ГЛАВА XII. ВНИМАНИЕ

Все процессы познания, будь то восприятие или мышление, направлены на тот или

иной объект, который в них отражается: мы воспринимаем что-то, думаем и чем-то,

что-то себе представляем или воображаем. Вместе с тем восприни­мает не

восприятие само по себе, и мыслит не сама по себе мысль; воспринима­ет и мыслит

человек — воспринимающая и мыслящая личность. Поэтому в каждом из изученных нами

до сих пор процессов всегда имеется какое-то отношение личности к миру, субъекта

к объекту, сознания к предмету. Это отношение находит себе выражение во

внимании. Ощущение и восприятие, память, мышление, воображение — каждый из этих

процессов имеет свое спе­цифическое содержание; каждый процесс есть единство

образа и деятельности: восприятие — единство процесса восприятия — воспринимания

— и воспри­ятия как образа предмета и явления действительности; мышление —

единство мышления как деятельности и мысли, как содержания — понятия, общего

представления, суждения. Внимание своего особого содержания не имеет; оно

проявляется внутри восприятия, мышления. Оно — сторона всех познаватель­ных

процессов сознания, и притом та их сторона, в которой они выступают как

деятельность, направленная на объект.

Мы внимательны, когда мы не только слышим, но и слушаем или даже

при­слушиваемся, не только видим, но и смотрим или даже всматриваемся, т. е.

когда подчеркнута или повышена активность нашей познавательной деятельности в

процессе познания или отражения объективной реальности. Внима­ние — это в первую

очередь динамическая характеристика протекания позна­вательной деятельности: оно

выражает преимущественную связь психической деятельности с определенным

объектом, на котором она как в фокусе сосредо­точена. Внимание — это

избирательная направленность на тот или иной объект и сосредоточенность на нем,

углубленность в направленную на объект познавательную деятельность.

За вниманием всегда стоят интересы и потребности, установки и направлен­ность

личности. Они вызывают изменение отношения к объекту. А изменение отношения к

объекту выражается во внимании — в изменении образа этого объекта, в его

данности сознания: он становится более ясным и отчетливым, как бы более

выпуклым. Таким образом, хотя внимание не имеет своего особо­го содержания,

проявляясь в других процессах, однако и в нем выявляется специфическим образом

взаимосвязь деятельности и образа. Изменение вни­мания выражается в изменении

ясности и отчетливости содержания, на кото­ром сосредоточена познавательная

деятельность.

Во внимании находит себе заостренное выражение связь сознания с предме­том; чем

активнее сознательная деятельность, тем отчетливее выступает объект; чем более

отчетливо выступает в сознании объект, тем интенсивнее и самое сознание.

Внимание — проявление этой связи сознания и предмета, который в нем осознается.

Поскольку внимание выражает взаимоотношение сознания или психической

деятельности индивида и объекта, в нем наблюдается и известная двусторон-ность:

с одной стороны, внимание направляется на объект, с другой — объект привлекает

внимание. Причины внимания к этому, а не другому объекту не только в субъекте,

они и в объекте, и даже прежде всего в нем, в его свойствах и качествах; но они

не в объекте самом по себе, так же как они тем более не в субъекте самом по

себе, — они в объекте, взятом в его отношении к субъекту, и в субъекте, взятом в

его отношении к объекту.

Генезис внимания связан с развитием достаточно совершенной тонической

рефлекторной иннервации. В развитии внимания развитие тонической деятель­ности

играет существенную роль: она обеспечивает способность быстро перехо­дить в

состояние активного покоя, необходимого для внимательного наблюде­ния за

объектом.

Внимание теснейшим образом связано с деятельностью. Сначала, в частно­сти на

ранних ступенях филогенетического развития, оно непосредственно включено в

практическую деятельность, в поведение. Внимание сначала возни­кает как

настороженность, бдительность, готовность к действию по первому сигналу, как

мобилизованность на восприятие этого сигнала в интересах дей­ствия. Вместе с тем

внимание уже на этих ранних стадиях означает и затормо-женность, которая служит

для подготовки к действию.

По мере того как у человека из практической деятельности выделяется и

приобретает относительную самостоятельность деятельность теоретическая,

вни­мание принимает новые формы: оно выражается в заторможенности посторон­ней

внешней деятельности и сосредоточенности на созерцании объекта, углуб­ленности и

собранности на предмете размышления. Если выражением внима­ния, направленного на

подвижный внешний объект, связанным с действием, является устремленный во вне

взгляд, зорко следящий за объектом и перемеща­ющийся вслед за ним, то при

внимании, связанном с внутренней деятельностью, внешним выражением внимания

служит неподвижный, устремленный в одну точку, не замечающий ничего постороннего

взор человека. Но и за этой внеш­ней неподвижностью при внимании скрывается не

покой, а деятельность, толь­ко не внешняя, а внутренняя. Внимание — это

внутренняя деятельность под покровом внешнего покоя.

Внимание к объекту, будучи предпосылкой для направленности на него дей­ствия,

является вместе с тем и результатом какой-то деятельности. Лишь совер­шая

мысленно какую-нибудь деятельность, направленную на объект, можно поддержать

сосредоточенность на нем своего внимания. Внимание — это связь сознания с

объектом, более или менее тесная, цепкая; в действии, в деятельности она и

крепится.

Говорить о внимании, его наличии или отсутствии можно только применительно к

какой-нибудь деятельности — практической или теоретической. Человек внимателен,

когда направ­ленность его мыслей регулируется направленностью его деятельности,

и оба направления та­ким образом совпадают.

Это положение оправдывается в самых различных областях деятельности. Его

подтверж­дает ниже приводимое наблюдение Гельмгольца (см. дальше).

На сценическом опыте это правильно подметил Станиславский.

«Внимание к объекту, — пишет он, — вызывает естественную потребность что-то

сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким

образом, внима­ние, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую

связь с объектом».

Теория внимания

Специфическое значение внимания как выражения отношения личности к объек­ту

сделало это понятие особенно дискуссионным. Представители английской

эмпирической психологии — ассоционисты — вовсе не включали внимание в систему

психологии, для них не существовало ни личности, ни объекта, а лишь

представления и их ассоциации; поэтому для них не существовало и внимания.

Затем, в конце XIX и начале XX в. понятие внимания начинает играть все большую

роль. Оно служит для выражения активности сознания и использу­ется как корректив

к ассоциативной психологии, сводящей сознание к механи­ческим связям ощущений и

представлений. Но при этом внимание по большей части мыслится как внешняя по

отношению ко всему содержанию сила, кото­рая извне формирует данный сознанию

материал.

Это идеалистическое понимание внимания вызывает реакцию. Ряд психоло­гов (Фуко,

Делёвр и др.) отрицают вовсе правомерность этого понятия. Осо­бенно радикальные

попытки, совершенно устраняющие внимание из психоло­гии, сделали представители

поведенческой психологии и гештальтпсихологи.

Первая механистическая попытка упразднить внимание, намеченная в дви­гательной

теории внимания Рибо и развитая у бихевиористов и рефлексологов, сводит внимание

к рефлекторным установкам. Вторая, связанная с теорией гештальтпсихологии,

сводит явление внимания к структурности сенсорного по­ля (Рубин).

Не подлежит сомнению, что рефлекторные установки играют существенную роль в

начальных, наиболее примитивных формах внимания. Хорошо извест­но, что при

действии на организм какого-нибудь раздражителя организм обыч­но рефлекторно

приспособляется к наилучшему его восприятию. Так, когда на периферическую часть

сетчатки падает световой раздражитель, глаз обычно поворачивается в его сторону,

так что он попадает в поле лучшей видимости. При действии на барабанную

перепонку идущего сбоку звукового раздражите­ля следует рефлекторный поворот в

сторону источника звука. Значение этих установок заключается в том, что они

приводят к усилению одних процессов за счет торможения других. Таким образом,

уже рефлекторные реакции организ­ма создают благоприятствующие условия для

выделения некоторых раздра­жителей. К этим рефлекторным реакциям установки и

сводят рефлексологи внимание.

Не подлежит также сомнению, что объяснение внимания в отрыве от таких

рефлекторных установок как отправного пункта в процессе развития было бы явно

идеалистическим и ненаучным. Но объяснять внимание только этими рефлекторными

установками так же неправильно и невозможно. В своих выс­ших, специфически

человеческих проявлениях внимание — сознательный про­цесс. Самые установки

человека далеко не всегда являются рефлекторными. Они часто образуются на основе

сознательных процессов, в которых участвует внимание. Таким образом,

рефлекторные установки могут быть и причиной, и следствием внимания, и попросту

его внешним выражением. Но внимание в целом никак не сводимо к рефлекторным

установкам.

Так же неудовлетворительна, как эта попытка сведения внимания к рефлек­торной

установке, и попытка свести внимание к структурности восприятия.

Попытка свести внимание к структурности восприятия не выдерживает кри­тики по

ряду оснований. Во-первых, для внимания существенна возможность выделения

частей, сторон, моментов, — словом, анализа, а не одностороннее гос­подство

структурного целого; во-вторых, хотя внимание бесспорно сначала про­является в

отношении чувственного содержания и связано с его членением, од­нако

существенная черта высших форм внимания заключается в отвлечении. Внимание

связано с абстракцией, с возможностью расчленить структуру вос­приятия, кое от

чего отвлечься и сознательно направить взор в определенную сторону. С

мыслительной операцией абстракции внимание связано не менее тесно, чем со

структурностью восприятия. Жане приводит случай с больной, для которой

непреодолимые трудности представляло достать булавку из коробки, в которой

вперемешку находились булавки и пуговицы. Она брала коробку с тем, чтобы

выполнить это задание, но, как она поясняла, она не могла сосредоточить­ся

мыслью на булавках, потому что ей попадались под руки и приковывали внимание

пуговицы; точно так же она не могла сосредоточиться и на пуговицах, поскольку в

поле зрения постоянно попадали булавки; в результате она лишь беспомощно

перебирала одни и другие. Мы не находимся в такой поглощающей власти вещей.

