

России  навстречу  Западу (в чем  концепция  А.С.Ахиезера

заставляет    сомневаться).    Предпосылкой     отрицания

цивилизационной   целостности   России   часто   является

внутренний   протест  против  русификации  неправославных

культур,   стремление   к   сохранению   социокультурного

многообразия     как    духовного    богатства     страны

(Е.Б.Рашковский).

   Цивилизационная  целостность  России  возможна   через

суперэтнический, надкультурный, цивилизационный  характер

институтов и форм самосознания. Вопрос в том,  сумели  ли

представители  этой  цивилизации  выработать  общий  язык

межкультурного   общения,   единый   дискурс,    делающий

возможным  обмен символами разных культур без  утраты  их

ценностного   содержания?  Возможно  ли  взаимопорождение

традиции  и  инновации,  их  взаимопереход?  Положительно

ответить  на  эти  вопросы - значит показать,  что  общий

цивилизационный проект для России не утерян  окончательно

(хотя  его реализация, несомненно, под вопросом). В связи

с  этим  хотелось бы вслед за А.С.Ахиезером обратиться  к

понятию  "инверсия"  в  смысле  логически  неоправданного

перехода   одного  в  другое.  Именно  так  в  российской

культуре   традиционалистская  реакция  (старообрядчество

беспоповского    толка)    порождает     ценностные     и

организационные    формы   модернизации   промышленности,

купеческие    династии    (П.Г.Рындзюнский).    Напротив,

становление   внесословной,  разночинской   интеллигенции

приводит  к  воспроизводству в мире  "подпольной  России"

архаических,  даже  в деревне забытых  форм  отношения  к

жизни  и  особенно  к  смерти  (М.Б.Могильнер).  Всё  это

утверждает  цивилизационный  статус  России,  особый  тип

социокультурной целостности и свой путь модернизации.

   Слабость  межконфессиональных  перегородок  в   России

связана  с  неразвитостью самих конфессий. Во  всех  трех

основных  конфессиях мировые религии тесно переплетены  с

язычеством,  а  через  него - и  между  собой.  Конкретно

такого    рода    синкретическое   социальное    единство

проявлялось   в   жизни  донского  казачества,   которое,

оставаясь  православным рыцарством, включало в свои  ряды

католиков и иудеев, большие группы калмыков вместе  с  их

молельными   кибитками,   а   над   казачьими   станицами

возвышались   не  только  церкви,  но   и   мечети.   Три

господствующие   в   стране  конфессии   несут   в   себе

определенные   основы   цивилизационной   общности.   Они

апофатичны, связаны с идеей непознаваемости Бога.  Однако

ни  одна  из  трех конфессий в ее периферийной  форме  не

удовлетворяется трансцендентностью Бога.  Каждая  из  них

разрабатывает    стратегию    сближения    с    божеством

(коллективную или групповую) посредством принадлежности к

стране  (Святая  Русь), покорности  учителю  (мюридизм  и

ламаизм).  Коллективисткие ориентации стратегии  спасения

усиливают общий этический аспект культуры, ориентацию  на

внутреннее,  а  не внешнее, должное, а не  сущее.  Отсюда

одновременно  -  внутренняя душевность и теплота  общения

при  отсутствии  внешнего порядка в  селениях  и  широком

распространении торговой этики типа: "не  обманешь  -  не

продашь".

   Российскую  цивилизацию хоронить рано. Но  ее  будущее

зависит  от эффективности использования народом и властью

интеграционного  потенциала сосуществующих  в  ее  рамках

культур.

   Алексей Давыдов. Специфика либеральной альтернативы  в

русской культуре

   В  России  полюса  традиционной нравственности  -  это

устремленность  к "божьей правде" и к "народной  правде".

Они инверсионно переходят друг друга. Работы Н.Бердяева и

особенно    А.Ахиезера   дают   возможность    определить

содержание  этих  полюсов. Полюс "божьей  правды"  -  это

обожествление     непостижимости,    устремленность     к

потусторонним,   раеподобным  и   утопичным   мистическим

ценностям  царства  небесного, коммунистического  завтра,

власти  недостижимого бога, царя, генсека, начальника,  и

отсюда к соборности и вождизму; в основе этого императива

лежит страх не отпасть от всемогущества верховной власти,

авторитарного  вождя.  Полюс  "народной  правды"  -   это

обожествление   природного  человека,  устремленность   к

мистической  соборности  как  образу  жизни,  к   диктату

коллективных  ценностей, подавляющих личность  и  частную

инициативу,  и  отсюда опять к соборности и  вождизму;  в

основе  этого  императива  лежит  страх  не  отпасть   от

всемогущества верховной власти соборного коллектива.

   Однако  начиная  с реформ Петра I можно  проследить  в

элитарной  культуре развитие иной интерпретации  народной

почвы,  которую  можно рассматривать как  либеральную.  В

противоположность указанной выше интерпретации в  русской

классической  литературе  создавался  образ   агрессивной

простаковско-скотининской мертвой души, образ насильника,

лжеца,  жулика, идиота, демагога и безбожника,  активного

носителя   греха,  устремленного  к  соборным   ценностям

"народной  правды". Создавался также  образ  жертвы  этой

агрессивности  -  маленького, забитого и серого  человека

Достоевского   и   Чехова,  полностью  расписавшегося   в

безволии  и  беспомощности  в  борьбе  с  грехом  в  себе

(глубоко    чувствующего,   но    не    рефлексирующего),

устремленного к потустороннему идеалу "божьей правды",  и

до  сих  пор  любимого персонажа современного российского

читателя и зрителя. Ценностям двух правд, как крайностей,

эта  интерпретация противопоставила идеал "середины"  как

воплощение   прорыва  человека  к  своему   нравственному

пределу, где предел идентифицируется с Глубиной, Полнотой

и  Основой  жизни. В этом идеале, вызревшем в основном  в

литературе,  сегодня можно выделить шесть основных  черт:

1.Идеал  богатства.  Одним из первых именем  Бога  осудил

нищету  Фонвизин. 2.Идеал эффективности. Гоголь увидел  в

рациональности красоту и благодать, нисходящую свыше.  Он

именем  Бога  оправдал утилитаризм  в  созданных  образах

мультимиллионеров - купцов, ростовщиков и промышленников.

3.  Идеал высшего профессионального мастерства. В русской

традиции  мирская  профессия никогда  не  была  признаком

близости человека к Богу. Но у Гоголя и Гончарова человек

может   спастись   только   творчеством.   4.   Осуждение

невежества и оправдание примата разума. В освящение этого

идеала  основной вклад внесли многочисленные просветители

XVIII   века,  в  литературе  особенно  Крылов,  Радищев,

Фонвизин.  5.  Идеал  свободы  выбора  и  свободы  слова.

Свободное  слово  на Руси всегда преследовалось  сильными

мира  сего,  но впервые право на свободное слово  защитил

Гоголь. 6. Идеал примата любви. Основной вклад в развитие

этого   идеала   внесли   Пушкин,  Лермонтов,   Гончаров,

Тургенев.   Их   альтернативность  отвергла  традиционную

интерпретацию любви как греховной и преступной и  создала

новый  для  России тип высшей нравственности -  свободной

любви между мужчиной и женщиной.

   С середины XIX века альтернативный нравственный идеал,

создававшийся Крыловым, Радищевым, Фонвизиным,  Пушкиным,

Лермонтовым, Грибоедовым, Гоголем, Гончаровым, Салтыковым-

Щедриным, Островским под объединенным напором обоих правд

начал   угасать.   Это  видно  из  творчества   Толстого,

Достоевского. И тем не менее прерывание традиции, готовое

вот-вот  произойти,  не произошло: как  феникс  из  пепла

возродилась  смеховая культура Зощенко, Аверченко, Ильфа и

Петрова, Райкина, Жванецкого, беспощадно уничтожающая всю

мерзость  соборного  человека; другим направлением  стала

гражданская  лирика  Н.Гумилева,  Ахматовой,   Цветаевой,

Пастернака,   Высоцкого,  Окуджавы,   спускающая   высшую

нравственность из потустороности на землю  и  призывающая

человека,   говоря   словами   Окуджавы,   "поверить    в

очарованность свою без всякого небесного знаменья".

   Специфика   России   в   наличии  двух   несовместимых

интерпретаций почвы. Чтобы преодолеть раскол между  ними,

надо   увидеть  не  только  почву  простонародья,  но   и

интерпретацию почвы культурной элитой, сделать  элитарно-

почвенную альтернативность достоянием массового  сознания

таким  образом,  чтобы  между ними установился  диалог  и

внутреннее взаимопроникновение. Этот путь нащупывал  Иван

Бунин в "Снах Чанга".

   Наша   культура   сегодня  находится  в  раскоряченном

состоянии:   с   одной   стороны,  мы   проводим   внешне

демократические  реформы,  с  другой   -   наполняем   их

традиционным,    то   есть   соборным   и   авторитарным,

содержанием.  "Срединный"  либеральный  идеал  богатства,

эффективности, профессии, разума, свободы и любви  -  это

та  альтернативность,  которая со времен  Петра  является

предметом напряженной разработки культурной элиты России.

Она  противостоит идеалу соборности и авторитарности  как

сектантским  ценностям  идолов  двух  правд.  Мы  сегодня

должны  выявить  эту  забытую радикальной  интеллигенцией

альтернативную   линию   в   культуре.   Став   подлинным

достоянием   массового  сознания,  почвенный   либерализм

превратится в мост, который поможет наладить диалог между

разными   версиями   прошлого,  настоящего   и   будущего

содержания  русской  культуры,  преодолеть  специфический

раскол культуры.

   Ефрем Майминас. К постановке проблемы специфики России

   В  России  бросается  в  глаза амбивалентность  многих

ведущих  характеристик: Европа и Азия, Лес и  Степь,  что

порождает  различия в хозяйствовании, быте,  ментальности

людей.  Континентальность  и огромная  морская  линия  на

Северном  Ледовитом  и Тихом океанах. Вековое  подчинение

власти и отторжение от нее, понимаемой не как "мы", а как

"они". Чувство державного величия и гордости за державу и

чувство   индивидуальной  приниженности  и   зависимости.

Подчиненность, долготерпение и бунтарство. Авторитаризм и

соборный     идеал.    Централизованное     иерархическое

государство   наверху   и  общинность   внизу.   Подобная

амбивалентность  неразрывно  связана  с  амбивалентностью

всего  пути развития России. Она предстает как  важнейшее

звено  между Востоком и Западом, понимаемыми не только  в

географическом,  но  и  в цивилизационном  смысле  -  как

звено, подверженное воздействиям и воздействующее на  обе

эти  стороны, само приближающееся то к одной, то к другой

из  них.  В  динамике  России можно проследить  некоторые

исторически  сложившиеся  вековые  доминанты,  проходящие

главным  образом сквозь все противоречия  и  переплетения

разных  периодов. К ним правомерно отнести державность  и

общинность. Так, например, державность многие  не  мыслят

без  большой и мощной армии. Общинность связана не только

с  соборностью, но и с уравнительностью и очень  часто  с

иждивенческой ориентацией на опеку и помощь государства.

