Тема семинара: История как феномен культуры

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
34

Докладчик И.Кондаков

Присутствовали:

Члены-учредители:А.Ахиезер, Г.Гольц, А.Давыдов, Е.Туркатенко, И.Гр.Яковенко.

Участники:И.Беседин, Л.Ванд, Ю.Вешнинский, Е.Динерштейн, С.Ерасов, И.Клямкин, И.Кондаков,Н.Коршунова, И.Левин, А.Пелипенко, Э.Сайко, С.Сергеева, И.Чубайс, И.А.Яковенко.

Тезисы доклада Е.Кондакова:

1.Современные исследования по истории культуры

стимулировали становление новых методологических подходов

к изучению истории в целом. Стала очевидной

относительность различения материальных и духовных,

социальных и культурных факторов исторического процесса,

условность определения первичных и вторичных компонентов

исторического развития. Исторические концепции оказались

в огромной зависимости от методологических установок и

гипотез исследователей, будучи прежде всего результатом

соответствующей интерпретации событий, фактов,

документальных источников, а не их непосредственным

следствием. В свою очередь, события и факты, а тем более

источники предстали во многих случаях как уже

интерпретированные, т.е.имплицитно включающие в себя

оценочность, субъективные преобразования исходного

исторического материала (его домысливание, реконструкцию,

деконструкцию, различные проекции теорий в практику и

наоборот, смещение соотносимых масштабов и т.п.).

Представления об истории культуры и социальной истории

как никогда сблизились; с введением в научный оборот

таких понятий, как менталитет, культура повседневности,

образ жизни, культурно-историческая парадигма,

социодинамика культуры, культурные тематизмы и пр.

выявился единый предмет социальной и культурной истории -

ценностно-смысловой континуум общественного развития.

2. Складывающееся в результате представление об

истории как социокультурном процессе и семантическом поле

приводит к образованию системы особых многозначных

образов-понятий (по существу -символов), которые

оказываются равно применимыми как в отношении социально-

исторического процесса, так и культурно-исторического

процесса. Таковы, например, в российской истории

категории самодержавия, православия, вотчины,

государства, бунта, смуты, самозванства, воли, правды,

народа, интеллигенции, революции, запада и востока,

совета, общины и т.п. Каждая из этих категорий, будучи

повернута в сторону социальной истории и включена в

соответствующий контекст, имеет конкретно-историческое

содержание, ограниченное рамками определенного периода

(века, даже десятилетия). Однако та же категория, будучи

обращена к культуре и вписана в контекст культурных

феноменов, приобретает иной, расширительный и

отвлеченный, смысл, распространяющийся фактически на

всю национальную историю.

Так, например, самодержавие в узком,

социальном значении есть форма государственного

правления, тип неограниченной монархической власти,

начиная от Ивана Грозного (или, точнее, Ивана III) и

вплоть до Октябрьского манифеста Николая II (1905 г.);

самодержавие как социокультурный феномен - это тип

политико-правовой культуры, воплощающий в себе

непосредственно и опосредованно комплекс идей восточного

деспотизма, унаследованных Русью от Византии и империи

Чингисхана и укоренившихся на почве русской культуры,

начиная с Крещения Руси (Владимира Святого) и кончая

всеми советскими генсеками и президентами (вплоть до

Ельцина, уже в посттоталитарный период). Другой пример -

русская интеллигенция: в строго социальном смысле она

возникла на рубеже 30-40-х гг. XIX в. в разночинской

среде (Белинский, Герцен, Некрасов и т.п.); в

общекультурном же плане - это вообще образованные,

просвещенные, одухотворенные люди, выступающие

посредниками между обществом (точнее - социумом) и

культурой, представители гуманитарного знания,

носители высокой духовности,- а таковыми можно считать не

только Петра I и Феофана Прокоповича, но и Епифания

Премудрого, Нестора и Илариона, автора "Слова о законе

и благодати" (так это и получается, например, у

Г.Федотова в первом, киевском "прологе" "Трагедии

интеллигенции").

3.В своем социальном значении все эти категории

кратковременны, исторически преходящи, текучи, а потому

качественно видоизменяются в потоке истории. Эти же

категории, понятые как культурная традиция, норма,

ценность, т.е. взятые в своем культурном значении,

неразрывно связаны с национальным менталитетом, типом

культуры, геополитическими и этническими тяготениями

и т.д., воплощая собой если не вечность, то во всяком

случае долговременные, стабильные, малоизменяемые

состояния ( общества и его сознания, его ценностных

ориентаций), инерцию покоя, уклада, веры. Осмысление

истории через категории культуры приводит к ощущению ее

неподвижности, неизменности, смысловой статики;

культурная история организуется не во времени, а в

пространстве (в отличие от социальной истории, которая

характеризуется темпоральностью и динамичностью).Так,

например, российская история в некоторых своих аспектах

(традиция и реформы, либерализм и радикализм,

западничество и славянофильство, секуляризация и

ортодоксальная религиозность, личность и соборность и

т.п.) остается за последние три столетия скорее

"застывшей архитектурой", нежели "бегущей кинохроникой

событий".

