4.1. Идеологические основы концепции

"Еще взяли моду их не бить, они и распоясались ..."

Бабушка автора5

Разрешение проблемы уголовно-процессуального использования результатов ОРД во многом зависит от идеологических установок, принятых в сфере взаимоотношений государства и преступности. Если воспользоваться советом Козьмы Пруткова - "смотреть в корень", то можно усмотреть, что, по большому счету, не теория и не право, а именно идеология6 определяет скорость и качество разрешения проблемы противодействия преступности: пресловутый Неуловимый Джо (герой анекдота) будет пойман лишь тогда, когда его будут вдохновенно ловить.

Система взглядов и идей по поводу взаимоотношений российского общества с преступностью на сегодняшний день весьма разнородна. Если на бытовом уровне подавляющее большинство российских граждан единодушно симпатизируют идеологической установке - "смерть преступности"7, то на государственном и научном уровнях подходы к преступности не столь радикальны: здесь предложения, как правило, не заходят далее формулировки - "борьба с преступностью".

Вместе с тем, суть приведенной формулы (борьба с преступностью), призванной объединить антикриминальные подходы, не всеми толкуется одинаково. Это отчасти объясняется и полисемией глагола "бороться", имеющего как минимум пять значений: 1) схватившись с кем-нибудь, стараться осилить; 2) состязаться, сражаться, стремясь победить; 3) стремиться уничтожить, искоренить что-нибудь; 4) добиваться чего-нибудь, преодолевая препятствия; 5) вступать в противоречие, в столкновение8.

Как видим, подавляющее большинство значений слова борьба, означает совокупность действий, нацеленных на конкретный результат, а именно - победу, искоренение. Казалось бы буквальное восприятие установки "борьба с преступностью" должно последовательно проявляться на уровне поиска средств, способных привести к ликвидации этого пагубного явления. Однако целый ряд современных подходов ориентируются не на погибель преступности, а на вечное с ней сосуществование. "Исходя из того, что преступность - продукт общества, следствие объективно существующих в его жизни противоречий, нереалистичной - пишут А.Я. Сухарев, А.И. Алексеев, М.П. Журавлев, - является, как это делалось в недалеком прошлом, постановка задачи ее полной ликвидации"9.

Из подобной установки - государству и обществу не под силу победить преступность, но по силам держать ее в "рамках приличия" - произрастают концепции социального контроля преступности и даже компромисса с ней10.

Однако вряд ли было бы целесообразным противопоставлять понятия борьбы с преступностью и социального контроля за ней11. Судя по публикациям, посвященным указанной проблеме, контроль выступает как средство (комплекс инструментов), направленных, в конечном счете, на борьбу с преступностью12. Вместе с тем, введение в научный оборот термина социальный (социально-правовой) контроль привело к частичному вытеснению (а порой и подмене) формулировки "борьба с преступностью", что неблагоприятно, на наш взгляд, сказывается на мировоззрении борцов с криминалом13.

Более того, сегодня нередко можно встретить прямые предложения об отказе от связки "борьба с преступностью", поскольку она, по мнению некоторых социальных групп, вульгарна. Взамен предлагается - "защита общества от преступлений путем реализации уголовного закона"14. Сам по себе термин "защита" тоже не плох, однако, ему, по нашему мнению, не достает той остроты, которая реально бы отражала уровень криминальной опасности: если уж и искать замену "борьбе", то делать это следует среди более крепкой терминологии. Нам же представляется, что сегодня куда правильнее ставить вопрос не о борьбе, а о самой настоящей войне с преступностью15.

Представляется, что установка на борьбу с преступностью нуждается в переосмыслении с разных сторон, и, в первую очередь с позиций уголовного процесса. В теории уголовного судопроизводства указанная борьба интерпретируется преимущественно, как проявление идеи состязательности, как спор сторон в суде. Автор полагает, что сегодня есть резон смотреть на идею состязательности шире - как на соревнование между преступностью и государством, имея в виду все этапы противостояния (оперативная разработка, досудебное производство).

