§ 2. Виды, приемы  и объем  толкования норм уголовно-процессуального права

В процессе применения норм уголовно-процессуаль­ного права используются все виды и приемы толкова­ния, известные теории советского права, причем исполь­зуются они, по общему правилу, во   взаимосвязи.   Осо-

1 В. Д. Арсеньев, Некоторые вопросы толкования и применения советских уголовно-процессуальных норм. Тезисы докладов на межвузовской научной конференции «Социалистическая закон­ность, толкование и применение советских . законов», Кие*, 1961, стр! 83.

71

бенность толкования норм уголовно-процессуального права состоит в том правовом материале, который под­лежит толкованию.

Как известно, по субъекту, толкующему правовую норму, различают толкование легальное и, в частности, аутентическое, судебное и доктринальное.

Легальное толкование — это толкование, исходящее от органа власти, издавшего данный нормативный акт или, по его поручению, от другого органа государствен­ной власти. В первом случае оно называется аутентиче­ским1. Легальное толкование имеет такую же юридиче­скую силу, как и сам нормативный акт. Необходимость в таком толковании возникает тогда, когда, по мнению органа, издавшего нормативный акт, последний содер­жит какие-либо неясности или по иным причинам (на­пример, в силу неправильной практики его применения) нуждается в разъяснениях.

В первые дни применения Основ уголовного судопро­изводства возник, например, вопрос о том, распростра­няется ли на дознание положение ст. 22 Основ о допу­щении к участию в деле защитника с момента объяв­ления обвиняемому об окончании предварительного следствия. Президиум Верховного Совета СССР разъ­яснил, что указанное правовое положение распростра­няется только на те дела, по которым закон предусмат­ривает производство предварительного следствия2.

Важное значение имеет толкование, данное Прези­диумом Верховного Совета СССР ст. 34 Основ уголов­ного судопроизводства, предусматривающей основания и продолжительность содержания под стражей в каче­стве меры пресечения.

В связи с поступившими запросами Президиум Вер­ховного Совета СССР разъяснил, что поскольку ст. 34 Основ предусматривает сроки содержания под стражей

1              «Аутентичный» — исходящий из  первоисточника, соответствующий

подлинному («Словарь русского языка», т. 1, М., 1957, стр. 49).

2              См. Указ   Президиума  Верховного Совета СССР от  17 февраля

1959 г. «О порядке введения в действие Основ уголовного судо­

производства Союза ССР и союзных республик и законодательства

об уголовной ответственности за государственные и воинские пре­

ступления»  («Ведомости   Верховного Совета СССР» 1959 г. №  1,

ст. 12).

72

в качестве меры пресечения в период дознания и пред­варительного следствия, постольку в эти сроки при воз­вращении дела на дополнительное расследование не включается время его нахождения в суде. В случае от­мены приговора в порядке судебного надзора сроки содержания обвиняемых под стражей при производ­стве дознания «и (предварительного следствия исчисля­ются со дня вынесения 'постановления или определения суда1,

С легальным и, в частности, с аутентическим толко­ванием мы встречаемся и в масштабе союзных респуб­лик. Так как следственные и судебные органы при рас­следовании и рассмотрении дел о хищениях, совершен­ных с использованием транспортных средств, принадле­жащих расхитителям, не считали их орудиями преступ­ления, Президиум Верховного Совета РСФСР разъяс­нил: автомашины, мотоциклы и иные транспортные сред­ства, принадлежащие лицам, привлеченным к уголовной ответственности за хищения, совершенные с использова­нием таких средств, должны рассматриваться как ору­дия преступления и подлежат конфискации в соответ­ствии с п. 1 ст. 86 УПК РСФСР2.

В правовой литературе содержится утверждение, что поскольку аутентическое толкование есть толкование правовой нормы органом, ее издавшим, постольку «оно является... изданием нового закона»3. Приведенные при­меры дают основание согласиться с возражениями про­тив такого   «удвоения»   нормотворческой   деятельности.

1              «Ведомости   Верховного   Совета   РСФСР»    1965  г.   №  39    (365),

ст. 754.

2              «Ведомости  Верховного    Совета    РСФСР»   1961  г.    №  31   (152),

ст. 427.

Интересно, что в судебной практике встречаются факты как неос­новательного отказа от конфискации транспортных средств, по­служивших орудием преступления (определение Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу Харитонова, «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1964 г. Ня 8, стр. 11—12 и др.), так и факты необоснованной конфискации "таких средств, непосредствен­но не использованных в качестве орудий преступления (определе­ние Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу Криво-ногова, «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1963 г. № 6, стр. 9; постановление Президиума Верховного Суда Карельской АССР по делу Карабань, там же, стр. 15—16 и др.). 3М. Д.  Шаргородский,   Уголовный  закон, М,   1948,  стр.171.

73

Прав А. С. Шляпочников, который пишет: «Любое тол­кование закона, если оно является действительно толко­ванием и не выходит за его пределы, не создает новых норм и не является нормотворчеством»1. Цель аутенти­ческого, как и любого другого вида толкования, состоит в уточнении сформулированного в нормативном акте правила поведения, а не в создании нового.

Как мы заметили, официальное толкование может ис­ходить не только от органа, издавшего нормативный акт, но по его поручению и от другого компетентного органа.

В законе об утверждении Основ уголовного судопро­изводства содержалось, например, поручение Верховным Советам союзных республик привести законодательство союзных республик в соответствие с Основами (ст. З)2. 27 октября 1960 г. сессией Верховного Совета РСФСР был принят закон об утверждении Уголовно-процес­суального кодекса РСФСР, который в свою очередь по­ручал Президиуму Верховного Совета РСФСР устано­вить порядок введения в действие Кодекса и утвердить перечень законодательных актов, утративших силу в свя­зи с введением в действие Уголовно-процессуального ко­декса.

Эти акты наряду с рядом положений нормативного характера содержат и элементы толкования. Соответ­ственно порядку введения в действие УК и УПК РСФСР Верховный Совет РСФСР разъяснил, в частности, что находящиеся в производстве судов, органов предвари­тельного следствия и дознания уголовные дела, которые по Уголовному кодексу 1960 года не признаются преступ­ными, а также по которым истек срок давности привле­чения к уголовной ответственности, подлежат прекраще­нию (ст. З)3.

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 ап­реля 1963 г. предоставил право производства предвари­тельного следствия органам охраны общественного по­рядка4.  Этим   Указом   было предложено   Президиумам

Верховных Советов союзных республик внести в УПК соответствующие изменения. Изданный 15 апреля 1963.г. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР преду­смотрел такие изменения, в частности, в ст. ст. 125 и 126 УПК. Эти изменения в свою очередь вызвали необходи­мость дать иное толкование понятию («следователь», что также было сделано данным Указом i(n. 7 ст. 34 УПК).

Легальное толкование называют в правовой литера­туре общеобязательным, т. е. таким, которым обязаны руководствоваться все органы и должностные лица. По­нятие общеобязательности в сфере толкования норм уго­ловно-процессуального права ограничено кругом лиц, которые вправе применять и обязаны соблюдать нормы уголовно-процессуального права, т. е. теми лицами, ко­торые так или иначе участвуют в возбуждении, рассле­довании, рассмотрении и разрешении дел о преступле­ниях.

Эти виды толкования называют еще и официальными, так как они могут исходить лишь от уполномоченных на то органов государства1. Так, толкование закона соглас­но п. «е» ст. 49 Конституции СССР может производить­ся только Президиумом Верховного Совета СССР, а в сответствии с п. «в» ст. 33 Конституции РСФСР — Пре­зидиумом Верховного Совета РСФСР.

Наиболее распространенный вид толкования норм уголовно-процессуального права — толкование судебное, т. е. такое уяснение содержания нормативных актов, ко­торое производится судом в связи с применением этих актов в уголовном судопроизводстве.

Вопрос о том, можно ли считать уяснение судами со­ответствующих (правовых норм их толкованием, пред­ставляется в литературе спорным. Некоторые авторы утверждают, что, применяя законы, суды уясняют их смысл, но не толкуют. Уяснение судом смысла закона не является толкованием, ибо оно не имеет общеобязатель­ного значения и связано с рассмотрением и разрешением конкретных уголовных дел2. В таких случаях толкование правовых норм, понимаемое как их разъяснение, проти-

1              А.   С.  Шляпочников,    Толкование    уголовного     закона,   М

I960, стр. 141.

2              «Ведомости  Верховного Совета  СССР»   1959 г.  №   1,  ст.   12.

3              «Ведомости Верховного Совета  РСФСР»  1961   г. №  2,  ст. 7.

4              «Ведомости Верховного Совета СССР»  1963г. № 17 (1155), ст. 181.

74

1              «Официальный — правительством,    администрацией,    должностным

лицом установленный, от них исходящий» («Словарь русского язы­

ка», т. II, М., 1958, стр. 999).

2              И. Д. Перлов, Судебный приговор, М„ 1961, стр. 18—119.

75

^поставляется уяснению смысла и содержания право* (вых норм, исключаемому из понятия толкования1. Тем самым право толковать правовые нормы признается только за Пленумом Верховного Суда СССР, дающим руководящие разъяснения судам по вопросам примене­ния законодательства при рассмотрении судебных дел, и не признается за судами, рассматривающими и разре­шающими конкретные уголовные дела.

Согласиться с таким суждением нельзя. Толкований правовых норм, как и их применение, не эпизодический акт, а определенный процесс, в котором уяснение и разъ­яснение смысла и содержания правовых норм могут вы­ступать как различные этапы этого единого процесса. Следует согласиться с Ю. Г. Ткаченко в том, что уясне­ние закона обязательно предшествует его разъяснению, при том, что разъяснение — не обязательно следует за уяснением, ибо иногда для правильного разрешения кон­кретного дела достаточно 1бывает уяснить смысл закона2. Но этому противоречит ее же утверждение о том, что уяснение и разъяснение — два особых процесса, а не взаимосвязанные  этапы   единого (процесса   толкования.

Чтобы разъяснить закон, его надо уяснить, а уясне­ние и есть первый, а иногда и единственный этап про­цесса толкования, этап, который сам по себе тоже не эпизодический акт, а процесс познания содержания и значения правовой нормы для конкретных обстоятельств уголовного дела, обусловливающих необходимость ее применения, С таким положением мьг и встречаемся при уяснении судом смысла закона при разрешении конкрет­ного уголовного дела. В тех случаях, когда норма пра­ва толкуется Пленумом Верховного Суда СССР, процесс толкования, оставаясь по субъекту судебным, охваты­вает, как мы дальше увидим, оба этапа — и уяснение, и разъяснение правовой нормы. Что же касается ограни­ченного значения судебного толкования при рассмотре­нии и разрешении конкретных уголовных дел, то, состав­ляя особенность судебного толкования применительно к

1              Ю.  Г.  Ткаченко, Нормы советского социалистического    права

и их применение, М., 1955, стр. 44—45; Т. Н. Добровольская,

Верховный Суд СССР, М„ 1964, стр. 97.

2              Ю. Г. Ткаченко, Нормы советского социалистического права и

их применение, М., 1955, стр. 45,

76

таким случаям, это обстоятельство отнюдь не исключает самого факта существования судебного толкования. При ином решении вопроса надо было бы прийти к нелогич­ному выводу, что суды применяют нормы права и, в част­ности, права уголовно-процессуального по конкретным уголовным делам, не толкуя их, не уясняя их смысла.

Субъектами судебного толкования являются отдель­ные судьи и суды как коллегиальные органы. Распро­страненность этого вида толкования определяется тем, что применение уголовно-процессуальных норм в про­цессе возбуждения, расследования, рассмотрения и раз­решения уголовных дел немыслимо, как мы уже указы­вали, вне их толкования.

Было бы неправильно, однако, ограничивать указан­ный вид толкования норм уголовно-процессуального права только судебным. Эти нормы применяют и другие органы государства (дознания,следствия, прокуратуры), которые также подвергают применяемые нормы толко­ванию. Более того, толкование ими правовых норм так­же нередко выражается не только в уяснении, но и в разъяснении таких норм и, в частности, норм уголовно-процессуального права1. Правильнее поэтому говорить не о судебном, а о следственно-прокурорском и судебном толковании норм уголовно-процессуального права. Та­кое соединение толкования правовых норм различными органами государства и на различных стадиях уголов­ного судопроизводства возможно в силу единого харак­тера данного вида толкования2, не исключающего, разу­меется, некоторых особенностей в его объеме и свойствах. Так, производимое  лицом,   осуществляющим   дознание,

1              См., например, приказ Генерального Прокурора СССР от 20 июля

1959 г. «О практике органов прокуратуры по привлечению к уго­

ловной ответственности и осуществлению надзора за правильным

применением  мер  уголовного  наказания»   («Социалистическая   за­

конность» 1959 г. № 9, стр. 19); Директивное письмо Генерального

Прокурора СССР от 18 декабря 11962 г. (№ 5/82    об участии   об­

щественности в работе прокуратуры по борьбе с преступностью и

другими правонарушениями («Социалистическая законность» 1963 г.

№ 1, стр. 3) и др.

2              Авторы  работы «Общая  теория   государства  и  права»  под  ред.

Д. А. Керимова   и др. (Л., 1961) правильно замечают: «Такой

же характер, как и судебное толкование, имеет толкование, кото­

рое дается другими государственными  органами и должностными

лицами при применении права в сфере их компетенции» (стр.418).

77

оно в значительной мере связано с предварительным ха­рактером его деятельности в сфере уголовного судопро­изводства; коллегиальным судом первой инстанции — с окончательным характером его деятельности; судом в кассационном и надзорном производстве — с контроль­ным характером деятельности и т. п.

Особый вид судебного толкования содержится в ру­ководящих постановлениях Пленума Верховного Суда СССР. Не дополняя, не изменяя и тем более не противо­реча закону, руководящие постановления Пленума игра­ют огромную роль в обеспечении правильного и едино­образного применения правовых норм. С толкованием уголовно-процесуальных норм мы встречаемся в подав­ляющем большинстве руководящих постановлений Пле­нума1. В отличие от толкования, содержащегося в поста­новлениях судьи и президиумов судов, в определениях и приговорах суда, как и в постановлениях Пленумов Верховных судов по конкретным уголовным делам, тол­кование правовых норм в руководящих постановлениях Пленума Верховного Суда СССР, во-первых, связано с обобщением и критическим, анализом судебной практики по значительному числу уголовных дел; во-вторых, имеет своей задачей не только, устранение или исправление ошибок, допущенных при расследовании, рассмотрении и разрешении конкретных уголовных дел, но и обеспече­ние единства законности в понимании и применении норм права всеми судебными органами Союза ССР; в-треть­их, имеет обязательную силу для..всех компетентных органов государства, общественных организаций и от­дельных граждан, участвующих в уголовном судопроиз­водстве.

Эти особенности толкования правовых норм Плену­мом Верховного Суда СССР дают основание некоторым ученым относить его к форме легального, а не судеб­ного2.

1              См., например, «О   практике применения судами мер уголовного

наказания»   («Сборник  постановлений  Пленума   Верховного   Суда

СССР, 1924—1963 гг.», М., (1964, стр. 135); «О строгом соблюдении

законов при рассмотрении    судами    уголовных    дел»   (там   же,

стр. 165), «Об улучшении деятельности судебных органов по борь­

бе с преступностью» («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г.

№ 5, стр. 13—18) и др.

2              А. С. Шляпочников, Толкование уголовного закона, М., I960,

стр. 143,

78

Согласиться с этим нельзя по следующим соображе­ниям:

а)             Поскольку Пленум Верховного   Суда   СССР как

высший орган социалистического правосудия «дает ру­

ководящие разъяснения судам по вопросам применения

законодательства    при    рассмотрении    судебных    дел»

(п. «в» ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР), по­

стольку такие  разъяснения —форма ведомственных ди­

ректив по применению нормативных актов, а не их ле­

гального толкования;

б)            Пленум Верховного Суда СССР вправе толковать

не любые нормативные   акты, а только такие, которые

находят свое применение в сфере социалистического пра­

восудия.

В тех случаях, когда возникает необходимость в офи­циальном толковании, выходящем за указанные преде­лы, Пленум Верховного Суда СССР должен входить с представлением в Президиум Верховного Совета СССР (соответственно в Президиум Верховного Совета союз­ной республики), как и тогда, когда требуется разреше­ние вопросов в законодательном порядке (п. «г» ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР);

в)             общеобязательность   руководящих   постановлений

Пленума Верховного Суда СССР, как и   содержащихся

в них разъяснений, ограничивается   пределами   системы

органов уголовного  судопроизводства и его участников.

Особенности такого толкования, следовательно, дают основание рассматривать его как особую разновидность судебного, а не официального1.

Из содержания ст, 112 Конституции СССР, закреп­ляющей принцип независимости судей и подчинения их только закону, вытекает, что суд, будучи обязан приме­нять нормы права, не может и не должен творить новые нормы права. Именно из этого исходит Положение о Верховном Суде СССР, предоставляющее Пленуму Вер­ховного Суда СССР право законодательной инициативы.

1 На такой точке зрения стоит большинство советских ученых («Об­щая теория государства и права» под ред. Д. А. К е р и м о в а и др., Л., 1961, стр. 420; «Теория государства и права», под ред. М. С. Строговича и др., М., 1962, стр. 419; Ф. И. Калинычев, Б. П. Кравцов и др., Основы советского государственного строи­тельства и права, М., 11961, стр. 87, и др.).

79

Между тем до издания этого Положения, особенно в период осужденных партией и народом массовых нару­шений социалистической законности, имели место фак­ты, когда под видом- толкования норм права Пленум Верховного Суда СССР осуществлял фактически нормо-творческую деятельность, создавал новые нормы права, отменял и изменял ранее действовавшие.

Своим постановлением от 19 сентября 1950 г. «О со­ставе подготовительных заседаний»1 Пленум Верховного Суда СССР так истолковал, например, ст. 9 действовав­шего в то время Закона о судоустройстве 1938 года о рассмотрении дел во всех судах СССР с участием народ­ных заседателей (кроме случаев, специально предусмот­ренных законом), что ограничил пределы этой статьи только стадией судебного разбирательства. Пленум ука­зал, что подготовительные заседания во всех судах, кро­ме судов народных, должны проходить с участием судей, без народных заседателей. Тем самым вопреки точному смыслу закона народные заседатели не должны были участвовать в заседаниях всех судов, кроме народных. Постановлением от 1 декабря 1950 г. «Об устранении недостатков в работе судов по рассмотрению уголовных дел в кассационном порядке»2 Пленум Верховного Суда СССР вопреки требованиям ст. 26 Основ уголовного су­допроизводства 1924 года разъяснил, что вышестоящие суды вправе отменять в кассационном порядке пригово­ры и без протеста прокурора, если мягкость наказания была следствием неправильной квалификации преступ­ления. Этим в известной мере подрывался принцип сво­боды кассационного обжалования и, в частности, недо­пустимость «поворота к худшему» в результате касса­ционного обжалования приговоров осужденными и их защитниками.