4. Смысл истории двоится: ее социальное и

культурное измерения образуют две различные ценностно-

смысловые плоскости, между которыми развертывается

каждый раз если не конфликтные, то во всяком случае

диалогические отношения. Мысль исследователя

социокультурной истории вынуждена постоянно совершать

колебательные движения: от поля культурных значений - к

полю социальных значений; те и другие призваны взаимно

освещать друг друга, корректируя семантику истории.

Однако этот колебательный процесс осуществляется не в

одном воображении исследователя. Объективно-исторический

процесс развивается также по цепочке: ... социум -

культура - социум... (- С - К - С -), причем, как и в

известной Марксовой формуле "товар - деньги - товар",

эта цепочка может размыкаться в любом звене. Социальная

действительность выдвигает определенные

культурфилософские, политические и нравственные идеи,

которые, в свою очередь, вызывают к жизни определенные

социально-политические процессы, влияют на те или иные

социально-исторические события и т.д. Подобным образом

выстраиваются смысловые цепочки вокруг субъектов

исторического действия (личность - массы),инструментов

исторической динамики(слово - дело), степени

детерминированности поведения (свобода - необходимость)

и т.д.

5.В этом смысле известная повторяемость русской

истории (не менее знаменитая, нежели ее

непредсказуемость) не объяснима ни через циклические

модели, ни через формулы "исторической спирали", ни тем

более через формационные механизмы поступательного

развития. Философская концептуализация исторического

процесса в России (кем бы она ни осуществлялась:

Федотовым или Бердяевым, Соловьевым или Леонтьевым,

Чаадаевым или Киреевским, Радищевым или Щербатовым,

Иваном Грозным или Андреем Курбским, Нестором или

Иларионом) предстает как "раскачивание маятника" между

смысловыми полюсами русской социокультурной семантики.

Язычество - христианство; самобытность - всемирность;

стабильность - модернизация; государственность - анархия;

централизация - плюрализм; деспотизм - смута

(безвластие); революция - застой; идеал - повседневность

и пр. Поступательность процессов социальной истории

сочетается с "топтанием на месте" культурных стереотипов

исторической динамики, с простым инверсионным

"перебором" одного из двух (реже с поиском

"третьего", медиативного пути развития). Постоянство

колебательного процесса в русской истории есть такое же

объективное следствие бинарного строения русской

культуры, евразийской в своем генезисе (глубоко

осмысленного в исследованиях Ю.Лотмана, Б.Успенского,

В.Топорова, А.Панченко, А.Ахиезера и др. отечественных

культурологов), как и дихотомичность мышления

отечественных исследователей (историков, философов,

социологов, литературоведов и т.п.).

6.В то же время нельзя не заметить, что для

исторического мышления (как и любого гуманитарного)

характерна зависимость его предмета от методологических

установок исследователя: результат исторического анализа

есть необходимое условие существования анализируемого

объекта (исторического процесса). Подобное соотношение

знания и его предмета принято называть в эпистемологии

"парадоксом Мидаса". Осмысляя историю как нормативную

систему фактов, событий, явлений и процессов, историк

сам подключен к этой нормативной системе и подчинен ее

нормативам: он выступает одновременно и как ее

индикатор, и как эксперт; он и формулирует нормативы

исторического процесса (трактуемые как его

закономерности, принципы, сложившиеся формы или

поведенческие мотивы), и там выражает готовые нормативы в

своих суждениях, интерпретациях, оценках исторического

процесса, в своих концепциях и моделях истории, в своих

рефлексиях исторических норм и традиций. Осмысляя историю

как семиотический процесс и семиозис, историк использует

в своей деятельности ту знаковую систему культуры, в

которую включен, и, таким образом, выступает как

ретранслятор культурных кодов своего времени.

Историческое знание оказывается элементом изучаемого

объекта (истории); участник познавательного процесса,

историк, одновременно является носителем его

рефлексивного самосознания, а это самосознание становится

конституирующим моментом познавательного процесса.

Культурная история становится предпосылкой социальной

истории, хотя сама в известном смысле есть порождение

последней.

7. Для того, чтобы в историческом исследовании

минимизировать последствия теоретико-методологической

(шире - социокультурной) заданности, рефлексивной

экспансии, целесообразно отрешиться от "монистического

взгляда на историю", противопоставив ему заведомо

плюралистическую, многомерную картину возможных

исторических интерпретаций (в том числе

взаимоисключающих, полярных по своему смыслу). Все

многообразие исторических концепций, порожденных одной

и той же культурной эпохой, может быть объяснено

культурно-исторически и феноменологически. Осмысляя

культурную семантику истории как единый сложно

организованный текст, исследователь преодолевает

"конфликт интерпретаций" средствами герменевтики,

последовательно опускаясь на все более глубокий

смысловой уровень культурно-исторического целого.