Сводить всю проблему внимания к структурности чувственного поля — значит в

конечном счете отрицать существование субъекта, противопоставляю­щего себя

предметам и активно воздействующего на них.

Внимание, которое сплошь и рядом трактуется только как «функция» или механизм,

есть по существу аспект большой основной проблемы о соотношении личности и мира.

Наличие у человека высших форм внимания в конечном счете означает, что он как

личность выделяет себя из окружающей среды, про­тивопоставляет себя ей и

получает возможность, мысленно включая наличную ситуацию в различные контексты,

ее преобразовывать, выделяя в ней в качестве существенного то один, то другой

момент. Внимание в этих высших своих фор­мах характеризует своеобразие

человеческого предметного сознания.

Вместо раскрытия этого основного соотношения, связанного с общей

на­правленностью личности, теория внимания по большей части сосредоточива­лась

на вопросе о том, к каким функциям его причислить. Сторонники

во­люнтаристической теории усматривают сущность внимания исключительно в воле,

хотя непроизвольное внимание явно противоречит такому пониманию. Другие сводили

внимание к фиксации представлений посредством чувства, хо­тя произвольное

внимание часто регулируется вопреки чувству. Третьи, нако­нец, искали объяснения

внимания исключительно в изменении самого содержа­ния представлений, не учитывая

значения общей направленности личности. Между тем специфическое ядро вопроса в

другом: внимание существенно обу­словлено взаимоотношением между направленностью

деятельности, в которую включен человек, и направленностью его внутренних

психических процессов. Внимание налицо там, где направление деятельности

ориентирует направление мыслей, помыслов и т. д., где они совпадают. Отсутствие

внимания означает их расхождение или разведение. Можно, пожалуй, сказать, что

внимание выража­ет специфическую особенность процессов, направление которых

регулируется деятельностью, в которую они включены.

Поскольку во внимании выражается отношение личности к объекту, на ко­торый

направлено ее сознание, значимость этого объекта для личности имеет основное

значение "для привлечения к нему внимания.

Не подлежит сомнению, что привлечение внимания к тому или иному объек­ту связано

и с силой исходящих от него раздражении, как это обычно подчер­кивается в

традиционной механистической теории внимания. Сильный, резкий звук, яркий цвет,

вообще интенсивное раздражение — при прочих равных ус­ловиях — скорее привлечет

к себе внимание, чем более слабое раздражение. Однако решающее значение имеет в

конечном счете не столько сама по себе сила или интенсивность раздражителя,

сколько относительная значимость со­ответствующего объекта для данного субъекта.

Сосредоточенные на каком-нибудь деле, мы сплошь и рядом не обращаем внимания на

очень сильные раздражители, не имеющие отношения к тому, чем мы заняты, — на

сильные посторонние шумы и т. п., между тем как малейшая деталь, имеющая

отноше­ние к тому, чем мы заняты, и представляющая для нас интерес, привлечет

наше внимание. Ученый, заинтересованный какой-нибудь проблемой, сразу обратит

внимание на, казалось бы, мелкую деталь, которая ускользнет от внимания дру­гого

человека, не проявляющего интереса к этому вопросу. Любящий взгляд матери сразу

подметит малейшие оттенки в поведении ее ребенка, которые ус­кользнут от

внимания постороннего безразличного наблюдателя.

Относительная значимость впечатления существенно зависит от направлен­ности

интересов. Внимание является в большей мере функцией интереса. Оно поэтому

связано с потребностями личности, с ее устремлениями и желаниями, с общей ее

направленностью, а также с целями, которые она себе ставит.

В интересах, обусловливающих внимание, сочетаются и эмоциональные, и

интеллектуальные моменты. То, что непосредственно связано с интересом,

при­обретает в силу этой связи эмоциональную окраску; в свою очередь то, что

связано с нашими эмоциями, с чувствами, может в силу этого приобрести инте­рес.

Эмоциональные моменты оказывают значительное влияние на направле­ние нашего

внимания. Но интерес всегда включает не только эмоциональные, но и

интеллектуальные моменты. Именно единство и взаимопроникновение

интеллектуальных, познавательных и эмоциональных моментов определяет сущность

интереса. То, что нам только эмоционально привлекательно, может вызвать у нас

просто склонность, желание обладать соответствующим объек­том. Интерес у нас

вызывает обычно то, что нам еще неизвестно. Интерес — это желание узнать еще

что-то об объекте. Он поэтому возбуждается пробле­матичностью, неизвестностью,

наличием каких-то задач. Интересно то, чего мы еще не знаем и что уже хотим

узнать. Интересно то, что еще не исчерпано, не до конца изведано. Интересен

человек, который для нас еще не исчерпан.

Интересен предмет, который требует движения мысли и дальнейшего углубле­ния в

него. Нам интересно то, о чем мы уже знаем, что мы этого еще не знаем.

Всякий опытный педагог знает, что заинтересовать учащихся можно, только давая им

свежий, новый, еще неизвестный материал, связывая его при этом обязательно с уже

известным, прежним, усвоенным. Это не просто внешний тактический прием. Он

укоренен в самой природе интереса. Возбуждает инте­рес и привлекает внимание

только то, что свежо, ново, и только при том условии, если оно как-то связано с

прежним, знакомым. Эта связь с прежним опытом личности, так же как связь с

чувствами, означает связь интересов и зависимость внимания от личности в целом,

ее конкретной направленностью, обусловленной всем ходом развития личности.

Физиологические основы внимания

Первичный факт, в котором выражается внимание, заключается в том, что некото­рые

моменты, как бы выступающие на передний план, приобретают господствую­щее,

доминирующее значение для течения психических процессов. Физиологи­ческой

основой внимания в соответствии с этим является тот характер процессов в нервной

системе, который получил свое наиболее развернутое выражение в принципе

доминанты Ухтомского.* Павлов для обозначения этого явления гово­рит о центре

оптимальной возбудимости.

* Ухтомский А. А. Доминанта как рабочий принцип нервных центров // Русск.

физиол. журн. 1923. № 6.

«В высших этажах и в коре полушарий принцип доминанты, — пишет Ухтомский, —

является физиологической основой акта внимания и предметного мышления».

Предшествующие попытки объяснения внимания, господствовавшие в психологической

литературе, могут быть, по классификации Дюрра, разделены на теории проторения

путей (Эббин-гауз), теории торможения, или задержки (Вундт), и теории поддержки

(Мюллер).

Принцип доминанты, по Ухтомскому, является «общим рабочим принципом нервных

цен­тров». Термином «доминанта» Ухтомский обозначает «господствующий очаг

возбуждения». В нормальной деятельности центральной нервной системы текущие

переменные задачи ее в непрестанно меняющейся среде вызывают в ней переменные

«главенствующие очаги возбуж­дения». Эти очаги возбуждения, привлекая к себе

вновь возникающие волны возбуждения и тормозя другие нейтральные участки, могут

существенно разнообразить работу центров. «Внешним выражением доминанты является

стационарно поддерживаемая работа или рабо­чая поза организма». При этом

доминанта является не топографически единым пунктом воз­буждения в центральной

нервной системе, а определенной констелляцией центров с повышен­ной

возбудимостью в разнообразных этажах головного и спинного мозга, а также в

автономной системе. Она поэтому проявляется в целом комплексе симптомов во всем

организме — и в мышцах, и в секреторной работе, и в сосудистой деятельности. При

наличии доминантного возбуждения побочные, субдоминантные, раздражения могут

подкреплять доминанту, потому что влияние доминанты выражается прежде всего в

стремлении возникающих возбуждений направляться к господствующему центру

возбуждения, усиливать его возбужденное состояние и переключаться на связанный с

ним выносящий путь (правило подкрепления доминанты). Но это соотношение между

доминантой и субдоминантами не является постоянным. Если бы оно было таковым,

раз установившаяся доминанта оставалась бы неизменной. Между тем доминанта

передвигается с одной констелляции центров на другую. Господствующий в тече­ние

некоторого времени очаг возбуждения становится субдоминантным, и в результате

борьбы субдоминанты с доминантой господствующее значение приобретает новый очаг.

Каждая смена доминанты влечет за собой и смену установок, являющихся внешним

выражением смены доминантных процессов в высших этажах центральной нервной

системы. В психологическом плане смена доминанты выявляется в переключении

внимания. Психологические исследования пока­зали, что разнообразные слабые

раздражения при процессе внимания способствуют его концен­трации. Ухтомский

ссылается на эти психологические данные в подтверждение своего принципа

доминанты и ее отношение к субдоминантам. В частности, Мейман экспериментально

установил, что процесс интеллектуальной работы протекает более эффективно в

обычной обстановке, чем при абсолютной, мертвенной тишине. Некоторые

дополнительные раздражения, нарушающие монотонность, повышают общий тонус

организма; не слишком сильные дополнительные раздра­жения усиливают основные,

которые переключают их на свои пути. В этом педагогически чрезвычайно важном

положении для рациональной организации работы убеждает и повседнев­ный опыт.