Именно потому, что факты нормотворческой деятель­ности Пленума, производимой в ряде случаев под видом толкования правовых норм, явно противоречили задаче укрепления законности и сосредоточения законодатель­ных полномочий в   компетенции Верховного Совета, со-

1              «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1950 г. № П.

2              «Судебная практика Верховного Суда СССР» /1951 г. № I.

80

стветствующие постановления Пленума были впослед­ствии отменены или изменены1.

Однако и в настоящее время можно встретить от­дельные случаи, когда Пленум Верховного Суда СССР допускает элементы нормотворчества. Примером тому может служить содержащаяся в постановлении Пленума от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по делам о пре­ступлениях несовершеннолетних» рекомендация вносить дела о преступлениях таких лиц на рассмотрение распо­рядительных заседаний.

Как известно, ст. 36 Основ, как и соответствующие статьи УПК союзных республик, предусматривает два основания внесения уголовного дела в распорядительное заседание: несогласие судьи с выводами обвинительного заключения и его суждение о необходимости изменить меру пресечения, избранную в отношении обвиняемого. Рекомендуя судьям вносить в распорядительные заседа­ния дела о преступлениях несовершеннолетних «для об­стоятельного обсуждения обоснованности предложения о предании суду»2, Пленум Верховного Суда СССР до­полнил закон третьим основанием внесения уголовных дел в распорядительное заседание.

Разделяя указанную рекомендацию по существу, мы не можем согласиться с тем порядком, который исполь­зовал в этом случае Пленум для восполнения закона. Не вызывает сомнений, что, разъясняя смысл норм права, как и давая судам соответствующие рекомендации, Пле­нум Верховного Суда не может подменять, отменять или изменять выраженную в таких нормах государственную волю. В подобных случаях он должен использовать свое право законодательной инициативы. В. И. Ленин под­черкивал, что недостатки   закона должны   быть   обяза-

1              См.,  например,   перечень постановлений  Пленума  и   директивных

писем Верховного Суда СССР, признанных утратившими силу по

состоянию на 1 июня 1957 г. («Бюллетень Верховного Суда СССР»

1957 г. № 3, стр. 36 и ел,). По поводу одного из разъяснений, от­

мененных потому, что  оно было вынесено с превышением  предо­

ставленных  Пленуму  прав,   было    сказано:   «Пленум    Верховного

Суда СССР взял на себя несвойственные ему функции дачи разъ­

яснений   по    вопросам    процессуального   характера,    подлежащие

разрешению в законодательном порядке»  («Бюллетень Верховного

Суда СССР» 1957 г. № 5, стр. 15).

81

2              «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1963 г, № 4, стр. 7.

6   П.  С.   Элькинд

тельно устранены; закон в таком случае должен быть уточнен или изменен в законодательном порядке1.

Доктринальное (научное) толкование исходит от юри­дической науки, разрабатываемой представителями пра­вовой теории и практики. Такое толкование, содержа­щееся в научно-практических комментариях, учебниках, монографиях, статьях, не имея обязательного значения, играет, однако, важную роль в практике уголовного су­допроизводства:

а) В той мере, в какой теория освещает путь прак­тике, доктринальное толкование способствует наиболее правильному использованию всех приемов толкования, наиболее точному применению толкуемых правовых норм в уголовно-процессуальной практике; б) содейст­вует формированию и совершенствованию правосознания лиц, как непосредственно применяющих, так и соблюда­ющих, исполняющих толкуемые нормы права; в) играет важную роль в развитии науки уголовно-процессуально­го права, в оснащении ее требованиями и запросами практики уголовного судопроизводства, которой эта нау­ка служит; г) играет, наконец, важную роль в дальней­шем совершенствовании норм уголовно-процессуального права, ибо нередко содержит инициативу к отмене или изменению норм устаревших или не отвечающих требо­ваниям уголовного судопроизводства. Известно, напри­мер, что Основы уголовного судопроизводства 1958 года, как и УПК союзных республик 1959—1961 гг., были ре­зультатом творческого содружества ученых и практиков, глубокого научного обоснования объективной необходи­мости их принятия, критического анализа устаревших и не отвечающих требованиям коммунистического строи­тельства правовых норм.

Доктринальное толкование действующих норм уго­ловно-процессуального права содействует их правильно­му усвоению, дальнейшему улучшению и совершенство­ванию.

Представляется недопустимой-, однако, подмена твор­ческой инициативы ученых и практиков по поводу отме­ны или изменения правовых норм, не отвечающих требо­ваниям жизни, толкованием, содержащим нормотворче-

1 В. И. Лен и н,   Полн. собр. соч., т. 53, стр. 249, 82

ство, тем более в широко распространенных и исполь­зуемых источниках. Приведем пример именно такого научного толкования, представляющий, по нашему мне­нию, особый интерес. Согласно ст. 70 УПК РСФСР лицо, производящее дознание, следователь, прокурор и суд вправе по находящемуся в их производстве делу вызвать в порядке, установленном УПК, любое лицо для допроса или для дачи заключения в качестве эксперта; произво­дить осмотры, обыски и другие следственные действия, предусмотренные законом.

Толкуя содержание заключенной в этой статье УПК правовой нормы, авторы «Научно-практического коммен­тария к УПК РСФСР» под редакцией Л. Н. Смирнова утверждают, что речь идет в ней о равенстве полномо­чий суда первой инстанции и органов расследования по собиранию доказательств, что если, например, «в нор­мах, регламентирующих судебное следствие, отсутству­ют указания на действия по собиранию доказательств, суд вправе произвести его, руководствуясь правилами, установленными для производства аналогичных следст­венных действий»1. Обоснование этой точки зрения со­держится и в докторской диссертации и монографии Л. Е. Ароцкера, посвященных применению криминали­стических методов исследования в суде2.

Принимая желаемое за сущее, указанные авторы тем самым вместо постановки вопроса о дальнейшем совер­шенствовании соответствующих правовых норм истолко­вывают иыне действующие ib противоречие с их дейст­вительным содержанием. Подтверждением тому может служить: а) ст. 70 УПК РСФСР, расположенная в общей части Кодекса, отнюдь не исключает, а, наоборот, пред­полагает соответствующую конкретизацию заключенного в ней положения применительно к каждой стадии уго­ловного процесса. Не случайно в тексте ст. 70 УПК РСФСР подчеркивается, что лицо, производящее дозна­ние, следователь, прокурор и суд вправе по находящим-

1              «Научно-практический    комментарий    к УПК РСФСР», М.,  1965,

стр. 119.

2              Л.  Е. Ароцкер,   Использование данных криминалистики  в  су­

дебном разбирательстве, М, 1964, стр.  10 и ел.;   он   же,   Крими­

налистические методы в судебном разбирательстве уголовных дел,

автореферат докторской диссертации, М., 1965, стр. 7.

6*            83

ся в их производстве делам вызвать для допроса свиде­теля или потерпевшего, а для дачи заключения экспер­та, не иначе как «в порядке, установленном настоящим Кодексом», что эти компетентные органы (должностные лица) могут производить только следственные действия, «предусмотренные настоящим Кодексом».

Поскольку последующая конкретизация характера и объема судебных и следственных действий в УПК всех союзных республик не совпадают, постольку нельзя ут-тверждать, как это делают указанные авторы, что зако­нодатель предусматривает единство процессуальных средств установления истины следователем и судом.

б) В силу конкретных задач и особенностей стадий предварительного расследования и судебного разбира­тельства полного равенства в характере и объеме судеб­ных и следственных действий, как мы полагаем, вообще быть не может. Следует согласиться с Р. Д. Рахуновым и А. Р. Ратиновым в том, например, что обыск может быть произведен только в стадии предварительного рас­следования и не может быть произведен судом1. Это же относится, по-видимому, и к выемке, и к продолжитель­ной (например, стационарной) экспертизе, и к некото­рым другим действиям.

Впрочем, понимая невозможность непосредственного выполнения таких действий в судебном заседании, ав­торы Комментария, как и Л. Е. Ароцкер, полагают, что непосредственное исполнение выносимого судом опреде­ления об их производстве может быть поручено органам милиции2. Это суждение, во-первых, не согласуется с ут­верждением тех же авторов о равенстве правомочий органов расследования и суда по производству процес­суальных действий, о единстве процессуальных средств установления    объективной    истины.   Выполнение опре-

1              Р. Д. Р а х у н о в,   Вещественные и письменные доказательства в

советском уголовном процессе, «Ученые записки ВИЮН», вып. 10,

М.,   1959,  стр. 236—237;   А.   Р.  Р а т и и о в,   Некоторые   вопросы

производства    обыска,   «Вопросы   криминалистики»,   №   1—2,   М,,

1961, стр. 179—180.

2              «Научно-практический    комментарий   к   УПК   РСФСР»   под ред.

Л. Н. С м и р н о в а, М.,  1965, стр. 120; Л. Е. Ароцкер, Исполь­

зование данных криминалистики  в судебном разбирательстве, М.,

1964, стр. 11.

84

деленных действий органами дознания по поручению суда не есть выполнение их судом.

В этом случае, во-вторых, неизбежно нарушаются важнейшие принципы судебного разбирательства. Так, осуществление тех или других процессуальных действий вне судебного заседания неизбежно нарушает принцип непосредственности. Сложность и продолжительность та­ких действий может оказаться несовместимой с принци­пом непрерывности судебного разбирательства. Ведь именно поэтому ныне действующее законодательство и отказалось от.ранее существовавшего порядка произ­водства осмотра места происшествия, помещения и дру­гих объектов отдельными членами суда и установило порядок такого осмотра всем составом суда с продол­жением в месте осмотра судебного разбирательства (ст. 293 УПК). Предлагаемый способ осуществления не­которых процессуальных действий ставит их вне сферы принципа гласности. Едва ли возможно и целесообраз­но осложнять производство некоторых из них (напри­мер, обысков, выемок, освидетельствований и др.) та­ким числом участников, которое могло бы обеспечить принцип состязательности. И бесспорно, что при указан­ном положении невозможно обеспечить право обвиняе­мого на ознакомление со всеми материалами дела и на заявление ходатайств (при условии знания всех мате­риалов дела) до судебного разбирательства.

Значит, не все, а только такие способы получения до­казательств (процессуальные действия), типичные для стадии расследования, приемлемы для судебного разби­рательства, которые совместимы с наиболее полным и последовательным выражением всех демократических принципов процесса, специфическими условиями прове­дения этой стадии уголовного судопроизводства, особен­ностями прав и гарантий личности.

Наконец, в-третьих, названные авторы не учитывают того обстоятельства, что УПК далеко не всех союзных республик содержат характерную для ст. 70 УПК РСФСР нечеткость формулировки данного положения, нечет­кость, которая дала основание к вышеприведенному истолкованию этой нормы. УПК Украинской ССР (ст. 66), Узбекской ССР (ст. 51), Казахской ССР (ст. 48), Грузинской ССР (ст. 62), Латвийской ССР (ст. 50) и Армянской ССР (ст. 57) ограничивают равен-

85

ство процессуальных средств установления истины орга­нами предварительного расследования и судом вызовом и допросом определенных лиц в качестве свидетелей, по­терпевших и экспертов, а также истребованием от уч­реждений, предприятий, организаций, должностных лиц и граждан предметов и документов, могущих установить необходимые по делу фактические данные, как и предъ­явлением требований о производстве необходимых реви­зий. Что касается производства иных процессуальных действий (обысков, выемок, освидетельствований и др.), то они регламентируются теми правовыми нормами, ко­торые относятся к отдельным стадиям уголовного судо­производства.

Мы разделяем суждение авторов указанного Ком­ментария, как и Л. Е. Ароцкера, о невозможности огра­ничивать судебные действия только допросами, хотя и не считаем правильным говорить о равенстве таких средств у следователя и суда. Мы разделяем их сужде­ние о недопустимости ориентировать суд на возвращение к доследованию уголовных дел в любом случае неиссле­дованное™ тех или других обстоятельств или непроиз­водства тех или других следственных действий. Суд, безусловно, вправе и самостоятельно восполнить пробе­лы предварительного расследования, но не иначе, как в пределах процессуальных средств, дозволенных ему за­коном. Считая необходимым расширение таких средств, следовало бы поставить вопрос о внесении соответству­ющих изменений в законодательство, а не вкладывать в указанную правовую норму смысл, отнюдь не соответ­ствующий ее действительному содержанию.

Рассмотрение видов толкования по субъекту приво­дит к выводу о том, что под толкованием правовых норм следует понимать не только уяснение, но в определенных случаях и разъяснение их смысла1. Если органы дозна­ния, следствия, прокуратуры, суда (соответствующие должностные лица), применяя норму права к конкрет-

1 «Толкование — это родовое понятие, включающее в себя два са­мостоятельных и отличных друг от друга видовых понятия,., во-первых,., внутренний мыслительный процесс, происходящий в сознании лица, применяющего правовую норму, уяснение смысла правовой нормы.., во-вторых,., выраженное во вне разъяснение со­держания правовой нормы» (А. С. Пиголкин, Толкование нормативных актов в СССР, М.,  1962, стр. 8).

86

ным обстоятельствам уголовных дел, должны точно и пра­вильно уяснить содержащуюся в ней государственную волю, то Президиум Верховного Совета СССР (союзной республики) вправе дать обязательное разъяснение та­кой нормы. Обязательные разъяснения правовых норм (для определенной категории органов и лиц) могут да­вать, как было отмечено, Пленум Верховного Суда СССР и пленумы Верховных судов союзных республик.

Было бы неправильно полагать, что такого рода разъяснение правовых норм выходит за пределы их при­менения. Будучи определенным этапом толкования, разъ­яснение правовых норм осуществляется не иначе, как в связи с их применением. Последнее, однако, здесь свое­образно, так как, во-первых, как было отмечено, имеет в виду не одно конкретное обстоятельство, а множество наиболее типичных обстоятельств, на которые данная норма рассчитана, и, во-вторых, непосредственно не вле­чет возникновения, изменения или прекращения кон­кретных уголовно-процессуальных отношений. Последнее происходит лишь в (процессе применения разъясненных таким образом норм права к конкретным обстоятельст­вам уголовных дел. Так, рассмотрев представление Ге­нерального Прокурора СССР и материалы обобщения судебной практики по определению вида исправительно-трудовой колонии лицам, осужденным к лишению сво­боды, Пленум Верховного Суда СССР своим постанов­лением от 31 июля 1962 г. обратил внимание на отдель­ные недостатки, имеющие место в судебной практике по данному вопросу. Пленум разъяснил, что вопросы, свя­занные с неправильным определением вида колонии с менее строгим режимом или с таким положением, когда в приговоре вовсе не определен вид колонии, решаются судами (в первом случае — после отмены в этой части ранее вынесенного приговора, во втором случае—-допол­нительно, в порядке ст. ст. 368 и 369 УПК)1.

Будучи основано на выводах, сделанных из обобще­ния судебной практики по большому числу дел, данное разъяснение непосредственно не влечет возникновения соответствующих правоотношений. Последние склады­ваются, однако, при применении этого разъяснения по конкретным уголовным делам.

«Бюллетень Верховного Суда СССР»  1962 г. №5, стр.  13—19.

То же самое может быть сказано и о разъяснениях, содержащихся в постановлениях Пленума Верховного Суда СССР от 18 марта 1963 г. «Об устранении недо­статков в практике взыскания судебных расходов по гражданским делам и судебных издержек по уголовным делам»1, от 22 декабря 1964 г. «О некоторых процес­суальных вопросах, возникших в судебной практике при исполнении приговоров»2, от 9 апреля 1965 г. «О прак­тике передачи судами дел и материалов на рассмотре­ние товарищеских судов»3, как и в ряде других поста­новлений Пленума.

По приемам толкования, т. е. особым способам анализа правовых норм в целях наиболее точного уяс­нения их содержания, принято различать толкование грамматическое, логическое, систематическое и истори­ческое  (или историко-политическое).

Грамматическое толкование, будучи уяснением бук­вального содержания выраженной в нормативном акте государственной воли, состоит как в выяснении смысла употребленных в нормативном акте слов, терминов, так и в установлении между ними связи4.

Грамматическое толкование основано на правилах грамматики. Если учесть, однако, что при изложении правовых норм широко используется специальная терми­нология, то представится очевидной необходимость зна­ния интерпретатором не только правил грамматики, но и специальной терминологии.

Употребляемые в советских законах, и в частности в законах уголовно-процессуальных, термины могут быть

1              В данном постановлении  Пленума содержатся важные  разъясне­

ния смысла и порядка применения ст. ст. 105, 106, 206 и др. УПК

РСФСР    («Сборник    постановлений    Пленума   Верховного   Суда

СССР, 11924—1963 гг.>, М., 11964, стр.  106—1107).

2              В постановлении Пленума № 18 от 22 декабря  1964 г. содержится

разъяснение правовых    норм,    заключенных в  ст.ст.    368    и    369

УПК («Бюллетень Верховного Суда СССР»   1965 г. № ц).

3              В постановлении Пленума №  1  от 9 апреля   i'1965   г. содержится

исчерпывающее разъяснение ст. ст. 51  УК и 7 УПК («Бюллетень

Верховного Суда СССР» 1965 г. № 3).

4              Такое понимание грамматического толкования соответствует двум

частям грамматики как раздела языкознания — морфологии и син­

таксиса.    Морфология — раздел    грамматики,   изучающий     смысл

слов;  синтаксис — отдел  грамматики,  изучающий   предложение   и

способы сочетания слов и предложений.

88

разделены на три группы: 1) термины общеупотреби­тельные, заимствованные из языка не юридического (на­пример, «граждане», государственные и общественные «организации», «повод», «основание»); 2) термины юри­дические, употребляемые нормативными актами, отно­сящимися к различным отраслям права (например, юридические «права» и «обязанности», судебный и про­курорский «надзор», «подсудность»); 3) термины юри­дические, выражающие специфические свойства только данной отрасли права1. Последние в свою очередь мо­гут быть также разделены на две группы: а) отсутству­ющие в обычном словоупотреблении (например, «меры пресечения», «дознание», «обвинительное заключение») и б) хотя и общеупотребительные, но имеющие в дан­ной сфере правового регулирования специфический смысл (например, «подозреваемый», «обвиняемый», «подсудимый», «осужденный»).