Наиболее адекватным подобной герменевтической процедуре

оказывается принцип "обратного историзма", воплощающий

идею "археологии" гуманитарного знания, возвращения к

истокам каждого данного социокультурного феномена. При

этом история предстает как закономерное парадигмальное

"напластование" культурных смыслов и их интерпретаций,

последовательно дешифруемое исследователем в порядке,

обратном порождению соответствующей культурной семантики.

Вопросы:

Ерасов: Выделяете ли Вы как специфические политический,

экономический, социальный аспекты?

Кондаков: Любое социокультурное явление одновременно

является и социальным и культурным. Мы методологически

вычленяем узкосоциальные и собственно культурные

смысловые аспекты. Политические и экономические явления

различаются своими социальными и культурными смысловыми

аспектами. Экономическая теория, политическая доктрина -

явления культуры, порождение определенных культурных

традиций, общественной мысли. Определенный тип культуры

порождает определенные воззрения, концепции. Экономику

можно трактовать и чисто в культурологическом плане, и в

социальном.

Яковенко И.Гр.: Вы говорили о мифологеме, философеме.

Эти понятия в своей зыбкости отражают тягу к синкрезису,

к неясным явлениям. Не несет ли их полисемантичность в

себе возможность раскола (по А.Ахиезеру)? Нет ли здесь

синкретической тенденции?

Кондаков: Подобного рода наблюдения есть в нашей

литературе. Русская история имеет дело именно не с

однозначными явлениями, а с образами. В 1918 г. А.Лосев в

статье о русской философии характеризует ее как

работающую с синкретическими явлениями, тяготеющую к

философии жизни. С его точки зрения Толстой, Достоевский,

Горький более характерные русские философы, чем Соловьев.

Он отмечал тяготение к аморфно-глобальным блокам. У нас

не было ни схоластики, ни традиции богословских споров.

Было - любомудрие. Характерно отсутствия четких понятий,

дефиниций.

Например, философия Сталина не укладывалась в философию

Маркса, Энгельса. Его философия была жизнемыслием.

Яковенко И.Гр.: Нет ли у Вас ощущения, что тенденция,

отмеченная Лосевым за последние 20 лет идет на убыль?

Ахиезер (Кондакову): Ваш доклад - свидетельство именно

этого.

Кондаков: Мне кажется, что эта тенденция на убыль не

идет. Для нашего времени характерен такой писатель как

Пьецух. Он продолжает эту синкретическую традицию.

Гольц: У Вас идет анализ литературы, а не всей

культуры.

Кондаков: Русская культура была литературоцентричной.

Весь XIX век и серебряный век этому подтверждение.

Попытка выйти за пределы словесности начались в ХХ веке,

но процесс до последнего времени оставался в рамках

литературоцентричности. Самиздат - форма существования

запрещенной мысли. Окончательный отход от

литературоцентричности начался с развитием аудиокультуры

(джаз, рок).

Гольц: Культура народа в XVIII веке - это не

литература.

Кондаков: В XVIII веке не было целостности культуры.

Было два, трудно смешиваемых, пласта. Появились светские

формы искусства (театр, музыка), литературы. А массовая

культура оставалась традиционной, не выходила за рамки

культуры XVII, XVI века. Петровские реформы и все

преобразования были сфокусированы на дворянстве.

Яковенко И.Гр.: Но массовая культура воспринимала его

как антихриста.

Сайко: Свойственно ли культуре отчуждение?

Кондаков: Свойственно.

Сайко: Что вы можете сказать по поводу проблемы

отражения в связи с культурой?

Кондаков: Более точно говорить о рефлексии. Культура -

система многократных рефлексий разных уровней, система

многократных взаимоотражений. Дифференцировать разные

уровни - сложная задача.

Сайко: Культура и социальное у Вас разведены как

бинарные явления. А как культура относится к более

широкому социальному, что стоит над этой бинарностью?

Есть ли что-то такое, что формирует единство общества?

Кондаков: С точки зрения Генисорецкого существует

социальное в широком смысле, где социальное и культурное

не расчленено, они взаимопроникают, опосредуют друг

друга. В целях исследования мы ставим перед собой задачу

условно отделить социальное (как ориентированное на

практическую реализацию, на те процессы, которые

происходят в обществе - социально-практический аспект) от

культурного (как их рефлексии, интерпретации, смысла,

оценки, ценности - ценностно-смысловой аспект) -

отражение социальных процессов в культуре.

Сайко: Культура - проявление социального как явления в

целом, она социальное завоевание, социальное свойство.

Левин: Разве аккумуляция исторического опыта и его

ассимиляция с другим историческим опытом, не только

национальным, не ведет к модификации традиций?

Ахиезер (Левину): Как я понял, Вы считаете, что

интерпретация докладчиком различий между социальным и

культурным освобождает культуру от функций аккумуляции и

концентрации исторического опыта?

Чубайс: Суть вашего метода состоит в анализе одного и

того же феномена в сфере истории и в сфере культуры. У

вас сознательно или случайно выпадает верификация?

Например, самодержавие: оно себя изжило или оно должно

существовать, его надо усилить или с ним надо бороться?

