Глава 4. ПЛАТОН

К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 

Платон родился в 428/427 г. до н. э. в Афинах. Он принадлежал к древнему аристократическому роду, восходившему к первому афинскому царю Кодру и великому реформатору VI в. до н. э. Солону. В юности Платон посвящал себя поэзии, писал трагедии. Его литературная одаренность видна на многих страницах дошедших до нас сочинений. Однако Платон с его аристократическим происхождением чувствовал себя прежде всего предназначенным к политической деятельности. Как и многие юноши Афин того времени, он искал решения вопроса о справедливом и правильном устройстве государства и устроении жизни граждан. В поисках ответа он натолкнулся на странную фигуру Сократа, который стал для него наставником в жизни и учителем в философии. Несправедливый приговор, осуждение и казнь афинского мудреца окончательно отвращают Платона от карьеры политика. Платон перестает верить в возможность достижения справедливости в греческих государствах того времени. После смерти Сократа ему приходится на некоторое время оставить Афины, античная традиция сообщает о его многочисленных путешествиях, однако эти сообщения не всегда достоверны. В середине 90-х годов IV века Платон, возвратившись в Афины, организует собственную философскую школу, получившую название Академии, поскольку она располагалась в месте почитания героя Академа.

Академия представляла собой объединение людей, посвятивших себя философской и научной деятельности. В ней занимались проблемами логики, риторики. Академия была крупнейшим математическим центром того времени, поскольку в платоновском понимании философии математика является необходимым условием философского познания. Отсюда знаменитый девиз платоновской Академии «Не геометр да не войдет». Однако Академия была не только центром научным и философским, но и кузницей политических кадров для различных греческих полисов. По мысли Платона, воспитанники Академии должны были внедрять платоновские идеалы общественной жизни в законодательство и практику тогдашней Греции. Сам Платон пытался осуществить свой замысел во время трех своих поездок на Сицилию в Сиракузы: первый раз он ездил к тирану Дионисию Старшему (около 387 г. до н. э.), два других — к его сыну Дионисию Младшему (после 367 г. до н. э.). Эти попытки Платона потерпели неудачу, но до конца своей жизни в 347 г. Платон продолжал думать о справедливом общественном устройстве, возможном только при условии, что во главе государств будут стоять философы.

Проблемы интерпретации. Платон являет собой одну из самых грандиозных фигур в истории философии и человеческой культуры вообще. Вряд ли можно найти мыслителя, который может сравниться с ним по степени влияния на всю последующую философскую, политическую и религиознуюмысль, мыслителя, который и в наши дни становится предметом жарких дискуссий, касающихся самых злободневных вопросов общественной жизни. Воздействием Платона затронуты наиболее значительные философы и ученые Античности, Средневековья, Ренессанса и Нового времени. Платон был известен не только на Западе, но и в Византии, которая и сохранила для нас корпус его сочинений, и на арабском Востоке. Тем не менее, несмотря на это влияние, Платон был и остается великим неизвестным в истории человеческого духа. Несмотря на более чем двухтысячелетнее изучение, исследование и истолкование Платона единого взгляда на его творчество нет и по сей день, а предлагаемые интерпретации порой диаметрально противоположны. Мистик Платон или рационалист, творец мифов или первый европейский логик, идеолог реакционной аристократии или первый коммунист, — ответов на эти вопросы очень много, и они разные. Действительно, этот великий философ и один из лучших европейских художников слова столь глубок и многогранен, что единого взгляда на его творчество, вероятно, так никогда и не появится. Что же делает творчество Платона таким загадочным? На первый взгляд, кажется, что можно в сочинениях история философии скачать Платона выделить определенную совокупность доктрин, что и будет представлять платоновское учение. Например, учение о вечных и неизменных идеях, о всегда изменяющемся мире чувственных вещей, зависящем в своем бытии от этих идей, о бессмертной душе, познающей эти идеи, о ненадежности чувственного познания, об идеальном государстве, о сотворении космоса.

Однако, взглянув на эти учения более внимательно, мы обнаружим, что вполне определенного, догматического утверждения их в платоновских сочинениях найти нельзя, что картина всегда осложняется множеством различных отступлений, обсуждений, рассмотрений и пересмотров, что мы почти всегда имеем дело с исследованием, а не с изложением, что философская ситуация зачастую меняется от одного произведения к другому. В ряде произведений эти, по общему признанию, центральные моменты платоновского учения отсутствуют, в других, например в «Пармениде», теория вечных и неизменных идей подвергается критике и заменяется сложнейшими рассуждениями о природе единого и происхождении из него множества, в третьих («Софист») в неподвижный мир идей допускается движение, а привычные в других диалогах идеи справедливости, красоты, целомудрия заменяются «высшими родами бытия». Душа может быть изображена как простая неделимая вещь («Федон»), а может как состоящее из трех частей целое («Федр», «Государство», «Тимей»). Многие платоновские сочинения заканчиваются апорией, ответа на поставленный вопрос не дается, причем вопросы эти первостепенной важности. Так, «Теэтет», посвященный анализу знания, не дает итогового решения этой проблемы.

Таким образом, в платоновских диалогах трудно найти систематическую философию как единую последовательность непротиворечивых предложений. Это ведет к различным стратегиям истолкования платоновских текстов. Во-первых, можно посчитать, что Платон в течение своей жизни менял взгляды на основополагающие моменты своего учения (эволюционно-генетический подход). В этом случае исследование Платона сосредоточивается на выяснении интеллектуальной биографии великого афинянина. Во вторых, можно предположить, что нет и не может быть какой-то платоновской системы, существующей вне отдельных диалогов. Тогда нужно оставить попытки говорить о философии Платона, а ограничиться выяснением философии отдельных диалогов. В-третьих, можно полагать, что платоновскую систему следует искать вне диалогов, поскольку в сочинениях Аристотеля и представителей древней Академии есть следы некоей платоновской системы, не тождественной тому, что мы можем найти в диалогах. В-четвертых, можно признать Платона не создателем строгой теории бытия, познания, государства и человека, но вдохновенного визионера, художника и поэта, который не отдает себе отчета в том, что он говорит, и поэтому не выработавшего строго когерентную систему философии. Наконец, можно попытаться найти некую позицию, которая даст возможность увидеть единство платоновской мысли в сложном переплетении различных подходов, высказываний и проблем, когда кажущиеся противоречия станут моментами сложной органической системы. Но для этого нужно постараться не подходить к Платону с нашими собственными критериями, сформированными школьной философией, но постичь платоновскую мысль из нее самой.

Попытаться понять Платона значит еще и отдать себе отчет в том, что способом выражения своей мысли он выбирает диалог[1]. Это можно объяснять, конечно, тем, что Платон последовал за другими сократиками (Антисфеном, Эсхином, Эвклидом, Федоном), выбрав тот жанр, который был наиболее распространен среди учеников Сократа, жанр, позволявший передать черты личности и учительства Сократа. Однако даже если первоначально Платон просто воспринимает этот жанр как некую данность, то очень быстро он осознает, что именно этот жанр позволяет ему литературно оформить свое видение философии. Дело в том, что для Платона философия не может быть заключена в мертвое тело книги, истинное бытие философии — в душе, которая беседует либо с самой собой, либо с другой душой. Живая беседа, нацеленная на вполне определенного собеседника, с его неповторимым характером и мнениями, с его сильным или слабым умом, только она может быть, по Платону, философской. Это значит, что письменное слово может только отражать, напоминать уже состоявшийся разговор, оно может быть понято только тем, кто либо этот разговор слышал, либо думал о предметах беседы. Эти напоминания о беседах, которые велись Платоном и его товарищами, и есть платоновские диалоги. Не все диалоги Платона в равной степени диалогичны, многие из них стремятся к монологу («Софист», «Парменид», «Тимей»), другие представляют собой речи («Менексен», «Пир»). Очень редко в диалогах Платона можно найти противостояние экзистенциальных позиций, как в диалогах романов Достоевского, позиций, не приходящих в ходе диалога к тому или иному соглашению («Горгий»). Скорее там присутствует совместный поиск истины ведущим и ведомым, когда первый помудрее и порассудительнее, а второй умен и сообразителен настолько, чтобы следить за ходом рассуждений ведущего. И предпочтение диалогу Платон пронес до конца своей жизни, не понимая, как можно передать живую мысль и живую беседу, насыщенную отступлениями, переходами, переплетением смыслов в виде обращенного ко всем трактата. Выбор этой формы сделал платоновскую философию очень богатой, внутренне живой, постоянно обогащающей того, кто подходит к ней с любовью и пониманием. И уж совсем неправильно было бы видеть в форме диалога недостаток Платона, затрудняющий ее систематическое изложение, нечто внешнее, что нужно постараться выбросить за борт, чтобы остаться с однозначным Платоном, которого якобы без искажений доносят до нас свидетельства Аристотеля и древняя Академия. Великое достижение платоноведения XIX века — Платон, очищенный от наслоений последующей схоластики платонизма — не должно быть нами потеряно. И никогда не стоит упускать из вида того, что философия Платона — это его беседы, его мысль, отраженные в конкретных диалогах, но при этом не забывать, что при всей неповторимости и непохожести различных диалогов все они написаны одним человеком и говорят о единой мысли и единой философии.

Платоновская философия сложна и многообразна, но у нее есть несколько смысловых центров, вокруг которых и разворачивается богатая внутренняя жизнь платоновской мысли. Справедливость и справедливое общественное устройство, добродетель общественная и индивидуальная, возможность, условия и свойства истинного познания, ступени познания, возможность выражения познания, субъект познания, каким он должен быть, чтобы оно состоялось в его истине, бытие, его области, их взаимоотношение, их связь с познанием — это главные темы платоновской философии, разрабатывавшиеся Платоном не в их изоляции, но в их событии.

Знание. Можно без преувеличения сказать, что проблема знания вырастает у Платона в одну из ключевых проблем философии. Хотя отдельные гносеологические разработки встречаются в досократической традиции, однако в виде достаточно периферийной области исследования. Мысль досократиков интересуется космосом и его законами, рядом с которыми человек и его познание выступает как некий частный случай. После великих софистов (Протагор, Горгий) такое отношение уже было немыслимо, софистическая критика догматических учений прежней натурфилософии показала зависимость мира, предстающего перед нами, от нас самих. Человек как мера всех вещей занимает место самобытного и самозаконного космоса. Кроме того, софисты, разрабатывая основы грамматики, риторики, стилистики, открыли значение языка для познания. Платон не прошел мимо этих открытий, они во многом определили характер его философии. Блистательный расцвет греческой математики платоновского времени также оказал огромное влияние на платоновское понимание познания. Определением точного и неточного познания, понятием гипотезы и многим другим Платон обязан современной ему математике.

Первым кирпичиком в фундаменте теории знания, по Платону, является определение. До определения мы не можем высказать о вещи ничего, ибо как можно сказать, что вещь такая-то, если мы вообще не знаем, что она такое. Определением должна быть схвачена сущность вещи, что она есть сама по себе без привнесения чего-то иного. Если, например, мы определяем добродетель, мы не должны говорить о различных добродетелях, о добродетелях вчерашних и сегодняшних, о добродетелях афинян и спартанцев, мужчин и женщин, мы обязаны сказать, что во всех этих добродетелях заставляет нас говорить о них как о чем-то едином. Определение, схватившее сущность вещи, должно быть одинаково применимо во всех случаях, если удается найти противоречащий определению пример, оно должно быть отброшено. Следовательно, по Платону, знание является, прежде всего, логическим знанием.Никакое ощущение не дает нам возможности сказать, что такое вещь, поскольку оно связано только с одним, воспринимаемым здесь и сейчас, предметом, а знание, взыскуемое Платоном, должно распространяться на все предметы. И здесь перед Платоном встает следующее затруднение. Как возможен поиск определения, та процедура, которая должна всегда совершаться для приобретения знания? Если вообще неизвестно, что такое вещь, как можно начать ее искать и, в конце концов, найти? Ведь даже если мы в ходе исследования нечто обнаружим, как мы узнаем, есть ли это искомое нами? Для ответа на данное затруднение Платон предлагает такое решение. Действительно, если предположить, что знание исчерпывается чувственным опытом нашей жизни, мы никогда не сможем дать абсолютно истинного определения, поскольку нашим ощущениям не даны сущности сами по себе. В таком случае определить что бы то ни было окажется невозможно, а без определения будет невозможно и знать что-либо абсолютным образом. Но истинное и абсолютное знание возможно, это доказывает, по Платону, наличие математического знания, значит, процедура определения должна опираться на нечто, лежащее вне чувственного опыта. Итак, мы можем нечто определить только в том случае, если мы уже знаем определяемую вещь, причем это знание носит полностью внеопытный характер. Мы начинаем исследование и поиск определения только потому, что мы уже обладаем знанием, однако знанием непроявленным, неэксплицированным, наше определение есть выведение этого знания на свет, его разворачивание и проявление. Любой человек имеет душу, в которой есть вся полнота знания, но душа из-за своего контакта с телом это знание забыла, и теперь его нужно припомнить.

Итак, знание начинается с определения сущности, а чтобы дать такое определение нужно предположить уже имеющееся в душе знание всех сущностей, которое затем должно быть развернуто. Истинность такой трактовки знания доказывается, по Платону, тем, что всегда можно путем правильно поставленных вопросов заставить собеседника дать ответ о том, чего он никогда не изучал. Значит, в его душе находятся истинные мнения, которые путем вопрошания могут быть преобразованы в истинное знание. Кроме того, о том, что истинное знание носит внечувственный характер, свидетельствует и сам наш чувственный опыт. В самом деле, в нашем опыте мы сталкиваемся с предметами, обладающими определенными свойствами, например, с круглыми вещами. Однако когда мы называем какую-нибудь чувственно-воспринимаемую вещь круглой, мы хорошо осознаем то, что ее закругленность несовершенна, что всегда можно указать на дефекты, мешающие ей быть полностью круглой. Откуда же у нас есть понятие совершенного круга, спрашивает Платон, если с момента нашего рождения мы имели дело только с дефектными, неполными кругами? Почему все вещи нашего опыта опознаются нами как несовершенно обладающие своими качествами? Это происходит потому, что в нашей душе до всякого опыта есть знание всех сущностей, всех совершенных качеств, которыми мы измеряем чувственно-воспринимаемые вещи и видим их несовершенство. Это значит, что до всякого опыта наша душа, будучи бессмертной, уже обладает истинным знанием, т. е. знанием сущностей, предшествующих и определяющих весь наш опыт. Итак, истинным субъектом знания является бессмертная душа, свободная от контакта с телом и его ощущениями, тело в платоновском учении о знании выступает как помеха и препятствие для познавательной деятельности души, протекающей в сфере чистого мышления. Мышление и знание телу недоступно.

Основное различие в области гносеологии Платон проводит между знанием (πνστήμη) и мнением (δόξα), первое направлено на истинное бытие, второе — на мир становления. Есть еще и невежество (ац.а61а), но оно устремлено к небытию. Главное отличие мнения от знания заключается в том, что мнение не сопряжено с деятельностью обоснования, оно безотчетно. Мнение может быть и истинным, но оно не может доказать эту свою истинность. Знание, напротив, может всегда дать отчет, дать основание (λόγον διδόναι), по которому нечто происходит именно так, а не иначе. Поэтому Платон отказывается сохранить имя «знатока» за такими фигурами как софист, ритор, поэт, политический деятель. Они могут правильно говорить о чем-либо, но никогда не могут действительно доказать, что это так.

И область знания, и область мнения делятся Платоном на две части. В сфере мнения есть два вида: вера (πίστις) и уподобление (εικασία), в сфере знания — математический рассудок (διάνοια) и чистое мышление или диалектическая способность (διαλεκτικг1 δύναμις). Вера — это та способность, с помощью которой мы познаем вещи мира становления, вещи чувственные. Такие вещи не могут быть познаны логически, они не могут быть доказаны, мы их принимаем на веру. Уподоблением мы познаем разные отражения, которые встречаются в чувственной сфере, отражения в воде и в зеркалах. Эта способность оперировать с призраками и подобиями самая низшая способность в нашем познании. Знание начинается тогда, когда мы начинаем познавать сверхчувственные предметности, отвлекаясь от вещей видимых и слышимых. Первым отделом сверхчувственного познания, по Платону, является математическое мышление или рассудок. Он познает вещи, которые не даны нам в ощущениях, следовательно, он уже не может быть мнением. Однако его познание Платон считает не вполне чистым по двум основаниям. Во-первых, хотя он мыслит нечувственные вещи, числа, точки, линии, плоскости и т. д., он пользуется для их познания образами и вещами чувственного мира, различными схемами и чертежами. Геометр, рассуждающий о треугольнике вообще, тем не менее чертит на песке какой-то единичный чувственно-воспринимаемый треугольник, и на его примере вырабатывает понятие истинного, сверхчувственного треугольника. Следовательно, математическое мышление все еще не свободно от чувственного материала, оно не является чистым от всего материального познанием. Во-вторых, математическое мышление оперирует с гипотезами, принимая их в качестве пределов «их же не прейдеши», т. е. за такие начала, для которых нет никаких обоснований, следовательно, которые должны быть приняты на веру, что также не соответствует платоновскому идеалу знания как постоянному процессу поиска оснований. Математики, говоря о своих аксиомах, постулатах и определениях, останавливаются, по Платону, слишком рано, не пытаясь найти для всего этого соответствующие основы. Значит, хотя математический рассудок есть уже знание, а не мнение, тем не менее он требует более высокого знания, которое будет его обосновывать и в котором не будет места указанным несовершенствам. Это знание есть диалектическая способность.

Платон вводит в философскую терминологию слово «диалектика» (διαλεκτική τέχνη ), которым поначалу обозначалось искусство вести беседу посредством вопросов и ответов, а затем оно стало использоваться Платоном для описания процесса мышления, поскольку мышление — это беседа души с самой собой. Итак, диалектическая способность полностью свободна от какой бы то ни было примеси чувственного, ее движение происходит в сфере чистых понятий или «эйдосов», ей не нужны ни чертежи, ни схемы, ни рисунки. Она полностью абстрактна, т. е. отвлечена от предметов и процессов мира становления. Кроме того, она использует гипотезы не так, как математики, для которых гипотезы — это твердые начала знания. В соответствии с буквальным смыслом греческого слова tπόθεσις (подставка) диалектик использует их как опорные пункты, от которых возможно дальнейшее движение. Это движение идет все выше и выше, т. е. все более отрываясь от частного эмпирического материала и восходя ко все более общим началам, от видов к родам, пока не достигнет предельной точки восхождения, именуемой у Платона «беспредпосылочным началом» (ρχή νυπόθετος). Это самое высшее, самое абстрактное, самое свободное от всего иного начало, предел знания и бытия. Когда диалектик достигает его, он может уже объяснить все остальное, спускаясь вниз и доходя до самых последних видов сущего.

Итак, диалектическое знание заключается, по Платону, в движении мышления в чистых понятиях. Мышление начинает с видов и движется от них к высшим родам сущего, доходит до беспредпосылочного начала, а от него снова спускается к видам. Начало этого движения коренится в умении увидеть во множестве чувственных индивидов единство, присущее им от их вида, и взойти к этому единству, затем увидеть единый род, к которому причастны все виды, и, наконец, увидеть то единое, которое выступает во множестве родов. Диалектик и есть тот, кто может собрать в своем мышлении множество в единство, Платон называет его «синоптиком», т. е. созерцающим многое вместе. Но диалектик должен уметь совершать и другую процедуру, разделение единства на множество. Платон прекрасно осознавал, что владение абстрактным знанием это еще не все, знание должно быть конкретизировано, переведено от самых высших абстракций к тому пласту бытия, который позволит найти путеводную нить в мире становления. А этот мир ближайшим образом соприкасается с конкретными видами.

