ГЛАВА XI Внутренний план книги «О преступлениях и наказаниях»

Беккариа писал свою книгу языком афоризмов, языком кратких положений. Любопытно, что один из его критиков, профессор Джудици, разбил весь текст книги (с очень небольшими пропусками) по шестому ее изданию на 281 отрывок-положение, поместив на каждый из них свое замечание. Эта особенность книги значительно облегчила «труд» Морелле по перекраиванию книги.

Но сочинение Беккариа — не собрание афоризмов, заносимых время от времени в записную книжку. Беккариа писал его, руководствуясь известным планом, определенными направляющими идеями.

Насколько нам известно, в литературе до сих пор не сделано было даже попытки проникнуть в этот «внутренний план» книги. Явление вполне понятное, потому что в XIX и XX вв. литература имела дело с Беккариа «в редакции Морелле».

Прежде всего следует помнить, что обращение «К тому, кто читает», впервые помещенное в пятом издании, является не «предисловием», а по своему существу «послесловием» и имело в виду не «читателей», а венское правительство и его наместника в Ломбардии.

«Подлинная» книга начинается с «Введения». Как мы знаем, идея книги зародилась в кружке миланских друзей Беккариа, среди горячих бесед о жестокости уголовных законов того времени. И вот в небольшом «Введении» широкими мазками намечаются задачи предстоящей работы. Надо наконец обратить внимание человечества на «жестокость наказаний и беспорядочность уголовного судопроизводства», надо наконец прислушаться к «стонам слабых, приносимых в жертву свирепому невежеству и изнеженному богатству», посмотреть на «варварские истязания, расточаемые с бесполезной жестокостью за преступления, недоказанные или воображаемые», «на мрак и ужас темниц».

Все это ставится в связь с тем, что «законы» являются до сих пор только «орудием страстей незначительного меньшинства», а не «договорами свободных людей», что они не стремятся к тому, чтобы дать «возможно большее счастье для возможно большего числа людей».

И заканчивается это «Введение» мыслью, во власти которой Беккариа был все время, когда писал свою книгу: «Я был бы счастлив, если бы мог... заслужить признательность скромных и мирных последователей разума и вызвать тот сладостный трепет, с которым чувствительные сердца откликаются на призыв защитника человечества».

69

Как же поступил Морелле? Он дополнил «Введение» двумя отрывками. Первый он взял из § VIII о «подразделении преступлений». И после горячих строк, которыми заканчивалось подлинное «Введение», в редакции Морелле мы вдруг читаем: «Теперь следовало бы изучить и установить различие между всеми родами преступлений и их наказаниями...» — отрывок, место которого у Беккариа вполне было оправдано в § VIII. Вторым дополнением является последний абзац § XI со слов: «но какие наказания соответствуют этим преступлениям?» У Беккариа эти слова вполне понятны, потому что им предшествует рассуждение о различного рода преступлениях (§ VIII, IX, X, XI).

В § I и II Беккариа говорит о происхождении наказаний и о праве наказания, а затем из установленных в них «начал» делает в § III и IV соответствующие выводы: наказания должны устанавливаться только законами, законы обязательны для всех, толкование их не может принадлежать суду.

На примере § V мы видим ход мысли Беккариа. Толкование законов — зло. Но оно порождается «темнотой законов». Законы же должны быть ясны не только для судей, но и для всех граждан. Отсюда страстная критика устарелого обычая, продолжающего существовать в значительной части образованной и просвещенной Европы, издавать законы на чуждом народу языке. Законы должны быть доступны всем, что невозможно без книгопечатания. Отсюда и просветительное, и политическое его значение: без письменности общество не может иметь такого образа правления, «при котором власть исходит от всего общества... при котором законы изменяются не иначе, как по обшей воле...» Так одна мысль влечет за собой другую, более общую и более важную, и заглавие даже короткого параграфа не соответствует его богатому содержанию.

Отвлекшись в § V несколько от своей главной темы (вопрос о наказании), в следующих двух параграфах, VI и VII, автор снова возвращается к ней и обосновывает в § VI свое положение, что наказание должно быть «соразмерно», т.е. пропорционально преступлению. Переходя к § VII «Ошибки при установлении мерила наказаний», «Беккариа прямо указывает на логическую связь, существующую между этими двумя параграфами: «Предшествующие размышления дают мне право утверждать, что единственным и истинным мерилом преступлений (а отсюда и наказаний) является вред, который они приносят нации».

