Глава 15 Приобретател^ная давность;

Освоение приобретательной давности, малоукорененной в отечественном праве, наряду с совершенно необходимым привлечением классики нуждается и в попытке дать ей обоснование с позиций здравого смысла в надежде хотя бы таким образом преодолеть историческое отдаление.

Можно, вообще говоря, найти несколько объяснений сущности этого института. Прежде всего приобретательная давность (usucapio в римском классическом праве), суть которой наиболее кратко выражена Дернбургом; "время возводит владение в право"', может быть увязана с представлениями о трудовом освоении веши, ее изготовлением или обработкой как достаточными основаниями для последующего присвоения. (С этой точки зрения объясняется то, что установленный в римском праве двухлетний срок для приобретения земельных участков в отличие от годичного для движимостей был продиктован двухлетним севооборотом.) Такие воззрения, основанные на признании юридических последствий внешней экспансии субъекта в материальный мир, можно проследить почти во всех архаических обществах2. Например, именно этими аргументами

' Дернбург Г. Пандекты. Т, I. Ч. 2: Вешное право. СПб., 1905. С. 127, Это кратчайшее определение имплицитно уже содержит определенные предпосылки, например те. что владение не право.

2 В определенной мере это проявляется и в ошушаемой близости (возможно, такое ощущение не лишено известной степени вульгарности, поскольку под этим качеством понимаются черты доправового сознания) оккупации и usucapio при всем их радикальном институциональном различии. И хотя юристы всегда решительно противопоставляли приобретение по оккупации и по давности, обыденное сознание продолжало их объединять так, что в одном из недавно рассмотренных дел суд вынужден был прямо сформулировать: "Право собственности в силу приобретательной давности может возникнуть не только на бесхозяйные вещи" (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94). Что касается познавательного значения оккупации, то оно невелико, если учесть, что эта форма приобретения права не

238

Е.М. Штаерман обосновывает usucapio как результат "возделывания земли своим трудом" '•

В римском праве такой подход должен связать usucapio и usus, охватывающий главным образом материальную сторону отношения к вещи. Диошди отмечает, что "материал, тщательно собранный Бонфанте, доказывает, что римляне всегда понимали usucapio как приобретение через usus". При этом usus, как показал М- Казер, имел смысл реальной власти, предвосхищая более позднее понятие владения, хотя не был столь четко отграничен от собственности. Диошди добавляет, что usus был "равно применим для обозначения владения как собственника, так и несобственника"2.

Но сведение смысла приобретательной давности только к завладению через труд, обработку вещи или даже, если предельно расширить этот подход, к лишению всех прав прежнего владельца, бросившего вещь без присмотра и потому утратившего связь с нею, хотя такое обоснование всегда так или иначе подразумевалось,3 не может объяснить юридического содержания usucapio, не затрагивает его сути. Например, с позиций трудовой теории, с ее идеологией контроля общины

имела детальной легальной разработки и была вообще слабо укоренена в законе (см.: ДождееД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 195).

Восприятие usucapio исключительно через приему оккупации заметно и в таком выражающем опасение "неконтролируемого захвата" взгляде: "Институт приобретательной давности, на наш. взгляд, должен применяться к природным объектам в том случае, если он фактически использовался гражданином добросовестно, открыто и непрерывно в течение 15 лет с письменного согласия государственного органа, правомочного управлять природными ресурсами" (Чубуков Г.В. Земельный рынок России и права собственников земельной недвижимости // Журнал российского права. 1997. № 5. С. 83), Понятно, что должностные лица никогда не осмелятся подтверждать владение участком как собственным, а "письменное согласие" на любых других условиях автоматически делает невозможной узукапию, да и вообще usucapio как результат бюрократической деятельности – идея, сильно отдающая утопичностью. В то же время Г.В. Чубуков вовсе не замечает ситуации завладенин объектом в результате сделки, через оборот, а не через захват (оккупацию).

' Штаерман ЕМ. Римская собственность на землю //Древние цивилизации. Древний Рим. Вестник древней истории. М., 1997. С. 340.

1 .Diasdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest, 1970-P. 88-89.

3 М. Бартошек указывает в качестве "идейной основы" usucapio, во-первых, обязанность собственника заботиться о своей веши. пренебрежение которой дает возможность завладения ею, и, во-вторых, фактическое осуществление права, длящееся без помех в течение определенного времени {Бартошек Af. Римское право: Понятия, термины, определения. М„ J989. С. 320). Такое обоснование уже смещается от идеологии трудового освоения вещи в сторону поощрения правам общих качеств заботливости и осмотрительности, равно важных вообще в обороте, ведь они же служат и к защите интересов добросовестного приобретателя.

239

за "наиболее целесообразным использованием, наилучшей обработкой принадлежавшей ей территории"' не получает объяснения тот факт, что usus auctoritas связывает приобретателя не со всей общиной, а только с прежним обладателем веши, причем эта связь никаким образом не означает возможности какого-либо ухудшения позиции приобретателя, если он не обнаружит желания обрабатывать землю, ухаживать за купленным скотом или эксплуатировать иные манципируемые вещи.

Трудно принять ведущую роль трудового обоснования приобретения собственности также и потом^учто "в античности труд не считался добродетелью и неотъемлемым атрибутом жизни", а воспринимался скорее как "досада, неприятность". Цезарь обратил внимание на то, что "германцы не особенно усердствовали в земледелии", а Тацит замечал, что, по их представлениям, трудом и потом "добывать то, что может быть приобретено кровью, – леность и малодушие"2.

Последовательное оправдание собственности трудом осуществлено на почве протестантского мировоззрения только Локком, который, застав уже сложившиеся формы права, вынужден был искать им такие объяснения, хотя это, конечно, и сказалось на дальнейшем развитии и юридической идеологии, и практики. Но, говоря о генезисе правовых форм, мы едва ли можем найти убедительные доказательства происхождения usu-capio, опираясь на трудовое обоснование собственности. Определенные оговорки, как уже отмечалось, должны быть сделаны для прав на землю, но, во-первых, земля была вовлечена в оборот последней и в наименее четких формах, и потому не может служить универсальной моделью правового развития, а во-вторых, земельные права оказались под наибольшим воздействием общинных представлений, для которых в отличие от официальной идеологии полиса обработка земли никогда не утрачивала самоценности.

• Более того, с позиций трудового объяснения собственности и права в целом отчуждение вещи утрачивает основания, если только оно не может привести причины, восходящие к

' Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 340.

2 Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства- М., 1990- С. 36–37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам, ослабляет убедительность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.

240

собственному труду'. Гражданский оборот должен тогда остановиться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.

Вопрос, кажется, уходит в основы права. B.C. Соловьев заметил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только отношениями, а не реальностями, не могут быть предметом собственности"2. Это поразительно глубокое суждение3 при всей его тривиальности, впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия – "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по излюбленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением этого понятия к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собственно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обостряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, семейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущественных связей, приобретенных им поэдиев, когда и первоначальный смысл usucapio оказался утраченным.

1 При таком подходе обмен оказывается формой присвоения чужого труда, а значит, и чужой личности и содержит в себе неразрешимый антагонизм. грозящий социальным взрывом всему обществу, не способному уже обойтись без товарного обмена.

2 CowuW АС. Оправдание добра//Соч.: В 2 т. Т. t.M., 1988. С. 433. Кажется, на те же представления опиралась утвердившаяся в средние века идея, что Бог – создатель, creator, тогда как дьявол – мастер, искусный изобретатель. Если это так, то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.

Вытекающую из этих взглядов обескураживающую перспективу неизменности вещи юриспруденция устранила, признав юридическую нстожде-ственность веши самсф- свое в результате переработки (спецификации).

Кстати, расхождения между прокульяниами и сабинианцами в вопросе о последствиях спецификации состояли не в разной оценке юридического значения труда, как этого следовало бы ожидать в условиях оправдания собственности трудом, а имели своей основой различия в подходах к поставленной греческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.

1 Этому взгляду Вл. Соловьева близко суждение Н. Алексеева; Бог. являясь абсолютной творческой силой, не может считаться собстиенииком всех пешей (хотя архаике и восточным государствам эта идея не была чужда. – К.С, ), но "мы, конечные существа, считаем вещи своими потому, что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространстве и времени и можем только придавать ей ту или иную необходимую нам форму" (Алексеев Н.Н. Собственность и социализм // Русская философия собственности. С, 350),

241

Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей веши интервала в год или два – времени, которое предоставлено владельцу для приобретения давности"'. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчуждения2, хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было3.