Для упорядочения названного соревнования государством приняты процедурные правила, к которым вполне подходит эпитет "джентльменские", ибо они содержат в себе не только выигрышные положения, ведущие к непременному воздаянию виновному, но и, по сути, проигрышные процедуры, дающие злоумышленнику шанс избежать заслуженной кары. К последним можно отнести, в частности, предписания, устанавливающие исчерпывающий перечень источников доказательств, генезисный подход к оценке доказательственной информации (обязательное установление происхождения данных), а также строгие ограничения в использовании результатов оперативно-розыскной деятельности16.

Во время рассматриваемого состязания преступник уповает на презумпцию соблюдения государством всех установленных им уголовно-процессуальных приличий. И это ожидание в большинстве случае оправдывает себя. Однако для общения с государством преступность "разработала" иные правила ("понятия"), которые не дают никаких шансов сопернику (государству). Идеологическая установка криминала предельно проста - против правоохранительных органов все средства хороши.

Очевидно, что подобная установка, а также организованность и изощренность преступной стороны делают закономерной постановку вопроса о целесообразности пересмотра правил состязания государства и преступности и, в первую очередь, правил досудебного состязания. Здесь к месту будет вспомнить прагматичную английскую поговорку: "Если джентльмен не может выиграть, он меняет правила игры".

Естественно, что речь не идет о правилах, отменяющих всякие правила. Пересмотрены, на наш взгляд, должны быть лишь установления, связанные с манипуляцией информацией. В новых правилах (Х-элементе) должна реализоваться идея информационного превосходства органов, ведущих уголовный процесс. Информационное превосходство не означает ущемление противоборствующей стороны, напротив, оно в некоторых ситуациях приводит к значительной экономии процессуального принуждения и таким образом способствует защите прав человека и гражданина.

Конечно же определенными правами субъектов придется поступиться. Но обретение безопасности всегда осуществлялось путем определенных правовых жертв17. Даже страны, которые правозащитники любят ставить в пример России, были вынуждены идти на усечение главных революционных завоеваний ради достижения успехов в борьбе с преступностью. Выше автор обращался к английскому фольклору, теперь в качестве примера прибегнет к английскому законодательству. В 1994 г. в Англии был принят закон "Об уголовной юстиции и общественном порядке". Одной из важнейших новелл этого закона явилось существенное ограничение права обвиняемого на молчание путем частичного возложения на него бремени доказывания своей невиновности. К данной реформе, фактически отменяющей презумпцию невиновности, в Великобритании пришли в процесс борьбы с терроризмом в Северной Ирландии, когда был принят закон "Об уголовных доказательствах в Серверной Ирландии", где была провозглашена отмена права обвиняемого на молчание по делам о терроризме. Этот закон носил чрезвычайный характер и принимался в особой политической ситуации. Однако по прошествии ряда лет нормы данного закона, предусматривающие ограничение права обвиняемого на молчание и, фактически, вынуждающие его доказывать свою невиновность, ибо отказ от дачи показаний может повлечь вывод о его виновности, перестали рассматриваться как чрезвычайные и стали обычными для уголовно-процессуального права Великобритании18.

Отечественные процессуалисты размышлениям о "борцовских" качествах уголовного процесса сегодня зачастую предпочитают раздумья о его (процесса) гуманистической миссии. Последние, несомненно, ценны для уголовно-процессуальной теории, однако, представляется, что творческие усилия следует сосредоточить на поиске средств повышения эффективности уголовного процесса, в том числе и за счет оптимизации информационного взаимодействия его с оперативно-розыскной деятельностью.

Однако в контексте уголовно-процессуального права установка "борьба с преступностью" в ближайшее время вряд ли обретет новое идейное наполнение и зазвучит, например, как - "война с преступностью": там, где царствуют презумпции, понятиям "война", "враг", "фронт" и им подобным не совсем уютно. А вот уголовно-процессуальной теории вряд ли стоит жеманиться по поводу милитаристического подхода к преступности и соответствующей ему терминологии: применительно к организованной преступности военный лексикон как раз самый подходящий.

В этой связи целесообразно обратиться к популярному ныне термину "информационная война"19. Хотя интересна нам не столько названная война, сколько связанное с ней и уже упоминаемое нами понятие информационное превосходства, представляющее собой определенную ее стратегию. Суть информационного превосходства (упрощенно) заключается: во-первых, в защите от противника сведений, о которых ему ведать не должно и, во-вторых, продуманное снабжение недруга информацией, выгодной противоборствующей стороне, обильно сдобренное дезинформацией.

