§ 47. Вина как одна из предпосылок ответственности за неисполнение обязательства и за причинение вреда

1. Одной из существенных предпосылок ответственности по договорным и внедоговорным обязательствам является вина лица, не исполнившего своего обязательства, или вина причини-теля вреда.

Вина предполагает определенное отношение человека к его собственному противоправному поведению (действию или бездействию). О вине с точки зрения права нет речи, когда самый поступок — действие или бездействие — не является противоправ­ным; когда данное поведение лица Дозволено, законом, оно не может быть виновным.

Отношение лица к его собственному противоправному поведе­нию определяется как интеллектуальным моментом (предвиде-

' См. Л. А. Лун ц, Денежные обязательства в гражданском и колли­зионном праве капиталистических стран, 1948, стр. 62 и ел.

нием, пониманием реально-возможных последствий данного по­ступка), так и волевым моментом (желанием или нежеланием Этих последствий или безразличным отношением к этим послед­ствиям) 1.

Тот, кто предвидит реально возможные последствия своего поведения и желает этих последствий, действует с прямым умыслом; тот, кто предвидит эти последствия и относится к ним безразлично, действует с косвенным, или эвен­туальным умыслом.

Тот, кто предвидит реально возможные последствия своего поведения, не желает этих последствий и легкомысленно (т. е. без достаточных оснований) рассчитывает их предотвратить, дей­ствует неосторожно 'в форме самонадеянности.

Тот, кто не предвидит последствий своего поведения, но по обстоятельствам дела должен был бы их предвидеть, действует неосторожно — в форме небрежности, неосмотри­тельности и т. п.

Тот, кто не предвидит последствий своего поведения и по об­стоятельствам дела не должен был их предвидеть, действует без вины; ущерб, причиненный им, называется «случайным», а не­виновное поведение лица, причинившего ущерб, называется «слу­чаем» (casus). Во избежание недоразумений следует строго раз­личать понятие случая в изложенном здесь смысле от понятия «случая» в философии (в учении о причинной связи — см. выше, стр. 308).

Виной в гражданском праве, следовательно, мы можем на­звать умысел или неосторожность лица, поступившего противо­правно и причинившего своим поступком вред другому лицу. Под поступком мы здесь разумеем как положительное действие, так и бездействие (упущение). Таково первоначальное определе­ние понятия вины, которое в дальнейшем подлежит уточнению и детализации.

2. В виде общего правила можно сказать, что лицо несет от­ветственность за свое противоправное поведение, причинившее другому лицу вред, лишь если такое причинение можно вменить ему в вину, т. е. если причинитель действовал умышленно (с пря­мым или косвенным умыслом) или неосторожно (т. е. самона­деянно или небрежно). Принцип ответственности за вину является исходным началом как для так называемой «догбворнрй ответ­ственности» (т. е. ответственности за неисполнение обязательств, вытекающих из договоров или из административных актов), так

' Однако содержание понятия вины не исчерпывается указанными здесь психологическими моментами, как это видно будет иэ последующего изложе­ния.

и для так называемой «внедоговорной ответственности» (т. е. от­ветственности по обязательствам из причинения другому вреда) 1.

Начало ответственности за вину выражено в ст. 118 ГК РСФСР в виде общего начала для всех обязательств и в ст. 403 применительно к обязательствам из причинения вреда. Начало это нашло также выражение в Гражданском кодексе: ст. 119 об ответственности за «чужую» вину; ст. 151 об ответственности сто­роны, грубой небрежностью которой вызвано заблуждение дру­гой стороны при заключении договора; ст. ст. 120 и 121 о про­срочке должника и кредитора (понятие «просрочки» включает в себя — в качестве одного из признаков — момент вины);

ст. 196 о последствиях умышленного сокрытия продавцом недо­статков проданной вещи; ст. 233 о том, что в случае подряда риск гибели материалов до сдачи работы сторона, не доставив­шая этот материал, несет лишь, если гибель произошла вслед­ствие ее умысла или упущения; ст. 253 об ответственности пове­ренного за убытки доверителя, причиненные по вине поверенного;

ст. 393 об освобождении страховщика от ответственности за стра­ховой случай, происшедший вследствие умысла и грубой небреж­ности страхователя или выгодоприобретателя, а также во мно­гих других законах, касающихся отдельных видов обязательств (см., например, ст. ст. 156—160 Кодекса торгового мореплавания о столкновении судов на море и др.).

Но основное (общее) значение в вопросе о вине по обязатель­ствам имеют ст. ст. 118 и 403 ГК РСФСР и соответствующие статьи гражданских кодексов других союзных республик.

Согласно ст. 118, «должник, поскольку иное не установлено законом или договором, освобождается от ответственности за не­исполнение, если докажет, что невозможность исполнения об­условлена обстоятельством, которого он не мог предотвратить».

Из этой статьи надо заключить, что должник является винов­ным, если, несмотря на возможность исполнения, он не испол­няет своего обязательства; что он является виновным, если он умышленно или неосторожно сам создал невозможность испол­нения обязательства, или иначе говоря, если он мог предотвра­тить невозможность исполнения, но не сделал того, что для этого было необходимо. Но должник не является виновным, если не­возможность исполнения обусловлена обстоятельством, «кото­рого он не мог предотвратить».

Если исполнения не последовало, то всегда действует пре­зумпция (законное предположение), что налицо вина должника. Но ст. 118 Г1\ предоставляет должнику право опровергнуть эту

' Внедоговорная ответственность иногда именуется «гражданской ответ­ственностью» (когда хотят противопоставить ее уголовной ответственности за причинение другому вреда).

21 Зак. 1779. Общее учение об обязательстве

презумпцию, доказать свою невиновность путем представления;

Соответствующих доказательств. Какие факты при этом должны быть доказаны, зависит в значительной мере от той меры усилий, какую должник в данном случае должен был применить. Эта мера усилий определяется «масштабом заботливости», о котором речь будет итти ниже.

К аналогичным выводам приводит также анализ ст. 403 ГК» согласно которой «причинивший вред личности или имуществу другого обязан возместить причиненный вред. Он освобождается от этой обязанности, если докажет, что он не мог предотвратить вреда...». Здесь принцип ответственности лишь за виновное при­чинение ущерба выражен так же, как в ст. 118 ГК, не в положи­тельной, а в отрицательной форме: указывается на то, что при-чинитель не отвечает, если он не мог предотвратить вреда, т. е. если он не виновен. Так же, как в ст. 118, при наличии причин­ной связи между ущербом и поведением лица действует презумп­ция вины причинителя; на последнего возлагается бремя доказы-вания его (причинителя) невиновности, бремя доказывания того, что им '(причинителем) применена та мера заботливости или уси­лий, которую в данном случае надлежало применить.

Таким образом, в случае спора об ответственности за неиспол­нение обязательства или об ответственности по обязательству иа причинения вреда истец (кредитор) должен доказать, что проти­воправное поведение ответчика (неисполнение обязательства, не­дозволенное действие) причинило ему (кредитору) ущерб; он дол­жен также установить размер убытков. Но истец не должен до­казывать виновности ответчика (должника). Ответчик несет бремя доказывания своей невиновности. Однако при таком рас­пределении бремени доказывания между сторонами советский суд (арбитраж), стремясь к выяснению материальной истины, обязан содействовать обеим сторонам в установлении всех существен­ных по делу фактов — в частности, суд должен содействовать также должнику в установлении его невиновности, если для этого будут основания и если в таком содействии окажется необходи­мость (ст. ст. 5 и 118 ГПК РСФСР).

3. В настоящее время принцип вины, как основное, исходное начало ответственности по обязательствам, утвердился в совет­ской науке гражданского права и в судебной практике 1.