В этом отношении usucapio на завершающей стадии развития может приобрести качество способа обратного введения4 в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое суждение, подчеркивая технические возможности usucapio и являясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умо-

' Д-В. Дождев, приводя это суждение, обращает внимание на его некорректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник веши известен" (Дождев Д.В, Римское частное право. С. 372).

Позднейшие обоснования исходят из рассудочных доводов, зашищаю-ших оборот и позицию добросовестного приобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности, каким бы путем она ни была приобретена, если она была в течение известного времени связана с волею лица, если она составляла ненарушимое его владение, то она присваивается ему окончательно, и никакие дальнейшие пререкания не допускаются-

Иначе никто бы не мог быть уверен в законности своего владения и все отношения собственности покоились бы на зыбких основаниях- Давность установлена именно вследствие того, что прочность собственности составляет первую потребность гражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собственности. XVIII–XX. СПб.. 1993. С. 115). Можно заметить, что возможная несправедливость лишения собственности прежнего владельца обоснована не обработкой веши, а, во-первых, вложением в нее воли приобретателя и, во-вторых, требованиями стабильности, все обоснования коренятся в логике оборота.

1 Diosdi G. pp. cit. P. 144.

"Usucapio ведет к окончательной утрате бывшим собственником прав на вещь, то есть является скорее способом отчуждения, нежели приобретения",– отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В. Римское частное право- С. 373). Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считается, что закон Двенадцати таблиц употребляет слово "купля (emptionis)" на все случаи отчуждения..." (Дождев Д.В. Римское частное право, С. 379) •– приобретает здесь значение дополнительного довода в пользу того, что источник usucapio следует искать о архаичной купле-продаже и в целом в обороте: именно этой логике мы и пытаемся следовать.

1 Дождев Д.В. Римское частное право. С. 371.

4 При этом обороту мы противопоставляем не пребывание вещи в t'ami-lia – как это было на ранней стадии развития, а удерживание веши только во владении лица, без наличия распорядительных правомочий.

242

зрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реальный путь развития шел по пути приспособления к ранее возникшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. Поэтому мы, скорее, встретим объяснение типа изречения (из-. вестного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпочитая ей опору на здравый смысл, сила которого в очевидности, конвенниональностн (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset –.приобретательная давность была ус-тановлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естественно появление взглядов, согласно которым достаточно длительное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь".

Выяснение юридической природы usucapio требует рассмотрения предшествующего ей феномена usus auctoritas (буквально: пользование и ручательство2), возникшего на почве древней купли-продажи и выражающего форму принадлежности веши приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приобретателю опираться на помощь продавца в случае предъявления требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus3. Согласно одним взглядам, auctoritas – это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобретателя), по другим – это власть, даже собственность предшественника на переданную вещь, ограниченные сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужеземцев действует вечно (aetema auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auetoritas.

' Diosdi G. Op. cit- P. 90.  .

2 Бортошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С, 320. Такой перевод, впрочем kaK и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относительно которого ведутся многолетние дискуссии.

Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствами и лишь замечает,.что "слова usus auctoritas вместе наверняка означают, что владелец веши получил неоспоримую юридическую позицию" (Diosdi G, Op.cU. P. 89).

Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas в гл. 4 книги.

3 "Очевидно, при утрате приобретателем держания <usus) виндикацион-ный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретателю доказать лучшее право на всшь в форме legis actio Sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждатсля на виндикацию (Дождел Д,В. Римское частное право. С. 375, 387).

243

! Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до возникновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переведено автором как "подтвержденная власть"). При том» что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту, принадлежно-.сти (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, которое может быть защищено процессуальными средствами", различия между ними состоят в том, что в случае, usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мнению), тогда как rata auctoritas – это уже основание для нормальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотносимого с классической possessio ad usucapionem"'-

Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той исторической стадией обмена^ когда нахождение вещи в составе -fa-milia (где могли пребывать и вещи, исключенные из оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что требовало придания ей определенной формы обшей принадлежности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приобретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной famUia. Тогда aetema auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков fanulia2 и тем самым постоянно пребывающая в обороте3.

Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную це-локупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундаментальный характер и, безусловно, имел первенствующее значение для иных форм, .которые, имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку наше право сегодня достаточно чувствительно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от не-

\ ДождевД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 128–130.' 1 См.: Дожде* Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. 3 См.; Дожди Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 131–132.

собственника представляет собой лишь следствие самого порядка, который наделяет реальным эффектом давностное владение и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения"'.

Другая известная сторона того же процесса ~ развитие идеи личности, а вслед за ней – и воли лица (поэтому учет добросовестности на ранней стадии был еще невозможен), с которыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота,

Usucapio, возникшая из usus auctoritas, – продукт доклас-сического развития, откуда часто выводят и смысл термина – приобретение через пользование (usu capere). Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязывается с отделением собственности от личных отношений и различением собственности и владения. Одновременно происходит и сужение сферы самой usucapio2.

Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовестности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их проникновение в usucapio можно объяснять как возрастанием индивидуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.

Обсуждая значение bona tides, Диошди замечает, что в строгом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением формальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается3.

Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборо-

' ДождевД.В. Римское частное право. С. 373.

Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обороте представляется как противостоящий собственности механизм с восполняющими функциями»-гг для такого представления и на самом деле имеется немало оснований.

^.DioaftG.Op.ciI.P. 145.

4bid.P.14S.

Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержанием ст. 168 ГК охватывается не только незаконная сделка, нарушающая установленный законом запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе, не сопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель действует, находясь в неведении относительно фактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воля покупателя направлена на прямое нарушение закона, не позволяющего продавать чужие вещи). См. также гл. 5.

245

та к неформальной традиции, в основе которого лежит разрушающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведения получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания, А такому осознанию нет места, пока архаические ритуалы не подвергаются испытанию рациональностью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.

Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной собственностью, которая через Actio PubHciana опиралась на при-обретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.

Классическая usucapio имела другое важное ограничение – не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (вероятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широком понимании воровства архаичным правом это ограничение имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.

Одним из наиболее важных практических вопросов современной лриобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу акцентировать внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным представляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с утратой римским обществом первоначального характера небольшой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio – два года для недвижимости и год для движимости – пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу возможность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано наконец Юстинианом и воспринято современным гражданским правом), но такой путь, означающий ревизию законов Двенадцати Таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретатель-ной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой прогресса этого института. Если взять его в развитии, то классическая usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по срав-

246

нению как с архаичной, так и с той, которая закреплена современными кодексами'.

О "тенденции затруднять давность" применительно, в частности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург2.

Нужно, однако, заметить, что нормативное смягчение при-обретательной давности в современном праве многих стран сосуществует с одновременным сужением ее сферы за счет непосредственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранения ограничений виндикации недвижимости – с другой.

В русском праве, пишет Г.Ф. Шершеневич, "давность владения остается институтом малоразвитым"3.

Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом- В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех дет;' Согласно трехпольному хозяйству, до 30 для выкупа родоюввчяяу" ществ); непрерывность и спокойствие владения; воэдсйспяге на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание основания владения. Для движимых вещей давности не было: "холопу, робе суд от века".

В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли – основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности4.

Отмеченное М.Ф. Владимирски м-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утверждалось не только договором купли, а истечением давности"5, имеет черты общности н<| столько даже с usucapio, сколько с предшествующим ему usus auctoritas.

Возможно, по причине слабой укорененности в отечественном праве приобретательная давность столь легко выпала

' Diosdi G. Ор. cit, P. 147-148. 1 Дерибург Г, Указ. соч. С. 135. ' } Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 187.

4 Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского праьа. Ростов н/Д, 1995. С. 503-505.       . ) Там же. С. 574.

247

из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли совершенно неизбежные пробелы в вещных отношениях.

Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основаниям добросовестности владения', либо по пропуску срока давности, а также и в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещыориди-чески выбывала из оборота и не могла в него вернуться легальным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразднения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от любых посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и ее спокойное владение вне оборота не было никак обеспечено. Эта ситуация. более созвучная сегодняшнему дню, осталась без изменений и, надо ожидать, в скором времени привлечет внимание.

Не случайно цивилисты призывали к восстановлению при-обретательной давности. Уже в 30-е гг. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х годов эта идея приобрела широкое признание среди ученых2, однако еще не стала достаточно убедительной для законодателя.