Информационное превосходство прекрасно вписывается в принципиальное положение о необходимости наступательности в борьбе с преступностью. "Наступательность предполагает упреждение, опережение действий преступников, последовательную реализацию превентивного подхода к делу борьбы с преступностью. В случае совершения преступлений должны быть приняты все меры, которые исключали бы для преступника возможность уклониться от следствия и суда..."20.

Стратегия информационного превосходства вполне применима в войне с преступностью. Ее реализация, как представляется, возможна на нескольких уровнях. Уже сейчас можно с уверенностью говорить об оперативно-розыскном и уголовно-процессуальном. Вместе с тем, обозначенные уровни не следует рассматривать изолированно: обилие относимой к криминальному событию оперативной информации само по себе не создает информационного превосходства, если информация не может быть активно использована в уголовном судопроизводстве.

Если адаптировать общую схему стратегии информационного превосходства к уголовному процессу, то в первом приближении она предстанет в виде двух направлений: первое - защита доказательственной информации; второе - максимальное расширение источников этой информации. Оба направления активно исследуются. Однако если работы по первому направлению (в части защиты личностных источников) изобилуют предложениями в законодательство, что, к слову, ничуть не мешает законодательному органу их игнорировать, то работы, посвященные уголовно-процессуальному использованию оперативно-розыскной и иной непроцессуальной информации, как уже было замечено, весьма скупы на нормативные конструкции. Подобное положение, по нашему мнению, обусловлено, в том числе, и обстоятельствами идеологической природы, которые можно образно обозначить, как "отсутствие государственного военного заказа".

Иными словами, отсутствие процедурных предложений и соответствующих им теоретических оснований можно объяснить невысоким интересом к подобного рода продукции со стороны органов государственной власти. Разговоры об отсутствии политической воли, столь необходимой для нанесения мощных ударов21 по организованной преступности, сегодня уже стали общим местом. Правда, подобная всеобщность, увы, пока не прибавила указанной воли. По мнению В.В. Лунеева, политическая воля формируется руководством страны, и говорить о ее наличии можно не столько по наличию "грозных и не всегда легитимных указов" (исполнение которых порой и не планируется), сколько по уровню фактического исполнения соответствующих предписаний22.

Хочется надеяться, что политическая воля будет крепнуть год от года. В любом случае, уголовно-процессуальная наука не должна пассивно дожидаться перемен. Новые концепции должны готовиться уже сегодня и подобно "роялю в кустах" ждать своего часа, время от времени напоминая о себе публикациями и предложениями de lege ferenda.

Возвращаясь к идее информационной войны, следует остановиться еще на одном важнейшем направлении ее проявления. Речь идет о создании негативного информационного фона (информационной среды), окружающего судебную реформу, в частности, о производстве мифов и "страшилок", которые пытаются использовать в качестве основных аргументов против обновления идеологии борьбы с преступностью. В этой связи весьма показательны парадоксы, описанные В.В. Лунеевым.

"Первый. Все знают и открыто говорят (вплоть до фамилий) о массовом казнокрадстве и тотальной продажности государственных служащих, но ни каких мер не принимается, а если принимается, то для вида и, как правило, в отношении "бывших". Лишь правительство Примакова поставило этот вопрос ребром, но положение крайне запущено: любой контроль наталкивается на яростное сопротивление и на необходимость пересмотра сделанного. И здесь казнокрады и их "рупоры" начинают пугать гражданской войной.

Второй. Все требуют порядка, но как только его отдельные элементы начинают вводиться, некоторые политические и экономические круги и их СМИ тут же выносят другое пугало - "37-й год".

Третий. Наша политическая, правящая и экономическая элита очень быстро интериоризирует (осваивает) демократические свободы Запада, но как возвращение к тоталитаризму воспринимает демократический социально-правовой контроль"23.

Причем следует заметить, что в тиражировании мифов активно и, порой, неосознанно принимают участие представители юридической науки. Достаточно наглядна в этом смысле следующая цитата: "Есть все основания утверждать, что Россия в полной мере, с лихвой испытала на себе все чудовищные последствия неразборчивости в использовании доказательств в судопроизводстве. Вырванные под пытками признания обвиняемых, анонимные доносы, агентурные данные достаточны были для осуждения граждан. Вначале это оправдывалось необходимостью борьбы с врагами народа (выделено мной - М.П.) и государства, а затем по такому же конвейеру правосудия и сами борцы отправлялись в места лишения свободы"24.