После «Введения» Беккариа останавливается прежде всего на вопросах о наказании. Любопытно, между прочим, что в рукописи Беккариа сохранилось заглавие книги «О наказаниях и преступлениях».

От § VII естественный переход к § VIII—XI, в которых говорится о «подразделении преступлений» и об отдельных преступлениях. Само собой понятно, что Беккариа не задавался целью писать исследование по Особенной части уголовного права. Ему важно было нанести удар «азиатским воззрениям», «разъяснить основные начала», «указать наиболее вредные и распространенные заблуждения» Это он и делает иногда только в двух-трех словах, упоминая про такие, например, преступления, как

70

«оскорбление величества». Краткость в этих случаях объясняется и политической предосторожностью. Но там, где эти соображения не останавливают автора, он не сдерживает полета своей мысли и, коснувшись вопроса об оскорблении чести (§ IX), невольно затрагивает вопрос о поединках (§ X).

В § XII «Цель наказаний» делается некоторый вывод из изложенных до сих пор истин, причем поскольку лейтмотивом предыдущих параграфов являлся вопрос о наказании, а вопросы о преступлении связывались с этим главным вопросом, то в § XII кратко, но четко и определяется цель наказаний.

Как же поступил Морелле? В своей редакции после § V он последовательно помещает: § XXIX «О взятии под стражу», § XIV «Улики и формы суда», § XIII «О свидетелях», § XV «Тайные обвинения», § XXXVIII «Наводящие вопросы; показания», § XVIII «О присяге», § XVI «О пытке», § XXX «Процесс и давность» и, наконец, § XXXVII «Покушения, сообщники, безнаказанность».

«Все эти параграфы, — заявлял Морелле в предисловии к переводу, — относясь к производству дела и к средствам раскрытия и установления преступления, должны быть помещены перед главами, говорящими о наказаниях вообще и о некоторых наказаниях в частности».

Ни по заглавию, ни по содержанию глава о покушении, сообщниках и безнаказанности никакого отношения к вопросам процесса не имеет. Это было бы еще полбеды, дело в том, что Морелле разорвал естественную связь первых пяти параграфов с последующими § VI—XII. И подумать только, что Морелле убеждал Беккариа, что будто бы «им избран более правильный порядок... сближающий вещи, которые должны быть вместе и которые были разъединены...»

После § XII Беккариа переходит к параграфам процессуального характера. Это § XIII—XVI «О свидетелях», «Улики и формы суда»1, «Тайные обвинения», «О пытке». Далее следует § XVII «О государственной казне». Надо иметь в виду, что этого параграфа не было в первых трех изданиях и он вместе с другими «дополнениями» был послан переводчику через Даламбера. Название параграфа нас в данном случае не должно смущать, В нем идет речь об уголовном процессе, об исторической связи, существующей, по мнению Беккариа, между денежным наказанием и признанием обвиняемого, которого впоследствии стали добиваться пыткой. Весь параграф является подлинным дополнением к предыдущему. Беккариа приводит в нем доводы против пытки, пропущенные им в первых трех изданиях. В заключение Беккариа противопоставляет широким обобщением «обвинительный» процесс «следственному», по современной терминологии — «розыскной» процесс — «состязательному».

Как же поступил Морелле с этим дополнительным параграфом? Он отнес его в конец книги, совместно с § XL «Ложные понятия о пользе» и

§ XIV «Улики и формы суда» появился только в третьем издании

71

§ XXVI «О духе семейственном». Такую группировку вопросов Морелле объяснял тем соображением, что для придания указанным параграфам большей силы их следует соединить и поместить после параграфов, толкующих о более частных вопросах, «ибо они заключают в себе общие причины заблуждений, объясненных или оспоренных на протяжении всего сочинения».

Казалось бы, с § XIX «Незамедлительность наказаний» последовательный ход мыслей автора прерывается и он возвращается к вопросам о наказании. Но в действительности этот параграф связан с предыдущим, так как в нем выдвигается требование, чтобы процесс был быстрым, и говорится о предварительном заключении. Процесс должен развиваться быстро, потому что наказание тем полезнее, чем скорее оно следует за преступлением, чем сильнее и длительнее будет связь двух идей: преступления и наказания. Но эта связь будет еще более укреплена сходством — по возможности — наказания с природой преступления. Последнее положение и развивается в следующих параграфах. В § XX «Насилия» выдвигается положение, что преступления против личности подлежат личным наказаниям, за кражи (§ XXII) должно следовать рабство, заключающееся «в передаче лица и его рабочей силы в распоряжение всего общества...», посягательства на честь должны наказываться бесчестьем (§ XXIII), политическое тунеядство — изгнанием (§ XXIV).