В последующие годы такие обстоятельства, как неограниченная виндикация государственного имущества3 и снисходительное отношение к восстановлению сроков исковой давности, а главное, слабое развитие оборота, позволяли обметить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании позиции добросовестного приобретателя к собственнику: "Известно, что согласно правилам ст. 151–157 ГК РСФСР добросове-

' По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндикации. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК РСФСР 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.

г См., напр.: ГенкииД.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по виндикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ максимальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ);

' Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия зашиты прав собственности разных субъектов (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94).

248

стный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска".

При обосновании этой позиции до недавних пор было принято ссылаться на классическую работу Б.Б. Черепахина2, которая исходила из известной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г.

После обновления законодательства эта работа при всей своей авторитетности, едва ли уступающей авторитету закона, все же не могла заменить выпавшую норму о приобретении собственности добросовестным приобретателем от неуправо-моченного продавца.

При подготовке другого известного исследования (это время совпало с переходом к новому Гражданскому кодексу РФ) Б.Б. Черепахин, не обнаружив преемственности нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., указал на ст. 28 Основ гражданского законодательства об ограничениях виндикации как на основание возникновения собственности у добросовестного приобретателя3.

С тех пор, как можно судить по юридической литературе, в особенности учитывая, например, воспроизведение этой позиции в комментарии ГК, включавшем главным образом общепринятые взглядьг*, мнение о наличии в нашем праве института приобретения собственности добросовестным приобретателем практически не подвергалось сомнению и обычно при этом нормативным основанием указывалось ограничение виндикации.

Нетрудно заметить, что проблема решена путем толкования, которое, и это главное, не находит прямых подтверждений в тексте закона, ведь норма ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. не была воспринята в дальнейшем гражданским законодательством, в том числе и ныне действующим. Но и практически такой подход таит неразрешимые трудности. Например, если соб-

' См.: Иоффе О.С, Обязательственное право. М., 1975. С. 210, Статьи 151-152 ГК РСФСР соответствуют статьям 301-302 ГК РФ, кроме прсимушественмой защиты государственного имущества а виде неограниченной его виндикации.

3 См.: Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомочснного отчуждателя // Уч. зап. Свердловского юрид, ин-та. Т- 2. Свердловск, 1947.

3 См.: Череиахии Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву. М., 1962. С. 41.

4 "Смысл ст. 152 в том, что она закрепляет изъятия из общего принципа. установленного ст. 151 ГК РСФСР, предусматривая случаи, когда собственник не может истребовать свою вещь из чужого владения. Более того, при этих обстоятельствах право собственности прекращается у бывшего собственника и возникает у владельца" (Комментарий к Гражданскому кодексу РСФСР/Отв. ред. С.Н. Братусь, О.Н. Садиков. М.. 1982. С. 191).

249

ственник добился признания недействительности сделки по отчуждению своей вещи, но не прибегнул (или не получил удовлетворения) к виндикационному иску, непонятно, на каком основании приобретатель мог бы легально распорядиться вещью? Ведь единственное имеющееся у него основание – договор – аннулировано, а все известные и истории, и теории права способы доказывания собственности, полученной в обороте, в том числе и пресловутое "дьявольское доказательство", состоят в приведении неопороченных титулов предшественников.

Понятно, что особое производство длядгстановления в этом случае добросовестного приобретения, создававшего, согласно доктрине, право собственности, не применяется1. А признание его в исковом порядке не вытекало из смысла приведенных высказываний о возникновении собственности (даже не презумпции) в силу самого факта добросовестного приобретения веши отяесобственника, не подлежащей «индикации. Да и было бы в высшей мере странным увязывать возникновение собственности у приобретателя с предъявлением к нему виндикационного иска надлежащим собственником, который таким образом превращался бы в то дарующее лицо, от действий которого зависели и потеря им собственного права, и возникновение такого права у нарушителя, в каком качестве он и воспринимает ответчика. В то же время установление добросовестности, которая, конечно, является вопросом факта, помимо суда всегда оставляет сильный элемент неопределенности, недопустимый для отношений собственности. Здесь, кстати, обнаруживается смысл различия норм § 932 ГГУ и ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. Если по ГГУ провозглашается собственность приобретателя, кроме случаев, когда он действовал недобросовестно (и, следовательно, бремя доказывания лежит на оспаривающей стороне), то согласно норме ст. 183 ГК РСФСР 1922,г. покупатель приобретает право собственности, поскольку собственник не вправе истребовать от него имущество. Такая формулировка сама по себе не подразумевает доб-

' Установление факта владения строением на праве собственности (п. 6 ст. 247 ГПК РСФСР) допускалось, например, если, во-первых, "никто не оспаривает прав заявителя на соответствующее строение", что совершенно естественно для особого производства, но едва ли выполнимо в данном случае, и, во-вторых, если речь идет о "факте наличия документов, подтвср-;ж,даюших принадлежность заявителю строения на праве собственности" (Гражданское процессуальное законодательство: Комментарий / Отв. ред. М.К. Юкон. М., 1991. С. 438). Как видим, установление добросовестности приобретения не было предметом доказывания,

250

росовестности приобретателя и, следовательно, :ухудшает его позиции при показывании,  ;       .

Итак, ссылка нового приобретателя на оказавшийся недействительным прежний договор с несобственником уже невозь-можна, так как тогда этот новый приобретатель становится недобросовестным, а предъявление иного основания права собственности невозможно за отсутствием технических средств его получения. Следовательно, не тольюо по буквальному смыслу. закона, но и с .практической точки зрения возникновение собственности у добросовестного приобретателя вещи, не подлежащей виндикации, надо признать весьмдУсомнительным. Однако в условиях неразвитого, маргинального оборота эти трудности не могли ощущаться и потому устранение посредст-* вом доктринального допущения наиболее заметных пробелов фундаментального характера в системе позитивного права могло иметь оправдания, Серьезным аргументом в пользу возникновения у добросовестного приобретателя сразу собственности было существование этого положения в основных правовых системах мира, и сила этого аргумента отнюдь не умалялась тем, что он чаще подразумевался, чем произносился. Именно мировой опыт заставляет признать, что здесь необходимо прямое нормативное урегулирование, а в его отсутствие и даже в отсутствие прямо сформулированной законной презумпции добросовестности владения теория возникновения собственности у добросовестного приобретателя оставалсь весьма уяз--вимой.

Не может считаться достаточно убедительной и логика отождествления ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя со смежным, но все же иным институтом – приобретением добросовестным приобретателем собственности на вещь от неуправомочемного отчуждателя даже сучетом формулировки той утраченной нормы ст. 183 ГК РСФСР 1922 г., которая постоянно имелась в виду в предшествующие годы. Кроме очевидной нетождественности названных двух норм достаточно познакомиться с иной системой права; которой они усвоены, например с германской, наиболее близкой нашему праву (ведь влияние ГГУ хорошо чувствуется в ряде положений ГК РСФСР 1922 г.). Ознакомившись с § 986 ГГУ (возражения владельца против виндикации), читатель, не знакомый с приведенной выше проблематикой, должен удивиться, не найдя вовсе никакой защиты, предоставляемой добросовестному владельцу против иска невладеющего собственника. Добросовестность учитывается лишь при расчетах, затрагивающих доходы и убытки, связанные с

251

виндицируемой вещью :(§ 587–994 и.сл.), но никак не при возврате веши. Вопрос, однако, легко разрешается, если обратиться к § 932 ГГУ, в силу которого любой приобретатель, кроме недобросовестного, становится собственником движимой вещи', приобретенной от несобственника.

Теперь ясно, что если добросовестный приобретатель стал собственником вещи в момент ее приобретения независимо .от наличия права на отчуждение у продавца, то виндикация к нему уже невозможна, так как он более не владелец, а собственник. Следовательно, наличие в законодательстве нормы об ограничении виндикации в пользу добросовестного приобретателя не подтверждает, а скорее опровергает допущение, что этот же приобретатель уже стал собственником.

Впрочем, даже при широком распространении этого допущения в нашем законодательстве того времени оставалось еще задавненное незаконное владение вещами, которые уже никак невозможно было ввести снова В оборот.

Нужда в приобретательной давности стала заметно возрастать с оживлением гражданского оборота, что объясняется решающим значением развития обмена для этого по всей видимости статичного института, содержание которого в наибольшей степени объясняется именно потребностями оборота.