   Сейчас  Россия находится на очередном и очень  сложном

историческом    перепутье.   Обычно   она    проскакивала

исторические развилки, которые могли привести  к  большей

демократии и децентрализации власти, неизменно  продолжая

авторитарные и централизованные варианты развития.  Вновь

сошлось  многое  -  в  данном  случае  и  технологическое

отставание   на   фазе   перехода  в   постиндустриальное

общество,   и   национальная  ущемленность   с   распадом

советской     империи,    и    необходимость    коренного

преобразования общественно-экономического строя жизни  на

рыночных  началах,  в  небывалых в России  прежде  рамках

гражданского  общества, правового государства.  Привычное

стремление  решить  все  проблемы  одним  рывком   вместо

последовательной,  пусть и умело подталкиваемой  эволюции

еще  одна  характерная черта российского государственного

менталитета,  которая  дает  о  себе  знать  и   сегодня.

Соответственно  те  или  иные стороны  внутренне  единого

процесса  отстают  и  тормозят  общее  развитие,  другие,

забегая  вперед,  отрываются от него  и  порой  хиреют  и

гибнут.  Так  обстоит  дело  с задержкой  в  формировании

массового  мелкого  производства в  городе  и  деревне  -

естественной  питательной  среды  и  хозяйственной   базы

рыночной  экономики  в целом. В то же время  искусственно

стимулируется создание финансово-промышленных групп.

   Прогноз затруднен или вообще невозможен. Слишком много

неопределенных  внутренних  и  внешних  факторов.  Важный

вопрос в том, будут ли поиски державности продолжаться на

прежних    путях   угроз,   военной    силы    или    она

трансформируется   в   стремлении   добиваться   мирового

признания  величия  державы  на  путях  технологического,

экономического  и культурного прогресса.  Россия  еще  не

сделала  свой  выбор, чего нельзя сказать  о  Германии  и

Японии.

   В   дальнейшем  вполне  вероятно  сохранение  и   даже

укрепление  каких-то  коллективистских,  артельных   форм

хозяйствования,  причем  далеко не  всегда  эффективность

будет  единственным  критерием их выбора.  Сумеем  ли  мы

найти и здесь свой путь, покажет будущее.

   Борис   Ерасов.   Основные  принципы  цивилизационного

устроения России

   Цивилизация    представляет   собой    социокультурный

механизм,  способный  к саморегуляции,  подчиняющий  себе

властные   проявления   политических   систем,    которые

складываются в рамках каждой из цивилизаций на протяжении

тысячелетий. Цивилизационный механизм обеспечивает  также

и взаимодействие между регионами и этносами, относящимися

к разным социокультурным комплексам.

   Цивилизационный  механизм  - основа  крупномасштабного

плюрализма мирового сообщества, никогда не сводившегося к

единой  миросистеме. Этот механизм сохранит свое значение

и   в   будущем,   каковы   бы  ни   были   трансформации

постиндустриального   общества.   И   Россия,   постоянно

занимающая  как  бы промежуточное место между  Западом  и

восточными  цивилизациями,  остается  представителем   и

воплощением этого разнообразия.

   Рассмотрение  всякой  зрелой и устойчивой  цивилизации

убеждает  в  том,  что  при всей  дифференцированности  и

внутренней  противоречивости  их  духовным  системам  был

присущ  либо некоторый формативный принцип, как в исламе,

либо  устойчивое структурное распределение  ценностей  по

сферам  бытия  ,  как  в  Китае, или  по  социокультурным

компонентам - кастам, как в Индии. Цивилизация утверждает

некоторую   соразмерность,   формирует   системность    и

нормативную   срединность,  а  тем  самым   выполняет   и

интегрирующую   функцию,   соединяя   воедино   различные

этнические,  социальные  и  политические  аспекты.  Этого

цивилизационного   качества  Россия   оказалась   лишена.

Смешение,    переплетение   и   наложение    не    только

противоречивых,   но   и   взаимоисключающих   ориентаций

пронизывало всю ее культурную жизнь, раздирая  страну  не

только по сословиям и классам, но и конфессиям , сектам и

субкультурам,   и   по   крайним  ориентациям   -   между

славянофилами   и   западниками,   "двумя    культурами",

"консерваторами"   и   "революционерами",   "белыми"    и

"красными",    "демократами"   и   "патриотами",    между

государственным  единством этого  огромного  разнородного

конгломерата и потребностью общества в развитии, то  есть

модернизации.

   Одной  из наиболее существенных характеристик  системы

устроения России на протяжении многих веков была огромная

роль  государства,  основанного на принципе  державности,

которое   в   значительной  степени  замещало  собственно

цивилизационные основы регуляции, не получившие в  России

системного  формирования.  Бюрократическая  империя  была

заменой   и   носителем  нормативного  и   иерархического

порядка,     объединявшего    разнородный     конгломерат

социальных,  конфессиональных и  культурных  образований,

столь  несхожих  в своих типах устроения,  ориентациях  и

менталитете. Поэтому "отмена" Державы выявляет отсутствие

устойчивых,    то   есть   духовно   и   институционально

сложившихся,   механизмов   интеграции   и   стабилизации

общественных отношений, что лишает общество и  перспектив

устойчивого  развития.  Этот непредусмотренный  результат

соединения духовной оппозиции с политической волей привел

к  срыву  функционирования не только  этатистских,  но  и

цивилизационных структур.

   Исторически   коммунизм  при  всех  его  издержках   и

губительных крайностях был той реальной силой, которая не

только установила единую Державу, но и утвердила политико-

идеологическую  и  общекультурную  интеграцию   общества,

лишенного достаточных внутренних основ для саморегуляции,

при   неустойчивости   и  крайней   противоречивости   ее

цивилизационных  структур.  Советская  Россия  отнюдь  не

сводилась к "тоталитарной госпартсистеме". Она была еще и

"становящейся   цивилизацией   нового   типа".   Глубокий

телеологический смысл коммунистической системы состоял  в

том,  что она давала крупномасштабное разрешение как  раз

тех  противоречий, которые не в состоянии была  разрешить

ни  царская  Россия, ни вошедшие в ее состав сопредельные

азиатские  культуры.  На протяжении всего  этого  времени

сверхсистема  Второго мира в самодержавном или  советском

вариантах соединяла Запад и Восток и обеспечивала условия

для  совместного проживания народов, относящихся к  столь

различным цивилизациям.

   Геополитический распад Российской империи в 1917-1919,

а  затем СССР в 1991 - 1993 годах имел своим последствием

нарастающие    процессы   архаизации    и    варваризации

геокультурного     пространства     Евразии.     Обширные

пространства    Евразии   оказываются    ввергнутыми    в

напряженное   соперничество  между   различными   формами

локализма  разного уровня. Распад единой  социокультурной

системы  неизбежно  приводит к усилению  или  реставрации

примитивных  первичных  форм  социальной  организации   -

локальных,  этнических,  клановых,  групповых   и   т.д.,

которые естественно вырождаются в криминальные отношения.

   Напряженный   интерес   вызывают   потенции   основных

классических  претендентов на высокую  степень  духовного

влияния  в  постсоветском цивилизационном пространстве  -

социализма,  русской  культуры и  православия,  ислама  и

буддизма. О своих претензиях на власть над умами и душами

заявляют   и   другие  идеологические   силы   с   Запада

(либерализм) и Востока (космизм).

   Владимир  Чертихин.  Специфика циклизма  в  российской

истории.

   Специфика  России ясна. Достаточно только прикоснуться

к  ее  истории.  Но  вышла  ли Россия  на  статус  особой

цивилизации,  или она опоздала? Мне кажется,  что  Россия

была  одной  из  цивилизаций традиционного общества.  Она

была   так   же  своеобразна  и  интересна  как   Древняя

Месопотамия, Древняя Индия, Древний Египет, Рим,  Древняя

Греция.  Мне  импонирует точка зрения,  согласно  которой

Россия  затем стала выходить из традиционной цивилизации,

но  проблему  эту  до сих пор не решила. Для  цивилизации

характерно,   прежде  всего,  наличие  своей  собственной

системы  ценностных  ориентаций. Как гибнут  цивилизации?

Некоторые  были  просто  растоптаны  (цивилизации  инков,

ацтеков).  А  цивилизации Древней  Месопотамии,  Древнего

Египта   столкнулись  с  ценностной  ориентацией  сначала

греков  (полисной системы), затем римлян, и,  отказавшись

от   своей,   приняли   систему   ценностных   ориентаций

пришельцев.  У  России такой системы  нет,  она  не  была

создана.

   Меня    привлекает    концепция   глобальных    циклов

А.Ахиезера,  так  называемая  "маятниковая  модель".  Она

позволяет  на основании двух циклов, которые мы пережили,

реконструировать  тот цикл, который нам только  предстоит

пережить.  Но  все-таки эта концепция в  большей  степени

отвечает  на  вопрос "как", а не "почему".  Почему  циклы

повторяются,   почему  "маятник"  работает?  "Маятниковую

модель"  можно  дополнить еще одной -  моделью  "смутного

времени".  Мне кажется, она в какой-то степени  позволяет

понять и переход от одного цикла к другому, и от этапа  к

этапу.

   Эта  модель  проистекает  из особенностей  этнического

характера  россиян,  который  формируется  под   влиянием

вполне  объективных  причин, что  прекрасно  показал  еще

В.Ключевский.   Природно-климатические  особенности,   их

nqbnemhe, исторический опыт, историческая судьба народа в

России   чрезвычайно  противоречивы,  и  на   их   основе

формируется    удивительно   противоречивый    этнический

характер    россиян.   Колебания    от    соборности    к

авторитарности - это только одно из противоречий. Бердяев

насчитывает девять таких вариаций полюсов, и  они  многое

объясняют. Россиянин выбирает модель "смутного  времени".

Ему  надо  сначала  создать  трудности,  чтобы  потом  их

героически преодолевать.

   Сама  модель "смутного времени" очень интересна. Можно

выделить  три  члена этой модели: основная задача  эпохи,

основные  социальные  силы и основные  действующие  лица.

Остановлюсь  на действующих лицах. Классическая  смута  -

1598 - 1613 годы. Как относятся основные действующие лица

к глобальной проблеме, главной задаче смуты - переходу от

вотчины  к  поместью? Первое историческое  лицо  -  Борис

Годунов,   которого  в  нашей  истории  иногда   называют

дворянским царем. Он больше всего даст дворянству. Но  он

что-то подбрасывает, что-то дает каждой социальной  силе.

И в конце его царствования им не довольны все, потому что

каждой социальной силе кажется, что другой он дал больше.

