ГЛАВА VIII Парижская поездка

Для Беккариа 1766 г. был годом, когда он стал европейской известностью. В своем втором письме, посланном в сентябре этого года1, Морел-ле сообщал Беккариа об общем успехе книги и о том, что вышло уже семь изданий его перевода, каждый по тысяче экземпляров.

В августе или сентябре 1766 г. вышел и «комментарий» Вольтера «к книге о преступлениях и наказаниях». На самом деле эта брошюра не является «комментарием» в обычном смысле. Она содержит высказывания Вольтера по ряду вопросов уголовного права и процесса, причем в двух-трех местах он хвалебно отзывается об авторе. Но похвала Вольтера в то время значила много.

Голос Беккариа дошел и до «философов на троне». Наследный герцог Людвиг Вюртембергский прислал ему письмо (4 февраля), в котором говорил, что книга наполнила его любовью и восхищением к ее автору. «Я не знаю, — писал герцог, — суждено ли будет мне управлять людьми, я этого не желаю. Но я могу вас уверить, что я приложу все мои усилия, чтобы отменить эти варварские наказания, заставляющие содрогаться природу и с которыми вы боретесь так победоносно».

Канту пишет, что он мог бы легко умножить свидетельства уважения и восхищения, которые вызывал автор книги, и привести факты его широкой известности на основании писем, полученных Беккариа. Поэты присылали ему стихи, прося их напечатать, другие просили у него рекомендаций к великим мира сего. Третьи обращались за денежной помощью, ссылаясь на прекрасное сердце автора. Находились даже такие, которые посылали ему материю, рассчитывая, что он продаст выгоднее, чем они, или запрашивали о качестве турецкого табака (Канту).

Екатерина II, внимательно следившая за всеми не только политическими, но и литературными событиями, состоявшая в переписке с Вольтером, Дидро и Гриммом, уже в начале 1766 г. обратила внимание на Беккариа и через третьих лиц вошла в переговоры о переезде его в Петербург. Ею в данном случае руководило, конечно, не чувство симпатии к идеям Беккариа, как это можно предположить относительно герцога Вюртембергского, а желание укрепить свою репутацию «философа на троне».

В 1766 г. состоялась поездка Беккариа в Париж и личная встреча его с энциклопедистами.

Письмо опубликовано в издании Редерера без точной даты — «... сентября».

53

Уже в первом письме Морелле приглашал Беккариа приехать в Париж не только от своего имени, но и от имени Даламбера, Дидро, Гельвеция, барона Гольбаха и других. Во втором, сентябрьском письме Морелле опять убеждал Беккариа посетить Париж. Но для Беккариа нелегко было покинуть Милан, свою семью и друзей, да еще на продолжительное время. Поездка предполагалась на полгода с посещением Лондона.

Каких друзей вынужден был покинуть Беккариа, видно из письма одного из них — Лонги, адресованного Беккариа в Париж: «Теперь тебя окружает уважение самых великих людей, но очень мало среди них таких, которые понимали бы, как я, твое значение, и нет никого, кто бы так тебя любил и уважал, как твой друг, который всегда будет вспоминать с самым нежным чувством минуту печального отъезда, когда, обнявшись, слившись устами, мы тщетно старались оторваться один от другого, когда немногими словами, прерываемыми вздохами, заверялась наша взаимная дружба».

И дальше: «Сколь сладостно насыщаться беседой с тем, кого любишь, получать его вопросы и самому задавать, вознаграждать себя радостью общения за долгую тоску, пережитую в разлуке» (Канту).

Благодаря Ландри литература получила впервые в свое распоряжение переписку Беккариа с его другом Биффи. В одном из писем (1762) заключена целая поэма о дружбе и раскрываются черты миросозерцания автора книги «О преступлениях и наказаниях».

«О дружба, о узел, скрепленный истиной и добродетелью, — восклицает Беккариа, — я обожаю тебя, единственные узы мудреца! Сделай так, чтобы перед тобой смолк голос личного интереса и холодный расчет обыденных душ. Сделай так, чтобы, переполненная твоим энтузиазмом, вся душа моя была охвачена твоим жаром. Я предпочитаю тебя, вечная спутница свободы, свободы философической, скучной власти над душами низкими и рабскими. Без тебя я был бы затерянным насекомым в безграничном пространстве вечных сочетаний, унесенным в общий водоворот. Призрак ты или истина, приди, о добродетель, чтобы охватить все мое существо, чтобы сделать меня счастливым в краткие минуты моего бытия. О, если бы я мог оставить следы моей благодарности! Это единственный памятник, который я хотел бы оставить после того, как перестану чувствовать».

