ГЛАВА XVII. ЭМОЦИИ

Эмоции и потребности

Человек как субъект практической и теоретической деятельности, который по­знает

и изменяет мир, не является ни бесстрастным созерцателем того, что проис­ходит

вокруг него, ни таким же бесстрастным автоматом, производящим те или иные

действия наподобие хорошо слаженной машины. Действуя, он не только производит те

или иные изменения в природе, в предметном мире, но и воздей­ствует на других

людей и сам испытывает воздействия, идущие от них и от своих собственных

действий и поступков, изменяющих его взаимоотношения с окру­жающими; он

переживает то, что с ним происходит и им совершается; он отно­сится определенным

образом к тому, что его окружает. Переживание этого от­ношения человека к

окружающему составляет сферу чувств или эмоций. Чув­ство человека — это

отношение его к миру, к тому, что он испытывает и делает, в форме

непосредственного переживания.

Эмоции можно предварительно в чисто описательном феноменологическом плане

охарактеризовать несколькими особенно показательными признаками. Во-первых, в

отличие, например, от восприятии, которые отражают содержание объекта, эмоции

выражают состояние субъекта и его отношение к объекту. Эмо­ции, во-вторых,

обычно отличаются полярностью, т. е. обладают положительным или отрицательным

знаком: удовольствие — неудовольствие, веселье — грусть, радость — печаль и т.

п. Оба полюса не являются обязательно внеположными. В сложных человеческих

чувствах они часто образуют противоречивое един­ство: в ревности страстная

любовь уживается с жгучей ненавистью.

Существенными качествами аффективно-эмоциональной сферы, характери­зующими

положительный и отрицательный полюса в эмоции, являются прият­ное и неприятное.

Помимо полярности приятного и неприятного в эмоциональ­ных состояниях

сказываются также (как отметил В. Вундт) противоположно­сти напряжения и

разрядки, возбуждения и подавленности. Независимо от того, будут ли они

признаны, наравне с приятным и неприятным, основными «измере­ниями» чувств (как

это делал Вундт в своей трехмерной теории чувств), или же напряжение и разрядка,

возбуждение и подавленность будут рассматриваться лишь как органические ощущения

аффективного характера (как это имеет мес­то у ряда психологов: О. Кюльпе, Г.

Эббингауз, Ж. Дюма), во всяком случае нужно признать, что роль их в эмоциях и

чувствах весьма значительна. Наличие напряжения, возбуждения или противоположных

им состояний вносит суще­ственную дифференциацию в эмоции. Наряду с возбужденной

радостью (радо­стью-восторгом, ликованием) существует радость покойная

(растроганная ра­дость, радость-умиление) и напряженная радость, исполненная

устремленности (радость страстной надежды и трепетного ожидания); точно так же

существует напряженная грусть, исполненная тревоги, возбужденная грусть, близкая

к отча­янию, и тихая грусть — меланхолия, в которой чувствуется разрядка и

успокоен­ность. Этим, конечно, тоже не исчерпывается реальное многообразие

чувств. В дей­ствительности чувства представляют большое многообразие различных

качеств и оттенков. При этом эмоции никак не сводимы к голой эмоциональности,

или аффективности, как таковой. Эмоциональность, или аффективность, — это

все­гда лишь одна, специфическая, сторона процессов, которые в действительности

являются вместе с тем познавательными процессами, отражающими — пусть

специфическим образом — действительность. Эмоциональные процессы, таким образом,

никак не могут противопоставляться процессам познавательным как внешние, друг

друга исключающие противоположности. Сами эмоции человека представляют собой

единство эмоционального и интеллектуального, так же как познавательные процессы

обычно образуют единство интеллектуального и эмо­ционального. И одни и другие

являются в конечном счете зависимыми компо­нентами конкретной жизни и

деятельности индивида, в которой в единстве и взаимопроникновении включены все

стороны психики.

Для подлинного понимания эмоций в их отличительных особенностях необ­ходимо

выйти за пределы намеченной выше чисто описательной их характери­стики.

Основной исходный момент, определяющий природу и функцию эмоций, за­ключается в

том, что в эмоциональных процессах устанавливается связь, взаимо­отношение между

ходом событий, совершающимся в соответствии или вразрез с потребностями

индивида, ходом его деятельности, направленной на удовлетворе­ние этих

потребностей, с одной стороны, и течением внутренних органических процессов,

захватывающих основные витальные функции, от которых зависит жизнь организма в

целом, — с другой; в результате индивид настраивается для соответствующего

действия или противодействия.

Соотношение между этими двумя рядами явлений в эмоциях опосредовано психическими

процессами — простой рецепцией, восприятием, осмысливанием, сознательным

предвосхищением результатов хода событий или действий.

Эмоциональные процессы приобретают положительный или отрицательный характер в

зависимости от того, находится ли действие, которое индивид произ­водит, и

воздействие, которому он подвергается, в положительном или отрица­тельном

отношении к его потребностям, интересам, установкам; отношение инди­вида к ним и

к ходу деятельности, протекающей в силу совокупности объектив­ных обстоятельств

в соответствии или вразрез с ними, определяет судьбу его эмоций.

Взаимоотношение эмоций с потребностями может проявляться двояко — в соответствии

с двойственностью самой потребности, которая, будучи испытыва­емой индивидом

нуждой его в чем-то ему противостоящем, означает одновремен­но и зависимость его

от чего-то и стремление к нему. С одной стороны, удов­летворение или

неудовлетворение потребности, которая сама не проявилась в форме чувства, а

испытывается, например, в элементарной форме органических ощущений, может

породить эмоциональное состояние удовольствия — неудо­вольствия, радости —

печали и т. п.; с другой — сама потребность как активная тенденция может

испытываться как чувство, так что и чувство выступает в каче­стве проявления

потребности. То или иное чувство наше к определенному пред­мету или лицу —

любовь или ненависть и т. п. — формируется на основе по­требности по мере того,

как мы осознаем зависимость их удовлетворения от этого предмета или лица,

испытывая те эмоциональные состояния удовольствия, удовлетворения, радости или

неудовольствия, неудовлетворения, печали, которые они нам доставляют. Выступая в

качестве проявления потребности — в каче­стве конкретной психической формы ее

существования, эмоция выражает актив­ную сторону потребности. Поскольку это так,

эмоция неизбежно включает в себя и стремление, влечение к тому, что для чувства

привлекательно, так же как влечение, желание всегда более или менее

эмоционально. Истоки у воли и эмо­ции (аффекта, страсти) общие — в потребностях:

поскольку мы осознаем пред­мет, от которого зависит удовлетворение нашей

потребности, у нас появляется направленное на него желание; поскольку мы

испытываем саму эту зависимость в удовольствии или неудовольствии, которое

предмет нам причиняет, у нас фор­мируется по отношению к нему то или иное

чувство. Одно явно неотрывно от другого. Вполне раздельное существование функций

или способностей эти две формы проявления единого ведут разве только в некоторых

учебниках психоло­гии и нигде больше.

В соответствии с этой двойственностью эмоции, отражающей заключенное в

потребности двойственное активно-пассивное отношение человека к миру,

двой­ственной или, точнее, двусторонней, как увидим, оказывается и роль эмоций в

деятельности человека: эмоции формируются в ходе человеческой деятельно­сти,

направленной на удовлетворение его потребностей; возникая, таким обра­зом, в

деятельности индивида, эмоции или потребности, переживаемые в виде эмоций,

являются вместе с тем побуждениями к деятельности.

Однако отношение эмоций и потребностей далеко не однозначно. Уже у жи­вотного, у

которого существуют лишь органические потребности, одно и то же явление может

иметь различное и даже противоположное — положительное и отрицательное —

значение в силу многообразия органических потребностей: удовлетворение одной

может идти в ущерб другой. Поэтому одно и то же тече­ние жизнедеятельности может

вызвать и положительные, и отрицательные эмо­циональные реакции. Еще менее

однозначно это отношение у человека.

Потребности человека не сводятся уже к одним лишь органическим потребно­стям; у

него возникает целая иерархия различных потребностей, интересов, уста­новок. В

силу многообразия потребностей, интересов, установок личности одно и то же

действие или явление в соотношении с различными потребностями может приобрести

различное и даже противоположное — как положительное, так и от­рицательное —

эмоциональное значение. Одно и то же событие может, таким об­разом, оказаться

снабженным противоположным — положительным и отрица­тельным — эмоциональным

знаком. Отсюда часто противоречивость, раздвоен­ность человеческих чувств, их

амбивалентность. Отсюда также иногда сдвиги в эмоциональной сфере, когда в связи

со сдвигами в направленности личности чув­ство, которое вызывает то или иное

явление, более или менее внезапно переходит в свою противоположность. Поэтому

чувства человека не определимы соотношением с изолированно взятыми

потребностями, а обусловлены их местом в струк­туре личности в целом.

Определяясь соотношением хода действий, в которые во­влечен индивид, и его

потребностей, чувства человека отражают строение его лич­ности, выявляя ее

направленность, ее установки; что оставляет человека равно­душным и что

затрагивает его чувства, что его радует и что печалит, обычно ярче всего

выявляет — а иногда выдает — истинное его существо.

Эмоции и образ жизни

На уровне биологических форм существования у животных, когда индивид вы­ступает

лишь как организм, эмоциональные реакции связаны с органическими потребностями и

инстинктивными формами жизнедеятельности. Именно про­текание основных для

животного организма форм жизнедеятельности, связан­ных с самосохранением,

питанием, размножением, определяет его эмоциональ­ные реакции.

На уровне исторических форм существования у человека, когда индивид вы­ступает

как личность, а не как организм, эмоциональные процессы связаны не только с

органическими, но и с духовными потребностями, с тенденциями и уста­новками

личности и многообразными формами деятельности. Объективные от­ношения, в

которые вступает человек в процессе удовлетворения своих потреб­ностей,

порождают разнообразные чувства. Развивающиеся в процессе трудовой деятельности

людей формы сотрудничества порождают многообразные социаль­ные чувства. Даже

если обратиться к семейным чувствам, то, несмотря на орга­нические основы

сексуального чувства, все же не раз навсегда данные чувства порождают различные

формы семейной жизни, а изменяющиеся в процессе об­щественно-исторического

развития формы семьи порождают изменяющиеся и развивающиеся семейные чувства.

Человеческие чувства выражают в форме переживания реальные взаимоотношения

человека как общественного существа с миром, прежде всего с другими людьми.

В этих исторических формах общественного бытия человека, а не в одних лишь их

физиологических механизмах нужно прежде всего искать материаль­ные основы

человеческих чувств и эмоций, так же как в основных формах био­логического

существования, а не в одних лишь их физиологических механизмах самих по себе

надо в конечном счете искать материальные основы эмоций у животных.

Поскольку эмоции основываются на выходящих за пределы сознания жиз­ненно

значимых взаимоотношениях индивида с окружающим, теория и класси­фикация эмоций

должна исходить как из первичной основы не из тонкостей феноменологического

анализа эмоционального переживания или физиологиче­ского изучения механизмов

эмоционального процесса самого по себе, а из тех реальных взаимоотношений,

которые лежат в основе эмоций. Поскольку у жи­вотных эмоциональные реакции

связаны с основными сторонами и проявления­ми их жизнедеятельности, с важнейшими

для животного организма биологиче­скими актами — питания, размножения и с

борьбой за существование, постольку исходя от Ч. Дарвина биологическая теория

эмоций, которая связывала их с органической стимуляцией инстинктов, в отношении

животных в основном пра­вильна. Грубейшая ошибка биологической теории эмоций

начинается лишь там, где эта теория переносится с животных на человека. Между

тем с изменением форм существования у человека изменяется и основа его эмоций.

Биологизаторская же теория неразрывно связывает эмоции человека с инстинктами.

По существу, из этой именно точки зрения исходил уже У. Джемс, отмечав­ший, что

объект побуждает не только к действию, он вызывает изменения в уста­новке, в

лице; он различным образом сказывается на дыхании, кровообращении и органических

функциях. Когда действия заторможены, эмоциональные проявле­ния еще сохраняются,

и мы можем прочесть гнев в чертах лица даже тогда, когда удар не был нанесен.

Инстинктивные реакции и эмоциональные проявления сливаются в незаметных

переходах. Джемс признает затруднительным провести грань между описанием

эмоционального процесса и инстинктивной реакции. Эту формулу полностью воспринял

современный бихевиоризм: инстинкт, по Дж. Уотсону, представляет собой наружное

действие, эмоция — реакция, связанная с ор­ганизмом, но между эмоцией и

инстинктом нет четкой грани; так же как инстинкт, эмоция является наследственной

стереотипной реакцией.

Эта теория о неразрывной связи, почти неразличимости инстинкта и эмоции в

дальнейшем была конкретизирована в двух вариантах. Эмоции представляются либо

как субъективная сторона инстинктов, как специфическое переживание, связанное с

инстинктивным действием, либо как пережиток инстинктов, как тот след, который,

отживая, они оставляют в психике. В частности, У. Мак-Дугалл, считая, что он

осуществляет идею Ч. Дарвина, развил теорию эмоций, исходя­щую из того

положения, что всякая эмоция есть аффективный аспект инстинк­тивного процесса.*

* Мак-Дауголл (Мак-Дугалл) У. Основные проблемы социальной психологии. М., 1916.

Соотношению между эмоцией и инстинктом, которое попытался установить Мак-Дугалл,

в последнее время другим исследователем — Л. де Бансель — была противопоставлена

другая теория, по-своему интерпретирующая теорию Дарвина. Эта теория гласит:

эмоция не аспект или как бы оборотная сторона инстинкта, она — рудимент или

неудавшийся инстинкт.

Неразрывно связывая человеческие эмоции с примитивными инстинктами, эти теории

превращают эмоции в исключительно биологические образования и лишают их всяких

перспектив развития; эмоции — пережитки прошлого. Они либо продукты разложения

инстинкта, дезорганизующие всякую человеческую деятельность, либо неотлучные

спутники инстинктов.

Но идея исключительной связи эмоции с инстинктом расходится с физиоло­гическими

данными, говорящими в пользу корковой обусловленности эмоций и подкорковой

локализации инстинктов; она не согласуется и с психологическими фактами.