' Начало вины получило разработку в работах М. М. Агаркова <Вина потерпевшего в обязательствах из причинения вреда» — «Советское государ­ство и право», 1940, № 3; его же—стр. 322—326 в учебнике гражданского' права для юридических вузов, 1944, т. I; его же—«К вопросу о договорной ответственности» в сборнике Института Права Академии наук СССР <Во-просы гражданского права», 1945; X. И. Шварц, Значение вины в обяза­тельствах из причинения вреда, 1939; Л. А. Л у н ц а «Договорная ответствен­ность» в сборнике «Советское право в эпоху Отечественной войны», 1945.

Распределение бремени доказывания вытекает из того, что в случае причинения убытков неисполнением договора или пра­вонарушением речь идет о поведении ответчика (должника) и для последнего представление доказательств, касающихся его собственного поведения, обычно представляется делом, гораздо более легким, чем для истца.

Однако в течение ряда лет принцип этот неосновательно оспа­ривался.

Некоторые из наших юристов считали даже само собой разу­меющимся, что для ответственности лица всегда достаточно при­чинной связи между действием и ущербом и 'противопоставляли, якобы, социалистический принцип причинения, якобы, буржуаз­ному началу вины.

Эти противопоставления советского права буржуазному вдвойне неправильны и исходят из ложных предпосылок. Самые понятия вины и причинения здесь ошибочно мыслятся как некие неизменные концепции. На самом же деле то, что составляет со­держание понятия виновного поведения лица в советском праве, не совпадает и не может совпадать с концепцией вины в бур­жуазном праве, ибо содержание понятия вины определяется в конечном счете производственными отношениями (см. ниже, стр. 330). Мы видели также, что причинная связь (причинение) понимается совершенно по-разному в буржуазной юридической практике, с одной стороны, и в советской практике, с другой (см. выше, § 46).

С изменением производственных отношений изменяется не только содержание понятий вины и причинения в соответствую­щих правовых системах, но изменяется и соотношение — сфера действия этих принципов. В законах XII таблиц древнего Рима, в «Русской правде», в памятниках раннего феодализма господ­ствует принцип ответственности за причинение, но при этом при­митивное понимание отождествляло вину с причинением.

Развитие товарно-денежного хозяйства, договорных отноше­ний между товаровладельцами приводит к различению случаев, когда неисполнение обязательства зависит и когда оно не зави­сит от должника.

В соответствии с этим концепции вины и причинения расчле­няются, и вина, как одно из условий ответственности за ущерб завоевывает все большее и большее признание. Во Французском гражданском кодексе 1804 года и других буржуазных кодексах периода промышленного капитализма ответственность за винов­ное причинение ущерба (в том смысле, как понятие вины опре­деляется в буржуазном праве) становится доминирующим нача­лом.

21 «

С развитием техники в промышленности и на транспорте уве­личивается число случаев, когда для потерпевшего почти невоз­можно доказать вину причинителя ущерба. Борьба рабочего класса вынуждает иногда буржуазного законодателя итти на от­дельные уступки и допускать в некоторой мере ответственность предпринимателя за увечье, причиненное рабочему или другому лицу вследствие использования на производстве или транспорте всякого рода механизмов, хотя бы в конкретном случае вина де-линквента не была установлена. Таким путем в буржуазном за­коне с конца XIX в. расширяется сфера ответственности за «го­лое причинение». Однако буржуазные суды, используя свои рас­плывчатые и неопределенные доктрины о причинной связи, сводят в своей практике на нет эти уступки, вырванные у буржуазии рабочим классом. Вместе с тем буржуазные юристы периода им­периализма, исполняя социальный заказ своих хозяев — монопо­листического капитала, начинают говорить об отмирании прин­ципа ответственности за вину и о замене его более «социальным», т. е. якобы служащим интересам всего общества принципом причинения- (Дюги 'во Франции, Аллен в Англии и др.). Эта лжи­вая демагогия имеет целью маскировать эксплоататорский ха­рактер буржуазного права.

Из сказанного видно, что как понятие «вины», так и понятие «причинения» в различных общественных формациях получает совершенно различное содержание. Принцип «вины» и принцип «причинения» в советском праве по своему содержанию не имеют ничего общего с одноименными началами в гражданском праве эксплоататорских формаций.

Приведенное выше возражение против принципа вины, как исходного начала ответственности по обязательствам, иногда основывалось на неправильном, ненаучном представлении о сво­боде человеческой воли. Сторонники принципа причинения оши­бочно полагали, что ответственность за вину не мирится с на­чалами детерминизма (с тем, что человеческая воля обусловлена внешними социально-экономическими причинами); вина превра­щается в ничто, если предпосылкой ее не является свобода воли;

признать же свободу воли, значит, якобы впасть в индетерми­низм (т. е. в отрицание причинной обусловленности воли чело­века и его поступков). Это рассуждение основано на чисто меха­нистическом представлении о причинной обусловленности чело­веческой воли. Такой вульгарный детерминизм не имеет ничего общего с научным детерминизмом.

Советская наука гражданского и уголовного права строит свою концепцию о вине на подлинно научном понимании о при­чинной обусловленности и свободе человеческой воли, нашедшем овое выражение в трудах классиков марксизма.

Энгельс в «Анти-Дюринге» писал: «Свобода заключается не в воображаемой независимости от законов природы, а в познании этих законов и в возможности поэтому планомерно пользоваться ими для определения целей. Это верно как о законах природы, так и о тех, которые регулируют физическую и духовную жизнь самого человека, — о двух классах законов, которые мы можем отделять друг от друга разве только в идее, но не в действитель­ности. Поэтому свобода воли означает не что иное, как способ­ность принимать решения со знанием дела. Следовательно, чем свободнее суждение какого-нибудь человека по отношению к известной проблеме, с тем большей необходимостью будет определено содержание этого суждения; а, наоборот, выте­кающая из незнания неуверенность, которая выбирает якобы произвольно между многими различными и противоположными решениями, этим именно доказывает свою несвободу, свою под­чиненность объекту действительности, который она должна была бы как раз подчинить себе. Следовательно, свобода состоит в гос­подстве над самим собой и над внешней природой, основанном на познании естественной необходимости; значит, она является необходимым продуктом исторического развития. Первые, выде­лившиеся из животного царства, люди были во всем существен­ном так же несвободны, как сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе» '.

Представление вульгарного детерминизма о том, что признать влияние внешней среды на волю человека, значит отрицать сво­боду воли — такое представление приводит к фатализму, к мысли о тщетности всех усилий человеческой воли. На самом же деле «детерминизм не только не предполагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву разумного действования» 2.

Для марксистско-ленинско-сталинской науки об обществе ха­рактерной чертой является подчеркивание действенной роли че­ловека в историческом процессе, Ленин указал, что «.. .история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей»3.

Таким образом, отношение между свободой человека и необ­ходимостью в природе находит свое научное объяснение только в философии диалектического материализма: свобода понимается здесь как осознанная человеком необходимость, как способность человека действовать со знанием дела.

Отсюда ясно, что подлинная свобода человеческой воли воз­можна только в стране социализма, где уничтожена эксплоата-

' Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 114.

2 Ленин, Соч., изд. 4-е, т. 1, стр. 400.

3 Т а м же, стр. 142.

ция человека человеком и где'хозяйственная жизнь зависит не от слепого действия стихийных факторов, а направляется плано­мерно на основании научно осознанной причинной обусловлен­ности явлений. Вот почему человеческая воля в наших социали­стических условиях приобретает такое значение в общественной жизни, какого она ранее никогда не имела и иметь не могла. Товарищ Сталин учит: «Реальность нашей программы — это живые люди, это мы с вами, наша воля к труду, наша готовность работать по-новому, наша решимость выполнить план» '.

Отрицание принципа вины в нашем праве, основанное на рас­суждениях о несовместимости, якобы, этого принципа с началом причинной обусловленности человеческой воли, не только ложно теоретически, но и весьма вредно практически. Ибо эти рассу­ждения приводят к нелепому отрицанию роли советского права, как могучего средства регулирования наших общественных отно­шений, как одного из факторов социалистического строительства.

Только при марксистско-ленинско-сталинском понимании сво­боды воли можно говорить о воспитательной функции советского права, советского суда.