Обратите  внимание  на первую историческую  фигуру  нашей

смуты  -  на М.С.Горбачева. Он понимает задачу, понимает,

что    происходят   глубокие   изменения   в   социальных

отношениях. Но он каждой социальной силе что-то старается

дать, он мастер компромисса. И в результате, в конце  его

"царствования" ни одна из социальных сил им не  довольна.

Модель  "смутного  времени",  на  мой  взгляд,  позволяет

подойти  к  раскрытию специфики России. И это  становится

характерным  способом решения проблем, с которыми  Россия

сталкивалась.

   Герман Дилигенский. Российские архетипы

   Один  из  наиболее  устойчивых компонентов  российской

ментальности - ощущение бессилия человека в социальном  и

политическом   пространстве,  перед  лицом   государства.

Психология  социального бессилия лежит в  основе  системы

представлений  российской  государственно-патерналистской

политической    культуры.    Эта    культура    пронизана

представлением о государственной власти как  единственной

земной  силе, способной вершить судьбы народа,  ожиданием

пришествия   "доброго  царя",  мудрого  и   справедливого

генерального секретаря, ожиданием, способным само по себепорождать мифы: в 1995 году, по данным одного из опросов,

в   России  наиболее  популярным  советским  лидером  был

Ю.Андропов,  царствовавший фактически  менее  года  и  не

успевший ничего сделать, кроме туманных обещаний перемен.

   Комплекс  социальной  слабости  влияет  не  только  на

политическое  сознание и поведение, он оказывает  сильное

воздействие  на  всю структуру личности, особенно  на  ее

самосознание и мотивационную сферу. С этим связано слабое

развитие   в  русском  обществе  "мотивации  достижения",

сыгравшей  роль  решающего  психологического  фактора   в

экономическом прогрессе западных стран.

   Невозможность  выйти собственными  усилиями  за  рамки

предопределенных   социальными   условиями   бедности   и

униженности    породила    целую    систему    механизмов

oqhunknchweqjni  адаптации к этим условиям.  Едва  ли  не

центральный среди них - способность к "терпению", которое

нередко   рассматривается  как   основополагающая   черта

национального характера.

   История  нравов  в  России вряд ли  может  подтвердить

тезис  о  некоей  особо выдающейся роли, по  сравнению  с

другими  странами,  моральных  ценностей  в  повседневной

социальной  и личной жизни. Возникала особая  психическая

напряженность,   внутренние  метания,   характерные   для

русского  человека. Особую интенсивность  духовной  жизни

личности,  вероятно,  можно  рассматривать  как  один  из

источников великой русской художественной культуры  и  ее

вклада  в культуру мировую. Но эта интенсивность не  была

особенно продуктивной для социального действия. В  рамках

этого  сознания деспотическая власть и жесткая социальная

иерархия  признаются  естественным порядком,  а  личности

полностью чужда ценность свободы, связанные с ней  мотивы

и установки.

   Социальная пассивность сочеталась с высокой  ценностью

и  интенсивностью индивидуальной творческой деятельности,

личной  талантливости в русской народной культуре. Причем

высоко  ценились и ярко проявлялись не столько социальная

отдача  творчества, его прагматическая эффективность  для

социума,  сколько умение, мастерство как  таковые.  Левша

может  служить  своего  рода архетипом  советской  модели

научно-технической деятельности, чрезвычайно продуктивной

на  стадии  открытий и изобретений, но мало  способной  -

внедрить  свои ноу-хау в экономику и повседневную  жизнь.

Богатство  духовной  жизни  и  творческий  склад  русской

личности,  ее  склонность к мечте об иной, вольной  жизни

постоянно  контрастировали  с  бедностью  и  застойностью

жизни  реальной, с терпением, покорностью,  пассивностью,

выполнявшими  функцию психологической  адаптации  к  ней.

Антиномичность   русского   менталитета,   присущее   ему

вопрошающее,  сомневающееся  в  самом  себе  самосознание

личности  отличают  его  от менталитета  азиатского  (или

восточного), полагающего наличное бытие самодостаточным и

органичным.

   Уникальность   сочетания   рассмотренных    социально-

психологических характеристик свидетельствует о том,  что

русский   менталитет  не  является  ни  "азиатским",   ни

"европейским".

   Общинный коллективизм начал основательно разрушаться с

60  -  70-х  годов  XIX  века,  столыпинской  реформой  и

развитием русского капитализма, он был полностью подорван

в  период  "реального социализма". Наиболее  рациональной

стратегией    индивида   была   в    условиях    позднего

тоталитаризма  индивидуальная адаптация  к  системе.  Это

своеобразный адаптационный индивидуализм, мало похожий на

западный;     он    не    ориентирован    на    свободную

жизнедеятельность  индивида,  сочетается   с   социальной

пассивностью  и  конформизмом, с  низкой  способностью  к

разумному самоограничению во имя групповых интересов.

   Несмотря на близость традиционного русского социально-

политического   уклада   к  азиатскому,   нет   оснований

определять  этот  менталитет  как  евразийский.   Русское

сознание никогда особенно не интересовал азиатский  опыт:

азиатский  мир для него либо варварский ("басурманский"),

khan   (как   Китай   и   Индия)  -   абсолютно   чуждый,

потусторонний. Равнодушие к Востоку резко контрастирует с

весьма  интенсивным, эмоционально-напряженным восприятием

Запада.  Потребность в нем как в образце  выявляет  некую

фундаментальную черту русского менталитета - неуверенное,

или    тревожное    сознание,    которое    характеризуют

относительная неустойчивость ориентаций, противоречивость

и относительная легкость смены одних ориентаций другими.

   В   современном  психологическом  состоянии   русского

общества   исторически  сформированная  неупорядоченность

сознания   и   поведения  достигла   своего   апогея.   В

менталитете не существует доминирующих жестких установок,

которые могли бы предопределить его развитие по какому-то

одному пути, существуют потенции движения в разных, в том

числе и противоположных, направлениях.

   Игорь   Клямкин.   Постсоветский  "частный   человек":

трудный путь к либеральным ценностям

   Одним  из  исторических  результатов  тоталитаризма  в

Советском Союзе явилось формирование (или доформирование)

массового городского обывателя, человека с доминированием

частных  интересов.  Оно происходило  вопреки  установкам

режима.  Это  создало определенную предрасположенность  к

восприятию либерально-демократических ценностей.  Частный

человек, ориентирующийся на индивидуальное потребление  и

благополучие семьи не мог не ощущать острой потребности в

политической    и   идеологической   легализации    своих

притязаний,  не мог не приветствовать конец политического

и  идеологического крепостничества. Частный постсоветский

человек  -  это  прежде  всего частный  потребитель.  Как

потребитель   он   выступает  одновременно   и   в   роли

производителя,  но  -  заинтересованного  лишь  в  оплате

труда.   Формирование  городского  обывателя  происходило

вопреки  установкам режима, который идеологически  всегда

выступал  против  обывателя,  за  "бескорыстное  служение

обществу".   Со  второй  половины  50-х  годов   началось

формирование  широких обывательских слоев с преобладанием

интересов  частной  жизни.  Этот  процесс  завершился   в

брежневское   время,   когда   утвердился   своего   рода

тоталитарно-коммунистический   вариант   потребительского

общества  под  лозунгом "всё для  человека,  всё  во  имя

человека". Это создало определенную предрасположенность к

восприятию  либерально-демократических ценностей.  Однако

запрос  на  свободу от государства сочетается в  массовом

сознании с запросом на опеку с его стороны. Если  частные

и  групповые  производительные интересы  не  развиты,  то

почвы  для  регулирующей  их взаимоотношения  либеральной

законности еще нет.

   Особенность       потребительского      индивидуализма

постсоветского  человека в том-то  и  состоит,  что  этот

человек   знает  только  свой  личный  интерес   и   свое

индивидуальное право, данное ему не Природой или Богом, а

государством,  которое  вольно его избирательно  даровать

или  избирательно отнимать. И поэтому человеку с огромным

трудом  дается  мысль  о  том, что  интересы  могут  быть

разные,  даже  противостоящие друг  другу,  но  одинаково

законные.

   Россия не может повторить путь, который прошел в  свое

время Запад, где сначала утвердилась идея индивидуального

права, которому был придан статус "естественного", и  уже

в  таком виде оно получило закрепление в законе. В России

же  закон  был  всегда  первичен по  отношению  к  праву:

последнее  могло иметь место лишь в том случае,  если  не

препятствовало  "законному"  господству  государства  над

обществом.

   Распад  прежней  общественной системы и  вызванный  им

дефицит  порядка,  безопасности и стабильности  порождают

увеличивающийся  спрос  на власть авторитарного  типа:  с

сентября  1993  по  февраль 1995  года  доля  сторонников

установления  в России режима "жесткой руки"  возросла  с

45%    до    55%.   Однако   спрос   на   упорядочивающую

авторитарность  сочетается в  нем  с  желанием  сохранить

полученные    в    последнее   десятилетие    либеральные

политические свободы. Сторонники авторитаризма  в  данном

отношении  почти  не  отличаются от сторонников  развития

России  по  пути  демократии и рынка западного  типа.  Не

заботясь  о  согласовании взаимоисключающих  политических

ориентаций,   не  замечая  противоречивости  собственного

сознания,    россияне,    даже    будучи    приверженцами

недемократических  моделей развития страны,  чуть  ли  не

единодушно одобряют начавшееся при Горбачеве политическое

раскрепощение.   Особенность   авторитарных   устремлений

постсоветского человека в том и заключается,  что  в  них

проявляется    запрос    на    жесткое    государственное

регулирование  экономики  при сохранении  политических  и

экономических  свобод.  Исторических  прецедентов  такого

авторитаризма,  как известно, нет и  не  может  быть,  но

прецедент  запроса  на  него посткоммунистическая  Россия

создать уже успела.

   Б.Ельцин  выиграл  выборы именно  потому,  что  в  его

деятельности  люди  уловили ту же самую противоречивость,

которая характерна для их собственного сознания: с  одной

стороны,  сохраняющаяся преемственность  по  отношению  к

российской    авторитарно-патерналистской    политической

традиции,  а  с  другой  - разрыв  с  ней,  установка  на

политическую свободу.

   Постсоветский избиратель живет в обществе, которое  не

является еще и не воспринимает себя гражданским.  Поэтому

он,  даже  получив право выбирать власть, чувствует  себя

зависимым  от нее же. Но если общество не чувствует  себя

гражданским,  то  есть достаточно сильным,  чтобы  самому

реально влиять на власть (не только во время выборов,  но

и  после  них), то оно неизбежно тяготеет к  тому,  чтобы

прислониться  к  власти, опереться на нее,  искать  с  ее

стороны авторитарно-патерналистской опеки. Вместе с тем в

российском обществе сложились исторические предпосылки  и

для   того,   чтобы  избежать  сползания  в  авторитаризм

нецивилизованный, чтобы вырваться из тех  рамок,  которые

созданы многовековой национальной политической традицией.