Грамматическое толкование позволяет в каждом кон­кретном случае правильно усвоить содержание употреб­ляемых нормативными актами терминов в их взаимо­связи.

Выделение грамматического толкования как особого вида толкования не является, однако, общепризнанным. Правовой литературе известны суждения о нецелесооб­разности выделения этого вида толкования. П. И. Люб­линский, например, писал: «То, что обыкновенно разу­меют под грамматическим толкованием, в сущности во­все не есть толкование. Это — простое усвоение (prima facte) выраженной законодателем в словах мысли, не­зависимо от тех или иных выводов, которые могут быть из нее сделаны. Мы усваиваем здесь закон, как мы ус­ваиваем всякую написанную фразу. Здесь еще нет тол­кования воли законодателя.., а есть лишь усвоение зако­нодательного текста»2.

С аналогичными суждениями в литературе последних лет выступил И, Е. Фарбер3.

1              О несколько иной классификации   употребляемых в нормативных

актах терминов — см. А. С. Пиголкин,   Толкование норматив­

ных актов в СССР, М., 1962, стр. 63.

2              П.  И. Люблинский,   Техника,  толкование и казуистика  у го

ловного кодекса, Петроград, 1917, стр. 123.

3              И. Е,  Фарбер,   Толкование законов и  социалистическое право­

сознание, Тезисы докладов на межзузовской научной конференции,

89

Согласиться с подобного рода утверждениями нель* зя по следующим основаниям: а) неправильно противо­поставлять усвоение выраженной в словах нормативного акта мысли законодателя толкованию нормативного ак­та интерпретатором. В той мере, в какой «понятия выра­жаются и закрепляются в словах и словосочетаниях»1, в какой «слово является заместителем понятий»2, грамматическое толкование предполагает уяснение по­нятия через его терминологическое выражение. Госу­дарственная воля, лежащая в основе мысли законода­теля, находит свое выражение в конкретных словах и фразах, уяснение которых — составная часть процесса толкования, т. е. уяснения содержания, смысла государ­ственной воли; б) как мы установили, толкование пред­шествует и сопутствует применению норм права. Грам­матическое толкование, которое, главным образом, пред­шествует применению правовой нормы, не утрачивает свойств определенного вида и составной части процесса толкования. Это значит, что лицо, применяющее право­вую норму, вправе обращаться к данному приему тол­кования как до, так и в процессе ее непосредственного применения; в) все приемы толкования органически свя­заны друг с другом. Каждый из них, однако, имеет свои особенности. Наиболее правильное использование всех приемов толкования составляет необходимое условие полного и всестороннего усвоения правовой нормы.

Большое значение имеют приемы грамматического толкования в сфере уголовно-процессуального права. Спецификой употребляемой здесь терминологии объяс­няется значение ее специального истолкования прежде всего самим законодателем. Нельзя не заметить, что УПК проявляют в этом вопросе некоторую непоследова­тельность, отнюдь не оправданную национальными осо­бенностями союзных республик. В ст. 34 УПК РСФСР, например, содержится разъяснение 15 специальных тер-

«Социалистическая законность, толкование и применение совет­ских законов», Киев, 1961, стр. 21; он же, Вопросы толкования советских законов, «Ученые записки Саратовского юридического института», вып. 4, 1956, стр. 44 и ел.

1              В.   И.   Кириллов,    П.    Г.    Зыков,    А.    А.    Старченко,

Ю.  Д.  Ч у р а к о в,   Логика,   изд-во   «Высшая   школа»,  М.,   1964,

стр. 23.

2              Г. И. Ч е л п а н о в,   Учебник логики, М.,  1946, стр. 8.

90

минов; в ст. 27 УПК Киргизской ССР — 16; в ст, 25 УПК Грузинской ССР — 19; в ст. 32 УПК УССР и в ст. 22 УПК БССР —20; в ст. 20 УПК Армянской ССР — 21; в ст. 25 УПК Литовской ССР — 22; в ст. 21 УПК Казахской ССР — 28 и т. п. При этом, если взять УПК, в котором дается разъяснение наибольшего числа спе-' циальных терминов, и сопоставить их с терминологией, используемой в УПК других союзных республик, то не трудно установить, что все эти специальные термины ис­пользуются так или иначе в УПК всех союзных респуб­лик, хотя не везде они разъясняются. УПК некоторых союзных республик (например, Азербайджанской ССР, Молдавской ССР, Латвийской ССР, Эстонской ССР) во­обще не содержат статьи, где бы разъяснялась спе­циальная терминология.

Исходя из того значения, которое имеет правильное и единообразное толкование уголовно-процессуальной терминологии, исключающее произвольное пользование ею в процессе применения норм, было бы целесообразно ввести в УПК союзных республик разъяснение всех специльных терминов, требующих законодательного разъ­яснения.

Мы имеем в виду в данном случае необходимость наиболее полного разъяснения соответствующей терми­нологии независимо от техники последнего и, в частно­сти, независимо от того, будет ли это сделано в одной, в нескольких или во многих статьях УПК. Законодатель, как мы полагаем, должен разъяснить специальные поня­тия, либо не имеющие общераспространенного употреб­ления, либо употребляемые в существенно ином смысле по сравнению с общепринятым.

Надо учитывать и то, что наличие в законе разъяс­

нений соответствующих терминов и понятий облегчает,

но не исключает их толкование интерпретатором в про­

цессе применения с учетом конкретных обстоятельств

дела. Покажем на конкретных примерах, насколько

важно, чтобы сам законодатель разъяснил специальные

понятия и термины.           .

УПК большинства союзных республик указывают, что следует понимать под ^«определением» суда, но не истолковывают понятие «частного» определения. Вместе с тем «определение» и «частное определение» — это раз­личные процессуальные акты, отличающиеся не только

91

содержанием, но и порядком их вынесения. Смешение этих актов недопустимо. Определение выносится судом первой инстанции по любому конкретному вопросу дела. Однако по поводу выявленных причин и условий, спо­собствовавших совершению преступления и требующих принятия соответствующих мер, по поводу установлен­ных судом нарушений, допущенных при производстве дознания или предварительного следствия, а также в ряде других случаев суд первой инстанции выносит не определение, а частное определение. При том, что опре­деление может быть вынесено в любой момент судебно­го разбирательства, частное определение, как правило, выносится одновременно с приговором, «на основе полного исследования в судебном заседании обстоя­тельств, по поводу которых оно выносится»1. Следует по­этому признать не совсем точным содержащееся в УПК большинства союзных республик утверждение, что «оп­ределение» — это всякое, помимо приговора, решение, Еыносимое судом первой инстанции при производстве по уголовному делу2.

Приведем другой пример. В УПК союзных республик дается   различное  толкование   понятию   «близкие   род-

1              Постановление Пленума  Верховного  Суда СССР   от   14 октября

1964 г. «О практике вынесения судом частных   (особых)   опреде­

лений по уголовным делам» («Бюллетень Верховного Суда СССР»

1964 г. № 6, стр. 9).

2              УПК некоторых союзных    республик    разъясняют   в числе    спе­

циальных терминов и понятие «частное определение». Так, в п. 12

ст. 22 УПК Белорусской ССР   сказано:   «Частное   определение —!

определение, которым суд доводит до сведения    соответствующих

органов об установленных  при рассмотрении дела  недостатках **

работе того    или иного    учреждения,    предприятия,    организации

или отдельных должностных лиц». Приведенное разъяснение неос­

новательно, на наш взгляд, ограничикает содержание и значение

этого института. А каким, например, актом, если не частным опре^

делением, суд может обратить внимание общественной  организа­

ции  или коллектива   трудящихся  на  неправильное  поведение  от­

дельных граждан   (не должностных лиц)   на  производстве или  в

быту?   В   постановлении    Пленума    Верховного    Суда    СССР   от

14 октября 1964 г. сказано: «Обратить внимание судов, что частное

(особое)   определение  о недобросовестном  исполнении  должност­

ными лицами своих   служебных   обязанностей, а   также о непра­

вильном поведении отдельных граждан на производстве, в быту,

о нарушении ими общественного долга должно преследовать цель

их исправления и перевоспитания»  (курсив мой.— П. Э.).

92

ственники». УПК РСФСР, БССР, Грузинской ССР и не­которых других союзных республик включают в это понятие родителей, детей, усыновителей, усыновленных, родных братьев и сестер, деда, бабку, супруга. УПК Ка­захской ССР, Киргизской ССР, Литовской ССР и неко­торых других союзных республик не включают в это понятие усыновителей и усыновленных. Создается поло­жение, при котором в одних союзных республиках усы­новитель подсудимого или лицо, им усыновленное, могут быть допущены к участию в деле в качестве защитников на положении «близких родственников», а в других союзных республиках — не могут. В некоторых союзных республиках к этим лицам, как «близким родственни­кам» потерпевшего, переходят права потерпевшего в случае его смерти, в других союзных республиках — не переходят.

Приемы грамматического толкования позволяют ино­гда установить как неточности употребляемой в уго­ловно-процессуальном законодательстве терминологии, так и несоответствие в законодательстве, возникшее из-за таких неточностей.

Возьмем в качестве примера институт давности уго­ловного преследования. В ст. 41 Основ уголовного зако­нодательства (ст. 48 УК) сказано, что по истечении определенных сроков со дня совершения преступления виновное в нем лицо не может быть привлечено к уго­ловной ответственности. В ст. 5 Основ уголовного судо­производства (ст. 5 УПК) говорится, что истечение сро­ков давности исключает возбуждение уголовного дела, а в случае, если дело уже было возбуждено,— влечет его прекращение.

В следственной и судебной практике неоднократно розникал вопрос: как быть, если к моменту возбужде­ния уголовного дела срок давности уголовного преследо­вания не истек, а к моменту, когда собранные доказа­тельства позволяют привлечь виновное лицо к уголовной ответственности в качестве обвиняемого,— истек.

Основы уголовного судопроизводства (и УПК), рег­ламентирующие порядок применения сроков давности уголовного преследования, ответа на этот вопрос не дают. Более того, если ограничиться пределами граммати­ческого толкования п. 3 ст. 5 Основ, то вопрос о возмож­ности привлечения к уголовной ответственности виновно-

93

го лица, несмотря на истечение сроков давности уголов­ного преследования к моменту предъявления обвинения, надо решить положительно. Но такое решение явно не соответствует ни содержанию ст. 41 Основ уголовного законодательства (ст. 48 УК), ни логике: привлечение лица к уголовной ответственности спустя значительное время после совершения им преступления признается по духу закона нецелесообразным; отсутствие оснований, приостанавливающих течение давности, предполагает, по общему правилу, утрату данным лицом общественной опасности.

Задача дальнейшего совершенствования действующе­го законодательства требует приведения п. 3 ст. 5 Основ уголовного судопроизводства (и УПК) в терминологиче­ское соответствие со ст. 4/1 Основ уголовного законода­тельства (ст. 48 УК) и устранения тем самым трудностей в их практическом применении. Истечение срока давно­сти уголовного преследования к моменту решения воп­роса о возбуждении уголовного дела исключает возбуж­дение уголовного дела; истечение такого срока к момен­ту решения вопроса о привлечении виновного к уголовной ответственности должно исключать предъяв­ление ему обвинения, равным образом как истечение таких сроков к моменту постановления приговора долж­но исключать вынесение обвинительного приговора с на­значением осужденному наказания1.

1 Следует согласиться с авторами «Комментария к УПК РСФСР», которые утверждают, что «срок давности исчисляется по прави­лам ст. 103 с момента окончания преступления до момента предъ­явления обвинения» («Научно-практический комментарий к УПК РСФСР», М., 1965, стр. 12). На этой же позиции стоит и судеб­ная практика (см., например, определение Судебной коллегии Вер­ховного Суда РСФСР по делу Дурнева, «Сборник постановлений Пленума, Президиума и определений Судебной коллегии Верхов-, ного Суда РСФСР», М., 1964, стр. 191).

Иное суждение—о том, что привлечение лица в качестве обви­няемого и предъявление ему обвинения прекращает течение сро­ков давности, в силу чего суд вправе вынести обвинительный приговор с назначением подсудимому наказания даже при истече­нии сроков давности к моменту вынесения приговора — см. И. Г а л ь п е р и н, Как исчислять срок давности привлечения к' уголовной ответственности? («Советская юстиция» 1966 г. № 9, стр. 8—9). Критику этой статьи -— см. В. М а л к о в, Исчисление сроков давности привлечения к уголовной ответственности («Со­ветская юстиция» 1966 г. № 22, стр. 6—7),

94

В процессе грамматического толкования мы встре­чаемся иногда с употреблением законодателем в различ­ных значениях одних и тех же терминов. В различных значениях употребляется, например, термин «обвине­ние». Так, ст. 5 УПК в числе обстоятельств, исключаю­щих производство по уголовному делу, указывает на наличие в отношении лица, совершившего преступление, по тому же обвинению вступившего в законную силу приговора, определения или постановления о прекраще­нии дела. Само собой разумеется, что законодатель по­нимает здесь под обвинением содержание инкриминируе­мых обвиняемому обстоятельств. Статья 90 УПК говорит об исключительных случаях применения меры пресече­ния в отношении подозреваемого до предъявления ему обвинения, понимая под обвинением в этом случае акт предъявления определенному лицу постановления о при­влечении его к уголовной ответственности в качестве об­виняемого. Статьи 143 и 148 УПК вкладывают в понятие обвинения само содержание такого постановления. Статьи 248 и 250 УПК, предусматривающие участие в судебном заседании прокурора и общественного обвини­теля, употребляют термин «обвинение» в смысле обвини­тельного тезиса, который обвинитель поддерживает пе­ред судом. Статья 298 УПК говорит об обвинении как о предлагаемой сторонами формулировке решения по де­лу, формулировке, которую они вправе представить суду в письменном виде по окончании судебных прений, но до удаления его в совещательную комнату.

Различный смысл, вкладываемый законодателем в одно и то же слово, не случаен. Он выражает разные стороны многогранного правового института, каким яв­ляется обвинение1. Правильно   уяснить в каждом кон-

1 Возражая против этого, Ф. Н. Фаткуллин указывает, что законо­датель не дает разных понятий обвинения, что в законе дается единое понятие содержания этого правового института как сово­купности выявленных по делу и инкриминируемых обвиняемому преступных фактов (действий), из которых складывается состав преступления, служащий основанием для уголовной ответстренно-сти этого лица (Ф. Н. Фяткуллин, Обвинение и изменение его в суде, Казань, 1963, стр. 28; он же, Обвинение и судебный приговор, Казань, 1965, стр. 35, 46). В то же время автор резко разграничивает два понятия: обвинение вматериальноправовом и процессуальном смысле.

95

кретном случае этот смысл — необходимое условие при­менения соответствующих норм уголовно-процессуально­го законодательства. Сделать это, по общему правилу, можно не иначе, как путем толкования данного термина в сочетании с другими. Но здесь мы сталкиваемся с дру­гой стороной вопроса о грамматическом толковании нор­мативного акта: для его правильного усвоения необходи­мо уяснение не только каждого слова, но и сочетания употребляемых слов и предложений.

Согласно ст. 195 УПК, например, предварительное следствие приостанавливается: 1) в случае, когда обви­няемый скрылся от следствия или суда или когда по иным причинам не установлено его местопребывание; 2) в случае психического или иного тяжкого заболева­ния обвиняемого, удостоверенного врачом, работающим в медицинском учреждении; 3) в случае неустановления лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого.

Если учесть, что под обвиняемым следует понимать лицо, в отношении которого собрано достаточно доказа­тельств, уличающих его в совершении определенного преступления, и которое в установленном законом по­рядке привлечено к уголовной ответственности, то пред­ставится очевидным, что приостановление расследова­ния в первых двух случаях возможно лишь после этого приостановление расследования; по третьему основанию возможно только до привлечения лица к уголовной от­ветственности в качестве обвиняемого. И хотя об этом текстуально в нормативных актах не сказано, грамма­тическое толкование используемых законодателем тер­минов, как и усвоение связи между ними, приводит к указанному суждению.

Значение правильного понимания употребляемых терминов, как и связи между ними, можно проиллю­стрировать и на следующем примере.

В один из областных судов поступила кассационная жалоба осужденного 3., в которой было указано, что в суде первой инстанции ему не было предоставлено пра-

Не считая, что закон формулирует несколько понятий института «обвинение», как и не разделяя суждений автора о д»ух самостоя­тельных видах обвинения,— мы говорим лишь о многогранности этого единого понятия, как и о том, что законодатель употребляет один и тот же термин в разных аспектах, выражающих разные стороны данного понятия.

96

во произнесения речи в ходе судебных прений. Дело слушалось с участием прокурора и общественного за­щитника; от помощи назначенного ему судом адвоката подсудимый отказался. Из протокола судебного заседа­ния кассационный суд усмотрел, что 3. было предостав­лено последнее слово, но в судебных прениях он не уча­ствовал. Возник вопрос: следует ли подсудимому предо­ставлять право и последнего слова и речи в судебных прениях при участии в судебном заседании обществен­ного защитника.

В ст. 295 УПК сказано: судебные прения состоят из речей обвинителей, а также гражданского истца, граж­данского ответчика или их представителей, защитников и подсудимого, если защитник в судебном заседании не участвует. Согласно ст, 47 УПК защитниками по делу могут быть адвокаты, представители профессиональных союзов и других общественных организаций, близкие родственники, законные представители обвиняемого и другие лица, допущенные к участию в деле в качестве защитников по постановлению судьи или по определе­нию суда.

На первый взгляд может показаться, что по мысли законодателя участие в деле любого защитника исклю­чает участие подсудимого в судебных прениях. В дейст­вительности это не так. В приведенной из текста ст. 295 УПК фразе о защитниках говорится дважды: в первом случае — во множественном числе, во втором — в един­ственном. Кого же именно из защитников имеет в виду законодатель во втором случае?

Можно было бы ограничиться здесь одним только грамматическим истолкованием мысли законодателя, будь он в этом вопросе более точен. Отсутствие необхо­димой точности заставляет нас для окончательного ре­шения вопроса обратиться к логике, которая приводит к выводу, что во втором случае речь идет о защитнике профессиональном, об адвокате, выступающем от имени и по поручению подсудимого, а не о защитнике общест­венном, выступающем от имени и по поручению обще­ственной организации  (коллектива трудящихся).