Не отрицая в принципе темных и жестоких страниц в истории отечественного правосудия, автор все же хочет обратить внимание на популярную ныне аксиоматизацию "несозревших" исторических фактов. При этом серьезные беспристрастные научные исследования уголовного правосудия 30-х гг. прошлого века пока отсутствуют. Современные авторы в оценке указанных событий во многом полагаются на газетные публикации и немногочисленные документы, которые часто интерпретируются в отрыве от общего исторического контекста.

Нам представляется, что, обращаясь к исторической фактографии, следует помнить, что история тоже пишется учеными (а порой и просто увлеченными). А потому, небезосновательной видится гипотеза, которую выдвинул А.К. Гуц (и здесь он не одинок): история может быть многовариантной25. Может быть она, на наш взгляд, и конъюнктурной. Есть, например, еще одно любопытное предположение, согласно которому Россия никогда не была под пятой Орды: Орда с самого начала была русской и представляла собой ничто иное, как регулярное интернациональное казачье войско. Казачья Орда была изгнана из пределов Московского государства в бытность династии Романовых; Романовыми же, по версии Г.В. Носовского и А.Т. Фоменко, было инициировано искажение российской истории в целях стирания из народной памяти славных воспоминаний об Орде (недаром, видно, она была названа золотой)26. Приведенная гипотеза, естественно, глубоко не бесспорна, хотя ее авторы, использующие для обоснования своих догадок, в том числе, и математический аппарат, местами достаточно убедительны.

Рассуждая о репрессивных методах 30-х годов (разговоры о них, вне всякого сомнения, имеют под собой исторические и юридические основания), следует, кроме прочего, иметь в виду замечание Ортеги-и-Гассета27, сделанное им по поводу философских заблуждений. "Заблуждения, - замечает он, - являются таковыми не потому, что они не есть истина, а потому, что они еще не вся истина". Представляется, что современный подход к оценке сталинских репрессий позволяет высветить лишь часть истины. Но есть у нее и другие стороны: сегодня, например, все чаще можно слышать мнение о том, что репрессии 30-х гг. были, кроме прочего, и закономерным следствием перегибов и "головокружений от успехов", имевших место в годы послереволюционных преобразований.

Вероятно, всякие революции, будь они громкими, либо тихими (бархатными) создают почву для колоссальных злоупотреблений, искоренять которые впоследствии приходится экстраординарными мерами. Если взять, к примеру, тихую революцию 1991 г., за которой последовало разрушение СССР, и не менее разрушительные "успехи" реформаторов, то идея актуальности ужесточения уголовной политики по отношению к отдельным "революционерам" (нашим современникам) сегодня едва ли выглядит надуманным зверством. Весьма современное звучание (адекватное поступкам отдельных личностей и групп) приобретает и термин "враг народа". К слову, это не изобретение И.В. Сталина и даже не изобретение "активистов" Великой французской революции, как полагает Ю.И. Стецовский28. Термин "враг римского народа" ("hostis populo Romano") существовал еще в Древнем Риме. Правда, в публицистический оборот "враг народа" действительно попал во Франции не позднее 1790 г. В России это выражение стало обычным с Февраля 1917-го, а в Гражданскую войну было в ходу по обе стороны фронта29.

Думается, что при оперировании лишь одной стороной еще не достаточно проверенных временем и наукой исторических фактов нужно быть весьма осторожными. Следуя за модой и конъюнктурой, навязанными средствами пропаганды, российские исследователи, порой сами того не ведая, проводят в жизнь одну из губительных техник психологической войны, исподволь ведущейся против России, - технику мифов, и тем самым усиливают позиции неприятеля в "войне исторической"30.

На мифологических, в большинстве своем, основаниях строится и негативный образ оперативно-розыскной деятельности и иных способов реализации идеи информационного превосходства в борьбе с преступностью. У нас в связи с этим даже родился образ - "демонизация ОРД". Эта метафора явилась своего рода продолжением ассоциативного ряда, присущего противникам широкого применения в уголовном процессе результатов ОРД; ряда, в который вошло и такое слово, как "инквизиция".