Здесь нужно вернуться к вопросу о функциональном соотношении трех смежных и частично перекрывающихся институтов – ограничения виндикации, приобретения собственности от неуправомоченного продавца и приобретательной давности. В каждом из них центральное место занимает рожденная в обороте вопреки собственнику фигура добросовестного приобретателя. На почве только что показанного сопоставления § 932 и 986 ГГУ стала видна взаимозаменяемость приобретения собстйенности от неуправомоченного отчуждателя и ограничение виндикации. Именно то, что взаимозаменяемость означает И взаимоисключение, объясняет упразднение ограничения виндикации в пользу добросовестного приобретателя.

Правда, такую заменяемость не всегда можно называть взаимной. Ведь если добросовестный приобретатель, всегда превращаясь в собственника, делает ненужной защиту от виндикации, то обратная связь лишена этого автоматизма: Получивший за-

' Приобретение недвижимости, осуществляемое по ГГУ через запись в поземельных книгах, исключает передачу собственности путем традиции и тем самым юридическое значение владения, поэтому из оборота недвижимости исчезает техническое значение добросовестного или недобросовестного приобретения.

252

щиту от виндикации добросовестный приобретатель не становится собственником в отсутствие прямого указания закона, а продолжает владеть без титула, незаконно и, чтобы стать собственником, нуждается в приобретательной давйости. Теперь понятен характер связи приобретательной давности с иными способами "ограничения" (точнее, утраты) собственности в обороте. Приобретательная давность является последним средством вернуть в оборот вещи, выбывшие из него, и потому следует за виндикацией и приобретением вещи от неуправомоченного от-чуждателя (если эта норма имеется в позитивном законодательстве), как бы подбирая те вещи, кото^Ые не смогли попасть во власть собственника.

С принятием Основ гражданского законодательства 1991 г. Приобретательная давность впервые стала фактом гражданской кодификации в российском праве. Понятно, что пока мы не можем опереться на значительную практику, особенно если учесть, что сила самой нормы проявляется именно с истечением немалых сроков давности, завершающих юридический состав и дающих тем самым почву для права или спора о праве. Поэтому сегодня любой спор, в котором сделаны ссылки на приобретательную давность, становится предметом обсуждения.

Примером может служить дело, рассмотренное Ставропольским арбитражным судом в 1994 г. В феврале 1991 г. совхоз "Пер-вомайский^ передал кооперативу при агропромышленном комбинате "Минералводский" мельницу. В апреле того же года было заключено соглашение между комбинатом и кооперативом об аренде мельницы. 10 октября 1992 г, был составлен акт приема-передачи мельницы от кооператива вновь создаваемой ассоциации крестьянских и фермерских хозяйств "Орал" (АКХ "Орал")> Однако коллектив мельницы, входящий в состав кооператива, продолжал эксплуатировать мельницу. В 1993 г. этим коллективом было создано АОЗТ "Майдан", а в октябре 1993 г. между АОЗТ "Майдан" и правопреемниками реорганизованного совхоза "Первомайский" был заключен договор купли-продажи мельницы. В 1994 г. АКХ "Орал" предъявила иск АОЗТ "Майдан" об истребовании мельницы из владения ответчика.

Иск был судом удовлетворен по следующим основаниям. С подписанием 10 октября 1992 г. акта о передаче мельницы от

253

кооператива АКХ "Орал" стал открыто владеть спорной мельницей как своим собственным имуществом, т.е. истец на конец 1992 г. являлся "владельцем на себя". Последующий договор купли-продажи мельницы ответчику был судом отвергнут, так как "решение указанного вопроса без участия лица, на балансе которого находится мельница, противоречит ст. 50, 54' Основ гражданского законодательства"2.

Конечный вывод суда: "Истец является лицом, владеющим спорной мельницей как своим собственным имуществом, в то время как ответчик не имеет надлежащего права владения, собственности на указанное имущество, в свя^н с чем требования истца подлежат удовлетворению в соответствии с ч. 3 ст. 50 Основ гражданского законодательства".

Налицо одна из первых попыток применения норм о при-обретательной давности (сейчас вместо ст. 50 Основ гражданского законодательства действует ст. 234 ГК РФ), в соответствии с которой лицо, без законных оснований завладевшее имуществом, в том случае, если оно добросовестно, открыто и непрерывно будет владеть как своим собственным недвижимым имуществом в течение 15 лет, а движимым – 5 лет, приобретает право собственности на это имущество. До истечения приобретательной давности владелец вещи имеет определенную защиту своего владения.

Возражения против решения осложнены необходимостью дать оценку акту приема-передачи мельницы. Сам по себе этот акт не порождает перехода права собственности и какого-либо другого права на вещь. Не возникают права и из фактической передачи вещи. Эти действия порождают право, если они исполняются в силу договора (ст. 223 ГК РФ) или по иному основанию (например, по судебному решению). Предположим все же, что упомянутый акт был совершен в силу какого-то

' Ссылка на ст. 54 Основ (ст, 301 ГК) свидетельствует о не вполне четком понимании сути приобретательной давности. В ст. 54 Основ речь идет только о титульных (законных) владельцах. А в л. 3 ст. 50 Основ говорится о добросовестном незаконном владельце. Иными словами, налицо не дополнение, а противопоставление двух норм.

* На самом деле здесь есть, конечно; проблема, но суд не смог ее адекватно сформулировать: речь должна идти не столько о действительности купли-продажи (ведь даже ничтожность сделки не исключает защиты приобретателя), сколько о том, могла ли перейти собственность по' купле-продаже при отсутствии владения у продавца, а значит, о том, у кого было владение. Ссылка на ст. 50, 54 Основ здесь не проясняет ситуацию, если только не понимать ее в том смысле, что, указав на сторону в винднкационном процессе, мы находим тем самым владельца. Но ведь именно вопрос о владении и является предметом спора, а значит, такая ссылка не может быть сделана до разрешения дела.

254

основания (сделки и др.), исходящего от имени кооператива. Поскольку кооператив заведомо не был собственником, а вла-» дел мельницей на праве аренды (и если договор аренды сомнителен – такой мотив звучит в решении суда, – то владел без всякого основания), постольку любое такое основание не порождало права собственности приобретателя, а влекло лишь возникновение незаконного владения (в этом смысле суд верно среагировал на ситуацию, обратившись именно к п. 3 ст. 50 Основ (ст. 234 ГК РФ)).

Получается ли защита в таком случае? Ответ и тогда оказывается отрицательным. Во-первых, как уфе отмечалось, защита (в данном случае – истребование вещи) возможна лишь при наличии факта владения. А в нашем случае АКХ "Орал" никогда ранее не владела мельницей. Подписание акта без фактической передачи еще не создает владения. Преемство владения от кооператива могло возникнуть лишь в случае его преобразования, но ассоциация – это такое юридическое лицо, которое может возникнуть только путем объединения учредителей (крестьянских хозяйств). Во-вторых, защита по ст. 234 ГК возможна лишь против третьих лиц, но не допускается против собственника и законных владельцев. В данном случае ответчик ссылался на договор купли-продажи спорного имущества. Без аннулирования этого договора защита в порядке ст. 234 ГК против собственника невозможна.

Решением суда слабо затронуты иные важные реквизиты приобретательной давности – добросовестность завладения вещью и правомерность основания. Эти стороны приобретательной давности нужно обсудить более подробно, но предварительно есть смысл остановиться на общем значении института в сложившейся ситуации. Отмеченное еще А.В. Бенедиктовым отсутствие в нашем праве владельческой (посессорной) защиты, имеющейся, по словам И. Покровского, "во всяком культурном обществе"', едва ли можно считать большимуспехом, и в любом случае оно не может не накладывать отпечаток на функционирование вещных прав в целом.

Например, в описанной выше ситуации разделения владения и собственности вещью, возникшей вследствие утраты собственником возможности вернуть себе владение, владелец лишен легальных средств защиты своей позиции. В то же время собственник, добившись возврата вещи любым образом, в том числе и нелегальным, вплоть до насильственных действий,

Покровский И.А. История римского права. Пг., 1918. С. 266.

вполне восстанавливает всю полноту своих прав .без каких-либо частно-правовых последствий'.

После этого неудивительно, что и несобственник, добыв любым образом владение от незаконного владельца, также не подвержен воздействию любых частноправовых средств ответной защиты за неимением таковых. Трудно не признать, что такой порядок едва ли отвечает нуждам гражданского оборота, да и соображениям простой справедливости, которые в этом случае вполне согласны с не всегда моральным оборотом.