Великие строители Советского государства Ленин и Сталин, выдвигая те или иные задачи социалистического строительства, всегда указывали на персональную ответственность тех, кто сры­вает своей бездеятельностью или плохой работой осуществление намеченных мероприятий, всегда подчеркивали ответственность виновных.

Ленин говорил: «Обязательно найдите виновных. ..» 2.

Товарищ Сталин в случае обнаруженных срывов в работе ставил вопрос так: «Кто виноват в этом?»3.

4. Из двух указанных выше форм вины — умысла и неосто­рожности — в гражданском праве практически более важное зна­чение имеет последняя: в огромном 'большинстве случаев дого­ворной или внедоговорной ответственности ставится вопрос не об умышленном неисполнении договорного обязательства или причинения другому вреда, а о том, что должник (причинитель вреда) хотя и не предвидел вредоносного результата, но должен был его предвидеть, или о том, что он хотя и стремился выпол­нить свое обязательство и предотвратить данный вредоносный результат, но не применил для этого той меры заботливости или усилий, .которую можно было от него требовать в данных кон­кретных условиях.

1 Сталин, Вопросы ленинизма, изд.        10-е, стр. 466.

2 Ленин, Соч., т. XXIX, стр. 401.

3 Сталин, Вопросы ленинизма, изд.        10-е, стр. 444.

Возникает вопрос: как определить ту меру осмотрительности, заботливости, усилий, которую должен был в данных условиях применить должник? Как определить, должен ли был должник в данных условиях предвидеть возможность наступления данного вредоносного результата?                                    ,

Очевидно, что для ответа на эти вопросы необходимо в каж­дом конкретном случае сравнить то поведение должника, которое в действительности имело место, с тем, как бы в аналогичных об­стоятельствах поступил человек, которого мы берем за образец:

этот образец и есть объективный масштаб для оценки поведения .данного должника.

В нашей юридической литературе неоднократно указывалось '(см., в частности, высказывания М. М. Агаркова в учебнике гра­жданского права для юридических вузов, 1938, т. II, стр. 59), что установление наличия или отсутствия неосторожности со сто­роны должника, не исполнившего своего обязательства, требует «конкретного выяснения возможности исполнения для каждого отдельного должника». «В каждом отдельном случае выясняются конкретные возможности должника выполнить свои обязатель­ства в данных конкретных условиях».

Конечно, изучение конкретных обстоятельств необходимо; но можно ли ограничиться только этими критериями?

Такой подход к разрешению вопроса о неосторожности долж­ника означал 'бы, что должник, доказавший, что он тщетно ис­черпал все лично у него имевшиеся возможности, освобождается от ответственности по внедоговорному обязательству. Точка зре­ния М. М. Агаркова (в учебнике гражданского права, 1938) ' сводится к отрицанию объективного масштаба для определения того, действовал ли должник виновно (неосторожно) или не­виновно (с надлежащей осмотрительностью); получается, что вне индивидуальных особенностей и возможностей данного конкрет' ного человека нет никакого мерила для оценки поведения долж­ника (причинителя ущерба). Практически это означало бы, что в отдельном случае следует допускать скидки на личную неуме­лость, неполноценность, неспособность должника.

С таким решением вопроса согласиться нельзя. Для того, чтобы освободиться от ответственности за ущерб, причиненный советской государственной или общественной организации или гражданину, для того, чтобы можно было признать наличие

' В учебнике гражданского права (1944, т. 1, стр. 320) и в своей работе «К вопросу о договорной ответственности» (Сборник «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 331) М. М. Агарков изменил свою перво­начальную точку зрения и говорит о значении объективного масштаба ответ­ственности.

«случая», т. е. невиновного причинения ущерба, — недостаточно, если причинитель ущерба докажет, что он действовал в мер/ своих личных способностей и знания дела. Критерием оценки .поведения должника является объективная мера заботливости, которую в данных конкретных условиях должен применить совет­ский человек работник советского хозяйственного предприятия '.

Наш социалистический гражданский оборот не может обой­тись без своего объективного масштаба оценки поведения лица, на которое по закону или договору возложены определенные гражданско-правовые обязательства в интересах социалистиче­ской и личной собственности. Применение такого масштаба является одним из условий укрепления договорной дисциплины между социалистическими организациями и вообще одним из не­обходимых средств для определения ответственности договорной (по ст. 118 ГК) и внедоговорной (по ст. 403 ГК).

Это с особенной наглядностью можно проиллюстрировать многочисленными решениями государственного и ведомственного арбитража и решениями судов за период 1941—1945 гг. Строгие требования к советским хозяйственным организациям, вытекав­шие из задач военного времени, приводили к тому, что такие за­труднения, как перерыв подачи электроэнергии на завод или не­достатки рабочей силы, гужевого транспорта и т. п. не могли служить основанием для освобождения поставщика или подряд­чика от ответственности за просрочку, ибо в условиях войны вся­кий советский хозяйственник обязан был своевременно озабо­титься такой организацией своего производства, чтобы заранее была учтена возможность таких затруднений.

Например, в мае 1941 года колхоз «Октябрь» (Башкирской АССР) заключил с артелью «ЭШЧЭ» договор на заготовку кол­хозом для артели 12 тонн мочалы к сентябрю 1941 года. Колхоз не выполнил поставки и ссылался на обстоятельства военного вре­мени — на мобилизацию значительного числа колхозников, вслед­ствие чего не осталось достаточной рабочей силы для выполне­ния договора. Колхоз указал также на то, что договор заключен в условиях мирного времени, а выполнять его пришлось в воен­ное время, при изменившихся условиях. Заказчик (артель) оспа-

1 За объективный критерий при оценке поведения должника (причинител» ущерба) высказывается и Д. М. Г е н к и н: «Неосторожность, небрежность — это отрицательная сторона положительного требования проявления необходи­мой заботливости, соответствующего внимания. При определении этой забот­ливости и внимания суд должен исходить из тех требований, которые мн вправе предъявить гражданину социалистического государства» (Д. М. Г е н-кин, В.И.Серебровский и Г. К. Москаленко, Судебная практика по гражданским делам в период войны, 1943, стр. 4).

ривал доводы колхоза и указал, что невыполнение колхозом по­ставки срывает план выработки артелью изделий из мочалы для-военного ведомства. Верховный суд Башкирской АССР оставил;

в силе решение народного суда, обязавшего колхоз выполнить поставку и выплатить пени и неустойку '.

Другой пример. В августе 1941 года дирекция Казанского-горпищеторга заключила с Татарской республиканской конторой Госбанка договор об инкассации денежной выручки по своей тор­говой сети в г. -Казани, оговорив штраф в определенной сумме за каждую неявку инкассатора в торговую точку за получением де­нежной выручки. Инкассаторы Госбанка не явились за выручкой в течение отчетного периода 213 раз, вследствие чего Горпище-торг предъявил иск к конторе Госбанка об уплате штрафа. Гос­банк ссылался на обстоятельства военного времени — на моби­лизацию для армии четырех автомашин, трех лошадей. Верхов­ный суд Татарской республики, однако, удовлетворил требование истца, а последующими инстанциями жалобы ответчиков на ре­шение Верховного суда Татарской республики были оставлены без последствий 2.

В приведенных случаях суд не мог бы прийти к тем правиль­ным решениям, которые он вынес, если бы он исходил из субъек­тивного критерия, из возможностей данного конкретного долж­ника. Только руководствуясь тем критерием, что в условиях войны должник обязан был своевременно озаботиться, чтобы за­труднения с рабочей силой, гужевым транспортом и т. п. не пре­пятствовали выполнению его договора, только исходя из этого объективного критерия суд мог прийти к своим, изложенным выше, решениям.

Тот же принцип строгой ответственности применяется совет­ским судом и в отношениях между гражданами.