Кондаков: Существуют разные формы аккумуляции

исторического опыта. Они дают различные результаты. Либо

традиционный, либо модернизационный. У каждого способа

аккумуляции есть свои последователи. В истории российской

культуры они расходились дальше и дальше.

Ахиезер: Ваша исходная парадигма развела культурное и

историческое. Это дает возможность думать, что культурная

традиция варится в собственном соку, как и историческая

традиция. Ваше первоначальное разведение лишает

культуру функции обобщения исторического опыта, а то что

в ней происходит, грубо говоря, внутреннее дело культуры.

Кондаков: Разделение истории и культуры условно, это

своего рода интеллектуальная игра.

Ахиезер: Где мера этой условности, граница игры?

Отсылкой к условности Вы снимаете свою исходную позицию,

хотя опять же неясно, в каком смысле. Вы создаете

некоторый флер неопределенности в решении известных и

сложных проблем.

Чубайс: Где точка "ноль" (декартова система координат).

У Вас все релятивно, нет фундамента.

Кондаков: Проблема верификации культурологического

знания сегодня не встает. В истории культуры неоднократно

случалось так, что то, что считалось заведомо ложным,

антинаучным, на самом деле составляло росток на пути к

истине.

Чубайс: Ложным или не ложным относительно чего? Всегда

была точка отсчета.

Яковенко И.А.: Вопрос о верификации для докладчика не

стоит. Разведение исторического контекста (там, где мы

остаемся на почве фактов) и культурологического аспекта

(там, где мы остаемся в рамках каких-то моделей) приводит

к тому, что действительно не понятно - что же было

действительно в нашей истории, а что является плодом

отражения этой истории в наших головах. Важно установить

некую логику лаборатории исследовательской мысли. Надо

понять, где игра начинается, где кончается и как выйти из

этой игры в реальность.

Вешнинский: В докладе прозвучало, что Гоголь не знал

марксизма и не мог знать. Но у Маркса и Гоголя был общий

друг - Анненков. Не исключено, что он что-то рассказывал

им друг о друге.

Ерасов: Я разделяю точку зрения о необходимости

структурирования исторического процесса. Но оно должно

быть более дробным. Необходимо выделить экономическую и

политическую составляющие. Культурологическая

составляющая может в определенном плане рассматриваться

как определяющая, если мы выходим на уровень цивилизации.

Важен фактор долговременности, цивилизации существуют

тысячелетиями.

Докладчик подходит к этим процессам как герменевтик. На

этом пути ему трудно ответить на прозвучавшие здесь

упреки. А где верификация, как уловить попытку

объективной истины, позитивного вывода, рабочей гипотезы

действия. Герменевтика этого не дает. Она "добру и злу

внимает равнодушно". Решение вопроса находится в рамках

социальных наук. Там существуют достаточно сложные, но

отработанные процедуры выяснения истины. Там мы можем

ближе подойти к выяснению истины, к хотя бы

стохастической картине мира.

Раздвоение российской культурной традиции. Напрасно

докладчик редко обращается к достижениям А.Ахиезера, к

его категории инверсии. В России не было стабильности, а

была постоянно инверсия. При этом антиномии разделяются

по хронологическим циклам. Россия обречена была на

протяжении истории на переход от одного полюса к другому.

Но переход не уничтожает того, что было до него, с

течением времени происходит обратный откат.

Какой может быть путь решения проблем российской

антиномичности, раздвоенности? Россия - уникальная в этом

плане цивилизация. В других цивилизациях эта проблема

решена. В том числе в европейской - через образ Христа.

Почему она не решается в России? Весь XIX - начало XX

века над огромными пластами народной культуры возвышался

достаточно узкий слой высокой культуры. В Европе народная

культура была уничтожена реформацией, на это ушло два с

половиной века. Большевиков почти уничтожили народную

культуру, но не до конца. Она имеет тенденцию к

возрождению. Финальный удар ей будет нанесен демократией

и современной массовой культурой. После этого Россия

сможет решить свои проблемы цивилизационного

строительства.

На каком пути возможно решение проблема антиномичности

общества? Первый путь основан на монистическом

христианском принципе, в рамках авраамовой традиции. На

это в России претендовало сначала православие, затем

марксизм. Он был интенсивной попыткой снятия этих

противоречий. И она была удачной: все мы помним закон

диалектики - борьба и единство противоположностей. Это

было гениальное изобретение метода снятия противоречий.

Но эта попытка в силу ряда причин оказалась отброшена.

Другой путь, православие - это слишком слабая попытка.

Ислам тоже пытается решить эту проблему, но там есть свои

слабости и вряд ли ему это удастся.

Еще один путь решения такого рода противоречий -

создание социально-эксклюзивной цивилизации, в основу

которой кладется "сеть отношений", не исключающая никого

- ни белых ни красных, ни плебеев ни дворян, ни

неприкасаемых ни брахманов. В самом чистом виде этот путь

можно найти в индийской цивилизации. По этому пути в

какой-то мере развивается евразийская идея. Такая

цивилизация предполагает создание определенной иерархии

отношений, ниш, систем взаимодействия, диалога и т.д. Это

то, что может обеспечить России более или менее терпимый

переход, грубо говоря, к постиндустриальному обществу.