Общество к этому готово больше, чем когда бы то ни  было.

Весь   вопрос  в  том,  готовы  ли  воспользоваться  этой

возможностью российские политические элиты.

   Леонид   Резниченко.   Российская   приватизация   как

проблема цивилизационного перехода

   Российская приватизация - феномен не только социально-

экономический,  но  и  цивилизационный.  Именно  этим  во

многом    объясняются    ее   трудности,    противоречия,

несовершенства и даже очевидные нелепости, о  которых  не

устают говорить ее критики.

   Как    только    в    отечественном    обществоведении

легализовалось   Марксово  понятие   азиатского   способа

производства,  аналогии между ним и  обществом  развитого

социализма   буквально  бросились  в   глаза:   очевидная

производность  всех отношений распоряжения собственностью

и  распределения  от  места в системе властной  иерархии;

зыбкий   и   условный  характер  собственности;   наличие

аппарата   управления  (чиновников,   номенклатуры)   как

самостоятельного и самого мощного субъекта  экономических

отношений - одновременно и коллективного собственника,  и

коллективного   управителя;   относительная    социальная

однородность   общества   (и  неотделимая   от   подобной

однородности   атомизация)  и  т.д.   Форму   организации

общества,  нацеленную на жесткую консервацию  сложившихся

моделей  простого воспроизводства, пытались  приспособить

для решения задач расширенного воспроизводства.

   Воспроизводство социальных отношений -  самая  сильная

сторона  азиатского способа производства, такие  общества

сохраняются тысячелетиями. Этим обстоятельством во многом

объясняются  и роковые неудачи всех попыток  радикального

реформирования системы управления экономикой.

   Моментом  разрыва цепи азиатского способа производства

можно  считать (разумеется, крайне условно и с  огромными

натяжками)  начало массовой приватизации, отграничивающей

систему   экономического  контроля  от  системы  контроля

политического.    Приватизация    в    России    являлась

цивилизационным переходом. Как и бывает при  такого  рода

переходах,   не  вытекающих  органически  из   внутренних

процессов развития данного общества, внутренних  ресурсов

для  трансформации  у страны не было: ни  материальных  в

виде  частных капиталов, способных участвовать в денежной

приватизации  по  реальным ценам, ни  социальных  в  виде

норм,    традиций,    этоса,   отработанных    механизмов

взаимодействия   независимых   агентов   и    т.п.,    ни

человеческих   в  виде  достаточного  количества   людей,

способных к независимой экономической активности,  в  том

числе  и  к  активному  поведению на  конкурентном  рынке

труда.   Зато  имелась  мощнейшая  база  для  эффективной

оппозиции приватизации.

   Задача стояла почти неразрешимая: провести радикальную

трансформацию   отношений  собственности   и   механизмов

экономического   контроля  таким   образом,   чтобы   эта

трансформация   как   можно   скорее   стала    процессом

самоподдерживающимся и соответственно необратимым;  в  то

же   время  в  момент  проведения  она  не  должна   была

наталкиваться   на   сильное  противодействие   структур,

обладавших  реальной  властью и рычагами  воздействия,  и

должна  была представляться приемлемой для широких  масс.

Реальной    же    целью   была   не   экономическая,    а

"цивилизационная"  эффективность -  создание  предпосылок

для   "запуска"  процесса  экономической   и   социальной

q`lnnpc`mhg`vhh.  Для такого запуска на  начальном  этапе

необходима определенная (и весьма высокая) мера хаоса.

   Именно этим и можно объяснить особенности приватизации

в   России   и  ее  отличия  от  приватизации  в   бывших

восточноевропейских социалистических странах,  где  смена

не   носила   цивилизационного  характера.  Отличия   эти

очевидны  и  неоднократно отмечались  критиками  политики

приватизации.

   Если   в   Восточной   и  Центральной   Европе   целью

приватизации с самого начала было создание новых  агентов

рыночной экономики, то в России первоначальной целью была

передача  юридических прав собственности,  то  есть  лишь

создание   предпосылок  к  формированию  таких   агентов;

максимизация  дохода  для бюджета от продажи  предприятий

также  не  играла  той  роли, что в  странах  социализма;

коммерциализация    и    корпоративизация     предприятий

проводилась  не до приватизации, как во всех  странах,  а

одновременно с нею, что, с экономической точки зрения и с

точки   зрения  теории  менеджмента,  является  абсурдом;

преимущественными  бенефициантами приватизации  стали  не

государство и инвесторы, а сами предприятия  -  директора

и управленческий персонал, практически задаром получившие

предприятия в квазисобственность, и работники, получившие

хоть  какие-то формальные права собственности и  гарантии

от  болезненных  мер  по рационализации,  неизбежных  при

контроле  внешних инвесторов. В экономическом смысле  это

тоже  было  абсурдом, и действительно отбросило экономику

назад    с   точки   зрения   цивилизационного   прорыва.

Коллективным   интересам   носителей   экономического   и

административного  контроля  и  коллективным  настроениям

патерналистски     воспитанных    масс     можно     было

противопоставить только индивидуальные  интересы  тех  же

слоев и масс, во многом противоречащие друг другу. Отсюда

внутренняя  противоречивость  многих  "опорных   столпов"

приватизации:   распределения   собственности,    власти,

контроля,  противоречивость  стимулов,  которые  получает

экономика,  из-за  противоречий  в  интересах   различных

совладельцев.

   Сегодня   начинает   сказываться   мина   замедленного

действия,  заложенная в основу первоначального  механизма

приватизации:   сохранение  рычагов  контроля   в   руках

административного   персонала   и   поддерживающих    его

патерналистски  настроенных  работников.   В   их   руках

оказались    достаточно   мощные   рычаги,    позволяющие

затягивать   принципиально   переходное   состояние    на

неограниченно  долгий срок. Наиболее явное  свидетельство

этого   -  мощное,  почти  непреодолимое  противодействие

внедрению  основных  механизмов  перетекания  ресурсов  к

эффективным   собственникам:   процедур   банкротства   и

утверждения  частной собственности на землю,  допускающей

залог  недвижимости. Авторам политики приватизации так  и

не  удалось  избежать принципиального конфликта.  Удалось

лишь  растянуть его во времени, ослабить его поляризацию,

расколов фронт противников, и вырастить мощного,  хотя  и

ненадежного  союзника в лице банковского капитала.  Но  в

условиях,  в которых входила в приватизацию Россия,  даже

это можно считать огромным успехом.

   Григорий   Гольц.   Гипертрофированный   страх   перед

реальностью в российском обществе

   Неотъемлемым элементом архаических методов управления,

характерных   для   России,  является   тотальная   ложь,

проникающая  во все сферы государственного управления,  в

межличностные отношения.

   В   истории  России  сложились  три  важнейших  рычага

управления,  стабильно присутствовавших  во  все  времена

послемонгольского  периода,  включая  современный:  страх

быть  физически или морально уничтоженным; голод  сам  по

себе  или страх перед ним; мобилизация больших масс людей

на крупные и особенно сверхкрупные стройки и мероприятия.

Эти   методы   хорошо   были   известны   и   многократно

апробированы  в  архаичных обществах прошлого.  Специфика

России  в  этом  плане заключается  только  в  том,  что,

достигнув  определенных успехов в культуре  и  экономике,

выйдя  на передовые рубежи на мировой политической арене,

она сохранила неизменными эти давно забытые и отброшенные

историей   архаические  методы  управления.  Неотъемлемым

элементом   таких   методов  является   тотальная   ложь,

проникающая  во  все сферы государственного  аппарата,  в

межличностные    отношения.   В   этом    можно    видеть

принципиальное отличие российского общества от западного.

   Всеобъемлющая  ложь  нужна  как  смазка  в   механизме

управления   архаичного   типа.  Видимо,   соответственно

сверхобширной территории, расположенной по большей  части

в  суровых климатических условиях, уровень тотальной  лжи

был  и  остается непревзойденным. В таком мюнхаузеновском

мире  возможно  буквально  всё.  На  фоне  осовремененной

техники и технологии, международного обмена информацией в

мире, опутанном телекоммуникациями, устойчивое сохранение

сознания мифологического типа воспринимается как нонсенс.

Только  через  призму  такого  своеобразия  можно  понять

истинное положение российского общества.

   Слово  "правда" в российском обиходе не воспринимается

как  антоним  слову  "ложь".  В  мифологическом  сознании

народа  правда  это  некая идейная  смысловая  структура,

которой  следует придерживаться. Поэтому печатный  листок

петровского  времени, названный "Правда  воли  монаршей",

воспринимался вполне адекватно, как, впрочем, через много

лет и газета "Правда", которую по аналогии можно было  бы

назвать "Правда воли большевиков".

   В    обществе   возникает   и   устойчиво   передается

своеобразный страх перед реальностью, ибо сознанию  нужна

постоянная сказка, приятная жвачка, к которой с детства и

до  старости привыкли все. Поэтому в российском  обществе

так  легко  и глубоко проникают разнообразные завиральные

идеи,  приводившие  порой  к бунтам,  мятежам,  появлению

лжедмитриев  и  т.п. Только в таком поле  мифологического

сознания   могла   существовать  идея   социалистического

реализма,  заведомо  отвергавшая  негативную  реальность,

заменяя  ее  некой волевой структурой, а  попросту  волей

царствующего фараона. Наука, призванная иметь дело только

с  неопровержимыми и хорошо воспроизводимыми  фактами,  в

нашей   стране   перешла   на   позицию   оправдания    и

общественного  обнаучивания  задним  числом   решений   и

onkhrhjh     господствующей    прослойки.    Только     в

послеперестроечные времена стала намечаться белая  полоса

в  гуманитарном  поле.  Но  как тяжело  истинному  знанию

бороться с мифологией народа!

   Наиболее   чудовищна  ложь  в  основах   гуманитарного

знания,  в  фундаменте методов управления, в  официальнойстатистической   базе  государства.   В   дореволюционные

времена, с 1801 по 1917 год, исчерпывающая статистика  по

каждой губернии в ежегодных  губернаторских отчетах  была

совершено недоступна общественности, ибо уже в те далекие

времена  она  была  секретна, а  на  поверхности  в  поле

официальных статистических публикаций оказывались  только

крохи  истинного  положения дел на  местах.  Существенная

помощь  в  восстановлении истины оказала система  земской

статистики,   широко  практиковавшая  методы  выборочного

социологического обследования населения и  имущества.  Но

уже    к    90-м   годам   прошлого   века   государство,

почувствовавшее     угрозу,     стало     последовательно

ограничивать    и   сворачивать   деятельность    земских

статистиков.