Учение Павлова о центрах оптимальной возбудимости и учение Ухтомского о

доминанте дают опорные точки для выяснения физиологического субстрата внимания.

Основные виды внимания

При изучении внимания необходимо различать два основных уровня, или вида, его и

ряд его свойств или сторон. Основными видами внимания являются не­произвольное и

так называемое произвольное внимание. Непроизвольное вни­мание связано с

рефлекторными установками. Оно устанавливается и поддер­живается независимо от

сознательного намерения человека. Свойства действу­ющих на него раздражителей,

их интенсивность или новизна, эмоциональная окрашенность, связь с влечениями,

потребностями или интересами приводит к тому, что определенные предметы, явления

или лица завладевают нашим вни­манием и приковывают его на время к себе. Это

первичная форма внимания. Она является непосредственным и непроизвольным

продуктом интереса.

От непроизвольного внимания отличают произвольное. Самый термин оди­озен. Он как

будто создан для того, чтобы олицетворять наихудшие стороны идеалистических

теорий: индетерминизм извне действующих духовных сил. Но высшие формы

человеческого внимания так же мало произвольны, как и низшие; они в такой же

мере, как и эти последние, подчинены определяющим их закономерностям, но

закономерности эти иные. Так называемое «произвольное внимание» — это

сознательно направляемое и регулируемое внимание, в ко­тором субъект сознательно

избирает объект, на который оно направляется. Этот термин служит для обозначения

того центрального по своему значению факта, что познание человека, как и его

деятельность, поднимается до уровня сознательной организованности, а не

совершается лишь самотеком, стихийно, под властью извне действующих сил.

Так называемое произвольное внимание имеет место там, где предмет, на который

направляется внимание, сам по себе его не привлекает. Произвольное внимание

поэтому носит всегда опосредованный характер. Это первая его черта.

Непроизвольное внимание обычно представляется как пассивное, произволь­ное — как

активное (Джемс). Первое направляет независящие от нас факторы: внезапно

раздавшийся шум, яркая окраска, ощущение голода; второе направля­ем мы сами. Это

второе различие, однако, относительно: и непроизвольное вни­мание представляет

собой не чистую пассивность, и оно включает активность субъекта, так же как, с

другой стороны, и произвольное внимание не есть чистая активность; тоже

обусловленное внешними условиями — объектом, оно вклю­чает и элементы

пассивности.

И, наконец, третья черта, завершающая определение произвольного внимания: оно —

волевая операция. Сознательное регулирование является самым суще­ственным в

«произвольном» внимании.

Различая произвольное и непроизвольное внимание, не нужно, однако, от­рывать

одно от другого и внешне противопоставлять их друг другу. Не под­лежит сомнению,

что произвольное внимание развивается из непроизвольного. С другой стороны,

произвольное внимание переходит в непроизвольное. Не­произвольное внимание

обычно обусловлено непосредственным интересом. Произвольное внимание требуется

там, где такой непосредственной заинтере­сованности нет и мы сознательным

усилием направляем наше внимание в со­ответствии с задачами, которые перед нами

встают, с целями, которые мы себе ставим. По мере того как работа, которой мы

занялись и на которую мы снача­ла произвольно направили наше внимание,

приобретает для нас непосредственный интерес, произвольное внимание переходит в

непроизвольное. Учет этого перехо­да непроизвольного внимания в произвольное и

произвольного в непроизвольное имеет центральное значение для правильного

теоретического отображения реаль­ного протекания процессов внимания и для

практической правильной организации работы, в частности учебной.

Нужно считаться с тем, что существуют виды деятельности, которые по само­му

существу своему способны легко вызвать непосредственный интерес и при­влечь

непроизвольное внимание в силу той привлекательности, которую пред­ставляет их

результат; вместе с тем они могут быть мало способны его удер­жать вследствие

однообразия тех операций, которых они требуют. С другой стороны, встречаются

виды деятельности, которые по трудности своих началь­ных стадий, отдаленности

тех целей, которым они служат, с трудом способны привлечь внимание, и вместе с

тем они могут его затем длительно удерживать в силу своей содержательности и

динамичности благодаря богатству постепенно раскрывающегося и развивающегося

содержания. В первом случае необходим переход от непроизвольного внимания к

произвольному, во втором — есте­ственно совершается переход от произвольного

внимания к непроизвольному. В одном и другом случае требуется как один, так и

другой вид внимания.

При всем — очень существенном — различии непроизвольного и произволь­ного

внимания разрывать и внешне противопоставлять их может лишь формалис­тическая

абстракция; в реальном трудовом процессе обычно заключено их един­ство и

взаимопереход. Используя это, нужно в педагогическом процессе, с одной стороны,

опираясь на непроизвольное внимание, воспитывать произвольное и, с другой,

формируя интересы учащихся, а также делая интересной самую учебную работу,

переводить произвольное внимание учащихся снова в непроизвольное. Первое должно

опираться на сознание значимости задач обучения, на чувство долга, на

дисциплину, второе — на непосредственный интерес учебного материала. И одно и

другое необходимо.

В психологической литературе Титченер отметил уже переход произволь­ного

внимания в непроизвольное, когда наряду с «первичным» непроизволь­ным и

«вторичным» произвольным вниманием он говорил еще о третьей ста­дии в развитии

внимания, которая знаменует переход от произвольного снова к непроизвольному

первичному вниманию.

Геометрическая задача не производит на нас такого сильного впечатления, как удар

грома; удар грома овладевает нашим вниманием совершенно независимо от нас. При

решении задачи мы также продолжаем быть внимательными, но мы должны сами

удерживать наше внимание, — это вторичное внимание. Но существует еще третья

стадия развития: она является, по Титченеру, возвращени­ем к первой стадии.

«Когда мы решаем, например, геометрическую задачу, мы постепенно

заинтересовываемся ею и совершенно отдаемся ей, и в скором време­ни проблема

приобретает такую же власть над нашим вниманием, какую имел удар грома в момент

его появления в сознании». «Трудности преодолены, конку­ренты устранены, и

рассеянность исчезла». «Психологический процесс внимания вначале прост, затем он

становится сложным, именно в случаях колебания, раз­мышления он достигает очень

высокой степени сложности. Наконец он снова упрощается».

Однако эта третья стадия не является возвращением к первой. Она пред­ставляет

все же разновидность произвольного внимания, — хотя для поддер­жания внимания в

этих условиях и не требуется усилий — потому что оно регулируется сознательно

принятой установкой на определенную задачу. Имен­но это — а не наличие большего

или меньшего усилия — является исходной, основной характеристикой так

называемого произвольного внимания человека, как внимания сознательно

регулируемого.

Основные свойства внимания

Поскольку наличие внимания означает связь сознания с определенным объектом, его

сосредоточенность на нем, прежде всего встает вопрос о степени этой

сосредо­точенности, т. е. о концентрированности внимания.

Концентрированностъ внимания — в противоположность его распыленно­сти — означает

наличие связи с определенным объектом или стороной дея­тельности и выражает

интенсивность этой связи. Концентрация — это сосре­доточенность, т. е.

центральный факт, в котором выражается внимание. Концентрированность внимания

означает, что имеется фокус, в котором собрана психическая или сознательная

деятельность.

Наряду с этим пониманием концентрации внимания под концентрирован­ным вниманием

часто в психологической литературе понимают внимание ин­тенсивной

сосредоточенности на одном или небольшом числе объектов. Концентрированность

внимания в таком случае определяется единством двух при­знаков — интенсивности и

узости внимания.

Объединение в понятии концентрации интенсивности и узости внимания исходит из

той предпосылки, что интенсивность внимания и его объем обратно пропорциональны

друг другу. Эта предпосылка в общем правильна, лишь ког­да поле внимания состоит

из элементов, друг с другом не связанных. Но когда в него включаются смысловые

связи, объединяющие различные элементы меж­ду собой, расширение поля внимания

дополнительным содержанием может не только не снизить концентрированности, но

иногда даже повысить ее. Мы по­тому определяем концентрацию внимания только

интенсивностью сосредото­чения и не включаем в нее узости внимания. Вопрос об

объеме внимания, т. е. количестве однородных предметов, которые охватывает

внимание, — особый вопрос.

Для определения объема внимания пользовались до сих пор главным образом

тахистоскопическим методом. В тахистоскопе на короткое, точно измеряемое время

выставлялись подлежащие наблюдению экспонаты, как-то: буквы, цифры, фи­гуры.

Согласно ряду исследований, обнаруживших при этом существование до­вольно

значительных индивидуальных различий в объеме внимания, объем внимания взрослого

человека достигает в среднем примерно до 4—5, макси­мум 6 объектов; у ребенка он

равен в среднем не более 2—3 объектам. Речь при этом идет о числе друг от друга

не зависимых, не связанных между собой объектов (чисел, букв и т. п.).

Количество находящихся в поле нашего внима­ния связанных между собой элементов,

объединенных в осмысленное целое, может быть много больше. Объем внимания

является поэтому изменчивой ве­личиной, зависящей от того, насколько связано

между собой то содержание, на котором сосредоточивается внимание, и от умения

осмысленно связывать и структурировать материал. При чтении осмысленного текста

объем внимания может оказаться существенно отличным от того, который дает его

измерение при концентрации на отдельных осмысленно между собой не связанных

эле­ментах. Поэтому результаты тахистоскопического изучения внимания на

от­дельные цифры, буквы, фигуры не могут быть перенесены на объем внимания в

естественных условиях восприятия связанного осмысленного материала. В практике,

в частности педагогической, школьной, следовало бы, тщательно учитывая доступный

учащимся объем внимания, не создавая в этом отношении непосильной перегрузки,

расширять объем внимания, систематизируя предъяв­ляемый материал, вскрывая его

взаимосвязи, внутренние отношения.