Генетически, несомненно, эмоции были первоначально связаны с инстинктами и

влечениями. Связь эта сохраняется, но неправильно отождествлять чувства

че­ловека исключительно с инстинктивными реакциями и примитивными влечени­ями.

Эмоциональная сфера проходит длинный путь развития — от примитивной чувственной,

аффективной реакции у животного к высшим чувствам человека.

Чувства человека — это чувства исторического человека.

У человека эмоции связаны с основными формами общественно-историческо­го

существования — образа жизни человека и основными направлениями его

деятельности.

Зарождение на основе совместного труда общественных форм сотрудниче­ства,

специфически человеческих отношений человека к человеку порождает и целый новый

мир специфически человеческих чувств человека к человеку и к другим людям,

реальная основа которых заключена в сотрудничестве и вытека­ющей из него

общности интересов. Отсюда рождаются гуманистические чувства, чувства

солидарности, симпатии, любви к человеку и т. д., и отсюда же, с воз­никновением

общественных противоречий как реальных материальных фактов, рождается

человеческое негодование, возмущение, вражда, ненависть. Первично реальные

отношения, в которые включается человек, определяют его чувства, и лишь затем

вторично его чувства обусловливают те отношения к другим лю­дям, в которые он

вступает.

По мере того как первично чисто природные отношения индивидов различ­ного пола,

матери к детенышу и т. п. перестраиваются на общественной основе и принимают

характер семейных, у человека формируются специфические чело­веческие чувства —

различных членов семьи друг к другу. Половое влечение переходит в человеческое

чувство любви, которое в связи с изменяющимся в ходе общественно-исторического

развития характером семьи осложняется мно­гообразными, в него вплетающимися

оттенками чувств; отношение родителей и детей, пронизываясь

общественно-историческим содержанием, перерастает во взаимосвязь, а иногда и

антагонизм поколений, которые порождают и питают сложные чувства родителей к

детям и детей к родителям.

Через отношение к другим людям формируются у человека и специфические

человеческие чувства к самому себе как человеческому существу, как личности,

формируются личностные чувства как чувства общественные.

Не появление личностных чувств порождает личность и специфическое для человека

отношение к окружающему миру и к самому себе, а становление в про­цессе

общественной практики и исторического развития личности как субъекта практики и

конкретного носителя общественных отношений порождает личност­ные чувства.

Труд, основа человеческого существования, становится важнейшим источни­ком

человеческих чувств. Важнейшие эмоции, которые играют в жизни обычно очень

большую роль и существенно сказываются на общем эмоциональном со­стоянии, на

настроении человека, связаны с ходом его трудовой деятельности, ее успехом или

неуспехом, ее удачами или неудачами.

Различные направления общественно-трудовой деятельности порождают или развивают

различные направления и стороны эмоциональности. В ходе истори­ческого развития

они не только проявляются, но и формируются. Развитие обще­ственных межлюдских

отношений порождает моральные чувства. С выделением из практической деятельности

теоретической порождаются интеллектуальные чувства — любознательность, любовь к

истине, которая, приходя в столкновение с господствующими взглядами, приводила

людей науки на костры инквизиции.* В процессе создания изобразительных искусств,

музыки, поэзии формируются эстетические чувства человека; то же происходит при

восприятии великих творе­ний народного творчества, классических произведений

великих мастеров.

* К проблеме мировоззренческих чувств С. Л. Рубинштейн обращается в своей

последней работе «Человек и мир», где предлагает их концепцию как жизненных,

связанных с обобщением жизни, чувств. (См.: Рубинштейн С. Л. Проблемы общей

психологии. М., 1976). (Примеч. сост.)

Таким образом, чувства человека, не отрываясь, конечно, от организма и его

психофизических механизмов, далеко выходят за узкие рамки одних лишь

внутриорганических состояний, распространяясь на всю безграничную ширь мира,

который человек в своей практической и теоретической деятельности познает и

изменяет. Каждая новая предметная область, которая создается в общественной

практике и отражается в человеческом сознании, порождает новые чувства, и в

новых чувствах устанавливается новое отношение человека к миру. Отношение к

природе, к бытию предметов опосредовано социальными отношениями людей. Ими

опосредованы и чувства человека. Участие в общественной жизни форми­рует

общественные чувства. Объективные обязательства по отношению к дру­гим людям,

превращаясь в обязательства по отношению к самому себе, формиру­ют моральные

чувства человека. Существование таких чувств предполагает целый мир человеческих

отношений. Чувства человека опосредованы и обус­ловлены реальными общественными

отношениями, в которые включен человек, нравами или обычаями данной общественной

среды и ее идеологией. Укореняясь в человеке, идеология сказывается и на его

чувствах. Процесс формирования чувств человека неразрывен со всем процессом

становления его личности.

Высшие чувства человека — это определяемые идеальными — интеллекту­альными,

этическими, эстетическими — мотивами процессы. <...> Чувства че­ловека — самое

яркое выражение «природы, ставшей человеком», и с этим свя­зано то волнующее

обаяние, которое исходит от всякого подлинного чувства.*

* Говоря о «природе, ставшей человеком», С. Л. Рубинштейн цитирует положение из

«Экономическо-философских рукописей 1844 года» К. Маркса. Впервые С. Л.

Рубинштейн раскрыл мето­дологическое значение этого положения для психологии в

своей программной статье «Проблемы психологии в трудах Карла Маркса»,

опубликованной в 1934 г., тогда он особо подчеркивал, что в понимании К. Маркса

развитие общественного бытия происходит не как надстройка над приро­дой, а как

ее глубокая перестройка (см.: Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М.,

1973. С. 34—35). В последние годы своей жизни С. Л. Рубинштейн обращается к

анализу этих рукописей, стремясь выявить систему взглядов раннего Маркса на

философскую проблему чело­века. В результате С. Л. Рубинштейн дает следующую

интерпретацию положению о соотношении природного и общественного. Природа

выступает не только как преобразованная предметной деятельностью человека —

«природа всегда остается и в своем первичном качестве собственно природы»

(Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 205). Эта

интерпретация чрезвычайно существенна для понимания соотношения в психологии

биологиче­ского и социального, природного и общественного, когда подчеркивание

определяющей роли со­циального в развитии психики не должно вести к отрицанию

роли природного в этом разви­тии. (Примеч. сост.)

В ходе событий, порождающих у человека те или иные эмоции, он всегда является в

какой-то мере не только пассивным и страдательным, но и активным, действенным

существом. Даже там, где человек оказывается во власти событий, с которыми он в

конечном счете не в силах совладать, ход которых в целом не от него зависит, он

неизбежно в какой-то мере либо содействует ему, давая вовлечь себя, либо

противодействует ему, хотя бы и безуспешно, во всяком случае так или иначе

относится к происходящему.

Таким образом, все происходящее с человеком вызывает или включает и ка­кую-то

активность с его стороны — внешнюю или внутреннюю. С другой сторо­ны, ход

собственной деятельности человека и тех событий, которые в основном зависят от

нее, неизбежно включает и ту или иную меру пассивности, внешней обусловленности,

так как результат действий, которые совершает человек, зависит не только от его

побуждений и намерений, но и от объективных обстоя­тельств.

Таким образом, объективно в действиях человека налицо и действенность,

ак­тивность, и страдательность, пассивность, в этой своей противоположности

дан­ные в единстве и взаимопроникновении. Соответственно они представлены и в

эмоциональной сфере человека, которая включает в себя и активность того или

иного эмоционального отношения к происходящему, и пассивность того или ино­го

состояния, которое испытывает человек, подвергаясь различным воздействиям.

Это взаимоотношение активности и пассивности накладывает существенный отпечаток

на эмоциональную сферу. Оно проявляется в выше уже отмеченной двусторонности

эмоциональных образований, выступающих, с одной стороны, как активные

эмоциональные тенденции, стимулирующие к деятельности, с другой — как

эмоционально переживаемые состояния, которые испытывает человек.

В учениях, авторы которых пытались глубже проникнуть в природу эмоций, эта

поляр­ность активности и пассивности отмечалась как существенная черта

эмоциональной сферы, но объяснения при этом давались различные. Р. Декарт,

следуя в основном христианской традиции и развивая учение о дуализме двух

субстанций, усматривал источник этой полярно­сти в дуализме души и тела.

Страсть, поскольку она активность души, — акт мысли, чистого познания; она

активна, поскольку не есть влечение тела, а познание души; она же есть нечто

страдательное, пассивное (passion), поскольку является порождением плоти и ее

влечений. Активность, таким образом, относится на счет души, пассивность — на

счет воздействия на душу со стороны тела.

Б. Спиноза, заостряя интеллектуалистические тенденции концепции души, основу

кото­рой заложил Декарт, ищет источники этой полярности внутри самой души как

познающего субъекта и усматривает ее в дуализме совершенного и несовершенного

познания. Актив­ность или пассивность души зависит у Спинозы от адекватности или

неадекватности позна­ния. Душа пассивна, поскольку она имеет неадекватные идеи и

поскольку ее аффекты — это страсти, т. е. страдательные, пассивные состояния;

поскольку она имеет адекватные идеи, она активна, ее аффекты — действия души.

Мы видим источник этой противоположности активности и пассивности в действенных

взаимоотношениях субъекта и объекта, взаимопроникающих друг в друга, так что

отношение между активностью и пассивностью перестает быть метафизически внешним.

Каждая эмо­ция не является или пассивной, или активной, а и пассивной, и

активной. Весь вопрос лишь в мере одной и другой, в силу которой эмоция

выступает в одном случае преимущественно как страдательное состояние

аффицированности, плененности, в другом — преимущественно как активный процесс

порыва, устремленности, действенности.

На этой основе мы можем тоже прийти к положению, которое в рамках своей

концепции сформулировал Спиноза, определив аффекты (что у него равнозначно с

нашим понятием эмоции, а не с более узким современным понятием аффекта) как

состояния, которые увели­чивают или уменьшают способность к действию («Этика»,

часть третья, определение 3).

Эмоции и деятельность

Если все происходящее, поскольку оно имеет то или иное отношение к человеку и

поэтому вызывает то или иное отношение с его стороны, может вызвать у него те

или иные эмоции, то особенно тесной является действенная связь между эмо­циями

человека и его собственной деятельностью. Эмоция с внутренней необхо­димостью

зарождается из соотношения — положительного или отрицательно­го — результатов

действия к потребности, являющейся его мотивом, исходным побуждением.

Это связь взаимная: с одной стороны, ход и исход человеческой деятельности

вызывают обычно у человека те или иные чувства, с другой — чувства человека, его

эмоциональные состояния влияют на его деятельность. Эмоции не только

обусловливают деятельность, но и сами обусловливаются ею. Характер эмоций, их

основные свойства и строение эмоциональных процессов зависят от нее.

Так как объективный результат человеческих действий зависит не только от

побуждений, из которых они исходят, но и от объективных условий, в которых они

совершаются; так как у человека много самых различных потребностей, из которых

то одна, то другая приобретает особую актуальность, результат дей­ствия может

оказаться либо в соответствии, либо в несоответствии с наиболее актуальной для

личности в данной ситуации на данный момент потребностью. В зависимости от этого

ход собственной деятельности породит у субъекта поло­жительную или отрицательную

эмоцию, чувство, связанное с удовольствием или неудовольствием. Появление одного

из этих двух полярных качеств вся­кого эмоционального процесса будет, таким

образом, зависеть от складывающе­гося в ходе деятельности и в ходе деятельности

изменяющегося соотношения между действием и его исходными побуждениями. Возможны

и объективно нейтральные участки в действии, когда выполняются те или иные

операции, не имеющие самостоятельного значения; они оставляют личность

эмоционально нейтральной. Поскольку человек как сознательное существо в

соответствии со своими потребностями, своей направленностью ставит себе

определенные цели, можно сказать также, что положительное или отрицательное

качество эмоции определяется соотношением между целью и результатом действия.

В зависимости от отношений, складывающихся по ходу деятельности, опреде­ляются и

другие свойства эмоциональных процессов. В ходе деятельности есть обычно

критические точки, в которых определяется благоприятный для субъек­та или

неблагоприятный для него результат, оборот или исход его деятельности. Человек

как сознательное существо более или менее адекватно предвидит при­ближение таких

критических точек. При приближении к ним в чувстве челове­ка — положительном или

отрицательном — нарастает напряжение. После того как критическая точка пройдена,

в чувстве человека — положительном или от­рицательном — наступает разрядка.

Наконец, любое событие, любой результат собственной деятельности челове­ка в

соотношении с различными его мотивами или целями может приобрести амбивалентное

— одновременно и положительное, и отрицательное — значе­ние. Чем более внутренне

противоречивый, конфликтный характер принимает протекание действия и вызванный

им ход событий, тем более сумбурный харак­тер принимает эмоциональное состояние

субъекта. Такой же эффект, как не­разрешимый конфликт, может произвести и резкий

переход от положительно­го — особенно напряженного — эмоционального состояния к

отрицательному и наоборот. С другой стороны, чем более гармонично, бесконфликтно

протекает процесс, тем более покойный характер носит чувство, тем меньше в нем

остроты и возбуждения.

Мы пришли, таким образом, к выделению трех качеств, или измерений, чувства.

Стоит сопоставить их трактовку с той, которая дана в трехмерной теории чувств В.

Вундта. Вундт выделял именно эти измерения (удовольствия и неудовольствия,

напряжения и разрядки [разрешения], возбуждения и успокоения). Каждую из пар он

попытался соотнести с соот­ветствующим состоянием пульса и дыхания, с

физиологическими висцеральными процессами. Мы связываем их с различным

отношением к событиям, в которые включается человек, с различным ходом его

деятельности. Для нас эта связь фундаментальна. Значение висце­ральных

физиологических процессов, конечно, не отрицается, но им отводится иная —

под­чиненная — роль; чувства удовольствия или неудовольствия, напряжения и

разрядки и т. п. связаны, конечно, с органическими висцеральными изменениями, но

сами изменения имеют у человека по большей части производный характер; они лишь

«механизмы», посредством ко­торых осуществляется определяющее влияние

взаимоотношений, которые в ходе деятельно­сти складываются у человека с миром.

<...>

Многообразие чувств зависит от многообразия реальных жизненных отно­шений

человека, которые в них выражаются, и видов деятельности, посредством которых

они осуществляются.