Именно так решает этот вопрос УПК большинства союзных республик, которые в отличие от УПК РСФСР указывают наряду с «защитником» — «общественного защитника», говоря о праве подсудимого участвовать в

97

7, П.  С.   Элькннд

судебных прениях лишь при отсутствий «защитника», а не «общественного защитника»1.

В процессе грамматического толкования закреплен­ных законом норм уголовно-процессуального права мы иногда сталкиваемся с неоправданным описательным изложением специальных юридических понятий, которые могли бы быть выражены более кратко и точно специ­альными терминами. Ведь ленинское требование о яс­ности и доступности советского закона2, как и извест­ные суждения А. М. Горького о необходимости смысло­вой точности употребляемых слов3, не исключают, а, наоборот, предполагают совершенствование и популяри­зацию юридической терминологии. Качество последней во многом выражает уровень юридической, и в частно­сти правотворческой, техники, составляющей важное условие укрепления социалистической законности в сфе­ре уголовного судопроизводства4. Основателен в этом смысле был упрек, высказанный в 30-х годах на встрече филологов с юристами в адрес последних, в том, что юридический язык в ряду «профессиональных языков» едва ли не самый отсталый5. И хотя в последующем по­ложение существенно изменилось, так как рост право­вой культуры, совершенствование законодательства и практики его применения необходимо означали и совер­шенствование юридической терминологии, однако в нор-мотворческой и нормоприменительной деятельности и ныне приходится встречаться с отдельными фактами не­дооценки специальной юридической терминологии, точно выражающей соответствующие понятия.

1              См., например, ст.ст.  316 УПК Азербайджанской    ССР, 298 УПК

Грузинской ССР, 295 УПК Киргизской ССР, 326 УПК Литовской

ССР, 294 УПК Латвийской ССР, 318 УПК УССР, 305 УПК Турк­

менской ССР и др. Едва ли   можно согласиться с тем, что   УПК

Эстонской ССР лишает подсудимого возможности   участвовать в

судебных прениях, если в деле участвует «защитник» или «обще­

ственный защитник» (ст. 256).

2              В. И. Ленин,   Полн, собр. соч., т. 53, стр.  143.

3              А. М. Г о р ь к и й,   О языке, «Известия»  18 марта  1934 г.,   № 66.

4              Интересные суждения о понятии, значении и дифференциации юри­

дической  техники — см. О. А. Красавчиков, Советская наука

гражданского права,  «Ученые труды Свердловского юридического

института», т. VI, Свердловск, 1961, стр. 122—123.

5              Р а в и ч,   О  языке  законов   и   документов,   «Советская   юстиция»

1934 г. № 6, стр. 17,

98

Закон о судоустройстве Союза ССР, союзных и авто­номных республик 1938 года, например, отказался от употребления общедоступного и широко известного в практике уголовного судопроизводства термина «касса­ция» как термина иностранного, заменив его сложным, описательным обозначением института обжалования, оп­ротестования и пересмотра приговоров, решений и опре­делений, не вступивших в законную силу. Соответствен­но, термины «производство в порядке надзора» были заменены таким сочетанием слов, как «обжалование и опротестование приговоров, решений и определений, вступивших в законную силу».

Мы отнюдь не за безграничное использование в со­ветском законе иностранных слов и понятий, но мы ре­шительно против крайностей в борьбе с употреблением иностранных слов и понятий. Следует приветствовать восстановление указанных терминов действующим уго­ловно-процессуальным  законодательством.

Приведем другой пример. Широко известны споры, которые на протяжении ряда лет вызывало одно лишь упоминание о презумпции невиновности и принципе со­стязательности в советском уголовном процессе. Эти спо­ры во многом определялись смешением одноименных для советского и буржуазного уголовно-процессуального права институтов, проистекающим из переоценки их внешней, текстуальной формы в ущерб социальному со­держанию. Вопреки известным указаниям В. И. Ленина о возможности использования советским обществом в интересах трудящихся лучших форм, которые выработа­ла человеческая культура1, некоторые ученые рассматри­вали эти правовые институты как буржуазные, неприем­лемые для советского уголовного судопроизводства глав­ным образом потому, что одноименные понятия известны буржуазному праву. При этом игнорировалось их после­довательно социалистическое содержание, соответствие природе и задачам советского уголовного судопроизвод­ства в наших условиях, как и лживый, лицемерный характер этих начал в буржуазном судопроизводстве2.

1              В. И. Ленин, Полн. собр, соч., т. 41, стр. 304.

7*

2              См., например,  М. А, Ч е л ь ц о в,   О недопустимости перенесения

буржуазных  конструкций   в   советскую   уголовно-процессуальную

теорию,    «Ученые    записки    ВЮЗИ»,    вып.   VI,    1958,    стр.   65;

99

Об этих принципиально неправильных суждени­ях, подвергнутых убедительной критике в правовой, пар­тийной и массовой печати, можно было бы сей­час и не писать, если бы они вновь не получили свое­го освещения в последних работах проф. М. А. Чель-цова1.

Указанные правовые начала, впрочем как и многие другие принципы и формы судопроизводства (например, гласность, устность, непосредственность, право обвиняе­мого на защиту и др.), были в свое время сформулиро­ваны в буржуазном праве. Однако в наших условиях они «имеют социалистическое содержание.., не становят­ся буржуазными от того, что ранее были сформулиро­ваны в буржуазном праве»2. К. Маркс неоднократно предостерегал от того, чтобы принимать новое содержа­ние «за подобие старых и даже отживших ферм общест­венной жизни, на которые новые учреждения сколько-нибудь похожи»3.

Борьба за чистоту марксистской методологии вообще и в сфере права в частности предполагает борьбу не против сходных, формально аналогичных принципов и институтов, тем более не против одноименных терминов и понятий, а против действительно чуждых нам взгля­дов, против каких бы то ни было заимствований из бур­жуазной правовой идеологии4. Представляется недопу­стимым подменять острую и решительную борьбу с буржуазной идеологией борьбой с одноименными фор­мами, терминами и понятиями, в которые вкладывается принципиально иное социальное содержание. Под видом

Т. В. Малькевич, К вопросу о состязательности, т а м же, стр. 263 и ел.; К- А. Мокичев, Против ревизионистских извра­щений марксистско-ленинского учения о государстве и нраве, М., 1959.

1              М. А, Чельцов,  Советский уголовный процесс, М., 1962, стр.72,

361  и др.;   он   же,   К вопросу о   процессуальном положении за­

щитника-адвоката, «Ученые записки ВЮЗИ», вып.  XIV, М.,  1964,

стр. 110—113, 116—117 и др.

2              П.  И. Кудрявцев,   Против   упрощенчества   и   вульгаризации,

«Коммунист»   1959 г. № 14, стр. 122.

3              К. Маркс   и   Ф.   Энгельс, Соч., т.  17, стр. 344.

4              Более обстоятельно об этом—см. М С. Строгорич,' Филосо­

фия и правоведение (некоторые методологические вопросы юриди­

ческой  науки),  «Советское   государство  и   право»   1965  г.  № 6,

стр. 80—82.

100

такой борьбы из советского уголовного судопроизвод­ства неосновательно изгоняются, а буржуазному процес­су неосновательно приписываются подлинно гуманные демократические принципы уголовного судопроизводст­ва. Правильнее было бы, не опасаясь формального сход­ства и даже «буржуазного происхождения» указанных понятий, с учетом их лживого и лицемерного характера на Западе и подлинно демократического — в наших со­ветских условиях, текстуально закрепить их в действую­щем законодательстве (как это сделано, например, в УПК Болгарии и Чехословакии), дав в случае необхо­димости им такое же официальное толкование, которое дается ряду специальных понятий в соответствующих статьях УПК союзных республик. Избрав иной путь — закрепления составных элементов этих демократических начал вне текстуального формулирования их наимено­ваний, ныне действующее законодательство не положи­ло, к сожалению, конец указанным неправильным сужде­ниям, более того — дало основание для неосновательных утверждений о непризнании названных демократических принципов уголовного судопроизводства действующим законодательством.

При той форме закрепления, которую они получили в законодательстве, усвоить подлинный смысл этих де­мократических начал можно не иначе, как с помощью различных видов толкования — не только грамматиче­ского (приемы которого здесь недостаточны), но и логического в его широком смысле — с использова­нием приемов систематического и исторического толко­вания.

Необходимо при этом подчеркнуть, что логическое толкование1, будучи одним из действенных средств уяс­нения подлинного смысла правовой нормы, вместе с тем используется и как способ проверки толкования грамма­тического. Однако право на существование особых при-

1 В основе понятия «логическое толкование» лежит понятие логики как науки о законах и формах мышления. «Предметом логики яв­ляются законы правильного мышления, т. е. такие законы, кото­рым должно следовать мышление, чтобы быть непротиворечивым, связным, последовательным, чтобы выводы, получаемые в резуль­тате мыслительного процесса, были истинными, правильно отража­ющими объективную действительность» (М. С. Строгович, Логика, М., 1949, стр. 15).

101

емов логического толкования — отнюдь не общепризна­но. Некоторые ученые утверждают, что правильное мыш­ление всегда есть логическое мышление, что поэтому процесс уяснения правовой нормы всегда есть логиче­ский процесс и тем самым любой прием толкования яв­ляется логическим1. «Для отдельного логического иссле­дования независимо от грамматического нет самостоя­тельного объекта»,— утверждает А. С. Пиголкин2. Но ведь объект всех приемов толкования один: это — за­ключенная в нормативных актах государственная воля. Методы же, способы уяснения этой воли— различны. При разграничении приемов толкования следует исхо­дить не из различия объекта толкования, а из особенно­стей возможных методов, способов толкования. Находясь в органической взаимосвязи и во взаимопроникновении, каждый из используемых приемов (методов, способов) толкования имеет со всеми другими элементы общего. При том органическом общем, что имеется между грам­матикой и логикой, они представляют собой две отрас­ли знания в силу тех специфических особенностей, кото­рыми отличается материал грамматики и логики3, воо­ружающий нас специфическими приемами уяснения содержания нормативных актов.

В процессе логического толкования используются правила формальной логики. Так как формальная логи­ка рассматривает явления вне их взаимной связи и вза­имозависимости, вне развития и вне содержащихся в них внутренних противоречий, законы ее недостаточны для правильного усвоения содержания применяемых норм. Поэтому логическое   толкование   правовых   норм

'* И. Е. Ф а р б е р,   Сущность и способы применения советского за-. кона, автореферат    кандидатской    диссертации,  М.,  1951, стр.  13;

А. С. Пиголкин,   Толкование нормативных актов в СССР, М.,

1962, стр. 41.

2              Т а м  же.

3              П.  Е.  Нед бай л о,   Применение   советских  правовых норм, М.,

1960, стр. 378.       .

«Когда мы говорим о   суждени и,., мы   имеем в виду логиче­

скую точку зрения, когда же   мы   говорим о   предложе н и и,.,

имеем в виду грамматическую точку зрения» (Г. И. Челпанов,

Учебник логики,   М.,  1946, стр. 35). О недопустимости отождест­

влять логическое  суждение и   грамматическое   предложение   при

всей их органической взаимосвязи — см. также . С Н. В и н о г р а-

дор,  Учебник логики, М., 1948, стр. 32—33.

.102

опирается и на законы диалектической логики, которая, преодолевая ограниченность формальной логики, «тре­бует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования»... Это во 1-х. Во-2-х, диа­лектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии... изменении»1.

Соответственно этому законы диалектической логики «позволяют установить все связи данной нормы в систе­ме права (толкование систематическое) и все опосред­ствования, т. е. ее основания и цели (толкование истори­ческое и телеологическое)»2. В этом смысле систематиче­ское и историческое толкование — важнейшие приемы логического толкования норм права в его широком по­нимании3.

Как известно, нормы всех отраслей права находятся в тесной и неразрывной взаимосвязи, образуя единую систему. Систематическое толкование имеет в виду уяс­нение смысла правовой нормы в связи с тем местом, ко­торое она занимает в единой системе норм советского права и,  следовательно,  в ее соотношении   с   другими

1              В. И. Л е н и н,  Полн. собр. соч., т. 42, стр. 290.

2              А. С. Шляпочников,   Некоторые вопросы логического толко­

вания закона, Тезисы докладов на   межвузовской научной конфе­

ренции,  «Социалистическая законность, толкование    и применение

советских законов», Киев, 1961, стр. 30.

В противоположность А. С. Шляпочникову, как и некоторым дру­гим авторам, мы не считаем телеологическое толкование особым видом толкования. О телеологическом толковании обычно горорят как о толковании по цели правовой нормы, по ее разуму и смыслу. Но, как правильно замечает А. С. Пиголкин, «выяснение цели яв­ляется результатом исследования, а не одним из приемов исследования... Объективной основы для выделения телеологиче­ского толкования как самостоятельного вида уяснения смысла правовых норм нет и не может быть» (А. С. Пиголкин, Тол­кование нормативных актов в СССР, М., 1962, стр. 95). Задачу выявления цели правовой нормы имеют все доступные приемы толкования, а не только один из них.

Нельзя признать оправданным и наименование данного вида тол­кования. Телеология — религиозно-идеалистическое учение, объ­ясняющее целесообразность жизненных явлений заранее предопре­деленной целью, сверхъестественными божественными силами и тем самым отвергающее научное познание причин, вызывающих такие явления в жизни. 3 М. Д. Шаргородский, Уголовный    закон, М., 1948, стр.    163.

103

Правовыми нормами, относящимися как к данной отрас­ли права, так и к другим отраслям.

Для правильного понимания и усвоения сущности советского права и его отдельных норм имеет важное значение признак качественной определенности системы советского права, в которой отражается внутренняя за­кономерность классово-волевого единства содержания всех норм, составляющих в совокупности данную си­стему1.

Нельзя, например, правильно усвоить содержание ни одной нормы уголовно-процессуального права, регулиру­ющей конкретные общественные отношения, возникаю­щие и развивающиеся в ходе уголовного судопроизвод­ства, вне ее непосредственной связи с содержанием ст. 2 Основ (ст. 2 УПК), определяющей задачи уголовного судопроизводства, как и с нормами, закрепляющими де­мократические принципы уголовного процесса (ст. ст. 11—20 УПК) и др.

Не уяснив норм, регулирующих прокурорский над­зор в СССР (Положение о прокурорском надзоре в СССР), нельзя понять нормы, регламентирующие уча­стие прокурора в уголовном процессе (ст. ст. 211—217, 224, 225, 228, 248, 251 и др. УПК). Не усвоив содер­жания норм, говорящих о понятии и видах преступлений и наказаний (см. Основы уголовного законодательствам Уголовные кодексы союзных республик), нельзя уяс­нить содержание норм, регулирующих процессуальный порядок установления преступлений, изобличения и на­казания виновных. Не усвоив существа гражданской ви­ны и ответственности (см. Основы гражданского законо­дательства, Гражданские кодексы союзных республик), нельзя уяснить правовые нормы, регулирующие процес­суальный порядок рассмотрения и разрешения граждан­ского иска в уголовном деле (см. ст. ст. 29, 54, 137 и др. УПК), и др.

В той мере, в какой содержание советского права со­ставляет материально обусловленная воля строителей коммунистического общества, усвоить содержание и зна-

чение каждой конкретной правовой нормы, оставаясь в пределах юридических понятий и взаимосвязей, нельзя. Ф. Энгельс писал: «Люди забывают о происхождении своего права из экономических условий своей жизни, подобно тому как они забыли о своем собственном происхождении из животного царства»1. Это означает, в частности, что в предписанном уголовно-процессуальным правом порядке уголовного судопроизводства, как и в характере возможного (должного) поведения его участ­ников, тоже следует видеть необходимую зависимость от материальных условий жизни общества, которым в ко­нечном счете право служит. В нормах уголовно-процес­суального права, как и в нормах других отраслей совет­ского права, проявляется его классовая направленность, обусловленная в конечном счете экономическими отно­шениями социалистического общества в период развер­нутого коммунистического строительства. Вот почему нельзя, по общему правилу, до конца полно и правиль­но усвоить содержание и назначение уголовно-процессу­альной нормы, не исследовав социально-политические условия, определяющие ее действие, т. е. вне приемов историко-политического толкования. Под последним по­нимается изучение исторической обстановки, сложившей­ся при издании исследуемой правовой нормы, тех задач, которые ставил перед собой законодатель при издании этой нормы, установление ее социального назначения на основе изучения общественных процессов, обусловивших ее возникновение и действие2.

Р1звестно, какое большое значение в предупреждении и пресечении нарушений общественного порядка играет ныне Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении ответственности за хулиганство». Объясняя со­циальные основания издания данного указа, ЦК КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Минист­ров СССР подчеркнули недопустимость какого бы то ни было послабления в борьбе с хулиганством и иными антиобщественными явлениями в условиях страны, став­шей одной из самых могущественных держав мира, в ус­ловиях   претворения   в  жизнь   решений   XXIII   съезда

1 Б, В. Шей н длин, Сущность советского права, автореферат докторской диссертации,' Л., 1962, стр. 5; он же, Сущность со­ветского права, Л., 1959, стр. 8 и др.

104

1              К. Маркс и  Ф. Энгельс,  Соч., т. 18, стр. 273,

2              А. С. Пиголкин, Толкование нормативных    актов в СССР, М.,

1962, стр. 86,

105

КПСС, открывших широкие перспективы дальнейшего роста экономики, культуры и народного благосостояния, в условиях огромной творческой инициативы и полити­ческой активности народных масс1.

Вне социальных причин, определивших необходи­мость усиления на данном этапе коммунистического строительства борьбы с хулиганскими и другими антиоб­щественными явлениями, вне задачи решительного иско­ренения таких явлений, нельзя понять и особенности уго­ловного судопроизводства по данной категории дел (от­носящиеся к процессуальному порядку направления материалов, производству дознания, предварительного следствия, возбуждению и рассмотрению таких дел в су­де), получившие свое нормативное закрепление, в част­ности, в Указе Президиума Верховного Совета о внесе­нии дополнений и изменений в УПК РСФСР от 2 авгу­ста 1966 гА

Едва ли можно согласиться с тем, что историческое толкование применяется только «в тех случаях, когда ре­зультаты систематического и телеологического толкова­ния закона оказываются... недостаточными для уяснения смысла толкуемой... нормы или необходима проверка этих результатов...»3. Историческое толкование (по край­ней мере, норм уголовно-процессуального права) не ис­ключает, а, наоборот, предполагает все иные виды толко­вания, причем применяться оно может не только тогда, когда эти виды толкования оказываются недостаточны­ми для уяснения правовой нормы, и не только) для про­верки их результатов, а в сочетании с ними, для наибо­лее правильного, полного и всестороннего уяснения толкуемой нормы. Вне исторического толкования было бы невозможно усвоить социальную сущность и направ­ленность норм, понять принципиальное, качественное отличие некоторых одноименных (по сравнению с бур­жуазным уголовным судопроизводством) правовых ин­ститутов, правильно усвоить особенности уголовно-про­цессуального законодательства отдельных союзных рес­публик и др. Еще П. И. Стучка подчеркивал, что закон

всегда необходимо толковать с учетом общей обстанов­ки с применением  метода   революционной   диалектики1.