Народный суд г. Тулы отказал в иске Калинину, предъявив­шему требование к промысловой артели о возврате часов, сдан­ных в починку, по тем мотивам, что артель пострадала во время обстрела Тулы гитлеровцами в декабре 1941 года; по мнению народного суда, артель ввиду бедствия ответственности не несет. Решение это было отменено Судебной коллегией Верховного суда СССР 10 декабря 1942 г., причем было указано, что «сохра­нить вверенное ей имущество от гибели и пропажи во время об­стрела артель могла и была обязана». Судебная коллегия далее констатирует непринятие артелью мер, которые обеспечили бь&

' «Социалистическая законность», 1942, № 3—4.

* См. П. Е. Орловский, Практика Верховного суда             СССР по гра­жданским делам в условиях Отечественной войны, 1944, стр.         23—24.

в соответствии со ст. 222 ГК полную сохранность вверенного ей имущества (охрана мастерской, хранение ценностей в кладовой и т. д.). Поведение данной артели сравнивается с тем поведе­нием, которого можно требовать от подрядчика в данных кон­кретных условиях, и в результате делается заключение, что пове­дение этой артели было ненадлежащим: артель не проявила должной меры заботливости и несет ответственность за гибель вверенных ей часов.

5. Те из советских авторов, которые возражают против приме­нения объективного масштаба ответственности, приводят при этом следующее противопоставление советского и буржуазного права: в советском праве господствует принцип конкретной вины и конкретного выяснения возможности исполнения для каждого отдельного должника в противоположность буржуазному праву, которое определяет меру должной заботливости по средней мерке, путем применения критерия «среднего человека» (М. М. Агарков 'в учебнике гражданского права, 1938 г., т. II, стр. 59). С таким противопоставлением нельзя согласиться. Оно исходит из неправильного отождествления объективного мас­штаба и «средней мерки»; при этом «средняя мерка», «средний человек» берутся здесь как некая неизменная по своему содержа­нию категория.

На самом же деле понятие среднего или понятие «нормы по­ведения» постоянно изменяет свое содержание. Не может быть никакого сомнения в том, что критерий нормы поведения опреде­ляется в конечном счете производственными отношениями и что содержание этого понятия глубоко разл' 'но для различных об­щественных формаций. Мы противопос! -.л^ем тип советского человека типу буржуа, и это противопостацл^-ие базируется на тех глубоких изменениях в сознании людей, которые обусловлены уничтожением в нашей стране частной собственности, заменой ее социалистической собственностью на орудия и средства про­изводства и социалистической системой хозяйства.

Представление о норме "поведения людей, присущей нашим социалистическим условиям жизни, конкретизируется в правилах социалистического общежития, соблюдение которых обязательно для всякого советского человека (ст. 130 Сталинской Конститу­ции). Тот, кто в сфере бытовых отношений проявляет меньшую степень заботливости, чем того требуют правила социалистиче-, ского общежития, отвечает за противоправно причиненный в ре­зультате этого ущерб. Но ущерб, хотя и противоправно причи­ненный, является случайным и по общему правилу не создает ответственности причинителя, если последний применил ту сте­пень осмотрительности, которая требуется правилами социали-•сгического общежития. Такой объективный масштаб постоянно

применяется в нашей судебной практике для определения нали­чия или отсутствия неосторожности. Например, поведение врача в отношении больного оценивается с точки зрения того, как вообще должен вести себя в данных конкретных обстоятельствах советский врач. Поведение адноката в отношении клиента также обсуждается с точки зрения того, как в данных условиях посту­пает советский адвокат. При этом, конечно, не может быть скидок на неумелость, недостаточную опытность и т. д.

Нет никаких оснований освобождать причинителя от ответ­ственности и возлагать результаты вредоносного действия на по­терпевшего на том основании, что причинитель действовал в меру своих личных знаний и сил, которые в данных условиях «не по его вине» оказались недостаточными. Вопрос идет не о личных качествах и возможностях причинителя, а о той мере заботливо­сти и знаний, которые потребны для данного дела в данных усло­виях и которые надо было приложить.

Некоторые наши юристы (Б. С. Антимонов), возражая против применения объективных оценочных критериев для определения неосторожности, стремятся все же до некоторой степени избежать таких выводов, при которых допускаются скидки на индивидуаль­ную неосведомлённость, неопытность и т. п.

Для этого предлагается критерий ответственности за так на­зываемую «предшествующую вину». Если врач, пользуя боль­ного, допустил ошибку и причинил вред своему пациенту вслед­ствие своей неумелости, то вина его выражается, якобы, только в том, что он взялся за недостаточно знакомое ему дело. Вину здесь относят к моменту, предшествующему тому времени, когда причинен ущерб. Но, спрашивается, по какому признаку следует определить наличие или отсутствие «предшествующей вины»? Если при выяснении этой вины отказаться от объективного кри­терия, то вопрос останется неразрешенным или будет разрешен произвольно. Критерий «предшествующей вины» не устраняет необходимости в объективном масштабе, не заменяет объектив­ного масштаба.

Наглядным примером необходимости применения объектив­ного масштаба в бытовых отношениях граждан является дело Брейкиной (определение Судебной коллегии по гражданским де­лам Верховного суда СССР — «Судебная практика», 1949, № 4). Брейкина, уходя вечером из дома, оставила своего двухлетнего ребенка на попечение бабушки. Бабушка, разговаривая с сосе­дями, не обратила внимания на то, что ребенок просил пить. Поздно вечером ребенок вышел на кухню в то время, когда гр-ка Иванова ушла оттуда на несколько минут, так как услышала в комнате крик своего ребенка. Иванова оставила на кухонном

столе стакан раствора каустической соды, приготовленной для стирки белья. Ребенок Брейкиной схватил стакан и выпил содер­жимое. Брейкина привлекла к ответственности Иванову за не­осторожное отравление ее ребенка, и иск был удовлетворен в низ­ших инстанциях; расходы на лечение и на дополнительное пита­ние ребенка были возложены на Иванову. Верховный суд не усмотрел в данном случае наличия неосторожности в действиях Ивановой. Она не могла предвидеть, что двухлетний ребенок поздно вечером один выйдет на кухню и выпьет стоявший на столе раствор каустика, оставленный без присмотра всего на несколько минут. Суд признал, что налицо случайное причинение ущерба.

Можно сомневаться в правильности данного конечного вы­вода Верховного суда: едва ли допустимо, хотя бы на несколько минут, в коммунальной кухне оставлять без присмотра стакан с ядовитой жидкостью. Но общий принцип, которым руковод­ствовался Верховный суд, правильный: Верховный суд исходил из того, что от граждан в их бытовых взаимоотношениях можно требовать некоторой «нормальной» меры осмотрительности, за пределами которой причинение ущерба не может быть вменена в вину и является «случайным». Только эта норма в данном опре­делении, по нашему мнению, чрезмерно занижена.

Итак, мера усилий, требуемых от должника, если он дееспосо­бен, определяется не его индивидуальными способностями, а не­которым объективным масштабом поведения, который, в свою очередь, диктуется существующими у нас социалистиче­скими общественными отношениями. Объектив­ный характер этого масштаба не дает, однако, оснований ото­ждествлять его всегда со «средней мерой». От советского гра­жданина и советской организации часто требуется нечто боль­шее, нежели «средняя мера усилий».

«Средний масштаб», «средняя мера заботливости» — это кри­терий, основанный на некотором итоге прошлых привычек, — на том, что было нормою в прошлом; норма прошлого здесь объявляется образцом для будущего.

Применение такого критерия не может иметь места там, где требуется «чувство новог о». И. В. Сталин формулировал закон неодолимости нового в развитии и указал, что в жизни неодолимо только то, что возникает и развивается 1. В политиче­ском отчете ЦК XV съезду ВКП(б) товарищ Сталин говорил:

«Борьба между старым и новым, между отмирающим и наро-

' См. Сталин, Соч., т. 1, стр. 298—299.