Характер эмоционального процесса зависит далее и от структуры деятельно­сти.

Эмоции прежде всего существенно перестраиваются при переходе от биоло­гической

жизнедеятельности, органического функционирования к общественной трудовой

деятельности. С развитием деятельности трудового типа эмоциональ­ный характер

приобретает не только процесс потребления, использования тех или иных благ, но

также и прежде всего их производство, даже в том случае, когда — как это

неизбежно бывает при разделении труда — данные блага не­посредственно не

предназначены служить для удовлетворения собственных по­требностей. У человека

эмоции, связанные с деятельностью, занимают особое место, поскольку именно она

дает положительный или отрицательный резуль­тат. Отличное от элементарного

физического удовольствия или неудовольствия чувство удовлетворения или

неудовлетворения со всеми его разновидностями и оттенками (чувства успеха,

удачи, торжества, ликования и неуспеха, неудачи, кра­ха и т. д.) связано прежде

всего с ходом и исходом деятельности.

При этом в одних случаях чувство удовлетворения связано преимуществен­но с

результатом деятельности, с ее достижениями, в других — с ходом ее. Однако и

тогда, когда это чувство связано в первую очередь с результатом дея­тельности,

результат переживается эмоционально, поскольку осознается как до­стижение по

отношению к деятельности, которая к ним привела. Когда данное достижение уже

закреплено и превратилось в обычное состояние, во вновь уста­новившийся уровень,

не требующий напряжения, труда, борьбы за его сохране­ние, чувство

удовлетворения относительно быстро начинает притупляться. Эмо­ционально

переживается не остановка на каком-нибудь уровне, а переход, дви­жение к более

высокому уровню. Это можно наблюдать на деятельности любого рабочего,

добившегося резкого повышения производительности труда, на дея­тельности

ученого, совершившего то или иное открытие. Чувство достигнутого успеха,

торжества сравнительно быстро затухает, и каждый раз снова разгорает­ся

стремление к новым достижениям, ради которых нужно биться и работать.

Точно так же, когда эмоциональные переживания вызывает сам процесс

де­ятельности, то радость и увлечение процессом труда, преодоление трудностей,

борьба не являются чувствами, связанными лишь с процессом функционирова­ния.

Наслаждение, которое доставляет нам процесс труда, — это в основном наслаждение,

связанное с преодолением трудностей, т. е. с достижением частич­ных результатов,

с приближением к результату, который является конечной це­лью деятельности, с

движением по направлению к нему. Таким образом, чувства, связанные по

преимуществу с ходом деятельности, хотя и отличны, но неотрыв­ны от чувств,

связанных с ее исходом. <...> Последние в трудовой деятельности обычно

преобладают. Осознание того или иного результата как цели дей­ствия выделяет

его, придает ему ведущее значение, в силу которого эмоциональ­ное переживание

ориентируется главным образом по нему.

Это отношение несколько смещается в игровой деятельности. Вопреки очень

распространенному мнению эмоциональные переживания и в игровом процессе никак не

сводятся к чисто функциональному удовольствию (за исключением разве первых,

самых ранних, функциональных игр ребенка, в которых соверша­ется первоначальное

овладение им своим телом). Игровая деятельность ребенка не сводится к

функционированию, а тоже состоит из действий. Так как игровая деятельность

человека является производной от трудовой и развивается на ее основе, то и в

игровых эмоциях выступают черты, общие с теми, которые вытека­ют из строения

трудовой деятельности. Однако, наряду с чертами общими, есть в игровой

деятельности, потому и в игровых эмоциях и черты специфические. И в игровом

действии, исходя из тех или иных побуждений, ставятся те или иные цели, но

только воображаемые. В соответствии с воображаемым характе­ром целей в игре

значительно увеличивается удельный вес эмоций, связанных с ходом действия, с

процессом игры, хотя и в игре результат, победа в состязании, удачное разрешение

задачи и т. п. далеко не безразличны. Это перемещение центра тяжести

эмоциональных переживаний в игре связано и с иным, специфи­ческим для нее

соотношением мотивов и целей деятельности.

Своеобразное смещение эмоционального переживания происходит в тех слож­ных видах

деятельности, в которых расчленяется разработка замысла, плана действия и его

дальнейшее осуществление, и первая выделяется в относительно самостоятельную

теоретическую деятельность, а не совершается в ходе практи­ческой деятельности.

В таких случаях особенно сильный эмоциональный на­строй может прийтись на эту

начальную стадию. В деятельности писателя, уче­ного, художника разработка

замысла произведения может переживаться особен­но эмоционально — острее, чем его

последующее кропотливое осуществление.

К. Бюлер выдвинул закон, согласно которому по ходу действия положитель­ные

эмоции перемещаются от конца к началу. Закон, так сформулированный, не вскрывает

подлинных причин явлений, которые обобщает. Подлинные причины перемещения

положительных эмоций от конца действия к его началу лежат в изменении характера

и строения деятельности. По существу, эмоции, как поло­жительные, так и

отрицательные, могут быть связаны со всем ходом действия и с его исходом. Если

для ученого или художника с особенно интенсивной радо­стью может быть сопряжен

начальный этап замысла своего произведения, то это объясняется тем, что

разработка замысла или плана превращается в предваряю­щую, относительно

самостоятельную и притом очень напряженную, интенсивную деятельность, ход и

исход которой поэтому доставляют свои очень яркие радо­сти и — иногда — муки.

Смещение эмоционального переживания к началу действия связано также с ростом

сознания. Маленький ребенок, не способный предвидеть результат своих действий,

не может и заранее, с самого начала испытать эмоциональный эффект от

последующего результата. Но у того, кто в состоянии предвидеть результаты и

дальнейшие последствия своих поступков, переживание, соотнесение предстоя­щих

результатов действия к побуждениям, определяющее его эмоциональный характер,

сможет определиться уже с самого начала.

Таким образом, раскрывается многообразная и многосторонняя зависимость эмоций

человека от его деятельности.

В свою очередь эмоции существенно влияют на ход деятельности. Как фор­ма

проявления потребностей личности эмоции выступают в качестве внутрен­них

побуждений к деятельности. Эти внутренние побуждения, выражающиеся в чувствах,

обусловлены реальными отношениями индивида к окружающему его миру.

Для того чтобы уточнить роль эмоции в деятельности, необходимо различать эмоции,

или чувства, и эмоциональность, или аффективность как таковую.

Ни одна реальная эмоция не сводима к изолированно взятой, чистой, т. е.

абстрактной, эмоциональности или аффективности. Всякая реальная эмоция обычно

представляет собой единство аффективного и интеллектуального, пере­живания и

познания, поскольку она включает в себя в той или иной мере и волевые моменты,

влечения, стремления, поскольку вообще в ней в той или иной мере выражается весь

человек. Взятые в конкретной целостности, эмоции слу­жат побуждениями, мотивами

деятельности. Они обусловливают ход деятель­ности индивида, будучи сами

обусловлены им. В психологии часто говорят о единстве эмоций, аффекта и

интеллекта, полагая, что этим преодолевают абст­рактную точку зрения,

расчленяющую психологию на отдельные элементы, или функции. Между тем подобными

формулировками исследователь лишь под­черкивает свою зависимость от идей,

которые стремится преодолеть. В действи­тельности нужно говорить не просто о

единстве эмоций и интеллекта в жизни личности, но о единстве эмоционального, или

аффективного, и интеллектуально­го внутри самих эмоций, так же как и внутри

самого интеллекта.

Если теперь в эмоции выделить эмоциональность, или аффективность, как таковую,

то можно будет сказать, что она вообще не детерминирует, а лишь регу­лирует

детерминируемую иными моментами деятельность человека; она делает индивида более

или менее чувствительным к тем или иным побуждениям, созда­ет как бы систему

шлюзов, которые в эмоциональных состояниях устанавлива­ются на ту или иную

высоту; приспособляя, адаптируя и рецепторные, вообще познавательные, и

моторные, вообще действенные, волевые функции, она обус­ловливает тонус, темпы

деятельности, ее настроенность на тот или иной уровень. Иными словами,

эмоциональность как таковая, т. е. эмоциональность как момент или сторона

эмоций, обусловливает по преимуществу динамическую сторону или аспект

деятельности.

Неправильно было бы (как это делает, например, К. Левин) переносить это

положение на эмоции, на чувства в целом. Роль чувства и эмоций не сводима к

динамике, потому что и сами они не сводимы к одному лишь изолированно взя­тому

эмоциональному моменту. Динамический момент и момент направленности теснейшим

образом взаимосвязаны. Повышение восприимчивости и интенсив­ности действия носит

обычно более или менее избирательный характер: в опреде­ленном эмоциональном

состоянии, охваченный определенным чувством, человек становится более

восприимчивым к одним побуждениям и менее — к другим. Таким образом,

динамические изменения в эмоциональных процессах обычно носят направленный

характер. В конечном счете эмоциональный процесс вклю­чает и задает динамическое

состояние и направленность, поскольку выражает то или иное динамическое

состояние в определенной направленности или опреде­ленным образом направленные

динамические соотношения. При этом динамическая характеристика эмоций неотрывна

от их содержания, и в содержатель­ных отношениях индивида к тому объекту, на

который направлена его деятель­ность, нужно искать причину того или иного

распределения динамических соот­ношений, а не наоборот.

Только в тех случаях, когда, как при аффектах, очень сильное эмоциональное

возбуждение тормозит сознательную интеллектуальную деятельность, динами­ческие

моменты начинают преобладать над смысловым содержанием и избира­тельной

направленностью действия: сильное эмоциональное возбуждение созда­ет напряжение,

при котором любой повод может вызвать разрядку. Такой раз­рядкой и является

импульсивное действие. Оно обусловлено по преимуществу динамическими

отношениями, создавшимся в индивиде напряжением. Действие разрядки при этом

сплошь и рядом направляется вовсе не на то и не на того, чем или кем было

порождено обусловившее его напряжение. Такое действие поэто­му представляется

мало мотивированным; «реакция» не адекватна «стимулу»: ничтожный повод может в

таких условиях вызвать непомерно большую вспышку. У разных людей подверженность

таким эмоциональным вспышкам или взры­вам, аффективным разрядкам различна: она

зависит от особенностей их темпе­рамента. У одного и того же человека она

различна в разных ситуациях: аф­фективные взрывы порождают, собственно, лишь

конфликтные ситуации, в ко­торых индивид подвергается действию сильных

побуждений, направленных в противоположные стороны, т. е. несовместимых между

собой.

Таким образом, конкретно взаимоотношения между динамическими и содер­жательными,

смысловыми компонентами эмоциональных процессов могут при различных условиях

складываться по-разному. В основе своей они взаимосвя­заны. Но в некоторых

случаях они могут выступать и различно: динамическое напряжение, возникшее из

одного источника, и энергия, им порожденная или мобилизованная, могут быть

переключены на другое, отличное от первоначаль­ного, русло. Такое переключение

мобилизованной в эмоциональном состоянии энергии на новые, более важные и ценные

пути, при некоторых условиях воз­можное, может иметь большое практическое

значение. Не следует, однако, пред­ставлять его себе так упрощенно и, главное,

механистично, как это иногда делают, говоря о переключении и сублимации. Для

того чтобы произошло переключение энергии и сосредоточение ее в новом фокусе,

отличном от очага, в котором она первоначально скопилась, необходимо, чтобы этот

новый очаг сам тоже обладал притягательной эмоциональной силой; только тогда он

сможет «переключить» — собрать и сосредоточить на себе порожденную в другом

очаге динамическую силу. Неправильно было бы, например, предположить (как это

делает 3. Фрейд), что подлинные импульсы к деятельности исходят только из

сексуальных источ­ников, и при этом говорить о переключении сексуальной энергии

на другие пути, о ее сублимировании. Вызванный специальным эмоциональным

процессом ди­намический эффект может иррадиировать и дать общее разлитое

возбуждение; но для того чтобы заключенные в нем силы сконцентрировались на

новом очаге, нужно, чтобы к этому последнему их привлекли самостоятельно здесь

действую­щие стимулы.

Динамическое значение эмоционального процесса может быть вообще двоя­ким:

эмоциональный процесс может повышать тонус, энергию психической дея­тельности и

может снижать, тормозить ее. Одни — особенно У. Кеннон, который специально

исследовал эмоциональное возбуждение при ярости и страхе, — подчеркивают по

преимуществу их мобилизующую функцию (emergency func­tion по Кеннону), для

других (Э. Клапаред, Кантор и др.), наоборот, эмоции неразрывно связаны с

дезорганизацией поведения; они возникают при дезорга­низации и порождают срыв.

Каждая из двух противоположных точек зрения опирается на реальные фак­ты, но обе

они исходят из ложной метафизической альтернативы «либо — либо» и потому,

отправляясь от одной категории фактов, вынуждены закрывать глаза на другую. На

самом деле не подлежит сомнению, что и здесь действительность противоречива:

эмоциональные процессы могут и повысить эффективность дея­тельности, и

дезорганизовать ее. Иногда это может зависеть от интенсивности процесса:

положительный эффект, который дает эмоциональный процесс при некоторой

оптимальной интенсивности, может перейти в свою противополож­ность и дать

отрицательный, дезорганизующий эффект при чрезмерном усиле­нии эмоционального

возбуждения. Иногда один из двух противоположных эф­фектов прямо обусловлен

другим: повышая активность в одном направлении, эмоция тем самым нарушает или

дезорганизует ее в другом; остро подымающе­еся в человеке чувство гнева,

способное мобилизовать его силы на борьбу с вра­гом и в этом направлении оказать

благоприятный эффект, может в то же время дезорганизовать умственную

деятельность, направленную на разрешение каких-либо теоретических задач. Это не

значит, что динамический эффект каждой эмо­ции всегда специфичен или всегда

обладает противоположным знаком для раз­лично направленных видов деятельности.

Иногда эмоциональный процесс мо­жет дать генерализованный динамический эффект,

распространяющийся с того очага, в котором он возник, на все проявления

личности.