Апология Сталина приобретала не только императорское

звучание, но и космическое, он сливался с историей, с чем-

то внеземным, космическим. И марксизм в России как раз

был попыткой перехода от теистического к космическому

мировоззрению. В сочетании с сетевыми отношениями между

различными субъектами этой цивилизации космическое начало

может стать регулирующим.

Яковенко И.Гр.: Мы столкнулись в докладе с некоторый

мифологизацией устойчивости и вечности. Так, например,

как рождается понятие "смуты", "смутного времени",

применяющееся к разным периодам в истории России? Есть

сакральный прецедент - первая смута падает на какой-то

блок, который сакрализуется, а потом это понятие

распространяется, натягивается на явления принципиально

другие. Это работа некоторого типа человеческого

сознания. Цивилизации - устойчивы, но они не вечны.

Например, Россия начинается в XIII - XIV веках. Киевская

Русь - это другое качество.

Когда мы говорим о вечности, неизменности русской

культуры, я вижу здесь мифологическую процедуру. Над нами

довлеют мифы, заставляющие признавать российскую

цивилизацию как неизменную. Но изменения в цивилизации

есть. Реальное самодержавие изменялось. А идея

Самодержавия, возможно, нет. Она реализовывалась только

три века.

Ахиезер: Доклад пронизан идеей дуалной оппозиции. Такой

подход конструктивен и плодотворен. Это предмет для

последующих обсуждений. Через дуальность мы формируем

смыслы - эти кирпичики культуры. Одной из таких оппозиций

является история культуры и история общества.

Представление о культуре позволяет понять, что в ней

создаются некоторые шаблоны, которые приобретают

самостоятельную логическую жизнь. Культура, по мысли

докладчика, - это содержание субъективного сознания,

личностного и массового субъекта. Проблема в том, что мы,

погружаясь в социальную реальность, в историю чего

угодно, имеем перед собой реальность, освоенную в формах

исторически сложившейся культуры. Мы живем в

теоретических парадигмах. Они достаточно устойчивы и это

обстоятельство давало определенное право докладчику

разводить историю и культуру как нечто подвижное, то есть

это дает возможность подвергать культуру исторической

критике. Критика культуры приводит к тому, что все

сложившееся ее содержание, ее смыслы постоянно

модифицируются, интерпретируются. Следовательно сама

культура существует как дуальная оппозиция "устойчивые

смыслы прошлого опыта - поток постоянных интерпретаций".

Связь истории и культуры может быть понята через оба

полюса этой оппозиции, а не через один (любой) из них.

Важнейшая проблема заключается в том, каково значение для

нашего понимания истории общества, любой формы истории

имеет оппозиция, как она включена в историю общества и в

историю самой культуры?

Понятие самодержавия и другие подобные понятия - имеют

ли они значение для истории? Мне кажется, что ранее

сложившиеся результаты культуры можно рассматривать как

всегда абстрактные для последующих шагов истории, ее

проблем, ситуаций. Если люди руководствуются этими

абстрактными понятиями - то и общество (или его элементы)

которое они воспроизводят на основе этих абстракций может

оказаться абстрактным, нефункциональным, патологическим,

нежизнеспособным. Отсюда и возникает необходимость

постоянной интеграции сложившегося содержания культуры.

Интерпретация является аспектом истории как общества во

всей его целостности, так и самой культуры, где она

выступает и как логическая проблема. Здесь работает

знаменитая идея диалектики, о которой сегодня уже

упоминал Ерасов, рассматривающая движение мысли как

идущее от абстрактного к конкретному. В центре внимания,

если мы опираемся на методологию дуальных оппозиций,

должно стоять их взаимопроникновение, диалог полюсов,

имеющий и культурный, и логический, и социальный смысл.

Вы не используете идею диалога, что привело к тому, что

не было уделено достаточно внимания взаимопроникновению

полюсов как историческому процессу.

Я думаю, что Вы находитесь в оппозиции к традиционной

русской философии в той части, о которой здесь говорили.

Вы уходите от синкретизма. И это одно из достоинств

Вашего доклада.

Проблему нашего семинара можно сформулировать и как

преодоление слабости взаимопроникновения, диалога в

культуре и обществе, что и приводит к слабой

интерпретации, к тому, что мы часто опираемся на

архаическую культуру. Есть некая социальная реальность,

которая, может быть, в наших социальных условиях имеет

мало общего с культурным содержанием. Это для России

сегодня коренная проблема. Надо уловить механизм - почему

сложилось общество, где разрыв между социальностью и

культурой доходит до катастрофических размеров. Люди не

понимают друг друга. Низы не в состоянии понять верхи.

Язык их часто недостаточен для понимания сложных вещей.

Переход между теми другим - проблема. Мне кажется, Ваш

подход идет в правильном направлении. Но нужно дальнейшее

его развитие.

Ванд: Бинарная оппозиция - это слишком упрощенный

инструмент. Он хорош в филологии, у Леви-Стросса, но не

более. Может быть, надо этот инструмент отработать более

тонко?