Как мы выше заметили, нередко приходится встре­чаться с правовыми нормами, правильное уяснение кото­рых предполагает комплексное использование всех до­ступных приемов толкования. Так, ограничиться грамма­тическим толкованием при уяснении содержания норм, закрепляющих презумпцию невиновности обвиняемого (подсудимого), невозможно хотя бы потому, что это на­чало, как уже было отмечено, не имеет своего тексту­ального закрепления в законе. Это не значит, разумеет­ся, что приемы грамматического толкования здесь вооб­ще неприменимы. Это лишь означает, что такому толко­ванию подвергаются здесь описательные тексты, что правильно поняты они могут быть не иначе, как при условии тщательного анализа морфологической и син­таксической структуры используемых законодательных терминов и понятий в сочетании со всеми другими до­ступными приемами толкования.

Нельзя ограничиться в этом случае и сопоставлением отдельных правовых норм, закрепляющих элементы на­званного правового начала; они могут быть поняты не иначе, как при их сопоставлении со всеми демократиче­скими принципами уголовного судопроизводства. Пред­ставляется бесспорным, что «раскрытие... смысла норм в их взаимной связи на основе общих принципов зако­нодательства обладает той особенностью, что в таком случае норма права представляется обогащенной идея­ми этих принципов»2. И, что особенно здесь важно, это— широкое использование историко-политических приемов толкования, приводящих к бесспорному выводу о соот­ветствии данного правового начала социалистическому демократизму и гуманизму в сфере уголовного судопро­изводства.

Сопоставление и анализ многих правовых норм и? в частности, ст. 7 Основ (13 УПК), предусматривающей возможность признания обвиняемого виновным и назна­чения наказания не иначе, как по приговору суда, ст. 14

1              «Правда» 26 июля 1966 г.

2              «Ведомости Верховного Совета РСФСР»   1966 г. № 38.

3А.   С.   Шляпочников,    Толкование    уголовного    закона,    М., I960, стр. 218—219,

106

1              П.  И.  Стучка,  Избранные произведения  по  марксистско-ленин­

ской теории права, Рига, 1964, стр. 687—690.

2              П.   Е.  Н е д б а й л о, Применение  советских    правовых    норм, М,

1960, стр. 388.

107

Основ (20 УПК), запрещающей перемещение на обви­няемого обязанности доказывания, ст. 43 Основ (309 УПК), говорящей о недопустимости основывать обвини­тельный приговор на предположениях, о возможности вынесения такого приговора не иначе, как при призна­нии вины подсудимого безусловно доказанной — убеж­дают в том, что, не говоря текстуально о презумпции не­виновности обвиняемого (подсудимого), законодатель закрепляет это правовое начало в двояком смысле: а) предположения обвиняемого (подсудимого) невинов­ным, пока его виновность не будет доказана в установ­ленном законом порядке и б) недопустимости возложе­ния на обвиняемого (подсудимого) обязанности доказы­вания.

Как и всякая презумпция в советском праве, презумп­ция невиновности обвиняемого (подсудимого) представ­ляет научно обоснованный, нормативный вывод из мно­гочисленных фактов реальной действительности, вывод, который может быть, однако, опровергнут путем доказы­вания обратного1. При этом следует иметь в виду, что презумпция содержит в себе лишь высокую степень ве­роятности; в основе же обвинительных выводов органов социалистического правосудия должна лежать достовер­ность. Вот почему презумпция невиновности обвиняемо­го не исключает, а, наоборот, предполагает необходи­мость доказывания обстоятельств, как подтверждающих, так и опровергающих эту презумпцию. Но коль скоро обвиняемый в силу закона предполагается до вынесения приговора невиновным, компетентные органы и долж­ностные лица не вправе перелагать на него обязанность доказывания.

Дача объяснений по предъявленному обвинению, как и представление доказательств, составляет право, а не обязанность обвиняемого (ст. ст. 21 Основ, 46 УПК). И если обвиняемый не использует этого права, не дока-

1 В. И. Каминская, Учение о правовых презумпциях в уголов­ном процессе, М., 1948; Я- Б. Левенталь, О презумпциях в советском гражданском процессе, «Советское государство и право» 1949 г. № 6; О. С. Иоффе, Ответственность по советскому граж­данскому праву, Л., 1955; П. П. Гуреев, Гражданский процес­суальный закон, «Демократические основы советского социалисти­ческого правосудия», М, 1965, стр. 195 и др.

108

жет своей невиновности, это отнюдь не означает, что он виновен. Наоборот, суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, обязаны принять все предусмот­ренные законом меры для всестороннего, полного и объ­ективного исследования обстоятельств дела, выявить как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, как отягчающие, так и смягчающие его вину обстоятельства (ст. ст. 14 Основ, 20 УПК). Юридическая обязанность доказать суду правильность обвинения возлагается на обвинителя, и в частности на государственного обвини* теля (ст. 248 УПК), который обязан, однако, отказаться от обвинения, если в результате судебного разбиратель­ства придет к убеждению, что данные судебные следст-еия не подтверждают предъявленного подсудимому об­винения.

При анализе правовых норм, закрепляющих презумп­цию невиновности обвиняемого (подсудимого), важно не столько то, на кого закон возлагает обязанность до­казывания, сколько характер правовых последствий в случае ее невыполнения. Если в результате всесторонне­го, полного и объективного исследования обстоятельств дела виновность подсудимого установлена не будет, он должен быть оправдан, полностью реабилитирован. Ес­ли не установлено событие преступления, если в деянии подсудимого нет состава преступления, если не доказано участие подсудимого в его совершении, суд обязан по­становить оправдательный приговор (ст. ст, 43 Основ, 309 УПК).

Изложенное нами толкование названных правовых норм находит подтверждение в практике Верховного Суда СССР. В одном из постановлений Пленума Вер­ховного Суда СССР сказано: «Всякий обвиняемый счи­тается невиновным, пока его виновность не будет дока­зана в установленном законом порядке. По содержанию и духу советского закона не обвиняемый обязан доказы­вать свою невиновность, а органы обвинения обязаны доказать правильность предъявленного обвинения»1. В сноске к этой части постановления составители сбор-

1 «Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Вер­ховного Суда СССР по вопросам уголовного процесса, 1946— 1962 гг.», М„ 1964, стр. 47.

109

пика указали: «Ныне это Положение закреплено в ст. 14 Основ»1.

В определении Судебной коллегии Верховного Суда СССР по одному из конкретных дел сказано: «Вопрос о виновности или невиновности подсудимого разрешается приговором, ввиду чего суд не вправе отказать в истре­бовании доказательств по мотивам, предрешающим до вынесения приговора виновность подсудимого»2.

Для уяснения содержания правовой нормы в процес­се ее применения не всегда необходимо использование всех приемов толкования. Каждый из них, однако, весь­ма важен, особенно в случаях неясности, неполноты или противоречивости правовой нормы.

Покажем это на примере систематического толкова­ния. В судебной практике Ленинграда возник вопрос: как должен поступить суд кассационной инстанции, если на его рассмотрение поступит уголовное дело, на приго­вор которого принесена кассационная жалоба, а на част­ное определение — частный протест. Результатом одно­временного рассмотрения кассационной жалобы и част­ного протеста должны быть два определения кассацион­ной инстанции или одно?

Правильно решить этот вопрос можно не иначе, как путем сопоставления следующих правовых норм.

В соответствии со ст. 44 Основ уголовного судопро­изводства кассационному обжалованию и опротестова­нию подлежат приговоры всех судов, кроме приговоров Верховных судов союзных республик и Верховного Суда СССР. Что касается частных определений, выносимых судами первой инстанции, то они могут быть опротесто­ваны прокурором, но не могут быть обжалованы (ст. 331 УПК).

Различия в характере и субъектах обжалования (оп­ротестования) указанных актов предопределяют значи­тельные особенности кассационных определений по каж-

1              «Сборник постановлений Пленума    и определений Коллегий   Вер­

ховного Суда СССР по вопросам    уголовного    процесса,    1946—

1962 гг.», М.,  1964, стр. 47.

2              «Судебная    практика    Верховного    Суда    СССР»    1954   г.   № 4,

стр.   16—17. См. также постановление Пленума Верховного Суда

СССР по делу П.— «Предположение о виновности лица в совер­

шении преступления при отсутствии достоверных доказательств не

может   служить  основанием   для   вынесения   обвинительного   при­

говора»    («Бюллетень    Верховного    Суда    СССР»  1966 г. № 5,

стр. 29).

ПО

дому из них. В этом убеждает   нас   еще   и   следующее соображение.

Согласно ст. 331 УПК правила относительно сроков и порядка подачи и рассмотрения кассационных жалоб и протестов распространяются на сроки и порядок по­дачи и рассмотрения частных жалоб и протестов. Сле­дует полагать, тем самым, что ст. 339 УПК, согласно которой в результате рассмотрения дела в кассационном порядке суд выносит определение, имеет в виду опреде­ление как результат рассмотрения и кассационной жа­лобы (кассационного протеста) и частной жалобы (част­ного протеста). Но ведь определения эти могут быть разными. Кассационная инстанция, например, может при­говор оставить без изменений, кассационную жалобу или кассационный протест, принесенные на приговор,— без удовлетворения, а частный протест может удовлетво­рить, отменив при этом частное определение суда первой инстанции; и, наоборот, приговор может быть отменен, а частное определение — оставлено в силе. Совмещение в одном документе (кассационном определении) столь противоположных решений не всегда логично.

Нельзя не учитывать и того, что приговор, закон­ность и обоснованность которого составляет предмет проверки суда второй инстанции, был безусловно огла­шен в гласном судебном заседании (ст. 318 УПК), при том, что частное определение могло быть по усмотрению суда оглашено в судебном заседании, а могло быть и не оглашено (ст. 321 УПК). Это обстоятельство, как и вы­шеуказанные, предопределяет несовместимость формули­рования в одном документе (кассационном определении) решений кассационной инстанции по основному вопросу уголовного дела, составившему суть приговора, и по во­просу, составившему суть частного определения.

Представим себе, наконец, такое положение, при ко­тором по сложному, большому уголовному делу частное определение подлежит лоследующему опротестованию и пересмотру в порядке судебного надзора, а приговор такому обжалованию (опротестованию) и пересмотру не подлежит. Как пришлось бы осложнить рассмотрение несложного частного определения в порядке судебного надзора, если бы кассационная инстанция выразила свое отношение к приговору и частному определению в одном документе (кассационном определении).

111

Указанные соображения приводят нас к выводу о том, что результаты рассмотрения кассационной жалобы на приговор и частного протеста на частное определение должны быть оформлены двумя кассационными опреде­лениями.

Использование указанных приемов толкования нор­мативных актов позволяет выявить содержащиеся в за­коне противоречия, неясности, пробелы и тем самым обеспечить дальнейшее совершенствование законода­тельства1.

Примером тому могут служить правовые нормы, ре­гулирующие передачу виновных на поруки обществен­ным организациям (коллективам трудящихся).

Согласно ст. 3 Основ (ст. 3 УПК РСФСР) суд, про­курор, следователь и орган дознания обязаны в преде­лах своей компетенции возбудить уголовное дело в каждом случае обнаружения признаков преступления, принять все предусмотренные законом меры к установ­лению события преступления, лиц, виновных в соверше­нии преступления, и к их наказанию.

В соответствии со ст. 10 УПК РСФСР и соответству­ющими статьями УПК Армянской ССР, Белорусской ССР, Казахской ССР2 и Украинской ССР при соверше­нии лицом малозначительного или не представляющего большой общественной опасности преступления, когда факт преступления очевиден, а лицо, его совершившее, может быть исправлено мерами общественного воздейст­вия, суд, прокурор, а также следователь и орган дозна­ния с согласия прокурора вправе, не возбуждая уго­ловного дела, передать материалы на рассмотрение товарищеского суда или Комиссии по делам несовершен­нолетних либо передать виновного на поруки коллективу трудящихся или общественной организации для перевос­питания и исправления.

Возможность передачи материалов без возбуждения уголовного дела в товарищеский суд или комиссию по делам несовершеннолетних, предполагая последующее рассмотрение таких материалов в указанных органах, объективно обусловлена расширением сферы обществен­ного воздействия за счет сокращения уголовноправового воздействия на правонарушителей и поэтому согласует­ся с законодательством, регламентирующим компетен­цию товарищеских судов и комиссий по делам несовер­шеннолетних. Возможность передачи на поруки винов­ных без возбуждения уголовных дел, устраняя их даль­нейшее разбирательство, находится в явном противоре­чии как со ст. 3 Основ и соответствующими статьями УПК союзных республик, обязывающими компетентные органы государства возбуждать уголовные дела в каж­дом случае обнаружения признаков преступления, так и со многими другими положениями действующего зако­нодательства. Согласно последнему на поруки может быть передано только лицо, действительно виновное в совершении преступления. Этой мысли законодателя про­тиворечат утверждения о том, что «передача на поруки может иметь место не только в случаях, когда соверше­но преступление, не представляющее большой общест­венной опасности, но к тогда, когда совершенное право­нарушение не достигло той степени общественной опас­ности, которой характеризуется преступление»1, как и о том, что передача на поруки допустима, когда деяние, совершенное лицом, «либо не расценивается государст­вом как преступление, либо по меньшей мере не подле­жит вменению в вину как преступление»2.

На поруки может быть передано только лицо, совер­шившее преступление. Его действия должны быть прямо предусмотрены уголовным законодательством, «т. е. быть преступными, общественно опасными. Другое дело, что степень общественной опасности таких действий невысо-

1              Интересные мысли о необходимости тщательного изучения и прав­

дивого w освещения имеющихся в   нашем   законодательстве проти­

воречий  как    условия    дальнейшего    совершенствования    права,

устранения имеющихся в нем   недостатков,   содержатся в   статье

М.  С. Строговича   «Методологические  вопросы  юридической  нау­

ки»  («Вопросы философии»  1965 г. №  12, стр. 9),

2              См.  ст.  14 УПК Казахской  ССР  в  редакции Указа  Президиума

Верховного Совета Казахской ССР от 20 августа  1962 г.   («Ведо­

мости Верховного Совета Казахской ССР» 1962 г. № 46, ст. 33),

112

1              В. Д. Арсеньев,   Г.  Б.   В и т т е н б е р г,   Некоторые   вопросы

передачи  на  поруки,    «Советское    государство  и  право»   1960  г.

№ 1, стр. 124.

2              М. Л. Я куб, Освобождение от уголовной ответственности в свя­

зи с передачей виновного на поруки. Тезисы докладов на  межзу-

зовской  научной конференции  «Советское государство    и право  в

период    развернутого      строительства      коммунизма»,    Л.,     1961,

стр. 85.

8 П. С. Элькинд    ИЗ

ка, но общественная опасность — это непременное свой­ство преступления — должна быть налицо, коль скоро возникает вопрос о передаче виновного на поруки»1. По­этому вина лица, передаваемого на поруки, должна быть установлена необходимыми доказательствами. Но ведь до возбуждения уголовного дела нельзя установить с необходимой точностью не только вину такого лица, но, по общему правилу, даже самый факт преступления. Ведь именно возбуждением уголовного дела государство реагирует на конкретный факт как на преступление. Сколь очевидно оно ни было бы ранее, говорить о пре­ступлении в уголовно-процессуальном смысле до воз­буждения уголовного дела нельзя. Поэтому то решение, которое дается данному вопросу УПК РСФСР, Армян­ской ССР, Белорусской ССР, Казахской ССР и Украин­ской ССР, содержит опасность передачи на поруки лиц, в действительности не совершивших преступления, более того, возможность передачи на поруки даже при недо­казанности самого факта преступления. Весьма ограни­чивает этот институт права потерпевших, которые тем самым лишаются возможности отстаивать свои права и интересы в уголовном судопроизводстве. Крайне огра­ниченными оказываются возможности органов дознания, следствия, прокуратуры и суда в познании объективной истины, в устранении причин и условий преступности, в изобличении всех лиц, виновных в совершении преступ­лений.

Необходимость в дальнейшем совершенствовании уголовно-процессуального законодательства предпола­гает исключение указанной нормы из законодательства соответствующих союзных республик и тем самым уст­ранение   имеющегося   в   нем   противоречия2.   По  этому

1              «Демократические  основы  советского   социалистического   правосу­

дия», М„ 1965, стр. 323.

Представляется правильным и утверждение Р. Константиновой-Радевой о том, что во всех подобных случаях органы уголовного судопроизводства имеют дело не с ненаказуемыми деяниями, а с ненаказыванием в уголовном порядке совершителя (Р. Констан­тинов а-Р а д е в а, Прекратяване на наказателни дела от про­курора във връзка с изпращането им на другарския съд, «Изве­стия на института за правни науки», т. XIV, кн. I, стр. 263).

2              Подробнее см. Н. С. Алексеев, В. 3. Лукашевич,    Некото­

рые процессуальные вопросы передачи на поруки  (на основе прак-

114

пути пошло уже Законодательство Азербайджанской ССР и Узбекской ССР1.

Поскольку, однако, УПК некоторых союзных респуб­лик (РСФСР, Армянской ССР, Белорусской ССР, Ка­захской ССР, Украинской ССР) сохраняют нормы, до­пускающие передачу на поруки «виновных» без возбуж­дения уголовных дел, постольку применение таких норм возможно лишь при условии их наиболее правильного толкования. Оно должно, как мы полагаем, состоять в следующем: передача виновных на поруки до возбуж­дения уголовных дел допустима лишь в виде крайнего исключения. Обращение к такому порядку возможно в редких случаях и притом лишь при наличии точно ука­занных в законе условий.