Сильная эмоция может в результате «шока» дезорганизовать деятельность человека и

оставить его на некоторое время в таком подавленном состоянии, в котором он не

может сделать что-либо, требующее какого-то напряжения и сосредоточения. И

вместе с тем иногда необычное чувство, охватившее человека, может вызвать такой

подъем всех его сил и сделать его способным на такие достижения, до которых он

никогда бы не поднялся без этого чувства. Радость, порожденная каким-нибудь

значительным для личности переживанием, может вызвать прилив сил, при котором

любая работа будет делаться легко. Реальные взаимоотношения чрезвычайно

многообразны и противоречивы. Сплошь и ря­дом выступающая противоречивость — то

положительного, адаптивного и сти­мулирующего, то отрицательного,

дезорганизующего — динамического эффекта эмоций связана, в частности, с

многообразием эмоций и стереотипностью перифе­рического физиологического

механизма эмоциональности.

Б. Спиноза правильно определял эмоции как состояния, которые «увеличи­вают или

уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или

ограничивают ее» («Этика», часть третья, определение 3). Радостное чув­ство,

порожденное успехом, обычно повышает энергию для дальнейшей успеш­ной

деятельности, а печаль, уныние, наступающие при неладящейся работе, в свою

очередь могут снизить энергию для дальнейшей деятельности. Однако эту

противоположность положительного и отрицательного динамического эффекта

эмоционального процесса не следует превращать в чисто внешнее их

противо­поставление. Деление чувств на стенические, повышающие, и астенические,

по­нижающие жизнедеятельность (И. Кант), имеет лишь относительное значение,

поскольку одно и то же чувство в зависимости от различных условий — преж­де

всего силы его — может быть и астеническим», и «астеническим». <...>

Роль периферических реакций в эмоциональном процессе особенно интере­совала У.

Джемса и К. Ланге, построивших в результате свою психологическую теорию эмоций.

Джемс следующим образом резюмирует свою теорию: «Телесное возбужде­ние следует

непосредственно за восприятием вызвавшего его факта: осознание нами этого

возбуждения и есть эмоция. Обыкновенно принято выражаться сле­дующим образом: мы

потеряли состояние, огорчены и плачем, мы повстречались с медведем, испуганы и

обращаемся в бегство, мы оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему

удар. Согласно защищаемой мной гипотезе порядок этих событий должен быть

несколько иным: именно первое душевное состояние не сменяется немедленно вторым;

между ними должны находиться телесные про­явления, и потому наиболее рационально

выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем, приведены в

ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы

плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы. Если

бы телесные проявления не сле­довали немедленно за восприятием, то последнее

было бы по форме своей чисто познавательным актом, бледным, лишенным колорита и

эмоциональной "тепло­ты". Мы в таком случае могли бы видеть медведя и решить,

что всего лучше обратиться в бегство, могли бы нанести оскорбление и найти

справедливым отра­зить удар, но мы не ощущали бы при этом страха или

негодования».

Основной смысл этих парадоксально звучащих утверждений заключается в том, что

эмоции обусловлены исключительно периферическими изменениями: внешние

впечатления чисто рефлекторно, минуя высшие центры, с которыми связаны процессы

сознания, вызывают ряд изменений в организме; эти измене­ния обычно

рассматриваются как следствие или выражение эмоций, между тем как по Джемсу,

лишь последующее осознание этих органических изменений, обусловленное их

проекцией на кору, и составляет эмоцию. Эмоция, таким обра­зом, отожествляется с

осознанием органических изменений.

Аналогичную точку зрения развил К. Ланге в своей «сосудодвигательной те­ории»

эмоций. Эмоции-аффекты, по Ланге, определяются состоянием иннерва­ции и шириной

сосудов, которые задействованы при этих эмоциях.

Анализируя, например, грусть, Ланге говорит: «Устраните усталость и вя­лость

мускулов, пусть кровь прильет к коже и мозгу, появится легкость в членах, и от

грусти ничего не останется». Для Ланге, таким образом, эмоция — это осознание

происходящих в организме сосудодвигательных (вазомоторных) из­менений и их

последствий. Теория Ланге, таким образом, принципиально одно­родна с теорией

Джемса. Поэтому обычно их объединяют и говорят о теории эмоций Джемса—Ланге. Но

Джемс, не сужая так, как Ланге, физиологические основы эмоций, вместе с тем

значительно более четко поставил основной вопрос о периферической или

центральной обусловленности эмоций. Вокруг этой про­блемы сосредоточилась в

дальнейшем экспериментальная работа.

Теория Джемса—Ланге правильно отмечала существенную роль, которую играют в

эмоциях органические изменения периферического характера. Дей­ствительно, без

вегетативных, висцеральных реакций нет эмоций. Они являются не только внешним

выражением эмоций, но и существенным их компонентом. Если выключить все

периферические органические изменения, которые обычно имеют место при страхе, то

останется скорее мысль об опасности, чем чувство страха; в этом Джемс прав. Но

теория Джемса—Ланге совершенно ошибочно свела эмоции исключительно к

периферическим реакциям и в связи с этим пре­вратила сознательные процессы

центрального характера лишь во вторичный, следующий за эмоцией, но не включенный

в нее и ее не определяющий акт. Современная физиология показала, что эмоции не

сводимы к одним лишь пери­ферическим реакциям. В эмоциональных процессах

участвуют в теснейшем вза­имодействии как периферические, так и центральные

факторы. Психология не может этого не учитывать.

Выразительные движения

Широко разлитые периферические изменения, охватывающие при эмоциях весь

организм, распространяясь на систему мышц лица и всего тела, проявляются в так

называемых выразительных движениях (мимике — выразительные движе­ния лица;

пантомимике — выразительные движения всего тела и «вокальной мимике» — выражение

эмоций в интонации и тембре голоса). <...>

В повседневной жизни мы по выразительным движениям, по тончайшим изме­нениям в

выражении лица, в интонации и т. д. чувствуем иногда малейшие сдви­ги в

эмоциональном состоянии, в «настроении» окружающих нас людей, особен­но близких

нам. Ряд американских исследователей (А. Фелеки, Г. С. Лэнгфелд, К. Лэндис, М.

Шерманн) пришли к выводу, что суждения об эмоциональном со­стоянии на основании

выражения лица оказываются по большей части сбивчи­выми и ненадежными. Конечно,

смех, улыбка обычно не вызывают сомнений и расхождения в суждениях; относительно

легко опознается выражение презре­ния, но уже удивление и подозрение и даже

страх и гнев, а тем паче более тонкие оттенки чувств труднее дифференцировать по

выражению лица.

В специальных опытах некоторые из исследователей (К. Лэндис, М. Шер­манн) в

лабораторных условиях вызывали у людей различные эмоциональные состояния.

Испытуемые, не будучи осведомленными об эмоциональных состояниях этих людей,

должны были их определить по выражению лиц.

Иногда исследователи подменяли живое человеческое лицо фотографией, на которой

либо сам исследователь (А. Фелеки), либо актер специально изображал ту или иную

эмоцию (Г. С. Лэнгфелд, К. Лэндис). При этом старания исследова­телей были

направлены на то, чтобы определить для каждой эмоции, какую в точ­ности группу

мышц лица она включает и какое в точности движение каждой из этих мышц для нее

специфично. Оказалось, что в игре мышц при различных эмоциях наблюдаются

значительные индивидуальные различия и для более тон­ких оттенков чувств трудно

установить какой-либо единый набор мышц.

Результаты, к которым привели эти исследования, можно отчасти объяснить отличием

тех экспериментальных условий, при которых наблюдались эмоции в лабораторных

исследованиях, от реальных условий, в которых мы в жизни или даже на сцене,

наблюдая игру актеров, судим об эмоциях. В частности, на фото­графиях дано лишь

статическое, застывшее выражение, между тем как в жизни мы наблюдаем динамику,

переход от одного выражения к другому, изменение выражения, и именно в этом

изменении, собственно, и заключается выражение. В одном, изолированно взятом,

выражении лица, естественно, не всегда можно расчленить его общее

характерологическое выражение и специальное выражение того или иного

эмоционального состояния, лишь в игре этого лица, в перехо­де от одного

выражения к другому проявляются изменяющиеся эмоциональные состояния; между тем

в этих опытах одно выражение лица рассматривается вне соотношения с другими.

Далее, само лицо рассматривается в отрыве от человека и вне его конкретных

отношений к той ситуации, из которой возникает и к кото­рой относится эмоция.

При такой постановке вопроса вскрываются принципиальные теоретические

предпосылки этих исследований — бихевиористское представление о том, будто

эмоция — это интраорганическая реакция, реакция, ограниченная поверхностью

организма, хотя в действительности органические реакции — это не эмоция, а лишь

компонент эмоции, конкретный смысл которого определяется из целого; значение

эмоции раскрывается из отношения человека к окружающему, к дру­гим людям. В

изолированно взятом выражении лица напрасно ищут раскрытие существа эмоции; но

из того, что по изолированно взятому выражению лица, без знания ситуации, не

всегда удается определить эмоцию, напрасно заключают, что мы узнаем эмоцию не по

выражению лица, а по ситуации, которая ее вызывает. В действительности из этого

можно заключить только то, что для распознания эмоций, особенно сложных и

тонких, выражение лица служит не само по себе, не изолированно, а в соотношении

со всеми конкретными взаимоотношениями че­ловека с окружающим. Выразительные

движения — это выразительный «под­текст» (см. главу о речи) к некоторому тексту,

который необходимо знать, чтобы правильно раскрыть смысл подтекста. <...>

Но и тут распознавать индивидуально своеобразные выразительные движе­ния каждого

человека и по ним улавливать все оттенки его чувств, правильно интерпретируя его

выразительные движения, мы научаемся лишь в процессе более или менее длительного

и близкого общения с ним. Поэтому также мало­плодотворно (как это делает К.

Дунлап и др.) в абстрактной форме ставить вопрос о том, какова относительная

значимость в общем выражении лица верх­ней и нижней его части, в частности глаз

(точнее, глазных мышц) и рта (точнее, мышц рта).

Вопрос в конечном счете упирается в общую теорию выразительных движе­ний,

неразрывно связанную с общей теорией эмоций. Лишь в свете такой теории можно

осмыслить и истолковать экспериментальные факты. Для представите­лей

традиционной психологии, интерпретирующих сознание как замкнутый внут­ренний мир

переживаний, выразительные движения — это внешний коррелят или спутник

переживания. Эта точка зрения была развита в теории вырази­тельных движений В.

Вундта. «Аффекты, — пишет он, — это та сторона ду­шевной жизни, по отношению к

которой выразительные движения и порожда­ющие их процессы иннервации должны

рассматриваться как их физические корреляты».* Вундт при этом исходит из того,

что «с каждым изменением пси­хических состояний одновременно связаны изменения

им соответствующих (кор­релятивных) физических явлений».** В основе этой теории

выразительных дви­жений лежит, таким образом, принцип психофизического

параллелизма. Она извне соотносит движение с переживанием; называя это движение

выразитель­ным, она трактует его как сопутствующее, сопроводительное; реальная

связь у выразительного движения имеется лишь с порождающими его процессами

ин­нервации. Эта психофизиологическая точка зрения связывает выразительные

движения с внутренними органическими процессами и лишь внешне соотносит их с

внутренними душевными переживаниями. Точка зрения психолога-идеа­листа —

интероспекциониста, параллелиста — и точка зрения физиолога, кото­рый ищет

конечного объяснения выразительных движений лишь во внутриорганических процессах

иннервации и т. п., совпадают потому, что как одна, так и другая пытаются понять

выразительные движения лишь из соотношений внут­ри индивида. При таких условиях

движение и психическое содержание неиз­бежно распадаются, и выразительное

движение перестает что-либо выражать; из выражения в собственном смысле слова

оно превращается лишь в сопро­вождение, в лишенную всякого психического

содержания физиологическую ре­акцию, сопутствующую лишенному всякой действенной

связи с внешним миром внутреннему переживанию.

* WundtW. Volkerpsychologie: In 2 Bd. Leipzig, 1904. Bd. I: Die Sprache. S. 90.

** Ibidem.

Для того чтобы понять выразительные движения, так же как и само пережи­вание,

надо перейти от абстрактного индивида, только переживающего, к реаль­ному

индивиду. В отличие от точки зрения имманентно-психологической

(фено­менологической) и физиологической, эта точка зрения — биологическая и

соци­альная. С биологической точки зрения подходил к выразительным движениям, в

частности, Ч. Дарвин. Согласно первому началу, которое Дарвин вводит для

объяснения выразительных движений, они являются рудиментарными обрывка­ми прежде

целесообразных действий. Точка зрения, рассматривающая вырази­тельное движение

как начало намечающегося, но невыполненного, заторможен­ного действия,

принимается поведенческой психологией, которая превращает, та­ким образом,

выразительное движение в отрывок поведения, в соответствующую тому или иному

поведению установку или «позу» (Дж. Уотсон). Однако если рассматривать поведение

— с точки зрения бихевиориста — лишь как внешнюю реакцию организма, лишенную

внутреннего содержания, то от выразительного движения, как связанного с

внутренним содержанием личности, ничего не оста­ется, так же как ничего не

остается и от самого внутреннего содержания. Для того чтобы подход к

выразительному движению от действия, от поведения был плодотворен, необходимо,

чтобы в самом действии раскрывалось внутреннее со­держание действующего лица.

Нужно учесть при этом, что выразительным мо­жет быть не только движение, но и

действие, не только его намечающееся начало, но и дальнейшее течение. Так же как

в логическую ткань живой человеческой речи вплетаются выразительные моменты,

отражающие личность говорящего, его отношение к тому, что он говорит, и к тому,

к кому он обращается, так и в практический конспект человеческих действий

непрерывно вплетаются такие же выразительные моменты; в том, как человек делает

то или иное дело, выражается его личность, его отношение к тому, что он делает,

и к другим людям. В трудовых действиях людей эти выразительные движения

характеризуют стиль работы, свойственный данному человеку, его «туше» и играют

определенную роль как бы настроя в организации и протекании работы.

Так же как вообще действие не исчерпывается внешней своей стороной, а имеет и

свое внутреннее содержание и, выражая отношения человека к окружающему, является

внешней формой существования внутреннего духовного содержания личности, так же и

выразительные движения не просто лишь сопровождение эмоций, а внешняя форма их

существования или проявления.