Гораздо проще от восприятий прийти к виду «лошадь», чем к виду «непарнокопытное», и к виду «непарнокопытное» проще, чем к виду (на современном языке «классу») «млекопитающие». Поэтому умение делить исходное общее понятие, видеть в нем логические множества — вторая важнейшая сторона диалектического искусства. Диалектика Платона тесно связана с учением о гипотезе, разрабатывавшимся Платоном с некоторыми модификациями в «Федоне», «Государстве» и «Пармениде». По Платону, непосредственное созерцание не может привести к знанию, поэтому нужно, как он выражается, «бежать в рассуждения», т. е. исследовать истину о мире логически. Первый шаг — это предположение самого надежного на данный момент основания. Вторым шагом нужно привести все наши ощущения и рассуждения в соответствие с этим основанием. То, что согласуется с ним, должно считаться истинным, несогласующееся — ложным. Если нам необходимо обосновать само обоснование, мы должны перейти от исходного основания к более общему или высокому, от которого перейти к следующему, пока мы не найдем того, что будет достаточным само по себе, и не будет нуждаться в дальнейшей процедуре гипотетического основания. В «Пармениде» гипотетический метод изображен несколько иначе. Предполагая какое-то понятие, мы должны исследовать его не только само по себе, но и в его отношении к иному, причем мы должны предполагать не только его бытие, но и его небытие. Кроме того, здесь же мы должны точно таким же образом исследовать и иное.

Всю свою иерархию знания Платон представил в знаменитом образе пещеры в начале седьмой книги «Государства». Первоначально человек, чуждый наукам и философии, подобен узнику, пребывающему в пещере. Он сидит в одном положении и смотрит на стену пещеры. Над ним в пещере горит очаг, а чуть ниже очага располагается дорога, по которой какие-то люди проносят предметы, тени которых он и видит первоначально на стене. Он не знает ни очага, ни вещей, видя только их тени. Этот узник пребывает в области уподобления, для него истина — тень и образы. Если он сможет освободиться от оков и оглядеться вокруг, он поймет, что его прежняя истина есть только отображение настоящих вещей и огня, светящего в пещере. Тогда от субъективных призраков и иллюзий человек переходит к тому знанию, которое дают науки о чувственном мире, он учится видеть естественные вещи и солнце, природный очаг нашей пещеры. Но при этом, по Платону, ученый-естествоиспытатель не выходит за пределы пещеры, за пределы мнения и веры, ему чуждо понимание истинных причин происходящего в пещере. Он сможет его достичь только тогда, когда он, покинув пещеру, выйдет к настоящим вещам и настоящему солнцу, освещающему их. Тогда он доходит до подлинной реальности. Однако он не может сразу устремить свой взор к солнцу, т. е. постигнуть истинную причину бытия и знания, он должен приучить свои глаза к его свету, взирая на его отражения в воде, на звезды и предметы. Это есть область математического рассудка. Платон видит в математическом знании не самостоятельную ценность, но лишь инструмент для приучения души к истинному знанию, уже не опирающемуся на чувственные образы. Поясняя педагогическое значение математических наук, Платон выстраивает такую последовательность математического обучения, которое постепенно должно освободить душу от «ила» чувственности. Ряд построен по убыванию чувственно-конкретного в математическом знании: музыка, астрономия, стереометрия, планиметрия, арифметика. И только после длительного привыкания посредством математического знания человек может устремить свой взор к истинному солнцу и постигнуть «беспредпосылочное начало», двигаясь в чистых понятиях.

Несколько иначе описано познавательное восхождение в диалоге «Пир». Здесь оно осуществляется благодаря эросу, а высшим объектом этого эротико-познавательного путешествия служит прекрасное само по себе. Началом здесь является страстная любовь (эрос) к одному прекрасному телу, затем нужно понять, что красоты разных прекрасных тел суть одна, т. е., как говорит Платон, надо преследовать не единичную красоту, но красоту видовую, единую и тождественную во всех телах. Отсюда надо перейти к красоте душ и любить прекрасную душу, даже если ее тело уже не в самом цветущем состоянии. В душе же надо возлюбить то, что делает ее прекрасной, по Платону, это прекрасные занятия и прекрасные законы. Затем нужно устремиться к красоте, воплощенной во множестве прекрасных знаний или наук, не довольствуясь какой-то одной из них, но созерцая «великое море прекрасного». После этого духовным очам предстанет некая единая наука или знание (етп.сттгщт|) прекрасного, в которой откроется нечто удивительное — прекрасное само по себе. Это и будет концом пути, в котором от одного тела мы восходим ко многим, от тел — к душе и ее прекрасным занятиям, от этого — к наукам, наконец, к последней науке, в которой и открывается прекрасное по природе.

Душа. Мы уже говорили, что учение о душе является одним из смысловых центров платоновской философии. Действительно, понять платоновскую философию в отрыве от психологии невозможно. И теоретическое познание,и практическая деятельность в понимании Платона зависят от учения о душе. Главный тезис платоновской психологии есть утверждение бессмертия души. О том, что душа переживает тело и может воплощаться в различные тела, людей, животных, растений, говорили до Платона орфики, пифагорейцы, Эмпедокл. Однако последовательная разработка этого учения в контексте онтологии, гносеологии, этики и политической философии была дана именно Платоном. Поэтому он может быть назван основателем идеалистической психологии. Почему Платон счел необходимым ввести понятие бессмертной души? Во-первых, без бессмертной души немыслимо учение о загробном воздаянии, которое только и может быть гарантом тотальной справедливости. Если душа не получает награду за добродетель и не терпит страданий за свои пороки, справедливости не существует. Такая ситуация для Платона сводит на нет любую попытку обоснования этики. Во-вторых, без бессмертной души, т. е. души, не зависящей от тела в своем бытии, не может быть чистого познания, поскольку тогда тело с его ощущениями не даст нам познать истину. А без истинного познания невозможна никакая практическая деятельность, невозможно и переустройство греческого полиса, о котором мечтал Платон. В-третьих, бессмертная душа необходима для космологии, именно она должна приводить в движение космос. Если она окажется смертной, космос будет должен в определенный момент времени прекратить свое существование. Кроме того, душа бессмертная, т. е. никак не зависящая от тела и всего телесного, позволяет объяснить разумность космоса, выступая ближайшей причиной его осмысленности и целесообразности. Если такой души нет, то космос надо объяснять исключительно из физических причин, что, по Платону, дело невозможное. Для обоснования разумного и целесообразного космоса надо принять разумную и целесообразную причину, которой и оказывается душа.

Платон не просто утверждал бессмертие души, он пытался его доказать. Попытки такого доказательства были представлены Платоном в его знаменитом диалоге «Федон», в котором Сократ за несколько часов до своей смерти в беседе со своими ближайшими друзьями пытается их убедить в том, что «весь я не умру». Первый аргумент «Федона» сводится к следующему. Все в мире становления возникает из своей противоположности и обращается, уничтожаясь, в свою противоположность. Из этого правила нет исключений, поскольку иначе все процессы пришли бы к одному состоянию, т. е. прекратились бы, а весь мир стал бы однообразным и неподвижным. Для Платона такое состояние немыслимо, следовательно, любое возникновение и уничтожение происходят из противоположности в противоположность. Значит, мертвое возникает из живого, а живое и живые из мертвого. По Платону, в таком случае очевидно, что души не уничтожаются, но пребывают в Аиде, а из них снова возникают живые. Второй аргумент гласит, что душа бессмертна, если знание есть припоминание. Об этом, во-первых, свидетельствует то, что путем наводящих вопросов можно заставить человека, несмыслящего в какой-нибудь науке, дать правильное решение любой проблемы этой науки. Это значит, по Платону, что в душе человека до его рождения и земного пути пребывают все истины, следовательно, душа бессмертна. Во-вторых, когда мы утверждаем о каких-то вещах чувственно-воспринимаемых, что они, например, равны, мы одновременно знаем, что их равенство отлично от полного, истинного и совершенного равенства, следовательно, мы сразу же отличаем равные вещи от равенства как такового, видя неполное осуществление равными вещами самого равенства. Если это так, то поскольку все это, по Платону, происходит в нас с самого первого ощущения, то знание самого равенства, с которым мы сравниваем равные вещи, данные нам в ощущении, должно предшествовать первому ощущению, а значит, пребывать в нас еще до рождения, что возможно, если только наша душа бессмертна. Согласно третьему аргументу все сущее делится на два вида: на самотождественное, неизменное и простое и на изменчивое и сложное. Поскольку тело ближе к изменчивому и сложному, душа, напротив, больше всего походит на неизменное и простое, которое в силу своей простоты не может разделиться на какие-то части и уничтожиться. Кроме того, неизменное и простое постигается только мышлением, тогда как сложное и уничтожающееся ощущением. Душа, которую нельзя ни видеть, ни слышать, следовательно, оказывается в числе невидимого, неизменного и простого. Затем, душа, по Платону, испытывает наибольшую радость в познании и мышлении, ощущения же портят и опьяняют душу, значит, стремясь к вечному и бестелесному, она стремится к подобному себе, значит, она сама вечна и неизменна. Наконец, поскольку душа есть начальствующее, а тело подначально ей, то именно душа более походит на божественное, которому свойственно властвовать, а не на смертное, которому суждено только повиноваться. Четвертый аргумент строится на предположении теории самого по себе сущего или эйдосов. Если принять теорию о существовании сущностей, тождественных самим себе, из нее вытекает, что эти сущности не могут принять в себя того, что им противоположно. В первом аргументе говорилось, что из противоположных вещей происходят противоположные вещи, но сами противоположности, как здесь утверждается, не могут приобрести свойства своих антиподов. Равенство само по себе никогда не будет неравным, а четность не перейдет в нечетность. При этом есть определенные вещи (Платон в «Федоне» именует их формами), которые, хотя и отличны от самого эйдоса, тем не менее всегда имеют его свойства и точно так же как он, не принимают его противоположности. Например, число три никогда не может, оставаясь собой, принять в себя четность, а число четыре — нечетность. Также и душа, главным свойством которой, по Платону, является оживотворение, хотя и не тождественна с жизнью самой по себе, тем не менее, как и сама жизнь, не может принять в себя противоположное жизни свойство, т. е. смерть. Следовательно, душа бессмертна. Еще один аргумент, доказывающий бессмертие души, был приведен Платоном в диалоге «Федр». Все тела приводятся в движение либо извне (неодушевленные), либо изнутри (одушевленные), т. е. они либо движутся какой-то внешней силой, либо движутся сами по себе. Началом этого движения самого по себе надо признать душу. Все, что движется чем-то внешним, может прекратить свое движение, тогда как самодвижущееся является для себя началом движения. Если душа есть начало, то она не может произойти от чего-то еще, иначе она не будет началом, т. е. не может возникнуть, а то, что не может возникнуть, и не погибнет. Следовательно, душа бессмертна.

Но что такое душа, есть ли она нечто простое или сложное? Платон отвечает на этот вопрос в четвертой книге «Государства». Душа, как и идеальное общество, должна состоять из трех частей: из разумного или расчетливого начала (λογιστικόν), из яростного или гневного (θυμός, θυμοειδές) и из неразумного и вожделеющего (άλόγιστόν τε rai έπιθυμητικόν). Действует ли в актах знания, гнева или вожделения вся душа целиком или каждая часть выполняет свои отдельные функции? Для решения этой проблемы Платон впервые в истории мысли формулирует закон противоречия: ни одна вещь не может одновременно совершать или претерпевать противоположные действия. А части души, по Платону, действуют зачастую в прямо противоположном направлении. Разумный учет блага и пользы наталкивается на противодействие ощущений, они точно так же не могут получить то, чего им хочется, в силу противодействия разумного начала. Следовательно, по Платону, очевидно, что мы имеем дело с двумя различными частями души. Также можно привести аргументы, которые продемонстрируют отличие яростного начала от предшествующих двух частей. Например, дети уже могут сердиться и яриться, но при этом не разумеют и т. д.

Интересным моментом платоновской психологии являются соображения о различии частей души по объему. Наибольшей частью предстает часть неразумно-вожделеющая, две другие существенно уступают ей, причем кажется, что разумная часть была для Платона наименьшей. При этом здоровое состояние всей души возможно только тогда, когда разумная часть господствует, яростная проводит в жизнь приказы разумной, а вожделеющая кротко повинуется, не смея и мечтать о своей толике власти. В этом случае, по Платону, в душе реализуется справедливость, поскольку каждая из частей делает то, что ей установлено от природы. В «Федре» Платон дает замечательную мифологическую иллюстрацию этого учения о частях души. Он сравнивает душу с колесницей, которой правит возничий (разумная часть). В нее запряжены два коня: один прекрасный и совершенный, белой масти (яростная часть), а другой своенравный и скверный, черной масти (вожделеющая часть). Возничий правит, добрый конь слушается возничего, а черный тянет в сторону. Колесницы разных душ следуют за колесницами богов и пытаются узреть занебесное место, в котором пребывает истинно-сущее. Это, однако, удается далеко не всем. В отличие от богов, которые спокойно созерцают это место, не испытывая никаких помех со стороны своих коней, души всех остальных существ не могут так же совершенно созерцать истину, ибо плохой конь постоянно мешает возничему и благородному белому коню. Поэтому лишь самые лучшие души могут слегка узреть нечто из истинного, другие же сталкиваются между собой и падают вниз, теряя свое оперение. Души, которые постоянны в своем созерцании истины, быстро освобождаются от бытия в мире. Те, кто меньше в этом преуспел, вынуждены по неизменному закону Адрастеи перерождаться в человеческих и животных телах. А те души, которые никогда не видели ничего в мире истинно-сущего, вообще не могут получить человеческое тело и могут воплощаться только в животных. Быть человеком, по Платону, значит знать истину. Каждая человеческая душа знает истину, узрев ее в занебесной области, но при этом каждой человеческой душе нужно вновь обрести оперение, чтобы воспарить за небесные пределы, ибо судьба человека в том и заключается, что душа то воспаряет горе и зрит само сущее, то ниспадает долу и должна вновь и вновь пытаться подняться к богам и божественному. Платон рисует лестницу перерождений человека, когда больше всего видевшая душа вселяется в тело философа, а самое низкое положение занимает душа тирана. При этом всегда можно благодаря справедливой жизни подняться в следующем перерождении на следующую ступеньку совершенства.

О психологии платоновского «Тимея» речь пойдет в главе, посвященной космологии. Здесь же мы укажем на основные моменты учения о душе в последнем произведении Платона, «Законах». Проблема души в этом самом большом платоновском сочинении рассматривается в свете необходимости доказательства существования богов. Платон сводит этот вопрос к проблеме соотношения природы и искусства: что из них возникло вначале и что во вторую очередь. Противники существования богов отстаивают первичность и первостепенность возникновения природных первоэлементов, тогда как искусство в космосе появляется только после природы, зависит от нее и подражает ей. Сама природа согласно их учению полностью лишена разума, который является только вторичным и искусственным образованием, своего рода условностью. Точно так же и законодательство не существует от природы, но есть произвольный конструкт, различный в разные времена и у разных народов. Задачей Платона было показать, что дело обстоит как раз наоборот. Искусство первично, а материальные элементы только следуют за ним. В таком случае и само понятие природы должно быть полностью изменено, природой и первичным оказывается как раз разум и искусство. И законодательства превращаются из дела человеческого произвола в прекрасное, божественное и первичное создание. Для этого как раз и нужно доказать первичность души, основного агента разума в мире, по отношению к материальным первоэлементам, к сухому и влажному, теплому и холодному и т. д. Доказательство строится аналогично доказательству в «Федре». В мире присутствуют движущиеся и покоящиеся вещи. Что привело первые в движения? Таким фактором может быть нечто, получившее движение от чего-то другого, но это другое должно было получить движение от чего-то еще. Но в таком случае мы должны предположить, что существует некое движение, приводящее в движение и себя, и иное, иначе мы не могли бы найти источник и начало движения, постоянно уходя в бесконечность. Это движущее себя и иное и есть душа, а следовательно, она существует до тел, которые движутся благодаря ей. Следовательно, душа и все ее свойства (разум, память, нравы, забота и т. д.) существуют до тела и всего телесного, т. е. до материальных элементов космоса. В «Законах» Платон учит в отличие от «Государства» и «Федра» не о трех, но только о двух видах души, хорошем и плохом. Когда в космосе царит хорошая, т. е. разумная, душа, космос движется размеренно и упорядоченно, когда же в космосе наблюдаются отклонения от такого движения, когда в нем проявляются неистовость и хаотичность, это значит, что власть перешла ко второму, плохому и неразумному виду души.

Что же такое боги, существование которых доказывалось Платоном через понятие души? Боги суть не что иное как души небесных тел, Солнца, Луны и звезд. Как они соотносятся со своими телами, Платон не говорит, ссылаясь на трудность вопроса. Вообще, учение о душе — одно из самых сложных в платоновской философии. Сам Платон хорошо видел все затруднения, встающие перед человеком, утверждающим превосходство души над телом и ее бессмертие. Для него это свидетельствовало о том, что наше познание, все-таки очень тесно связанное с чувственно-воспринимаемым, с большим трудом может постигнуть и выразить в определении то, что существует первично, до тела и его чувственного восприятия. Поэтому Платон в своей психологии далек от категоричности, он предлагает определенные попытки решения психологических проблем, но он всегда готов к переосмыслению и новой формулировке своих положений. Но при этом без учения о бессмертной и бестелесной душе он не может никак обойтись, поскольку с ним связано важнейшее платоновское убеждение в примате разумного над неразумным, логического над материальным, искусства над природой.

Бытие. Учение о бытии есть, бесспорно, самый центр платоновской философии, именно здесь коренится основание того философского направления,самым ярким выразителем которого был Платон, идеализма. В самом деле, платоновское учение часто просто »называют «теория идей», в основе нее лежит убеждение Платона в существовании мира истинно-сущего, являющегося подлинной причиной того, что происходит в мире, воспринимаемом нашими чувствами. Откуда возникло это платоновское убеждение? На этот вопрос в свое время пытался ответить Аристотель. По Аристотелю, теория идей есть комбинация двух предшествующих учений. Сократовского учения об общих определениях и гераклитовского учения об изменяемости и непостоянстве всего чувственно-воспринимаемого. Платон, по Аристотелю, просто наделил самостоятельным существованием общие понятия Сократа (как говорят философы, «гипостазировал их») и противопоставил вечнотекущему и меняющемуся миру чувственного. Так он получил два мира. Другие говорят о влиянии на Платона прежде всего со стороны Парменида с его учением о вечном и неизменном бытии. Такие влияния могли, конечно, иметь место, но, на наш взгляд, гораздо интереснее посмотреть, не удастся ли в самих платоновских сочинениях найти ответ на вопрос о происхождении платоновской теории идей.

Мы уже говорили, что во многих диалогах определения («Лахет», «Евтифрон», «Хармид», «Менон») осуществляется одна и та же процедура. Платоновский Сократ просит определить какую-нибудь вещь, его собеседник обычно первым делом дает пример такой вещи, тогда Сократ говорит, что он ищет не тот или иной случай этой вещи, но ее саму, т. е. то, что одинаково присутствует во всех вещах, называемых этим именем, но при этом не сводится к ним. Платон исходит из того, что в нашем опыте мы имеем дело со множеством вещей. К некоторым таким множествам прилагаются общие для всех их элементов имена. Каждый элемент множества может измениться, уменьшиться или увеличиться, стать красным или белым, вообще уничтожиться, однако имя, общее ему и другим членам этого множества, ничего из этого в себя не воспримет, оно останется равным самому себе. То, что обозначается этим именем, может существовать либо объективно, либо быть нашим собственным произведением. Во втором случае в природе вещей останутся лишь изменяющиеся вещи, и никакой возможности знания у нас не будет. А мы уже говорили, что Платон исходит из того, что настоящее воплощение знания уже существует, это математическое знание. Следовательно, остается первый вариант: денотаты общих имен существуют на самом деле, именно они гарантируют возможность знания, а не просто ощущений. Естественно, У этих денотатов должны быть свойства, совершенно отличные от тех, что встречаются у предметов чувственного мира. Они должны быть, во-первых, вечными и неизменными, а во-вторых, в них гораздо больше выражено единство, чем множество, т. е. они являются своеобразными пределами тех свойств, которые разбросаны в чувственном мире. Итак, основными моментами платоновской онтологии являются положения о существовании вечного и неизменного мира истинного сущего и противостоящего ему мира возникновения и уничтожения, изменения и множества. Мир истины постигается разумом, мир изменения или становления — чувствами.

