ГЛАВА IX Заботы Беккариа об устройстве своей судьбы.

Причины, которые могли побудить

его отказаться от дальнейшего переиздания

своей книги

Книга «О преступлениях и наказаниях» принесла Беккариа европейскую известность, но не дала никакой материальной независимости и обеспеченности.

Вместе с тем в начале 1767 г. предложение Екатерины II о переезде Беккариа в Петербург было сделано уже в самой серьезной форме. Об этих предложениях Беккариа сообщал своим новым парижским друзьям, но те самым решительным образом высказывались против такой мысли. «Я не понимаю, мой друг, — писал ему Морелле в марте 1767 г., — как вы можете серьезно спрашивать, должны ли вы отправиться в Россию. Если бы у вас не было семьи, если бы вы не были привязаны к родственникам и к друзьям, если бы вы не жили в прекрасном климате, я бы jj,    вам сказал: поезжайте. Но при вашем положении это было бы безумием, >,    тем более при вашем характере и при известном беспокойстве, свойствен-)    ном вам.. »

1,        Даламбер также отговаривал своего «дорогого знаменитого друга» от поездки. «Говорят, — писал Даламбер 2 июня того же года, — что вы серьезно думаете о путешествии в Россию; я не знаю, какие соображения '    побуждают вас к этому. Но я прошу вас, мой дорогой друг, подумать еще перед тем, как окончательно решиться. Вспомните все, что я говорил вам •    по этому поводу. Вы отказываетесь от прекрасного климата ради прескверной страны, от свободы ради рабства и от ваших друзей ради прин-\    цессы, хотя и с большими заслугами, но которую лучше иметь в качестве &    любовницы, чем жены». Но, видимо, Даламбер с искренней любовью |    относился к Беккариа, потому что тут же добавлял: «какое бы, впрочем, 4    решение вы ни приняли, в какую бы страну вы ни отправились, будьте 1    убеждены, что я всегда одинаково буду интересоваться вами» (Ландри). id        Трудно сказать, насколько серьезно думал Беккариа о переселении в $    Россию. Но он воспользовался предложением Екатерины с целью оказать известное моральное давление на венское правительство. Он ознакомил с этим предложением графа Фирмиани, а тот в свою очередь поставил об этом в известность канцлера Кауница. Последний ответил (27 апреля), что нельзя допустить, чтобы страна лишилась подданного, книга которого свидетельствует, что он хороший мыслитель, и просил сооб-

59

щить более подробные сведения о Беккариа. Граф Фирмиани, сообщая о социальном и семейном положении Беккариа, писал (9 мая), что он один из тех весьма немногих, которые любят науку. «Его образ жизни, весьма разумный, сделал его мало симпатичным в глазах его сограждан. В особенности духовенство возбуждено против него за его книгу "О преступлениях и наказаниях"». Но тут же Фирмиани добавляет, что «ответ автора на известные нападки был полон умеренности и делает честь его чувствам».

Тогда Кауниц поручил передать Беккариа, что он будет назначен профессором кафедры политической экономии, которую венское правительство предполагало открыть при высшей Палатинской школе в Милане.

Но все же устройство судьбы Беккариа затягивалось. Фирмиани действовал довольно вяло, как предполагает Амати, считаясь с враждебным отношением к Беккариа консервативных миланских кругов. Венское правительство было более настойчивым, и 22 декабря 1768 г. состоялся указ о создании кафедры «камерально-экономических наук» с назначением Беккариа профессором с окладом в три тысячи ливров1.

В своих «Мемуарах» Морелле пренебрежительно пишет, что, возвратившись в Милан, Беккариа мало что сделал, и говорит, что конец его не отвечал его началу—«явление общее, по мнению Морелле, итальянским литераторам, в которых первый огонь загорался очень живо, но которые в 25 и 30 лет разочаровываются подобно Соломону и приходят к заключению, что знание — суета, не дождавшись того, чтобы стать такими же мудрыми, как он» (т. I).

Это суждение слишком сурово. Морелле сбрасывает со счетов сочинение Беккариа «О стиле», первая часть которого и фрагмент второй, в общей сложности около 22 листов, были опубликованы в 1770 г. и переведены самим же Морелле на французский язык. Возможно, что Морелле не знал, что плодом лекций Беккариа явился обширный, правда неоконченный, и опубликованный только в 1804 г. курс политической экономии.

Кроме того, имеются сведения, что уже с 1765 г. Беккариа замышлял большой труд «О законодательстве». Об этом велись разговоры и во время пребывания его в Париже. В записной книжке Беккариа к этой теме относится ряд афоризмов. Кроме того, Ландри удалось обнаружить в миланском государственном архиве начало, как он утверждает, этого труда, написанное рукой секретаря Беккариа, работа, относящаяся по некоторым данным к лету 1768 г.

Но к своей книге «О преступлениях и наказаниях» Беккариа больше уже не возвращался.

В своем первом письме Беккариа живо интересовался «замечаниями» на книгу со стороны Морелле и его друзей, в особенности Дидро. Он просил прислать эти замечания, чтобы воспользоваться ими при шестом

История назначения Беккариа профессором довольно подробно изложена у Канту Кроме того, Ландри опубликовал некоторые новые документы.