Выразительное движение (или действие) не только выражает уже сформи­рованное

переживание, но и само, включаясь, формирует его; так же как, форму­лируя свою

мысль, мы тем самым формируем ее, мы формируем наше чувство, выражая его. Когда

У. Джемc утверждал, что не страх порождает бегство, а бегство порождает панику и

страх, не уныние вызывает унылую позу, а унылая поза (когда человек начинает

волочить ноги, мина у него делается кислой и весь он как-то опускается)

порождает у него уныние, ошибка Джемса заключалась только в том, что,

переворачивая традиционную точку зрения, он также недиа­лектично взял лишь одну

сторону. Но отмеченная им зависимость не менее реальна, чем та, которую обычно

односторонне подчеркивает традиционная тео­рия. Жизнь на каждом шагу учит тому,

как, давая волю проявлениям своих чувств, мы этим их поддерживаем, как внешнее

проявление чувства само воздей­ствует на него. Таким образом, выразительное

движение (или действие) и пере­живание взаимопроникают друг в друга, образуя

подлинное единство. Объясне­ние выразительных движений можно дать не на основе

психофизического па­раллелизма, а лишь на основе психофизического единства.

Выразительное движение, в котором внутреннее содержание раскрывается вовне, —

это не внешний лишь спутник или сопровождение, а компонент эмоций. Поэтому

вы­разительные движения и выразительные действия создают — как это имеет место в

игре актера — образ действующего лица, раскрывая его внутреннее содержание во

внешнем действии. В игре актера подлинная сущность вырази­тельного движения и

выразительного действия выступает особенно отчетливо (и здесь его и нужно бы

изучать). Через выразительность своих движений и действий актер не только

раскрывает чувства зрителю, через них он сам входит в чувства своего героя и,

действуя на сцене, начинает жить ими и их переживать.

Как сами эмоции, или чувства, человека, так и выразительные движения, кото­рыми

они сопровождаются, согласно мысли Дарвина, являются только пережит­ками или

рудиментами прежде целесообразных инстинктивных движений. Не подлежит сомнению,

что эмоции в прошлом генетически были связаны с инстинктами, и частично

происхождение выразительных движений может быть объяснено на основании

дарвиновского принципа; однако это объяснение толь­ко частичное. <... >

Но существо вопроса в том, что как бы сначала ни возникли выразительные движения

и какова бы ни была первоначальная функция этих движений, они во всяком случае

не просто рудиментарные образования, потому что они выполня­ют определенную

актуальную функцию, а именно функцию общения; они — средство сообщения и

воздействия, они — речь, лишенная слова, но исполненная экспрессии. Эта реальная

функция выразительных движений в настоящем, ко­нечно, не менее существенна для

их понимания, чем гипотетическая функция их в прошлом. Исключительно тонко

дифференцированная мимика человеческого лица никогда не достигла бы современного

уровня выразительности, если бы в ней лишь откладывались и запечатлевались

ставшие бесцельными движения. Но менее всего можно говорить о выразительных

движениях как о мертвых рудиментах, не выполняющих никакой актуальной функции.

Иногда едва уло­вимая улыбка, на мгновение осветившая лицо человека, может стать

событием, способным определить всю личную жизнь другого человека, чуть заметно

сдви­нутые брови могут оказаться более эффективным средством для предотвращения

какого-либо чреватого последствиями поступка, чем иные пространные рас­суждения

и сопряженные с большой затратой сил меры воздействия.

Социальная функция, выполняемая выразительными движениями, оказывает на них

определяющее влияние. Поскольку они служат средствами выражения и воздействия,

они приобретают характер, необходимый для выполнения этих функций. Символическое

значение, которое выразительное движение приобре­тает для других людей в

процессе общения, начинает регулировать употребле­ние его индивидом. Форма и

употребление наших выразительных движений преобразовываются и фиксируются той

общественной средой, к которой мы при­надлежим, в соответствии со значением,

присвоенным ею нашим выразительным движением. Общественная фиксация этих форм и

их значения создает возмож­ность чисто конвенциональных выразительных движений

(конвенциональная улыбка), за которыми нет чувства, ими выражаемого. Но и

подлинное выраже­ние действительных чувств получает обычно установленную,

стилизованную, как бы кодифицированную социальными обычаями форму. Нигде нельзя

про­вести грани между тем, что в наших выразительных движениях природно и что в

них социально; природное и социальное, естественное и историческое здесь, как и

повсюду у человека, образуют одно неразложимое единство. Нельзя по­нять

выразительных движений человека, если отвлечься от того, что он — обще­ственное

существо.

Чтобы до конца понять выразительные движения людей, нужно подойти к ним, исходя

из того действия или воздействия, которое они оказывают на других людей. Наши

выразительные движения, воспринимаясь и истолковываясь дру­гими людьми из

контекста нашего поведения, приобретают для них определен­ное значение.

Значение, которое они приобретают для окружающих, придает им новое значение для

нас самих. Первоначально рефлекторная реакция превра­щается в семантический акт.

Мы сплошь и рядом производим то или иное выра­зительное движение именно потому,

что, как мы знаем, оно имеет определенное значение для других. Выражение и

воздействие взаимосвязаны и взаимообус­ловлены. Черпая свое значение из общения,

они в известной степени заменяют речь. Природная основа непроизвольных

рефлекторных выразительных реак­ций дифференцируется, преобразуется, развивается

и превращается в тот испол­ненный тончайших нюансов язык взглядов, улыбок, игры

лица, жестов, поз, дви­жений, посредством которого и тогда, когда мы молчим, мы

так много говорим друг другу. Пользуясь этим. «языком», большой артист может, не

вымолвив ни одного слова, выразить больше, чем слово может вместить.

Этот язык располагает утонченнейшими средствами речи. Наши выразитель­ные

движения — это сплошь и рядом метафоры. Когда человек горделиво выпрямляется,

стараясь возвыситься над остальными, либо наоборот, почтитель­но, униженно или

подобострастно склоняется перед другими людьми и т. п., он собственной персоной

изображает образ, которому придается переносное значе­ние. Выразительное

движение перестает быть просто органической реакцией; в процессе общения оно

само становится действием и притом общественным дей­ствием, существеннейшим

актом воздействия на людей.

Если таким образом выразительные движения, насыщаясь своеобразной се­мантикой,

переходят в речь, лишенную слов, но исполненную экспрессии, то, с дру­гой

стороны, собственно речь человека, звуковая сторона слов сама включает в себя

«мимику» — вокальную, и в значительной мере из этой мимики черпает она свою

выразительность. В речи каждого человека эмоциональное возбуждение сказывается в

целой гамме выразительных моментов — в интонациях, ритме, темпе, паузах,

повышениях и понижениях голоса, усиливающих построений, раз­рывов и т. п.

Вокальная мимика выражается и в так называемом вибрато — в ритмической пульсации

частоты и интенсивности человеческого голоса (при пении в среднем 6—7 пульсаций

в секунду). Вибрато связано с эмоциональным состоянием и оказывает эмоциональное

воздействие. Волнующее действие, кото­рое часто производит скрипка, связано,

по-видимому, со значительной ролью в скрипичной игре вибрато (К. Сишор). При

пении также вибрато придает голосу особую прелесть. У некоторых (по данным

специальных исследований, среди взрослых примерно у 20%) встречается

непроизвольное вибрато и в речи.

Зарождаясь в виде непроизвольного проявления эмоционального состояния

говорящего, выразительные моменты речи перерабатываются соответственно то­му

воздействию, которое они оказывают на других; таким образом, они превра­щаются в

искусно разработанные средства более или менее сознательного воз­действия на

людей. Так, у больших мастеров слова из непроизвольных сначала

эмоционально-выразительных проявлений речи вырабатываются утонченнейшие

стилистические приемы выразительности, так же как из непроизвольных

выра­зительных движений в творчестве большого актера вырабатывается жест,

кото­рым он как бы лепит скульптурно четкий образ человека, волнуемого

страстями. Так выразительное движение у человека проходит длинный путь развития,

в ре­зультате которого оно оказывается преображенным; сначала очаровательное, но

порой необузданное, еще дикое дитя природы превращается в прекрасное

произ­ведение искусства.

Эмоции и переживания личности

Проанализировав реальные основы и физиологические механизмы эмоций, надо

особенно отметить следующее.

Эмоции, чувства человека — это более или менее сложные образования. Чувства

основываются на данных органической аффективной чувствительности

(преимущественно интероцептивной, отчасти проприоцептивной), но они не сво­дятся

к ним. <...>

В отличие от восприятий, которые всегда дают образ, отображающий предмет или

явление предметного мира, эмоции хотя и чувственны в своей основе, но не

наглядны, они выражают не свойства объекта, а состояние субъекта, модифика­ции

внутреннего состояния индивида и его отношение к окружающему. Они обычно

всплывают в сознании в связи с какими-нибудь образами, которые, буду­чи как бы

насыщены ими, выступают в качестве их носителей.

Состояние индивида, получающее эмоциональное выражение, всегда обус­ловлено его

взаимоотношениями с окружающим. В этих взаимоотношениях ин­дивид в какой-то мере

и пассивен, и активен; но иногда он преимущественно пассивен, иногда по

преимуществу активен. В тех случаях, когда индивид игра­ет по преимуществу

пассивную, страдательную роль, его эмоции выражают со­стояние. Они выражают его

отношение к окружающему, поскольку роль его в этих взаимоотношениях более

активна и сама эмоция выражает его активную направленность. Выражая отношение

человека к окружающему, эмоция делает это специфическим образом; не всякое

отношение к окружающему обязательно принимает форму эмоции. То или иное

отношение к окружающему может быть выражено и в абстрактных положениях мышления,

в мировоззрении, в идеоло­гии, в принципах и правилах поведения, которые человек

теоретически прини­мает и которым он практически следует, эмоционально их не

переживая. В эмо­циях отношение к окружающему, так же как и выражение состояния,

дано в непосредственной форме переживания.

Степень сознательности эмоционального переживания может быть при этом различной,

в зависимости от того, в какой мере осознается самое отношение, кото­рое в

эмоции переживается. Это общеизвестный житейский факт, что можно испытывать,

переживать — и очень интенсивно — то или иное чувство, совсем неадекватно

осознавая истинную его природу. Это объясняется тем, что осо­знать свое чувство

— значит не просто испытать его как переживание, а и соот­нести его с тем

предметом или лицом, которое его вызывает и на которое направ­ляется. Основы

чувства не в замкнутом внутреннем мире сознания, они в выхо­дящих за пределы

сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различной

мерой полноты и адекватности. Поэтому возможно очень интенсивно переживаемое и

все же бессознательное или, вернее, неосознанное чувство. Бессознательное, или

неосознанное, чувство — это, как уже отмечалось, не чувство, не испытанное или

не пережитое (что явно невозможно и бессмыс­ленно), а чувство, которое в своем

внутреннем содержании не соотнесено или неадекватно соотнесено с объективным

миром. Такое неосознанное чувство — обычно молодое и неопытное — может

представлять особую прелесть своей наивной непосредственностью. В своей

неосознанности оно не способно ни к притворству, ни к маскировке. Такие

неосознанные чувства обычно выдают со­кровенные тайны личности; из них-то обычно

и узнают о неосознанных самим индивидом свойствах и устремлениях его. Человек,

который сам не знает о своей склонности к определенной сфере жизни

(интеллектуальной или эстетической и т. п.), обнаруживает ее, а иногда прямо

выдает, особенной интенсивностью эмоциональных переживаний во всем, что ее

касается.

Если определять переживание, в специфическом смысле этого слова, как ду­шевное

событие в жизни личности, подчеркивая его укорененность в индивиду­альной

истории личности, то надо будет сказать, что если и не всякая эмоция является

переживанием в специфическом смысле этого слова — неповторимым событием в

духовной жизни личности, то всякое переживание, т. е. психическое явление с

подчеркнуто личностным характером, обязательно включено в сферу эмоциональности.

Эмоциональная сфера в структуре личности у разных людей может иметь различный

удельный вес. Он будет большим или меньшим в зависимости отча­сти от

темперамента человека и особенно от того, как глубоки его переживания, но во

всяком случае узловые моменты в жизненном пути человека, основные события,

которые превращаются для него в переживания и оказываются решаю­щими в истории

формирования личности, всегда эмоциональны. Эмоциональ­ность, таким образом,

неизбежно в той или иной мере входит с ними в построение личности. Каждая

сколько-нибудь яркая личность имеет свой более или менее ярко выраженный

эмоциональный строй и стиль, свою основную палитру чувств, в которых по

преимуществу она воспринимает мир.

Эмоция как переживание всегда носит у человека личностный характер, осо­бо

интимно связанный с «я», близкий ему и его захватывающий, и личностное отношение

всегда приобретает более или менее эмоциональный характер. Если человек

принимает те или иные формы поведения, но сам при этом относится бесстрастно к

тому, соблюдаются они или нет, то это означает, что он лишь внеш­не, формально

их принял, что выраженное в них общественное отношение не стало его личным

отношением. Становясь личным, общественное отношение пе­реживается эмоционально.

Совокупность человечески чувств — это, по суще­ству, совокупность отношений

человека к миру и прежде всего к другим людям в живой и непосредственной форме

личного переживания.

«Ассоциативный» эксперимент

В единстве сознательной жизни личности эмоциональность образует аспект, сторону,

тесней­шим образом взаимосвязанную со всеми остальными. Выражая положительное

или отрица­тельное отношение к предмету, на который оно направляется и который

для него является привлекательным или отталкивающим, эмоция заключает в себе

влечение, желание, стремле­ние, направленное к предмету или от него, так же как

влечение, желание, стремление всегда более или менее эмоциональны. Каждая

осознанная эмоция, с другой стороны, также необхо­димо связана с

интеллектуальными процессами — с восприятием, представлением или мыс­лью о

предмете, на который она направляется. И обратно: каждый интеллектуальный

про­цесс — восприятие, мышление, так же как и процессы памяти, воображения, в

той или иной мере пронизан эмоциональностью.

Влияние эмоций на течение представлений обычно выступает настолько выпукло, что

оно может быть использовано наряду с различными физиологическими показателями в

качестве диагностического симптома эмоционального состояния. В этих целях

используется «ассоци­ативный» эксперимент (К. Юнг, 1906), заключающийся вообще в

том, что испытуемому пред­лагается ответить первым словом, которое у него

всплывает под воздействием предъявленно­го слова-раздражителя.

