7. БАРОККО XVII ВЕКА: МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ УЖАС ПЕРЕД РАЗВЕРЗШЕЙСЯ БЕЗДНОЙ ЗЛА

Имморальный и преступный человек как источник опасности для

самого себя

Религиозно-этической посылкой культуры Барокко явилась убежденность в необходимости спасать постренессансного человека от самого себя, от сил зла, вырвавшихся из темных глубин его собственной природы. Для этого необходимо было восстановить вытесненную ренессансным антропоцентризмом теоцентрическую картину мира с ее абсолютными нравственными требованиями к человеку.

К XVII веку умонастроения, утверждавшие свободу человека-титана от власти сверхфизических сил, стали оборачиваться, с одной стороны, чувствами метафизического одиночества и покинутости, а с другой — угрозой распространения беспредельного имморализма. На фоне изгнания Бога и утвердившейся антроподицеи мир людей грозил превратиться в страшное подобие картин И. Босха, в темное вселенское «подполье», где всевозможная нечисть, прежде страшившаяся гнева Божьего, теперь осмелела, выползла из всех щелей и заполонила мир.

Барочное сознание XVII в. не приняло ни обезбоженного мира, ни суетного, имморального, несущего в себе готовность, предрасположенность к преступлениям, человека-рационалиста, в чьей душе не находилось места для Бога. Культура Барокко с философско-этичес-кими исканиями Паскаля, Беме и Лейбница, живописью Рембрандта и Эль Греко, поэзией Кальдерона, музыкой Баха устремилась ввысь.

Философема бездны как метафизической первоосновы всего порочного и преступного

Для Якоба Беме (1575-1624), немецкого мыслителя, принадлежавшего культуре европейского Барокко, бытие в целом представлялось самопротиворечивым и крайне дисгармоничным. Оно несло в

себе противоположные свойства — небесное и святое, с одной стороны, и яростное, жадное, адское — с другой. Беме полагал, что эти начала присутствуют повсеместно в живых существах, человеке, стихиях и даже звездах. Эту самопротиворечивость он называл внутренним мучением и страданием материи.

Оригинальным пунктом его метафизики явилось учение о бездне как первооснове, как темном, иррациональном первоначале бытия. Из глубин этой изначальной бездны накатываются волны, сталкивающиеся и смешивающиеся со светоносными началами. В результате такого смешения мрак просветляется, совершаются процессы космогонического, а затем антропогонического характера, когда появляются космические тела, природа и человек.

Мир у Я. Беме лишен статики, порядка и гармонии. Все в нем зыбко, наполнено злом, чревато трагедиями, страданиями, катастрофами. Во всех живых существах земли очевидно присутствие яда и злобы. И человек не является исключением: его бытие наполнено ими сверх всякой меры. Констатируя это, Я. Беме утверждает, что иначе и быть не могло, поскольку без этого не существовало бы ни движения, ни жизни, ни истории, а царило бы одно инертное ничто.

Зло абсолютно необходимо в этом мире. Оно является исходным принципом всякой жизни, причем не только телесной, но и духовной. Существо, не испытывающее отвращения к злу, не побуждалось бы к движению, было бы инертным, косным и «стояло бы тихо», не внося в мир ничего нового и интересного.

Размышляя о природе зла, Беме писал о том, что всякая самостоятельная воля, отступившая, отпавшая от целого, является злой волей с печатью дьявольского присутствия в ней. В ее отпадении и во всех последующих бедах, сопровождающих ее бытие, виноват индивидуальный разум. Он является для Беме принципом всякой самости, великим разделителем, проводником партикулярное™, своенравия, своевластия и упрямства, источником споров, ожесточения, преступлений и войн. Любое обособление чревато эгоизмом, своекорыстием, злобным стремлением к уничтожению других, опасными преступлениями. Все это вместе составляет принцип зла, выступающий как средство утверждения отдельным существом своей особенности как самостоятельной сущности.