   В  статистической науке и практике был, пожалуй, всего

единственный  непродолжительный просвет  -  в  период  от

февральской  революции до 1925 года. Именно в  этом  году

И.Сталин  разгромил  статистиков,  обнаруживших  истинное

положение  дел  с  расслоением крестьянства  по  душевому

доходу  и  противоречившее  политической  ориентации   на

бедноту.  Дальше  - больше, и уже к 1928 году  извращение

статистической   базы   проникло   на    верхние    этажи

статистической государственной службы - ЦСУ, и с этих пор

до  настоящего времени цепная реакция извращений достигла

таких  масштабов,  что  главные цифры  государства  стали

совершенно негодными.

   Блестящие статистики и экономисты, покинувшие страну в

20-х годах, продолжали трудиться и за рубежом. На базе их

трудов  возникла альтернативная статистика СССР,  которая

затем была развита американскими, английскими и немецкими

учеными.  В конце 60-х годов известный экономист  Альберт

Вайнштейн   впервые  высказался  в  печати  о  негодности

официальных динамических рядов национального дохода. В 80-

х    годах    появляется    исследование    Г.Ханина    с

альтернативными рядами макропоказателей развития  страны.

Он,  во  второй половине 60-х годов работая  в  ИКТП  при

Госплане  СССР над обоснованием темпов развития  дорожных

сетей,   вынужден   был,   для  выявления   универсальной

зависимости  коэффициента транспортной обеспеченности  от

величины   душевого  дохода  по  десяти  представительным

странам,   существенно   -  в  разы   -   скорректировать

официальные  данные. Результат по условиям цензуры  в  то

время  был  опубликован только в виде графика  и  не  был

замечен статистической и экономической общественностью.

   В начале 90-х годов уже в недрах самого Госкомстата, а

именно    в    Институте   статистики   и   экономических

исследований  стали проводиться изыскания по исторической

реконструкции      реальных      динамических       рядов

макропоказателей. Я являюсь одним из руководителей  такой

работы, надеюсь в итоге восстановить подлинную статистику

страны  за  продолжительное время, начиная с  петровского

времени до сегодняшних дней.

   Выдающийся  статистик  М.Эйдельман  показал,  что   за

тридцатилетний  период  важнейшие  статистические  данные

СССР    были   завышены   в   разы.   Валовая   продукция

промышленности в стоимостном выражении была  завышена  за

период 1960 - 1990 по России в 1,96 раз, а в СССР в  2,03

раза.  В химической и нефтехимической промышленности  это

завышение соответственно составило 2,29 и 1,85 раза, а  в

машиностроении и металлообработке в 3,59 и 3,19 раза.

   В  свете  этих данных становится ясной бессмысленность

исписанных гор бумаги об астрономическом падении  валовой

продукции  и тотальных разрушительных процессах  в  нашей

экономике.   Реальный  кризис  носит  по  большей   части

структурный  характер. Предположение, что  цифры  падения

производства  реальны, оставляет необъяснимым  тот  факт,

что  мы  буквально  все бы уже вымерли  как  в  блокадном

Ленинграде.  Надо  преодолеть  страх  перед  реальностью,

чтобы не оказаться на задворках истории.

   Розалия  Рывкина.  Социальный механизм  криминализации

российского общества

   Рыночная    стихия    в   России   обогнала    процесс

институциализации  экономики. Это означает,  что  правила

поведения    на   рынке   не   регулируются   исторически

апробированными  социальными  ценностями  и  нормами,   а

диктуются интересами ведущих игроков.

   Специфика   российский  цивилизации   проявляет   себя

сегодня в особенностях российской трансформации, то  есть

перехода   от  советского  социализма  к  цивилизованному

капитализму.

   Одна  из  главных особенностей переходных процессов  в

России  состоит  в  том,  что они происходят  в  условиях

криминализации  общества,  которое  есть   прежде   всего

феномен  культуры, реакция на тот резкий  слом  советской

системы, который был осуществлен в начале 90-х годов.

   Первым  звеном социального механизма криминализации  в

России  стала  деидеологизация  общества  и  государства,

отказ от любых целевых ориентиров, перспективных планов и

приоритетов.    На    смену    тотальной    идеологизации

коммунистических времен пришли утилитаризм  и  прагматизм

новой власти и ее политики.

   Корень этого политического прагматизма в том, что  обе

целевых формационных категории - социализм и капитализм -

оказались отторгнутыми. Советский социализм был полностью

дискредитирован  и  потому  полностью  же  и   отвергнут,

капитализм  как система в России тоже - по  меньшей  мере

вербально - отторгается, поскольку воспитанный с  детства

негативизм  по отношению к нему сохраняется в  социальной

памяти  общества.  При  этом  какая-либо  третья  модель,

которая  выводила бы за рамки этих двух и соответствовала

бы  широко  обсуждаемой специфике России,  -  практически

отсутствует.   В  результате  трансформационный   процесс

оказался бесцелевым и теневым.

   Строительство   "рынка   без  капитализма"   порождает

цепочку    тяжелых    социальных   последствий.    Первое

последствие  -  слабость институциональной базы  рыночной

экономики.  Второе  -  формирование параллельной  теневой

социальной  системы  (  в  политике,  правоохранительных

органах,    банках,   торговле   и   др.).    Третье    -

неуправляемость  новых субъектов экономики.  Естественной

реакцией  на  всё  это  становится тенденция  к  усилению

административно-командных     способов      регулирования

экономики  и  социальных процессов, к  которой  призывает

теперь даже Е.Гайдар.

   Вместе    с   тем   и   само   государство   оказывает

криминализующее   влияние  на   общество,   так   "кризис

неплатежей"  был инициирован государством, которое  стало

игнорировать  свои  обязательства по госзаказам,  породив

ответную волну неплатежей.

   Параллельно в России происходило интенсивное  освоение

рынков,   освоение  пространства  экономической  свободы.

Институциональный вакуум в экономике  и  в  обществе  дал

толчок  развитию разного рода индивидуальных и  групповых

инноваций  в сфере экономической преступности, расширению

ее социальной базы.

   Итак,   сочетание  всех  трех  процессов  -  тотальной

деидеологизации,  институционального  вакуума  и  высокой

рыночной   активности   -  стимулировало   криминализацию

экономики, а следовательно, и общества.

   Особенность  российской трансформации  и  в  том,  что

критически   важную   роль  в   ней   играет   социальный

менталитет.  Действительно, на  начальном  этапе  реформы

господствовали  две  идейные  доминанты.  Первая:   любое

государственное  регулирование отождествлялось  только  с

командной  экономикой эпохи СССР. Вторая  доминанта  была

оборотной   стороной   первой:   рынок   -   это   только

экономическая   свобода,  но  никак   не   регулирование.

Капитализмо-  и  социализмобоязнь  привели  к  тому,  что

рыночные  процессы шли как бы в вакууме,  без  каких-либо

правовых,    социальных,   экономических   и    этических

регуляторов,  которые  могли  бы  играть  роль   гарантов

социального   порядка,  стимулируя   лишь   экономическую

преступность.  В  результате  рыночная  стихия   обогнала

процесс институционализации экономики. Возникла ситуация,

когда   правила   поведения  на  рынке  не   регулируются

исторически  апробированными  социальными  ценностями   и

нормами, а диктуются интересами ведущих игроков.

   Кстати,  в  том,  что  касается  соотношения  рынка  и

институционального  порядка  население  оказалось  мудрее

власти:  уже  четыре  года на вопрос  ВЦИОМ  "Что  сейчас

важнее  для  страны - демократия, свобода  или  порядок?"

ответ "демократия" дают не более 9% опрошенных, тогда как

"порядок" выбирают 76%.

   Но институциональный вакуум, о котором я говорю, - это

отсутствие  только исторически апробированных  социальных

институтов,  но не регулирующих норм вообще. Напротив,  в

сфере  теневого бизнеса действуют весьма жесткие ценности

и нормы поведения, которые просачиваются в открытую часть

экономики и общества. Это означает, что в стране сложился

рынок, культурная регуляция которого весьма нетрадиционна

для мирового опыта.

   Новые  социальные регуляторы пока работают  "в  тени".

Поэтому  общество  не может порождать  открытой  трудовой

мотивации.   Открыто   себя  не  декларирующая   система,

бесцелевое   управление,   лишенное   образа    будущего,

развязывают  "экономический эгоизм".  Групповые  и  личные

интересы  заглушают  общесоциальные,  превращают   их   в

фикцию.   В  подобной  ситуации  экономические  отношения

неизбежно  уходят  в "тень", рынок становится  всё  более

криминальным.

   Таков   социальный   механизм,   который   породил   и

воспроизводит  криминализацию  экономики  и  общества   в

современной России. К сожалению, на сегодняшний  день  он

достаточно  устойчив.  Так как стал  элементом  культуры.

Преодоление  этого  механизма  может  происходить   двумя

путями:

   1)эволюционно, путем постепенной "обратной  раскрутки"

нынешней  системы:  вытеснения  криминальных  и  усиления

легальных,  гражданских и других нравственных стереотипов

поведения или

   2)  революционно,  на  базе политического  переворота,

насильственного устранения нынешнего криминализированного

правящего  аппарата  и насаждения на его  месте  другого,

отражающего интересы новых социальных сил России.

   Игорь А.Яковенко. Псевдоморфозы Русской Системы

   Устойчивое наличие псевдоморфоз, или "ложных форм",  в

российской   социальной   действительности   серьезнейшим

образом сказывается на оценках ситуации и порождает - как

в научном сообщества, так и в социальной практике - самые

разнообразные мифы и миражи.

   Для  научного  сообщества весьма  актуальным  является

осознание    самого    факта   необходимости    выделения

россиеведения в качестве самостоятельной отрасли  знания.

Это парадокс: в России есть великолепная школа синологии,

индологии, другие страноведческие школы, которые  изучают

различные  страны  комплексно  -  их  история,  культура,

экономика берутся не в отрыве друг от друга, а  именно  в

комплексе.  Это  принципиальный  вопрос  с  точки  зрения

выработки  категориального аппарата, потому  что  попытки

подойти  с  понятиями и с категориями, отшлифованными  на

другом материале, приводят к парадоксам.

   В  геологии есть понятие псевдоморфозы. По-русски  это

означает  "ложная форма". Это когда один  минерал  выдает

себя за другой. Подобные явления в контексте России очень

серьезным  образом  сказываются  на  оценке  ситуации   и

порождают  - как в научном сообществе, так и в социальной

практике - самые разнообразные мифы. Одним из этих  мифов

является    концепция   догоняющего   развития.    Россия

воспринимается как недоразвитая Америка или  недоразвитая

Англия. Россия постоянно обманывает тех, кто сам надевает

на  нее  чужие  формы,  примеряет  к  ней  ложные  слова,

понятия,   отшлифованные  совсем  на  другом   материале.