Вглядимся в эти положения внимательнее. Какими определениями характеризует Платон мир истинно-сущего? Любая чувственная вещь может быть названа множеством имен, определена множеством предикатов, быть носителем множества свойств. Допустим, мы имеем дело со столом. Помимо того, что он стол, он может быть квадратным, прямоугольным, круглым, он можетбыть сделан из дуба, ясеня, ДСП или пластмассы, быть письменным, компьютерным, кухонным, обеденным, рабочим, или даже столом переговоров, не говоря уже о столе «шведском». В нем могут быть пять, десять или пятьдесят частей, но поскольку все это есть стол, значит, по Платону, должно быть общее, которое разделяется всеми этими столами. Это общее есть «стол сам по себе», который обладает определенными характеристиками. Во-первых, если все видимые столы имеют помимо своей столовости еще и другие свойства, то «стол сам по себе» никаких других свойств не имеет, он определяется только через себя самого, в нем есть только его собственные свойства и ничего другого. Платон характеризует это свойство истинно-сущего терминами «само по себе»  и «единовидное» (μονοειδές). Во-вторых, если в нем нет ничего кроме него самого, то он должен быть вечным и неизменным, ибо нет ничего в нем, что могло бы перейти в другое, т. е. измениться. В-третьих, если он есть только он сам, то он должен быть чем-то совершенно простым, в чем нет и не может быть никаких частей. В-четвертых, поскольку он вечен, к нему неприложимы никакие определения времени, он не был и не будет, он просто есть. В пятых, поскольку, простые, вечные и неизменные, лежащие вне времени объекты нашим чувствам не даны, то стол сам по себе может быть постигнут только чистым от всего чувственного мышлением, он умопостигаем, а не чувственновоспринимаем.

Соответственно, любая вещь чувственного мира имеет множество свойств, она может иметь и противоположные в одном и том же отношении и в один и тот же момент времени свойства. Следовательно, в сфере чувственного неприменимой оказывается логика, подлинным объектом которой остается лишь мир вечных и неизменных сущностей. Чувственные вещи постоянно изменяются, постоянно из противоположных вещей появляются противоположные вещи. Любая вещь сложна, обладая множеством частей. Она существует во времени и познается чувствами. Наконец, важнейшим моментом в платоновском описании чувственного мира является учение о причинности, которое позволяет понять отношение у Платона мира истинно-сущего и мира чувственного. По Платону, в рамках чувственного мира невозможно никакое рациональное объяснение причинности. Почему растет и увеличивается человек, почему и чем один человек больше другого? Для ответа на эти вопросы Платон сводит их к следующей математической формулировке. Каким образом возникает число «два»? Два может возникнуть либо путем присоединения к одной единице другой, либо делением какой-то единицы на две части. И в том и в другом случае результат один и тот же, но это для Платона как раз и свидетельствует об ошибочности таких процедур, ибо в результате прямо противоположных действий мы получаем один и тот же ответ. Кроме того, нельзя рационально объяснить в случае со сложением, что становится больше, то, что прибавляют, или то, к чему прибавляют. Далее, если мы сравниваем двух людей и говорим, что один больше другого на голову, т. е. голова является тем, чем один человек больше другого, то в каком-то другом случае ранее больший на голову человек по сравнению с кем-то третьим окажется на ту же голову меньше. Следовательно, он будет больший и меньший в силу одного и того же, что с точки зрения платоновской логики невозможно. Итак, оставаясь в пределах только чувственного мира, мы не можем объяснить причин, по которым одно происходит так, а другое иначе. Для такого объяснения нужно предположить иную причинность. Почему одна вещь больше другой? Правильный ответ, по Платону, таков. Большая вещь причастна большому сaмому по себе или идее большого, меньшая вещь — маленькому самому по себе или идее малости. Если одна и та же чувственная вещь больше другой вещи, но меньше какой-то третей, то она одновременно причастна идеям великого и малого. Если что-то увеличивается, то причиной этого будет то, что эта увеличивающаяся вещь стала причастна к идее великости, если она уменьшается, значит, она стала причастна к идее малости и т. д. Этот ответ, хотя, по признанию самого Платона, простоват, тем не менее он позволяет рационально объяснить то, что происходит в мире становления. Итак, истинными причинами вещей являются идеи или истинно сущее, то, что существует само по себе. Причинение, о котором говорит Платон, является чисто логическим. Физическое причинение не обосновывается рационально, единственной причиной, по которой вещи называются так, а не иначе, имеют эти, а не другие свойства, является их причастность (μέθεξις) к соответствующим идеям или видам, представляющим в себе всю полноту данного свойства. Если вещь входит в какой-то вид, это значит, по Платону, что она причастна этому виду, существующему полностью независимо от индивидов, входящих в него. Помимо причастности Платон пытается изобразить отношение между идеями и вещами, называя первые «примерами», или «образцами» (παραδείγματα), в соответствии с которыми сделаны чувственные вещи, а это отношение вещей к идеям называя «уподоблением» (όμοίωσις).

Среди идей мира истинно-сущего, как и среди чувственных вещей существует определенного рода иерархия. Во главе всего сущего, на его вершине находится, по Платону, идея блага. Почему Платон отдает предпочтение именно этой идее? Аргументация Платона вполне рациональна. В любом нашем действии и познании самым важным является то, зачем мы это делаем или познаем. Если мы не знаем пользы или блага, проистекающего от нашего познания или действия, они бесполезны. Следовательно, ни одно действие и ни одна идея не могут обойтись без познания блага, и оно оказывается фундаментальнейшей идеей, которую надо предпослать всему остальному. Вопрос о сущности блага, говорит Платон, один из самых трудных, поэтому к его пониманию нужно приближаться посредством образа и уподобления. Платон для иллюстрации сущности блага использует образ солнца. Для нашего зрительного опыта, по Платону, необходимы три вещи: способность зрения и его орган, цвет зримого нами предмета и, наконец, самое важное — свет, который позволяет нашему зрению увидеть цвет предмета, без этого солнечного света никакого зрения не могло бы возникнуть. То, что верно относительно чувственного опыта, по аналогии можно перенести на мир истинно-сущего, на умопостигаемый мир. Тогда оказывается, что помимо ума, познающего сущности, и сущностей, познаваемых умом, нужно предположить наличие источника умопостигаемого света, идею блага. Кроме того, как солнце дает чувственным вещам не только возможность быть познанными, но и само существование, так же и идея блага наделяет умопостигаемое не только познаваемостью, но и бытием. Оно, говорит Платон, дает вещам науку и истину. Как солнце превосходит все вещи, которым оно уделяет познаваемость и бытие, точно так же идея блага превосходит мир умопостигаемый, пребывая выше, чем мир истинно-сущего и превосходя его достоинством и мощью. Однако идея блага не есть полностью непознаваемое, не есть она и объект экстаза, как поймут его неоплатоники, оно — предмет величайшей науки (μέγνστον μάθημα), на который можно смотреть только после долгой философской подготовки. Как солнце, хоть и не без труда, может быть увидено нашими очами,так и идея блага постигается нашим умом, если всю свою жизнь мы посвятили философии и исследованию, протекающему в чистых понятиях.

Итак, на вершине умопостигаемого мира находится идея блага. Сам умопостигаемый мир делится на два раздела. Сразу за идеей блага следует мир сущностей, постигаемых чистым мышлением. Это сама истина, сама реальность, бытие как таковое. За ним следует мир математических сущностей, которые суть не что иное как образы (εικόνες) мира истинно сущего. Это также вполне умопостигаемая реальность, но для ее познания используются чувственные образы. По Платону, все предметности арифметики и геометрии содержат сущности более высокого порядка, к которым они могут быть приведены. Затем идет мир чувственно-воспринимаемый, он также делится на два раздела. Первый — это сами видимые нами предметы, второй — их тени и отражения. Надо всем этим чувственным миром господствует солнце, высший из видимых нами богов, отпрыск и образ высочайшей идеи блага.

Мы описали ту онтологию, которая выстраивалась Платоном, прежде всего, в таких диалогах как «Лахет», «Евтифрон», «Хармид», «Менон», «Федон», «Федр», «Пир» и «Государство». Многие из этих диалогов были написаны главным образом для ознакомления образованной афинской публики с главными платоновскими идеями, поэтому в них многие проблемы и концепции излагались предельно просто и популярно. Такое изложение давало придирчивому критику возможность указать на определенные противоречия платоновской концепции бытия, прежде всего на непроясненность отношения идей и вещей, а также на сложности в определении самой идеи. Главные проблемы были суммированы Платоном в первой части диалога «Парменид». Если мы предполагаем, что отдельно от вещей существуют идеи, роды и виды, каким образом они могут взаимодействовать с вещами? Если, например, равные вещи причастны равенству самому по себе, они причастны ему либо как целому, либо одни вещи причастны одной его части, другие — другой. Однако это невозможно. Если равная вещь будет причастна всему виду, то, очевидно, другая равная вещь не сможет быть ему причастной. Если все равные вещи будут причастны частям одного и того же вида, то они не будут причастны ему как целому. Далее, мы приходим к виду, видя общие свойства множества вещей. Видя равные вещи, мы постулируем существование вида «равенство само по себе». Однако если мы теперь посмотрим на равные вещи и равенство само по себе, мы увидим общее между ними, а значит, мы должны постулировать существование еще одного равенства самого по себе. Наконец, если мы говорим, что виды существуют совершенно отдельно от вещей, которые им причастны, каким образом мы можем познать эти отдельные виды. В самом деле, если мы предположим отдельность видов от вещей, то ни виды не влияют на вещи, ни вещи не могут никак воспринять виды, а значит, мы никогда не можем познать виды, следовательно, оказывается разрушенной всякая возможность истинного знания, для которой и была создана платоновская теория идей. Мы видим, что главная проблема, на которую натолкнулся Платон, заключалась в определении вида как существующего самого по себе, откуда уже следовала характеристика «отдельности» видов от вещей. Значит, нужно показать, в каком смысле вид существует сам по себе, и в каком случае такое определение не должно к нему применяться.

К разрешению этой задачи Платон приступает во второй части «Парменида». В первой гипотезе второй части он показывает, что если мы предполагаем некий вид, — в «Пармениде» таким видом является единое само по себе, —содержание которого исчерпывается только его основной характеристикой, т. е. единством, мы вынуждены отрицать в нем любые другие свойства. Мы вынуждены отрицать его оформленность, его именуемость, его познаваемость, затем, мы должны будем отрицать даже его существование, ибо характеристика существования будет создавать в чистом единстве двоичность, и вид утратит свое определение. Наконец, вид, который ограничивается своим собственным определением и не принимает в себя ничего иного, не сможет удовлетворить даже этой своей характеристике, ибо без допущения существования ложным оказывается суждение «единое есть единое», т. е. в таком случае он не может обладать даже своим собственным содержанием. Следовательно, такой вид невозможен. Во второй гипотезе Платон предлагает альтернативу такому пониманию вида. Для преодоления апорий первой гипотезы надо предположить вид, в котором будет присутствовать с самого начала не только его собственное содержание, но и нечто иное, существование. В этом случае он окажется изначально содержащим два вида, объединенных в нем. Он будет представлять уже не неделимую монаду, но логический организм, целое, в котором изначально присутствуют определенные части. Тогда он будет обладать формой, именем, о нем возможно вынести суждение, он подлежит знанию. Только в случае допущения иного, второго вида, существования, он может не только существовать, но и соответствовать своему определению, т. е. в случае «Парменида» быть единым. Таким образом, в «Пармениде» Платон более точно формулирует свою теорию идей. Если ранее Платоном в большей степени подчеркивалось независимое и отдельное существование идей относительно видимых вещей, подчеркивалась самодостаточность идеи, то теперь Платон показывает, что эта самодостаточность относительна. Хотя идеи превосходят вещи своим единством и независимостью, тем не менее ни то, ни другое нельзя абсолютизировать. Если ранее только в чувственной вещи могли присутствовать несколько различных свойств, вызванных причастностью вещи к нескольким видам, то теперь и в самих идеях могут присутствовать различные и даже противоречивые определения, в силу чего идеи уже не могут быть замкнутыми в самих себе, но представляют части большого идеального целого. Таким образом, пытаясь избежать описанных затруднений, Платон в «Пармениде» устраняет фундаментальный разрыв между идеями и вещами, сближает их и делает их в каком-то смысле гомогенными.

Разрыв между идеями и вещами Платон пытается устранить и в диалоге «Софист», где и идеи, и вещи оказываются подчиненными более общей категории сущего. Главным определением сущего в «Софисте» выступает возможность (δύναμις) действовать или претерпевать. В «Софисте» Платон критикует друзей видов или идей (είδών), которые говорят о вечной и неизменной, самотождественной сущности, противопоставляя ей постоянно изменяющееся становление. Они утверждают, что никакого претерпевания истинная сущность не выносит. Однако при этом они признают, что разумная часть души познает эту сущность. Если это так, то, по Платону, они должны признать, что эта сущность претерпевает познание. Если она познается, нечто претерпевает, значит, в ней есть определенное движение. Следовательно, мир истинно-сущего нельзя изображать как полностью статичный и неподвижный, в нем есть движение, жизнь, душа и разум. При этом в нем присутствует и покой, без которого было бы невозможно никакое познание истины. Мы видим, что здесь у Платона мир истинного сущего наделяется противоречивыми определениями, которые ранее были свойственны только миру становления. В «Софисте» итогом платоновских размышлений о мире истинно-сущего выступает взаимодействие пяти высших родов бытия: бытия, покоя, движения, тождества и различия. По отношению к бытию остальные четыре рода играют роль небытия, а бытие дает им возможность существования. Итак, в «Софисте» Платон продолжает начатое в «Пармениде» уточнение теории идей. Платон выводит онтологические следствия из того факта, что идеи познаются нашим разумом, показывая, что это не только отделяет их от нашего чувственного опыта, но и в определенном смысле сближает их с ним. Уточняется понятие «самого по себе» сущего, показывается, что оно немыслимо вне определенного взаимодействия как с нашим познанием, так и с другими идеями. Наконец, понятие сущего, как оно формулируется в «Софисте», позволяет объединить в один мир идеи и вещи, преодолеть онтологический разрыв между чувственным и умопостигаемым миром, и обосновать онтологическую возможность причинения идеями вещей. Платоновская онтология, как она сформулирована в «Пармениде» и «Софисте», открывала новые пути перед философской мыслью греков, и великий ученик Платона, Аристотель, не замедлил пойти по проложенной Платоном дороге.

Космология. Одним из самых важных вкладов Платона в сокровищницу человеческой мысли была без сомнения его космология. Ее влияние в истории философии и науки поистине колоссально, космологические концепции Средних веков, Ренессанса, Нового времени немыслимы без платоновской основы, и даже в наше время ученые-физики находят в космологических интуициях Платона подтверждения своих доктрин. Космология Платона изложена им в одном из самых глубоких и сложных диалогов, «Тимее», в котором речь о космосе и его происхождении произносит некий Тимей из италийской Локриды. Платоновский подход к построению космологии существенно отличается от многих других. По Платону, точного знания о космосе у нас не может быть. Точное знание, как нам уже известно, распространяется на область бестелесного, а самыми точными науками являются диалектическое движение в чистых понятиях и математические рассуждения. Космология же, по определению, должна говорить о космосе, т. е. о мире возникновения и уничтожения, а следовательно, и познание этого мира может быть соответствующим, только предположительным, но не достоверным. Этим платоновское видение космоса отлично от предшествующих концепций космологии у ранних фисиологов и полемически против них заострено.

Итак, в основе платоновского учения о космосе лежит различие двух сфер бытия, вечно сущего, неизменного и самотождественного, с одной стороны, и временного, возникающего и уничтожающегося. Первое познается мышлением, осуществляемым в рассуждениях, другое — неразумным ощущением, приобретающим выражение во мнении. Космос относится ко второй сфере, поэтому он не может существовать вечно и неизменно, но возник, а, значит, у него должна была быть причина, ибо все возникшее имеет причину. Познать эту причину очень сложно, поэтому Платон ограничивается тем, что называет ее «мастером», «ремесленником» и не исследует в «Тимее» ее природу. Как этот мастер мастерит мир? Платон учит, что для сотворения прекрасного космоса творец должен быть благ, не иметь зависти к своему творении, а также взирать на самотождественный и неизменный образец, «парадигму». Если же взирать на случайно возникшую и изменчивую вещь, ничего прекрасного, по Платону, получиться не может.Мы видим, что, по Платону, для создания любой вещи нужны два условия: творящая причина и образец, взирая на который творит эта причина. В случае с космосом Платон специально указывает определения этих условий: творящая причина является благой и вообще самой лучшей, а образец — вечным и неизменным. Благость мастера ведет к тому, что он желает, чтобы все сотворенное было похоже на него, т. е. по возможности благим, хорошим, добротным (αγαθόν). Для этого мастер приводит все видимое из беспорядка в порядок. Платоновский демиург, как и греческий ремесленник, не создают своего творения из ничего, они приводят в порядок тот материал, который уже есть в наличии. Как мы уже неоднократно убеждались, платоновская мысль, пусть даже рассуждающая о самых сложных и высоких материях, не теряет своей связи с землей, в данном случае с платоновским осознанием повседневного труда греческого мастерового. Чтобы творение было в высшей степени добротным, оно должно, по Платону, быть разумным, ибо разумное всегда лучше неразумного. Поскольку разум, по Платону, может существовать только в душе, то вселенский мастер приладил к телу космоса душу, сделав из него тем самым одушевленное живое существо, наделенное разумом. Космос как живое существо сделан по модели умопостигаемого живого существа, включающего в себя все умопостигаемые живые существа, следовательно, такая модель может быть только в единственном числе. На этом основании Платон отвергает гипотезу атомистов о существовании бесчисленных миров. Один всеобъемлющий умопостигаемый образец имплицирует одну и только одну копию. Космос телесен, видим и осязаем. По Платону, это подразумевает наличие двух космообразующих телесных элементов, огня, условия видимости, и земли, причины осязаемости. Для образования взаимосвязи два элемента, в свою очередь, предполагают наличие третьего, и образуют с ним геометрическую пропорцию (2: 4 = 4:8). Однако три элемента могут образовать только плоскость, для получения же объемного тела нужен еще и четвертый элемент, объединяемый с предшествующими тремя по тем же законам пропорции (1:2 = 2:4 = 4:8). Значит, бог был вынужден добавить к изначальным элементам огня и земли две связующие середины воды и воздуха (огонь к воздуху относится так же, как воздух к воде, а воздух к воде — так же, как вода к земле), получив в итоге космос связанный дружественным единством (φιλία) и нерушимый. Вне единственного космоса нет и не может быть ничего, поскольку в таком случае он не был бы совершенным и единым, а вдобавок страдал бы от болезней и старости, которые всегда обусловлены притоком извне. Поскольку космос совершенен и всеобъемлющ, он может иметь только шаровидную форму. Этот шар лишен каких бы то ни было органов, ибо орган нужен только для взаимодействия с внешней средой, а вне космоса нет ничего телесного. Космос самодостаточен, а из различных видов движений ему может быть свойственно только одно, всегда одинаковое вращение по кругу в себе самом. Уже говорилось, что космос имеет душу. Что представляет собою эта душа? По Платону, душа, созданная до телесного космоса, образована из двух основных сущностей: из вечной, самотождественной неделимой и делимой телесной сущности. Демиург, взяв эти два вида, образовал из них третий, средний вид, а затем уже эти три вида смешал в единое целое, что и есть душа. Затем, душа демиургом делится на части, причем Платон использует здесь пифагорейские математические принципы, делая из души сложное целое, части которого находятся друг к другу в арифметической, геометрической и гармонической пропорциях. Наконец, демиург делит образовавшийся состав на две половины, накладывает их в виде буквы X друг на друга и сгибает, делая из них два круга, круг тождественного и крут иного, причем круг иного был поделен на семь неравных кругов (орбиты планет). Для большего уподобления умопостигаемому живому существу, сущему вечно, вселенский мастер создает «подвижный образ вечности», т. е. время, в своем постоянном и отмеряемом числом движении воссоздающее, насколько это возможно, вечность, которая пребывает в некоем едином «моменте». Числовая соразмерность движения, правильность и законосообразность смены дней, месяцев, годов свидетельствуют о постоянстве в преходящем и, значит, отображают это постоянство, насколько это возможно для причастного к изменчивости и текучести. Время, по Платону, творится только вместе с космосом, оно не существует самостоятельно. Нельзя поэтому сказать, что космос возник во времени, или спрашивать, что было до возникновения космоса. Космос возник вместе со временем, и отделить их друг от друга нельзя. До космоса «была» только вечность, хотя сказать «была» о вечности нельзя, ибо ей свойственно только вечное и неизменное «есть».