С объемом внимания тесно связана и распределяемость внимания. Говоря об объеме,

можно, с одной стороны, подчеркивать ограничение поля внимания. Но оборотной

стороной ограничения, поскольку оно не абсолютно, является распределение

внимания между тем или иным числом разнородных объектов, одновременно

сохраняющихся в центре внимания. При распределении внима­ния речь, таким

образом, идет о возможности не одного, а много-, по крайней мере двухфокального

внимания, концентрации его не в одном, а в двух или большем числе различных

фокусов. Это дает возможность одновременно со­вершать несколько рядов действий и

следить за несколькими независимыми процессами, не теряя ни одного из них из

поля своего внимания. Наполеон мог, как утверждают, одновременно диктовать своим

секретарям семь ответствен­ных дипломатических документов. Некоторые шахматисты

могут вести одно­временно с неослабным вниманием несколько партий.

Распределенное внима­ние является профессионально важным признаком для некоторых

профессий, как, например, для текстильщиков, которым приходится одновременно

следить за несколькими станками. Распределение внимания очень важно и для

педаго­га, которому нужно держать в поле своего зрения всех учеников в классе.

Распределение внимания зависит от ряда условий, прежде всего от того, насколько

связаны друг с другом различные объекты и насколько автоматизи­рованы действия,

между которыми должно распределяться внимание. Чем тес­нее связаны объекты и чем

значительнее автоматизация, тем легче совершается распределение внимания.

Способность к распределению внимания весьма уп­ражняема.

При определении концентрированности и объема внимания необходимо учи­тывать не

только количественные условия. Из качественных моментов, в част­ности, один

играет особенно значительную роль: связность смыслового содержания. Внимание —

как и память — подчиняется раз­личным законам, в зависимости от того, на каком

матери­але оно осуществляется. Очень рельефно это сказывает­ся на устойчивости

внимания.

Устойчивость внимания определяется длительностью, в течение которой сохраняется

концентрация внимания, т. е. его временной экстенсивностью. Экспериментальное

исследование показало, что внимание первично подверже­но периодическим

непроизвольным колебаниям. Периоды колебаний внимания по данным ряда прежних

исследова­ний, в частности Н. Ланге, равны обычно 2—3 сек., доходя максимум до

12 сек. К колебаниям внимания относились, во-первых, колебания сенсорной

ясности. Так, часы, которые держат неподвижно на одном и том же расстоянии от

испытуемого, кажутся ему, если он их не видит, то приближающимися, то

удаляющимися, в силу того, что он то более, то менее явственно слышит их биение.

Эти и подобные им случаи колебания сенсорной ясности, очевидно, непосред­ственно

связаны с утомлением и адаптацией органов чувств. Иной характер носят колебания

внимания, сказывающиеся при наблюдении многозначных фигур; в них попеременно то

одна, то другая часть выступает как фигура: глаз соскальзывает с одного поля на

другое. В этом можно убедиться если посмотреть на рисунок, в котором мы

поочередно видим то вазу, то два профиля. Такой же эффект дает изображение

усеченной пирамиды, стоит более длительное время на нее посмот­реть, чтобы

убедиться в том, что усеченное основание то выступает вперед, то отступает

назад.

Однако традиционная трактовка проблемы устойчивости внимания, связан­ная с

установлением периодических его колебаний, требует некоторой ревизии.

Положение с этой проблемой аналогично тому, какое создалось в психоло­гии памяти

в связи с установленной Эббингаузом и его последователями кри­вой забывания.

Учебная работа была бы бесплодным, сизифовым трудом, если бы кривая Эббингауза

отражала общие закономерности забывания всякого ма­териала. Учебная и

производственная работа была бы вообще невозможна, если бы пределы устойчивости

внимания определялись периодами, установленными в опытах с элементарными

сенсорными раздражителями. Но в действительно­сти такие малые периоды колебания

внимания, очевидно, ни в коем случае не составляют всеобщую закономерность. Об

этом свидетельствуют наблюдения на каждом шагу. Очевидно, проблема устойчивости

внимания должна быть поставлена и разработана заново. При этом существенно не

столько экспери­ментально установить собственно очевидный факт значительно

большей устой­чивости внимания, сколько вскрыть конкретные условия, которыми

объясняют­ся частые периодические колебания в одних случаях, значительная

устойчи­вость — в других.

Наша гипотеза заключается в следующем: наиболее существенным условием

устойчивости внимания является возможность раскрывать в том предмете, на котором

оно сосредоточено, новые стороны и связи. Там, где в связи с поставлен­ной перед

собой задачей мы, сосредоточиваясь на каком-нибудь предмете, можем развернуть

данное в восприятии или мышлении содержание, раскрывая в нем новые аспекты в их

взаимосвязях и взаимопереходах, внимание может очень дли­тельное время

оставаться устойчивым. Там, где сознание упирается как бы в тупик, в

разрозненное, скудное содержание, не открыва­ющее возможности для дальнейшего

развития, движе­ния, перехода к другим его сторонам, углубления в не­го, там

создаются предпосылки для легкой отвлекаемости и неизбежно наступают колебания

внимания.

Подтверждение этого положения имеется еще в од­ном наблюдении Гельмгольца.

Изучая борьбу двух по­лей зрения, Гельмгольц отметил замечательный факт, в

котором заключается ключ для объяснения устойчи­вости внимания, несмотря на

периодические колебания сенсорных установок. «Я чувствую, — пишет Гельмгольц, —

что могу направлять внимание произволь­но то на одну, то на другую систему линий

и что в таком случае некоторое время только одна эта система сознается мною,

между тем как другая совершенно ус­кользает от моего внимания. Это бывает,

например, в том случае, если я попыта­юсь сосчитать число линий в той или другой

системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внимание к одной какой-нибудь

системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с

какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность

нашего внимания. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их

размеры и т. п. Внимание, предо­ставленное самому себе, обнаруживает

естественную наклонность переходить от одного нового впечатления к другому; как

только его объект теряет свой интерес, не доставляя никаких новых впечатлений,

внимание, вопреки нашей воле, перехо­дит на что-нибудь другое. Если мы хотим

сосредоточить наше внимание на опре­деленном объекте, то нам необходимо

постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда

какой-нибудь посторонний импульс отвлека­ет нас в сторону» (см. рис. выше, на

этой стр.). Эти наблюдения Гельмгольца вскрывают самые существенные условия

устойчивости внимания. Наше вни­мание становится менее подверженным колебаниям,

более устойчивым, когда мы включаемся в разрешение определенных задач, в

интеллектуальных опера­циях раскрываем новое содержание в предмете нашего

восприятия или нашей мысли. Сосредоточение внимания — это не остановка мыслей на

одной точке, а их движение в едином направлении. Для того чтобы внимание к

какому-нибудь предмету поддерживалось, его осознание должно быть динамическим

процессом. Предмет должен на наших глазах развиваться, обнаруживать пе­ред нами

все новое содержание. Лишь изменяющееся и обновляющееся содер­жание способно

поддерживать внимание. Однообразие притупляет внимание, монотонность угашает

его.

На вопрос о том, благодаря чему ему удалось прийти к открытию законов тяготения,

Ньютон ответил: «Благодаря тому, что я непрестанно думал об этом вопросе».

Ссылаясь на эти слова Ньютона, Кювье определяет гений как неустан­ное внимание.

Основание гениальности Ньютона он видит в устойчивости его внимания. Но обратная

зависимость более существенна. Богатство и содержа­тельность его ума,

открывавшего в предмете его мысли все новые стороны и зависимости, было,

очевидно, существенным условием устойчивости его внимания. Если бы мысль Ньютона

при размышлении о тяготении уперлась в одну непо­движную точку, будучи не в

силах развернуть этот вопрос, раскрывая в нем новые перспективы, его внимание

быстро иссякло бы.

Но если бы мысль лишь переходила с одного содержания на другое, можно было бы

скорее говорить о рассеянности, чем о сосредоточенности внимания. Для наличия

устойчивого внимания необходимо, очевидно, чтобы изменяющееся содержание было

объединено совокупностью отношений в одно единство. Тогда, переходя от одного

содержания к другому, оно остается сосредоточенным на одном предмете. Единство

предметной отнесенности соединяется с многообра­зием предметного содержания.

Устойчивое внимание — это форма предметно­го сознания. Оно предполагает единство

предметной отнесенности многообраз­ного содержания. Таким образом, осмысленная

связанность, объединяющая многообразное, динамическое содержание в более или

менее стройную систе­му, сосредоточенную вокруг одного центра, отнесенную к

одному предмету, составляет основную предпосылку устойчивого внимания.

Если бы внимание при всех условиях было подвержено таким колебаниям, какие имеют

место, когда нам даны разрозненные и скудные по содержанию чувственные данные,

никакая эффективная умственная работа не была бы воз­можна. Но оказывается, что

самое включение умственной деятельности, рас­крывающей в предметах новые стороны

и связи, изменяет закономерности этого процесса и создает условия для

устойчивости внимания. Устойчивость внима­ния, будучи условием продуктивной

умственной деятельности, является в изве­стной мере и ее следствием.

Осмысленное овладение материалом, раскрывающее посредством анализа и синтеза

систематизацию материала и т. д., внутренние связи четко расчленен­ного

содержания, существенно содействует высшим проявлениям внимания.