ждающимся, — вот основа нашего развития» '. Понимание этой основы нашего развития должно получить и получает отражение в поведении всякого руководителя социалистической организа­цией. На XVIII съезде партии товарищ Сталин, говоря о свой­ствах молодых кадров, воспитанных партией большевиков, ска­зал: «.. .у них имеется в избытке чувство нового (разрядка моя. — Л. Л.), — драгоценное качество каждого большевистского работника...»2.

Стремление поддержать и применить в своей работе все пере­довое, творческое, неразрывно связано с ломкой старых норм и привычек. Вот почему не может быть принят за образец хозяй­ственник, привыкший работать по-старому, следовать раз заве­денному порядку, придерживаться сложившихся норм и тради­ций. Такой тип хозяйственника у нас давно отжил свой век. Если подобные люди у нас еще встречаются, то это является лишь одним из буржуазных пережитков в сознании людей, находя­щихся в прямом противоречии с социалистическими обществен­ными отношениями и с советской социалистической идеологией. Передовому советскому хозяйственнику свойственно стремление поддержать и применить в своей работе все творческое, передо­вое, а с этим стремлением неразрывно связана готовность итти на ломку старых норм и привычек. В связи с этим товарищ Сталин учит тому, что необходимо обуздать упорствующих кон­серваторов, которые цепляются за старое, не хотят двигаться вперед и тормозят развитие нового3.

С «чувством нового», свойственным передовому советскому человеку, неразрывно связано «умение предвидеть». Партия учит советских людей, которым вверена руководящая политическая хозяйственная работа, заранее предвидеть возможные трудности и препятствия в их работе и своевременно принимать меры к их преодолению. «Чтобы руководить, надо предвидеть» 4. Исходя из этого, ныне считается уже недопустимым ссылаться, например, на такие «объективные» условия, как на якобы неизбежный спад темпов производства в зимние месяцы. От советского хо­зяйственника требуется такое умение маневрировать резервами оборотных средств, чтобы полностью можно было избежать се­зонного спада в темпах производства (см. передовую статью в «Правде^ 6 августа 1949 г.);

Наши предприятия оборудованы самыми первоклассными и новейшими средствами производства. Они обладают отлично обученными рабочими, высококвалифицированными кадрами

1 Сталин, Соч., т. 10, стр. 331.

2 Сталин, Вопросы- ленинизма, изд. 11 -е, стр. 566.

* См. в «Правде» 9 августа 1949 г. передовую «Чувство нового — драго-цеияое качество большевика».

* Сталин, Соч., т. 11, стр. 35.

специалистов. От каждого советского хозяйственника требуется умелое использование новой техники с тем, чтобы он при этом руководствовался опытом передовых предприятий !.

Осуществляя в своей работе указанные требования партии,. товарища Сталина, каждый советский работник становится про­водником политики партии, слугой Советского государства, т. е. проявляет большевистскую партийность в своей работе.

В статье, озаглавленной «Большевистская партийность в хо­зяйственной работе», «Правда» 17 августа 1949 г. пишет: «Пар­тия требует, -чтобы наши планы ориентировались не на отстаю­щих, не на «средне» работающих, а на передовых, в максималь­ной мере учитывали внутренние резервы каждой отрасли промышленности, каждого отдельного предприятия. С больше­вистской партийностью несовместимы попытки взять план «полегче», скрыть действительные резервы, дать государству меньше того, что можно дать при максимальном напряжении сил, при мобилизации всех возможностей. Советский хозяйственник обязан исходить не из того, что легче и выгоднее «его» предприя­тию, а из того — и только из того — чего требуют интересы го­сударства. Такой путь связан с дополнительными трудностями, скажем, с перестройкой производства, с освоением новых, до­селе не производившихся изделий».

Эти указания органа ЦК и МК ВКП(б) " касаются участия советских хозяйственников в составлении планов заданий для подведомственных им предприятий, но они полностью распро­страняются и на осуществление уже данных заданий. Плановые задания конкретизируются в виде целой сети договорных обяза­тельств (между поставщиками и покупателями, подрядчиками и заказчиками и т. д.), выражающих взаимные гражданские права и обязанности хозорганизаций. Но выполнение этих обязательств не только долг одного хозоргана перед другим. Это — прежде всего долг в отношении Советского государства.

Требование большевистской партийности в работе заключает в себе также указание того критерия — масштаба, при помощи которого должна оцениваться деятельность отдельных предприя­тий, производственных коллективов и их руководителей, отдель­ных работников, от которых зависит выполнение обязательств, направленных на осуществление плановых заданий. При этой оценке у нас руководствуются тем же принципом, который лежит в основе социалистического соревнования и о котором товарищ Сталин говорил еще двадцать лет тому назад: «.. .одни работают плохо, другие хорошо, третьи лучше, — догоняй лучших к добейся общего подъема»2.

1 «Правда» 26 июля 1949 г.

2 С т а л и я, Соч., т. 12, стр. 110.

Таким образом, здесь объективный масштаб для определения той предусмотрительности и заботливости, которые обязан при­менить должник, включает р себя требование равняться не по «середняку», а по «передовику», не по тем, кто придерживается «средних норм», а по тем, кто осуществляет наивысшие нормы, кто дает наилучшие результаты производства.

Равняться по передовику, значит принять за образец лучшего; но это не значит, что от всякого рабочего или от всякого предприятия можно требовать'того же самого, чего на данный момент достигли самые лучшие работники или самые передовые предприятия в данной области.

Еще в 1935 году на Первом Всесоюзном совещании стаханов­цев товарищ Сталин, говоря о значении и сущности технических норм в промышленности, сказал: «Но как быть с техническими нормами вообще? Нужны ли они для промышленности или можно обойтись вовсе без всяких норм?

Одни говорят, что нам не нужно больше никаких технических норм. Это неверно, товарищи. Более того, — это глупо. Без тех­нических норм невозможно плановое хозяйство. Технические нормы нужны, кроме того, для лого, чтобы отстающие массы под­тягивать к передовым. Технические нормы — это большая регу­лирующая сила, организующая на производстве широкие массы рабочих вокруг передовых элементов рабочего класса. Следова­тельно, нам нужны технические нормы, но не те, какие существуют теперь, а более высокие.

Другие говорят, что технические нормы нужны, но их надо довести теперь же до тех достижений, которых добились Ста­хановы, Бусыгины, Виноградовы и другие. Это тоже неверно. Такие нормы были бы нереальны для настоящего времени, ибо рабочие и работницы, менее подкованные технически, чем Ста­хановы и Бусыгины, не смогли бы выполнить таких норм. Нам нужны такие технические нормы, которые проходили бы где-ни­будь посредине между нынешними техническими нормами и теми нормами, которых добились Стахановы и Бусыгины» 1»

Это указание товарища Сталина имеет решающее значение для планирования производства. Аналогичные принципы должны быть положены в основу отыскания тех масштабов, тех объектив­ных критериев, при помощи которых производится оценка дея­тельности хозорганов и отдельных работников, осуществляющих плановые задания.

Объективный масштаб, при помощи которого определяется надлежащая мера заботливости и усилий должника при испол-

1 Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 502—503.

«ении обязательства, носит в советском праве весьма диферен-цированный характер. Масштаб изменяется — требования к дол­жнику повышаются — в зависимости от характера деятельности должника, важности его работы для государства. Масштаб этот зависит также от условий места и времени исполнения обязатель­ства. В условиях Отечественной войны требования к хозоргани-зациям по выполнению плановых заданий оборонного значения

-были особенно высоки.

Требования эти носят весьма строгий характер в нынешних условиях послевоенного строительства.

6. Масштаб ответственности, определяя меру необходимой заботливости должника, тем самым служит критерием и для установления границ его ответственности, ибо всякое определе­ние есть тем самым и ограничение.

Наша судебная и арбитражная практика эпохи Отечественной войны 1941—1945 гг. дала ряд решений, в которых сопоставлены те обстоятельства, которые в тогдашних условиях означали не­возможность исполнения, освобождающую должника, с теми обстоятельствами, которые в тех условиях признавались лишь трудностями, подлежащими преодолению.