Орудиями времени, т. е. тем, что привносит меру и число во временную изменчивость, являются солнце, луна и пять планет, чьи тела вращаются вместе с кругом иного. В центре находится Земля, затем Луна, Солнце, Венера, Меркурий, Марс, Юпитер и Сатурн. Поскольку умопостигаемое живое существо включает в себя все роды живого, для совершенного уподобления необходимо, чтобы все эти роды были в космосе. Этих родов четыре: небесный род богов, воздухоплавающие, водные и земные существа. Божественный род — это, прежде всего, созданные из огня, совершенно шарообразные неподвижные звезды, которые, пребывая в строго фиксированном друг относительно друга положении, движутся по кругу тождественного. Это самый совершенный вид живых существ, ибо они в максимальной степени постоянны и неизменны. Вера в высшее совершенство неподвижных звезд стала с этого момента одним из важнейших составляющих античных и средневековых космологий. К этому же божественному виду относятся и планеты, сотворенные после звезд. Наконец, Платон говорит о богах мифологии, однако, ссылаясь лишь на то, что признавать этих богов велит закон, а закону должно повиноваться. Все сотворенное самим демиургом, хотя и имело рождение, пребудет вечно. Чтобы могли появиться смертные живые существа, демиург должен передать их создание в руки сотворенных им богов, ибо то, что творит сам Мастер, обречено на вечность. Демиург создает бессмертную часть прочих живых существ, их души, чей состав, впрочем, менее совершенен, чем у мировой души — в нем больше элемента изменчивости. Число душ равно числу звезд, и каждая душа изначально помещается на свою звезду, где узнает от демиурга природу Вселенной и нравственный закон, действующий в ней. Затем, души должны получить от других богов смертные тела на различных планетах. Эти тела, так сказать, второго сорта по сравнению с телами небесными, ибо они подвержены уничтожению. Попав в тела, души оказываются подверженными влияниям извне, препятствующим правильному ходу кругов тождественного и иного. И их задача — преодолеть это внешнее влияние телесного, преодолеть помехи душевной жизни, проявляющиеся в страстях и ощущениях. Если они смогли это сделать, они возвращаются на свою звезду, если нет, их ждет перерождение в низшие существа (женщина, животное).

До сих пор речь шла преимущественно о том, что творится в космосе умом, ведь мировая душа, боги и отдельные души производятся демиургом, представляющим у Платона разум и искусство. Однако помимо ума в производстве космоса участвует и необходимость, ведь космос состоит из четырех элементов. Однако в отличие от Эмпедокла элементы у Платона — не самый изначальный уровень телесного. Это следует из того, что собственно элементов как таковых и нет. Есть постоянный процесс превращения одного элемента в другой, того — в третий и так далее. Это значит для Платона, что за элементами стоит более изначальная реальность, что элементы — лишь формы, которые принимает эта реальность. Определить ее очень сложно, ведь она лишена каких бы то ни было форм, а значит, не может быть поименована и познана. Мы постигаем эту «восприемницу всякого рождения», которая словно выкармливает все телесно-оформленное, только каким-то «незаконным рассуждением», заключая от взаимопревращения элементов к их общей природе. Эта платоновская «восприемница» превратится затем у Аристотеля в «материю» и станет ключевой категорией в дальнейшем развитии философии. Итак, платоновский космос — это взаимодействие ума и необходимости, в котором главная роль принадлежит уму. Для образования космоса необходим умопостигаемый мир («парадигма») и «восприемница» или «вместилище» всякого рождения.

Политическая философия. Политическая жизнь и ее осмысление всегда были в центре платоновской философии. От «Апологии» до «Законов» проблемы обустройства полиса, города-государства, стоят у Платона на переднем плане. И не случайно, что два самых больших платоновских сочинения, диалоги «Государство» и «Законы», посвящены этим проблемам. При этом и другие диалоги почти всегда насыщены политической мыслью. Даже в произведениях, посвященных самым отвлеченным темам, Платон не упускает из вида полис и его обустройство. И платоновское учение о бытии, и его учение о познании вырабатывались для ответа на самый жгучий вопрос платоновского времени: каким должен быть истинный полис. Политическая философия Платона сложна для анализа прежде всего тем, что в ее рамках разрабатываются те проблемы, которые затем в философии займут свое особое место. Если мы возьмем «Государство», то найдем в нем и этику, и гносеологию, и эпистемологию, и психологию, и онтологию, и эстетику, наконец, эсхатологию. Все это сплавлено Платоном в единое целое, вне которого части существовать не могут. Для Платона и поведение отдельного человека, его идеалы, его познание, его психологические свойства могут быть поняты только внутри полиса. В «Государстве» Платон отказывается определить, что такое справедливость для отдельного человека, и переходит к рассмотрению справедливости в полисе. Определение этой последней позволит, по Платону, в конце концов, постигнуть и индивидуальную добродетель справедливости, а, значит, и определить, как нужно жить, чтобы жить хорошо.

Причину возникновения государства Платон видит в экономико-материалистическом факторе. Отдельный человек не может обеспечить себя необходимыми вещами, поэтому он вынужден объединиться с другими, чтобы удовлетворить свои потребности с помощью коллективного труда. Первыми и важнейшими потребностями Платон считает пищу, жилище, одежду, поэтому первоначальный полис должен состоять из соответствующих ремесленников (пахарь, строитель, портной, сапожник). Поскольку, по Платону, каждый человек от природы предопределен к соответствующей деятельности и не должен заниматься другой, эти ремесленники должны заниматься только своим делом, а для производства средств производства должны появитьсяновые виды ремесленников (плотник, кузнец). Для обмена продуктами деятельности между различными ремесленниками необходимы рынок, монета, которую Платон определяет как «символ обмена», а также новый вид ремесленников (розничные торговцы, лавочники). Поскольку же один полис также не может обеспечить себя всем необходимым, он вынужден заняться внешней торговлей, обменом с другим полисом. Это влечет как появление еще нескольких специализаций (купцов, кормчих, моряков, кораблестроителей), так и увеличение объемов производства в полисе, увеличение числа ремесленников, работающих не только на внутренний рынок. Наконец, для завершенного полиса требуются еще и чернорабочие, не владеющие никаким искусством, но продающие свою физическую силу. Полис, в котором все это присутствует, удовлетворяет все необходимые потребности своих жителей, жизнь его проста и совершенна и не нуждается ни в справедливости, ни в несправедливости.

Таково платоновское изображение первоначального полиса, живущего согласно природе и естественным потребностям. Платон называет его «истинным» или «здоровым». Однако он может перейти в иную форму, если в нем появится стремление к роскоши. В этом случае здоровый и простой образ жизни заменяется погоней за редкими и изысканными наслаждениями. Приправы, благовония, украшения из золота и слоновой кости, поэты, художники, актеры, специалисты по женской косметике — все это наводняет такой город. Растет количество соответствующих ремесленников, которых надо прокормить, перестает хватать той земли, которой обходился «истинный полис», а, значит, начинаются войны с соседними полисами за территорию. Ведение таких войн требует появления еще одного вида специалистов, которых нет в истинном полисе, — стражей или воинов. Идея народного ополчения отвергается Платоном в силу принципа специализации. Страж должен быть силен телом, иметь хорошие восприятия. В душе его должны одновременно пребывать ярость и кротость, первая — к врагам, вторая — к своим. Страж должен пройти соответствующее воспитание, основными видами которого являются мусическое искусство, возделывающее душу, и гимнастическое искусство, совершенствующее тело.

Мусическое искусство, куда входят и поэзия, и музыка, должно подвергнуться кардинальному преобразованию. Оно не должно идти туда, куда влечет свободный ум и фантазия сочинителя, но основываться на добродетели, поскольку его цель, по Платону, не свободное творчество, но внедрение в молодую душу нравственных понятий. Поэтому мусическое искусство должно быть очищено от всего, что может посеять в юной душе сомнение в справедливости и добродетели. Главным образом, это касается поэтических представлений о богах, когда они изображаются воюющими между собой, мстящими друг другу и т. д. Поскольку боги, демоны и герои, превосходящие обычных людей, являются своего рода моделями для поведения стражей, повествующие о них мифы должны быть очищены от всего несущего нравственную порчу. Вся поэзия, говорящая о богах, должна зиждиться на следующих положениях. Во-первых, бог всегда благ, является причиной только благого и не является ни причиной всего, ни тем более причиной зла. Если божество обрушивает несчастье на чью-то голову, оно не злодействует, но наказывая исправляет человека и направляет его ко благу и справедливости. Во-вторых, бог есть существо совершенно простое и неизменное, которое не принимает каких бы то ни было иных обликов кроме своего собственного, поэтому нельзя разрешать в полисе говорить о том, что боги изменяют свое обличье и принимают какое-то другое, а соответствующие мифы должны быть запрещены. К тому же, бог никогда не обманывает и не околдовывает нас, являясь нам в различных формах, ибо ложь также чужда его природе. Кроме того, должны быть устранены страшные мифы, повествующие о загробном царстве, поскольку они заставляют людей бояться смерти. А по Платону, страх смерти — основа всякого иного страха. Нельзя также воспроизводить в поэзии жалобы и стоны, ибо это изнеживает души воинов. Изображение буйного смеха тоже должно быть исключено. Поэзия должна быть и правдивой, ибо в платоновском полисе правом на ложь обладают только руководители, остальные не должны слышать лжи, чтобы не научиться лгать самим. Для юного стража ложь своему начальнику — самое страшное преступление. Поэтические сказания должны учить благоразумию, целомудрию и сдержанности (σωφροσύνη), а не воспевать попойки, пиры, любовные сцены. Тем более поэт не должен говорить, как это часто бывало, что несправедливые блаженствуют, а справедливые остаются из-за своей несправедливости несчастными.

Поэзия делится Платоном на два вида: повествовательный и подражательный. Платон отдает предпочтение первому, поскольку подражательная поэзия, подражая многим вещам, создает видимость, что поэт их все знает. А это противоречит основному принципу построения платоновского государства, принципу специализации. Подражательная поэзия допускается лишь в случае подражания совершенному мужу в его самых совершенных делах. Именно так, видимо, Платон смотрел на свои собственные диалоги, подражающие деяниям Сократа. Вообще поэзия может быть допущена в государство Платона, только если она приносит не удовольствие, а пользу в воспитании стражей. Она, как говорит Платон, должна «лепить душу», а удовольствия, поэтическая прелесть эту душу портят и губят.

Помимо слов, текста, содержания мусическое искусство включает в себя еще лад и ритм. По Платону, они, во-первых, должны быть подчинены слову и смыслу, а во-вторых, настраивать душу на мужественный лад как в войне, так и в мирное время. Слово должно подражать прекрасному состоянию души, а лад и ритм — слову. Вообще в платоновский полис допускаются только такие мастера, будь то поэты или плотники, которые могут, увидев следы прекрасного в окружающем мире, создать такие же прекрасные подражания им, чтобы души воспитуемых еще в бессловесном периоде своего развития принимали в себя образцы прекрасного и благого. Страж, прошедший истинное мусическое воспитание, проникнется и истинным, прекрасным и целомудренным, эросом. Платон подчеркивает важность мусического воспитания, приводя слова музыканта Дамона: «Нет такого изменения в музыке, которое не вело бы к изменению самых важных устоев политической жизни». Гимнастическое воспитание, т. е. воспитание тела, занимает у Платона, естественно, подчиненное положение. Хорошее тело возможно только при условии наличия хорошей души, а гимнастические упражнения, диета должны подчиняться тем же условиям, что и мусическое искусство: быть простыми и избегать пестроты и разнообразия, стремясь к развитию не силы, но мужества. Здоровый образ жизни, появившийся в силу правильной гимнастики, должен сделать почти ненужным искусство врачевания, которое в испорченных государствах процветает из-за наличия богатых бездельников. Истинный врач, по Платону, должен лечить лишь тех, кто может выздороветь, неизлечимым предоставляется возможность поскорее умереть, ибо такой человек не нужен ни самому себе, ни полису.

Поскольку мусическое и гимнастическое искусства развивают разные стороны души, кротость и мужество, они должны дополнять друг друга, а занятие каким-то одним без другого либо расслабляет, либо ожесточает душу. Человек, умеющий слить эти два искусства воедино, соразмерить и сообразовать их друг другу, найти надлежащую меру их соответствия и должен стоять во главе полиса. Самым же главным свойством руководителя государства должно быть умение делать то, что наиболее полезно полису, не забывая об этом ни в горе, ни в радости. Для проверки этих качеств Платон предлагает устраивать, начиная с детского возраста, многочисленные испытания, которые должны показать, кто обладает этим качеством, а кто нет. Стражи не могут иметь никакой собственности, они не могут иметь собственного жилья, но должны жить сообща. Они не могут владеть ни золотом, ни серебром, у них не может быть никаких денег, от своих сограждан они получают лишь необходимую пищу. В противном случае они из стражей и воинов превратятся в ремесленников и крестьян, занимаясь не своим делом, а затем станут стремиться не к защите своих сограждан, а к власти над ними. По Платону, устроение полиса имеет своей целью не счастье какой-либо отдельной группы граждан, но счастье всего полиса, полиса как целого, что возможно в случае занятия каждого класса только своим собственным делом. Это предпочтение целого его частям, преимущественное положение полиса перед отдельным индивидом позволит в ХХ веке некоторым философам говорить о платоновском тоталитаризме. В платоновском государстве не может быть места богатству и бедности, ибо они тоже препятствуют совершенствованию каждого в его искусстве, а к тому же превращают любой полис в два враждующих: богачей и бедняков. Платоновский полис не должен стремиться к расширению своей территории, он ограничивается территорией, достаточной для сохранения своего единства. Главной заботой полиса является не территориальная экспансия, а сохранение системы воспитания, создающего таких мужей, которые могут обойтись в управлении городом без детальной регламентации всех сфер жизни. По Платону, если созданы основы истинной политической жизни, специализация и правильное воспитание, все остальные детали гражданской жизни сами собой будут вытекать из этих основ.

Что же такое совершенный полис ? Платон отвечает на этот вопрос учением о четырех основополагающих добродетелях, которые должны присутствовать в таком государстве: мудрости, мужестве, благоразумии и справедливости. Мудрость, благодаря которой полис правильно управляется, есть знание или наука о том, что хорошо для всего полиса, для полиса как целого. Носителями мудрости являются старшие стражи, они, несмотря на свою немногочисленность, закладывают основы полисной жизни. Мужество определяется Платоном как сохранение правильного, т. е. соответствующего основным началам законодательства мнения о том, чего должно и чего не должно бояться. Им владеют младшие стражи, или помощники. Благоразумие отличается от двух первых добродетелей тем, что оно распространяется на все группы платоновского полиса и не имеет особого места в какой-то отдельной группе. Оно определяется как согласие и единомыслие между начальствующими и подначальными, когда лучшие, начальники, господствуют над худшими, подначальными. Последней, и самой важной, добродетелью является справедливость, без нее невозможны другие виды добродетели. Справедливость,по Платону, заключается в том, чтобы каждый выполнял свое собственное дело, то дело, к которому каждый определен по своей природе. Напротив, несправедливость есть смешение и беспорядок, когда индивид или группа занимается тем, к чему они не имеют природного дарования. Это и есть платоновская критика демократии, которая как раз предполагает возможность каждого вне зависимости от своей конкретной профессии занимать руководящие места в государстве. Платон, пытавшийся осмыслить взлет и падение афинской демократии V в., увидел ее основной дефект в непрофессионализме, в непонимании того, что управление государством есть искусство и знание, которым могут владеть лишь немногие. Поэтому платоновский идеальный полис не может быть демократическим, это господство знающих, будь то один человек (монархия) или немногие (аристократия). Существенной чертой платоновской теории полиса является учение об общности жен и детей. По Платону, несмотря на все отличия, женщины и мужчины представляют одну и ту же природу, хотя женщины в целом уступают мужчинам в целом. Поэтому женщины также должны быть используемы для защиты полиса, наравне с мужчинами получать образование, занимаясь гимнастикой и музыкой. Женщины-стражи должны жить вместе с мужчинами-стражами, вместе есть, вместе заниматься гимнастикой. Начальники полиса должны отбирать лучших представителей того и другого пола для брака, чтобы получить как можно лучшее потомство. Платона не интересуют личные взаимоотношения между мужчинами и женщинами, он озабочен выбором производителей, определением возраста, оптимального для продолжения рода (для мужчин это возраст от 25 и до 55 лет, для женщин — от 20 до 40[2]), по образцу кровного собаководства или коневодства. Потомство, полученное от плохих производителей, не должно быть выкармливаемо. Поскольку дети производятся не для услады родителей в старости, но для блага полиса, дети с рождения отбираются у матерей и передаются в государственный «питомник», где их выкармливают как матери, так и специально приставленные кормилицы. Соответственно, у детей нет матерей и отцов, но всех мужчин, годящихся им в родители, они называют отцами, всех женщин — матерями, всех ровесников — братьями и сестрами, всех пожилых стражей — дедами и бабками. По Платону, такой подход к выращиванию потомства должен обеспечить максимальное единство государства. В таком полисе не должны звучать слова «мое» и «не мое», у стражей не может быть никакой частной собственности, ни домов, ни жен, ни детей, ни даже собственной боли и радости, все это должно быть общим.

Управлять государством должны философы, прошедшие долгую научную и философскую подготовку, в конце которой они научаются созерцать идею блага и, соответственно, благо и зло в конкретных делах полиса. Эти философы являются лучшими, а их правление есть аристократия, самая хорошая форма правления, по Платону. Важно отметить, что, создавая типологию правлений, форм государственной жизни, Платон исходит из учения о душе. Так, аристократия является таким правлением, в котором главенствует разумное начало, а остальные ему подчиняются. Аристократия переходит в тимократию, правление честолюбцев, в котором главную роль играет волящее начало, которому подчинены разумное и вожделеющее. Тимократия переходит в олигархию, правление немногих обеспеченных людей, стремящихся к большему и большему богатству. От олигархии путь ведет к еще более худшей системе правления, к демократии, в которой равное положение занимают все граждане независимо от их способностей и образования. Демократию Платон считает предпоследней по испорченности формой правления. Самым большим злом является тирания, правление одного испорченного человека. Завершается платоновское изложение справедливого общества мифом о загробном воздаянии, которое расставит всех по их местам в зависимости от добродетельности и порочности. Это последнее обоснование того, почему справедливость лучше несправедливости.

Литература

1.Platonis Opera. Vol. I-V. Ed. J. Burnet. Oxonii, 1900- 1907.

2.Творения Платона. Т. I-II. M., 1899- 1903.

3.Платон. Собрание сочинений. Т. I-IV. М, 1990—1994.

4.Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М, 1979.

5.Васильева Т. В. Афинская школа философии. М., 1985.

6.Васильева Т. В. Путь к Платону. М., 1998.

7.Асмус В. Ф. Платон. М., 1969.

8.Natorp P. Piatos Ideenlehre. Leipzig, 1903.

9.Wilamowitz von Moellendorff U. Platon. Bd. I-II. Berlin, 1919- 1920.