В создавшихся условиях защита владения, если признать все же ее уместность, может строиться лишьиа почве приобрета-тельной давности. Прямой аналогии с бонитарной собственностью все же не возникает (хотя параллели, конечно, напрашиваются): во-первых, нет нужды вводить фикцию истечения срока давности, а во-вторых, даже защищенное таким образом владение не становится правом.

Задача облегчается тем, что владельческая защита владения для давности от третьих лиц может не потребовать полного обоснования, если только спор не возник с собственником или законным владельцем. Ввиду практической важности этого момента уточним, о чем идет речь.

Предположим, что владелец без основания (например, получивший вещь от лица, не имевшего права ее отчуждать) столкнулся с посягательствами на вещь или утратил вещь, причем нарушитель его владения также не может сослаться на какой-либо титул. В этом случае владелец заявляет, что он владел для давности и на основании ст. 234 ГК требует защитить его владение или истребует вещь от третьего лица. Поскольку предметом спора не является признание права собственности в силу истечения приобретательной давности, истец должен доказывать не весь юридический состав, предусмотренный законом, а лишь факт владения и обстоятельства его нарушения. Прежде всего, конечно, не должна доказываться добросовестность, ведь если исходить из обратного, то придется признать необходимость доказывания всех обстоятельств приобретения, без вы-

' Ведь в нашем законодательстве отсутствуют владельческие средства зашиты, которые позволили В.М. Хвостову применительно к римскому праву заявить: "Лицо, самоуправно отнявшее свою вещь у владельца, теряет право собственности на эту вещь в пользу владельца" (Хвоснюв В.М. Указ, соч. С. 243). Впрочем, имеется а виду постклассическое право. Для классики точнее было бы сказать, что собственник, отобравший вещь у владельца, утрачивает эту вещь в пользу владельца, как только будет развернута преторская зашита посредством интердиктов.

256

яснения которых трудно судить о доброй совести, а это по сути дела приравнивает защиту к петиторной.

Между тем есть основания говорить, что доказывания добросовестности, поскольку речь идет о защите только владения, не требуется уже в силу общей презумпции добросовестности: ведь "недобросовестность никогда не предполагается"', это правило, конечно, соблюдается и для приобретательной давности: "наличность bona fides узукапиент не обязан доказывать особо; она предполагается, пока не будет доказано противное"2; "особого доказательства добросовестности не требуется, и, так как она в человеческом обо^рте составляет правило, она предполагается, пока не доказана недобросовестность"3.

Впрочем, применительно к виндикации по ГК РСФСР ВЛ. Дозорцев, отмечая, что "существует взгляд, в соответствии с которым действует презумпция добросовестности приобретателя вещи", не соглашался с этим подходом, так как "такая презумпция предполагает существование лица, на котором лежит бремя опровержения этой презумпции. Таким лицом может быть только истец, собственник веши, который зачастую не располагает и не может располагать никакими данными о способе и об условиях приобретения вещи ответчиком. Напротив, ответчик располагает необходимыми данными. Поэтому обстоятельствам рассматриваемого иска соответствует противоположная презумпция. Бремя доказывания своей добросовестности лежит на владельце, приобретателе вещи"4. Здесь можно заметить только процессуальное понимание презумпции, хотя она является скорее материально-правовой, а такие презумпции "не всегда напрямую связаны с распределением бремени доказывания*'5.

Не углубляясь далее в суть этой позиции6, заметим, что в нашу ситуацию она не вносит изменений, так как даже упразднение презумпции добросовестности владения против собственника, если его все же допустить, не исключает владельческой

' Шершеневич Г.Ф. Торговое право. С. 261.

I Хвостов В.М. Указ. соч. С. 254. Автор ссылается также на Виндшейда.

3 Дернбуре Г. Указ. соч. С. 135.

4 Комментарий к Гражданскому кодексу РСФСР. М„ 1982. С. 192. 3 Веденеев Е.Ю. Роль презумпций в гражданском праве, арбитражном и гражданском судопроизводстве // Государство и право. 1998- № 2. С. 44.

II Возражения могут состоять, а частности, в том, что обсуждение добросовестности на почве отсуждения вещи от покупателя (ведь купля-продажа – наиболее уместная гипотеза), который в силу ст. 462 ГК постарается привлечь в дело продавца, неизбежно приведет к тому, что главное бремя доказывания окажется именно на продавце, который не только является наиболее осведомленным лицом, но и несет наибольшую ответственность в случае эвикцин.

9–3191                           257

защиты против третьих лиц без доказывания добросовестности на почве ст. 234 ГК РФ именно потому, ;что она и> невозможна против собственника. Эта презумпция добросовестности, стало быть, презумпция оборота, а ее сила обнаруживается в отношении любого третьего лица,

Презумпция добросовестности приобретения тесно граничит с вырастающей из презумпции собственностью, что выражено известным положением французского права: "По отношению к движимостям владение равносильно правооснованию" (ст. 2279 ФГК)'. Находясь под влиянием этой идеи, русское право также склонялось к тому, что "селу движимость поступила от собственника в постороннее владение не вследствие кражи или иного преступления, то собственник, утративший владение, не вправе требовать отобрания вещи от владельца, не имеющего права собственности, если он приобрел ее добросовестно", а это приводите "презумпции права собственности в пользу владеющего, которая допускает и опровержение"2.

На этой почве значительно сглаживаются, особенно в практическом отношении, проблемы приобретения движимых вещей от несобственника добросовестным приобретателем. Одновременно намечается и путь законодательной эволюции приобретательной давности для движимостей в сторону ее сокращения, возможно и до одного мгновения, как это сделано в ГГУ3.

Возвращаясь к защите владения, когда оно не стало собственностью, отметим, что даже если впоследствии истец не сможет получить собственности на вещь, защита владения тем не менее возможна, поскольку норма п. 2 ст. 234 ГК, предоставляя защиту владельцу "до приобретения права собственности", не увязывает эту защиту с одновременным решением вопроса о собственности (например, путем введения условия: "при на-

' См.: Черепахи» £.£. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомочснного отчужаателя, С. 71.

2 Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 162–163. 1 Соответствуюшис нормы имеются в праве Франции, Англии, США (Гражданское и тортовое право капиталистических стран. 3-е изд. / Отв. ред. Е.А. Васильев. М., 1993. С. 322), Аналогично решен вопрос для добросовестного приобретения движимостей и шведским правом (см. Хостад Т. Право собственности на движимое имущество // Введение в шведское право / Отв. ред. Б.С. Крылов. М., 1986. С. 276). Наконец, норма сходного значения была закреплена в ст. 183 ГК РСФСР 1922 г.

258

личии оснований для приобретения права собствеишюсти..." – или иным. аналогичным способом). Соответственно .решение суда, давшего защиту такому владению, не имеет преюдициальной силы для возможного спора о собственности на вещы

Разумеется, возможно иное, более узкое толкование нормы п. 2 ст. 234 ГК, тем более что презумпция добросовестности с трудом признается на практике'. Но в этом случае окажется, что обширная сфера вещных отношений, связанных с владением без основания, окажется без частноправовой защиты и регулирования.

Кроме того, такое узкое понимание защиты вступает в противоречие с основаниями предоставления иска по ст. 234 ГК:

ведь если защищается лишь будущее право – а только такое основание тогда и остается, – то исчезает наличный, сегодняшний объект защиты. Но ведь защите подлежат только действительные, уже существующие ценности. Тогда также утрачиваются и игнорируются такие традиционные мотивы защиты владения, как гражданский мир, противодействие насилию, защита добросовестного приобретателя/хотя нет никаких оснований полагать, что законодатель намерен вытеснять такие правовые ценности, как противостояние насилию или защита оборота.

Напомним, что классическое право понимало владение независимо от его правомерности, "как подлежащую уважению со стороны всех граждан фактическую связь индивида с вещью", имеющую глубокое гуманистическое значение, оцениваемое И. Покровским как "кульминационный пункт идеи личности"2,

' См., напр.: Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1996. N» б, С. 64–65;

Верное по существу утверждение: "Участник гражданского правоотношения признается добросовестным, в доказывать его недобросовестность должен тот, кто с такими действиями связывает определенные юридические последствия. Это подтверждается и существующей судебной практикой" (см.: Веденеев Е.Ю. Роль презумпций в гражданском праве, арбитражном и гражданском судопроизводстве. С. 45) – не подлежит сомнению, кроме только уверенности автора в том, что презумпция добросовестности уже принята судами.