Устойчивость внимания зависит, конечно, помимо того, от целого ряда усло­вий. К

числу их относятся: особенности материала, степень его трудности, зна-комости,

понятности, отношение к нему со стороны субъекта — степени его интереса к

данному материалу и, наконец, индивидуальные особенности лич­ности. Среди

последних существенна прежде всего способность посредством сознательного

волевого усилия длительно поддерживать свое внимание на оп­ределенном уровне,

даже если то содержание, на которое оно направлено, не представляет

непосредственного интереса, и сохранение его в центре внимания сопряжено с

определенными трудностями.

Устойчивость внимания не означает его неподвижности, она не исключает его

переключаемости. Переключаемость внимания заключается в способности быстро

выключаться из одних установок и включаться в новые, соответствую­щие

изменившимся условиям. Способность к переключению означает гибкость внимания —

весьма важное и часто очень нужное качество.

Переключаемость, как и устойчивость, и объем внимания, и как внимание в целом,

не является какой-то самодовлеющей функцией. Она — сторона слож­ной и

многообразно обусловленной сознательной деятельности, в отличие от рассеяния или

блуждания ни на чем не концентрированного внимания и от внимания неустойчивого,

попросту неспособного длительно удержаться на од­ном объекте. Переключаемость

означает сознательное и осмысленное переме­щение внимания с одного объекта на

другой. В таком случае очевидно, что переключаемость внимания в сколько-нибудь

сложной и быстро изменяющей­ся ситуации означает способность быстро

ориентироваться в ситуации и опре­делить или учесть изменяющуюся значимость

различных в нее включающихся элементов.

Легкость переключения у разных людей различна: одни — с легкой переключаемостью

— легко и быстро переходят от одной работы к другой; у других «вхождение» в

новую работу является трудной операцией, требующей более или менее длительного

времени и значительных усилий. Легкая или затруднительная переключаемость

зависит от целого ряда условий. К числу их относятся соотно­шение между

содержанием предшествующей и последующей деятельности и отно­шение субъекта к

каждой из них: чем интереснее предшествующая и менее инте­ресна последующая

деятельность, тем, очевидно, труднее переключение; и оно тем легче, чем

выраженное обратное соотношение между ними. Известную роль в быстроте

переключения играют и индивидуальные особенности субъекта, в ча­стности его

темперамент. Переключаемость внимания принадлежит к числу свойств, допускающих

значительное развитие в результате упражнения. Рассеян­ность в житейском смысле

слова является по преимуществу плохой переключаемостью. Имеется бесчисленное

множество более или менее достоверных анекдо­тов о рассеянности ученых. Тип

рассеянного профессора не сходит со страниц юмористических журналов. Однако,

вопреки прочно укоренившемуся в обыва­тельском понимании представлению,

«рассеянность» ученых является, наоборот, выражением максимальной собранности и

сосредоточенности; но только сосредо­точены они на основном предмете своих

мыслей. Поэтому при столкновении с рядом житейских мелочей они могут оказаться в

том смешном положении, кото­рое живописуют анекдоты. Для того чтобы уяснить себе

наличие сосредоточен­ности у «рассеянного» ученого, достаточно сравнить его

внимание с вниманием ребенка, который выпускает из рук только что привлекшую его

игрушку, когда ему показывают другую; каждое новое впечатление отвлекает его

внимание от предыдущего; удержать в поле своего сознания оба он не в состоянии.

Здесь отсутствуют и концентрированность, и распределяемость внимания. В

поведении рассеянного ученого также обнаруживается дефект внимания, но он

заключается, очевидно, не в легкой отвлекаемости, так как его внимание,

наоборот, очень сосре­доточено, а в слабой переключаемости. Рассеянность в

обычном смысле слова обусловлена двумя различными механизмами — сильной

отвлекаемостью и сла­бой переключаемостью.

Различные свойства внимания — его концентрация, объем и распределяемость,

переключаемость и устойчивость — в значительной мере независимы друг от друга:

внимание хорошее в одном отношении может быть не столь совершенным в другом.

Так, например, высокая концентрация внимания может, как об этом свидетельствует

пресловутая рассеянность ученых, соединяться со слабой пере­ключаемостью.

Мы охарактеризовали внимание как проявление избирательной направленно­сти

психической деятельности, как выражение избирательного характера процес­сов

сознания. Можно было бы к этому прибавить, что внимание выражает не только как

бы объем сознания, поскольку в нем проявляется избирательный ха­рактер сознания,

но и его уровень — в смысле степени интенсивности, яркости.

Внимание неразрывно связано с сознанием в целом. Оно, поэтому, естественно,

связано со всеми сторонами сознания. Действительно, роль эмоциональных фак­торов

ярко сказывается в особенно существенной для внимания зависимости его от

интереса. Значение мыслительных процессов, особенно в отношении объема внимания,

а также его устойчивости, была уже отмечена. Роль волы находит себе

непосредственное выражение в факте произвольного внимания.

Поскольку внимание может отличаться различными свойствами, которые, как

показывает опыт, в значительной мере независимы друг от друга, можно, исходя из

разных свойств внимания, различать разные типы внимания, а именно: 1) широкое и

узкое внимание — в зависимости от их объема; 2) хорошо и плохо распределя­емое;

3) быстро и медленно переключаемое; 4) концентрированное и флюктуиру­ющее; 5)

устойчивое и неустойчивое.

Высшие формы произвольного внимания возникают у человека в процессе труда. Они

продукт исторического развития. «Оставляя в стороне напряжение тех органов,

которыми выполняется труд, целесообразная воля, выражающаяся во внимании, —

пишет Маркс, — необходима во все время труда, и притом необходима тем более, чем

меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения,

следовательно, чем меньше рабочий наслаждается тру­дом как игрой физических и

интеллектуальных сил».* Труд направлен на удо­влетворение потребностей человека.

Продукт этого труда представляет поэтому непосредственный интерес. Но получение

этого продукта связано с деятельно­стью, которая по своему содержанию и способу

исполнения может не вызывать непосредственного интереса. Поэтому выполнение этой

деятельности требует перехода от непроизвольного к произвольному вниманию. При

этом внимание должно быть тем более сосредоточенным и длительным, чем более

сложной становится трудовая деятельность человека в процессе исторического

разви­тия. Труд требует и он воспитывает высшие формы произвольного внимания.

* Маркс К. Капитал. T.I. Гл. V. 1931. С. 120.

В психологической литературе Рибо подчеркнул эту мысль о связи произ­вольного

внимания с трудом. Он пишет: «Как только возникла необходимость в труде,

произвольное внимание стало в свою очередь фактором первостепен­ной важности в

этой новой форме борьбы за жизнь. Как только у человека явилась способность

отдаваться труду, по существу своему не привлекательно­му, но необходимому как

средство к жизни, явилось на свет и произвольное внимание. Легко доказать, что

до возникновения цивилизации произвольное внимание не существовало или

появлялось на мгновение, как мимолетное свер­кание молнии. Труд составляет

наиболее резкую конкретную форму внима­ния». Рибо заключает: «Произвольное

внимание — явление социологическое. Рассматривая его как таковое, мы лучше

поймем его генезис и непрочность... Произвольное внимание есть приспособление к

условиям высшей социальной жизни».

Развитие внимания

В развитии внимания у ребенка можно отметить прежде всего диффузный,

неус­тойчивый его характер в раннем детстве. Тот отмеченный уже факт, что

ребенок, увидя новую игрушку, сплошь и рядом выпускает из рук ту, которую он

держал, иллюстрирует это положение. Однако это положение имеет не абсолютный

харак­тер. Наряду с вышеотмеченным фактом нужно учесть и другой, который

подчер­кивается некоторыми педагогами:* бывает, что какой-нибудь предмет

привлечет внимание ребенка или, скорее, манипулирование с этим предметом так

увлечет его, что, начав манипулировать им (открывать и закрывать двери и т. п.),

ребенок будет повторять это действие раз за разом — 20, 40 раз и больше. Этот

факт не следует недооценивать, и его нужно использовать для дальнейшего развития

вни­мания у ребенка. Но, тем не менее, конечно, правильным остается то

положение, что на протяжении дошкольного возраста, а иногда и к началу

школьного, ребенок еще в очень слабой степени владеет своим вниманием. Поэтому в

учебном процес­се педагог должен тщательно работать над организацией внимания

ребенка, иначе оно окажется во власти окружающих вещей и случайного стечения

обстоятельств. Развитие произвольного внимания является одним из важнейших

дальнейших приобретений, тесно связанных с формированием у ребенка волевых

качеств.

* Монтессори: см. Фауссек. О внимании у маленьких детей. Пг., 1922.

В развитии внимания у ребенка существенным является его интеллектуализа­ция,

которая совершается в процессе умственного развития ребенка: внимание,

опирающееся сначала на чувственное содержание, начинает переключаться на

мы­слительные связи. В результате расширяется объем внимания ребенка. Развитие

объема внимания находится в теснейшей связи с общим умственным развитием

ребенка.

Развитие устойчивости детского внимания вслед за Гетцер изучал Бейрль,

определяя, какова в среднем максимальная длительность детских игр в различные

возрасты. Результаты этого исследования дает таблица 1.

В этой таблице особенно показателен быстрый рост устойчивости внимания после 3-х

лет и, в частности, относительно высокий уровень его к 6 годам на грани

школьного возраста. Это существенное условие «готовности к обучению».

Рост концентрации внимания Бейрль определял по количеству отвлечений, которым

поддавался ребенок в течение 10 минут игры. В среднем они вырази­лись в цифрах,

отображенных в таблице 2.