Но если даже исключить из действующего законода­тельства указанных союзных республик правовые нор­мы, предоставляющие органам дознания, следствия и прокуратуры такую возможность, то и тогда сохранятся неоправданные особенностями этих республик различия в вопросе, когда именно, в какой момент уголовного про­цесса виновный может быть передан на поруки2. Если, например, УПК большинства союзных республик, не ука­зывая, в какой именно момент предварительного рассле­дования возможно прекращение уголовного дела с пе­редачей виновного на поруки, предоставляют тем самым

тики    Ленинграда и Ленинградской    области),   «Ученые   записки ВЮЗИ», вып. XIV, стр. 54—58.

1              «Ведомости  Верховного Совета    Азербайджанской    ССР»  1962 г.

№ 22,  ст.   116;  «Ведомости   Верховного   Совета  Узбекской  ССР»

1962 г. № 16, ст. 3.

2              Нельзя согласиться  с И.  М. Гальпериным и Ф. А. Полозковым в

том, что акт передачи виновного на поруки не следует связывать

с определенным этапом уголовного процесса   и, в частности, с оп­

ределенным  моментом  дознания  или  предварительного следствия,

что для передачи на   поруки важно лишь то, чтобы   следователь

пришел к убеждению о виновности лица, и когда бы это ни про­

изошло (до или после привлечения виновного к уголовной ответствен­

ности), следователь вправе передать его на поруки (И. М. Галь­

перин,   Ф.  А.   Полозков,   Участие  общественности  в   совет­

ском уголовном   процессе, М., 1961, стр. 50). Этому утверждению

авторов противостоит их же другое (и, как мы полагаем, правиль­

ное)  суждение о том, что для передачи виновного на поруки   не­

обходимо расследование обстоятельств уголовного дела, доказан­

ность предъявленного обвинения (см. там   же), а это, естествен­

но, возможно не ранее как после предъявления обвинения.

8*            115

решение данного вопроса органу расследования, то УПК Эстонской ССР содержит прямое указание на то, что это «может иметь место лишь после предъявления обвине­ния» (ст. 6 ).

Если УПК большинства союзных республик преду­сматривают возможность прекращения уголовного дела с передачей виновного на поруки как в распорядитель­ном, так и в судебном заседании (ст. ст. 259 УПК РСФСР1; 248 и 282 УПК УССР2; 217 и 233 УПК Узбек­ской ССР; 215 и 243 УПК Казахской ССР; 254 и 278 УПК Литовской ССР; 207 и 226 УПК Молдавской ССР; 236 и 260 УПК Латвийской ССР; 245 v 272 УПК Азер­байджанской ССР; 235 и 261 УПК Таджикской ССР; 245 и 263 УПК Туркменской ССР; 197 и 220 УПК Эс­тонской ССР), то УПК других союзных республик при­знают такое право только за распорядительным заседа­нием, не наделяя им заседание судебное (ст. ст. 236 и 259 УПК БССР; 233 и 260 УПК Грузинской ССР; 230 и 256 УПК Киргизской ССР; 230 и 250 УПК Армянской ССР).

Тем самым именно судебное заседание, в котором следовало бы, по нашему мнению, сосредоточить пере­дачу виновных на поруки, лишается законодательством указанных союзных республик такого права. В то же время передача виновного на поруки есть лишь форма замены его уголовной ответственности и наказания от­ветственностью общественной. Следует полагать, что пе­редача на поруки может достигнуть необходимого ре­зультата только при условии, если виновный поймет и прочувствует как недопустимость содеянного им, так и все значение оказанного ему доверия. Наиболее эффек­тивным в таком случае может быть гласное? публичное, судебное разбирательство. Этому должно способство­вать судебное исследование доказательств, судебные пре­ния и др. Только в этом случае, как мы полагаем, пере­дача виновных на поруки может быть результатом тща-

тельного и Всестороннего исследования обстоятельств уголовного дела, установления причин и условий пре­ступления, познания объективной истины, изобличения действительно виновных, а самый акт передачи на пору­ки может иметь максимальный общественно воспита­тельный эффект1.

Использование метода систематического толкования, сопоставление соответствующих правовых норм с други­ми нормами, закрепленными как в Основах уголовного судопроизводства, так и в УПК тех же союзных респуб­лик, приводит нас к следующим суждениям по данному вопросу.

Отсутствие указания на право передачи виновных на поруки в судебном заседании противоречит ст. 7 Основ уголовного судопроизводства, как и соответствующим статьям УПК союзных республик, согласно которым признание гражданина виновным составляет компетен­цию только суда и только в судебном заседании. Указан­ное противоречие усугубляется еще тем, что ряд других норм УПК предусматривает право органов дознания (с согласия прокурора), следователя, прокурора и суда прекращать уголовные дела с передачей виновных на поруки, без каких бы то ни было ограничений такого права для суда (см., например, ст. ст. 9 УПК Грузин­ской ССР, 10 УПК Киргизской ССР). Наконец, УПК тех же союзных республик предусматривают право общест­венного защитника ставить перед судом вопрос о пере­даче виновного на поруки той общественной организации (коллективу трудящихся), от имени которой обществен­ный защитник выступает (см. ст. ст. 249 УПК БССР, 261 УПК Грузинской ССР, 246 УПК Киргизской ССР, 241 УПК Армянской ССР). Но если суд в судебном засе­дании не вправе передать подсудимого на поруки, какой же смысл имеет постановка общественным защитником этого вопроса перед судом?

Выход из создавшегося положения судебная практи­ка этих союзных республик находит в условном осужде-

1              Дополнение к первоначальному тексту ст. 259 УПК РСФСР — см.

Указ    Президиума    Верховного Совета    РСФСР  от  10  сентября

1963 г.  («Ведомости Верховного    Совета    РСФСР» 1963 г. № 36,

ст. 661).

2              Изменение первоначального текста ст. 282 УПК УССР — см. Указ

Президиума    Верховного    Совета   УССР   от   10 сентября  1962  г,

(«Ведомости Верховного Совета УССР» 1962 г. № 37, ст. 471).

116

1 О том же — см. Г. 3. Анашкин, Личность, обстоятельства и ответственность, «Литературная газета» 12 июня 1965 г.; Н. В. Ж о-гин, Воспитывать и наказывать, «Известия 16 сентября 1965 г.; Р. Д. Р а х у н о в, Законность и правосудие, «Правда» 22 сентября 1965 г.

117

нии с передачей на перевоспитание коллективу не толь­ко лиц, подлежащих условному осуждению, но и тех, кто, по мнению суда, должен был быть передан на по­руки, но не был передан до судебного заседания1. Про­тиворечивость действующего законодательства приводит тем самым к такому его толкованию и применению, при котором допускается смешение двух отнюдь не тождест­венных правовых институтов — передача на поруки ви­новных и передача на воспитание и исправление условно осужденных. В действительности согласно точному тол­кованию правовых норм, регламентирующих указанные правовые институты, передача на поруки предполагает прекращение уголовного дела, освобождение виновного от уголовной ответственности и наказания, а условное осуждение с передачей осужденного для перевоспитания и исправления общественной организации (коллективу трудящихся) — осуждение с широким участием общест­венности в стадии исполнения приговора. При том, что основания для прекращения дела с передачей виновных на поруки и для условного осуждения с передачей ус­ловно осужденного на перевоспитание общественности во многом совпадают, они вместе с тем содержат и опре­деленные различия. Так, передача на поруки возможна лишь при наличии ходатайства общественной органи­зации (коллектива трудящихся); для передачи на пере­воспитание условно осужденного достаточно согласия коллектива. Передача на поруки в отличие от передачи на перевоспитание условно осужденного возможна не иначе, как при  чистосердечном  раскаянии  виновного2 и

1              Хотя Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 10 сентября

1963 г.  («Ведомости Верховного    Совета    РСФСР»  1963 г. № 36,

ст. 667) предоставил суду право прекращения дел в судебном за­

седании с передачей виновных на поруки, однако это право реа­

лизуется весьма слабо. В судебной практике Ленинграда,  напри­

мер, вообще нет таких  случаев.  Объясняется  это,  как  мы  пола­

гаем,  не только тем,  что  при  наличии  соответствующих условий

виновные передаются на поруки до судебного заседания, но и тем,

что данный институт продолжают подменять на практике институ­

том  условного  осуждения   с   передачей  условно   осужденных   на

перевоспитание.

2              Хотя в судебной практике   передача   на перевоспитание    условно

осужденного обычно также имеет место при чистосердечном рас­

каянии виновного, однако, как правильно утверждают И. М. Галь­

перин и Ф. А. Полозков, недопустимо механически переносить это

118

лишь при том, что он не настаивает на рассмотрении дела судом.

Правовые последствия, которые могут иметь место, когда взятый на поруки не оправдывает оказанного ему доверия, связаны с отказом от поручительства со сто­роны общественной организации (коллектива трудящих­ся) и с направлением дела в прокуратуру или в суд для рассмотрения вопроса о привлечении виновного к уго­ловной ответственности за то преступление, в связи с со­вершением которого к нему были применены поруки. В случае совершения нового однородного или не менее тяжкого преступления условно осужденным, переданным на перевоспитание коллективу, условное осуждение пре­вращается в безусловное независимо от инициативы кол­лектива. При этом нарушение виновным, переданным на поруки, принятых на себя перед общественной организа­цией (коллективом трудящихся) обязательств может вы­разиться как в совершении им нового преступления, так ив иных формах. В любом случае, отказываясь от порук, общественная организация (коллектив трудящихся) на­правляет свое решение об этом в прокуратуру или в суд для рассмотрения вопроса о привлечении виновного к уголовной ответственности за то преступление, в связи с совершением которого он был передан на поруки.

Замена условного осуждения безусловным возможна только тогда, когда нарушение, допущенное условно осу­жденным, переданным на перевоспитание, выразилось в совершении им нового преступления, причем однородно­го или не менее тяжкого. Отказ общественной организа­ции (коллектива трудящихся) в любом другом случае от поручительства не может повлечь за собой таких послед­ствий, тем более, что суд вправе возложить на общест­венную организацию (коллектив трудящихся) обязан­ность по наблюдению за условно осужденным и прове­дению с ним воспитательной работы.

требование на данный' правовой институт, поскольку здесь (в. от­личие от порук) имеется в виду не отказ от уголовного преследо­вания, а особая форма исполнения обвинительного приговора. «Стало быть, применение ч. 5 ст, 38 Основ уголовного законода­тельства только при раскаянии и признании своей вины могло бы сыграть отрицательную роль» (И. М. Гальперин, Ф. А. По-лозкпв, Участие общественности в советском уголовном про­цессе, М, 1961, стр. 108).

119

Условно осудить может только суд; передать на по* руки — в указанных республиках — и суд, и органы до­знания, следствия, прокуратуры,

В силу существенных различий, перечень которых мо­жет быть продолжен, нельзя согласиться с тем универ­сальным значением, которое придается иногда институту передачи на поруки в теории1, а нередко и в практике2. Суть данного вопроса состоит не столько в смешении указанных понятий, сколько в тех далеко идущих по­следствиях, которые несет с собой такое смешение на практике. Во-первых, оно обедняет разнообразие ныне действующих форм и методов участия общественности в борьбе с преступностью, в воспитании и перевоспита­нии виновных, ограничивает широкие и разносторонние возможности общественного начала, чем неизбежно сни­жает его эффективность.

1              Некоторые авторы называют поруками и понимают под поруками

не только передачу на перевоспитание виновных с прекращением

уголовных дел, но и передачу на перевоспитание общественности

условно осужденных   (А.  Елисеев,   А.  Санталов,   Передача

на поруки, «Социалистическая законность»  1960 г. Mb 7, стр. 24—

25; Н. А. Беляев, Предмет советского    исправительно-трудового

права, JL, I960, стр. 28).

Другие авторы, высказывая вполне обоснованные возражения про­тив ныне действующего порядка передачи на поруки, вместо пред­ложений по улучшению, дальнейшему совершенствованию этого правового института предлагают поглотить его институтом услов­ного осуждения с передачей виновных на перевоспитание общест­венности (см., например, П. Ф. Пашкевич, Теневые стороны порук, «Известия» 6 июля 1965 г.; А, М о г и л е в с к и й, Не иг­рать в поруки, «Известия» 20 июля 1965 г.; Я- G т а р о д у б с к и и, Только через суд, «Изяестия» 10 сентября 1965 г. и др.). Следует согласиться с Н. В. Жогиным, который усматривает в суждениях этих авторов смешение различных форм участия об­щественности в борьбе с преступностью, как и то, что, выступая за поруки лишь при условном осуждении, они по существу отка­зываются от порук как формы замены уголовной ответственности виновных мерами общественного воздействия (Н. В. Ж о г и н, Воспитание и наказание, «Известия» 16 сентября 1965 г.). О недопустимости смешивать прекращение дела с передачей на поруки и передачу на перевоспитание условно осужденного — см. также «Демократические основы советского социалистическою правосудия», М., 1965, стр. 323.

2              При изучении судебной практики мы встретились   в значительном

числе приговоров  с наименованием   поруками   передачи   условно

осужденных на воспитание и исправление общественности. Неред­

ко не разграничивают такие данные и статистические отчеты.

I2C

Смешение указанных понятий, во-вторых, противоре­чит принципу законности и целесообразности в приме­нении норм уголовно-процессуального права. Этим мож­но объяснить, в частности, отдельные случаи применения порук там, где целесообразно было бы условное осуж­дение с передачей условно осужденного на перевоспита­ние коллективу и, наоборот, условного осуждения там, где явно целесообразно было бы применение порук.

Четкое разграничение данных правовых институтов, возможное лишь в результате сопоставления правовых норм, их закрепляющих, необходимо не только для ра­ботников органов дознания, следствия, прокуратуры и суда, но и для широкой советской общественности, ко­торая должна достаточно ясно представлять, в каких случаях и при каких условиях целесообразно ставить во­прос о передаче члена коллектива на поруки, а в ка­ких — о его условном осуждении с передачей для воспи­тания и исправления коллективу.

Приведем еще несколько примеров, показывающих значение указанных приемов толкования для наиболее точного усвоения сущности правовых норм, как и для вы­явления содержащихся в них  пробелов и противоречий.

В практике судов Ленинграда возник вопрос: можно ли в дополнительной кассационной жалобе (кассацион­ном протесте) указывать иное по сравнению с основной кассационной жалобой (кассационным протестом) осно­вание к отмене или изменению судебного приговора. В кассационном протесте, например, прокурор ставит вопрос о мягкости наказания, к которому приговорен осужденный, не оспаривая при этом квалификации его деяния; в дополнительном кассационном протесте он ставит вопрос о неправильной квалификации деяния осу­жденного. Какова юридическая сила такого дополни­тельного кассационного протеста? Вправе ли кассацион­ная инстанция отменить (изменить) приговор по основа­нию, указанному в дополнительном протесте (жалобе) и не указанном в основном протесте (жалобе)?

Действующее законодательство не дает четкого от­вета на поставленный вопрос, отнюдь не столь ясный, каким он может показаться. Использование (в этом слу­чае) метода логического толкования позволяет устано­вить пробел в законодательстве, выявить элементы несо­ответствия с его общей направленностью, существующей

121

о данному вопросу практики,  определить  пути  совер­шенствования законодательства.

Дополнительные кассационные жалобы и протесты, как известно, могут быть поданы до начала рассмотре­ния дела в суде кассационной инстанции (ст. 328 УПК). В этих случаях, очевидно, подсудимый не должен утра­чивать ни одного из процессуальных прав, предоставлен­ных ему законом в стадии кассационного производства, и, в частности, права знакомиться с протестом (в дан­ном случае дополнительным) прокурора и представлять на протест свои возражения. Такую возможность под­судимый фактически теряет, если дополнительный касса­ционный протест, содержащий к тому же иное (по сравнению с ранее поданным) основание, приносится по­сле истечения кассационного срока, тем более — перед самым началом рассмотрения дела в кассационном суде.

Для чего законодатель предусматривает право на до­полнительную жалобу (протест)? В чем смысл этой пра­вовой нормы? Очевидно, в том, чтобы предоставить воз­можность лицу, обжаловавшему (опротестовавшему) приговор, представить в кассационную инстанцию новые аргументы в обоснование ранее поданной кассационной жалобы (протеста), если он обнаружит такие аргумен­ты после подачи кассационной жалобы (протеста). Ука­зание же в дополнительной кассационной жалобе (про­тесте) нового основания к отмене или изменению приго­вора отнюдь не соответствует вложенному законодателем в институт дополнительных кассационных жалоб (про­тестов) смыслу.

В правовой печати неоднократно осуждалась практи­ка применения «предварительных» немотивированных или слабо мотивированных кассационных жалоб и кас­сационных протестов с использованием права на допол­нительные жалобы (протесты) для фактического прине­сения таковых вместо основных1. Такая практика не только осложняет деятельность суда кассационной ин­станции, но и существенно ущемляет права и интересы участников процесса. С этой практикой, как нам пред­ставляется, надо бороться не на словах^ а на деле. Она

1 «Научно-практический    комментарий   к   Уголовно-процессуальному кодексу РСФСР» под ред. Л. Ы. Смирнова,   М.( 1965, стр, 466.

122

особенно недопустима в случаях подачи прокурором про­теста на мягкость приговора, особенно глубоко затраги­вающего интересы подсудимого. Точное формулирование кассационного основания в протесте, подаваемом в пре­делах кассационного срока, тем более важно, что «суд второй инстанции, отменяя приговор, не может выходить за пределы требований протеста прокурора и давать суду первой инстанции указания, выполнение которых ухудшает положение обвиняемого»1.

В силу указанных соображений, как нам представ­ляется, законодатель должен восполнить ст. 328 УПК РСФСР (как и соответствующие статьи УПК других союзных республик) указанием на то, что дополнитель­ные кассационные жалобы (протесты) могут содержать лишь дополнительное обоснование кассационных жалоб (протестов), поданных в установленный законом срок, но не могут быть использованы как основные жалобы (протесты), подаваемые по истечении кассационного срока в дополнение к немотивированным или недоста­точно мотивированным «предварительным» кассацион­ным жалобам (протестам). Исключение из этого прави­ла может быть допущено только тогда, когда после подачи кассационной жалобы (протеста) кассатору ста­новятся известны новые обстоятельства, необходимо вле­кущие изменение кассационного основания. В этом слу­чае соответствующим участникам процесса должно быть обеспечено право ознакомления с такими жалобами (протестами), как и представления на них возражений. Для этого в необходимых случаях дело может быть отложено рассмотрением в суде кассационной ин­станции.