Давыдов: Метод дуальных оппозиций ограничен. Но он дает

результат. Другую методологию никто не предлагает.

Конечно, если неумело пользоваться этим ключом, то можно

наделать ошибок. Дуальные оппозиции переходят в друг

друга - но как? Инверсионно или между ними есть диалог -

это главное. Надо подходить так, как подходит А.Ахиезер,

то есть искать логику взаимопроникновения полюсов

оппозиции.

Клямкин: Сам факт появления такого доклада и такого

обсуждения - это очень хорошо. Однако докладчик вычленяет

один элемент - русскую культуру. О другом он при этом

забывает. Он верифицирует историю русской культуры, но

при этом, поскольку не верифицируется, скажем, история

Киевской Руси, он один факт находит в истории смутного

времени и его пролонгирует назад. Другой - находит в

переписчиках греческих книг и его перетаскивает вперед. В

рамках его логики, кажется, это оправдано, но дальше он

столкнется со всеми проблемами, о которых сегодня здесь

говорилось. По-моему, даже невозможно отделить историю от

культуры в такой формулировке. История - это история

всего.

Вторая проблема - нельзя игнорировать, что при

развертывании архетипов возникает опасность потери

возможности рассматривать вопрос о динамике и истории

самой культуры: все рассматривается с точки зрения раз и

навсегда заданной или найденной эмпирически в том или

ином периоде сущности. Есть опасность поглощения в общей

схеме динамики и смены культурных парадигм. Между тем, в

советское время произошел очень существенный сдвиг. Это

совершенно особое время. Мы постепенно отходим от

политико-идеологических штампов отторжения или принятия,

начинаем их более или менее объективно рассматривать как

особую, специфическую, в чем-то очень варварскую

применительно к условиям ХХ века форму исторического

развития, даже можно сказать в каком-то смысле

культурного развития. В центр я бы поставил то, что в

России впервые в советское время произошло вычленение

частного человека их каких-то первичных обществ.

Ахиезер: Приватизация человека.

Клямкин: Да. Это происходит в очень особой исторической

среде, в обществе, где нет соответствующей базы в виде

частной собственности и т.д. Но тем не менее произошло

Приватизация человека. В культурном плане это породило

необратимые и разрывающие с исторической культурной

традицией, если пользоваться этой дихотомией, явления.

Докладчик говорил о несведенности Маяковского с

Буниным. Пока советский период не будет рассматриваться

как специфическая форма развития, до тех пор это будет

действительно несводимо. Но в принципе это можно

рассмотреть как нечто историческое, где одна линия

связана с идеализацией данного типа развития, без

которого он сам невозможен (Маяковский), другая - с

отторжением тех форм, в которых это развитие

осуществлялось. Первая ветвь - работала на формирование

достаточно рациональной массовой культуры, которая, мне

кажется, до сих пор недооценена. Марксисты в какой-то

степени компенсировали дефицит периода исторической

схоластики. Особенно важен здесь послесталинский,

хрущевский период, когда началось толкование текстов,

вживание в текст - даже в "Краткий курс..." (Ю.Карякин).

Ильенков, Лифшиц занимались интерпретацией марксистских

текстов, пытались внести в них живое содержание. В газеты

приходило огромное количество писем про коммунизм, про

Маркса. В какой-то слой рационализированное, пытающееся

преодолеть синкретизм мышление начало входить.

По поводу дуальных оппозиций. Сама схема мне кажется

продуктивной. Ничего методологически лучшего я не знаю.

Но мне кажется, в течение советского периода, и в

последние годы это уже верифицируется, произошло

размывание, смягчение дуальных оппозиций, и начался очень

интересный их взаимопереход друг в друга. Они

действительно существуют и в одно время, как у

докладчика, и реализуются во времени, как у А.Ахиезера.

Сейчас происходят очень интересные вещи. Такая категория

как "терпение" - это, вроде бы, менталитет, связанный с

советской властью. Теперь "терпение" переливается,

присутствует в электорате как доминанта с этой властью,

является теперь синонимом западничества. Эти реальные

процессы нельзя понять растворяя советскую эпоху во всем

предшествующем культурном историческом контексте.

Изучение советской эпохи, и с точки зрения тематики

вашего семинара, чрезвычайно важно. То, что происходит

сегодня, это черная дыра истории, или

неотрефлексированная, некритическая преемственность. Хотя

сдвиги очень значительны

Ахиезер: Это "переливание" может быть даже некоторой

моделью социокультурных изменений вообще. Старая

культурная схема остается, но содержание меняется.

Клямкин: Старые архетипы, стереотипы вроде

"духовности", "коллективизма", используемые сейчас в

патриотической литературе, реально в головах людей

работают не в ту сторону, куда некоторые публицисты хотят

их затащить. Сегодня среди тех, кто считает, что

самобытность России в ее духовности, доминируют

западники. Самая сильная корреляция по консерватизму идет

на тезисе о самобытности России - склонности россиян

ставить порядок выше политических свобод. Вот здесь весь

консерватизм. Среди тех, кто голосует за коммунистов, 15%

крутых традиционалистов, в основном людей старшего

возраста, а у остальных доминирует ценность

индивидуальной свободы, но проблема в том, что они не

видят как ее реализовать в историческом контексте.