Отвлеченность 2 — 4-летнего ребенка в 2 — 3 раза больше отвлекаемости

4—6-летнего. Вторая половина дошкольного возраста — годы, непосредственно

пред­шествующие началу школьного обучения, дают такой значительный рост и

кон­центрации внимания.

В школьном возрасте, по мере того как расширяется круг интересов ребенка и он

приучается к систематическому учебному труду, его внимание — как

непроиз­вольное, так особенно произвольное — продолжает'развиваться. Однако

сначала и в школе приходится еще сталкиваться со значительной отвлекаемостью

детей.

Более значительные сдвиги наступают тогда, когда успеют сказаться резуль­таты

обучения; размер этих сдвигов, естественно, зависит от его эффективности. К

10—12 годам, т. е. к тому периоду, когда по большей части наблюдается замет­ный,

часто скачкообразный рост в умственном развитии детей, развитие отвлечен­ного

мышления, логической памяти и т. д., обычно наблюдается также заметный рост

объема внимания, его концентрации и устойчивости. Иногда в литературе

утверждается, будто у подростка (в 14—15 лет) приходится наблюдать новую волну

отвлекаемости. Однако никак нельзя принять это утверждение, будто вни­мание у

подростка вообще хуже, чем в предшествующие годы. Правильно, пожа­луй, то, что в

эти годы иногда труднее бывает привлечь внимание ребенка; в частности, от

педагога для этого требуется большая работа и искусство. Но если суметь

интересным материалом и хорошей постановкой работы привлечь внимание подростка,

то его внимание окажется не менее, а более эффективным, чем внима­ние младших

детей.

Говоря об этих возрастных различиях в разви­тии внимания, нельзя упускать из

виду существова­ние индивидуальных различий, и притом весьма значительных.

Развитие внимания у детей совершается в про­цессе обучения и воспитания.

Решающее значение для его развития имеет формирование интересов и приучение к

систематическому, дисциплинирован­ному труду.

Основываясь на слабости произвольного вни­мания у детей, ряд педагогов, начиная

с интеллек­туалиста Гербарта и до современных романтиков активной школы,

рекомендовали целиком строить педагогический процесс на основе непроизвольно­го

внимания. Педагог должен овладевать внима­нием учащихся и приковывать его. Для

этого он должен всегда стремиться к тому, чтобы давать яр­кий, эмоционально

насыщенный материал, избегая всякой скучной учебы.

Безусловно, весьма важно, чтобы педагог умел заинтересовать учащихся и мог

строить педагогический процесс на непроизвольном внимании, обусловленном

не­посредственной заинтересованностью. Постоянно требовать напряженного

произ­вольного внимания у детей, не давая никакой для него опоры, это, быть

может, самый верный путь для того, чтобы не добиться внимания. Однако строить

обуче­ние только на непроизвольном внимании ошибочно. Это по существу и

невозмож­но. Каждое, даже самое захватывающее, дело включает в себя звенья,

которые не могут представлять непосредственный интерес и вызывать непроизвольное

вни­мание. Поэтому в педагогическом процессе необходимо уметь: 1) использовать

непроизвольное внимание и 2) содействовать развитию произвольного. Для

воз­буждения и поддержания непроизвольного внимания можно использовать

эмо­циональные факторы: возбудить интерес, внести известную эмоциональную

насы­щенность. При этом, однако, существенно, чтобы эта эмоциональность и

интересность были не внешними. Внешняя занимательность лекции или урока,

достигае­мая сообщением очень слабо связанных с предметом анекдотов, ведет

скорее к рассеиванию, чем к сосредоточению внимания. Заинтересованность должна

быть связана с самим предметом обучения или трудовой деятельности;

эмоционально­стью должны быть насыщены ее основные звенья. Она должна быть

связана с осознанием значения того дела, которое делается.

Существенным условием поддержания внимания, как это вытекает из

экспери­ментального изучения устойчивости внимания, является разнообразие

сообщаемо­го материала, соединяющееся с последовательностью и связанностью его

раскры­тия и изложения. Для того чтобы поддерживать внимание, необходимо вводить

новое содержание, связывая его с уже известным, существенным, основным и

наиболее способным заинтересовать и придать интерес тому, что с ним

связывает­ся. Логически стройное изложение, которому, однако, даются каждый раз

возмож­но более осязательные опорные точки в области конкретного, составляет

также существенную предпосылку для привлечения и поддержания внимания.

Необхо­димо при этом, чтобы у учащихся созрели те вопросы, на которые

последующее изложение дает ответы. В этих целях эффективным является построение,

которое сначала ставит и заостряет вопросы перед учащимися и лишь затем дает их

разрешение.

Поскольку основой непроизвольного внимания служат интересы, для развития

достаточно плодотворного непроизвольного внимания необходимо в первую оче­редь

развивать достаточно широкие и надлежащим образом направленные интересы.

Произвольное внимание по существу является одним из проявлений волевого типа

деятельности. Способность к произвольному вниманию формируется в

сис­тематическом труде. Развитие произвольного внимания неразрывно связано с

общим процессом формирования волевых качеств личности.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ВВЕДЕНИЕ

Осознавшая свой предмет и понявшая свои задачи психология никак не может

замкнуться на изучении психических функций и процессов; она не может не включить

в поле своего изучения поведение, деятельность. Преодоление пассив­ной

созерцательности, господствовавшей до сих пор в психологии сознания, со­ставляет

одну из важнейших и актуальнейших задач нашей психологии. Пси­хика, сознание

формируются в деятельности, в поведении, и лишь через поведе­ние, через

деятельность они объективно познаются. Таким образом, деятельность, поведение

неизбежно включаются в круг психологического изучения. Это, одна­ко, не значит,

что поведение, деятельность человека в целом являются предметом психологии.

Деятельность человека — сложное явление. Различные стороны ее изучаются разными

науками: ее общественная сущность является предметом общественных наук,

физиологические механизмы — предметом физиологии; психология изучает психическую

сторону деятельности.

Человек — не пассивное созерцательное существо, а существо действенное, и

изучать его поэтому нужно в свойственной ему активности. Поведенческая

пси­хология, выдвинув эту проблему, исказила и скомпрометировала ее тем, что

по­пыталась, с одной стороны, превратить действие целиком в предмет психологии,

с другой — упразднить психику в ее качественном своеобразии. Задача же

заключается в том, чтобы, не превращая действие и деятельность в

психологиче­ское образование, разработать подлинную психологию действия. Только

постро­ение такой подлинной психологии поведения будет действительным,

положи­тельным преодолением поведенческой психологии.

Разработка психологии поведения является актуальнейшей задачей передо­вой

научной мысли в области психологии. Анализ психических механизмов де­ятельности

приводит к функциям и процессам, которые уже были предметом нашего изучения.

Однако это не значит, что психологический анализ деятельно­сти целиком сводится

к изучению функций и процессов и исчерпывается ими. Деятельность выражает

конкретное отношение человека к действительности, в котором реально выявляются

свойства личности, имеющие более комплексный характер, чем функции и

аналитически выделенные процессы. Психологическое изучение деятельности, включая

в себя изучение функций и процессов как необ­ходимый и существенный

психологический компонент, открывает поэтому новый, более синтетический план

психологического исследования, отличный от то­го, в котором протекает изучение

функций.

Психологический анализ игры, например, приводит к выявлению в ней роли

воображения, мышления, воли. Но психология воображения плюс психология мышления,

воли и т. д. не дают в сумме, в совокупности ни игры как особого типа реальной

деятельности, ни даже психологии игры. Поэтому не только сама игра, но и

психология игры не сводятся к изучению тех или иных функций или про­цессов. В

игре, как и в каждом виде деятельности, находит себе выражение специфическая

направленность личности, ее отношение к окружающему, подчи­няющее себе все

частные психологические проявления и функции. При этом в сложном взаимодействии

психических функций и деятельности определяющим, ведущим является вид или тип

конкретной деятельности, а не абстрактно взятые психические функции. Конечно, и

отношение человека к действительности, вы­ражающееся в его деятельности, зависит

от его психических процессов, от его мышления и прочее, но еще существеннее

зависимость его мышления, воображе­ния, чувств и т. д. от его деятельности.

Конкретное, действенное отношение лич­ности к окружающему существенно

обусловливает и направляет работу психи­ческих функций и процессов. И в развитии

ведущее значение принадлежит не формированию отдельных функций и процессов самих

по себе, а развитию, пере­стройке, изменению основного типа деятельности (игра,

учение, труд), которые влекут за собой перестройку функций или процессов, в свою

очередь, конечно, определяясь ими. Таким образом, психологический план более

конкретных, про­являющихся в деятельности отношений личности к окружающему, к

которому мы в ходе изучения подходим позже, по существу является более глубоким,

фундаментальным и в этом смысле первичным.

Специфическая особенность человеческой деятельности заключается в том, что она

сознательна и целенаправленна. В ней и через нее человек реализует свои цели,

объективирует свои замыслы и идеи в преобразуемой им действи­тельности. Вместе с

тем объективное содержание предметов, которыми он опе­рирует, и общественной

жизни, в которую он своей деятельностью включается, входит определяющим началом

в психику индивида. Значение деятельности в том прежде всего и заключается, что

в ней и через нее устанавливается дей­ственная связь между человеком и миром,

благодаря которой бытие выступает как реальное единство и взаимопроникновение

субъекта и объекта.