Примером может служить определение Судебной коллегии Верховного суда СССР 1942 года по иску Шальского рыбозавода

-к колхозу «Прибой».

Рыбацкая артель «Прибой», согласно типовому договору и плану III квартала 1941 года, обязана была сдать Шальскому ^рыбозаводу несколько сот центнеров рыбы, сдала же она менее половины этого количества. Завод предъявил иск к артели о взы­скании неустойки, и суд этот иск удовлетворил. Верховный суд СССР по этому делу указывает:

«Разрешив дело по существу, суд не проверил, насколько основательна ссылка артели на невыполнение договора и плана сдачи рыбы в связи с обстоятельствами военного времени, и без всяких мотивов отклонил ссылку ответчика на эти обстоятель­ства, как не имеющую значения для дела. Между тем установле­ние этих обстоятельств имеет важное значение для правильного разрешения дела. В оправдание невыполнения договора и плана сдачи рыбы ответчик ссылается на мобилизацию 17 членов артели в Красную Армию, на невозможность производить улов рыбы в связи с военными действиями в месте лова и на гибель в связи с военными действиями орудий лова. Не все указанные ссылки артели равноценны и могут быть приняты судом во вни­мание при разрешении дела по существу, так как обычные и вполне естественные трудности, вызванные войной, например, мобилизация членов артели в армию, не могут быть положены .в основание для освобождения ответчиков от исполнения до­

говора. Основанием для освобождения от договорной ответ­ственности перед заводом могут являться только те ссылки артели, которые имеют существенное значение и непосредствен­ную связь с обстоятельствами ^военного времени, например, военные действия на территории лова рыбы, гибель орудий лова в результате военных действий и т. д. При полной доказанности этих обстоятельств со стороны артели суд может применить к договорным отношениям ст. ст. 118 и 144 ГК, освобождающие ответчика от ответственности при неисполнении договора».

В ряде решений суда и арбитража было признано, что гибель индивидуально определенных вещей вследствие действий врага означает невозможность поставки этих вещей, освобождающую должника от ответственности.

Так, в одном из решений Госарбитража при СНК СССР 1944 года по иску о возврате в натуре тары говорится, что в силу форсмажорных обстоятельств ответчик должен быть освобожден от уплаты штрафа за невозврат погибших в результате налетов вражеской авиации банок.

В послевоенных условиях вопрос об освобождении от ответ­ственности хозогранизации, не выполнившей договора, направ­ленного на выполнение планового задания, ставится арбитра­жем лишь в виде редкого исключения: плановый характер совет­ской социалистической экономики при неизменном росте хозяй­ственной мощи нашей страны создает все условия для беспере­бойной работы наших социалистических организаций.

7. В Гражданском кодексе РСФСР наряду с термином «не­осторожность» (см ст. ст. 118, 119, 253, 393 и 403 ГК) употре­бляется термин «небрежность» (ст. ст. 151, 400, 404 ГК). Однако термины эти здесь употреблены как синонимы.

Но Гражданский кодекс, несомненно, проводит различие между «грубой неосторожностью» или «грубой небрежностью» (ст. ст. 122, 151, 393, 403, 404 ГК), с одной стороны, и «неосто­рожностью» или «небрежностью» (называемыми в нашей лите­ратуре также «легкой неосторожностью» или «легкой небрежно­стью») —с другой стороны. Например, от кредитора по договор­ному обязательству требуется большая степень рачительности (выражающейся в его содействии должнику при исполнении по­следним своего обязательства), нежели от лица, потерпевшего вследствие правонарушения (деликта): в соответствии с этим, например, ст. 118 ГК говорит о том, что неосторожность (даже легкая) кредитора, обусловившая для должника невозможность исполнения, освобождает должника от ответственности за неис­полнение, тогда как по ст. ст. 403 и 404 ГК лишь грубая не­осторожность (или грубая небрежность) потерпевшего освобо­ждает делинквента (причинителя вреда) от ответственности. Раз-22 Зак. 1779. Общее учение об обязательстве

личие здесь носит не качественный       характер (как различие

между умыслом и небрежностью),        а лишь количественный характер.

Вследствие этого не представляется возможным установить твердые признаки для различения грубой и легкой неосторожно­сти. Практика решает этот вопрос, принимая во внимание все обстоятельства конкретного дела. Так, в определении Граждан­ской кассационной коллегии Верховного суда РСФСР от 29 октября 1925 г. (по делу № 34172) сказано, что «ответчик не был грубо неосторожным при прохождении полотна железной дороги» и что «допущенное потерпевшим нарушение железно­дорожных правил относится к простой неосмотрительности, а не к грубой неосторожности».

В определении Гражданской кассационной коллегии Верхов­ного суда РСФСР от 23 февраля 1926 г. (по делу № 3455) гово­рится о том, что потерпевший «попал под трамвай, находясь в нетрезвом виде», что потерпевший «боролся с другими лицами возле трамвайной остановки» и что «в случае подтверждения этих обстоятельств грубая неосторожность потерпевшего была бы налицо». В определении Гражданской кассационной коллегии Верховного суда РСФСР от 15 апреля 1926 г. (по делу № 31471), говорится, что «хотя и не всякое нарушение железнодорожных правил является грубой небрежностью, но езду по полотну же­лезной дороги милиционера верхом на лошади нельзя рассма­тривать иначе, как грубую неосторожность». Из определения Гражданской кассационной коллегии Верховного суда РСФСР от 20 мая 1926 г. (по делу № 31922) вытекает, что переход же­лезнодорожного пути даже с нарушением железнодорожных правил не является грубой неосторожностью, если поезд, гото­вый к отбытию, в который пассажиру нужно было сесть, стоял на втором пути и переход пути был для пассажира необходим. В определении Гражданской кассационной коллегии Верховного суда РСФСР по делу Грушина (1938 г.) обсуждается вопрос о том, можно ли усмотреть грубую неосторожность в том, что Грушин (потерпевший) сел в машину с явно пьяным шофером. Суд склонился к заключению, что нет грубой неосторожности, так как Грушин не мог не воспользоваться машиной, находясь на расстоянии нескольких десятков километров от города '. Из приведенных определений мождо заключить: 1) что противоправ­ность в поведении потерпевшего сама по себе еще не служит основанием для признания с его стороны грубой неосторожности;

2) что, с другой стороны, озорные действия, .как правило,

1 Названные определения приведены у Л. Майданика, Регрессные иски профсоюзов и иски потерпевших к предприятиям, 1944, стр. 93 и ел.

являются грубой неосторожностью; 3) что, вообще говоря, при разграничении грубой и легкой неосторожности надо, как уже отмечено выше, принимать во внимание все обстоятельства кон­кретного дела.

8. Рассмотрение вопроса о понятии вины в советском гра­жданском праве было бы неполным, если бы мы не сопоставили его с понятием вины в уголовном праве.

Мы полагаем, что понятие умысла является единым для на­шего гражданского и уголовного права и что определение этого понятия, данное в п. «а» ст. 10 УК, полностью может быть отне­сено и к «умыслу» в смысле гражданского права.