Исследование показало, что аффективные переживания влияют, во-первых, на тип

ассо­циации: в тех случаях, когда исходное представление не затрагивает

эмоциональных пере­живаний испытуемого, ассоциируются представления предметов,

которые обычно встречают­ся вместе в повседневной жизни в силу их объективной

сопринадлежности к одним и тем же типовым ситуациям (стул — стол, чернила —

ручка и т. п., «объективные ассоциации» — по Юнгу). При наличии у испытуемого

аффективно-эмоционального переживания ассоциа­ция у него отклоняется от этого

обычного пути и следует по другому, не обычному, не типич­ному, ассоциируя те

представления, которые в его личном опыте в силу эмоциональных моментов случайно

оказались объединенными в единый «комплекс», не будучи обычно в опыте людей

сопринадлежными к одним и тем же ситуациям. Под комплексом, таким обра­зом,

разумеют (в частности, по Юнгу, вообще у психоаналитиков) совокупность

представле­ний, объединенных аффективно-эмоциональными моментами; ассоциативную

реакцию, обус­ловленную специфическим индивидуальным комплексом испытуемого, Юнг

обозначает как простую констелляцию (разновидность «субъективных ассоциаций» —

по Юнгу). Юнг го­ворит и о сложной констелляции. Иногда испытуемый вовсе

отказывается отвечать или упорно ограничивается простым повторением

слова-раздражителя или одного и того же от­ветного слова на самые различные

слова-раздражители. Сложная констелляция свидетель­ствует о наличии аффективных

переживаний, которые испытуемый сознательно или бессоз­нательно не желает

обнаружить.

Аффективные переживания влияют, во-вторых, на скорость ассоциативных реакций.

Эмоциональный характер представления — наличие комплекса и вызываемое им

торможе­ние — вызывает задержку ассоциативной реакции. Задержка, выражающаяся в

замедлении нормального для данного индивида времени ассоциативной реакции более

чем в два с поло­виной раза, указывает, как правило, на то, что данные

ассоциации затрагивают его аффектив­но-эмоциональную сферу. (По данным некоторых

исследований, для аффективной реакции можно указать показатели и в абсолютных

цифрах: о наличии аффективного момента свиде­тельствует всякая ассоциация,

длительность которой превышает 2,6 с.)

Аффективно-эмоциональные переживания влияют, в-третьих, на общее поведение,

проявля­ясь в замешательстве и специфических движениях — мимических,

пантомимических, речевых.

Виды эмоциональных переживаний

В многообразных проявлениях эмоциональной сферы личности можно разли­чать три

основных уровня. Первый — это уровень органической аффективно-эмоциональной

чувствительности. Сюда относятся элементарные так называе­мые физические

чувствования — удовольствия, неудовольствия, связанные по преимуществу с

органическими потребностями. Чувствования такого рода мо­гут носить более или

менее специализированный местный характер, выступая в качестве эмоциональной

окраски или тона отдельного процесса ощущения. Они могут приобрести и более

общий, разлитой характер; выражая общее более или менее разлитое органическое

самочувствие индивида, эти эмоциональные состо­яния носят неопредмеченный

характер. Примером может служить чувство бес­предметной тоски, такой же

беспредметной тревоги или радости. Каждое такое чувство отражает объективное

состояние индивида, находящегося в определен­ных взаимоотношениях с окружающим

миром. И «беспредметная» тревога мо­жет быть вызвана каким-нибудь предметом; но

хотя его присутствие вызвало чувство тревоги, это чувство может не быть

направлено на него, и связь чувства с предметом, который объективно вызвал его,

может не быть осознана.

Классификация эмоций, намеченная М. И. Аствацатуровым, которая исходит из

патоло­гического состояния органов и рассматривает различные чувства как

результат нарушения их деятельности (тревогу как результат нарушения сердечной

деятельности и т. д.), может, очевидно, относиться лишь к этому уровню

эмоционально-эффективных процессов, да и их она охватывает лишь отчасти,

преимущественно в патологических формах. Беспредметный страх или тоска, вообще

говоря, патологическое явление.

Следующий, более высокий, уровень эмоциональных проявлений составляют предметные

чувства, соответствующие предметному восприятию и предметному действию.

Опредмеченность чувства означает более высокий уровень его осо­знания. На смену

беспредметной тревоге приходит страх перед чем-нибудь. Че­ловеку может быть

«вообще» тревожно, но боятся люди всегда чего-то, точно так же удивляются

чему-то и любят кого-то. На предыдущем уровне — органиче­ской

аффективно-эмоциональной чувствительности — чувство непосредственно выражало

состояние организма, хотя, конечно, организма не изолированного, а находящегося

в определенных отношениях с окружающей действительно­стью. Однако само отношение

не было осознанным содержанием чувства. На втором уровне чувство является уже не

чем иным, как выражением в осознан­ном переживании отношения человека к миру.

Так же как восприятие не является суммой отдельных ощущений, эмоции — чувства —

не представляют собой простую сумму или агрегат чувственных воз­буждений,

исходящих от отдельных висцеральных реакций. Чувства челове­ка — это сложные

целостные образования, которые организуются вокруг опре­деленных объектов, лиц

или даже предметных областей (например, искусство) и определенных сфер

деятельности. <...> Отдельные чувственные компонен­ты эмоций возникают внутри

целостных чувств, обусловленные и опосредованные ими, а значит, и тем отношением

к объектам, которое выражается в чувстве. Таким образом, даже элементарные

компоненты чувства у человека представля­ют собой нечто большее и нечто иное,

чем простое выражение происходящих в индивиде органических процессов.

Опредмеченность чувств находит высшее выражение в том, что сами чувства

дифференцируются в зависимости от предметной сферы, к которой относят­ся. Эти

чувства обычно называются предметными чувствами и подразделяются на

интеллектуальные, эстетические и моральные. Ценность, качественный уровень этих

чувств зависят от их содержания, от того, какое отношение и к какому объекту они

выражают. Это отношение всегда имеет идеологический смысл. Идеологическое

содержание чувства, представленное в виде пережива­ния, и определяет его

ценность.

В центре моральных чувств — человек; моральные чувства в конечном счете выражают

— в форме переживания — отношения человека к человеку, к обще­ству; их

многообразие отражает многообразие человеческих отношений. Мо­ральные чувства

уходят своими корнями в общественное бытие людей. Обще­ственные межличностные

отношения служат не только «базисом», предпосыл­кой возникновения человеческих

чувств, но и определяют их содержание. Всякое чувство как переживание является

отражением чего-то значимого для индиви­да; в моральных чувствах нечто

объективно общественно значимое пережива­ется вместе с тем как личностно

значимое.

Существование интеллектуальных чувств — удивления, с которого, по Пла­тону,

начинается всякое познание, любопытства и любознательности, чувства со­мнения и

уверенности в суждении и т. п. — является ярким доказательством

взаимопроникновения интеллектуальных и эмоциональных моментов.

Связь чувства с предметом, который его вызывает и на который оно направ­лено,

выступает особенно ярко в эстетических переживаниях. Это заставляло некоторых

говорить применительно к эстетическому чувству, что оно является

«вчувствованием» в предмет. Чувство уже не просто вызывается предметом, оно не

только направляется на него, оно как бы входит, проникает в него, оно по-своему

познает его сущность, а не только как бы извне относится к нему, и притом

познает с какой-то интимной проникновенностью. Когда произведение искусства,

картина природы или человек вызывают у меня эстетическое чувство, то это

означает не просто, что они мне нравятся, что мне приятно на них смот­реть, что

вид их доставляет мне удовольствие; в эстетическом чувстве, которое они у меня

вызывают, я познаю специфически эстетическое качество — их кра­соту. Это их

специфическое качество, собственно говоря, может быть познано только через

посредство чувства. Чувства, таким образом, в своеобразных и со­вершенно

специфических формах выполняют и познавательную функцию, кото­рая на высших

уровнях приобретает осознанно объективированный характер. Познавательный аспект

эмоций в их высших проявлениях является завершаю­щим звеном в сложных

взаимоотношениях эмоциональной и интеллектуальной сферы у человека. На всем

протяжении своего развития они образуют противо­речивое единство. На самых

ранних стадиях предметно-познавательные и аф­фективные моменты не

отдифференцированы. По мере того как они дифферен­цируются, между ними создается

антагонизм, противоречие, которое, однако, не упраздняет их единства. Вся

история развития аффективно-эмоциональной сферы, переход от примитивных аффектов

и ощущений к высшим чувствам, связана с развитием интеллектуальной сферы и

взаимопроникновением интел­лектуального и эмоционального. Сначала чувства

вызываются ощущениями, восприятиями непосредственно наличных предметов; затем, с

развитием вос­произведения, представления, также начинают вызывать чувства;

воображение движется ими и, в свою очередь, их питает: наконец, и отвлеченные

мысли начи­нают вызывать иногда весьма сильные чувства.

Сначала эмоции полонят познание: человек в состоянии понять в действиях других

людей только то, что сам чувствует. Затем познание освобождается от чувства;

человек может понять и то, что собственному его чувству чуждо: он может, как

учит Б. Спиноза, не любить и не ненавидеть, а только понимать чело­веческие

поступки так, как если бы речь шла о теоремах. И наконец, чувство, которое

прежде подчиняло познание, которое затем отделилось от него, начинает следовать

за познанием. Углубленное понимание общественной значимости зна­ния направляет

чувство человека. Он не только понимает, какое дело правое; его любовь и его

ненависть распределяются в соответствии с этим пониманием.

В процессе развития эмоциональные и предметно-познавательные моменты все более

дифференцируются. Отделившись от них, чувства начинают направ­ляться на

предметы, выражать отношение к ним субъекта. И наконец, на высших ступенях

развития чувства возможно, как мы видели на примере эстетических чувств,

восстановление на высшей основе более тесного единства и взаимопро­никновения

эмоционального и предметного. В этих высших предметных чув­ствах особенно

непосредственно и ярко проявляется обусловленность их разви­тия

общественно-историческим развитием. Порождая предметное бытие различ­ных

областей культуры, общественная практика отчасти порождает, отчасти развивает

чувства человека как подлинно человеческие чувства. Каждая новая предметная

область, которая создается в общественной практике и отражается в человеческом

сознании, порождает новые чувства, и в новых чувствах устанав­ливается новое

отношение человека к миру.

Наконец, над предметными чувствами (восхищения одним предметом и от­вращения к

другому, любви или ненависти к определенному лицу, возмущения каким-либо

поступком или событием и т. п.) поднимаются более обобщенные чувства

(аналогичные по уровню обобщенности отвлеченному мышлению), как-то: чувство

юмора, иронии, чувство возвышенного, трагического и т. п. Эти чув­ства тоже

могут иногда выступать как более или менее частные состояния,* при­уроченные к

определенному случаю, но по большей части они выражают общие более или менее

устойчивые мировоззренческие установки личности. Мы бы назвали их

мировоззренческими чувствами.

* Рубинштейн С. Л. Принцип творческой самодеятельности // Ученые записки высшей

школы г. Одессы. 1922. Т. 2.

Уже чувство комического, с которым нельзя смешивать ни юмор, ни иронию,

заключает в себе интеллектуальный момент как существенный компонент. Чув­ство

комического возникает в результате внезапно обнаруживающегося несоот­ветствия

между кажущейся значительностью действующего лица и ничтожно­стью, неуклюжестью,

вообще несуразностью его поведения, между поведением, рассчитанным на более или

менее значительную ситуацию, и пустяковым харак­тером ситуации, в которой оно

совершается. Комическим, смешным кажется то, что выступает сперва с видимостью

превосходства и затем обнаруживает свою несостоятельность. Несоответствие или

несуразность, обычно заключенные в ко­мическом, сами по себе еще не создают

этого впечатления. Для возникновения чувства комизма необходимо совершающееся на

глазах у человека разоблаче­ние неосновательной претензии.

Чувство комического предполагает, таким образом, понимание несоответст­вия. Но

иногда, когда речь идет о несоответствии поведения в какой-нибудь более или

менее обыденной житейской ситуации, сознание этого несоответствия легко доступно

и потому очень рано наблюдается у детей (как показало, в част­ности,

исследование Жуковской).

Значительно сложнее, чем чувство комического, собственно юмор и ирония. Юмор

предполагает, что за смешным, за вызывающими смех недостатками чув­ствуется

что-то положительное, привлекательное. С юмором смеются над недо­статками.

любимого. В юморе смех сочетается с симпатией к тому, на что он направляется.

Английский писатель Дж. Мередит прямо определяет юмор как способность смеяться

над тем, что любишь. С юмором относятся к смешным маленьким слабостям или не

очень существенным и во всяком случае безобид­ным недостаткам, когда

чувствуется, что за ними скрыты реальные достоинства. Чувство юмора

предполагает, таким образом, наличие в одном явлении или лице и отрицательных, и

положительных сторон. Юмористическое отношение к это­му факту, очевидно,

возможно, пока в нашей оценке положительные моменты перевешивают отрицательные.

По мере того как это соотношение в наших гла­зах сдвигается и отрицательные

стороны получают перевес над положительны­ми, чувство юмора начинает переходить

в чувство трагического или во всяком случае проникаться трагическими нотками; в

добродушный смех юмора включа­ются боль и горечь. Таким не лишенным трагизма

юмором был юмор Н. В. Го­голя: недаром Гоголь характеризовал свой юмор как

видимый миру смех сквозь невидимые миру слезы.

Чистый юмор означает реалистическое «приятие мира» со всеми его слабо­стями и

недостатками, которых не лишено в реальной действительности даже самое лучшее,

но и со всем тем ценным, что за этими недостатками и слабостями скрывается.

Чистый юмор относится к миру, как к любимому существу, над смешными сторонами и

милыми маленькими слабостями которого приятно по­смеяться, чтобы почувствовать

особенно остро его бесспорные достоинства. Да­же тогда, когда юмор серьезно

относится к тем недостаткам, которые вызывают смех, он всегда воспринимает их

как сторону, как момент положительной в своей основе действительности.