Так, оценивая способы защиты потерпевших и свидетелей, предусмотренные проектом соответствующего закона (отодвинутого почему-то на задний план) и допускающие "экономию информации" о личности указанных субъектов, И.Л. Петрухин заявляет, что эти меры "возрождают атрибуты инквизиционного процесса, ... существенно ограничивают право обвиняемого на защиту и право на "равное оружие" в споре между обвинением и защитой. Все потерпевшие и свидетели (в том числе осведомители и агенты) должны быть доступны суду и защите и могут быть допрошены об имеющихся для дела обстоятельствах. При отказе направить в суд агента или осведомителя сведения, сообщаемые им на предварительном следствии или в ходе оперативной работы, не могут быть использованы в качестве доказательств для обоснования обвинительного приговора суда"31.

Само собой, права обвиняемого должны уважаться. Он может знакомиться с информацией, уличающей его. Однако ему вовсе не обязательно, по нашему мнению, быть знакомым с источником данной информации. Никто не запрещает обвиняемому и его защитнику ставить под сомнение и подвергать деконструкции оперативную информацию, однако, вовсе ни к чему в обязательном порядке предъявлять им лиц, от которых исходит информация.

Сетования стороны защиты по этому поводу понятны и объяснимы. Целый ряд защитных приемов предполагает наличие живого лица. Одним из таких приемов является так называемая "репутационная деконструкция". Суть ее сводится к тому, чтобы показать, что свидетель или потерпевший "имеет в прошлом ряд сомнительных или даже криминальных поступков, что ослабляет доверие к настоящим показаниям. Это "экономическая" стратегия, так как чтобы свидетель не говорил, все кажется сомнительным и не заслуживающим доверия"32.

Однако, как это не прискорбно признавать, сегодня существуют и криминальные техники защиты обвиняемого, которые предпочитают интеллектуальным усилиям грубые физические аргументы. Печально знаменитый Аль Капоне говорил, что "при помощи доброго слова и пистолета добьешься гораздо большего, чем при помощи только одного доброго слова". Так вот анонимность, к слову, обставленная соответствующими процедурными правилами, вводится для того, чтобы не создавать благодатной почвы для применения подобных техник убеждения.

И.Л. Петрухин полагает, что издержки, связанные с разглашением сведений об источниках информации по уголовному делу, должны компенсироваться организационно-техническими мерами. Не возражая против такого подхода, автор в свою очередь выскажется за то, чтобы совершенствование технических и организационных мероприятий осуществлялось в направлении возможности проверки информации, в т.ч. и стороной защиты, на предмет ее достоверности с одновременным сохранением анонимности источника данных. Думается, что это вполне посильная изобретательская задача для инженеров и техников.

Заговорив о деконсрукции, автор не может не коснуться такой ее разновидности, как - "идеологическая деконструкция". Суть последней сводится к тому, что сомнению подвергается не сами сведения о криминальном событии, а подходы, методы и приемы, которыми пользовался исследователь при получении информации. По сути, к идеологической деконструкции можно отнести и современные попытки подвергнуть априорному сомнению информационную самодостаточность результатов ОРД .

Представляется, что "демонизация" ОРД в современных условиях может быть выгодна только преступности. А список побед последней сегодня и так немаленький. То, что целый ряд предложений в законодательство по спецификации использования результатов ОРД в уголовном процессе, например, по делам, связанным с организованной преступностью, борьбой с коррупцией до сих пор не приняты, - свидетельствует о немалых успехах криминала33.

Хочется также остановиться на затронутой И.Л. Петрухиным проблеме "равенства оружия". Представляется, что применительно к организованной преступности у государства есть гораздо больше оснований жаловаться на "неравенство в оружии". Причем не только российскому государству. На спецификации методов борьбы с "конспиративно работающими криминальными организациями" настаивает и германская полиция. "Это вынуждает нас работать тайно, скрытно, анонимно либо под псевдонимом, лишь бы добыть доказательства, которые традиционным полицейским инструментарием, равно как и обычными средствами и методами получить нельзя", - так когда-то сформулировал директор криминальной полиции Вернер Питржик (Федеральное ведомство уголовной полиции) свое вынужденное желание "равенства в оружии" с организованной преступностью.