60

I

издании. Из второго письма Морелле (сентябрь 1766 г.) видно, что замечания эти еще не посланы. Но тут же он сообщал о своем разговоре с Дидро. «Дидро думает, — писал Морелле, — что вы не должны терять из виду вашего рассуждения "О преступлениях", ибо материя эта бесконечно привлекательна, что вы должны использовать внимание, которое вы пробудили к этому предмету, и что, не торопясь, через год, например, надо выпустить новое издание, с истолкованием и развитием того, что вы уже сказали, и с присоединением того, что вы еще можете сказать».

Очевидно, замечания как Морелле, так и Дидро были получены Бек-кариа в Париже. Переписанные рукой секретаря Морелле, они сохранились в архиве Беккариа. Большая часть замечаний Дидро была впервые опубликована Редерером в 1797 г. в его издании книги Беккариа, остальное — во французском издании этой книги Коллин де Планси (1823). Там же опубликована большая часть замечаний Морелле (дополнения у Ландри).

Так или иначе, Беккариа по возвращении из Парижа располагал этими замечаниями. Да и в Париже ему, несомненно, приходилось касаться ряда вопросов своей книги. И тем не менее он не продолжал работать над ней. Явление — психологически весьма интересное. Возможно, что одной из причин его были именно эти замечания и разговоры. С легкой критикой Морелле можно было примириться. Но у Дидро с Беккариа оказались и серьезные расхождения. Дидро допускал пытку, считая ее «справедливой», если она применяется при таких преступлениях, как убийство, разбой, произведенные шайками, когда ни свидетелями, ни иными доказательствами нельзя узнать сообщников. «Подумайте только, — писал дальше Дидро, — что несколько минут мучений злодея могут спасти жизнь сотни невинных, которых умертвили бы его соумышленники, тогда пытка покажется вам делом человеколюбивым» (замечания к главе «О пытке»). Беккариа в главе о «мягкости наказаний» (§ XXVII) говорит, что жестокость наказаний ожесточает души людей — Дидро замечает: «Я этому не верю», оговариваясь, правда, что он тем не менее согласен с автором, что суровость наказаний бесполезна.

В 1920 г. во Франции были опубликованы впервые «Замечания» Дидро, написанные им в 1774 г. на «Наказ» Екатерины и составляющие целую брошюру в несколько листов1. В этих «Замечаниях» он, хотя и редко, останавливается и на вопросах уголовного права. В замечании, текст которого отразил некоторые строки Беккариа из главы «Мягкость наказаний», Дидро пишет, что он не отрицает за рассуждением «О преступлениях» характера гуманности, доставившего ему столь большой успех. Но он считал бы необходимым привести простой арифметический подсчет. В Париже, по словам Дидро, казнят ежегодно 150 человек, столько же в остальной Франции; на 25 миллионов — 300 человек, что составит 1 человек на 83 тысячи. Гораздо больше жертв, — кончает Дидро, — уносят «пороки, балы, праздность, плохие врачи».

Revue d'histoireeconomique et sociale 1920 №3—4

61

С такого рода взглядами на пытку, на смертную казнь, которые могли быть высказаны Дидро при личных встречах в Париже, Беккариа при всем своем уважении к нему не мог, конечно, согласиться. Обойти их молчанием в новом издании вряд ли было удобным.

Но «советы», которые давались ему парижскими друзьями, требовали вообще настоящей переработки книги и в смысле изложения. Еще Да-ламбер в приписке к первому письму Морелле советовал Беккариа в следующем издании выбросить все геометрические и научные выражения, заменив их простыми и общедоступными. В «метафизике, и в особенности в морали, — писал Даламбер, — нужно, кажется мне, как можно меньше уклоняться от общепринятого языка, потому что в этих сочинениях обращаются ко всему человечеству, и нужно как можно яснее говорить о том, что каждого так сильно интересует».

Несомненно, и Дидро имел в виду в значительной мере форму изложения Беккариа, когда заканчивал свои немногочисленные замечания следующим пожеланием: «В интересах человечества важно, чтобы сочинение это было доведено до своего совершенства и было бы убедительным для самого простого человека, ибо, чтобы дойти до ушей правительства как голос народа, полезные истины должны захватить простых людей».

Не знаем, откуда Беликов взял, что Беккариа находил замечание Да-ламбера вполне верным и даже несколько раз принимался исправлять свое изложение, но что это ему не удалось Несомненно одно: Беккариа не исправил и, как нам думается, психологически не в состоянии был «исправить» свое сочинение. Мы постараемся показать в последних двух главах, XI и XII, насколько содержание книги Беккариа органически связано с формой ее изложения. Беккариа ощущал, если не сознавал, что успех его книги связан именно с формой его изложения, его языком. Советы Дидро и Даламбера не могли быть им приняты.

Помимо этих соображений от дальнейшею переиздания могла удерживать Беккариа мысль об авторстве «Ответа» и вопрос о том, должен ли он последовать «редакции» Морелле. Возможно также, что Беккариа не хотел увеличивать неприязнь к себе духовенства и консервативных миланских кругов. Во всяком случае и в 1767 г., и в 1768 г. мысли его были заняты в первую очередь устройством своей судьбы — переговорами с Петербургом, с Веной. Естественно, что он отстранился от переработки книги и оставил ее в том виде, в каком она сложилась у него в пятом издании 1766 г.

После 1766 г., несмотря на то что автор книги прожил еще 28 лет, он в жизни ее больше не участвовал. Книгу издавали на итальянском языке, ее переводили на иностранные языки, она породила целую литературу еще при жизни автора, но сам автор оставался в стороне от всего вызванного им же движения. Он ни разу даже не откликнулся на него.