Именно такое решение данного вопроса соответство­вало бы общей направленности действующего законода­тельства; Оно должно быть подкреплено, однако, рядом реальных гарантий и, в частности, практикой безусловно своевременного изготовления протокола судебного засе­дания, так как именно несвоевременным изготовлением таких протоколов Обычно объясняют изменения касса­ционных оснований в дополнительных жалобах (про­тестах).

1 «Бюллетень Верховного Суда РСФСР»  1966 г. № 6, стр.   10.

123

Или, скажем, УПК всех союзных республик предус­матривают непрерывность судебного заседания, кроме времени, назначенного для отдыха (см., например, ст. 240 УПК). При сопоставлении данной правовой нормы с рядом других норм, регламентирующих порядок судеб­ного разбирательства, нетрудно прийти к заключению о том, что нормативная возможность организации переры­вов в ходе судебного заседания отнюдь не ограничивает­ся возможностью отдыха для судей. Не нарушая прин­ципа непрерывности судебного разбирательства в смысле недопустимости до разрешения конкретного уголовного дела рассматривать в данном составе суда другие дела, суд вправе делать перерывы, предоставляющие возмож­ность экспертам подготовиться к ответам на поставлен­ные им вопросы (ст. 288 УПК), участникам процесса — к судебным прениям (ст. 295 УПК) и др. Соответствую­щее уточнение должно быть внесено в правовую норму, закрепляющую принцип непрерывности судебного раз­бирательства.

Ограничимся еще одним примером. Ст. ст. 280, 283 и 287 УПК, предусматривающие процессуальный порядок допроса подсудимого, свидетелей и потерпевших, не на­зывают экспертов в числе лиц, имеющих право ставить указанным участникам процесса вопросы. В то же вре­мя ст. 288 УПК, регламентирующая процессуальный по­рядок производства на суде экспертизы, говорит о праве эксперта задавать вопросы подсудимому, потерпевшим и свидетелям. Систематическое толкование указанных правовых норм дает основание сделать вывод о необхо­димости приведения норм, заключенных в ст. ст. 280, 283 и 287 УПК, в соответствие с бесспорным правом экс­перта активно выяснять все то, что необходимо ему для дачи заключения.

Мы привели примеры установления с помощью ло­гического толкования пробелов в действующем законе, как и путей устранения таких пробелов. Приведем ил­люстрации в обоснование того, как использование ука­занных приемов толкования позволяет вскрыть встреча­ющиеся в действующем законодательстве противоречия.

Поскольку соединение и выделение уголовных дел неизбежно связаны с необходимостью производства про­цессуальных действий, требующих большего или мень­шего объема доследования, постольку УПК большинства

124

союзных республик предусматривают возможность осу­ществления такого акта только в стадии предваритель­ного расследования. Соответственно, при установлении неправильного соединения или выделения уголовных дел в стадии предания суду или судебного разбирательства материалы таких дел возвращаются для производства дополнительного расследования.

С иным, и притом весьма противоречивым решением данного вопроса мы встречаемся в УПК некоторых союз­ных республик. Так, в соответствии со ст. 26 УПК РСФСР (ст. ст. 26 УПК УССР, 22 УПК Узбекской ССР, 23 УПК Грузинской ССР и 140 УПК Таджикской ССР)1, соединение и выделение уголовных дел в случаях, ука­занных в законе, производится по постановлению орга­нов дознания, следователя, прокурора либо по опреде­лению или постановлению суда.

Однако в соответствии со ст. 232 УПК РСФСР (ст. ст. 246 УПК УССР, 216 УПК Узбекской ССР, 232 УПК Грузинской ССР, 233 УПК Таджикской ССР) при установлении распорядительным заседанием неправиль­ного соединения или выделения уголовных дел суд дол­жен направлять их на дополнительное расследование, будучи не вправе сам производить такое соединение или выделение.

Соответствующим образом решается данный вопрос в законодательстве указанных союзных республик и при­менительно к заседанию судебному. Если вопрос о необ­ходимости соединения или выделения уголовных дел возникает в ходе судебного разбирательства, суд дол­жен возвратить дело на дополнительное расследование2.

Тем самым наделение суда (в нормах общей части перечисленных УПК)  правом соединения и    выделения

1              Статья  140 УПК Таджикской ССР, помещенная в отличие от УПК

названных союзных республик не  в общей,  а  в  особенной  части

УПК, в гла«е об общих условиях предварительного расследования

содержит необъяснимое не только по содержанию, но и по месту

своего расположения   указание на  суд  как  орган,  компетентный

(наряду со следователем и прокурором)  соединять   и    выделять

уголовные дела.

2              Статьи 258 УПК РСФСР и 140 УПК Таджикской ССР четко фор­

мулируют именно такое решение данного вопроса; ст. ст. 281 УПК

УССР, 238 УПК Узбекской ССР и 259 УПК Грузинской ССР пря­

мого ответа на этот вопрос не дают.

уголовных дел находится в противоречии с содержащим­ся в особенной части этих кодексов предписанием суду возвращать уголовные дела в таких случаях к доследо­ванию.

Если учесть, что соединение и выделение уголовных дел требует, по общему правилу, производства дополни­тельных следственных действий, то устранение из зако­нодательства союзных республик указанного противоре­чия возможно лишь путем исключения из общей части УПК указания на право суда соединять и выделять уголовные дела. Право непосредственного соединения и выделения дел судом следует сохранить лишь в отноше­нии дел так называемого «частного» обвинения, не обя­зательно проходящих предварительное расследование. Компетенция суда во всех остальных случаях должна ограничиваться лишь возвращением для этого дел на дополнительное расследование. Именно по такому пути идет ныне практика соединения и выделения уголовных дел во всех союзных республиках,

В изложенном примере мы высказываем соображе­ние в пользу приведения нормы общей части УПК в соответствие с нормой особенной части кодекса. Приве­дем пример обратного свойства.

Согласно ст. 261 УПК суд первой инстанции, устано­вив в ходе судебного разбирательства данные о совер­шении подсудимым, кроме преступления, за которое он предан суду, еще и другого преступления, или же дан­ные о совершении преступления другим лицом, не пре­данным суду, выносит определение о зозбуждении уго­ловного дела по новому обвинению или в отношении нового лица.

Как должен поступить, установив такие.данные, суд кассационной и надзорной инстанции?

Статьи 339 и 378 УПК, регламентирующие виды опре­делений, выносимых судами кассационной и надзорной инстанций, не предусматривают определений о возбуж­дении уголовных дел по новым обвинениям или в отно­шении новых лиц. Исходя из этого, а также учитывая, что ст. 51 Основ (ст. ст, 352 и 380 УПК) запрещает суду, рассматривающему дело в кассационном и надзорном порядке, устанавливать или считать доказанными факты, которые не были установлены в приговоре или отверг­нуты им, некоторые авторы утверждают, что возбужде-

126

ние уголовных дел этими судами возможно лишь в части фактов, отраженных в приговоре и признанных судом первой инстанции установленными. Применительно к фактам, прямо не отраженным в приговоре по делу, хотя и требующим реагирования в уголовном порядке, «суд кассационной или надзорной инстанции не может принять решение о возбуждении уголовного дела... Усмотрев при проверке законности и обоснованности приговора какие-либо сведения о преступном факте, не нашедшем отражения в судебном приговоре и не свиде­тельствующем о необходимости отменить его, суд дол­жен сообщить об этом прокурору с тем, чтобы послед­ний решил вопрос о возбуждении по данному факту уголовного дела»1.

Согласиться с таким толкованием указанных право­вых норм нельзя по следующим основаниям:

а)             Статья 3 Основ (ст. 3 УПК) .предусматривает обя­

занность органа дознания, следователя, прокурора и суда

в пределах своей компетенции возбуждать уголовные де­

ла в каждом случае обнаружения признаков преступле­

ния. Законодатель имеет в виду в этом случае не только

суд первой инстанции, но и суд кассационной и надзор­

ной инстанции. Что касается признаков преступления, то

они могут быть обнаружены как в тех материалах дела,

которые   были   предметом   рассмотрения   суда первой

инстанции, но которые не повлекли необходимого реаги­

рования на них этого суда, так и в материалах, вновь

поступивших в    суд    кассационной    и    надзорной    ин­

станции.

б)            Поскольку основанием к возбуждению уголовного

дела являются лишь достаточные данные, указывающие

на признаки преступления (ст. 108 УПК), требующие по

общему правилу последующего расследования, постоль­

ку возбуждение уголовного дела судом кассационной и

надзорной инстанции при наличии    таких    данных    не

должно рассматриваться как превышение компетенции.

Указание закона на недопустимость устанавливать или

считать доказанными факты, которые не были установ­

лены в приговоре или были им отвергнуты, предрешать

1 Н. В. Жогин,   Ф. Н.   Фаткулли н,   Возбуждение уголовного дела, М., 1961, стр. 78.

127

вопросы о доказанности или недоказанности обвинения, о достоверности или недостоверности того или иного доказательства и др., относится к предмету рассматри­ваемого уголовного дела. Мы же имеем в виду доста­точные данные, указывающие на признаки преступления, выходящего за пределы уголовного дела, рассматривае­мого судом кассационной или надзорной инстанции.

в)             Лишать вышестоящий суд в таких случаях полно­

мочий по возбуждению уголовных дел, заменять это пол­

номочие правом сигнализировать прокурору с тем, чтобы

последний решал в каждом конкретном случае вопрос о

возбуждении уголовного дела, значит выводить реаги­

рование суда кассационной и надзорной инстанции на

преступные факты за пределы уголовного судопроизвод­

ства. Сообщение суда не служит поводом к возбужде­

нию уголовных дел, поскольку суд  (и    притом    любой

суд) сам полномочен возбуждать уголовные дела; более

того, невозбуждение им уголовного дела  при наличии

достаточных к тому  оснований  следует  рассматривать

как невыполнение судом своей процессуальной обязан­

ности.

г)             Непризнание за судом кассационной и надзорной

инстанции указанного полномочия существенно ограни­

чило бы его возможности в деле решительной и непри­

миримой борьбы с преступностью, устранения причин и

условий, способствующих преступлениям.

Вот почему статьи УПК, регламентирующие компе­тенцию и виды определений, выносимых судами касса­ционной и надзорной инстанции, должны быть приведе­ны в соответствие со ст. 3 Основ (ст. 3 УПК). На суд кассационной и надзорной инстанции должно быть рас­пространено предусмотренное ст. 261 УПК (примени­тельно к суду первой инстанции) право возбуждения уголовных дел в отношении новых обвинений и новых лиц.

Реализация этого права, разумеется, не может нару­шать важнейшего принципа советского кассационного производства — принципа запрета поворота к худшему (reformatio in peius). Учитывая это, правовая норма, заключенная в ст. 46 Основ и ст. 340 УПК, предусматри­вающая возможность отмены в кассационном порядке приговора ввиду необходимости применения закона о более тяжком преступлении либо за мягкостью опреде-

ленного судом наказания не иначе, как по протесту про­курора или по жалобе потерпевшего, должна быть вос­полнена указанием на возможность возбуждения уголов­ного дела по новому обвинению в отношении лица, ранее осужденного только при таком же условии.

Когда обвинение по вновь возбуждаемому делу не­разрывно связано с обвинением по основному делу, на расследование должно быть направлено все дело; если же новое обвинение органически не связано с обвине­нием по основному делу, не влияет на форму и степень вины осужденного по рассматриваемому делу, на рас-следование направляется только вновь возбужденное де­ло. Именно по такому пути неизменно идет судебная практика, толкуя указанные нормы закона и разрешая содержащиеся в них противоречия в пользу закреплен­ного ныне в ст. 3 Основ (ст. 3 УПК) понятия суда в широком смысле, суда — как первой, так и кассацион­ной и надзорной инстанции1.

Иногда обнаруживаемые в процессе применения уго­ловно-процессуальных норм противоречия при правиль­ном истолковании таких норм оказываются кажущи­мися.

После принятия нового УПК РСФСР в кассационной практике, например, возник вопрос: следует ли считать участие прокурора в кассационном суде обязательным или же такое участие не обязательно. Основанием к это­му послужила некоторая неясность ст. 335 УПК, соглас­но которой «при рассмотрении дела в кассационном по­рядке прокурор дает заключение о законности и обосно­ванности приговора. В заседании суда, рассматриваю­щего дело в кассационном порядке, может участвовать защитник»2. Толкуя это положение, закрепленное в ст. 335 УПК, некоторые практические работники склонны

1              «Судебная    практика    Верховного    Суда    СССР»     1949 г. № 2,

стр. 46—47.

2              Аналогичное положение содержится в ст.ст. 349 УПК   Азербайд­

жанской ССР, 333 УПК Армянской ССР, 344 УПК БССР, 346 УПК

Грузинской ССР, 334 УПК Латвийской ССР, 374 УПК Литовской

ССР, 316 УПК Молдавской ССР, 360 УПК УССР, 324 УПК Ка­

захской ССР, 303 УПК Эстонской ССР, 338 УПК Киргизской ССР,

УПК Узбекской ССР говорит о праве прокурора    участвовать    в

заседании кассационного суда (ст. 310). В УПК большинства союз­

ных республик (Азербайджанской ССР, Армянской ССР, Белорус­

ской  ССР,  Грузинской  ССР,  Литовской   ССР,  Латвийской   ССР,

были утверждать, что, поскольку защитник «может уча­ствовать», а прокурор «дает заключение», постольку участие прокурора в отличие от участия защитника обя­зательно. Однако, как и раньше, прокурор продолжал участвовать в кассационном суде не по всем делам.

Противоречит ли такая практика воле законодателя, выраженной в ст. 335 УПК?

Мы думаем, что нет, тем более, что эта воля может быть достаточно правильно усвоена не иначе, как путем сопоставления содержания ст. ст. 335 и 336 УПК. В по­следней сказано: «Неявка указанных лиц, извещенных о дне рассмотрения дела, не препятствует его рассмотре­нию». Формально о дне рассмотрения дела в кассаци­онном суде извещаются лица, «подавшие кассационные жалобы», и те участники процесса, которые «просят об этом в кассационных жалобах либо возражениях на протест или жалобу» (ст. 336 УПК).

Если исходить только из грамматического толкования ст. 336 УПК, то, казалось бы, прокурор не должен изве­щаться о рассмотрении дела в суде кассационной ин­станции и на него поэтому не следует распространять положение, согласно которому дело может слушаться и в отсутствие лиц, об этом извещенных. Но одного лишь грамматического толкования здесь недостаточно. Прибе­гая к толкованию логическому и особенно — к систе­матическому, сопоставляя положения, закрепленные в ст. ст. 335 и 336 УПК, а также — в ведомственных ука­заниях и, в частности, в приказах Генерального Прокуро­ра СССР, мы приходим к выводу о том, что участие про­курора в кассационной инстанции обязательно не по всем уголовным делам, а только по делам о преступлениях, представляющих повышенную общественную опасность и особое значение, а также по другим делам, по которым имеется его протест. Это не исключает того, разумеется, что в силу большого значения участия прокурора в суде первой и второй инстанции таким участием следует охва­тывать максимальное число всех уголовных дел.

Молдавской ССР, Украинской ССР) сказано, что неявка прокуро­ра, как и других лиц, которые могут участвовать в заседании суда кассационной инстанции, не является препятствием к слуша­нию дела.

Неправильным логическим и, в частности, системати­ческим толкованием норм уголовно-процессуального права следует объяснить встречающиеся в практике слу­чаи смешения двух порядков пересмотра приговоров, вступивших в законную силу,— порядка судебного над­зора и возобновления дел по вновь открывшимся обстоя­тельствам. Переоценивая то общее, что существует меж­ду двумя исключительными стадиями уголовного судо­производства, в таких случаях явно умаляют значение особенного, отличающего одну стадию от другой,— осно­вания, процессуальный порядок, сроки пересмотра уго­ловных дел и др. Именно поэтому, обращая внимание на недопустимость пересмотра приговоров (вступивших в законную силу) по любому основанию в порядке над­зора, Пленум Верховного Суда СССР указал по делу Чешева: «...По смыслу закона вопрос о пересмотре дела по вновь возникшим обстоятельствам не может быть предметом рассмотрения в порядке судебного надзора»1.

Итак, комплексное применение указанных приемов толкования не устраняет, а, наоборот, предполагает учет и использование особенностей каждого из них, обес­печивает наиболее правильное, полное и всестороннее выявление государственной воли, выраженной в приме­няемых нормативных актах, способствует дальнейшему совершенствованию законодательства и практики его применения.

По объему, как известно, различают толкование адек­ватное (т. е. буквальное), распространительное и ограни­чительное.

Смысл и значение ранее указанных классификаций толкования хотя и не бесспорны, однако имеют более единообразное освещение в правовой литературе, неже­ли разграничение толкования правовых норм по объему.

Соображениям о практической необходимости и це­лесообразности выделения видов толкования  по объему2

1              «Судебная   практика-   Верховного' Суда  СССР»    1948 г.  вып.  VI,

стр,  26.  См.  также «Бюллетень  Верховного  Суда  СССР»   1958  г.

№ 1, стр. 16—17.

2              П.   Е.  Нед бай л о,   Применение   советских   правовых  норм,  М.,

1960, стр. 433—434;   Н. Г. Александров,   Право и законность

в    период    развернутого    строительства    коммунизма,    М.,   1961,

стр.   178,   179;  «Общая теория  государства    и    права»    под    ред.

Д. А. Керимова   и др., Л., 1961, стр. 426—427, и др.

9*            131

противопоставляются аргументы против такого разгра­ничения1. Основное содержание этих аргументов состоит в следующем. Объем нормативного акта определяется законодателем. Поэтому и изменен он может быть толь­ко законодателем. В ином случае, если объем норматив­ного акта будет изменяться при толковании, неизбежен урон задачи укрепления социалистической законности. Такую опасность содержит именно распространительное толкование, которое есть не что иное, как выход за установленные законодателем пределы нормативного акта. Правильным может быть признано только такое толкование нормативных актов, которое адекватно их содержанию. Но адекватное толкование — это не вид толкования, а один из его основных принципов, осуще­ствлению которого способствуют все приемы толкования. Поэтому указанная классификация должна быть при­знана теоретически надуманной и практически вред­ной.