Яковенко И.А. Метод дуальных оппозиций - это некоторая

вынужденность рефлексии, познания. В математике,

например, начинают с квадратных уравнений. Это

ограниченность листа бумаги и русского устного языка, в

котором очень сложно изложить логику, в которой

присутствуют три и более компонента. Дуальные оппозиции

возникают из-за ограниченности семиотического аспекта

нашего рассмотрения. Из контекста противопоставления

культурного и социального выпадают сферы, которые,

особенно в российском обществе, имеют самостоятельное

значение. Например, властная компонента. Она пронизывает

все российское общество, его историю. Она имеет

самостоятельную логику развития, имеет самостояние и не

сводится ни к социальному, ни к культурному аспекту.

Можно построить такую оппозицию, например, как культура и

власть, как самостоятельные, противостоящие друг другу

ипостаси русского общества. Ловушка дуальной оппозиции,

представленной докладчиком, заключается в том, что

культура как самостоятельная сфера - гетерогенна и

полицентрична. Выделение архетипов и попытка их

верификации, чрезвычайно уязвима в силу гетерогенности.

Если бы у нас сегодня присутствовало несколько человек из

другого духовного кружка (Чикин, Проханов) - то разговор

шел бы на разных языках, никто не понимал бы друг друга.

Ловушка здесь и в сужении понятия культуры. Или в разном

употреблении этого слова. Культура в контексте доклада

сводилась к литературе. Но литература туда входит как

небольшой элемент. Культура - это механизм

воспроизводства человека. Гетерогенность и

полицентричность культуры. С докладчиком можно полностью

согласиться, что для культуры верификации не существует.

Она существует только внутри каждого кружка. Можно

говорить о культурологической верификации самого факта.

Например, был ли Шпенглер знаком с трудами Данилевского?

Есть в культурологии и в науковедении такая проблема. И

здесь верификация возможна на основе конкретных

исторических фактов. Внутри этих полицентров, этих

гетерогенных ядер верификация существует только по

отношению к каждому из этих ядер, к каждому из архетипов.

Сам термин "верификация" распадается на несколько

значений. Верификация в истории - установление того или

иного исторического факта. Верификация в более широком

понимании по отношению к русскому обществу - это

установление перспективности той или иной модели

общества, носителем которой является тот или иной кружок.

Это уже верификация в некотором смысле философского

характера. В качестве перспективы развития сегодняшнего

разговора и тех, которые были на предыдущих семинарах,

могла бы быть попытка к переходу от методологии дуальных

оппозиций к более сложному, но более адекватно

отражающему реальный социальный процесс методу - к

конструктивизму. Напряжение между полюсами дуальной

оппозиции действительно есть, но оно несколько схематично

отражает действительность. Поэтому нужно усложнять

конструкцию, искать реальные методы и конструкции,

которые позволили бы построить полицентричную модель. Она

ближе к реальности. Я с интересом смотрю, чем закончатся

искания у авторов нашего журнала "Рубежи" Фурсова и

Пивоварова. Там явно не дуальная оппозиция, а нечто более

сложное. Это, мне кажется, некоторый шаг дальше.

Вешнинский: Сегодня происходит смягчение, перетекание

полюсов оппозиции нашего социокультурно расколотого

общества. И в то же время имеет место значительная

живучесть архаических форм. Последние выборы

продемонстрировали такое явление как демократический

конформизм, или даже демократический авторитарный

конформизм. Появилось выражение "пиночет-демократы".

Звучат высказывания типа "Ельцин - наше все". В новых

формах воссоздается нечто архаическое.

Кондаков: Дуализм социально-культурной истории был

проведен через доклад и даже через всю дискуссию, но

доклад назывался "История как феномен культуры". Речь шла

о том, что вся история и есть история культуры. Я

полемически акцентировал внимание именно на культурном

аспекте истории, на культурной семантике которая

предопределяет и интерпретацию событий, и само принятие

решений, повороты социальной истории.

Мне кажется, что если исходить из того, что история

неповторима, что в ней ничего не повторяется, то это -

более банальная истина, нежели та, условно говоря,

которую пытался излагать я. Если мы возьмем, например,

концепцию А.Ахиезера - это продуктивный путь

сопоставления инверсии и медиации как двух механизмов,

видимо, не исчерпывающих все многообразие мировой

культуры, но тем не менее очень важных. Если взглянуть на

идею глобальных циклов российской истории и задуматься

над тем, что мы находимся в начале третьего глобального

цикла на каком-то одном из его частных этапов, то в

данном случае мы начинаем мыслить всю российскую историю

очень крупными единицами через момент некой предельно

обобщенной повторяемости. Говорить о неповторимости

каждого исторического события - это очень просто. А когда

мы начинаем выходить на обобщения и усматривать некие

закономерности самих повторяемостей, мы выходим к более

сложной проблематике, которая, конечно, не исчерпывается

констатацией 1000-летнего царства или того, что

самодержавие как всегда было, так всегда и есть. Я ведь

не исключаю при этом, что самодержавие в сталинской

форме, в форме Владимира Святого и Ивана Грозного - это

разные формы одного и того же культурного идеала. Но

когда я говорю, что за этим стоит некий определенный

культурный идеал, что есть одна определенная сквозная

ментальность - это попытка интерпретации цивилизационной

модели. Да, в конечном счете мы рассматриваем некоторые

цивилизационные модели. В этом плане социальные смыслы и

культурные смыслы - компоненты цивилизационной модели.