Приведенный фрагмент, взят из книги Р. Геснера и У. Херцога "За фасадом права: Методы новой тайной полиции".34 Автор не случайно выделяет эту работу. Во-первых, своим содержанием она доказывает, что "демонизация" сыска явление "планетарное": основная идея указанной работы - критика тайных методов полиции. Во-вторых, цитируемая книга памятна автору еще одним обстоятельством. В год ее выхода в свет он как раз изучал основы ОРД, будучи слушателем Горьковской высшей школы МВД СССР. Нас (слушателей) тогда сильно возмутило, почему в открытой печати обсуждаются методы, которые должны держаться в глубоком секрете. Вопрос об этом был задан В.Т. Томину (тогда начальнику кафедры уголовного процесса и криминологии ГВШ МВД СССР). Профессор ответил на него просто и иронично: "Про их методы (методы западной ОРД - М.П.) можно говорить открыто".

Доступность информации о закордонных методах ОРД подтверждалась и другими, по большей части, критическими публикациями. Подвергалась критике и идея уголовно-процессуального использования результатов "буржуазной" ОРД. Пафос публикаций достаточно точно отражает следующая цитата: "Потребность в интенсивном использовании агентурных сведений в уголовном процессе ФРГ объясняется тем, что они позволяют фальсифицировать доказательства, организовывать сфабрикованные политические процессы, в которых осуждение подсудимого следует на основании донесений платных полицейских шпиков. Внепроцессуальные сведения агентурного характера являются, таким образом, важнейшим средством обеспечения карательной политики и практики западногерманского правосудия по уголовным делам" 35.

Представляется, что критический "маховик" раскрутили настолько сильно, что после того, как было разрешено открыто говорить об отечественной ОРД, вся нерастраченная "ругательная" энергия была по инерции направлена на нее.

Суммируя сказанное в настоящем параграфе, сделаем следующие важные для концепции уголовно-процессуальной интерпретации идеологические обобщения.

Первое - противодействие преступности, в первую очередь организованной преступности, требует применения военной стратегии.

Второе - для борьбы с преступностью следует придерживаться стратегии информационного превосходства субъектов кримкогнитивной деятельности.

Третье - недоверие к оперативно-розыскному методу и использованию его результатов в уголовном процессе - следствие искусственной (либо случайной) мифологизации и "демонизации" ОРД. Указанным явлениям необходимо противопоставить активную пропаганду положительного образа ОРД (тиражирование информации об ее успехах, естественно, с соблюдением государственной и служебной тайны).

Из третьего вывода вытекает еще одна важная идеологическая установка - оперативно-розыскная деятельность и ее результаты не могут быть признаны "анитичеловечными", поскольку нацелены они на защиту высших интересов человека и гражданина.

В этой связи автору представляется некорректной следующая формулировка вопроса: "Что важнее раскрыть преступление благодаря ограничению прав и свобод личности или, наоборот, отдать предпочтение интересам личности и в какой-то мере затруднить отыскание истины"36.

По нашему мнению, подобной вопрос не состоятелен в принципе: ситуация расследования такова, что всякое стремление сохранить в неприкосновенности чей-либо правовой статус приводит к ущемлению прав другой стороны. По мнению автора вопроса (И.Л. Петрухина), "в ряде случаев охраняемый законом личный интерес оказывается дороже даже такой важной социальной ценности, как обнаружение истины"37.

Однако такие случаи, можно себе представить лишь в абстракции, исходя из того, что преследование преступника осуществляется исключительно в спортивных целях: "чтобы человек не пострадал на беговой дорожке - соревнования прекращаются". В реальной жизни преступление наносит конкретный адресный ущерб, и отказ от достижения истины, по сути, означает принесение в жертву реальных интересов пострадавшей стороны, причем, как правило, представляемой законопослушными гражданами.