Иногда высказываемое суждение, что проблемы презумпции добросовестности приобретателя вообще нет, так как она закреплена законом (ч. 3 ст. Ю ГК РФ), к сожалению, не вполне корректно. Ведь эта норма буквально говорит о защите гражданских прав, а фактический владелец, в том числе и ведущий владение для давности, не имеет права гражданского; объектом защиты является именно незаконное владение. Соответственно ст. 10 ГК может применяться лишь как свидетельство общего подхода законодателя к добросовестности участников оборота, но не как норма прямого действия при защите незаконного владения.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М-, 1998. С. 228.

259

По соображениям исторического плана изложенный подход мог бы, кажется, вызвать возражения, основанные «а том, что происходит смешение разных видов владения: posseSsio ad interdicta (владение, имеющее интердиктную защиту, но не позволяющее приобретение по давности) и possessio ad usuca-pionem (защищенное не только интердиктами, но и петнтор-ным иском и ведущее к приобретению по давности). Однако случаи possessio ad interdicta известны и ограничены перечнем:

это наследственное владение арендованным участком, прекар-ное владение до востребования, владение залогового кредитора и владение секвестром спорной вещью ду разрешения спора о ней'. При казуистическом характере выведения этого понятия очевидно, что оно может быть определено и как такой вид владения, который лишен признаков possessio ad usucapionem.

Теперь, учитывая, что нашей системе права из указанных видов possessio ad interdicta прекарное владение неизвестно, а прочие виды, являясь титульным владением, снабжены вин-дикационной защитой, мы можем не только утверждать, что противопоставление possessio ad usucapionem и ad interdicta в нашем праве лишено смысла, но и, напротив, найти здесь дополнительные аргументы в пользу предлагаемой нами конструкции, если обратить внимание на очевидную тенденцию снабжения ординарной виндикационной защитой любого законного (титульного) владения, которое не может рассматриваться как владение для давности.

Для определения сферы применения приобретательной давности мы должны учесть состояние нашего законодательства в сфере регулирования владения.

Во-первых, закон, как известно, исключает посессорную защиту, во-вторых^ несмотря на воспринятую доктриной в предшествующий период идею приобретения собственности добросовестным приобретателем, эта норма не нашла места в Гражданском кодексе РФ, а здесь возможно только нормативное решение, в-третьих, введение регистрационного порядка возникновения прав на недвижимость не приобрело и пока, видимо, не может приобрести свойств исключительности, позволяющих полностью упразднить юридическое значение передачи (традиции) и владения этим имуществом2. Пока эти

' Дождев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве- С. 4, 2 Сохранение юридического значения традиции и владения вытекает как из известных условий ст. 556 и 551 ГК. РФ, так и из – и это еще важнее --возможности приобретения по давности (а значит, и возможности добросовестного приобретения) недвижимости.

260

обстоятельства сохраняются, приобретательная давность в силу необходимости;.будет 'охватывать боле^широкую сферу отношений, чем это;ей предпясаном чем она имеет в-других право-вых системах. •".•- 1; '  ••:'•; •..-'-'.-гч ^-..'-..'г,

Оставаясь на почве такого расширенного применения ин-ститута, вернемся к основным чертам приобретательной давности.

Одной из таких черт является'добросовестность владения. Известное классическому праву требование наличия титула владения – романисты, с трудом преодолевая казуистический характер учения о титуле usucapio, обобщййи еговвиде "внешнего события, которое придает"нашему господству над вещью видимость правомерности"1, – прямо не указано & ст. 234 fK РФ и поэтому должно обсуждаться применительно к добросо-вестности (а также влиять на обсуждение факта, имелось ли владение "для себя").          !      1 '!'

Наиболее строгое понимание добросовестности сводится к требованию непременного наличия у владельца основательной уверенности, что вещь принадлежит ему на праве собственности. Существует и более умеренное толкование добросовестности как убеждение приобретателя,, что вещь получена им "бе;з неправды"2, пусть и не в собственность, но таким образом, что позволяет осуществлять владение "как своим собственным".

Учитывая слабое развитие отношений.собственности в предыдущий период (самым убедительным подтверждением этого является тот общеизвестный факт, что законодательство опри-ватизации, вынужденное в силу своей прагматической направленности ориентироваться не на официальные титулы, а на реальное положение, исходит только из фактической принадлежности имущества, понимая его в наиболее грубом, неразвитом смысле, как то, что подлежит инвентаризации) и ретроспективное действие приобретательной давности, мы должны признать уместность более мягкого толкования добросовестности, не заставляющего владельца углубляться в те достаточно смутные очертания собственности, которые она совсем недавно имела, не достигнув, впрочем, необходимой определенности до сих пор.

' Дернбург Г. Указ. соч. С. 133. 3 Хвостов B.Af. Система римского права. С. 253.

Простое сомнение не вредит правомерности владения: по ГГУ требуется, чтобы "владелец узнал положительным образом, что он не собственник"

(Дернбург Г. Указ. соч. С. 136).                      ,   ,

261

Практически важным обстоятельством является вопрос, достаточно ли добросовестности толысо.в.мйментоавладения' либо она должна сопровождать весь срок владения. Например, предъявление импликационного иска к добросовестному владельцу хотя и влечет отказ в выдаче возмездие приобретенной вещи, но в тоже время означает, что собственником является истец. Следовательно, ответчик, сохраняя владение, уже не может считать себя собственником. Ульпиан считал, что "после litis contestalio все начинают быть недобросовестными владельцами, скорее даже после возбуждения спора"',

Но означает ли это, что добросовестность утрачена? Д;И. Мейер по этому поводу замечает, [Что "есля добросовестный владелец чужого имущества извещен о предъявленном к нему собственником иске,'то он с этого момента" не утрачивает добросовестности, хотя "со стороны ответственности становится в положение, близкое к положению" недобросовестного владельца3.

Мы также склонны считать, что в этом случае добросовестность, поскольку речь идет о приобретении по давности4, не утрачивается и продолжается течение сроков приобретатель-ной давности хотя бы потому, что ст. 234 ГК не вводит в этом случае перерыва течения срока. Вывод из этих рассуждений:

если владение начато добросовестно, последующие изменения не влекут утраты прав. возникающих из приобретательной давности. В том же плане излагает условия приобретения по давности В.М- Хвостов: "Наличность bona fides требуется в момент приобретения владения; при приобретении вещи на основании купли-продажи она требуется и в момент заключения купли-продажи, и в момент traditio вещи. Потеря bona fides в по-

! Учитывая, что при возможности виндикации срок приобретательной давности начинается после истечения исковой давности по виндикации (п. 4 ст. 234 ГК), момент завладсния на несколько лет опережает момент начала течения приобретательной давности. Возникающий в связи с этим вопрос, не следует ли определять добросовестность на момент начала течения приобретательной давности, разрешается, па наш взгляд, в пользу все же момента завладения.

^Дигссты. Указ. изд. С. 122.

- Л. Пстражицкий замечал, что "мнение римских юристов, согласно которому всякий добросовестный владелец превращается с момента litis contesta-tio в malae lidei possessor... общеизвестно", чтобы его особо доказывать. Но male fides нельзя трактовать в нравственном смысле как что-то предосудительное (Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точки зрения догмы и политики гражданского права. СПб., 1902. С. 122 и ел.).

3 МейерД.И. Русское гражданское право. 4.1- С, 268.

* В прочих отношениях, например в части права на плоды и доходы, добросовестности, конечно, уже нет.

262

следующее время не вредит приобретению по давности"'. В основе такого суждения- лежит известное правило, сформулированное средневековыми юристами, опиравшимися на широко разделяемое мнение Сабина: "Последующая недобросовестность не вредит правильно начатой usucapio"2.         '

Противоположное решение будет означать, что резко расширится сфера незаконного владения без перелепив его легализации, потому что, во-первых, труднее будет обосновать непрерывную добросовестность в течение ряда лет и, во-вторых, последующая утрата убеждения в правильности приобретения означает, что вещь тем самым навесила выбывает из оборота. Однако если владелец убедился, что приобрел вещь без оснований, то определенные последствия, кажется, все же должны наступить. Прежде всего имеются в виду права на получаемые от вещи плоды и доходы3.

* * *        •.     •   . :

Определенная специфика передачи прав по ценным бумагам требует затронуть и этот вопрос.

Не претендуя на окончательное решение проблем, вызванных введением в закон такого достаточно спорного объекта, как бездокументарная ценная бумага, мы можем лишь заметить, что дальнейшее изложение затрагивает их постольку, поскольку признается распространение на них режима ценной бумаги. Если же согласиться с достаточно обоснованным мнением Е.А. Суханова о том, что бездокументарных акций как ценных бумаг не существует, а их оборот подчиняется правилам о цессии4, то соответственно и вся проблема перемещается из сферы вещного права в обязательственное.