Нельзя, однако, сказать того же о понятии неосторожности (небрежности). По поводу определения этого понятия, данного в п. «б» ст. 10 УК, возникает вопрос, какой критерий должен быть положен в основу оценки поведения лица? И здесь обнаружи­вается различие в понимании «неосторожности» («небрежности») в гражданском и уголовном праве: в отличие от гражданского права, которое, как мы видели, исходит из объективного мас­штаба (несоответствие поведения данного должника поведению человека, принятого за образец), уголовное право исходит в этом вопросе из субъективных критериев: «Субъективный кри­терий преступной небрежности заключается в том, что признают наличие у лица возможности предвидения наступивших послед­ствий, когда при данных обстоятельствах данная личность с ее индивидуальными способностями, развитием и квалификацией могла бы' предвидеть наступивший преступный результат... Реальная возможность предвидения данным лицом преступных последствий должна быть'определена, исходя из индивидуальных особенностей самого субъекта преступления» (А. Пионтков-ский, Уголовное право, Общая часть, 1948, стр. 346). В этом различии масштабов и заключается, по нашему мнению, основ­ное различие в понятиях уголовной и гражданской вины. • В практике вопрос об этом различии возникает чаще всего тогда, когда в уголовном суде ставится вопрос о гражданских последствиях преступления. Постановление Уголовно-процес-суального кодекса о гражданском иске в уголовном суде (ст. ст. 12—15, 327—328 УПК) исходит из того, что если деяние влечет за собой уголовно-правовые последствия — наказание, то оно всегда служит основанием и для гражданской ответствен­ности за убытки, причиненные этим деянием. Но если действие лица дает основание для применения гражданско-правовых санк­ций (ввиду наличия в его составе вины в смысле гражданского права), то это само по себе еще не означает, что в данном составе налицо вина как предпосылка уголовной ответственности.

22*

Наш суд в своих решениях и общих указаниях неоднократно исходил из того, что гражданская вина может быть налицо там, где нет вины уголовной '. (Из этого, в частности, исходит поста­новление Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1.943 г., п. 20).

Когда ставится вопрос о неосторожности (небрежности) в по­ведении лица, то объективный критерий неосторожности, приня­тый в гражданском праве, может привести к иным выводам о виновности, чем субъективный критерий, принятый в уголовном праве.

9. Принцип вины как одной из предпосылок гражданской ответственности получил свое выражение (как это уже было отмечено выше) в ст. ст. .118 и 403 ГК-РСФСР и в соответствую­щих статьях гражданских кодексов других союзных республик. В рамках этих статей разрешаются вопросы о договорной и внедоговорной ответственности независимо от того, кто яв­ляется стороной в обязательстве—государственная, кооператив-пая или общественная организация или гражданин.

Однако, укладываясь в рамки этих статей, обязательства со­циалистических организаций отличаются рядом весьма важных особенностей.

Статья 118 ГК говорит об освобождении от ответственности должника при невозможности исполнения, обусловленном обстоя­тельствами, которые он (должник) не мог предотвратить. При этом ст. 118 ГК допускает договорные отступления от выражен­ного в ней принципа ответственности за вину: этот последний принцип действует, «поскольку иное.... не установлено догово­ром».

Но диопозитивный характер ст. 118 ГК не получает своего проявления в тех случаях, когда речь идет об обязательствах между социалистическими организациями.

Буржуазное обязательственное право широко допускает при-. менение договорных условий, направленных на расширение или сужение ответственности сторон: в договорах поставки, подряда и др. обычны указания на то, что должник освобождается в слу­чае пожара, наводнения, засухи, опасности на море, военных действий, «народных волнений», забастовок и т. п. Встречаются и так называемые «гарантийные клаузулы», в силу которых дол­жник, наоборот, принимает на себя риск убытков, проистекаю-

' См. определения по отдельным делам, собранные в книге Л. М а и д а-н и к а, Регрессные иски профсоюзов и иски -потерпевших к предприятиям, 1946,, стр. 74, 83. 92.

muxJOT подобных «случайных» событий. Такая «договорная сво­бода» или «автономия воли» сторон при заключении договора, провозглашенная еще на заре капитализма, всегда была и ныне является юридической формой господства экономически сильной стороны над более слабой стороной — формой эксплоатации тру­дящихся со стороны буржуазии. Ныне эта автономия воли есть форма господства воли монополистических организаций, кото­рые (овладев основной массой орудий производства) диктуют свою волю широким массам народа.

Совсем иное содержание имеет начало диспозитивности и до­говорной свободы в советском праве. Экономическую основу СССР составляет социалистическая система хозяйства и социа­листическая собственность на орудия и средства производства:

хозяйственная жизнь СССР определяется и направляется госу­дарственными народнохозяйственными планами. В этих условиях договор и договорная свобода социалистических организаций есть одно из важных средств конкретизации мер по выполнению народнохозяйственного плана. Вместе с тем укрепление договор­ной дисциплины между государственными социалистическими организациями постепенно приводит к тому, что в договорах, направленных на выполнение плановых задач, не допускается введение каких-либо ограничений ответственности за невыполне­ние плана. Включение в договоры между госпредприятиями ка­ких-либо условий подобного рода, ограничивающих ответствен­ность должника, решительно запрещено (постановление СНК СССР от 19 декабря 1933 г., ст. 20).

С другой стороны, в договорах между социалистическими ор­ганизациями не могут допускаться (и, следовательно, долж'ны быть признаны недействительными) и такие условия, которые расширяют ответственность должника за пределы того, что выте­кает из ст. 118 ГК. Ответственность за пределами вины имеет  1 место здесь лишь в тех случаях, когда они установлены законом. \J Договорные же «гарантийные условия», направленные на ответ­ственность за пределами вины, по существу означают принятие на себя должником обязательства «страхового» характера. В от­ношениях между социалистическими организациями это означало бы нарушение государственной монополии страхования, осуще­ствляемой Госстрахом, и противоречило бы принципу специаль­ной правоспособности юридических лиц.

Таким образом, договорная ответственность между социали­стическими организациями регулируется законами и подзакон­ными актами, которые не могут быть изменены договорными условиями; договор между социалистическими организациями может быть направлен не на ослабление или изменение тех начал ответственности, которые выражены в законе и в актах прави­тельства, а на уточнение этой ответственности применительно

к содержанию тех конкретных обязательств, которые вытекают из соответствующих плановых заданий.

В соответствии с этим в постановлениях правительства о за­ключении хозяйственных договоров (в частности, в постановле­нии Совета Министров СССР от 21 апреля 1949 г. № 1589—СП СССР 1949 г. № 9, ст. 68) подчеркивается, что в генеральных, локальных и прямых договорах поставки должна быть предусмо­трена имущественная ответственность сторон за невыполнение договора.

10. В нашей юридической литературе ставился вопрос о том, допустима ли по советскому праву ссылка на изменившиеся обстоятельства, как на основание для прекращения договорного обязательства или для изменения судом (арбитражем) условий его выполнения.

М. М. Агарков ставит этот вопрос в своей работе «К вопросу о договорной ответственности» (Вопросы советского граждан­ского права, 1945, стр. 132—144) и, отвечая на него, подчерки­вает, что в условиях социалистического строя вопрос о влиянии изменившихся обстоятельств на обязательства не может возни­кать в области социалистического хозяйства и отношений внутри социалистической собственности. С этим, конечно, следует со­гласиться.

Влияние изменившихся обстоятельств в отношении между социалистическими организациями должно учитываться и учиты­вается в плановом порядке в соответствии с основными задачами социалистического строительства.

У нас последующие изменения в экономике могут оказывать влияние на силу ранее заключенных договоров между хозяйствен­ными организациями лишь через посредство соответствующих изменений плановых заданий путем распоряжений планово-регу-лирующих органов (см. в этой связи ст. 22 постановления СНК СССР от 19 декабря 1933 г.) '. И это вытекает из того, что закон стоимости в социалистической экономике уже не является стихий­ной силой, управляющей общественным производством, ибо общественное производство развивается по плану.

Самая сущность цены на товар в социалистической экономике Советского Союза в корне и принципиально отлична от цены на товар в условиях капиталистического рынка.

«У нас нет на рынке свободной игры цен, как это бывает обычно в 'капиталистических странах. Мы определяем цены на хлеб в основном. Мы определяем цены на промтовары. Мы ста­раемся проводить политику снижения себестоимости и снижения

tCS'CCCP 1933г. № 73, ст. 445.

цен на промтовары, стремясь сохранить стабильность цен на продукты сельского хозяйства. Разве не ясно, что таких особых и специфических порядков на рынке не бывает вообще в капита­листических странах» ', — это было сказано товарищем Сталиным в 1929 году.