Другое дело, что мой подход к проблеме типологии

цивилизаций, психотеории цивилизаций не настолько хорошо

структурирован и отлит в понятия, как у Б.Ерасова, может

быть это другая какая-то система понятий, но это поиск. У

И.Гр.Яковенко свой подход к цивилизационным моделям. Я

думаю, что мы с разных сторон в одну и ту же точку копаем

туннель. Для этого, мне кажется, наш семинар и задуман.

По поводу бинарной модели. Критиковать лотмановскую

дихотомию - общее место. И тем не менее сегодня никто не

помнит ее критиков, а лотмановская модель продолжает

работать. Конечно, как всякая модель, она ограничена. Но

она не только описывает, но и что-то объясняет в русской

истории. Некие модели, которые родились в конкретных

исторических условиях, начинают экстраполироваться на

другой материал. С известной мерой условности,

экспериментальности. Но при этом мы выявляем некое

философское содержание, решаем не исторические, а

историософские проблемы. И в этом сверхзадача такого рода

синтетического исследования. Когда мы имеем дело не с

конкретными, узкими понятиями, а с многими нерасчленимыми

семантическими комплексами, как некими единицами

мышления, понятно что для глобального цивилизационного

процесса именно такого рода единицы и оказываются

наиболее существенными.

Наиболее глубоким и перспективным из всей полемики по

поводу моего доклада мне показалось то, что говорил

А.Ахиезер. Но мне над этим еще предстоит думать. Мне

кажется, что идея движения от абстрактного к конкретному,

как некая общая философская методология лежит в основании

и моего доклада. Но она далеко не все решает. Другое

дело, если мы выходим из двоичной логики в многомерную,

то многие вещи для нас остаются нерешаемыми, а лишь

предощущаемыми как задача исследования. Например, я в

своем учебнике отталкивался от идеи Лотмана о составлении

дихотомических и трихотомических моделей, исходя из того,

что западная цивилизация строится еще со времен позднего

средневековья по тернарной модели, а российская

цивилизация строится до сих пор по дуальной модели. Но

последнее время, начиная с перестройки у нас в этой

дихотомической модели вырабатывается некий пласт, условно

говоря, равнодушных. Тех, кто ни "за" и не "против", а

"воздержался", то есть колеблется, еще не решился или

выбирает третью силу. Это треть политического спектра.

Это - нечто новое. Это некая предпосылка к тернарной

модели. То есть медиативные процессы сейчас идут более

интенсивно, чем когда-либо раньше. Логика раскола

отступает в сторону перед медиативными процессами. Но

пытаться расписать культурную семантику России по

тернарной модели - задача чрезвычайно сложная. Мы должны

будем преодолеть традиционную дихотомию наших любимых

понятий и найти то, что лежит в другом ряду. Это некие

смысловые треугольники. Выстроить саму логику тернарного

анализа даже с точки зрения западно-европейской

философской модели тоже очень сложно. Антиномичность в

кантовском или гегелевском смысле - более традиционна. А

если мы выходим в еще более многомерную систему, то здесь

мы находимся перед опасностью признать хаос единственной

формой порядка. В этом случае никакой организации знания

или смысловой системы не получается. Поэтому я считаю

вполне плодотворным начинать с дуального анализа, с

выстроения бинарных оппозиций и их рассматривать. В этом

плане я считаю замечательным открытие А.Ахиезера. Мы

видим возможность традиционного бинарного анализа, видим,

что есть разные пути разрешения, снятия этих оппозиций.

Инверсия - простейший способ снятия бинарных оппозиций,

медиация - более сложный. Возможно, что есть еще более

сложный. Но мы в начале исследования этих моделей.

Отталкиваться от наработанного культурологической мыслью

опыта анализа бинарностей и дуальностей, особенно

применительно к российской истории, русской истории

культуры - плодотворно. И не стоит от этого отказываться,

при том, что мы понимаем всю условность этого механизма.

В заключение хочу всех поблагодарить за обсуждение, оно

было очень плодотворным для меня. Мне кажется, все мы

работаем в одном русле. Я потому и присоединился к этому

семинару, потому что считаю, что это очень актуально и

перспективно. Находить семантику, лежащую между полюсами

социального и культурного и все дальше углубляться в нее

- это и есть путь дальнейшего развития и теории

цивилизаций, и теории культуры.

Ахиезер: И социального знания.

Кондаков: Да, и социального знания.