Платон родился в 428/427 г. до н. э. в Афинах. Он принадлежал к древнему аристократическому роду, восходившему к первому афинскому царю Кодру и великому реформатору VI в. до н. э. Солону. В юности Платон посвящал себя поэзии, писал трагедии. Его литературная одаренность видна на многих страницах дошедших до нас сочинений. Однако Платон с его аристократическим происхождением чувствовал себя прежде всего предназначенным к политической деятельности. Как и многие юноши Афин того времени, он искал решения вопроса о справедливом и правильном устройстве государства и устроении жизни граждан. В поисках ответа он натолкнулся на странную фигуру Сократа, который стал для него наставником в жизни и учителем в философии. Несправедливый приговор, осуждение и казнь афинского мудреца окончательно отвращают Платона от карьеры политика. Платон перестает верить в возможность достижения справедливости в греческих государствах того времени. После смерти Сократа ему приходится на некоторое время оставить Афины, античная традиция сообщает о его многочисленных путешествиях, однако эти сообщения не всегда достоверны. В середине 90-х годов IV века Платон, возвратившись в Афины, организует собственную философскую школу, получившую название Академии, поскольку она располагалась в месте почитания героя Академа.

Академия представляла собой объединение людей, посвятивших себя философской и научной деятельности. В ней занимались проблемами логики, риторики. Академия была крупнейшим математическим центром того времени, поскольку в платоновском понимании философии математика является необходимым условием философского познания. Отсюда знаменитый девиз платоновской Академии «Не геометр да не войдет». Однако Академия была не только центром научным и философским, но и кузницей политических кадров для различных греческих полисов. По мысли Платона, воспитанники Академии должны были внедрять платоновские идеалы общественной жизни в законодательство и практику тогдашней Греции. Сам Платон пытался осуществить свой замысел во время трех своих поездок на Сицилию в Сиракузы: первый раз он ездил к тирану Дионисию Старшему (около 387 г. до н. э.), два других — к его сыну Дионисию Младшему (после 367 г. до н. э.). Эти попытки Платона потерпели неудачу, но до конца своей жизни в 347 г. Платон продолжал думать о справедливом общественном устройстве, возможном только при условии, что во главе государств будут стоять философы.

Проблемы интерпретации. Платон являет собой одну из самых грандиозных фигур в истории философии и человеческой культуры вообще. Вряд ли можно найти мыслителя, который может сравниться с ним по степени влияния на всю последующую философскую, политическую и религиознуюмысль, мыслителя, который и в наши дни становится предметом жарких дискуссий, касающихся самых злободневных вопросов общественной жизни. Воздействием Платона затронуты наиболее значительные философы и ученые Античности, Средневековья, Ренессанса и Нового времени. Платон был известен не только на Западе, но и в Византии, которая и сохранила для нас корпус его сочинений, и на арабском Востоке. Тем не менее, несмотря на это влияние, Платон был и остается великим неизвестным в истории человеческого духа. Несмотря на более чем двухтысячелетнее изучение, исследование и истолкование Платона единого взгляда на его творчество нет и по сей день, а предлагаемые интерпретации порой диаметрально противоположны. Мистик Платон или рационалист, творец мифов или первый европейский логик, идеолог реакционной аристократии или первый коммунист, — ответов на эти вопросы очень много, и они разные. Действительно, этот великий философ и один из лучших европейских художников слова столь глубок и многогранен, что единого взгляда на его творчество, вероятно, так никогда и не появится. Что же делает творчество Платона таким загадочным? На первый взгляд, кажется, что можно в сочинениях история философии скачать Платона выделить определенную совокупность доктрин, что и будет представлять платоновское учение. Например, учение о вечных и неизменных идеях, о всегда изменяющемся мире чувственных вещей, зависящем в своем бытии от этих идей, о бессмертной душе, познающей эти идеи, о ненадежности чувственного познания, об идеальном государстве, о сотворении космоса.

Однако, взглянув на эти учения более внимательно, мы обнаружим, что вполне определенного, догматического утверждения их в платоновских сочинениях найти нельзя, что картина всегда осложняется множеством различных отступлений, обсуждений, рассмотрений и пересмотров, что мы почти всегда имеем дело с исследованием, а не с изложением, что философская ситуация зачастую меняется от одного произведения к другому. В ряде произведений эти, по общему признанию, центральные моменты платоновского учения отсутствуют, в других, например в «Пармениде», теория вечных и неизменных идей подвергается критике и заменяется сложнейшими рассуждениями о природе единого и происхождении из него множества, в третьих («Софист») в неподвижный мир идей допускается движение, а привычные в других диалогах идеи справедливости, красоты, целомудрия заменяются «высшими родами бытия». Душа может быть изображена как простая неделимая вещь («Федон»), а может как состоящее из трех частей целое («Федр», «Государство», «Тимей»). Многие платоновские сочинения заканчиваются апорией, ответа на поставленный вопрос не дается, причем вопросы эти первостепенной важности. Так, «Теэтет», посвященный анализу знания, не дает итогового решения этой проблемы.

Таким образом, в платоновских диалогах трудно найти систематическую философию как единую последовательность непротиворечивых предложений. Это ведет к различным стратегиям истолкования платоновских текстов. Во-первых, можно посчитать, что Платон в течение своей жизни менял взгляды на основополагающие моменты своего учения (эволюционно-генетический подход). В этом случае исследование Платона сосредоточивается на выяснении интеллектуальной биографии великого афинянина. Во вторых, можно предположить, что нет и не может быть какой-то платоновской системы, существующей вне отдельных диалогов. Тогда нужно оставить попытки говорить о философии Платона, а ограничиться выяснением философии отдельных диалогов. В-третьих, можно полагать, что платоновскую систему следует искать вне диалогов, поскольку в сочинениях Аристотеля и представителей древней Академии есть следы некоей платоновской системы, не тождественной тому, что мы можем найти в диалогах. В-четвертых, можно признать Платона не создателем строгой теории бытия, познания, государства и человека, но вдохновенного визионера, художника и поэта, который не отдает себе отчета в том, что он говорит, и поэтому не выработавшего строго когерентную систему философии. Наконец, можно попытаться найти некую позицию, которая даст возможность увидеть единство платоновской мысли в сложном переплетении различных подходов, высказываний и проблем, когда кажущиеся противоречия станут моментами сложной органической системы. Но для этого нужно постараться не подходить к Платону с нашими собственными критериями, сформированными школьной философией, но постичь платоновскую мысль из нее самой.

Попытаться понять Платона значит еще и отдать себе отчет в том, что способом выражения своей мысли он выбирает диалог[1]. Это можно объяснять, конечно, тем, что Платон последовал за другими сократиками (Антисфеном, Эсхином, Эвклидом, Федоном), выбрав тот жанр, который был наиболее распространен среди учеников Сократа, жанр, позволявший передать черты личности и учительства Сократа. Однако даже если первоначально Платон просто воспринимает этот жанр как некую данность, то очень быстро он осознает, что именно этот жанр позволяет ему литературно оформить свое видение философии. Дело в том, что для Платона философия не может быть заключена в мертвое тело книги, истинное бытие философии — в душе, которая беседует либо с самой собой, либо с другой душой. Живая беседа, нацеленная на вполне определенного собеседника, с его неповторимым характером и мнениями, с его сильным или слабым умом, только она может быть, по Платону, философской. Это значит, что письменное слово может только отражать, напоминать уже состоявшийся разговор, оно может быть понято только тем, кто либо этот разговор слышал, либо думал о предметах беседы. Эти напоминания о беседах, которые велись Платоном и его товарищами, и есть платоновские диалоги. Не все диалоги Платона в равной степени диалогичны, многие из них стремятся к монологу («Софист», «Парменид», «Тимей»), другие представляют собой речи («Менексен», «Пир»). Очень редко в диалогах Платона можно найти противостояние экзистенциальных позиций, как в диалогах романов Достоевского, позиций, не приходящих в ходе диалога к тому или иному соглашению («Горгий»). Скорее там присутствует совместный поиск истины ведущим и ведомым, когда первый помудрее и порассудительнее, а второй умен и сообразителен настолько, чтобы следить за ходом рассуждений ведущего. И предпочтение диалогу Платон пронес до конца своей жизни, не понимая, как можно передать живую мысль и живую беседу, насыщенную отступлениями, переходами, переплетением смыслов в виде обращенного ко всем трактата. Выбор этой формы сделал платоновскую философию очень богатой, внутренне живой, постоянно обогащающей того, кто подходит к ней с любовью и пониманием. И уж совсем неправильно было бы видеть в форме диалога недостаток Платона, затрудняющий ее систематическое изложение, нечто внешнее, что нужно постараться выбросить за борт, чтобы остаться с однозначным Платоном, которого якобы без искажений доносят до нас свидетельства Аристотеля и древняя Академия. Великое достижение платоноведения XIX века — Платон, очищенный от наслоений последующей схоластики платонизма — не должно быть нами потеряно. И никогда не стоит упускать из вида того, что философия Платона — это его беседы, его мысль, отраженные в конкретных диалогах, но при этом не забывать, что при всей неповторимости и непохожести различных диалогов все они написаны одним человеком и говорят о единой мысли и единой философии.

Платоновская философия сложна и многообразна, но у нее есть несколько смысловых центров, вокруг которых и разворачивается богатая внутренняя жизнь платоновской мысли. Справедливость и справедливое общественное устройство, добродетель общественная и индивидуальная, возможность, условия и свойства истинного познания, ступени познания, возможность выражения познания, субъект познания, каким он должен быть, чтобы оно состоялось в его истине, бытие, его области, их взаимоотношение, их связь с познанием — это главные темы платоновской философии, разрабатывавшиеся Платоном не в их изоляции, но в их событии.

Знание. Можно без преувеличения сказать, что проблема знания вырастает у Платона в одну из ключевых проблем философии. Хотя отдельные гносеологические разработки встречаются в досократической традиции, однако в виде достаточно периферийной области исследования. Мысль досократиков интересуется космосом и его законами, рядом с которыми человек и его познание выступает как некий частный случай. После великих софистов (Протагор, Горгий) такое отношение уже было немыслимо, софистическая критика догматических учений прежней натурфилософии показала зависимость мира, предстающего перед нами, от нас самих. Человек как мера всех вещей занимает место самобытного и самозаконного космоса. Кроме того, софисты, разрабатывая основы грамматики, риторики, стилистики, открыли значение языка для познания. Платон не прошел мимо этих открытий, они во многом определили характер его философии. Блистательный расцвет греческой математики платоновского времени также оказал огромное влияние на платоновское понимание познания. Определением точного и неточного познания, понятием гипотезы и многим другим Платон обязан современной ему математике.

Первым кирпичиком в фундаменте теории знания, по Платону, является определение. До определения мы не можем высказать о вещи ничего, ибо как можно сказать, что вещь такая-то, если мы вообще не знаем, что она такое. Определением должна быть схвачена сущность вещи, что она есть сама по себе без привнесения чего-то иного. Если, например, мы определяем добродетель, мы не должны говорить о различных добродетелях, о добродетелях вчерашних и сегодняшних, о добродетелях афинян и спартанцев, мужчин и женщин, мы обязаны сказать, что во всех этих добродетелях заставляет нас говорить о них как о чем-то едином. Определение, схватившее сущность вещи, должно быть одинаково применимо во всех случаях, если удается найти противоречащий определению пример, оно должно быть отброшено. Следовательно, по Платону, знание является, прежде всего, логическим знанием.Никакое ощущение не дает нам возможности сказать, что такое вещь, поскольку оно связано только с одним, воспринимаемым здесь и сейчас, предметом, а знание, взыскуемое Платоном, должно распространяться на все предметы. И здесь перед Платоном встает следующее затруднение. Как возможен поиск определения, та процедура, которая должна всегда совершаться для приобретения знания? Если вообще неизвестно, что такое вещь, как можно начать ее искать и, в конце концов, найти? Ведь даже если мы в ходе исследования нечто обнаружим, как мы узнаем, есть ли это искомое нами? Для ответа на данное затруднение Платон предлагает такое решение. Действительно, если предположить, что знание исчерпывается чувственным опытом нашей жизни, мы никогда не сможем дать абсолютно истинного определения, поскольку нашим ощущениям не даны сущности сами по себе. В таком случае определить что бы то ни было окажется невозможно, а без определения будет невозможно и знать что-либо абсолютным образом. Но истинное и абсолютное знание возможно, это доказывает, по Платону, наличие математического знания, значит, процедура определения должна опираться на нечто, лежащее вне чувственного опыта. Итак, мы можем нечто определить только в том случае, если мы уже знаем определяемую вещь, причем это знание носит полностью внеопытный характер. Мы начинаем исследование и поиск определения только потому, что мы уже обладаем знанием, однако знанием непроявленным, неэксплицированным, наше определение есть выведение этого знания на свет, его разворачивание и проявление. Любой человек имеет душу, в которой есть вся полнота знания, но душа из-за своего контакта с телом это знание забыла, и теперь его нужно припомнить.

Итак, знание начинается с определения сущности, а чтобы дать такое определение нужно предположить уже имеющееся в душе знание всех сущностей, которое затем должно быть развернуто. Истинность такой трактовки знания доказывается, по Платону, тем, что всегда можно путем правильно поставленных вопросов заставить собеседника дать ответ о том, чего он никогда не изучал. Значит, в его душе находятся истинные мнения, которые путем вопрошания могут быть преобразованы в истинное знание. Кроме того, о том, что истинное знание носит внечувственный характер, свидетельствует и сам наш чувственный опыт. В самом деле, в нашем опыте мы сталкиваемся с предметами, обладающими определенными свойствами, например, с круглыми вещами. Однако когда мы называем какую-нибудь чувственно-воспринимаемую вещь круглой, мы хорошо осознаем то, что ее закругленность несовершенна, что всегда можно указать на дефекты, мешающие ей быть полностью круглой. Откуда же у нас есть понятие совершенного круга, спрашивает Платон, если с момента нашего рождения мы имели дело только с дефектными, неполными кругами? Почему все вещи нашего опыта опознаются нами как несовершенно обладающие своими качествами? Это происходит потому, что в нашей душе до всякого опыта есть знание всех сущностей, всех совершенных качеств, которыми мы измеряем чувственно-воспринимаемые вещи и видим их несовершенство. Это значит, что до всякого опыта наша душа, будучи бессмертной, уже обладает истинным знанием, т. е. знанием сущностей, предшествующих и определяющих весь наш опыт. Итак, истинным субъектом знания является бессмертная душа, свободная от контакта с телом и его ощущениями, тело в платоновском учении о знании выступает как помеха и препятствие для познавательной деятельности души, протекающей в сфере чистого мышления. Мышление и знание телу недоступно.

Основное различие в области гносеологии Платон проводит между знанием (πνστήμη) и мнением (δόξα), первое направлено на истинное бытие, второе — на мир становления. Есть еще и невежество (ац.а61а), но оно устремлено к небытию. Главное отличие мнения от знания заключается в том, что мнение не сопряжено с деятельностью обоснования, оно безотчетно. Мнение может быть и истинным, но оно не может доказать эту свою истинность. Знание, напротив, может всегда дать отчет, дать основание (λόγον διδόναι), по которому нечто происходит именно так, а не иначе. Поэтому Платон отказывается сохранить имя «знатока» за такими фигурами как софист, ритор, поэт, политический деятель. Они могут правильно говорить о чем-либо, но никогда не могут действительно доказать, что это так.

И область знания, и область мнения делятся Платоном на две части. В сфере мнения есть два вида: вера (πίστις) и уподобление (εικασία), в сфере знания — математический рассудок (διάνοια) и чистое мышление или диалектическая способность (διαλεκτικг1 δύναμις). Вера — это та способность, с помощью которой мы познаем вещи мира становления, вещи чувственные. Такие вещи не могут быть познаны логически, они не могут быть доказаны, мы их принимаем на веру. Уподоблением мы познаем разные отражения, которые встречаются в чувственной сфере, отражения в воде и в зеркалах. Эта способность оперировать с призраками и подобиями самая низшая способность в нашем познании. Знание начинается тогда, когда мы начинаем познавать сверхчувственные предметности, отвлекаясь от вещей видимых и слышимых. Первым отделом сверхчувственного познания, по Платону, является математическое мышление или рассудок. Он познает вещи, которые не даны нам в ощущениях, следовательно, он уже не может быть мнением. Однако его познание Платон считает не вполне чистым по двум основаниям. Во-первых, хотя он мыслит нечувственные вещи, числа, точки, линии, плоскости и т. д., он пользуется для их познания образами и вещами чувственного мира, различными схемами и чертежами. Геометр, рассуждающий о треугольнике вообще, тем не менее чертит на песке какой-то единичный чувственно-воспринимаемый треугольник, и на его примере вырабатывает понятие истинного, сверхчувственного треугольника. Следовательно, математическое мышление все еще не свободно от чувственного материала, оно не является чистым от всего материального познанием. Во-вторых, математическое мышление оперирует с гипотезами, принимая их в качестве пределов «их же не прейдеши», т. е. за такие начала, для которых нет никаких обоснований, следовательно, которые должны быть приняты на веру, что также не соответствует платоновскому идеалу знания как постоянному процессу поиска оснований. Математики, говоря о своих аксиомах, постулатах и определениях, останавливаются, по Платону, слишком рано, не пытаясь найти для всего этого соответствующие основы. Значит, хотя математический рассудок есть уже знание, а не мнение, тем не менее он требует более высокого знания, которое будет его обосновывать и в котором не будет места указанным несовершенствам. Это знание есть диалектическая способность.

Платон вводит в философскую терминологию слово «диалектика» (διαλεκτική τέχνη ), которым поначалу обозначалось искусство вести беседу посредством вопросов и ответов, а затем оно стало использоваться Платоном для описания процесса мышления, поскольку мышление — это беседа души с самой собой. Итак, диалектическая способность полностью свободна от какой бы то ни было примеси чувственного, ее движение происходит в сфере чистых понятий или «эйдосов», ей не нужны ни чертежи, ни схемы, ни рисунки. Она полностью абстрактна, т. е. отвлечена от предметов и процессов мира становления. Кроме того, она использует гипотезы не так, как математики, для которых гипотезы — это твердые начала знания. В соответствии с буквальным смыслом греческого слова tπόθεσις (подставка) диалектик использует их как опорные пункты, от которых возможно дальнейшее движение. Это движение идет все выше и выше, т. е. все более отрываясь от частного эмпирического материала и восходя ко все более общим началам, от видов к родам, пока не достигнет предельной точки восхождения, именуемой у Платона «беспредпосылочным началом» (ρχή νυπόθετος). Это самое высшее, самое абстрактное, самое свободное от всего иного начало, предел знания и бытия. Когда диалектик достигает его, он может уже объяснить все остальное, спускаясь вниз и доходя до самых последних видов сущего.

Итак, диалектическое знание заключается, по Платону, в движении мышления в чистых понятиях. Мышление начинает с видов и движется от них к высшим родам сущего, доходит до беспредпосылочного начала, а от него снова спускается к видам. Начало этого движения коренится в умении увидеть во множестве чувственных индивидов единство, присущее им от их вида, и взойти к этому единству, затем увидеть единый род, к которому причастны все виды, и, наконец, увидеть то единое, которое выступает во множестве родов. Диалектик и есть тот, кто может собрать в своем мышлении множество в единство, Платон называет его «синоптиком», т. е. созерцающим многое вместе. Но диалектик должен уметь совершать и другую процедуру, разделение единства на множество. Платон прекрасно осознавал, что владение абстрактным знанием это еще не все, знание должно быть конкретизировано, переведено от самых высших абстракций к тому пласту бытия, который позволит найти путеводную нить в мире становления. А этот мир ближайшим образом соприкасается с конкретными видами.