Изменение цен на товары по постановлениям правительства вообще, как правило, не влечет за собой ни убытков, ни прибы­лей для государственных хозяйственных организаций. Экономия по капиталовложениям вследствие снижения цен поступает в до­ход бюджета. Покрытие дополнительных расходов на капитало­вложения в результате повышения цен производится путем до­полнительного отпуска средств заказчику или подрядчику. Вообще изменения в балансах хозорганов, проистекающие из факта изменения цен, производятся вышестоящими органами при участии Министерства финансов в порядке государственного управления.

Из этого положения арбитражная практика делает следую­щие выводы в отношении 'обязательства поставки товаров:

а) всякого рода изменения утвержденных цен, произведенные в установленном порядке в течение срока действия обязательства поставки товаров, не являются обстоятельством, освобождающим от обязанности удовлетворения по обязательству. Повышение цен не дает права покупателю отказаться от принятия и оплаты товара;

б) при отсутствии иных указаний в постановлении об изме­нении цен измененные цены распространяются на весь товар, не сданный к моменту введения в действие измененных цен, хотя бы часть этого товара была просрочена сдачей.

Во время войны в судебной и арбитражной практике неодно­кратно ставился вопрос о том, как влияет общее изменение условий на ранее заключенные обстоятельства, если в результате этих изменений исполнение сделалось для должника более обре­менительным.

В некоторых случаях должники, ссылаясь на обстоятельства военного времени, на изменения условий, ставили вопрос о том, не являются ли такие изменения основанием для прекращения обязательств.

На этот вопрос ответ был всегда отрицательный и не мог быть иным: война сама по себе обязывала каждого гражда­нина, каждую советскую организацию к всемерному напряжению своих сил с целью укрепления экономики нашей Родины, с целью укрепления правовых устоев Советского государства. Из этого положения исходил и народный суд в оценке тех трудностей, ко-

| Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 23'5.

торые были вызваны войной (см. § 47, п. 4, где приведены соот­ветствующие решения).

Только в условиях социалистического планового хозяйства, исключающего возможность экономических кризисов, принцип верности договору получает твердую экономическую базу. Тем более строго относится советское право к отдельным случаям расхлябанности  и недисциплинированности, выражающимся в неисполнении или ненадлежащем исполнении обязательств под предлогом изменившихся обстоятельств.

11. В противоположность социалистическим условиям хозяй­ства в капиталистических странах господствует стихия, анархия производства, слепые законы рынка.

Глубокие потрясения в экономике буржуазных стран, в их денежном' обращении, наступившие там после первой мировой войны, повторяются там с кратковременными интервалами до настоящего времени. В этих условиях вопрос о влиянии измене­ний экономической конъюнктуры на обязательства получил осо­бую остроту.

Во всех буржуазных правовых системах оговорка о неизмен­ных условиях ' после первой мировой войны сделалась одним из регулярных институтов обязательственного права и получила особенно широкую сферу применения в области торгового обо­рота, а также в отношениях с предприятиями «общественной полезности».

В Германии Рейхсгерихт уже к концу первой мировой войны вводит в практику доктрину о «неизменности обстоятельств» как предпосылке будто бы всякого договора. Эта практика, противо­речившая закону, вытеснила принцип строгого соблюдения до­говоров и привела к судейскому произволу. Французские гра­жданские суды допускали применение оговорки о неизменных условиях в пределах, установленных специальными законами. Сюда относится закон 1918 года о праве должника по торговой сделке отступиться от исполнения или отсрочить исполнение, если будет доказано, что вследствие войны выполнение договор­ных условий стало более обременительным, чем это можно было предвидеть при заключении договора.

Та же теория «непредвиденных» фактов легла <во Франции в основу законов 1925 и 1927 гг. о ревизии договоров аренды недвижимости, но особенно широкую сферу применения она по­лучила в административной юстиции: здесь крупные монополи­стические организации, занятые казенными подрядами и постав­ками, а также владеющие источниками снабжения населения

' Clausula rebus sic stantibus (оговорка о неизменности обстоятельств) означает, что только при неизменившихся обстоятельствах договор остается в силе.

газом, электроэнергией и пр., получили право изменять условия договоров, приспособляя их к росту цен на рабочие руки и на материалы.

В Англии ' проблема влияния изменившихся обстоятельств на силу договоров ставится как вопрос толкования договора: по договору должник гарантирует кредитору определенный резуль­тат; если результат не наступил, если не было исполнения, то, как правило, должник обязан к денежному возмещению убытков. Но каковы пределы гарантии? В основном прецеденте по этому вопросу суд устанавливает, что договор надо трактовать, как за­ключенный под тем «предполагаемым условием», что к моменту исполнения определенная вещь или «определенное положение вещей» будет существовать.

Здесь суду дается широкая свобода усмотрения, ибо доктрина «предполагаемых условий» означает, что суд имеет возможность использовать толкование, договора не для устано­вления действительных намерений сторон, а в качестве юридико-технического приема для привнесения в договор некоторых объ­ективных начал, в частности для ограничения действия договора ввиду изменившихся обстоятельств после ,пер'вой мировой войны. Этот именно метод был использован британским судом в ряде решений 1918—1921 гг., в которых было допущено прекращение договоров вследствие изменений экономической конъюнктуры:

роста цен на материалы и на рабочие руки.

Однако все такого рода решения касаются лишь сферы круп­ной промышленности, крупного торгового оборота. Наряду с этим в ряде других решений признано, что простое повышение цен, хотя бы оно было значительным и разорительным для постав­щика, не освобождает последнего от поставки, ибо так назы­ваемая «commercial impossibility» (экономическая невозмож­ность) не принимается во внимание.

Формулируя выводы практики, английский юрист Геттеридж в своем докладе на международном съезде юристов в Париже в 1937 году сказал: «Для того, чтобы договор мог продолжать выполнять свою роль, необходимо, чтобы должник не мог снять с себя свой долг только на том основании, что исполнение стало более затруднительным и более отягощающим его, нежели он это предвидел. С другой стороны, необходимо, чтобы право могло оказать свое действие, когда положение коренным обра­зом изменилось по сравнению с моментом заключения договора». Геттеридж отмечает, что в этом вопросе гораздо легче нащу­пать эмпирически правильное решение, нежели формулировать абстрактный принцип.

'Л. Л у н ц, Учение о невозможности исполнения договорных обяза­тельств в английском праве, Ученые записки ВИЮН, 1947, вып. V.

Это последнее замечание, весьма характерное для британ­ского юридического мышления, отражает стремление судов «об­щего права» по возможности избегать установления общих прин­ципов, которые связывали бы практику на будущее время.

В американской практике вопрос о влиянии изменений конъюнктуры на обязательства получил особое значение в сфере деятельности предприятий «общественной полезности», в которых заинтересован крупный капитал: вопрос о тарифах на снабжение газом, электроэнергией и т. п. — вернее, вопрос об изменении этих тарифов в соответствии с ростом индекса товарных цен — вверен особым правительственным комиссиям, постановления ко­торых могут быть обжалованы в судебном порядке.

«Суды весьма озабочены тем, чтобы охранять интересы лиц, вложивших свои капиталы в такие предприятия, от того, что суды называют конфискацией», — замечает по этому поводу Нусбаум в своей книге «Money in the law» (Чикаго, 1939, стр. 267). Оказывается, что «конфискацией» или «конфискацион-ными тарифами» в американской практике именуются такие та­рифы, которые не обеспечивают 'капиталистам «справедливой прибыли». Падение покупательной силы доллара отражается на увеличении этих тарифов, которое постоянно утверждается судом.

Таким образом, в противоположность советскому граждан­скому праву капиталистическая судебная практика после первой мировой войны возродила и до сих пор сохранила применение «оговорки'о неизменности обстоятельств» (в различных ее вариан­тах) в качестве регулярного института своего гражданского права. Возрождение этого института в нынешнем буржуазном праве, после того как он в течение всего XIX в. считался окон­чательно изгнанным из области цивилистики, является весьма характерным для современного глубокого упадка буржуазного правосознания. Оно знаменует собой крушение буржуазной за­конности.