' Хвостов В.М, Указ. соч. С. 254. lДoждeвД.B. Римское частное право- С- 369-

3 Этому вопросу посвящена отдельная глава книги.

4 Суханов Е.А. Акционерные общества и другие юридические лииа в новом гражданском законодательстве // Хозяйство и право. 1997. № 1. С. 94–95.

Этот взгляд может быть поддержан с позиций теории владения, как его понимал Г.Ф. Шершеневич: "Объектом владения не могут быть именные акции, потому что это не веши, а наше законодательство не знает владения правами (possessio juris)" {Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права- С. 156).

А. Трофименко также замечает, что "бездокументарные ценные бумаги не могут являться объектами права собственности", причем это суждение представлено, им как вывод кз анализа судебной практики (Трофименко А. Споры о ценных бумагах // Рос. юстиция- 1998. № 6. С. 27). Судебная практика, однако, как видно из дальнейшего изложения, не всегда дает основания для такого вывода.

263

В практике все чаще возникают случаи, когда акции, полученные по сделке, признанной впоследствии недействительной, уже проданы третьим лицам, выступающим как добросовестные приобретатели. Чисто техническое обстоятельство, увязывающее право на акцию с записью в реестре, может создать впечатление, что аннулирование этой записи, совершенное одновременно с признанием сделки недействительной, автоматически возвращает истцу не только собственность, но и владение. Мы не затрагиваем достаточно сложного вопроса о возможности оспариваиия записи в реестре по тем же основаниям, что и сделки распоряжения акциями – а это отнюдь не очевидно, – но должны заметить, что допущенное отклонение от нормальной, бумажной формы акции в любом случае не может толковаться в том смысле, что акции, пока они считаются ценными бумагами, давали бы их владельцам – а утрата вещественной формы затрагивает прежде всего именно владение как вещественную сторону любого имущественного права – меньше прав, чем они имели бы при другой законной форме существования акции. Такой подход в принципе отвергает возможность обсуждения вопроса об утрате и соответственно о возврате владения посредством аннулирования записи в реестре или любым иным образом, без применения установленных законом средств защиты владения – прежде всего виндикации. Если же признать, что беэдокументарные акции не относятся к вещам, то естественным следствием станет, как уже говорилось, выведение всей проблемы за пределы вещного права, а это, в частности, означает, что "заявление винди-

Интересно сравнить с ситуацией по Общему закону штата Делавэр о корпорациях, тем более что сама конструкция бездокументарной акции имеет некоторые предпосылки, восходящие именно к этой системе права: «Суд отменил теорию Общего права о нематериальном характере акций, который исключает возможности их идентифицировать. По законодательству Делавэ-ра, акции корпорации являются не только "личным имуществом, но и таким имуществом, которое может быть идентифицировано, арестовано и реализовано для оплаты долгов собственника", причем Единый Торговый кодекс предусматривает, что "передача документарных ценных бумаг происходит тогда, когда приобретатель бумаги становится обладателем акции; бездокументарные акции должны признаваться переданными с момента их регистрации"» (Ботлер У.Э. Основные черты российского открытого акционерного общества и американской корпорации // Государство и право. 1998. № 7. С. 80–81). Можно напомнить, что американское право допускает собственность на нематериальные объекты, в том числе обязательства. У. Батлер обращает внимание на то, что акции отнесены к числу материальных объектов, причем природа акции не ставится в зависимость от формы, а "сертификат акции не является акцией как таковой; это лишь доказательство существования акции", которая приобретается посредством купли-продажи (там же).

264

кационного иска в отношении бездокументарных ценных бумаг является ошибочным"1.

После сделанных оговорок, касающихся бездокументарных ценных бумаг, мы можем обратиться к вещному' аспекту проблемы и попытаться выяснить, кому до истечения срока приоб-ретательной давности принадлежат права по неправомерно отчужденной акции (тот факт, что подавляющее, число акций обращается в бездокументарной форме, снижает практическую остроту проблемы, но никак не позволяет вовсе обойти ее). С одной стороны, номинальный собственник имеет эти права, но не может их осуществить без владения, так как в силу ст. 142 ГК РФ осуществление прав по ценнойГбумаге возможно только при ее предъявлении. С другой стороны, владелец не приобретает никаких прав в силу факта владения, кроме ограниченной вещной защиты. Практически эта проблема выходит за рамки только добросовестного владения, основанного на отказе в виндикации, так как в силу презумпции добросовестности всякого владения рассматриваемая ситуация возникает каждый раз, когда обнаруживается неправомерность отчуждения акций.

Здесь возможны три решения. Первое состоит в том, что номинальный собственник сохраняет все права и может их реализовать без предъявления акции. Такое решение невозможно без прямого указания закона, которого нет и которое кажется недопустимым потому, что полностью перевернуло бы систему вешных прав и вступило бы в прямое противоречие с понятием добросовестного приобретения имущества и связанными с ним ограничениями виндикации, которые, в свою очередь, вытекают из нужд оборота. Если иметь в виду свойственную современному праву тенденцию защиты оборота, то больше оснований ожидать противоположного решения, т.е. в пользу добросовестного приобретателя.

Второе решение выразилось бы в том, что все незаконно и добросовестно приобретенные акции были бы выведены из оборота, а осуществление по ним всех прав заблокировано до истечения срока приобретательной давности. Этот формально наименее уязвимый путь сопряжен с рядом трудностей. Во-первых, если речь идет о больших пакетах акций, оказывается парализованным общество, а это, конечно, не отвечает общим интересам. Во-вторых, такие акции не могут быть зачислены на баланс общества, поскольку этот случай не предусмотрен

1 Юлдвшбаева Л. Правовая природа бездокументарных ценных бумаг // Хозяйство и право. 1997. № 10. С. 45.

265

законом, а их нахождение у лица, лишенного возможности ими распорядиться, в том числе участвовать в дополнительной эмиссии, предъявлять акции к выкупу, конвертации и т.д., таит в себе опасность оспаривания любых актов общества, затрагивающих распорядительные права акционера, по мотиву их ущемления. Нетрудно найти случаи и других практических осложнений,

Наконец, третье решение передаст все права владельцу с возложением (или без такового) на него обязательств по возмещению некоторых прав (например, дивидендов за срок при-обретательной давности) номинальному, собственнику. Этот вариант, конечно, будет практически наиболее простым и в наибольшей степени отвечать как нуждам оборота, так и интересам акционерного общества. Однако, поскольку речь идет об отношениях с высокой степенью регулирования и формальности, практически исключающих применение презумпций, постольку здесь невозможно избежать нормативного решения. Лучше всего решить проблему в Гражданском кодексе, имея в виду радикальное сокращение приобретательной давности для дви-жимостей в целом или ценных бумаг в частности. Менее удачным кажется изменение иных законов, например, путем введения паллиатива в виде, скажем, возникающего в силу закона доверительного управления акциями на весь срок давности.

Эта тенденция замечается и в формулировке п. 5.5.1 Положения о депозитарной деятельности в Российской Федерации, утвержденного постановлением Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг от 16.10.97 г. № 36, предписывающего депозитарию "принимать все меры, предусмотренные федеральными законами и иными нормативными актами, по защите прав добросовестного приобретателя на принадлежащие ему ценные бумаги и недопущению изъятия ценных бумаг у добросовестного приобретателя"'.

Обращает на себя внимание явно вещноправовая трактовка ситуации2. При том, что, кроме приобретательной давности и

' Экономика и жизнь. 1997. № 50. С. 17.

] Очевидным образом вешноправовой подход продемонстрирован также Высшим Арбитражным Судом в деле о ничтожности договора о продаже акций в процессе приватизации. Судом установлено, что решение о реституции в части возврата акций не может быть исполнено, так как акции уже отчуждены третьим лицам, а "внндикационный иск об истребовании имущества от покупателя, который приобрел имущество у лица, не имевшего права его отчуждать, фондом имущества не заявлялся, в связи с чем условия изъятия имущества по указанному основанию, предусмотренные ст. 302 ГК, судом не исследовались и не оценивались" (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1998. №3. С-34.).

266

ограничения виндикации, иной защиты добросовестного приобретателя^ ценных бумаг пока нет, эти продиктованные практическими нуждами формулировки можно, видимо, понимать в смысле объявления практической нужды в иных, более отвечающих оперативности фондового рынка инструментах по защите добросовестного приобретателя.