Проблема баланса между требованиями соблюдения прав и свобод человека, с одной стороны, и необходимостью обеспечить реализацию принципа неотвратимости ответственности, с другой, - центральная проблема правовой науки и правоприменительной практики. Проблемность ситуации заключается в том, что выполнить эти требования абсолютно возможно лишь на "сказочном" уровне. Недаром В.Т. Томин сравнил полюса указанного противоречия со Сциллой и Харибдой. В реальной жизни для поддержания баланса необходимо либо уточнять соответствующие права, либо корректировать идею неотвратимости ответственности. Главное - не дать себе увлечься каким-либо одним аспектом, например, идеей прав человека. Гиперболизация прав и свобод человека и гражданина, по мнению В.Т. Томина, является сегодня "стратегическим союзником организованной преступности в борьбе с правовым государством... Защита обширно и абстрактно сформулированных прав и свобод гражданина зачастую приводит к тому, что права и свободы конкретных граждан оказываются ущемленными"38.

Следует также помнить и об иерархии целей. В.В. Лунеев совершенно справедливо замечает, что "проблема соблюдения прав человека властями исключительна. Она всегда останется актуальной и в тоталитарных, и в демократических странах. Но наиболее опасным и массовым нарушением этих прав в современном мире, особенно после падения многих социалистических режимов, становится диктатура преступности... Если же общество не найдет в себе сил и средств ювелирного решения сложной двуединой задачи эффективности и гуманности, то преступность может превратиться в социальную чуму третьего тысячелетия, в диктатуру пятой, а потом и единственной власти"39.

1 См.: Поляков М.П. Начала теории уголовно-процессуальной интерпретации результатов оперативно-розыскной деятельности // Томин В.Т., Поляков М.П., Попов А.П. Указ. работа. - С. 94-155.

2 Философский энциклопедический словарь. - М., 1997. - С. 222; Словарь иностранных слов и выражений. - М., 1997. - С. 244.

3 Лапшин И.И. Философия изобретения и изобретение в философии. - М. 1999. - С. 181.

4 О различии понятий "теория" и концепция" см. также: Понятовская Т.Г. Указ. работа. - С.15-16.

5 Бабушка, правда, имела в виду не преступность: речь шла о современных женщинах.

6 Под идеологией в русском языке понимается - система взглядов, идей, которые характеризуют какую-нибудь социальную группу, класс, политическую партию, общество, в которых осознается и оценивается отношение людей к действительности. См.: Ожегов С.И. Указ. работа. - С. 205; Словарь иностранных слов и выражений. - С. 174.

7Об этом весьма красноречиво свидетельствуют опросы общественного мнения по поводу надобности смертной казни. В средствах массовой информации называются разные цифры, однако, количество тех, кто "за" не опускается ниже отметки - 80 %. Руководство страны разделяет позицию меньшинства. См.: Казнить нельзя. Точка поставлена // Российская газета. - 2001. - 11 июля.

8 Ожегов С.И. Указ. работа. - С. 50.

9 Основы государственной политики борьбы с преступностью. Теоретическая модель. - М., 1997. - С. 24. Хотелось бы заметить, что во времена, когда ставились нереальные цели, более реальными были результаты борьбы с преступностью.

10 По мнению Х.Д. Аликперова, требование бескомпромиссной борьбы с преступностью не состоятельны. См.: Аликперов Х.Д. Проблемы допустимости компромисса в борьбе с преступностью. Автореф. ... дис. докт. юрид. наук. - М., 1982. - С. 6.

11 Идею компромисса с преступностью автор оставляет без рассмотрения. На наш взгляд, для преступности, к которой без оперативно-розыскного инструментария не подобраться, идея компромисса неактуальна.

12См., например: Углубление социального контроля преступности - одна из предпосылок решения социально-экономических проблем (материалы "круглого стола"). - Государство и право. - 1999. - № 9. - С. 60-86.

13 По мнению А.И. Долговой, сегодня, как никогда, актуален термин "борьба с преступностью" как активное противостояние и наступление друг на друга двух борющихся сторон: сторонников закона, правопорядка и преступников, иных правонарушителей. См.: Углубление социального контроля преступности ... - С. 76.

14Так, Е.Б. Мизулина, презентуя проект УПК РФ, подготовленный ко второму чтению, средствам массовой информации, акцентировала внимание на том, что новый УПК теперь не является средством борьбы с преступностью, а выступает исключительно средством защиты человека и гражданина.