Частная   собственность,  свобода  слова  и   независимая

пресса,  парламентская демократия и  конкурентный  рынок,

разделение властей и независимый суд - всё это сегодня  в

России есть и в то же время ничего этого нет. Слова есть,

законы  и  статьи  Конституции есть, а реальности,  этими

словами   обозначаемой,  -  нет.  Частная  собственность,

которая   во  всём  мире  служит  основой  индивидуальной

свободы,  у  нас  является  либо предпосылкой  величайшей

индивидуальной  несвободы и зависимости носителя  частной

собственности от рэкетира и чиновника, либо  превращенной

формой  власти. Что касается свободы прессы, то на  любом

семинаре  вам  расскажут, что это  за  свободная  пресса,

которая  сегодня по команде начинает скандировать "да-да-

нет-да" или какую-нибудь другую частушку. Такая же  точно

псевдоморфоза существует и по отношению к свободе слова.

   Предмет  нашего с вами анализа - инвариант,  специфика

России.  Я  согласен с В. Чертихиным, что в этой  области

сделаны  открытия,  в том числе выдающиеся,  объясняющие,

"как"  в России всё происходит, но мы пока не подобрались

к   раскрытию  "почему"  так  всё  складывается,   почему

существует   инверсионная   логика   развития    -    эта

"маятниковая", а не поступательная реакция  на  различные

внешние  модернизационные импульсы.  Существует,  видимо,

цивилизационное  ядро,  которое рядом  авторов  "Рубежей"

(А.Фурсов,  Ю.Пивоваров),  названо  Русская  Система.  Не

знаю,  насколько удачен термин, но это некий способ жизни

в  России,  инвариант,  российское цивилизационное  ядро,

которое  выковывалось в течение веков истории Российского

государства.    Для    российской   истории    характерен

моносубъект  властесобственности. Ядром  Русской  Системы

является властный моносубъект. Этот инвариант, который не

меняется  на  протяжении веков, в  отличие  от  западного

общества,  основой  которого является  автономия  частной

собственности  и  жесткое ее отделение от государственной

власти.  В  России власть и собственность слитны,  едины.

Всякая попытка этот спаянный намертво моносубъект разбить

или   раздробить  вызывает  мощное  сопротивление  внутри

российского  общества, и в результате мы  сталкиваемся  с

колебательными  движениями.  На  наших  глазах  последняя

попытка   была   сметена  историческим  процессом,   этот

властный субъект, ядро российской цивилизационной системы

восстановился в полном объеме и красуется сейчас во  всём

своем величии.

   Вторая  группа проблем связана с первичностью властных

отношений в России. Нельзя распространять идею  Маркса  о

первичности экономических отношений на Россию.

   Еще  одна группа проблем связана со сверхконцентрацией

центральной  верховной  власти в России.  Мы  видим,  как

меняются  различные формы, меняются маски,  но  на  смену

царскому  абсолютизму приходит всевластие Сталина,  затем

волюнтаризм   Хрущева,  и  при  Горбачеве,  несмотря   на

слабость  его власти, Центроверх присутствует. Сейчас  на

смену    Центроверху   пришла   уникальная   концентрация

финансовых  ресурсов в Москве, в Центральной власти.  85%

финансовых  ресурсов  Российской  федерации  находится  в

Москве.  Вы  не  назовете  ни  одной  страны  мира,   где

существует  такая пропорция. Это, кстати,  приводит  и  к

особому положению столицы, Москвы. Наличие вообще центра,

Центроверха  -  тоже неотъемлемая черта Русской  Системы.

Никаких  аналогов здесь не видно. Спросите  американца  -

где  у  вас  центр  в  стране? Вас  не  поймут.  Спросите

парижанина  -  где  в Париже центр? Его  нет.  Там  иначе

устроено  общество. А в России центр - Москва,  в  Москве

центр - Кремль.

   Важная черта Русской Системы - "чужая" власть,  она  в

России всегда носит отчужденный, внешний характер. Она  в

России  является источником себя самой, своим собственным

ресурсом.   Такую  конструкцию  власти  А.Фурсов   назвал

кратократией  .  Народ  в России  никогда  не  был  и  не

является в настоящий момент источником власти.

   Суммируя,  можно  сказать: одна  из  самых  актуальных

задач    научного    сообщества   -   выработка    нового

категориального  аппарата, который не будет  приводить  к

псевдоморфозам.

   Игорь  Кондаков.  "Хаос" и "порядок" в социокультурной

истории России

   Можно    говорить   о   ясно   выраженной    пульсации

исторического   процесса   в  России.   Такая   пульсация

воспринимается  как  чередование  "хаоса"  и   "порядка",

отражая динамику энтропийных и негэнтропийных тенденций в

российской  истории,  смену  деструктивных  и  структурно

организующих усилий общественно-государственной системы.

   Г.В.Вернадский  писал  о  "периодической   ритмичности

государственно-образующего    процесса"    в     Евразии,

фиксирующей образование единого государства и его  распад

на  систему  автономных  государств.  Ю.М.Лотман  отмечал

"синусоидно   волнообразный   и   пульсирующий   характер

поступательного  движения"  в истории  русской  культуры,

характеризующийся   сменой   периодов   самоизоляции    с

равновесной структурой и высоким уровнем энтропийности  -

неравновесными,  динамическими эпохами с высоким  уровнем

информативности    и   непредсказуемости    исторического

движения.   А.М.Панченко   выявил   диалектику   культуры

обиходной  и событийной: в периоды "спокойного"  развития

преобладает   обиходная   культура,   как   правило    не

рефлексируемая   ее   носителями,  но   зато   выделяемая

сторонними  наблюдателями; в "эпохи скачков"  сам  обиход

превращается  в  событие, - в это время и старые  и новые

"аксиомы"  становятся "предметом обсуждения",  "отрицания

или  апологии":  "на переломе культура всегда  испытывает

потребность  в самопознании и занимается этим".  Несмотря

на   разные  основания,  которые  принимают  эти  авторы,

фиксируется один и тот же процесс.

   Пульсация   исторического   процесса   в   России    в

большинстве   случаев  воспринимается   как   чередование

"хаоса"  и "порядка". Эти представления отражают динамику

энтропийных  и  негэнтропийных  тенденций  в   российской

истории,  смену  деструктивных и структурно  организующих

усилий        общественно-государственной        системы,

центростремительных   и   центробежных    социокультурных

процессов. Смысл коллизии "хаос - порядок" заключается  в

том,  что сложившаяся в определенный исторический  период

социокультурная целостность воспринимается как  избыточно

сложная  и  в  целях дальнейшего развития требует  своего

решительного  организационного упрощения, воспринимаемого

как  идея  "порядка",  желанного и  необходимого.  Другая

сторона  той  же  коллизии - переживание устанавливаемого

(часто  по  инициативе сверху) "порядка" как  стесняющего

свободу,   как   "гнета",  "подневольности",   "тирании",

"мономании" и т.п. и стремление разрушить этот  "порядок"

на  пути  обретения  новых  свобод,  возникновения  новых

инициатив,  за  счет  плюрализации  всей  социокультурной

жизни.

   Иными  словами,  наступление  "порядка"  мыслится  как

искусственное   удержание   "простой"   организации,   не

охватывающей    всей   многомерности   и   многозначности

действительности  и во многом противоречащей  реальности,

гораздо  более  сложной, нежели принятая  организационная

схема, ограничивающая возможности саморазвития жизни.

   Социодинамика русской культуры оказывается каждый  раз

гораздо  более сложным и изменчивым явлением, нежели  это

рефлексируется    социально-политической,    философской,

литературной мыслью этого же времени. Отсюда периодически

возникающее восприятие текущих социокультурных  процессов

как   хаотических,   непредсказуемых,   катастрофических;

отсюда  перманентная  мечта  о  наведении  "порядка"   (в

социуме  или  в  культуре),  тоска  по  "конструктивному"

деспотизму  в  политике  и  философии,  проявляющемуся  в

нетерпимости  к инакомыслию, в тяготении к "всеединству",

в диктатуре "формы" и т.д. Это - метафизическое тяготение

мира  к  "крепкому  охвату"; "крепкое ищет  узкого  пути"

(В.Розанов).  Соответственно  развивается   и   стихийное

"восстание"   против   любой  унификации,   шаблонизации,

схематизации  живого творчества, процесса  "живой  жизни"

(Л.Толстой)  как  тяготение к свободе,  бесконтрольности,

стихийности и тому подобному "хлябанью" (В.Розанов) . Это

метафизическое тяготение к противоположным  крайностям  -

"воли", децентрализованности, неуправляемости.

   Субъективно  обе  тенденции  могут  совпадать   (и   в

реальности часто одновременно сосуществуют) - как  момент

перехода  хаотического в организованное и  наоборот;  как

амбивалентное  стремление  к  идеальной  организованности

сложного   целого   и   к  полной  дезорганизации   этого

множества, которое не может быть в принципе организовано,

поскольку вовсе не является целым и не может быть сведено

к целому без ущерба для каждого его элемента. В некотором

смысле  антиномия "хаос - порядок" может  быть  осмыслена

как наиболее адекватная модель динамики общества.

   Казалось  бы,  весь процесс российской  истории  можно

представить  как  "раскачивание  маятника"  между   двумя

смысловыми  полюсами: деспотии и бунта,  авторитаризма  и

соборности,  монистического и  плюралистического  видения

мира, структурной упорядоченности и деструкции стихийного

саморазвития.    Подобные   теоретические   интерпретации

истории   России   широко   распространены   и   страдают

чрезмерной  простотой решений, сводящихся  к  констатации

колебательного  процесса  в российской  истории.  В  этом

отношении  значительным прогрессом в понимании диалектики

российской    истории   является   модель   А.С.Ахиезера,

исходящая  из  понятия двух социокультурных механизмов  -

медиации  и  инверсии  и выводящая из  их  взаимодействия

семичленную    структуру   трех    глобальных    периодов

исторического  развития, сменяющих друг друга  в  истории

России.

   Возможен   и   иной  подход,  дополняющий   теоретико-

методологическую  концепцию  А.С.Ахиезера.  Речь  идет  о

смене  различных типов социокультурной динамики в истории

русской  культуры и России, в последовательности  которых

нет   признаков   повторяемости.  На   протяжении   всего

древнерусского  периода  (IX-XVII  вв.)  доминирует  один

общий тип социокультурной динамики - кумулятивный.

   Смутное   время  и  русский  Раскол,  предшествовавший

петровским  преобразованиям, отразили реальное превышение

допустимого при кумулятивных процессах уровня  сложности.

Раскол   стал  не  просто  свидетельством  самодовлеющего

инверсионного   процесса,  сопровождавшего   национальную

катастрофу   Древней   Руси,  но  началом   нового   типа

социокультурной динамики - дивергентного.

   В  конце XVII, в XVIII и XIX веках все социокультурные

процессы развивались по дивергентной логике, приводящей к

разветвлению каждой качественно определенной тенденции на

полярные  ценностно-смысловые  противоположности.  Отсюда

множащиеся   бинарные  пары:  староверы   и   никонианцы,

сторонники  и противники петровских реформ, шишковисты  и

карамзинисты,  западники  и  славянофилы,  крепостники  и

дворяне-просветители, консерваторы и либералы, либералы и

радикальные    демократы,   богоискатели    и    атеисты,

революционеры и контрреволюционеры...