Гораздо проще от восприятий прийти к виду «лошадь», чем к виду «непарнокопытное», и к виду «непарнокопытное» проще, чем к виду (на современном языке «классу») «млекопитающие». Поэтому умение делить исходное общее понятие, видеть в нем логические множества — вторая важнейшая сторона диалектического искусства. Диалектика Платона тесно связана с учением о гипотезе, разрабатывавшимся Платоном с некоторыми модификациями в «Федоне», «Государстве» и «Пармениде». По Платону, непосредственное созерцание не может привести к знанию, поэтому нужно, как он выражается, «бежать в рассуждения», т. е. исследовать истину о мире логически. Первый шаг — это предположение самого надежного на данный момент основания. Вторым шагом нужно привести все наши ощущения и рассуждения в соответствие с этим основанием. То, что согласуется с ним, должно считаться истинным, несогласующееся — ложным. Если нам необходимо обосновать само обоснование, мы должны перейти от исходного основания к более общему или высокому, от которого перейти к следующему, пока мы не найдем того, что будет достаточным само по себе, и не будет нуждаться в дальнейшей процедуре гипотетического основания. В «Пармениде» гипотетический метод изображен несколько иначе. Предполагая какое-то понятие, мы должны исследовать его не только само по себе, но и в его отношении к иному, причем мы должны предполагать не только его бытие, но и его небытие. Кроме того, здесь же мы должны точно таким же образом исследовать и иное.

Всю свою иерархию знания Платон представил в знаменитом образе пещеры в начале седьмой книги «Государства». Первоначально человек, чуждый наукам и философии, подобен узнику, пребывающему в пещере. Он сидит в одном положении и смотрит на стену пещеры. Над ним в пещере горит очаг, а чуть ниже очага располагается дорога, по которой какие-то люди проносят предметы, тени которых он и видит первоначально на стене. Он не знает ни очага, ни вещей, видя только их тени. Этот узник пребывает в области уподобления, для него истина — тень и образы. Если он сможет освободиться от оков и оглядеться вокруг, он поймет, что его прежняя истина есть только отображение настоящих вещей и огня, светящего в пещере. Тогда от субъективных призраков и иллюзий человек переходит к тому знанию, которое дают науки о чувственном мире, он учится видеть естественные вещи и солнце, природный очаг нашей пещеры. Но при этом, по Платону, ученый-естествоиспытатель не выходит за пределы пещеры, за пределы мнения и веры, ему чуждо понимание истинных причин происходящего в пещере. Он сможет его достичь только тогда, когда он, покинув пещеру, выйдет к настоящим вещам и настоящему солнцу, освещающему их. Тогда он доходит до подлинной реальности. Однако он не может сразу устремить свой взор к солнцу, т. е. постигнуть истинную причину бытия и знания, он должен приучить свои глаза к его свету, взирая на его отражения в воде, на звезды и предметы. Это есть область математического рассудка. Платон видит в математическом знании не самостоятельную ценность, но лишь инструмент для приучения души к истинному знанию, уже не опирающемуся на чувственные образы. Поясняя педагогическое значение математических наук, Платон выстраивает такую последовательность математического обучения, которое постепенно должно освободить душу от «ила» чувственности. Ряд построен по убыванию чувственно-конкретного в математическом знании: музыка, астрономия, стереометрия, планиметрия, арифметика. И только после длительного привыкания посредством математического знания человек может устремить свой взор к истинному солнцу и постигнуть «беспредпосылочное начало», двигаясь в чистых понятиях.

Несколько иначе описано познавательное восхождение в диалоге «Пир». Здесь оно осуществляется благодаря эросу, а высшим объектом этого эротико-познавательного путешествия служит прекрасное само по себе. Началом здесь является страстная любовь (эрос) к одному прекрасному телу, затем нужно понять, что красоты разных прекрасных тел суть одна, т. е., как говорит Платон, надо преследовать не единичную красоту, но красоту видовую, единую и тождественную во всех телах. Отсюда надо перейти к красоте душ и любить прекрасную душу, даже если ее тело уже не в самом цветущем состоянии. В душе же надо возлюбить то, что делает ее прекрасной, по Платону, это прекрасные занятия и прекрасные законы. Затем нужно устремиться к красоте, воплощенной во множестве прекрасных знаний или наук, не довольствуясь какой-то одной из них, но созерцая «великое море прекрасного». После этого духовным очам предстанет некая единая наука или знание (етп.сттгщт|) прекрасного, в которой откроется нечто удивительное — прекрасное само по себе. Это и будет концом пути, в котором от одного тела мы восходим ко многим, от тел — к душе и ее прекрасным занятиям, от этого — к наукам, наконец, к последней науке, в которой и открывается прекрасное по природе.

Душа. Мы уже говорили, что учение о душе является одним из смысловых центров платоновской философии. Действительно, понять платоновскую философию в отрыве от психологии невозможно. И теоретическое познание,и практическая деятельность в понимании Платона зависят от учения о душе. Главный тезис платоновской психологии есть утверждение бессмертия души. О том, что душа переживает тело и может воплощаться в различные тела, людей, животных, растений, говорили до Платона орфики, пифагорейцы, Эмпедокл. Однако последовательная разработка этого учения в контексте онтологии, гносеологии, этики и политической философии была дана именно Платоном. Поэтому он может быть назван основателем идеалистической психологии. Почему Платон счел необходимым ввести понятие бессмертной души? Во-первых, без бессмертной души немыслимо учение о загробном воздаянии, которое только и может быть гарантом тотальной справедливости. Если душа не получает награду за добродетель и не терпит страданий за свои пороки, справедливости не существует. Такая ситуация для Платона сводит на нет любую попытку обоснования этики. Во-вторых, без бессмертной души, т. е. души, не зависящей от тела в своем бытии, не может быть чистого познания, поскольку тогда тело с его ощущениями не даст нам познать истину. А без истинного познания невозможна никакая практическая деятельность, невозможно и переустройство греческого полиса, о котором мечтал Платон. В-третьих, бессмертная душа необходима для космологии, именно она должна приводить в движение космос. Если она окажется смертной, космос будет должен в определенный момент времени прекратить свое существование. Кроме того, душа бессмертная, т. е. никак не зависящая от тела и всего телесного, позволяет объяснить разумность космоса, выступая ближайшей причиной его осмысленности и целесообразности. Если такой души нет, то космос надо объяснять исключительно из физических причин, что, по Платону, дело невозможное. Для обоснования разумного и целесообразного космоса надо принять разумную и целесообразную причину, которой и оказывается душа.

Платон не просто утверждал бессмертие души, он пытался его доказать. Попытки такого доказательства были представлены Платоном в его знаменитом диалоге «Федон», в котором Сократ за несколько часов до своей смерти в беседе со своими ближайшими друзьями пытается их убедить в том, что «весь я не умру». Первый аргумент «Федона» сводится к следующему. Все в мире становления возникает из своей противоположности и обращается, уничтожаясь, в свою противоположность. Из этого правила нет исключений, поскольку иначе все процессы пришли бы к одному состоянию, т. е. прекратились бы, а весь мир стал бы однообразным и неподвижным. Для Платона такое состояние немыслимо, следовательно, любое возникновение и уничтожение происходят из противоположности в противоположность. Значит, мертвое возникает из живого, а живое и живые из мертвого. По Платону, в таком случае очевидно, что души не уничтожаются, но пребывают в Аиде, а из них снова возникают живые. Второй аргумент гласит, что душа бессмертна, если знание есть припоминание. Об этом, во-первых, свидетельствует то, что путем наводящих вопросов можно заставить человека, несмыслящего в какой-нибудь науке, дать правильное решение любой проблемы этой науки. Это значит, по Платону, что в душе человека до его рождения и земного пути пребывают все истины, следовательно, душа бессмертна. Во-вторых, когда мы утверждаем о каких-то вещах чувственно-воспринимаемых, что они, например, равны, мы одновременно знаем, что их равенство отлично от полного, истинного и совершенного равенства, следовательно, мы сразу же отличаем равные вещи от равенства как такового, видя неполное осуществление равными вещами самого равенства. Если это так, то поскольку все это, по Платону, происходит в нас с самого первого ощущения, то знание самого равенства, с которым мы сравниваем равные вещи, данные нам в ощущении, должно предшествовать первому ощущению, а значит, пребывать в нас еще до рождения, что возможно, если только наша душа бессмертна. Согласно третьему аргументу все сущее делится на два вида: на самотождественное, неизменное и простое и на изменчивое и сложное. Поскольку тело ближе к изменчивому и сложному, душа, напротив, больше всего походит на неизменное и простое, которое в силу своей простоты не может разделиться на какие-то части и уничтожиться. Кроме того, неизменное и простое постигается только мышлением, тогда как сложное и уничтожающееся ощущением. Душа, которую нельзя ни видеть, ни слышать, следовательно, оказывается в числе невидимого, неизменного и простого. Затем, душа, по Платону, испытывает наибольшую радость в познании и мышлении, ощущения же портят и опьяняют душу, значит, стремясь к вечному и бестелесному, она стремится к подобному себе, значит, она сама вечна и неизменна. Наконец, поскольку душа есть начальствующее, а тело подначально ей, то именно душа более походит на божественное, которому свойственно властвовать, а не на смертное, которому суждено только повиноваться. Четвертый аргумент строится на предположении теории самого по себе сущего или эйдосов. Если принять теорию о существовании сущностей, тождественных самим себе, из нее вытекает, что эти сущности не могут принять в себя того, что им противоположно. В первом аргументе говорилось, что из противоположных вещей происходят противоположные вещи, но сами противоположности, как здесь утверждается, не могут приобрести свойства своих антиподов. Равенство само по себе никогда не будет неравным, а четность не перейдет в нечетность. При этом есть определенные вещи (Платон в «Федоне» именует их формами), которые, хотя и отличны от самого эйдоса, тем не менее всегда имеют его свойства и точно так же как он, не принимают его противоположности. Например, число три никогда не может, оставаясь собой, принять в себя четность, а число четыре — нечетность. Также и душа, главным свойством которой, по Платону, является оживотворение, хотя и не тождественна с жизнью самой по себе, тем не менее, как и сама жизнь, не может принять в себя противоположное жизни свойство, т. е. смерть. Следовательно, душа бессмертна. Еще один аргумент, доказывающий бессмертие души, был приведен Платоном в диалоге «Федр». Все тела приводятся в движение либо извне (неодушевленные), либо изнутри (одушевленные), т. е. они либо движутся какой-то внешней силой, либо движутся сами по себе. Началом этого движения самого по себе надо признать душу. Все, что движется чем-то внешним, может прекратить свое движение, тогда как самодвижущееся является для себя началом движения. Если душа есть начало, то она не может произойти от чего-то еще, иначе она не будет началом, т. е. не может возникнуть, а то, что не может возникнуть, и не погибнет. Следовательно, душа бессмертна.

Но что такое душа, есть ли она нечто простое или сложное? Платон отвечает на этот вопрос в четвертой книге «Государства». Душа, как и идеальное общество, должна состоять из трех частей: из разумного или расчетливого начала (λογιστικόν), из яростного или гневного (θυμός, θυμοειδές) и из неразумного и вожделеющего (άλόγιστόν τε rai έπιθυμητικόν). Действует ли в актах знания, гнева или вожделения вся душа целиком или каждая часть выполняет свои отдельные функции? Для решения этой проблемы Платон впервые в истории мысли формулирует закон противоречия: ни одна вещь не может одновременно совершать или претерпевать противоположные действия. А части души, по Платону, действуют зачастую в прямо противоположном направлении. Разумный учет блага и пользы наталкивается на противодействие ощущений, они точно так же не могут получить то, чего им хочется, в силу противодействия разумного начала. Следовательно, по Платону, очевидно, что мы имеем дело с двумя различными частями души. Также можно привести аргументы, которые продемонстрируют отличие яростного начала от предшествующих двух частей. Например, дети уже могут сердиться и яриться, но при этом не разумеют и т. д.

Интересным моментом платоновской психологии являются соображения о различии частей души по объему. Наибольшей частью предстает часть неразумно-вожделеющая, две другие существенно уступают ей, причем кажется, что разумная часть была для Платона наименьшей. При этом здоровое состояние всей души возможно только тогда, когда разумная часть господствует, яростная проводит в жизнь приказы разумной, а вожделеющая кротко повинуется, не смея и мечтать о своей толике власти. В этом случае, по Платону, в душе реализуется справедливость, поскольку каждая из частей делает то, что ей установлено от природы. В «Федре» Платон дает замечательную мифологическую иллюстрацию этого учения о частях души. Он сравнивает душу с колесницей, которой правит возничий (разумная часть). В нее запряжены два коня: один прекрасный и совершенный, белой масти (яростная часть), а другой своенравный и скверный, черной масти (вожделеющая часть). Возничий правит, добрый конь слушается возничего, а черный тянет в сторону. Колесницы разных душ следуют за колесницами богов и пытаются узреть занебесное место, в котором пребывает истинно-сущее. Это, однако, удается далеко не всем. В отличие от богов, которые спокойно созерцают это место, не испытывая никаких помех со стороны своих коней, души всех остальных существ не могут так же совершенно созерцать истину, ибо плохой конь постоянно мешает возничему и благородному белому коню. Поэтому лишь самые лучшие души могут слегка узреть нечто из истинного, другие же сталкиваются между собой и падают вниз, теряя свое оперение. Души, которые постоянны в своем созерцании истины, быстро освобождаются от бытия в мире. Те, кто меньше в этом преуспел, вынуждены по неизменному закону Адрастеи перерождаться в человеческих и животных телах. А те души, которые никогда не видели ничего в мире истинно-сущего, вообще не могут получить человеческое тело и могут воплощаться только в животных. Быть человеком, по Платону, значит знать истину. Каждая человеческая душа знает истину, узрев ее в занебесной области, но при этом каждой человеческой душе нужно вновь обрести оперение, чтобы воспарить за небесные пределы, ибо судьба человека в том и заключается, что душа то воспаряет горе и зрит само сущее, то ниспадает долу и должна вновь и вновь пытаться подняться к богам и божественному. Платон рисует лестницу перерождений человека, когда больше всего видевшая душа вселяется в тело философа, а самое низкое положение занимает душа тирана. При этом всегда можно благодаря справедливой жизни подняться в следующем перерождении на следующую ступеньку совершенства.

О психологии платоновского «Тимея» речь пойдет в главе, посвященной космологии. Здесь же мы укажем на основные моменты учения о душе в последнем произведении Платона, «Законах». Проблема души в этом самом большом платоновском сочинении рассматривается в свете необходимости доказательства существования богов. Платон сводит этот вопрос к проблеме соотношения природы и искусства: что из них возникло вначале и что во вторую очередь. Противники существования богов отстаивают первичность и первостепенность возникновения природных первоэлементов, тогда как искусство в космосе появляется только после природы, зависит от нее и подражает ей. Сама природа согласно их учению полностью лишена разума, который является только вторичным и искусственным образованием, своего рода условностью. Точно так же и законодательство не существует от природы, но есть произвольный конструкт, различный в разные времена и у разных народов. Задачей Платона было показать, что дело обстоит как раз наоборот. Искусство первично, а материальные элементы только следуют за ним. В таком случае и само понятие природы должно быть полностью изменено, природой и первичным оказывается как раз разум и искусство. И законодательства превращаются из дела человеческого произвола в прекрасное, божественное и первичное создание. Для этого как раз и нужно доказать первичность души, основного агента разума в мире, по отношению к материальным первоэлементам, к сухому и влажному, теплому и холодному и т. д. Доказательство строится аналогично доказательству в «Федре». В мире присутствуют движущиеся и покоящиеся вещи. Что привело первые в движения? Таким фактором может быть нечто, получившее движение от чего-то другого, но это другое должно было получить движение от чего-то еще. Но в таком случае мы должны предположить, что существует некое движение, приводящее в движение и себя, и иное, иначе мы не могли бы найти источник и начало движения, постоянно уходя в бесконечность. Это движущее себя и иное и есть душа, а следовательно, она существует до тел, которые движутся благодаря ей. Следовательно, душа и все ее свойства (разум, память, нравы, забота и т. д.) существуют до тела и всего телесного, т. е. до материальных элементов космоса. В «Законах» Платон учит в отличие от «Государства» и «Федра» не о трех, но только о двух видах души, хорошем и плохом. Когда в космосе царит хорошая, т. е. разумная, душа, космос движется размеренно и упорядоченно, когда же в космосе наблюдаются отклонения от такого движения, когда в нем проявляются неистовость и хаотичность, это значит, что власть перешла ко второму, плохому и неразумному виду души.

Что же такое боги, существование которых доказывалось Платоном через понятие души? Боги суть не что иное как души небесных тел, Солнца, Луны и звезд. Как они соотносятся со своими телами, Платон не говорит, ссылаясь на трудность вопроса. Вообще, учение о душе — одно из самых сложных в платоновской философии. Сам Платон хорошо видел все затруднения, встающие перед человеком, утверждающим превосходство души над телом и ее бессмертие. Для него это свидетельствовало о том, что наше познание, все-таки очень тесно связанное с чувственно-воспринимаемым, с большим трудом может постигнуть и выразить в определении то, что существует первично, до тела и его чувственного восприятия. Поэтому Платон в своей психологии далек от категоричности, он предлагает определенные попытки решения психологических проблем, но он всегда готов к переосмыслению и новой формулировке своих положений. Но при этом без учения о бессмертной и бестелесной душе он не может никак обойтись, поскольку с ним связано важнейшее платоновское убеждение в примате разумного над неразумным, логического над материальным, искусства над природой.

Бытие. Учение о бытии есть, бесспорно, самый центр платоновской философии, именно здесь коренится основание того философского направления,самым ярким выразителем которого был Платон, идеализма. В самом деле, платоновское учение часто просто »называют «теория идей», в основе нее лежит убеждение Платона в существовании мира истинно-сущего, являющегося подлинной причиной того, что происходит в мире, воспринимаемом нашими чувствами. Откуда возникло это платоновское убеждение? На этот вопрос в свое время пытался ответить Аристотель. По Аристотелю, теория идей есть комбинация двух предшествующих учений. Сократовского учения об общих определениях и гераклитовского учения об изменяемости и непостоянстве всего чувственно-воспринимаемого. Платон, по Аристотелю, просто наделил самостоятельным существованием общие понятия Сократа (как говорят философы, «гипостазировал их») и противопоставил вечнотекущему и меняющемуся миру чувственного. Так он получил два мира. Другие говорят о влиянии на Платона прежде всего со стороны Парменида с его учением о вечном и неизменном бытии. Такие влияния могли, конечно, иметь место, но, на наш взгляд, гораздо интереснее посмотреть, не удастся ли в самих платоновских сочинениях найти ответ на вопрос о происхождении платоновской теории идей.

Мы уже говорили, что во многих диалогах определения («Лахет», «Евтифрон», «Хармид», «Менон») осуществляется одна и та же процедура. Платоновский Сократ просит определить какую-нибудь вещь, его собеседник обычно первым делом дает пример такой вещи, тогда Сократ говорит, что он ищет не тот или иной случай этой вещи, но ее саму, т. е. то, что одинаково присутствует во всех вещах, называемых этим именем, но при этом не сводится к ним. Платон исходит из того, что в нашем опыте мы имеем дело со множеством вещей. К некоторым таким множествам прилагаются общие для всех их элементов имена. Каждый элемент множества может измениться, уменьшиться или увеличиться, стать красным или белым, вообще уничтожиться, однако имя, общее ему и другим членам этого множества, ничего из этого в себя не воспримет, оно останется равным самому себе. То, что обозначается этим именем, может существовать либо объективно, либо быть нашим собственным произведением. Во втором случае в природе вещей останутся лишь изменяющиеся вещи, и никакой возможности знания у нас не будет. А мы уже говорили, что Платон исходит из того, что настоящее воплощение знания уже существует, это математическое знание. Следовательно, остается первый вариант: денотаты общих имен существуют на самом деле, именно они гарантируют возможность знания, а не просто ощущений. Естественно, У этих денотатов должны быть свойства, совершенно отличные от тех, что встречаются у предметов чувственного мира. Они должны быть, во-первых, вечными и неизменными, а во-вторых, в них гораздо больше выражено единство, чем множество, т. е. они являются своеобразными пределами тех свойств, которые разбросаны в чувственном мире. Итак, основными моментами платоновской онтологии являются положения о существовании вечного и неизменного мира истинного сущего и противостоящего ему мира возникновения и уничтожения, изменения и множества. Мир истины постигается разумом, мир изменения или становления — чувствами.