В результате из-под пера Беме возникает мрачный образ мира, который стоит посреди ада. Покинутый любовью, лишенный милосердия, он погружен в атмосферу жадности, насилия, жестокости, бесчисленных преступлений. В нем сильные выжимают из слабых пот, преступники высасывают мозг из их костей своих жертв. Везде царят

ложь, грабежи, убийства. И правы те, кто называет этот мир гнезди-лищем дьявола.

Право государства противостоять злу и наказывать за преступления

Английский философ Томас Гоббс (1588-1682) в своем трактате «Левиафан» изображает социальную реальность как мир, в котором никто не может чувствовать себя в безопасности, где над каждым висит угроза насильственной смерти и довлеет страх за собственную жизнь. Агрессивность, воинственность, корыстолюбие движут, по мнению Гоббса, большей частью человеческих поступков и постоянно порождают антагонизмы между индивидами и общностями, а с ними и множество всевозможных преступлений.

Т. Гоббс считал, что человек от рождения подвержен животным страстям — страху, гневу, жадности. Неискоренимым и доминирующим мотивом большей части человеческих действий является любовь к себе, а не к другим. Именно эгоизм выступает у Т. Гоббса главным стимулом человеческой активности. Если, например, двое людей, равных между собой в своих естественных желаниях и потребностях, устремляются к одной и той же вещи, которой невозможно обладать вдвоем, то они неизменно становятся врагами. Между ними устанавливаются антагонис-тичесКйеотношения, укладывающиеся в формулу «человек человеку волк».

Впечатления от революции и гражданской войны в немалой сте-иени способствовали формированию концепции человека как существа, (fc-лее жестокого и агрессивного, чем волки, медведи и змеи. Антагонистические отношения между такими существами позволяли каждому делать что угодно против кого угодно, создавали социальную атмосферу «войны всех против всех», где главным средством разрешения большинства возникавших проблем и противоречий являлось насилие.

Гоббс указывал на три источника совершаемых людьми преступлений:

1) недостаток понимания или незнание (незнание закона, незнание приказа суверена, незнание о существовании наказания заданное деяние), которое не может служить оправданием;

2) ошибочное рассуждение или мнение;

3) неожиданное проявление силы страстей.

Все преступления философ различает, во-первых, по характеру причин, во-вторых, по способности оказывать заразительное воздействие на других людей, в-третьих, по опасности порождаемых ими последствий и, в-четвертых, по особенностям места и времени совершения, а также лиц, совершавших их.

I

Гоббс полагал, что эти факторы необходимо учитывать представителям государственной власти при назначении наказания преступнику. Тот, кто выказывает открытое презрение к закону, заслуживает большего наказания, чем те, кому это не свойственно. Тот, чье преступление явилось следствием ложной убежденности в законности совершаемых действий, заслуживает более снисходительного отношения со стороны судей, чем тот, кто действовал с ясным сознанием противоправности совершаемого им. Те, чьи правонарушения проистекали из слепого доверия авторитету кого-либо, заслуживают более мягких наказаний, чем те, кто действовали, руководствуясь лишь собственными мнениями. Для преступлений, рожденных внезапными взрывами страсти, смягчающим обстоятельством служит общее несовершенство человеческой природы. И напротив, заранее обдуманное намерение совершить противозаконное действие усугубляет вину преступника.

При совершении преступлений пострадавшей стороной может выступать либо частное лицо, либо государство. Там, где обвинение возбуждается от имени частного лица, преступление именуется частным. Когда же обвинение возбуждено от имени государства, преступление квалифицируется как уголовное.

Гоббс задается вопросом о том, откуда берется право наказывать тех, кто совершил преступления. Он полагает, что уже у истоков государства, при его образовании каждый человек сознательно отказался от права защищать других людей, передав это право суверену. Он также обязался оказывать содействие суверену при необходимости наказывать виновных в преступлениях. Так возникло право властей наказывать преступников.

Наказание виновного за совершение уголовного преступления, осуществляемое государством, является насильственной мерой. Но это насилие вынужденное, причиняемое с одной лишь целью — расположить человеческую волю к повиновению и законопослушанию.