   "Серебряный  век" явился в русской культуре,  с  одной

стороны,  доведением принципа дивергенции до  логического

предела   (когда  каждый  деятель  русского   культурного

ренессанса     становился,    по    точному    наблюдению

Н.А.Бердяева,  человеком "двойных мыслей" и  находился  в

перманентном  споре  с самим собой);  с  другой  стороны,

именно   в   это   время   идеал  "всеединства",   нового

интегративного   стиля,   культурного   синтеза,   поиска

универсального творческого подхода к искусству,  науке  и

самой жизни стал общей особенностью социокультурной жизни

переломной   эпохи,  являя  собой  попытку   имманентного

преодоления   русской   культурой   своей   расколотости,

"расщепленности".

   По   существу,  уникальность  Серебряного   века   как

переходной      эпохи     проявилась     в     соединении

взаимоисключающих тенденций - к культурной  интеграции  и

целостности,   с   одной   стороны,   и   к    предельной

дифференциации и расколотости целого - с другой. Подобное

столкновение      взаимоисключающих      тенденций      -

социокультурного  упрощения  и  одновременно  дальнейшего

усложнения  -  вылилось в социокультурный взрыв:  русскую

революцию.  Революционные  процессы  поначалу   предельно

усложнили    и   без   того   невероятно   плюралистичную

социокультурную   ситуацию   Серебряного   века   с    ее

конфликтным,    внутренне   неразрешимым   многоголосьем,

породив  состояние первозданного Хаоса  (рождение  нового

мира  из небытия). В дальнейшем восторжествовали процессы

однолинейного  упрощения, шаблонизации,  способствовавшие

становлению  нового  типа  социокультурной   динамики   -

тоталитарного.

   Упрощение  социокультурной полноты в советский  период

истории  шло  по пути запрета на любые формы инакомыслия,

декретирования  возможных и желательных  форм  культурной

деятельности ("социальный заказ"), а вследствие  этого  -

насаждения принципа социокультурной селекции.

   После  падения  тоталитарной системы  дивергенция  как

инструмент     разложения     тоталитаризма     оказалась

недостаточным  для  созидания новых цивилизационных  форм

механизмом социокультурной динамики.  Оптимальным  здесь

явился новый тип социокультурной динамики - конвергенция.

Она  предполагала  соединение  гетерогенных  факторов   и

культурных  явлений в рамках единой смысловой  парадигмы.

Здесь   оказалась   наиболее  подходящей,   хотя   и   не

единственной, постмодернистская парадигма.

   Эдуард Скакунов. Личностный срез российского общества:

проблемы социокультуры

   Следствием незавершенности, крайней неравномерности  и

аномальности  модернизации в России  является  чрезмерная

распространенность   "промежуточной"   личности   с    ее

повышенной склонностью к авторитарности и насилию.

   Российское   общество  продолжает  жить   в   условиях

модернизации  -  перехода от традиционной  к  современной

цивилизации.

   Современный (реалистический) тип социальных отношений,

разрушая  вертикальную  иерархию традиционной  социальной

системы  и  поэтому  являясь гигантским  шагом  вперед  в

процессе  развития,  не может сразу трансформироваться  в

"ролевые"  взаимосвязи  индивидов  и  групп.  Для   этого

требуется  промежуточный и, возможно,  длительный  период

существования    "статусных"    отношений,    одним    из

преодоленных   постсовременной  цивилизацией   проявлений

которых   служит   атомизация  всех  уровней   социальной

системы.

   Этим  и  объясняется ныне господствующая в  российском

обществе эгоцентричность, выражаемая в социальной сфере в

"индивидуализации"  граждан,  в  экономической  -  в   их

меркантилизме,   в   политической  -   в   стремлении   к

сепаратизму  и  локализму  на базе  отдельных  этногенных

групп.  Атомизация часто воспроизводит дух клана и общины

при  решении личных, групповых и государственных дел, что

ведет к криминализации.

   До  нынешнего столетия в России, как и в большей части

мира,  господствовало традиционное  общество,  в  котором

большинство   людей  жили  в  небольших  и   разбросанных

общинах,  имели низкий уровень средств к существованию  и

незначительный  прибавочный продукт, не умели  считать  и

писать.

   Соразмеряя результаты наших социологических опросов  в

1993  году в Ямало-Ненецком автономном округе  и  в  1996

году  в  Чеченской  Республике с  периодизацией  процесса

модернизации    на   идеологическую,    политическую    и

экономическую фазы, можно утверждать, что:

   -  лишь  городские группы в России с  разной  степенью

активности  участвуют в процессе модернизации  (по  нашей

методике,  этот  процесс начинается с  2,5  единиц  шкалы

развития);

   -  нерусские  этногенные  группы  находятся  в  лучшем

случае  на идеологическом этапе модернизации (от  2,5  до

4,0 единиц);

   -  что касается русского городского этноса, то он ушел

дальше   в   своем   развитии  -  в   политическую   фазу

модернизации (с 4,0 до 6,0);

   -   все  группы  еще  далеки  от  экономической   фазы

модернизации (от 6,0 до 7,5).

   Например,  разрыв  в уровне социокультурного  развития

группы селькупов с мигрантской группой г. Нового Уренгоя,

доходящий   до  4,4  условных  единиц,  который,   будучи

переведенным во временной интервал, измеряется более  чем

тысячелетием,   свидетельствует  о   наличии   в   стране

конфликта  ценностей  между  всеми  народами   Сибири   и

Дальнего Востока и остальным населением России. Отсюда  -

ассиметричные,    практически   всегда    противоположные

представления   сторон   этого  конфликта   по   основным

проблемам  социальной  и  политической  жизни.   Конфликт

ценностей  разделяет  и  русское  городское  население  с

остальным,   в  том  числе  русским,  которое  продолжает

ориентироваться на традиционные ценности с их акцентом на

консерватизм,  иерархические  политические  структуры   и

общинную собственность.

   Завершение процесса модернизации российского  общества

осложнено   выбором   в  1917  г.  аномального   варианта

развития, приведшего к цивилизационно разбалансированному

состоянию систем социокультурных ценностей в стране.

   Общество  до  настоящего времени не может рассчитывать

на   необходимую   для   самообеспечения   продуктивность

сельского  хозяйства, а натуральный обмен часто  заменяет

товарно-денежные   механизмы  хозяйствования,   возвращая

человека к традиционному состоянию.

   В  наиболее существенных чертах аномальность  процесса

цивилизационного  развития России  на  личностном  уровне

выразилась в том, что:

   -  был  нарушен баланс между государством и обществом,

поскольку монополия государства на собственность  привела

к   утрате   обществом,  а  следовательно,  и  человеком,

собственного ресурса; общество и личность перестали  быть

сколько-нибудь  значимыми  социальными  единицами,   были

поглощены государством;

   -  необходимая для победы мировой революции, а затем -

для     обладания    статусом    сверхдержавы    политика

индустриализации     вызвала     нарушение      структуры

экономического  потенциала страны,  то  есть  нормального

соотношения  между  так называемой первичной  (аграрной),

вторичной  (индустрия) и третичной  (услуги)  экономикой,

увеличив  долю  занятых в индустрии до  70%  населения  с

крайне  неопределенными  и,  вероятно,  катастрофическими

последствиями для экологии страны, для жизни  людей,  для

обеспечения  страны  собственными  продуктами  и  для  ее

будущего развития;

   - большинство населения страны оказалось насильственно

вовлечено  в  социальные процессы,  для  которых  у  него

недостает  ценностных ресурсов и для адаптации к  которым

обычно   требуется   несколько   сменяющих   друг   друга

поколений.

   Следствием незавершенности, крайней неравномерности  и

аномальности     модернизации     является     чрезмерная

распространенность     типа    "внутреннеориентированного

моралиста",   или   политически  "пассивного   субъекта",

который  характерен  ныне  для  не  менее,  чем  половины

городского  населения  и  значительной  части   сельского

населения.  Суть этой "промежуточной" личности выявляется

в  социокультурной оценке городской мигрантской группы из

c.  Салехарда,  45,0 % представителей  которой  озабочены

проблемами  территории, на которых они живут и  работают,

42,0% - продолжают ощущать связь с землей и природой,  то

есть   ориентированы  на  дотрадиционные  и  традиционные

ценности,   а  58,0%  -  почитают  современные   правила,

"почерпнутые из собственного жизненного опыта". Еще более

трагична  судьба  ненцев,  проживающих  в  этом   городе,

которые  оторвавшись от естественной среды, как будто  бы

внешне урбанизировались, однако, если в своем отношении к

пониманию   роли   территории  эта  группа   остается   в

дотрадиционных  параметрах  (68%),  то  в  оценке  правил

поведения,  которыми они руководствуются  в  повседневной

жизни,    относительное   большинство    (32%)    избрало

современную альтернативу ответа.

   Если  в  эпоху  традиционализма  перемещение  русского

населения   на   периферию  страны  выполняло   в   целом

прогрессивные функции ее развития, то в советские годы  -

массовая  миграция  из  аграрных районов  в  города  лишь

замедляла   процесс  модернизации  страны   и   породила,

возможно, наиболее сложные проблемы для будущего  России.

Одна    из   этих   проблем   -   повышенная   склонность

промежуточной личности к авторитарности и насилию.

   Юлий Липец. Смена территориальной организации

   Могут  ли  объективные предпосылки  для  трансформации

имперского  пространства в более  современное  социально-

экономическое, культурное пространство быть реализовано в

современной российской ситуации хаоса?

   В    России    сейчас   происходит   смена   доминанты

территориальной      организации      общества.      Форм

территориальной  организации  общества  за  всю   историю

человечества было очень немного, так как число этих  форм

всегда  на много порядков ниже числа сущностей.  Одна  из

форм, непосредственно связанная с размерами территории, -

имперская   форма   организации.   Она   инвариантна    и

относительно    социально-экономической    формации,    и

господствующей  идеологии.  Еще  в  начале  XX  века  она

преобладала  в  Старом Свете, но постепенно  рассыпалась,

точнее,   трансформировалась.  Наиболее  успешно   прошла

трансформация  в тех империях (Англия, Франция,  Япония),

которые  сумели  заменить традиционные имперские  способы

управления  (с  содержанием  на  подвластных  территориях

военных  гарнизонов,  с  тайной  и  явной  полицией)   на

разнообразные экономические.

   Для  Российского  государства  имперская  форма,  хотя

официально  она  существует  менее  трехсот   лет,   была

основным   способом   организации  территории   на   всём

пространстве  в  рамках  будь то Российской  империи  или

Советского Союза. Центр, сильное вертикальное подчинение,

сильная полиция, военные гарнизоны. Сейчас эти методы  не

работают  и должны быть заменены другими, основанными  на

экономических  интересах, транспортных, инфраструктурных,

исторических,  культурных и прочих связях.  Связей  таких

огромное   количество,   объективные   предпосылки    для

трансформации имперского пространства в более современное

социально-экономическое,     культурное      пространство

существуют.  Весь вопрос в том, насколько эти предпосылки

могут  быть реализованы в связи с ментальными  и  прочими

противоречиями,  с хаосом, о чем сегодня говорили  многие

выступающие. Физико-географическая организация территории

во многом определяет его политическую организацию.