В процессе воздействия субъекта на объект преодолевается ограниченность данного

и раскрывается истинное, существенное и объективное, содержание бы­тия. Вместе с

тем в деятельности и через деятельность индивид реализует и утверждает себя как

субъект, как личность: как субъект — в своем отношении к объектам, им

порожденным, как личность — в своем отношении к другим людям, на которых он в

своей деятельности воздействует и с которыми он через нее вступает в контакт. В

деятельности, осуществляя которую человек совершает свой жизненный путь, все

психические свойства личности не только проявляют­ся, но и формируются. Поэтому

психологическая проблематика многообразно связана с изучением деятельности.

Специфическая психологическая проблематика самой деятельности как та­ковой и

действия как «единицы» деятельности связана прежде всего с вопросом о целях и

мотивах человеческой деятельности, о ее внутреннем смысловом содержании и его

строении. Предметы, существующие в окружающем человека мире или подлежащие

реализации в нем, становятся целями человеческой дея­тельности через соотношение

с ее мотивами; с другой стороны, переживания человека становятся мотивами

человеческой деятельности через соотношение с целями, которые он себе ставит.

Соотношение одних и других определяет от­правные и конечные точки человеческих

действий, а условия, в которых они совершаются в соотношении с целями,

определяют способы их осуществле­ния — отдельные операции, которые входят в их

состав. Необходимость на­хождения отвечающих условиям способов их осуществления

превращает дей­ствие в решение задачи. Предметный результат действия определяет

его объек­тивное значение. В контексте различных конкретных общественных

ситуаций одно и то же действие может приобрести объективно различный

общественный смысл. В контексте целей и мотивов действующего субъекта оно

приобретает для него тот или иной личностный смысл, определяющий внутреннее

смысловое содержание действия, которое не всегда совпадает с его объективным

значением, хотя и не может быть оторвано от него.

В действиях людей и их деятельности раскрывается при этом двойной план.

Каждое действие и деятельность человека в целом — это прежде всего воз­действие,

изменение действительности. Она заключает в себе отношение инди­вида как

субъекта к объекту, который эта деятельность порождает, объективируясь в

продуктах материальной и духовной культуры.

Но всякая вещь или объект, порожденные человеком, включаются в обще­ственные

отношения. Через посредство вещей человек соотносится с человеком и включается в

межлюдские отношения. Поэтому действия человека и его де­ятельность в целом —

это не только воздействие, изменение мира и порожде­ние тех или иных объектов,

но и общественный акт или отношение в специфи­ческом смысле этого слова. Поэтому

деятельность — это не внешнее делание, а позиция — по отношению к людям, к

обществу, которую человек всем своим существом, в деятельности проявляющимся и

формирующимся, утверждает. И осо­бенно важным в мотивации деятельности является

именно ее общественное со­держание, точнее — выражающееся в его мотивах

отношение человека к иде­ологии, к нормам права и нравственности. На отношение

человека к вещам, таким образом, накладываются и с ним переплетаются отношения

человека к другим людям, к обществу. Значение, которое результаты действий

человека, на­правленных на ту или иную предметную цель, приобретают для него в

общест­венно-организованной жизни, построенной на разделении труда, зависит от

зна­чения их для общества. Поэтому центр тяжести в мотивации человеческих

действий естественно в той или иной мере переключается из сферы вещной,

предметной в план личностно-общественных отношений, осуществляющихся при

посредстве первых и от них неотрывных.

В любой деятельности, в каждом действии человека эта сторона в какой-то мере

представлена. И это обстоятельство имеет существенное значение в моти­вации

человеческой деятельности. В некоторых случаях эта сторона приобрета­ет в

действиях человека основное, ведущее значение. Тогда деятельность чело­века

приобретает новый специфический аспект. Она становится поведением в том особом

смысле, который это слово имеет, когда по-русски говорят о поведе­нии человека.

Оно коренным образом отлично от «поведения» как термина бихевиористской

психологии, сохраняющегося в этом значении в зоопсихоло­гии. Поведение человека

заключает в себе в качестве определяющего момента отношение к моральным нормам.

Самым существенным в нем является обще­ственное, идеологическое, моральное

содержание. «Единицей» поведения явля­ется поступок, как «единицей» деятельности

вообще — действие. Поступком в подлинном смысле слова является не всякое

действие человека, а лишь такое, в котором ведущее значение имеет сознательное

отношение человека к другим людям, к общему, к нормам общественной морали.

Поскольку определяющим в поступке является его идеологическое содержание,

поступок до такой степени не сводится лишь к внешнему действованию, что в

некоторых случаях воздер­жание от участия в каком-нибудь действии само может

быть поступком со зна­чительным резонансом, если оно выявляет позицию, отношение

человека к окру­жающему.

В поступках, в действиях людей их отношение к окружающему не только выражается,

но и формируется: действие выражает отношение, но и обратно — действие формирует

отношение. Когда я действенно участвую в каком-нибудь деле, включаясь в его

осуществление собственными делами, оно становится моим, его идейное содержание в

ходе этой деятельности включается определяющим на­чалом в мое сознание; это

изменяет мое отношение к нему и в каком-то отноше­нии меня самого. В этом

источник огромного воспитательного значения дей­ственного включения человека в

дело, имеющее идейное содержание.

Когда советские колхозники включались в сбор средств на оборону страны,* их

организованное включение в это народное дело явилось мероприятием не только

финансовым, но и идейно-воспитательным: дело обороны страны для всех добровольно

включившихся в сборы стало в результате этого включения их собственным делом в

значительно большей мере, чем это было до того. Учет формирующего,

воспитательного воздействия на человека, включения его в об­щественное дело —

существенный момент педагогики высокого стиля и госу­дарственного масштаба.

* Имеется в виду сбор средств на оборону страны в годы Великой Отечественной

войны. (При­меч. сост.)

В организованном обществе общественная мораль и право обычно нормиру­ют

поведение людей, их поступки, исходя из общественного значения их объек­тивного

содержания. Общественные нормы фиксируют поступки в их внешнем объективном

проявлении, потому что именно с предметным результатом дей­ствия связано обычно

его объективное моральное значение. Но внутреннее от­ношение индивида к так

фиксированному поступку может быть различным да­же тогда, когда индивид

совершает этот поступок, а не уклоняется от него под влиянием каких-либо

узколичностных мотивов.

Человек может, во-первых, совершить моральный по своему объективному значению

поступок вовсе не по моральным мотивам, а в каких-либо иных целях (так же как, с

другой стороны, иногда движимый субъективно моральными моти­вами человек может

совершить и объективно не нравственный поступок), оши­бочно придавая субъективно

моральный смысл поступку, который лишен мо­рального значения. Во-вторых,

совершая объективно моральный поступок, чело­век может сделать это, подчиняясь

тому, что общественно признано как должное, но вопреки основным своим личным

устремлениям. Он в данном случае склоня­ется перед моральной нормой, но не

возвышается до нее. Она выступает по отношению к нему как чужая внешняя сила,

которой он покорно подчиняет свои влечения, а не как самое глубокое и интимное

выражение его собственного существа. Здесь в мотивации человека господствует

крайнее расщепление: чело­век выполняет свой долг, но действует вопреки своему

влечению. Наконец, осу­ществление поступка, заключающее в себе определенное

моральное содержание, может быть для человека и осознаваемым им долгом, и вместе

с тем непосред­ственно испытываемой потребностью — когда общественно значимое

стано­вится для него и личностно значимым.

Собственно, уже тогда, когда человек переживает нечто как свой долг, как

дол­жное, даже если он при этом испытывает его как нечто противоречащее тому,

что его влечет и чего ему хочется, должное в какой-то мере уже определяет его

волю, и он этого уже в какой-то мере хочет, даже если ему и хочется чего-то

другого. Должное противостоит воле, не включаясь в нее, лишь поскольку

общественно значимое не стало для индивида вместе с тем и личностно значимым и в

самой воле первое противостоит второму. Противопоставление общественно и

личнос­тно значимого, фактически в тех или иных случаях имеющее место, совсем,

одна­ко, не вытекает из их существа и никак не обязательно. Оно имеет место

только там, где личностное сведено к одному лишь партикулярно-личностному. Но

об­щественно значимое, отнюдь не растворяясь в партикулярно-личностном, может

стать и фактически сплошь и рядом становится вместе с тем личностно значи­мым

для индивида. Там, где это осуществляется в результате того, что индивид в своем

моральном развитии поднимается над одними лишь партикулярно-личностными

интересами и общественно значимое становится вместе с тем и личностно значимым

для него, тип и содержание мотивации существенно изменяются, изме­няется

внутреннее смысловое содержание поступка. Смысл или значение, кото­рое поступок

имеет для действующего лица, и объективное общественное значе­ние сходятся или

расходятся в зависимости от того, становится ли общественно значимое значимым

для личности или противопоставляется личностно значимо­му для него.

Различное внутреннее отношение индивида к совершаемому им поступку яв­ляется

всегда и различным отношением индивида к нормам, фиксирующим объективное

моральное содержание поведения. В одних случаях индивид, со­вершая моральный

поступок, может подчинять свое поведение нормам обще­ственной морали и права как

некоей силе, которая как долг противостоит его личному влечению; долг

осуществляется вопреки личным влечениям и мотивам. Для И. Канта именно такое

отношение характеризует моральное сознание и моральное поведение как таковое.