Согласиться с такими суждениями нельзя. Разграни­чение видов толкования, условно  (как мы дальше уви­дим)  называемое толкованием по объему, вовсе не со­держит угрозу задаче укрепления законности,    ибо    (в нашем понимании)  не означает вторжения интерпрета­тора в сферу государственной воли. Речь идет о таком разграничении видов толкования по объему, которое ос­новано на стремлении к наиболее точному уяснению дей­ствительного содержания правовой нормы, а не на вне­сении в это содержание каких-либо изменений.  Иначе говоря, толкование нормативного акта по объему, как и любое иное толкование, может иметь место    только    в пределах его действительного содержания» более того—в интересах наиболее точного уяснения этого содержания. Главное заключается в практической необходимости тол­кования правовых    норм    по    объему,    обусловленной возможным несоответствием их содержания словесному выражению, тем  что  буквальный  текст    нормативного акта может оказаться шире или уже заключенного в нем смысла.  Хотя  суждение  и  выражается  в  грамматиче-

ских предложениях, «однако единство языка и мышле­ния, слова и понятия не означает их тождества»1.

Поскольку, однако, логическая мысль есть мысль, выраженная в слове, постольку правовая норма, по общему правилу, соответствует ее действительному смыслу. Поэтому типичным видом толкования по объему является толкование адекватное. Малейшее отступление от такого толкования при указанных обстоятельствах (когда словесное выражение правовой нормы соответст­вует ее буквальному смыслу) содержит опасность нару­шения социалистической законности в уголовном судо­производстве.

Огромное практическое значение, например, имеет вопрос о том, является ли перечень источников уголовно-судебных доказательств, предусмотренный ч. 2 ст. 16 Основ (ч. 2 ст. 69 УПК), исчерпывающим или ориен­тировочным. Могут ли быть использованы в уголовном судопроизводстве фактические данные, имеющие значе­ние для правильного разрешения уголовного дела, если такие данные получены из источников, не названных в законе?

Ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. «Точное определение круга источников доказательств направлено на укрепление социалистической законности и неуклонное соблюдение уголовно-процессуальных норм»2. Какое бы то ни было иное, кроме как адекват­ное, толкование данной правовой нормы недопустимо. Ограничительное ее истолкование может быть препятст­вием к использованию предусмотренных законом воз­можностей для установления по делу истины; распрост­ранительное — может повлечь подмену толкования нор­мотворчеством, явное нарушение законности.

Только так можно толковать и содержание ст. 12 Ос­нов (ст. 18 УПК) в части оснований для закрытого судебного разбирательства. При том значении, которое имеет гласность судопроизводства для обеспечения его максимального общественно-воспитательного    результа-

1 С. А. Го л у некий, М. С. Стр огович, Теория государства и праза, М., 1940, стр. 265; А. А. Герцензон, Уголовное право, часть Общая, М„  1948, стр. 297, и др.

132

1              В.   И.    Кириллов,     П.    Г.    Зыков,     А.    А.    Старченко,

Ю. Д. Чур а ков, Логика, изд-во «Высшая школа»,  1964, стр.23.

2              «Комментарий    к     Уголовно-процессуальному     кодексу    РСФСР

1960 г.» под ред. Н. С. Алексеева   и др.,' Л.,  1962, стр. 79.

133

та, отступление  от этого  принципа   возможно  не  иначе как в случаях, буквально предусмотренных законом1.

Приведем пример, показывающий, как некоторое из­менение правовой нормы может повлечь существенное изменение и в результате ее толкования по объему.

Ранее действовавшее уголовно-процессуальное зако­нодательство, закрепляя в числе принципов уголовного судопроизводства непосредственность, предусматривало, однако, возможность многочисленных отступлений от этого принципа. Суд вправе был, в частности, прибегать к оглашению показаний подсудимых и свидетелей, дан­ных в стадии расследования, при любых противоречиях, содержащихся в их показаниях до суда и на суде, а также — к оглашению показаний свидетелей, данных в стадии расследования в любом случае их неявки или даже невызова в судебное заседание (во втором слу­чае — по особому определению суда).

Согласно ст. 281 ныне действующего УПК оглашение в суде показаний подсудимых, данных при производстве дознания или предварительного следствия, как и вос­произведение приложенной к протоколу допроса звуко­записи его показаний, возможно (кроме случаев отказа от дачи показаний на суде и рассмотрения дела в отсутствие подсудимых) лишь при наличии существен­ных противоречий в их показаниях на суде по сравне­нию с данными до суда, В соответствии со ст. 286 УПК только при наличии существенных противоречий в пока­заниях свидетелей или при отсутствии их в судебном заседании по причине, исключающей возможность явки в суд, допускается оглашение тех показаний, которые они дали при производстве дознания или следствия, как

1 Такое понимание соответствует и руководящим указаниям Пле­нума Верховного Суда СССР (см., в частности, постановление Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. № 2 «О вы­полнении судебными органами постановлений Пленума Верховного Суда СССР от 19 июня 1959 г. № 3 «О практике применения су­дами мер уголовного наказания» и от 19 декабря 1959 г. № 5 «О деятельности судебных органов в связи с повышением роли общественности в борьбе с преступлениями», «Сборник постанов­лений Пленума Верховного Суда СССР, 1924—1963 гг.», М., 1964, стр. 144—145; постановление Пленума от 18 марта 1963 г. № 2 «О строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголов­ных дел»,  там  ж е, стр. 171—172).

134

и воспроизведение приложенной к протоколу допроса звукозаписи. «Оглашение показаний свидетеля, допро­шенного на предварительном следствии, допускается только тогда, когда явка его в суд невозможна»1.

Значит, не всякое несовпадение, а только существен­ное противоречие в показаниях, как и неявка свидетеля в судебное заседание — не по любой причине, а только по причине, исключающей возможность его явки в суд (например, смерть, тяжелая и продолжительная болезнь и т. п.), может служить основанием к отступлению от принципа непосредственности. Суд при этом всегда осно­вывает свой приговор лишь на доказательствах, рас­смотренных в судебном заседании   (ст. 301  УПК)2.

Распространительное толкование указанной правовой нормы неизбежно повлекло бы отступление от заключен­ной в ней мысли законодателя, состоящей в том, что процессуальные действия, не соответствующие принципу непосредственности, допустимы только как исключение и лишь в случаях, точно и исчерпывающе указанных в законе. Ограничительное толкование данной правовой нормы — путь к неполноте судебного разбирательства, к тому, что могут остаться невыясненными обстоятельства, имеющие существенное значение по делу. Значит, только адекватное толкование может обеспечить правильное уяснение мысли законодателя, как и наиболее точное применение этой нормы в практике уголовного процесса.

Перечень подобного рода примеров можно было бы продолжать, но и приведенных достаточно для вывода о

1              «Бюллетень   Верховного Суда  СССР»   1965 г.  № 5,  стр.  35—36;

«Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1966 г. № 5, стр. 11.

2              Примерно  так решают   этот вопрос УПК   большинства   союзных

республик.  В  отличие  от них  УПК Эстонской  ССР   (ст.  246)   со­

храняет  право  суда  оглашать  в   судебном   заседании   показания

свидетелей,  данные  р  стадии  расследования,   при  наличии  любых

(не только существенных)   противоречий в их  показаниях на суде

по сравнению с теми, которые они давали до  суда;  УПК Эстон­

ской ССР   (ст. 246), как и УПК Казахской ССР  (ст. 268), преду­

сматривает  возможность оглашения  таких  показаний  и  в  случае

неявки этих лиц в судебное заседание по причине, признанной су­

дом уважительной   (значит,  не только исключающей возможность

их явки в  суд).  Наконец,  УПК   Латвийской  ССР   (ст.  285),  Ли-

торской ССР   (ст. 316), Армянской ССР   (ст. 275)   и   Туркменской

ССР   (ст.  295)   предоставляют  суду   указанное  право  еще  и   при

отказе или уклонении  свидетеля  от дачи  на  суде  показаний.

135

том, что текст нормы, буквально выражающий ее содер­жание, может быть истолкован только адекватно.

Как мы заметили, однако, в тех исключительных случаях, когда словесное выражение правовой нормы оказывается уже или шире заключенного в ней смысла, последний может быть правильно усвоен не иначе, как с помощью распространительного или ограничительного толкования.

Приведем в подтверждение конкретные примеры.

Действующее уголовно-процессуальное законодатель­ство понимает под подозреваемым а) лицо, задержа'Н-ное по подозрению в совершении преступления, и б) ли­цо, к которому применена в виде исключения мера пресечения до предъявления обвинения1. Следует пола­гать, что к подозреваемому в зависимости от оснований подозрения и его личности может быть применена любая мера пресечения, предусмотренная законодательством союзных республик2. Вместе с тем УПК некоторых со­юзных республик ограничивают право подозреваемого давать объяснения, при применении к нему только одной из таких мер — заключения под стражу. Так, согласно ст. 76 УПК РСФСР «подозреваемый вправе дать показа­ния по поводу обстоятельств, послуживших основанием для его задержания или заключения под стражу». И хотя далее сказано: «а равно по поводу иных известных ему обстоятельств по делу», объяснения подозреваемого в ча­сти избранной меры пресечения текстуально связываются только с заключением под стражу.

1              В УПК некоторых союзных республик это четко формулируется в

статье,   разъясняющей   понятие  подозреваемого   (ст.   ст.   52   УПК

РСФСР,   120 УПК    Азербайджанской    ССР,  59 УПК    Литовской

ССР, 121 УПК Латвийской ССР). В УПК других союзных респуб­

лик  (Украинской ССР, Белорусской ССР, Узбекской ССР, Казах­

ской ССР, Грузинской ССР и др.)   это   вытекает из содержания

статей,  предусматривающих   основания  применения   мер   пресече­

ния, задержания, порядок вызова  и допроса  подозреваемого.

2              Некоторое исключение в этом    отношении    представляет    ст. 102

УПК Эстонской ССР, согласно которой «подозреваемым назыцает-

:я лицо, которое задержано в качестве подозреваемого в соверше­

нии преступления или в отношении которого применено в качестве

viepbi пресечения заключение под стражу». Однако ст, 67 того же

УПК, регламентирующая   применение меры пресечения до предъ­

явления обвинения, не делает в этом отношении для подозревае­

мого никаких изъятий, допуская применение к нему любой меры

пресечения.

136

Отказ от распространительного толкования этого по­ложения закона неизбежно повлек бы недопустимое стес­нение процессуальных возможностей подозреваемого. Учитывая, что к подозреваемому может быть применена любая мера пресечения, за ним должно быть признано право дачи объяснений по поводу обстоятельств, послу­живших основанием для избрания любой из них.

Или, скажем, согласно ст. 59 УПК судья не может участвовать в рассмотрении дела, если он является в этом же деле, например, свидетелем. Под «свидетелями» в таких случаях следует понимать не только лиц, вызы­ваемых в качестве свидетелей в судебное заседание, но и тех, кто был допрошен в стадии предварительного рас­следования, хотя в судебное заседание по тем или иным причинам не явился или даже не вызывался. Так, Воен­ная коллегия Верховного Суда СССР отменила приговор по делу Момотова и Туркова на том основании, что народный заседатель Я., принимавший участие в рас­смотрении этого дела, был допрошен на предваритель­ном следствии в качестве свидетеля1. Более того, Вер­ховный Суд СССР распространяет это положение на всех лиц, бывших очевидцами преступления, независимо от того, участвуют они или не участвуют в деле в каче­стве свидетелей. Так, в определении по делу С. сказано: «Смысл этого правила заключается не только в том, чтобы устранить из состава суда то или иное лицо исключительно по формальному признаку участия этого лица в качестве свидетеля. Требование закона в этой части вызывается тем соображением, что судья, будучи очевидцем инкриминируемого действия или бездействия, еще до проверки всех обстоятельств по делу является в суд со сложившимся мнением, что препятствует ему, при всей его добросовестности, быть беспристрастным судьей, обязанным вынести решение по своему убежде­нию, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности...».

Судьей поэтому не может быть не только свидетель, в процессуальном смысле, но и любое лицо, которое, «являясь очевидцем инкриминируемого преступления, могло бы участвовать в деле в качестве свидетеля... Та-

1 «Бюллетень Верховного Суда СССР»  1961  г. № 5, стр. 30.

137

кой вывод оправдывается и практическими соображе­ниями, так как в процессе рассмотрения дела всегда может возникнуть необходимость допроса лица, участ­вующего судьей в деле в качестве свидетеля, что должно повлечь за собой отложение дела и назначение другого состава суда»1.

Хотя указанное определение Судебной коллегии Вер­ховного Суда СССР относится к периоду действия УПК РСФСР 1923 года, оно сохраняет свое значение и в на­стоящее время, тем более, что действующее законода­тельство полностью восприняло норму, подвергнутую в этом определении обстоятельному толкованию.

Та же мысль проходит и через многие другие опре­деления Судебной коллегии Верховного Суда СССР2. Это и понятно. В этом случае отказ от распространи­тельного толкования понятия «свидетель» мог бы спо­собствовать вынесению приговора не столько на основе оценки доказательств, проверенных в судебном заседа­нии, сколько на основании тех впечатлений, которые сло­жились у судьи при личном их восприятии.

Распространительному толкованию применительно к указанному вопросу должно подлежать и понятие потер­певшего, гражданского истца, гражданского ответчика, законных представителей обвиняемого или потерпевшего. Во всех случаях, когда лицо в силу конкретных обстоя­тельств могло бы выступать в уголовном деле в одном из указанных процессуальных качеств, но по тем или другим причинам не выступает, оно не может быть по этому делу судьей, как лично, прямо или косвенно заин­тересованное в исходе дела.

Содержание некоторых норм уголовно-процессуаль­ного права может быть правильно усвоено не иначе, как путем ограничительного толкования их текста.

Согласно ст. 31 УПК РСФСР и ст. 30 УПК УССР при необходимости выполнения отдельных судебных или следственных действий или принятия розыскных мер на территории других союзных республик суды, следовате­ли и органы дознания по делам, находящимся в их про-

1              «Вопросы  уголовного  процесса    в    практике    Верховного    Суда

СССР», М., 1948, стр. 298.

2              См., например,  дело  Витушенко,  «Сборник  постановлений  Плену­

ма и определений    коллегии    Верховного    Суда    СССР    1944 г.»,

стр.    191;  дело Д.,  «Судебная практика   Верховного Суда  СССР»

1955 г. № 5, стр. 25, и др,

138

изводстве, вправе непосредственно сноситься с соответ­ствующими органами других союзных республик.

Вопрос о следственных поручениях представляется достаточно ясным (ст. 132 УПК). Менее ясна правовая регламентация судебных поручений. Возникает, в част­ности, вопрос: какие именно поручения может давать и выполнять суд?

Если учесть, что одним из принципов уголовного су­допроизводства является принцип непосредственности, в силу которого суд первой инстанции обязан при рас­смотрении дела сам исследовать доказательства, а при­говор вынести лишь на основании данных, нашедших свое подтверждение в ходе судебного следствия по рас­сматриваемому делу, то представится очевидным, что такие поручения не могут относиться к собственно судеб­ным действиям.

Интерес в этом смысле представляет определение Судебной коллегии Верховного Суда СССР по делу Г. и С, обвинявшихся в изнасиловании. Так как потер­певшие по этому делу вскоре после события выехали в другой город и различные меры по обеспечению их явки в судебное заседание оказались безрезультатными, Вер­ховный Суд Абхазской АССР поручил производство допроса потерпевших народному суду по месту их жительства. В определении Судебной коллегии по уго­ловным делам Верховного Суда СССР, отменившей при­говор по этому делу, было сказано: «Такого рода уча­стие двух судебных органов в рассмотрении одного дела законом не предусмотрено. Выполнение тех или иных процессуальных действий в порядке отдельного требова­ния допускается только в стадии предварительного след­ствия. Применение такого порядка при рассмотрении данного дела,., нарушает принцип непосредственности, а также права сторон, в особенности подсудимых, лишен­ных возможности принять участие в допросе потерпев­ших, и тем самым осуществлять свое конституционное право на защиту»1.

Исходящие от суда поручения, следовательно, могут быть либо поручениями по производству определенных

1 «Сборник постановлений Пленума и определений коллегии Верхов­ного Суда СССР по вопросам уголовного процесса 1946—1962 гг.», М., 1964, стр. 196—197; «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1953 г. № 5, стр. 31, и др.

139

розыскных действий, либо поручениями по производству определенных следственных действий (при обращении дела к доследованию), либо по производству непроцес­суальных действий. Обращенные к другому суду они мо­гут иметь своим предметом производство только непро­цессуальных действий (например, снятие с судебных дел копий, ответы на вопросы, изготовление справок и др.).

Учитывая, что отдельные поручения компетентных органов государства по производству непроцессуальных действий не требуют специального регулирования нор­мами уголовно-процессуального права и что судебные поручения (обращенные к другому суду) могут иметь только непроцессуальный характер, УПК большинства союзных республик текстуально ограничивают институт отдельных поручений только следственными и розыск­ными действиями1.

Приведем еще один пример.

Потерпевшим в широком смысле слова может быть любое лицо (гражданин или организация), которому преступлением причинен моральный, физический или имущественный вред. Но такое бытовое понятие потер­певшего не соответствует уголовно-процессуальному. Регламентируя процессуальные права потерпевшего (ст. 24 Основ, ст. 53 УПК), обязывая органы расследо­вания особым постановлением признавать лицо потер­певшим (ст. 136 УПК), законодатель имеет в виду толь­ко физическое лицо, т. е. гражданина, которому данным преступлением причинен непосредственный вред. По­терпевшее от преступления юридическое лицо может участвовать в уголовном судопроизводстве в качестве гражданского истца (ст. 25 Основ, ст. 54 УПК). Следо­вательно, понятие потерпевшего в уголовно-процессуаль­ном смысле может быть истолковано только в ограничи­тельном смысле.

Приведенные примеры свидетельствуют, что адекват­ным, распространительным или ограничительным явля­ются по сути дела не приемы, а результаты толкования, полученные путем использования всех дозволенных прие­мов толкования (грамматического, логического, система-

1 См, ст.ст. 19 УПК БССР, 26 УПК Узбекской ССР, 18 УПК Ка­захской ССР; 21 УПК Литовской ССР, 20 УПК Таджикской ССР, и др.

140

1\

||

тического, исторического)1. Ввиду этого разграничение видов толкования по объему, как мы выше заметили, носит условный характер. Указанные результаты толко­вания норм уголовно-процессуального права, условно именуемые толкованием по объему, служат одной из гарантий наиболее точного уяснения и применения пра­вовых норм в сфере уголовного судопроизводства, точ­ного соблюдения социалистической законности.