Ирония расщепляет то единство, из которого исходит юмор. Она противопо­ставляет

положительное отрицательному, идеал — действительности, возвышен­ное — смешному,

бесконечное — конечному. Смешное, безобразное воспринима­ется уже не как

оболочка и не как момент, включенный в ценное и прекрасное, и тем более не как

естественная и закономерная форма его проявления, а только как его

противоположность, на которую направляется острие иронического сме­ха. Ирония

разит несовершенства мира с позиций возвышающегося над ними идеала. Поэтому

ирония, а не более реалистический по своему духу юмор, была основным мотивом

романтиков.

Ирония, как, впрочем, и юмор, но ирония особенно, невозможна без чувства

возвышенного. В чистом виде ирония предполагает, что человек чувствует свое

превосходство над предметом, вызывающим у него ироническое отношение.

Когда предмет этот или лицо выступает как торжествующая сила, ирония, стано­вясь

бичующей, гневной, негодующей, иногда проникаясь горечью, переходит в сарказм.

Вместо того чтобы спокойно и несколько высокомерно разить сверху, она начинает

биться со своим противником — хлестать и бичевать его.

Истинная ирония всегда направляется на свой объект с каких-то вышестоя­щих

позиций; она отрицает то, во что метит, во имя чего-то лучшего. Она может быть

высокомерной, но не мелочной, не злобной. Становясь злобной, она перехо­дит в

насмешку, в издевку. И хотя между подлинной иронией и насмешкой или издевкой как

будто едва уловимая грань, в действительности они — противопо­ложности. Злобная

насмешка и издевка не говорят о превосходстве, а, наоборот, выдают скрывающееся

за ними чувство озлобления ничтожного и мелкого суще­ства против всего, что выше

и лучше его. Если за иронией стоит идеал, в своей возвышенности иногда слишком

абстрактный внешне, может быть, слишком вы­сокомерно противопоставляющий себя

действительности, то за насмешкой и из­девкой, которые некоторые люди склонны

распространять на все, скрывается чаще всего цинизм, не признающий ничего

ценного.

Чувства комического, юмора, иронии, сарказма — все это разновидности смешного.

Все эти чувства отражаются на человеческом лице, в улыбке и нахо­дят себе отзвук

в смехе. Улыбка и смех, будучи первоначально выражением — сначала рефлекторным —

элементарного удовольствия, органического благопо­лучия, вбирают в себя в конце

концов все высоты и глубины, доступные филосо­фии человеческого духа; оставаясь

внешне почти тем же, чем они были, улыбка и смех в ходе исторического развития

человека приобретают все более глубокое и тонкое психологическое содержание.

В то время как чувство иронии, ироническое отношение к действительности

расщепляет и внешне противопоставляет позитивное и отрицательное, добро и зло,

трагическое чувство, так же как и чувство юмористическое, исходит из их

реального единства. Высший трагизм заключается в осознании того, что в слож­ном

противоречивом ходе жизни добро и зло переплетаются, так что путь к добру

слишком часто неизбежно проходит через зло и осуществление благой цели в силу

внешней логики событий и ситуации влечет за собой прискорбные последствия.

Трагическое чувство рождается из осознания этой фактической взаимосвязи и

взаимозависимости добра и зла. Юмористическое отношение к этому положению

возможно только, поскольку зло рассматривается лишь как несущественный момент

благой в своей основе действительности, как преходя­щий эпизод в ходе событий,

который в конечном счете закономерно ведет к благим результатам. Но когда зло

начинает восприниматься как существенная сторона действительности, как

заключающееся в самой основе и закономерном ходе ее, юмористическое чувство

неизбежно переходит в чувство трагическое. При этом трагическое чувство,

констатируя фактическую взаимосвязь добра и зла, остро переживает их

принципиальную несовместимость.

Трагическое чувство тоже, хотя и совсем по-иному, чем ирония, связано с чувством

возвышенного. Если в иронии возвышенное внешне противостоит злу, низменной

действительности, то для трагического чувства возвышенное вступает в схватку, в

борьбу со злом, с тем, что есть в действительности низменного.

Из трагического чувства рождается особое восприятие героического — чув­ство

трагического героя, который, остро чувствуя роковую силу зла, борется за благо

и, борясь за правое дело, чувствует себя вынужденным неумолимой логи­кой событий

иногда идти к добру через зло.

Чувства юмора, иронии, трагизма — это чувства, выражающие весьма обоб­щенное

отношение к действительности. Превращаясь в господствующее, более или менее

устойчивое, характерное для того или иного человека общее чувство, они выражают

мировоззренческие установки человека. Не служа специальным побуждением для

какого-нибудь частного действия, как, например, связанное с влечением к

какому-нибудь предмету чувство удовольствия или неудовольст­вия от какого-нибудь

чувственного раздражителя, чувство трагического, юмор, ирония, выражая

обобщенное отношение человека к миру, опосредованно ска­зываются на всем его

поведении, на самых различных его действиях и поступ­ках, во всем образе его

жизни.

В развитии эмоций можно, таким образом, наметить следующие ступени: 1)

элементарные чувствования как проявления органической аффективной

чув­ствительности, играющие у человека подчиненную роль общего эмоционального

фона, окраски, тона или же компонента более сложных чувств; 2) разнообраз­ные

предметные чувства в виде специфических эмоциональных процессов и состояний; 3)

обобщенные мировоззренческие чувства; все они образуют основ­ные проявления

эмоциональной сферы, органически включенной в жизнь лич­ности. Наряду с ними

нужно выделить отличные от них, но родственные им аффекты, а также страсти.

Аффекты. Аффект — это стремительно и бурно протекающий эмоциональ­ный процесс

взрывного характера, который может дать не подчиненную созна­тельному волевому

контролю разрядку в действии. Именно аффекты по преиму­ществу связаны с шоками —

потрясениями, выражающимися в дезорганизации деятельности. Дезорганизующая роль

аффекта может отразиться на моторике, выразиться в дезорганизации моторного

аспекта деятельности в силу того, что в аффективном состоянии в нее вклиниваются

непроизвольные, органически де­терминированные, реакции. «Выразительные»

движения подменяют действие или, входя в него как часть, как компонент,

дезорганизуют его. Эмоциональные про­цессы по отношению к предметным действиям

нормально выполняют лишь «то­нические» функции, определяя готовность к действию,

его темпы и т. п. В аффек­те эмоциональное возбуждение, получая непосредственный

доступ к моторике, может дезорганизовать нормальные пути ее регулирования.

Аффективные процессы могут представлять собой дезорганизацию деятель­ности и в

другом, более высоком плане, в плане не моторики, а собственно дей­ствия.

Аффективное состояние выражается в заторможенности сознательной деятельности. В

состоянии аффекта человек теряет голову. Поэтому в аффек­тивном действии в той

или иной мере может быть нарушен сознательный конт­роль в выборе действия.

Действие в состоянии аффекта, т. е. аффективное дей­ствие, как бы вырывается у

человека, а не вполне регулируется им. Поэтому аффект, «сильное душевное

волнение» (говоря словами нашего кодекса), рас­сматривается как смягчающее вину

обстоятельство. <...>

Аффективные взрывы вызываются обычно конфликтом противоположно на­правленных

тенденций, сверхтрудным торможением — задержкой какой-нибудь навязчивой

тенденции или вообще сверхсильным эмоциональным возбуждени­ем. Роль конфликта

противоположно направленных тенденций или задержки какой-нибудь навязчивой

тенденции в качестве механизма аффекта выявило на обширном и разнообразном

экспериментальном материале посвященное аффек­там исследование А. Р. Лурия.* По

данным этого исследования, конфликт вы­зывает тем более резкое аффективное

состояние, чем ближе к моторной сфере он разыгрывается: здесь в аффективном

состоянии нарушаются прежде всего выс­шие автоматизмы, утрачиваются обобщенные

схемы действий. По мере того как конфликт переносится в интеллектуальную сферу,

его патогенное влияние обыч­но ослабляется и аффект легче поддается преодолению.

* Лурия А. Р. К анализу аффективных процессов: Дис. ... докт. психол. наук. М.,

1937.

Конфликтная, напряженная ситуация, в которой образуется аффект, опреде­ляет

вместе с тем и стадию, в которой он может — и, значит, должен — быть преодолен.

Если часто говорят, что человек в состоянии аффекта теряет голову и потому

совершает безответственные поступки, то в известном смысле правиль­но обратное:

человек потому теряет голову, что, отдавши себя во власть аффекта, предается

безответственному действию — выключает мысль о последствиях то­го, что он

делает, сосредоточивается лишь на том, что его к этому действию тол­кает; именно

процесс напряженного бездумного действия без мысли о послед­ствиях, но с острым

переживанием порыва, который тебя подхватывает и несет, он-то именно дурманит и

пьянит. Законченно аффективный характер эмоцио­нальная вспышка приобретает лишь

тогда, когда прорывается в действии. По­этому вопрос должен ставиться не так:

преодолевайте — неизвестно каким об­разом — уже овладевший вами аффект, и вы не

допустите безответственного аффективного поступка как внешнего выражения внутри

уже в законченном виде оформившегося аффекта; а, скорее, так: не давайте

зародившемуся аффек­ту прорваться в сферу действия, и вы преодолеете свой

аффект, снимете с нарож­дающегося в вас эмоционального состояния его аффективный

характер. Чув­ство не только проявляется в действии, в котором оно выражается,

оно и форми­руется в нем — развивается, изменяется и преобразуется.

Страсти. С аффектами в психологической литературе часто сближают страс­ти. Между

тем общим для них собственно является лишь количественный мо­мент интенсивности

эмоционального возбуждения. По существу же они глубоко различны.

Страсть — это сильное, стойкое, длительное чувство, которое, пустив корни в

человеке, захватывает его и владеет им. Характерным для страсти является сила

чувства, выражающаяся в соответствующей направленности всех помыслов лич­ности,

и его устойчивость; страсть может давать вспышки, но сама не является вспышкой.

Страсть всегда выражается в сосредоточенности, собранности по­мыслов и сил, их

направленности на единую цель. В страсти, таким образом, ярко выражен волевой

момент стремления; страсть представляет собой единство эмоциональных и волевых

моментов; стремление в нем преобладает над чув­ствованием. Вместе с тем

характерным для страсти является своеобразное соче­тание активности с

пассивностью. Страсть полонит, захватывает человека; ис­пытывая страсть, человек

является как бы страдающим, пассивным существом, находящимся во власти какой-то

силы, но эта сила, которая им владеет, вместе с тем от него же и исходит.

Это объективное раздвоение, заключающееся в природе страсти, служит от­правной

точкой для двух различных и даже диаметрально противоположных ее трактовок;

притом в трактовке этой частной проблемы находят себе яркое выражение две

различные общефилософские, мировоззренческие установки. Бы­ло даже время, время

Р. Декарта и Б. Спинозы, когда эта проблема — вопрос о природе страстей — стала

одной из основных философских, мировоззренче­ских проблем. На ней стоические

тенденции столкнулись с христианскими тра­дициями.

Для христианской концепции всякая страсть является темной фатальной си­лой,

которая ослепляет и полонит человека. В ней сказывается роковая власть низшей

телесной природы человека над ее высшими духовными проявлениями. Она поэтому в

своей основе всегда зло. «Страсти души» («Passions de 1'&#226;me») Декарта и «Этика»

Спинозы, половину которой составляет трактат о страстях, противопоставили этой

трактовке, которая и после них продолжает держаться (на ней построены, в

частности, классицистские трагедии Ж. Расина), принципи­ально от нее отличную

(нашедшую себе отражение у П. Корнеля).

В противоположность христианской традиции, для которой страсть — это всегда злые

влечения чувственной природы, проявление низших инстинктов, для Декарта разум и

страсть перестают быть исключающими друг друга противопо­ложностями. Его идеал —

это человек большой страсти. Страсть, любовь не может быть для Декарта слишком

большой: в великой душе все велико; с рос­том разума растет и страсть, которая,

требуя деятельной жизни, воплощается в делах и подвигах.

Сохраняя исходную тенденцию Декарта, Спиноза, однако, острее чувствует

двойственную природу страсти. Он выделяет в качестве положительного ее яд­ра

стремление, желание, самоутверждение как основу, как сущность индивиду­альности.

Эта активность души для Спинозы, как и для Декарта, никогда не может быть

чрезмерной; она всегда благо, всегда источник самоутверждающей­ся радостной

действенности. Но собственно страсти, как состояния страдатель­ные, означают все

же пленение души чуждой силой, рабство ее, и задача разу­ма—в освобождении

человека от этого рабства страстей. Таким образом, в «Этике» Спинозы отчасти

снова восстанавливается противопоставление, антаго­низм разума и страсти.

Французские материалисты-просветители воспринимают и поддерживают этот

нехристианский взгляд на страсть. К. А. Гельвеций в своей книге «Об уме»

посвящает особую главу вопросу о «превосходстве ума у людей страстных

срав­нительно с людьми рассудочными».* Эта точка зрения получает отражение во

французском романе. О. Бальзак, в частности, начинающий с открыто деклари­руемых

им традиционных взглядов на страсть, затем радикально меняет пози­цию. «Я

изображаю действительность, — пишет он, — какова она есть, со стра­стью, которая

является основной составной ее частью» (из предисловия к «Человеческой

комедии»). И в другом месте: «Страсть — это все человече­ство». К. Маркс и Ф.

Энгельс в ряде высказываний сформулировали точку зре­ния, преодолевающую

противопоставление страсти и разума как внешних, друг друга исключающих

противоположностей. «Страсть, — пишет Маркс, — это энергично стремящаяся к

своему предмету сущностная сила человека».*

* Гельвеций К. А. Об уме. М.; Пг., 1917. Рассуждение III. Гл. VII.

** Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 164.

Страсть — большая сила, поэтому так важно, на что она направляется. Увле­чение

страсти может исходить из неосознанных телесных влечений, и оно может быть

проникнуто величайшей сознательностью и идейностью. Страсть означает, по

существу, порыв, увлечение, ориентацию всех устремлений и сил личности в едином

направлении, сосредоточение их на единой цели. Именно потому, что страсть

собирает, поглощает и бросает все силы на что-то одно, она может быть пагубной и

даже роковой, но именно поэтому же она может быть и великой. Ничто великое на

свете еще никогда не совершалось без великой страсти.

Говоря о различных видах эмоциональных образований и состояний, нужно выделить

настроение.