Вглядимся в эти положения внимательнее. Какими определениями характеризует Платон мир истинно-сущего? Любая чувственная вещь может быть названа множеством имен, определена множеством предикатов, быть носителем множества свойств. Допустим, мы имеем дело со столом. Помимо того, что он стол, он может быть квадратным, прямоугольным, круглым, он можетбыть сделан из дуба, ясеня, ДСП или пластмассы, быть письменным, компьютерным, кухонным, обеденным, рабочим, или даже столом переговоров, не говоря уже о столе «шведском». В нем могут быть пять, десять или пятьдесят частей, но поскольку все это есть стол, значит, по Платону, должно быть общее, которое разделяется всеми этими столами. Это общее есть «стол сам по себе», который обладает определенными характеристиками. Во-первых, если все видимые столы имеют помимо своей столовости еще и другие свойства, то «стол сам по себе» никаких других свойств не имеет, он определяется только через себя самого, в нем есть только его собственные свойства и ничего другого. Платон характеризует это свойство истинно-сущего терминами «само по себе»  и «единовидное» (μονοειδές). Во-вторых, если в нем нет ничего кроме него самого, то он должен быть вечным и неизменным, ибо нет ничего в нем, что могло бы перейти в другое, т. е. измениться. В-третьих, если он есть только он сам, то он должен быть чем-то совершенно простым, в чем нет и не может быть никаких частей. В-четвертых, поскольку он вечен, к нему неприложимы никакие определения времени, он не был и не будет, он просто есть. В пятых, поскольку, простые, вечные и неизменные, лежащие вне времени объекты нашим чувствам не даны, то стол сам по себе может быть постигнут только чистым от всего чувственного мышлением, он умопостигаем, а не чувственновоспринимаем.

Соответственно, любая вещь чувственного мира имеет множество свойств, она может иметь и противоположные в одном и том же отношении и в один и тот же момент времени свойства. Следовательно, в сфере чувственного неприменимой оказывается логика, подлинным объектом которой остается лишь мир вечных и неизменных сущностей. Чувственные вещи постоянно изменяются, постоянно из противоположных вещей появляются противоположные вещи. Любая вещь сложна, обладая множеством частей. Она существует во времени и познается чувствами. Наконец, важнейшим моментом в платоновском описании чувственного мира является учение о причинности, которое позволяет понять отношение у Платона мира истинно-сущего и мира чувственного. По Платону, в рамках чувственного мира невозможно никакое рациональное объяснение причинности. Почему растет и увеличивается человек, почему и чем один человек больше другого? Для ответа на эти вопросы Платон сводит их к следующей математической формулировке. Каким образом возникает число «два»? Два может возникнуть либо путем присоединения к одной единице другой, либо делением какой-то единицы на две части. И в том и в другом случае результат один и тот же, но это для Платона как раз и свидетельствует об ошибочности таких процедур, ибо в результате прямо противоположных действий мы получаем один и тот же ответ. Кроме того, нельзя рационально объяснить в случае со сложением, что становится больше, то, что прибавляют, или то, к чему прибавляют. Далее, если мы сравниваем двух людей и говорим, что один больше другого на голову, т. е. голова является тем, чем один человек больше другого, то в каком-то другом случае ранее больший на голову человек по сравнению с кем-то третьим окажется на ту же голову меньше. Следовательно, он будет больший и меньший в силу одного и того же, что с точки зрения платоновской логики невозможно. Итак, оставаясь в пределах только чувственного мира, мы не можем объяснить причин, по которым одно происходит так, а другое иначе. Для такого объяснения нужно предположить иную причинность. Почему одна вещь больше другой? Правильный ответ, по Платону, таков. Большая вещь причастна большому сaмому по себе или идее большого, меньшая вещь — маленькому самому по себе или идее малости. Если одна и та же чувственная вещь больше другой вещи, но меньше какой-то третей, то она одновременно причастна идеям великого и малого. Если что-то увеличивается, то причиной этого будет то, что эта увеличивающаяся вещь стала причастна к идее великости, если она уменьшается, значит, она стала причастна к идее малости и т. д. Этот ответ, хотя, по признанию самого Платона, простоват, тем не менее он позволяет рационально объяснить то, что происходит в мире становления. Итак, истинными причинами вещей являются идеи или истинно сущее, то, что существует само по себе. Причинение, о котором говорит Платон, является чисто логическим. Физическое причинение не обосновывается рационально, единственной причиной, по которой вещи называются так, а не иначе, имеют эти, а не другие свойства, является их причастность (μέθεξις) к соответствующим идеям или видам, представляющим в себе всю полноту данного свойства. Если вещь входит в какой-то вид, это значит, по Платону, что она причастна этому виду, существующему полностью независимо от индивидов, входящих в него. Помимо причастности Платон пытается изобразить отношение между идеями и вещами, называя первые «примерами», или «образцами» (παραδείγματα), в соответствии с которыми сделаны чувственные вещи, а это отношение вещей к идеям называя «уподоблением» (όμοίωσις).

Среди идей мира истинно-сущего, как и среди чувственных вещей существует определенного рода иерархия. Во главе всего сущего, на его вершине находится, по Платону, идея блага. Почему Платон отдает предпочтение именно этой идее? Аргументация Платона вполне рациональна. В любом нашем действии и познании самым важным является то, зачем мы это делаем или познаем. Если мы не знаем пользы или блага, проистекающего от нашего познания или действия, они бесполезны. Следовательно, ни одно действие и ни одна идея не могут обойтись без познания блага, и оно оказывается фундаментальнейшей идеей, которую надо предпослать всему остальному. Вопрос о сущности блага, говорит Платон, один из самых трудных, поэтому к его пониманию нужно приближаться посредством образа и уподобления. Платон для иллюстрации сущности блага использует образ солнца. Для нашего зрительного опыта, по Платону, необходимы три вещи: способность зрения и его орган, цвет зримого нами предмета и, наконец, самое важное — свет, который позволяет нашему зрению увидеть цвет предмета, без этого солнечного света никакого зрения не могло бы возникнуть. То, что верно относительно чувственного опыта, по аналогии можно перенести на мир истинно-сущего, на умопостигаемый мир. Тогда оказывается, что помимо ума, познающего сущности, и сущностей, познаваемых умом, нужно предположить наличие источника умопостигаемого света, идею блага. Кроме того, как солнце дает чувственным вещам не только возможность быть познанными, но и само существование, так же и идея блага наделяет умопостигаемое не только познаваемостью, но и бытием. Оно, говорит Платон, дает вещам науку и истину. Как солнце превосходит все вещи, которым оно уделяет познаваемость и бытие, точно так же идея блага превосходит мир умопостигаемый, пребывая выше, чем мир истинно-сущего и превосходя его достоинством и мощью. Однако идея блага не есть полностью непознаваемое, не есть она и объект экстаза, как поймут его неоплатоники, оно — предмет величайшей науки (μέγνστον μάθημα), на который можно смотреть только после долгой философской подготовки. Как солнце, хоть и не без труда, может быть увидено нашими очами,так и идея блага постигается нашим умом, если всю свою жизнь мы посвятили философии и исследованию, протекающему в чистых понятиях.

Итак, на вершине умопостигаемого мира находится идея блага. Сам умопостигаемый мир делится на два раздела. Сразу за идеей блага следует мир сущностей, постигаемых чистым мышлением. Это сама истина, сама реальность, бытие как таковое. За ним следует мир математических сущностей, которые суть не что иное как образы (εικόνες) мира истинно сущего. Это также вполне умопостигаемая реальность, но для ее познания используются чувственные образы. По Платону, все предметности арифметики и геометрии содержат сущности более высокого порядка, к которым они могут быть приведены. Затем идет мир чувственно-воспринимаемый, он также делится на два раздела. Первый — это сами видимые нами предметы, второй — их тени и отражения. Надо всем этим чувственным миром господствует солнце, высший из видимых нами богов, отпрыск и образ высочайшей идеи блага.

Мы описали ту онтологию, которая выстраивалась Платоном, прежде всего, в таких диалогах как «Лахет», «Евтифрон», «Хармид», «Менон», «Федон», «Федр», «Пир» и «Государство». Многие из этих диалогов были написаны главным образом для ознакомления образованной афинской публики с главными платоновскими идеями, поэтому в них многие проблемы и концепции излагались предельно просто и популярно. Такое изложение давало придирчивому критику возможность указать на определенные противоречия платоновской концепции бытия, прежде всего на непроясненность отношения идей и вещей, а также на сложности в определении самой идеи. Главные проблемы были суммированы Платоном в первой части диалога «Парменид». Если мы предполагаем, что отдельно от вещей существуют идеи, роды и виды, каким образом они могут взаимодействовать с вещами? Если, например, равные вещи причастны равенству самому по себе, они причастны ему либо как целому, либо одни вещи причастны одной его части, другие — другой. Однако это невозможно. Если равная вещь будет причастна всему виду, то, очевидно, другая равная вещь не сможет быть ему причастной. Если все равные вещи будут причастны частям одного и того же вида, то они не будут причастны ему как целому. Далее, мы приходим к виду, видя общие свойства множества вещей. Видя равные вещи, мы постулируем существование вида «равенство само по себе». Однако если мы теперь посмотрим на равные вещи и равенство само по себе, мы увидим общее между ними, а значит, мы должны постулировать существование еще одного равенства самого по себе. Наконец, если мы говорим, что виды существуют совершенно отдельно от вещей, которые им причастны, каким образом мы можем познать эти отдельные виды. В самом деле, если мы предположим отдельность видов от вещей, то ни виды не влияют на вещи, ни вещи не могут никак воспринять виды, а значит, мы никогда не можем познать виды, следовательно, оказывается разрушенной всякая возможность истинного знания, для которой и была создана платоновская теория идей. Мы видим, что главная проблема, на которую натолкнулся Платон, заключалась в определении вида как существующего самого по себе, откуда уже следовала характеристика «отдельности» видов от вещей. Значит, нужно показать, в каком смысле вид существует сам по себе, и в каком случае такое определение не должно к нему применяться.

К разрешению этой задачи Платон приступает во второй части «Парменида». В первой гипотезе второй части он показывает, что если мы предполагаем некий вид, — в «Пармениде» таким видом является единое само по себе, —содержание которого исчерпывается только его основной характеристикой, т. е. единством, мы вынуждены отрицать в нем любые другие свойства. Мы вынуждены отрицать его оформленность, его именуемость, его познаваемость, затем, мы должны будем отрицать даже его существование, ибо характеристика существования будет создавать в чистом единстве двоичность, и вид утратит свое определение. Наконец, вид, который ограничивается своим собственным определением и не принимает в себя ничего иного, не сможет удовлетворить даже этой своей характеристике, ибо без допущения существования ложным оказывается суждение «единое есть единое», т. е. в таком случае он не может обладать даже своим собственным содержанием. Следовательно, такой вид невозможен. Во второй гипотезе Платон предлагает альтернативу такому пониманию вида. Для преодоления апорий первой гипотезы надо предположить вид, в котором будет присутствовать с самого начала не только его собственное содержание, но и нечто иное, существование. В этом случае он окажется изначально содержащим два вида, объединенных в нем. Он будет представлять уже не неделимую монаду, но логический организм, целое, в котором изначально присутствуют определенные части. Тогда он будет обладать формой, именем, о нем возможно вынести суждение, он подлежит знанию. Только в случае допущения иного, второго вида, существования, он может не только существовать, но и соответствовать своему определению, т. е. в случае «Парменида» быть единым. Таким образом, в «Пармениде» Платон более точно формулирует свою теорию идей. Если ранее Платоном в большей степени подчеркивалось независимое и отдельное существование идей относительно видимых вещей, подчеркивалась самодостаточность идеи, то теперь Платон показывает, что эта самодостаточность относительна. Хотя идеи превосходят вещи своим единством и независимостью, тем не менее ни то, ни другое нельзя абсолютизировать. Если ранее только в чувственной вещи могли присутствовать несколько различных свойств, вызванных причастностью вещи к нескольким видам, то теперь и в самих идеях могут присутствовать различные и даже противоречивые определения, в силу чего идеи уже не могут быть замкнутыми в самих себе, но представляют части большого идеального целого. Таким образом, пытаясь избежать описанных затруднений, Платон в «Пармениде» устраняет фундаментальный разрыв между идеями и вещами, сближает их и делает их в каком-то смысле гомогенными.

Разрыв между идеями и вещами Платон пытается устранить и в диалоге «Софист», где и идеи, и вещи оказываются подчиненными более общей категории сущего. Главным определением сущего в «Софисте» выступает возможность (δύναμις) действовать или претерпевать. В «Софисте» Платон критикует друзей видов или идей (είδών), которые говорят о вечной и неизменной, самотождественной сущности, противопоставляя ей постоянно изменяющееся становление. Они утверждают, что никакого претерпевания истинная сущность не выносит. Однако при этом они признают, что разумная часть души познает эту сущность. Если это так, то, по Платону, они должны признать, что эта сущность претерпевает познание. Если она познается, нечто претерпевает, значит, в ней есть определенное движение. Следовательно, мир истинно-сущего нельзя изображать как полностью статичный и неподвижный, в нем есть движение, жизнь, душа и разум. При этом в нем присутствует и покой, без которого было бы невозможно никакое познание истины. Мы видим, что здесь у Платона мир истинного сущего наделяется противоречивыми определениями, которые ранее были свойственны только миру становления. В «Софисте» итогом платоновских размышлений о мире истинно-сущего выступает взаимодействие пяти высших родов бытия: бытия, покоя, движения, тождества и различия. По отношению к бытию остальные четыре рода играют роль небытия, а бытие дает им возможность существования. Итак, в «Софисте» Платон продолжает начатое в «Пармениде» уточнение теории идей. Платон выводит онтологические следствия из того факта, что идеи познаются нашим разумом, показывая, что это не только отделяет их от нашего чувственного опыта, но и в определенном смысле сближает их с ним. Уточняется понятие «самого по себе» сущего, показывается, что оно немыслимо вне определенного взаимодействия как с нашим познанием, так и с другими идеями. Наконец, понятие сущего, как оно формулируется в «Софисте», позволяет объединить в один мир идеи и вещи, преодолеть онтологический разрыв между чувственным и умопостигаемым миром, и обосновать онтологическую возможность причинения идеями вещей. Платоновская онтология, как она сформулирована в «Пармениде» и «Софисте», открывала новые пути перед философской мыслью греков, и великий ученик Платона, Аристотель, не замедлил пойти по проложенной Платоном дороге.

Космология. Одним из самых важных вкладов Платона в сокровищницу человеческой мысли была без сомнения его космология. Ее влияние в истории философии и науки поистине колоссально, космологические концепции Средних веков, Ренессанса, Нового времени немыслимы без платоновской основы, и даже в наше время ученые-физики находят в космологических интуициях Платона подтверждения своих доктрин. Космология Платона изложена им в одном из самых глубоких и сложных диалогов, «Тимее», в котором речь о космосе и его происхождении произносит некий Тимей из италийской Локриды. Платоновский подход к построению космологии существенно отличается от многих других. По Платону, точного знания о космосе у нас не может быть. Точное знание, как нам уже известно, распространяется на область бестелесного, а самыми точными науками являются диалектическое движение в чистых понятиях и математические рассуждения. Космология же, по определению, должна говорить о космосе, т. е. о мире возникновения и уничтожения, а следовательно, и познание этого мира может быть соответствующим, только предположительным, но не достоверным. Этим платоновское видение космоса отлично от предшествующих концепций космологии у ранних фисиологов и полемически против них заострено.

Итак, в основе платоновского учения о космосе лежит различие двух сфер бытия, вечно сущего, неизменного и самотождественного, с одной стороны, и временного, возникающего и уничтожающегося. Первое познается мышлением, осуществляемым в рассуждениях, другое — неразумным ощущением, приобретающим выражение во мнении. Космос относится ко второй сфере, поэтому он не может существовать вечно и неизменно, но возник, а, значит, у него должна была быть причина, ибо все возникшее имеет причину. Познать эту причину очень сложно, поэтому Платон ограничивается тем, что называет ее «мастером», «ремесленником» и не исследует в «Тимее» ее природу. Как этот мастер мастерит мир? Платон учит, что для сотворения прекрасного космоса творец должен быть благ, не иметь зависти к своему творении, а также взирать на самотождественный и неизменный образец, «парадигму». Если же взирать на случайно возникшую и изменчивую вещь, ничего прекрасного, по Платону, получиться не может.Мы видим, что, по Платону, для создания любой вещи нужны два условия: творящая причина и образец, взирая на который творит эта причина. В случае с космосом Платон специально указывает определения этих условий: творящая причина является благой и вообще самой лучшей, а образец — вечным и неизменным. Благость мастера ведет к тому, что он желает, чтобы все сотворенное было похоже на него, т. е. по возможности благим, хорошим, добротным (αγαθόν). Для этого мастер приводит все видимое из беспорядка в порядок. Платоновский демиург, как и греческий ремесленник, не создают своего творения из ничего, они приводят в порядок тот материал, который уже есть в наличии. Как мы уже неоднократно убеждались, платоновская мысль, пусть даже рассуждающая о самых сложных и высоких материях, не теряет своей связи с землей, в данном случае с платоновским осознанием повседневного труда греческого мастерового. Чтобы творение было в высшей степени добротным, оно должно, по Платону, быть разумным, ибо разумное всегда лучше неразумного. Поскольку разум, по Платону, может существовать только в душе, то вселенский мастер приладил к телу космоса душу, сделав из него тем самым одушевленное живое существо, наделенное разумом. Космос как живое существо сделан по модели умопостигаемого живого существа, включающего в себя все умопостигаемые живые существа, следовательно, такая модель может быть только в единственном числе. На этом основании Платон отвергает гипотезу атомистов о существовании бесчисленных миров. Один всеобъемлющий умопостигаемый образец имплицирует одну и только одну копию. Космос телесен, видим и осязаем. По Платону, это подразумевает наличие двух космообразующих телесных элементов, огня, условия видимости, и земли, причины осязаемости. Для образования взаимосвязи два элемента, в свою очередь, предполагают наличие третьего, и образуют с ним геометрическую пропорцию (2: 4 = 4:8). Однако три элемента могут образовать только плоскость, для получения же объемного тела нужен еще и четвертый элемент, объединяемый с предшествующими тремя по тем же законам пропорции (1:2 = 2:4 = 4:8). Значит, бог был вынужден добавить к изначальным элементам огня и земли две связующие середины воды и воздуха (огонь к воздуху относится так же, как воздух к воде, а воздух к воде — так же, как вода к земле), получив в итоге космос связанный дружественным единством (φιλία) и нерушимый. Вне единственного космоса нет и не может быть ничего, поскольку в таком случае он не был бы совершенным и единым, а вдобавок страдал бы от болезней и старости, которые всегда обусловлены притоком извне. Поскольку космос совершенен и всеобъемлющ, он может иметь только шаровидную форму. Этот шар лишен каких бы то ни было органов, ибо орган нужен только для взаимодействия с внешней средой, а вне космоса нет ничего телесного. Космос самодостаточен, а из различных видов движений ему может быть свойственно только одно, всегда одинаковое вращение по кругу в себе самом. Уже говорилось, что космос имеет душу. Что представляет собою эта душа? По Платону, душа, созданная до телесного космоса, образована из двух основных сущностей: из вечной, самотождественной неделимой и делимой телесной сущности. Демиург, взяв эти два вида, образовал из них третий, средний вид, а затем уже эти три вида смешал в единое целое, что и есть душа. Затем, душа демиургом делится на части, причем Платон использует здесь пифагорейские математические принципы, делая из души сложное целое, части которого находятся друг к другу в арифметической, геометрической и гармонической пропорциях. Наконец, демиург делит образовавшийся состав на две половины, накладывает их в виде буквы X друг на друга и сгибает, делая из них два круга, круг тождественного и крут иного, причем круг иного был поделен на семь неравных кругов (орбиты планет). Для большего уподобления умопостигаемому живому существу, сущему вечно, вселенский мастер создает «подвижный образ вечности», т. е. время, в своем постоянном и отмеряемом числом движении воссоздающее, насколько это возможно, вечность, которая пребывает в некоем едином «моменте». Числовая соразмерность движения, правильность и законосообразность смены дней, месяцев, годов свидетельствуют о постоянстве в преходящем и, значит, отображают это постоянство, насколько это возможно для причастного к изменчивости и текучести. Время, по Платону, творится только вместе с космосом, оно не существует самостоятельно. Нельзя поэтому сказать, что космос возник во времени, или спрашивать, что было до возникновения космоса. Космос возник вместе со временем, и отделить их друг от друга нельзя. До космоса «была» только вечность, хотя сказать «была» о вечности нельзя, ибо ей свойственно только вечное и неизменное «есть».