Между тем выполнять должное только пото­му, что это долг, независимо от того,

что это в своем конкретном содержании, — как того требует кантовская мораль, —

значит, собственно, обнаружить полное равнодушие, совершенное безразличие к

тому, что морально. Такой моральный формализм встречается иногда в жизни. Но это

отнюдь не единственная форма морального сознания. В действительности это лишь

один из возможных случаев, и притом такой, который выражает крайнее

несовершенство морального созна­ния личности, склоняющейся перед нравственностью

как некоей чуждой ей си­лой, но не поднимающейся до нее. Общественно значимое

противостоит при этом личностно значимому; личностное — это только личное, лишь

партикулярно-личностное. В таком случае моральный поступок — это поступок, извне

предписанный и лишь принятый к исполнению, не исходящий собственно от личности и

не выражающий ее существа, а совершаемый, скорее, вопреки влечениям ее природы;

поступками, выражающими само существо индивида, пред­ставляются лишь те, которые

исходят из узколичностных мотивов индивида.

Получившее философское оформление в этике Канта, традиционное внешнее

противопоставление общественно и личностно значимого, морального и природ­ного

(которое уходит корнями в христианское представление о радикальном зле

человеческой природы) получило своеобразное преломление в психологи­чески

трактовке мотивации человеческого поведения. Когда, преодолевая

со-зерцательно-интеллектуалистическую трактовку человеческой психики как

со­вокупности ощущений, представлений, идей, психология в начале XX в.

вы­двинула динамические тенденции как движущие силы, как мотивы поведения, она

признала таковыми лишь элементарные органические потребности и чув­ственные

влечения. Моральные факторы, превращенные в трансцендентные по отношению к

индивиду нормы, в ирреальные ценности, противостоящие процес­су реально

совершающегося, неизбежно должны были выпасть из сферы реаль­ных мотивов

индивида. Эти две внешне друг другу противостоящие концепции, теории,

усматривающие реальные мотивы человеческого поведения лишь в чув­ственных

влечениях и органических потребностях, являются друг друга допол­няющими

коррелятами, исходящими из одной и той же противоположности об­щественно и

личностно значимого. Между тем в действительности общественно и личностно

значимое не остается в такой внешней противопоставленности. Об­щественно

значимое может превратиться и сплошь и рядом превращается в личностно значимое

для индивида, не переставая от этого быть общественно значимым. Становясь

личностно значимым для индивида, общественно значи­мое порождает в нем

динамические тенденции более или менее значительной силы, которыми психология не

в праве пренебречь. Не учтя их, нельзя адекватно отразить действительную

мотивацию человеческого поведения, понять его под­линную природу.

Действенная сила этих тенденций долженствования, возникающих у человека, когда

общественно значимое становится и личностно значимым для него, прояви­лась с

изумительной мощью в несметных героических делах советских людей на фронтах

Великой Отечественной войны. Подвиг Н. Гастелло, который бросил свой

загоревшийся самолет на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их, и

по­следовавшие его примеру Шевчук и И. Черных, 28 панфиловцев, 16 гвардейцев во

главе с В. Д. Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, красно­флотец

М. А. Паниках, который, превратившись в пылающий факел, сжег в объявшем его

пламени немецкий танк, красноармеец Гладкобородов, собствен­ным телом закрывший

амбразуру вражеского дзота, огонь которого не давал дви­гаться вперед нашей

пехоте, и столько других всем памятны. Их подвиги войдут в историю более

славные, чем подвиг Винкельрида.* Они станут легендарными. Внутренние истоки

героического поведения людей раскрываются с потрясающей силой в некоторых из

эпизодов, которыми так богата история Великой Отече­ственной войны. Таков,

например, один эпизод Сталинградской эпопеи.

* Арнольд Винкельрид — народный герой Швейцарии. По преданию, в битве 1386 г.

при Земпахе ценою жизни обеспечил победу швейцарского войска над войском

австрийского герцога.

Это было в самые трудные дни обороны Сталинграда Волга насквозь простреливалась

немцами. Доставка продовольствия и боеприпасов зажатой тогда в тиски 62-й армии

Сталин­града была сопряжена с исключительными трудностями «Однажды утром в

Бекетовку — Кировский район Сталинграда — приплыл плот. Его прибило к берегу, и

он спокойно оста­новился. Жители и красноармейцы бросились к нему и застыли в

тяжком молчании: на плоту лежали четыре человека — лейтенант и три бойца. Люди и

плот иссечены пулями. Один из четырех был еще жив. Не открывая глаз и не

шевелясь, он спросил:

— Который берег?.. Правый?

— Правый, — хором ответили красноармейцы.

— Стало быть, плот на месте, — сказал боец и умер». (Майор В. Величко.

Шестьдесят вторая армия. «Правда» 1943. 31 янв.)

Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает; сознание его

мутне­ет, он не осознает уже самых элементарных вещей — стоял ли он с плотом на

месте или двигался, и если двигался, то в каком направлении его несло; но одна

мысль, единственная освещенная точка среди все уже заволакивающей тьмы, держится

несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил

ли я свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от нее напряжения — держится

и с нею кончается жизнь.

Этот случай не единичный. В эпизодах Великой Отечественной войны имеются и

другие, аналогичные. Таков, например, случай с капитаном Яницким. Осколком

снаряда ему отрыва­ет левую руку, когда он ведет группу наших самолетов на

выполнение ответственного боево­го задания. Он продолжает вести самолет одной

рукой. Лишь выполнив боевое задание и положив машину на обратный курс, он

передает управление штурману и, уже лишаясь созна­ния, говорит: «Сажать буду

сам... Слышишь?» Мысль об ответственности за жизнь товари­щей не покидает его и

в этот момент. Когда самолет стал делать вираж над аэродромом, летчик, которого

штурман не хотел тревожить (он был без сознания), очнулся. «"Товарищ Кочетов,

почему вы не выполнили приказание?" — тихо, но раздельно сказал он и снова

взялся за управление. Группа, как всегда, села образцово. Яницкого без сознания

вынесли из кабинки». (Б. Полевой. Небо Сталинграда. «Правда». 1942. 8 окт.) И

тут, как и там, мысль о долге, об ответственности, о задании — самая прочная

мысль в сознании, с нею оно про­буждается и гаснет.

Само единство общественно и личностно значимого, в силу которого нормы

общественной морали входят определяющим началом в мотивацию поведения, порождая

в психике челове­ка реальные динамические тенденции более или менее значительной

действенной силы, мо­жет принимать различные формы и разную степень

взаимопроникновения.

Именно на этом основывается то различие, которое Г. В. Ф. Гегель усматривал

между добродетелью греков и римлян, между αρετη и virtus. Для римлянина,

являющегося прежде всего гражданином своего великого города, общественные нормы

поведения возвышаются над ним, но их содержание все же не противостоит ему,

поскольку он сам осознает себя и выступает как представитель римской

государственности. Ее идеологическое содержание, служащее мотивом его поведения,

осознавалось им как его достояние, но все же не как непо­средственное выражение

его индивидуальности, а лишь постольку, поскольку сам он являет­ся

представителем римской государственности. Добродетель же грека (αρετη) в

героический период греческой истории заключалась в том, что всеобщее моральное и

личностное пережи­валось как непосредственное единство, как целостное и единое

выражение его собственной индивидуальности. Усматривая в таком типе мотивации

существенную особенность герои­ческого характера, Гегель, правильно в принципе

отмечая историческую обусловленность внутреннего строя личности общественными

отношениями, относил такой героический харак­тер к породившему эпос

догражданскому периоду истории. В гражданском обществе, в «бла­гоустроенном

правовом государстве», по мнению Гегеля, для него не остается места, посколь­ку

здесь нормы, регулирующие поведение индивида, даны индивиду извне. Гегель,

правда, вносит в это положение один корректив, замечая, что в эпохи революций,

когда рушатся установившиеся устои, снова открывается простор для героической

индивидуальности, в ко­торой всеобщее и личностное находятся в непосредственном

единстве. Гегель со свойствен­ной ему абсолютизацией государства изменяет здесь

своей диалектике. Он недооценивает того, что борьба между передовым, только еще

нарождающимся в общественном сознании индивида и по существу уже отжившим и

отмирающим, хотя и прочно укоренившимся в позитивном праве и расхожей морали,

проходит через всю историю общества, принимая лишь более открытые и острые формы

в периоды общественных кризисов — гражданских войн и революции. То

обстоятельство, что нормы поведения индивида даны ему как закрепленные во вне

положения и силы, с которыми он должен считаться, с одной стороны, ограничивает

непосредственность и спонтанность его морального сознания и поведения. Но вместе

с тем оно открывает для этой непосредственности и спонтанности нравственного

сознания лично­сти новую сферу действия. Поскольку в борьбе с так называемым

позитивным правом и расхожей моралью опережающий общество индивид иногда

прокладывает дорогу для нового права и новой, передовой нравственности, отжившее

уже государство оказывается чем-то партикулярным, связанным с особенностями

отжившего строя, пришедшим в разлад с истин­ным, передовым, моральным, всеобщим,

а индивид, отдельная личность выступает как единство личностного и всеобщего.

(Здесь с особенной отчетливостью выявляется неправомерность противопоставления

личностного и всеобщего.) Поэтому и в «благоустроенном правовом государстве»

остается место — и дело — для «героической индивидуальности», у которой всеобщее

моральное содержание является непосредственным источником (мотивом) личного

поведения, и мотивы личности имеют всеобщее, а не партикулярно-личностное

значение. По­этому то, что Гегель внешне противопоставлял, относя к различным

эпохам истории, выступа­ет в борьбе противоречивых тенденций и в рамках одной и

той же эпохи.

Психология обычно проходит мимо всех этих вопросов. Но понять мотива­цию

человеческого поведения вне этих сложных взаимоотношений личности, ее сознания и

идеологии невозможно. Поэтому психология при рассмотрении мо­тивации поведения

должна включить их в это рассмотрение.