15 "Главный сыщик Москвы" В. Купцов в интервью газете "Век" сказал: "Преступник - это враг, и с ним надо соответствующим образом бороться". См.: Сыщик должен быть азартным // Век. - 2000. - № 45. - С. 1-2.

16 Запретительная формулировка, закрепленная в последней версии проекта УПК РФ (ст. 89) (см. выше), - классический пример заведомо проигрышного правила.

17 Подробнее см.: Теория и практика ограничения прав человека по российскому законодательству и международному праву / Под ред. В.М. Баранова. - Н. Новгород, 1998.

18Ведерникова О.Н. Теория и практика борьбы с преступностью в Великобритании. - М., 2001. - С. 259.

19 См.: Почепцов Г.Г. Информационные войны. - М., К., - 2000; Грешневиков А. Информационная война. - М., 1999.

20 Основы государственной политики борьбы с преступностью. - С. 30

21Термин "мощные удары" заимствован у С.Г. Минасова, полагающего, что именно в таких ударах нуждается организованная преступность, коррупция и теневая экономика. См.: Минасов С.Г. Формирование стратегии органов внутренних дел: теоретический и организационный аспекты. Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2001. - С. 15.

22 Углубление социального контроля преступности... - С. 65.

23 Там же. - С. 62.

24 Ляхов Ю.А. Актуальные проблемы законодательного регулирования допустимости доказательств в российском уголовном процессе // Допустимость доказательств в российском уголовном процессе. Материалы всероссийской научно-практической конференции. - Ростов-на-Дону, 2000. - С. 25.

25 См.: Гуц А.К. Многовариантная история России. - М., 2000.

26 Подробнее см.: Носовский Г.В., Фоменко А.Т. Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю Европы и Азии?. - М., 1999.

27 Испанский философ, публицист (1883-1955).

28 Стецовский Ю.И. Судебная власть. - М., 1999.- С. 23.

29 Душенко К.В. Словарь современных цитат. - М., 1997. - С. 451.

30 Подробнее см.: Лисичкин В.А., Шелепин Л.А. Третья мировая (информационно-психологическая) война. - М., 2000. - С. 36-41.

31 Углубление социального контроля преступности... - С. 78. Солидарную позицию высказывает А.М. Ларин. По его мнению, идея обеспечения анонимности свидетеля является "грубейшим извращением принципов состязательности и объективной истины" и открывает "широкий простор для использования подставных свидетелей и других фальсификаций". См.: Ларин А.М. О принципах уголовного процесса и гарантиях прав личности в проекте УПК - 1997 // Российская юстиция. - 1997. - № 9. - С. 10.

32 Fuks Ct., Ward S.. What is deconstruction, and where and when does it take place? Making facts in science, building cases in law // Amer. sociol. rev . - Wash., 1994. - vol. N 4 - P. 481-500. Цит. по: Фукс Ш., Уорд С. Что такое деконструкция, где и когда она имеет место? Создание фактов в науке, образование прецедентов в праве // Социальные и гуманитарные науки: отечественная и зарубежная литература. Реферативный журнал "Социология". - 1996. - № 2. - С. 8.

33 В последнее время, в этом плане наметились определенные подвижки. См., например: ФЗ от 7 августа 2001 г. "О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем" // Российская газета. - 2001. - 9 августа.

34 Геснер Р., Херцог У. За фасадом права: Методы новой тайной полиции. - М., 1990. - С. 44.

35 См., например: Филимонов Б.А. Об использовании агентурных сведений в уголовном процессе ФРГ // Правоведение. - 1984. - № 3. - С. 105.

36 Петрухин И.Л. Правовая защита личности при поисках доказательств по уголовным делам // Социалистическая законность. - 1989. - № 12. - С. 7.

37 Там же. - С. 7.

38 Томин В.Т. Организованная преступность - versus правового государства (Заметки другого провинциала из Н. Новгорода) // Уголовно-процессуальная деятельность. Теория, Методология, Практика. - Н. Новгород, 2001. - С. 13-14. См. также. Томин В.Т. "Права и свободы человека - большой блеф ХХ века // Уголовный процесс России: аспекты взаимодействия с международным правом. - Н. Новгород, 1996. - С. 54-60.

39 Лунеев В.В. Преступность ХХ века. - С. 474, 480.