Орудиями времени, т. е. тем, что привносит меру и число во временную изменчивость, являются солнце, луна и пять планет, чьи тела вращаются вместе с кругом иного. В центре находится Земля, затем Луна, Солнце, Венера, Меркурий, Марс, Юпитер и Сатурн. Поскольку умопостигаемое живое существо включает в себя все роды живого, для совершенного уподобления необходимо, чтобы все эти роды были в космосе. Этих родов четыре: небесный род богов, воздухоплавающие, водные и земные существа. Божественный род — это, прежде всего, созданные из огня, совершенно шарообразные неподвижные звезды, которые, пребывая в строго фиксированном друг относительно друга положении, движутся по кругу тождественного. Это самый совершенный вид живых существ, ибо они в максимальной степени постоянны и неизменны. Вера в высшее совершенство неподвижных звезд стала с этого момента одним из важнейших составляющих античных и средневековых космологий. К этому же божественному виду относятся и планеты, сотворенные после звезд. Наконец, Платон говорит о богах мифологии, однако, ссылаясь лишь на то, что признавать этих богов велит закон, а закону должно повиноваться. Все сотворенное самим демиургом, хотя и имело рождение, пребудет вечно. Чтобы могли появиться смертные живые существа, демиург должен передать их создание в руки сотворенных им богов, ибо то, что творит сам Мастер, обречено на вечность. Демиург создает бессмертную часть прочих живых существ, их души, чей состав, впрочем, менее совершенен, чем у мировой души — в нем больше элемента изменчивости. Число душ равно числу звезд, и каждая душа изначально помещается на свою звезду, где узнает от демиурга природу Вселенной и нравственный закон, действующий в ней. Затем, души должны получить от других богов смертные тела на различных планетах. Эти тела, так сказать, второго сорта по сравнению с телами небесными, ибо они подвержены уничтожению. Попав в тела, души оказываются подверженными влияниям извне, препятствующим правильному ходу кругов тождественного и иного. И их задача — преодолеть это внешнее влияние телесного, преодолеть помехи душевной жизни, проявляющиеся в страстях и ощущениях. Если они смогли это сделать, они возвращаются на свою звезду, если нет, их ждет перерождение в низшие существа (женщина, животное).

До сих пор речь шла преимущественно о том, что творится в космосе умом, ведь мировая душа, боги и отдельные души производятся демиургом, представляющим у Платона разум и искусство. Однако помимо ума в производстве космоса участвует и необходимость, ведь космос состоит из четырех элементов. Однако в отличие от Эмпедокла элементы у Платона — не самый изначальный уровень телесного. Это следует из того, что собственно элементов как таковых и нет. Есть постоянный процесс превращения одного элемента в другой, того — в третий и так далее. Это значит для Платона, что за элементами стоит более изначальная реальность, что элементы — лишь формы, которые принимает эта реальность. Определить ее очень сложно, ведь она лишена каких бы то ни было форм, а значит, не может быть поименована и познана. Мы постигаем эту «восприемницу всякого рождения», которая словно выкармливает все телесно-оформленное, только каким-то «незаконным рассуждением», заключая от взаимопревращения элементов к их общей природе. Эта платоновская «восприемница» превратится затем у Аристотеля в «материю» и станет ключевой категорией в дальнейшем развитии философии. Итак, платоновский космос — это взаимодействие ума и необходимости, в котором главная роль принадлежит уму. Для образования космоса необходим умопостигаемый мир («парадигма») и «восприемница» или «вместилище» всякого рождения.

Политическая философия. Политическая жизнь и ее осмысление всегда были в центре платоновской философии. От «Апологии» до «Законов» проблемы обустройства полиса, города-государства, стоят у Платона на переднем плане. И не случайно, что два самых больших платоновских сочинения, диалоги «Государство» и «Законы», посвящены этим проблемам. При этом и другие диалоги почти всегда насыщены политической мыслью. Даже в произведениях, посвященных самым отвлеченным темам, Платон не упускает из вида полис и его обустройство. И платоновское учение о бытии, и его учение о познании вырабатывались для ответа на самый жгучий вопрос платоновского времени: каким должен быть истинный полис. Политическая философия Платона сложна для анализа прежде всего тем, что в ее рамках разрабатываются те проблемы, которые затем в философии займут свое особое место. Если мы возьмем «Государство», то найдем в нем и этику, и гносеологию, и эпистемологию, и психологию, и онтологию, и эстетику, наконец, эсхатологию. Все это сплавлено Платоном в единое целое, вне которого части существовать не могут. Для Платона и поведение отдельного человека, его идеалы, его познание, его психологические свойства могут быть поняты только внутри полиса. В «Государстве» Платон отказывается определить, что такое справедливость для отдельного человека, и переходит к рассмотрению справедливости в полисе. Определение этой последней позволит, по Платону, в конце концов, постигнуть и индивидуальную добродетель справедливости, а, значит, и определить, как нужно жить, чтобы жить хорошо.

Причину возникновения государства Платон видит в экономико-материалистическом факторе. Отдельный человек не может обеспечить себя необходимыми вещами, поэтому он вынужден объединиться с другими, чтобы удовлетворить свои потребности с помощью коллективного труда. Первыми и важнейшими потребностями Платон считает пищу, жилище, одежду, поэтому первоначальный полис должен состоять из соответствующих ремесленников (пахарь, строитель, портной, сапожник). Поскольку, по Платону, каждый человек от природы предопределен к соответствующей деятельности и не должен заниматься другой, эти ремесленники должны заниматься только своим делом, а для производства средств производства должны появитьсяновые виды ремесленников (плотник, кузнец). Для обмена продуктами деятельности между различными ремесленниками необходимы рынок, монета, которую Платон определяет как «символ обмена», а также новый вид ремесленников (розничные торговцы, лавочники). Поскольку же один полис также не может обеспечить себя всем необходимым, он вынужден заняться внешней торговлей, обменом с другим полисом. Это влечет как появление еще нескольких специализаций (купцов, кормчих, моряков, кораблестроителей), так и увеличение объемов производства в полисе, увеличение числа ремесленников, работающих не только на внутренний рынок. Наконец, для завершенного полиса требуются еще и чернорабочие, не владеющие никаким искусством, но продающие свою физическую силу. Полис, в котором все это присутствует, удовлетворяет все необходимые потребности своих жителей, жизнь его проста и совершенна и не нуждается ни в справедливости, ни в несправедливости.

Таково платоновское изображение первоначального полиса, живущего согласно природе и естественным потребностям. Платон называет его «истинным» или «здоровым». Однако он может перейти в иную форму, если в нем появится стремление к роскоши. В этом случае здоровый и простой образ жизни заменяется погоней за редкими и изысканными наслаждениями. Приправы, благовония, украшения из золота и слоновой кости, поэты, художники, актеры, специалисты по женской косметике — все это наводняет такой город. Растет количество соответствующих ремесленников, которых надо прокормить, перестает хватать той земли, которой обходился «истинный полис», а, значит, начинаются войны с соседними полисами за территорию. Ведение таких войн требует появления еще одного вида специалистов, которых нет в истинном полисе, — стражей или воинов. Идея народного ополчения отвергается Платоном в силу принципа специализации. Страж должен быть силен телом, иметь хорошие восприятия. В душе его должны одновременно пребывать ярость и кротость, первая — к врагам, вторая — к своим. Страж должен пройти соответствующее воспитание, основными видами которого являются мусическое искусство, возделывающее душу, и гимнастическое искусство, совершенствующее тело.

Мусическое искусство, куда входят и поэзия, и музыка, должно подвергнуться кардинальному преобразованию. Оно не должно идти туда, куда влечет свободный ум и фантазия сочинителя, но основываться на добродетели, поскольку его цель, по Платону, не свободное творчество, но внедрение в молодую душу нравственных понятий. Поэтому мусическое искусство должно быть очищено от всего, что может посеять в юной душе сомнение в справедливости и добродетели. Главным образом, это касается поэтических представлений о богах, когда они изображаются воюющими между собой, мстящими друг другу и т. д. Поскольку боги, демоны и герои, превосходящие обычных людей, являются своего рода моделями для поведения стражей, повествующие о них мифы должны быть очищены от всего несущего нравственную порчу. Вся поэзия, говорящая о богах, должна зиждиться на следующих положениях. Во-первых, бог всегда благ, является причиной только благого и не является ни причиной всего, ни тем более причиной зла. Если божество обрушивает несчастье на чью-то голову, оно не злодействует, но наказывая исправляет человека и направляет его ко благу и справедливости. Во-вторых, бог есть существо совершенно простое и неизменное, которое не принимает каких бы то ни было иных обликов кроме своего собственного, поэтому нельзя разрешать в полисе говорить о том, что боги изменяют свое обличье и принимают какое-то другое, а соответствующие мифы должны быть запрещены. К тому же, бог никогда не обманывает и не околдовывает нас, являясь нам в различных формах, ибо ложь также чужда его природе. Кроме того, должны быть устранены страшные мифы, повествующие о загробном царстве, поскольку они заставляют людей бояться смерти. А по Платону, страх смерти — основа всякого иного страха. Нельзя также воспроизводить в поэзии жалобы и стоны, ибо это изнеживает души воинов. Изображение буйного смеха тоже должно быть исключено. Поэзия должна быть и правдивой, ибо в платоновском полисе правом на ложь обладают только руководители, остальные не должны слышать лжи, чтобы не научиться лгать самим. Для юного стража ложь своему начальнику — самое страшное преступление. Поэтические сказания должны учить благоразумию, целомудрию и сдержанности (σωφροσύνη), а не воспевать попойки, пиры, любовные сцены. Тем более поэт не должен говорить, как это часто бывало, что несправедливые блаженствуют, а справедливые остаются из-за своей несправедливости несчастными.

Поэзия делится Платоном на два вида: повествовательный и подражательный. Платон отдает предпочтение первому, поскольку подражательная поэзия, подражая многим вещам, создает видимость, что поэт их все знает. А это противоречит основному принципу построения платоновского государства, принципу специализации. Подражательная поэзия допускается лишь в случае подражания совершенному мужу в его самых совершенных делах. Именно так, видимо, Платон смотрел на свои собственные диалоги, подражающие деяниям Сократа. Вообще поэзия может быть допущена в государство Платона, только если она приносит не удовольствие, а пользу в воспитании стражей. Она, как говорит Платон, должна «лепить душу», а удовольствия, поэтическая прелесть эту душу портят и губят.

Помимо слов, текста, содержания мусическое искусство включает в себя еще лад и ритм. По Платону, они, во-первых, должны быть подчинены слову и смыслу, а во-вторых, настраивать душу на мужественный лад как в войне, так и в мирное время. Слово должно подражать прекрасному состоянию души, а лад и ритм — слову. Вообще в платоновский полис допускаются только такие мастера, будь то поэты или плотники, которые могут, увидев следы прекрасного в окружающем мире, создать такие же прекрасные подражания им, чтобы души воспитуемых еще в бессловесном периоде своего развития принимали в себя образцы прекрасного и благого. Страж, прошедший истинное мусическое воспитание, проникнется и истинным, прекрасным и целомудренным, эросом. Платон подчеркивает важность мусического воспитания, приводя слова музыканта Дамона: «Нет такого изменения в музыке, которое не вело бы к изменению самых важных устоев политической жизни». Гимнастическое воспитание, т. е. воспитание тела, занимает у Платона, естественно, подчиненное положение. Хорошее тело возможно только при условии наличия хорошей души, а гимнастические упражнения, диета должны подчиняться тем же условиям, что и мусическое искусство: быть простыми и избегать пестроты и разнообразия, стремясь к развитию не силы, но мужества. Здоровый образ жизни, появившийся в силу правильной гимнастики, должен сделать почти ненужным искусство врачевания, которое в испорченных государствах процветает из-за наличия богатых бездельников. Истинный врач, по Платону, должен лечить лишь тех, кто может выздороветь, неизлечимым предоставляется возможность поскорее умереть, ибо такой человек не нужен ни самому себе, ни полису.

Поскольку мусическое и гимнастическое искусства развивают разные стороны души, кротость и мужество, они должны дополнять друг друга, а занятие каким-то одним без другого либо расслабляет, либо ожесточает душу. Человек, умеющий слить эти два искусства воедино, соразмерить и сообразовать их друг другу, найти надлежащую меру их соответствия и должен стоять во главе полиса. Самым же главным свойством руководителя государства должно быть умение делать то, что наиболее полезно полису, не забывая об этом ни в горе, ни в радости. Для проверки этих качеств Платон предлагает устраивать, начиная с детского возраста, многочисленные испытания, которые должны показать, кто обладает этим качеством, а кто нет. Стражи не могут иметь никакой собственности, они не могут иметь собственного жилья, но должны жить сообща. Они не могут владеть ни золотом, ни серебром, у них не может быть никаких денег, от своих сограждан они получают лишь необходимую пищу. В противном случае они из стражей и воинов превратятся в ремесленников и крестьян, занимаясь не своим делом, а затем станут стремиться не к защите своих сограждан, а к власти над ними. По Платону, устроение полиса имеет своей целью не счастье какой-либо отдельной группы граждан, но счастье всего полиса, полиса как целого, что возможно в случае занятия каждого класса только своим собственным делом. Это предпочтение целого его частям, преимущественное положение полиса перед отдельным индивидом позволит в ХХ веке некоторым философам говорить о платоновском тоталитаризме. В платоновском государстве не может быть места богатству и бедности, ибо они тоже препятствуют совершенствованию каждого в его искусстве, а к тому же превращают любой полис в два враждующих: богачей и бедняков. Платоновский полис не должен стремиться к расширению своей территории, он ограничивается территорией, достаточной для сохранения своего единства. Главной заботой полиса является не территориальная экспансия, а сохранение системы воспитания, создающего таких мужей, которые могут обойтись в управлении городом без детальной регламентации всех сфер жизни. По Платону, если созданы основы истинной политической жизни, специализация и правильное воспитание, все остальные детали гражданской жизни сами собой будут вытекать из этих основ.

Что же такое совершенный полис ? Платон отвечает на этот вопрос учением о четырех основополагающих добродетелях, которые должны присутствовать в таком государстве: мудрости, мужестве, благоразумии и справедливости. Мудрость, благодаря которой полис правильно управляется, есть знание или наука о том, что хорошо для всего полиса, для полиса как целого. Носителями мудрости являются старшие стражи, они, несмотря на свою немногочисленность, закладывают основы полисной жизни. Мужество определяется Платоном как сохранение правильного, т. е. соответствующего основным началам законодательства мнения о том, чего должно и чего не должно бояться. Им владеют младшие стражи, или помощники. Благоразумие отличается от двух первых добродетелей тем, что оно распространяется на все группы платоновского полиса и не имеет особого места в какой-то отдельной группе. Оно определяется как согласие и единомыслие между начальствующими и подначальными, когда лучшие, начальники, господствуют над худшими, подначальными. Последней, и самой важной, добродетелью является справедливость, без нее невозможны другие виды добродетели. Справедливость,по Платону, заключается в том, чтобы каждый выполнял свое собственное дело, то дело, к которому каждый определен по своей природе. Напротив, несправедливость есть смешение и беспорядок, когда индивид или группа занимается тем, к чему они не имеют природного дарования. Это и есть платоновская критика демократии, которая как раз предполагает возможность каждого вне зависимости от своей конкретной профессии занимать руководящие места в государстве. Платон, пытавшийся осмыслить взлет и падение афинской демократии V в., увидел ее основной дефект в непрофессионализме, в непонимании того, что управление государством есть искусство и знание, которым могут владеть лишь немногие. Поэтому платоновский идеальный полис не может быть демократическим, это господство знающих, будь то один человек (монархия) или немногие (аристократия). Существенной чертой платоновской теории полиса является учение об общности жен и детей. По Платону, несмотря на все отличия, женщины и мужчины представляют одну и ту же природу, хотя женщины в целом уступают мужчинам в целом. Поэтому женщины также должны быть используемы для защиты полиса, наравне с мужчинами получать образование, занимаясь гимнастикой и музыкой. Женщины-стражи должны жить вместе с мужчинами-стражами, вместе есть, вместе заниматься гимнастикой. Начальники полиса должны отбирать лучших представителей того и другого пола для брака, чтобы получить как можно лучшее потомство. Платона не интересуют личные взаимоотношения между мужчинами и женщинами, он озабочен выбором производителей, определением возраста, оптимального для продолжения рода (для мужчин это возраст от 25 и до 55 лет, для женщин — от 20 до 40[2]), по образцу кровного собаководства или коневодства. Потомство, полученное от плохих производителей, не должно быть выкармливаемо. Поскольку дети производятся не для услады родителей в старости, но для блага полиса, дети с рождения отбираются у матерей и передаются в государственный «питомник», где их выкармливают как матери, так и специально приставленные кормилицы. Соответственно, у детей нет матерей и отцов, но всех мужчин, годящихся им в родители, они называют отцами, всех женщин — матерями, всех ровесников — братьями и сестрами, всех пожилых стражей — дедами и бабками. По Платону, такой подход к выращиванию потомства должен обеспечить максимальное единство государства. В таком полисе не должны звучать слова «мое» и «не мое», у стражей не может быть никакой частной собственности, ни домов, ни жен, ни детей, ни даже собственной боли и радости, все это должно быть общим.

Управлять государством должны философы, прошедшие долгую научную и философскую подготовку, в конце которой они научаются созерцать идею блага и, соответственно, благо и зло в конкретных делах полиса. Эти философы являются лучшими, а их правление есть аристократия, самая хорошая форма правления, по Платону. Важно отметить, что, создавая типологию правлений, форм государственной жизни, Платон исходит из учения о душе. Так, аристократия является таким правлением, в котором главенствует разумное начало, а остальные ему подчиняются. Аристократия переходит в тимократию, правление честолюбцев, в котором главную роль играет волящее начало, которому подчинены разумное и вожделеющее. Тимократия переходит в олигархию, правление немногих обеспеченных людей, стремящихся к большему и большему богатству. От олигархии путь ведет к еще более худшей системе правления, к демократии, в которой равное положение занимают все граждане независимо от их способностей и образования. Демократию Платон считает предпоследней по испорченности формой правления. Самым большим злом является тирания, правление одного испорченного человека. Завершается платоновское изложение справедливого общества мифом о загробном воздаянии, которое расставит всех по их местам в зависимости от добродетельности и порочности. Это последнее обоснование того, почему справедливость лучше несправедливости.

Литература

1.Platonis Opera. Vol. I-V. Ed. J. Burnet. Oxonii, 1900- 1907.

2.Творения Платона. Т. I-II. M., 1899- 1903.

3.Платон. Собрание сочинений. Т. I-IV. М, 1990—1994.

4.Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М, 1979.

5.Васильева Т. В. Афинская школа философии. М., 1985.

6.Васильева Т. В. Путь к Платону. М., 1998.

7.Асмус В. Ф. Платон. М., 1969.

8.Natorp P. Piatos Ideenlehre. Leipzig, 1903.

9.Wilamowitz von Moellendorff U. Platon. Bd. I-II. Berlin, 1919- 1920.