В § XX Беккариа выдвинул принцип равенства всех перед законом. Впоследствии Беккариа почувствовал, что надо развить вопрос о дворянах, «привилегии которых составляют значительную часть законов различных наций», и в третьем издании появляется новый параграф «Наказания для дворян» (§ XXI).

В качестве наказания за «тунеядство» выдвигается изгнание. Но последнее связывается с вопросом о конфискации. Отсюда § XXV «Изгнание и конфискация». Но конфискация задевает семью, о чем Беккариа и говорит в конце параграфа. Мысль о «семье» вызывает у автора целый поток тяжелых воспоминаний о пережитом, вызывает думы и о настоящем своем положении. Появляются прекрасные страницы «О духе семейственном» (§ XXVI). Тут Беккариа спохватывается. «Ход моих мыслей, — замечает он в начале следующего параграфа, — отвлек меня, однако, от предмета моего исследования, к чему я и должен поспешить». И он возвращается к вопросу о «свойствах» наказания. В § XXVII «Мягкость наказаний» он останавливается на значении «неизбежности» наказания, делающей излишним его жестокость. Эта глава заканчивается гневными словами о «варварских и бесполезных мучениях», которым предаются люди «на потеху фанатической толпы», и естественным путем приводит автора к главе «О смертной казни» (§ XXVIII).

От этого психологически вполне понятного порядка изложения мыслей Морелле не оставил камня на камне. Совершенно не вникнув во внутреннюю связь отдельных параграфов между собой, он перетасовал не только их, но выкраивал из них куски, которые помещал в другие места. Вполне

72

был прав Гримм, когда писал, что Морелле, раскромсав книгу Беккариа на куски, сшил из них платье арлекина.

Такие приемы Морелле приводили порой и к искажению мысли Беккариа. Так, например, главу о «тунеядцах» Беккариа начинал словами: «Кто возмущает общественное спокойствие... должен быть исключен из общества, т.е. изгнан». Этот абзац, а равно и последний, где также говорится об изгнании, Морелле переносит в параграф об «Изгнании и конфискации», помещая последний в конец книги. Тем самым пропадает мысль Беккариа о том, что наказание должно соответствовать преступлению, отпадает его требование применять изгнание к «политическим тунеядцам», т.е. в первую очередь к монахам.

Мы считаем излишним дальнейшее сопоставление подлинного Беккариа с «редакцией» Морелле. Оно дается в приложении с указанием пропусков и изменений текста, немногочисленных правда, допущенных Морелле. Отметим только как пример крайнего преувеличения значения Морелле мнение Зарудного. По его словам, книга Беккариа принадлежит двум лицам: самому Беккариа и его французскому переводчику — аббату Морелле. «Первый, — говорит Зарудный, — открыто высказал общие, бывшие уже в то время всем известные понятия, которых, однако, тогда никто еще не решался высказать так решительно; второй привел эти понятия в порядок (!?)...»

Глава о смертной казни (§ XXVIII) — самая большая в книге. Видимо, она потребовала огромного напряжения сил Беккариа, вызвавшего, может быть, затем и перерыв в работе. Как бы накапливая силы для нового подъема, Беккариа возвращается к вопросам процесса — о «сроках», которые должны быть установлены для ведения уголовных дел, и о «давности» (§ XXX). Между этим параграфом и главой о смертной казни помещен § XXIX «О взятии под стражу».

Еще Канту установил, что этот параграф был написан после того, как рукопись была уже в наборе. Сохранилась пометка Беккариа, что «Взятие под стражу» надо поместить перед параграфом «О свидетелях», а если этого сделать уже нельзя, то перед параграфом «Процесс и давность» (§ XXX).

Этот случай характерен вообще для работы Беккариа над книгой. Размышления над вопросами, поднятыми в ней, не покидают его не только во время печатания книги, но и после выхода ее в свет. Отсюда дополнения к третьему изданию, дополнения, посланные Морелле (четвертое издание), вошедшие и в итальянское, пятое издание (1766) с некоторыми добавлениями.