* * *

Вопрос о том, является ли позиция владельца для давности до истечения срока субъективным правом, приобретает непосредственное значение при решении проблемы передачи и преемства владения. Конечно, этот вопрос лишь часть более общей дискуссии о понятии владения, которое рассматривается и как право, и как факт. Хотя сама оценка владения не связана прямо с наличием или отсутствием посес-сорной защиты, полное ее отсутствие никак не усиливает доводы тех, кто признает владение правом. В этом отношении, кажется, владение для давности, обладая исковой защитой, может дать определенные аргументы для признания его правом, если считать обратимым правило: каждое право имеет иск. Но если учесть, что защита сама по себе не превращает владение в право и что владение для давности имеет те же основные черты, что и вообще владение без основания, то вопрос должен решаться все же в рамках теории владения в целом.

Владение для давности непередаваемо по сделке, а при передаче вещи начинается у нового приобретателя снова, "всякий сингулярный правопреемник может только начать новую давность"'. Соответственно добросовестность, основание за-владения обсуждаются по личности приобретателя и не могут передаваться. Возможно лишь присоединение срока при правопреемстве (п. 3 ст. 234 ГК)^

В обзоре практики разрешения споров по сделкам, связанным с размещением и обращением акций, вешнолравовая суть, ratio этого дела была подчеркнута: "Требование собственника о возврате акций, предъявленное к добросовестному приобретателю, носит виндикачионный характер" (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1998. № 6. С. 86).

При рассмотрении другого спора, связанного с залогом акций, при оценке ключевого для судьбы иска вопроса об объеме переданных прав также применялись нормы о собственности, а не о цессии (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1998. № I. С. 58–60).

' Хвостов B.hf. Указ. соч. С- 257.

267

Завершить эту главу кажется уместным судебным делом, которое, непосредственно касаясь приобретательной-?йвности» в то же время подводит и к тем вопросам, которым посвящена следующая глава, о природе владения.

Суть спора такова. Собственница домовладения, приобретенного до вступления в брак, завещала его в равных частях мужу и дочери.

После ее смерти оба наследника – и муж, и дочь – обратились с заявлениями о вступлении в наследство. Однако муж умершей собственницы оспорил права дочери на половину домовладения, ссылаясь на то, что он приобрел имущество по приобретательной давности, начавшейся еще в период брака и продолженной после смерти наследодателя.

При очевидной сомнительности заявленных требований дело имеет определенный интерес уже хотя бы потому, что стало предметом судебного спора, причем в ходе его рассмотрения обозначились затруднения с точной квалификацией ситуации.

Во-первых, поставлен вопрос, может ли начать владение для давности один из супругов относительно имущества другого супруга. Очевидно, что владение для давности исключено, если супруг рассматривает имеющееся домовладение как принадлежащее другому супругу – здесь не может быть владения как своим. Точно так же исключено владение для давности, если супруг полагает имущество только своим по закону – здесь налицо заблуждение не в факте, а в праве, а оно не ведет к добросовестности. Значит, остается лишь вопрос о владении в качестве сособственника^ Нетрудно заметить, что ситуация равно применима к общей собственности во всех ее видах.

В основе приобретательной давности, в том числе затрагивая и добросовестность, лежит, как известно, основание установления владения. Таким основанием, если вспомнить, что приобретательная давность происходит из оборота, является волевой акт владельца, направленный на приобретение вещи. Между тем отношения общей собственности не приводят к созданию юридического лица, позволяющего вырабатывать общую волю через свои органы, и соответственно акт приобретения может быть совершен только кем-либо одним из сособст-венников. Следовательно, только По его воле и можно обсуждать наличие добросовестности. Значит, тот субъект общей собственности, в том числе и супруг, который своей волей и свои-

268

ми действиями не приобретал вещи, не может'ссылаться на свок>гго©р®еовестноспь1<          .

И^&тя'б вашемдеде ситуация, по-аидимому, значительно проще – истец едва ли сможет привести какие-либо фтоы, позволяющие допустить даже предположение об общей собственности, нельзя исключить развертывание иного спора по тому пути, который приведет к обозначенной проблеме.

Во-вторых, поставлен вопрос о владении наследственным имуществом после смерти наследодатоля как владении для давности. Очевидно, что положительный ответ приведет к абсурдным следствиям – окажется, что при получении наследства его владелец получит преимущества перед всемипрочими наследниками. Но тем не менее проблема должна получить свою квалификацию.

Понятно, что приобретательная Давность возникает из незаконного владения – ведь если вещь получена в законное владение, т.е. по общему правилу от собственника, то получатель всегда знает собственника и всякое заблуждение насчет своего права собственности тем самым исключено. Значит, Нужно определить природу владения наследственным имуществом. Здесь прежде всего обращает на себя внимание to, что оно' не получено по воле собственника. Но Значит ли это, что такое владение незаконное?.

Римскому праву известно владение наследственным имуществом до приобретения наследства по праву – Ьопоштп pos-sessio, пользовавшееся преторской защитой. При этом наследник, бывший в доме наследодателя в момент его смерти, тем самым уже оказывался во владении наследством и без получения bonorum possessio имел обычную владельческую защиту против внешних посягательств'.

Впрочем, в древнем праве, когда наследственное имущество рассматривалось как лишенное хозяина, бесхозяйное, считалось возможным захватить имущество и приобрести его спустя год по давности (usucapio pro herede). В Этом случае, однако, приобретатель (узукапиент) считался получившим все личные качества наследника, в том числе обязанность

' Покровский И.А. История римского права. С. 382.         ' Одно из объяснений природы этого владения – в качестве провизорного ввода во владение на время спора о наследстве между двумя претендентами – сближает его с другой формой законного владения, получаемого также не от собственника, – секвестром.              •:•••••

269

выполнения'-семейных культов и'обязательства по выплате наследственных долгов. Во времена Аариана.тдкоешриобре-тение утратило силу и наследнику был дан иск о возврате имущества-от узукапиента1. Вероятно, имеет смысл:.иметь в виду эту архаичную конструкцию с такими ее характерными чертами, как представления о бесхозности имущества умершего и включение приобретателя в состав familia, как материал для сопоставления со всеми иными попытками использования usucapio а наследовании. Тогда, во всяком случае, становится очевидной невозможность применения приобре-тательной давности в системе права, исключающей возникновение бесхозяйности имущества вследствие смерти собственника.

Если принять это во внимание, то, думаю, нет препятствий полагать, что владение наследственным имуществом, полученное без пороков (насилие, обман и пр.), является законным, поскольку его владелец рассматривает имущество именно в качестве такового, т.е. имущества, известный собственник которого скончался, а наследники не вступили в свои права2-Любые заблуждения владельца, касающиеся законов о наследстве, никак не могут изменить характер его владения. Такое владение, конечно, не может привести к приобретению по давности, потому что оно объективно является не владением для себя, а владением для других – наследников даже и в том случае, если наследником вещи станет сам владелец. Именно в этом последнем случае наиболее явственно заметна неприменимость к такому владению приобретательной давности – невозможно считать своим то, что намерен приобрести как наследство, т.е. как чужое, ведь нельзя наследовать собственное имущество.

Теперь мы можем предложить решение нашего казуса-Во время совместной жизни истец в любом случае не мог начать владение для давности относительно имущества, принадлежавшего супруге, так как он не получал ни от нее, ни тем более от третьих лиц это имущество во владение по како-

' Покровский И.А. Указ. соч. С. 377, 405.

' Понятно, что титул законного владения позволяет иметь исковую защиту против любых посягательств третьих лиц (ст. 305 ГК РФ), Тем самым обеспечивается всесторонняя частноправовая зашита наследственного имущества – обстоятельство весьма важное, но все же само по себе недостаточное для объяснения сути явления. Охрана наследственного имущества, осуществляемая нотариусом, является публично правовым средством (см. гл. 19).

270

му-либо основанию, которое он мог бы, даже допустив извинительные фактические ошибки, считать влекущим у него собственность «а это имущество.

Истец и в качестве наследника не мог осуществлять владел ние для давности после открытия наследства, поскольку он относился к имуществу как к наследству; при этом осуществляемое им владение наследственным имуществом является законным владением, временным, как это вообще характерно для законного владения, и дающим владельцу средства защиты, предусмотренные ст. 301–305 ГК РФ. Вступление иных лиц в права наследства на это имущество даст им право требовать это имущество от фактического владельца.