   Олег Яницкий. Россия - общество риска

   Сегодня  в  России на передний план выходит негативный

социальный    проект:    уберечь,   сохранить,    выжить.

Исключительные   условия   у   нас   становятся    нормой

повседневного бытия.

   Общество   риска  характеризуется  заменой  позитивной

логики  накопления  богатства  в  широком  смысле  слова,

включая  знания,  на  негативную  логику  производства  и

распространения риска или, скажем, опасностей, о  которых

говорил  А.Ахиезер.  Россия в этом смысле  имеет  двойную

специфику.   Есть  риски  форсированной  и  незавершенной

индустриализации   и   урбанизации   и   риски    высоких

технологий. Наша модернизация идет без нужной  рефлексии,

она  значительно  отстает  от  необходимой.  Например,  в

экономике  элементарный экологический  аудит  показывает,

что  в приобретенные на выгодных основаниях собственность

-  землю, постройки, что угодно - приходится очень  много

вложить средств, чтобы в результате собственность  начала

приносить то, что можно съесть без смертельной опасности.

Многие потенциальные зарубежные инвеститоры отказались от

России, так как у нас нет чистой воды нужного качества.

   Риск  в  экономическом  смысле  очень  "демократичен".

Сначала  общество делится на тех, кто на риске выигрывает

и тех, кто теряет. Затем происходит выравнивание.

   В  политической  сфере очень значим риск,  разрушающий

систему  социальных  институтов, -  некалькулируемый,  не

ограниченный  во  времени  и в пространстве,  не  имеющий

персональной  ответственности, например,  Чернобыль.  Вся

система   институтов,  страхующих  общество  от  подобных

опасностей,  вообще перестает эффективно функционировать.

Никто не примет иск, например, от человека, пострадавшего

в  зоне  радиации. Где концентрируется сегодня  вся  наша

политика? В Совете безопасности. Политика перемещается из

позитивной  области в область негативную,  охранительную.

Власть  всё  больше занимается проблемами, которые  можно

сформулировать так: "как бы здесь не рухнуло, а здесь  не

треснуло". Нет сейчас центральности в политике. В  России

сейчас  появилось множество политических центров,  я  это

называю  субполитикой,  "серой" корпоративной  политикой.

Дефицит доверия - одна из фундаментальных проблем,  из-за

которых  разваливается  институциональная  сфера   нашего

общества.

   В   науке   идет   борьба  социально   и   политически

ангажированных  экспертов.  Решения  принимаются  не   на

основе  науки, а на основе экспертных оценок, чрезвычайно

субъективных. Появилась не наука знания, а  наука  опыта,

которая  идет  снизу. Она родилась, в том  числе,  внутри

социальных  движений.  И эти две  науки  не  могут  найти

общего языка.

   Производители  риска  вступают в глубокий  конфликт  с

потребителями по поводу социально приемлемого риска.  Пока

они  решаются  чисто  государственным  путем  (допустимый

уровень  радиации  и  пр.). Риск  должен  быть  предметом

серьезной  дискуссии. Возникают "негативные"  объединения

совершенно разных по своим интересам людей, цель  которых

одна:  выжить в условиях этого риска, экономического  или

социального. Происходит легитимация массового социального

протеста.    Странный   парадокс   -   раньше    движения

рассматривались  как  больший  риск,  сейчас  же   внутри

движения люди находят временное спасение.

   В области культуры общество риска характеризуется, во-

первых,  тем,  что  на  первый  план  выходит  негативный

социальный   проект.   Всю  жизнь  мы   руководствовались

позитивными   социальными  проектами,  в  том   числе   и

утопическими.  Сегодня на первый план выходит  негативный

социальный   проект   -   уберечь,   сохранить,   выжить.

Исключительные   условия   становятся   у   нас    нормой

повседневного  бытия. На первый план  выходит  негативная

достижительность.  Не  достижение  блага,   а   избежание

худшего.

   Вероятно,  западные категории работают  на  российской

почве, хотя требуют адаптации и переосмысления.

   Кроме того выступили:

   Мария   Румянцева:   1)  Интересна  эпистемологическая

модель  двух  типов  суперцивилизаций  -  либеральной   и

традиционной(А.Ахиезер).    Она    позволяет     выделять

значительное  количество  типов  обществ,  в  которых  по

разному  соотносятся эти две составляющие;  2)  интересна

идея  системного изучения России (И.А.Яковенко), но здесь

нас  может подстерегать опасность, связанная с умножением

терминологии.

   Анджей  Лазари:  Плохо  определены  понятия,  которыми

пользовались    выступающие   ("ценности    капитализма",

"соборность"  и  др.).  Нет общего  языка.  Видимо,  надо

говорить  не  о  ценностях  капитализма,  а  о  ценностях

правового  государства.  Термин  "коллективность"   более

адекватен  чем  соборность. Возражение  вызывает  понятие

"общество-субъект".

   Алла  Чирикова:  Специфика России - это  прежде  всего

специфика личности, ее менталитета. И следующим  шагом  в

обсуждении должно стать рассмотрение проблемы российского

менталитета   на   пороге   ХХI   века.   Это    позволит

дисциплинировать обсуждение, сфокусировать проблему.

   Александр  Ахиезер: Обобщение всего, что было  сегодня

здесь  сказано, делать еще рано. Но некоторые соображения

хотелось   бы   высказать.   Важная   особенность    всех

выступлений  заключается прежде всего в том,  что  поиски

истины  идут  в  направлении  культурных  и  исторических

истоков  современной ситуации, определяющих специфические

характеристики   страны.   Статус   этих    характеристик

рассматривается   по-разному:   напряженно    обсуждаются

возможности   рассмотрения  российской  цивилизации   как

специфической  или  же интерпретации России  как  имеющей

свои   особенности,   но   идущей   по    общему    пути

(А.Вишневский). И.Ионов нарисовал широкую картину  поиска

в   этой   сфере.  На  обсуждении,  однако,   сказываются

определенные  неясности в самом цивилизационном  подходе.

Складывается  впечатление, что мы ничего не поймем,  если

не   переместим  центр  наших  исследований   в   сторону

периодически активизирующихся массовых пластов  архаичной

догосударственной культуры, пробивающихся к нам из глубин

истории, приводящих подчас к краху государственности. Они

оказывают мощное давление на характер духовной культуры и

институты    всех   типов.   Есть   пласты   нелегальной,

подсознательной  культуры,  которые  мы  плохо  знаем   и

понимаем.  Об этом говорили многие, в частности  о  нашей

криминальности, пробивающейся из подпочвенных  глубин.  В

этой  связи  обращает  на  себя внимание  своей  глубиной

выступление   Г.Дилигенского,  который   попытался   дать

целостную картину исторически сложившейся ментальности  и

на  ее основе объяснить важные факты истории и настоящего

России,   а  также  выступление  И.Клямкина,  показавшего

существование  важных  сдвигов в сознании  людей,  как  в

советский,   так  и  постсоветский  период.  Эти   выводы

представляются  исключительно важными.  На  эту  проблему

проливает  свет также гипотеза В.Чертихина  о  смуте  как

форме   существования  нашего  общества.  Центр   тяжести

смещается  к  анализу  соотношения,  диалектики  массовых

культурных  процессов и судьбы государства, всей  системы

отношений  в  обществе. На этом фоне  особенно  интересно

выступление  А.Давыдова, показавшего, что в России  давно

развивается альтернативная культура. Хотелось бы отметить

полное  отсутствие попыток поверхностного  политиканства,

попыток  объяснить сложнейшие процессы  кознями  мирового

зла,  склоками  политиков. Примечательны методологические

поиски   ряда   выступающих,  например  И.Гр.   Яковенко,

нацеленные   на   переосмысление   методологического    и

теоретического   багажа  науки  об  обществе   с   учетом

специфики России, а также желание привлечь внимание,  что

сделал  И.А.  Яковенко,  к  новой  концепции  конструкции

власти,  выдвинутой А.Фурсовым (кратократия). Здесь  есть

над чем подумать.

   Многие  существенные и важные проблемы не нашли своего

отражения.  Например, интересное выступление Л.Резниченко

не    могло    возместить   недостаточное   внимание    к

социокультурным основаниям нашей хозяйственной жизни.

   Всё,  что  здесь было сказано, должно стать  предметом

дальнейшего  анализа. Например, мне кажется представления

Р.Рывкиной  о трех процессах и представления Чертихина  о

периодических смутах раскрывают разные стороны  одного  и

того  же  сложного  и многопланового явления.  Его  можно

описать  как  высокий  уровень дезорганизациии  общества.

Этой   проблемы   здесь  касался  И.Кондаков.   Специфика

российского  общества противоречит попыткам  выдвигать  в

социологии  на  первый план задачу адаптации  личности  к

сложившемуся обществу. Эта идея западной социологии имеет

для    нас   ограниченную   ценность.   Высокий   уровень

дезорганизации  заставляет нас решать  частные  проблемы,

превращая их в заявки на решение общих проблем. У нас  не

решены   основные  проблемы  общества.  И  мы  не   можем

замкнуться лишь на узких проблемах. У нас все строится на

мифологии, на борьбе разных ее модернизированных  версий.

Необходимо   искать   специфические   подходы   к   такой

неустойчивой, дезорганизованной реальности.  Мне  кажется

здесь  заложена важная методологическая идея  возможности

рассмотрения  нашего  общества через дуальную  оппозицию:

"хаос  - порядок (организованность)", что помогает понять

природу  циклизма. Эта проблема нуждается  в  специальном

рассмотрении.  В  этой  же связи  важными  представляются

выступления,     касающиеся     существенных     аспектов

дезорганизации общества. Здесь обращает на себя  внимание

выступление  Г.Гольца. Он считает, что  наша  статистика,

характеризуемая чудовищной дезинформацией, - неотъемлемый

элемент  специфической формы жизни России,  без  которого

управлять   Россией  невозможно.  Периодические   выбросы

архаичной    культуры   постоянно   формируют   общества,

требующее иллюзорной информации. Это связано с  тем,  что

для  нас,  как говорил О.Яницкий, экстремальные  ситуации

становятся  нормой.  Возможно,  именно  это  странное  по

мировым стандартам явление, поможет понять, что специфику

Российского   общества  следует  искать  не   только   на

проторенных мыслителями прошлого века путях.

   Я  думаю,  что  мы  только  начинаем  решать  проблемы

специфики  российского общества. Приглашаю всех  желающих

принять   участие  в  дальнейших  обсуждениях  на   нашем

семинаре.