Легко объясним переход от рассуждений о времени, необходимом для расследования дела, к «Преступлениям, трудно доказуемым» (§ XXXI). Здесь «ход мыслей» увлекает автора несколько в сторону. Вопрос о супружеской неверности (одно из таких преступлений) невольно заставляет Беккариа заговорить о браках вообще, а затем и о детоубийстве.

§ XXXII «Самоубийство» не стоит ни в какой связи с предыдущим, но он вполне оправдан в книге, посвященной «Преступлениям и наказани-

73

ям». В XVIII в. самоубийство считалось не только грехом, но и преступлением. Для Беккариа оно не было ни тем, ни другим и не должно было вызывать наказания, так как последнее поражает или «невинных» (близких), или «холодное и бесчувственное тело». Самоубийца покидает общество, в котором он живет, но так же поступает и переселяющийся в другое государство. Здесь Беккариа высказывает ряд общих мыслей о том, как нужно предупреждать эмиграцию. «Самое верное средство удержать граждан в отечестве заключается в улучшении благоденствия каждого из них». Вопрос о «благоденствии» связывается у Беккариа с вопросом о роскоши, внушенной тщеславием, и роскоши, направленной к увеличению удобств жизни. Мы видим, таким образом, что, по существу, заглавие «Самоубийство» охватывает только начало § XXXII.

Беккариа ставит вопрос о роскоши в связь с торговлей и промышленностью. Этим объясняется и наличие следующих параграфов: «Контрабанда» (§ XXXIII) и «О должниках» (§ XXXIV).

Беккариа, казалось, чувствовал, что работа подходит к концу. «Мне остается рассмотреть еще два вопроса, — начинает он следующий параграф, — вопрос об убежищах и выдаче преступников (§ XXXV) и о назначении цены за голову преступника» (§ XXXVI).

Но вопрос о «воображаемых» преступлениях (ересь, волшебство и т.п.) не переставал волновать Беккариа, он о них говорил еще во «Введении». И вот из-под пера его выливаются две блестящие страницы «Об особом роде преступлений» (§ XXXIX), которых одних было бы достаточно, чтобы занести книгу в «Индекс» запрещенных католической церковью сочинений. Это — «наихудшая» глава книги, по свидетельству монаха Фа-кинеи.

§ XXXVII и XXXVIII «Покушения, сообщники, безнаказанность» и «Наводящие вопросы; показания» являются дополнениями третьего издания. Почему второй из них не был поставлен на более подходящее место — остается невыясненным.

После того как Беккариа высказался наконец о «воображаемых» преступлениях, из-за которых «Европа была залита кровью», мысль его плавно течет дальше. Главой «Ложные понятия о пользе» (§ XL) прекрасно дополняется параграф «Об особом роде преступлений».

Книга приближается к естественному концу. «Лучше предупреждать преступления, чем наказывать. В этом главная цель всякого хорошего законодательства». Вопросам предупреждения преступлений и посвящены § XLI—XLV («Как предупреждать преступления», «О науках», «Власти», «Награды», «Воспитание»)1.

Книга заканчивается кратким заключением. В нем дается вывод, «общая теорема». Но она касается не всех вопросов, о которых говорил Беккариа, а только «свойств», которыми должно обладать наказание.

В 1809 г. в Венеции была издана Паролетти книга Беккариа в порядке, принятом в пятом издании (1766). «Нам казалось, — писал Паролет-

1     § XLV1 «О помиловании» появился в четвертом издании (Морелле). 74

ти, — что эта первая связь идей значительно лучше выявляет величественное шествие творческого гения знаменитого итальянского философа» (Амати).

Мы видели, что не всегда это «шествие» было непрерывным, восходящим. Бывали дни и недели, когда Беккариа бросал перо в сторону. Но однажды пробужденная мысль продолжала работать. Наступал прилив творчества, и Беккариа вновь принимался за перо.

Мы не раз отмечали «отклонения» Беккариа от непосредственной темы. Но это не порок, а достоинство его книги. Он писал ее не как узкий юрист, а как философ и мыслитель, увлекаемый к тому же «жаром чувств». Поэтому содержание его книги не исчерпывается ее заглавием. Поэтому попытка Морелле установить «более естественный», как ему казалось, порядок не могла быть ничем иным, как искажением подлинного Беккариа.