Настроения. Под настроением разумеют общее эмоциональное состояние личности,

выражающееся в «строе» всех ее проявлений. Две основные черты характеризуют

настроение в отличие от других эмоциональных образований. Эмоции, чувства

связаны с каким-нибудь объектом и направлены на него: мы радуемся чему-то,

огорчаемся чем-то, тревожимся из-за чего-то; но когда у че­ловека радостное

настроение, он не просто рад чему-то, а ему радостно — иног­да, особенно в

молодости, так, что все на свете представляется радостным и пре­красным.

Настроение не предметно, а личностно — это во-первых, и, во-вторых, оно не

специальное переживание, приуроченное к какому-то частному событию, а разлитое

общее состояние.

Порождаясь как бы диффузной иррадиацией или «обобщением» какого-ни­будь

эмоционального впечатления, настроение часто характеризуется как радост­ное или

грустное, унылое или бодрое, насмешливое или ироническое — по тому

эмоциональному состоянию, которое является в нем господствующим. Но на­строение

отчасти более сложно и, главное, более переливчато-многообразно и по большей

части расплывчато, более богато малоуловимыми оттенками, чем более четко

очерченное чувство. Оно поэтому иногда характеризуется, например, как

праздничное или будничное — своим соответствием определенной ситуации, или как

поэтическое — своим соответствием определенной области творчества. В на­строении

отражаются также интеллектуальные, волевые проявления: мы гово­рим, например, о

задумчивом и о решительном настроении. Вследствие своей «беспредметности»,

настроение возникает часто вне сознательного контроля: мы далеко не всегда в

состоянии сказать, отчего у нас то или иное настроение.

В возникновении настроения участвует обычно множество факторов. Чув­ственную

основу его часто образуют органическое самочувствие, тонус жизнеде­ятельности

организма и те разлитые, слаболокализованные органические ощу­щения

(интроцептивной чувствительности), которые исходят от внутренних ор­ганов.

Однако это лишь чувственный фон, который у человека редко имеет самодовлеющее

значение. Скорее, даже и само органическое, физическое само­чувствие человека

зависит, за исключением резко выраженных патологических случаев, в значительной

мере от того, как складываются взаимоотношения чело­века с окружающим, как он

осознает и расценивает происходящее в его личной и общественной жизни. Поэтому

то положение, что настроение часто возникает вне контроля сознания —

бессознательно, не означает, конечно, что настроение человека не зависит от его

сознательной деятельности, от того, что и как он осознает; оно означает лишь,

что он часто не осознает этой зависимости, она как раз не попадает в поле его

сознания. Настроение — в этом смысле бессознатель­ная, эмоциональная «оценка»

личностью того, как на данный момент складыва­ются для нее обстоятельства.

То или иное настроение может как будто иногда возникнуть у человека под влиянием

отдельного впечатления (от яркого солнечного дня, унылого пейзажа и т. д.); его

может вызвать неожиданно всплывшее из прошлого воспоминание, внезапно

мелькнувшая мысль. Но все это обычно лишь повод, лишь толчок. Для того чтобы это

единичное впечатление, воспоминание, мысль определили настро­ение, нужно, чтобы

их эмоциональный эффект нашел подготовленную почву и созвучные мотивы и

распространился, чтобы он «обобщился».

Мотивация настроения, ее характер и глубина у разных людей бывает весьма

различной. «Обобщение» эмоционального впечатления в настроении приобре­тает

различный и даже почти противоположный характер в зависимости от об­щего

строения личности. У маленьких детей и у некоторых взрослых — боль­ших детей —

чуть ли не каждое эмоциональное впечатление, не встречая соб­ственно никакой

устойчивой организации и иерархии мотивов, никаких барьеров, беспрепятственно

иррадиирует и диффузно распространяется, порождая чрез­вычайно неустойчивые,

переменчивые, капризные настроения, которые быстро сменяют друг друга; и каждый

раз субъект легко поддается этой смене настрое­ния, не способный совладать с

первым падающим на него впечатлением и как бы локализовать его эмоциональный

эффект.

По мере того как складываются и оформляются взаимоотношения личности с

окружающими и в связи с этим, в самой личности выделяются определенные сферы

особой значимости и устойчивости. Уже не всякое впечатление оказы­вается

властным изменить общее настроение личности; оно должно для этого иметь

отношение к особо значимой для личности сфере. Проникая в личность, впечатление

подвергается как бы определенной фильтровке; область, в которой происходит

формирование настроения, таким образом ограничивается; человек становится менее

зависимым от случайных впечатлений; вследствие этого на­строение его становится

значительно более устойчивым.

Настроение в конечном счете оказывается теснейшим образом связанным с тем, как

складываются для личности жизненно важные отношения с окружаю­щими и с ходом

собственной деятельности. Проявляясь в «строе» этой деятель­ности, вплетенной в

действенные взаимоотношения с окружающими, настроение в ней же и формируется.

При этом существенным для настроения является, конечно, не сам по себе

объективный ход событий независимо от отношения к нему личности, а также и то,

как человек расценивает происходящее и относится к нему. Поэтому настроение

человека существенно зависит от его индивидуаль­ных характерологических

особенностей, в частности от того, как он относится к трудностям — склонен ли он

их переоценивать и падать духом, легко демобили­зуясь, либо перед лицом

трудностей он, не предаваясь беспечности, умеет сохра­нить уверенность в том,

что с ними справится.

Эмоциональные особенности личности

В эмоциональной сфере между людьми обнаруживаются особенно яркие инди­видуальные

различия. Все особенности личности, ее характера и интеллекта, ее интересов и

отношений к другим людям проявляются и отсвечивают в радуге эмоций и чувств.

Основные различия в эмоциональной сфере личности связаны с различием в

содержании человеческих чувств, в том, на что, на какие объекты они направляются

и какое отношение к ним человека они выражают. В чувствах человека в форме

непосредственного переживания выражаются все установки человека, включая и

мировоззренческие, идеологические, все его отношение к миру и преж­де всего к

другим людям. Если говорить о различном уровне чувств в смысле их ценности, о

чувствах высших и низших, то исходить при этом надо из идео­логической ценности

того содержания, которое то или иное чувство выражает. Гнев может быть

благороден и любовь презренна в зависимости от того, на кого или на что они

направляются.

Далее, типичные различия эмоциональных особенностей личности могут вы­ражаться:

1) в сильной или слабой эмоциональной возбудимости; 2) в большей или меньшей

эмоциональной устойчивости. Эти различия в эмоциональной возбудимости и

устойчивости существенно характеризуют темперамент челове­ка. Есть люди, которые

легко воспламеняются и быстро гаснут, как и люди, у которых не сразу можно

разжечь чувство, но, воспламенившись, они не скоро охладеют. Далее можно

различать: 3) силу, или интенсивность, чувства и 4) его глубину. Чувство,

сильное в смысле интенсивности или стремительности, с кото­рой оно захватывает

человека, может быть неглубоким. Этим увлечение отлича­ется от любви. Любовь

отлична от увлечения в первую очередь не интенсивно­стью чувства, а его

глубиной, т. е. не тем, как стремительно оно прорывается в действие, а тем, как

глубоко оно проникает в личность. Глубина проникновения чувства определяется

тем, настолько существенно для данной личности данное чувство и та сфера, с

которой оно связано. Существенную роль играет, далее, и широта распространения

чувства. Она определяется тем, как широки и много­образны те сферы личности, с

которыми оно сплелось. От этого в значительной мере зависит прочность чувства.

Характерологически очень существенными и глубокими являются различия между

собственно эмоциональными, сентиментальными и страстными натурами.

Собственно эмоциональные натуры переживают свои чувства, отдаваясь их вибрациям;

сентиментальные натуры, скорее, созерцают свои чувства, любуясь их переливами;

натуры страстные живут своим чувством, воплощая его напря­жение в действии. У

первых господствует аффективность; они впечатлительны, возбудимы, но скорее

порывисты, чем действенны; для них само чувство с его захватывающим волнением

важнее его объекта. Вторые — созерцательны и чувствительны, но пассивны; любовь

для них по преимуществу любование. Тре­тьи — действенны; ни переживание своего

чувства, ни созерцательное любова­ние его объектом их не удовлетворяет. Для них

чувство — это не упоительное волнение и не блаженное созерцание, а страстное

стремление.

Существует известное противоречие между эмоциональностью в специфи­ческом смысле

слова и интеллектуальностью, так же, как между сентиментально­стью и

действенностью. Но страстная натура может быть и действенной, и

ин­теллектуальной. Совершенно неправильно устанавливать какую-то внешнюю

противоположность между страстью и разумом. В идеале «щедрого челове­ка» —

человека большой страсти — Р. Декарт сочетал в целостном единстве страсть,

питающую разум, и разум, освещающий страсть. В этом он был, конечно, более прав,

чем традиционная христианская мораль, для которой страсть всегда представляется

лишь темной, чуждой, даже враждебной, слепо действующей си­лой. Так же сочетает

мысль и страсть поэт, когда он говорит о своем герое: «Он знал одной лишь думы

власть, одну, но пламенную страсть». Такая цельность недоступна ни

эмоциональной, ни сентиментальной натуре.

Эти и ряд других типологических различий, которые можно было бы приве­сти,

характеризуя эмоциональность человека, конечно, не исчерпывают всего воз­можного

многообразия различных оттенков индивидуального чувства. Потен­циально

бесконечное многообразие человеческих чувств не исключает, однако, того, что они

часто бывают у людей удивительно трафаретны. Лишь в меру того, как личность

является подлинной индивидуальностью, чувство ее оказывается поистине

неповторимым. <... >

Развитие эмоций неразрывно связано с развитием личности в целом. Эмоции и

чувства, которые появляются у человека на определенной стадии его развития, не

обязательно являются, хотя и усложненным опытом, но все же продолжением его

эмоций на предшествовавшей стадии. Эмоции не развиваются сами по себе. Они не

имеют собственной истории; изменяются установки личности, ее отноше­ние к миру,

складывающееся в деятельности и отражающееся в сознании, и вмес­те с ними

преобразуются эмоции. Эмоции не развиваются из эмоций в замкнутом ряду. Чувства,

специфические для одного периода, не находятся в непрерывной связи с чувствами

предшествующего периода. Новые чувства появляются вместо старых, уже отживших.

Когда определенная эпоха в жизни человека отходит в прошлое и на смену ей

приходит новая, то вместе с тем одна система эмоций сме­няется другой. В

развитии эмоциональной жизни имеется, конечно, известная преемственность. Но

переход от чувства одного периода к чувствам последую­щего опосредован всем

развитием личности.

В свою очередь одно какое-нибудь чувство, ставшее особенно значительным

переживанием для данной личности, может определить как бы новый период в ее

жизни и наложить на весь ее облик новый отпечаток. В. Г. Короленко в своих

автобиографических записках рассказывает, как впечатление, произведенное на него

первым уроком нового учителя, стало поворотным моментом в его развитии, а А. М.

Горький в «Детстве» пишет: «Дни нездоровья (после обиды, нанесенной ему побоями

деда. — С. Р.) были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть,

сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех пор у меня явилось

беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сер­дца, оно стало

невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой».*

* Горький А. М. Детство // Поли. собр. соч.: В 30т. М., 1972. Т. 15. С. 29.

Воспитание через эмоциональное воздействие — очень тонкий процесс. Ме­нее всего

в развитии эмоциональной стороны личности допустимо механистиче­ское

упрощенчество. Теоретические ошибки механистических теорий могут при­вести на

практике к пагубным последствиям.

Для представителей тех теорий, для которых эмоция — или бесполезный пе­режиток,

или дезорганизатор нашего поведения, единственным педагогическим выводом должно

быть признание целесообразности подавления и преодоления эмоций. Но в

действительности эмоции выступают далеко не как дезорганизую­щие шоки; они могут

быть мощным стимулом к деятельности, мобилизующим на­шу энергию.

Основная задача поэтому заключается не в том, чтобы подавлять и искоре­нять

эмоции, а в том, чтобы надлежащим образом их направить. Это большая по своему

жизненному значению проблема.

При ее разрешении нужно учесть следующее: можно себе поставить созна­тельную

цель что-нибудь понаблюдать, запомнить, продумать и т. д., но нельзя себе

поставить прямой целью испытать определенное чувство. Всякая попытка его вызвать

в себе может породить лишь игру в чувство, актерскую позу, вывих, фальшь — что

угодно, но только не чувство. Большой мастер практической — сценической

психологии К. С. Станиславский отлично это понимал и ярко по­казал. Сказанное им

относится не только к чувствам актера на сцене. То же верно и для чувств

человека в жизни. Подлинные чувства — переживания — плод жизни. Они не делаются,

они возникают, зарождаются, живут и умирают, но возникают они, так сказать, по

ходу действия, в зависимости от изменяющих­ся в процессе деятельности человека

его отношений к окружающему. Поэтому нельзя произвольно, по заказу вызывать у

себя чувство: чувство в своей непо­средственности не подвластно действующей

воле, оно — своевольное дитя при­роды. Но чувства можно косвенно, опосредованно

направлять и регулировать через деятельность, в которой они и проявляются, и

формируются.

Формирование и переделка эмоций совершается по преимуществу в резуль­тате

включения человека в новую практику, изменяющую его основные установ­ки, общую

направленность личности. Существенное значение имеет при этом не сама

деятельность, а новое осознание стоящих перед человеком задач и целей.

Существенное значение в воспитании эмоций имеет также совершающееся в процессе

умственного, нравственного и эстетического воспитания повышение об­щего уровня

развития и его широты.

Если стремление подавлять или искоренять эмоции в корне неверно, то уме­ние

регулировать их проявление необходимо. Желательно, чтобы деятельность,

направленная на разрешение стоящих перед нами задач, была эмоциональна,

мобилизовала нашу энергию, но эмоции не должны превращаться в основной регулятор

нашей деятельности. Признание их основным регулятором в конеч­ном счете

оказывается более или менее утонченной формой старой гедонической теории,

согласно которой высший закон, определяющий человеческое поведение, сводится к

тому, что человек всегда стремится к наслаждению или удовольствию, к приятному и

избегает неприятного. Это утверждение не соответствует не толь­ко элитарной

морали, но и фактам действительности. Эмоциональные факторы могут быть одним из

мотивов поведения, но вопрос о регулировании человече­ской деятельности в целом

не решается одними эмоциями.