«Ты видишь, — кончает Беккариа, — что порыв поэзии занес меня, но я хочу, чтобы друзья мои знали одинаково и бред моих мечтаний, и мои рассуждения» (Ландри).

Когда читаешь эти письма, невольно приходят на память пушкинские строки о Ленском: «Он верил...

Что есть избранные судьбами Людей священные друзья, Что их бессмертная семья Неотразимыми лучами Когда-нибудь нас озарит И мир блаженством одарит».

54

Не нужно думать, что такое восприятие дружбы объяснялось молодостью наших миланских философов. Оно было характерным вообще для мироощущения людей XVIII в. Один из биографов Дидро говорит, что если его друг Гримм находился в отъезде несколько месяцев, то их свидание было похоже на сцену из какой-нибудь мелодрамы. «С каким пылом обняли мы друг друга, — писал Дидро, — мое сердце было переполнено. Ни я, ни он не были в состоянии сказать ни одного слова. Мы молча обнимались, и слезы текли из моих глаз»1. Понятно, что Беккариа, который на первое письмо Морелле ответил, что «он полетел бы в Париж», в действительности откладывал свою поездку туда со дня на день. Словом,

Отъезда день давно просрочен; Проходит и последний срок.

Если бы не второе, сентябрьское письмо Морелле и не настаивания миланских друзей, понимавших все значение поездки в Париж, в эту Мекку всех просвещенных людей XVIII в., вряд ли Беккариа покинул бы Милан. Характерно уже то, что он поехал не один. В качестве «ментора» его сопровождал Алессандро Верри. Пьетро не мог быть им, так как был связан своей новой должностью члена Экономического совета.

Выехали из Милана 2 октября. И в тот же день, с первой остановки Беккариа пишет своей жене Терезе, что он высчитывает дни своего возвращения. ИзЛиона, 12октября,он просит Терезу начать подготавливать почву для оправдания его скорого возвращения, что, самое большое, он может выдержать один-два месяца разлуки. В одновременном письме Пьетро Верри он пишет, что раскаивается в своей поездке в Париж и, если бы не убеждение, а «главное, не меры предосторожности, предпринятые Алессандро», то он сейчас же вернулся бы в Милан. «Жена моя, мои дети и мои друзья занимают все мое воображение». Беккариа умоляет Пьетро помочь ему и подготовить почву, если его «несчастный характер» заставит его вернуться раньше времени.

Наши путешественники прибыли наконец после утомительного пути в Париж 18 октября.

Первые дни пребывания, впечатления от самого города, от встречи с энциклопедистами, видимо, рассеяли несколько тоску Беккариа. «Город, — пишет он Терезе на следующий день, — воистину огромный, множество народа, красивые улицы, все это производит самое сильное впечатление. Я видел Даламбера, Морелле, Дидро, барона Гольбаха, у которого я уже сегодня обедал. Ты не поверишь, какой прием, какие проявления дружбы и уважения нам были оказаны. Дидро, барон Гольбах и в особенности Даламбер кажутся более всех очарованными нами. Даламбер человек, в котором чувствуется превосходство, а вместе с тем он сама простота. Во всем обращении Дидро проявляется его живость и добродушие. В общем, у меня есть все, кроме тебя, дорогая. Все стремят-

Марлей, Дидро и энциклопедисты (русский перевод), 1882. С. 203.

55

ся доставить мне удовольствие, и те, кто это делает, — самые великие люди Европы. Все стремятся услышать меня, и никто не проявляет ни малейшего знака превосходства».

Но уже через неделю он пишет Терезе, что потерял свой покой и что у него только одно средство вновь обрести его — как можно скорее вернуться в Милан. «Всему, всему Парижу, всему, что может быть приятным, я предпочитаю мою жену, моих детей, мою семью, моих миланских друзей и, превыше всех, тебя».

К этому, чисто личному, письму приложено было другое, которое Тереза могла бы показать родным и близким. Оно свидетельствует о большой и глубокой наблюдательности Беккариа:

«Моя дорогая подруга!

Мы остановились в отеле Мальта, улица Траверсмер, близ церкви св. Роха.

Париж — огромный город, из которого получилось бы три Милана. В нем кипит и шумит полмиллиона людей. Шум повозок, карет, обилие и красота лавок, все на улицах вызывает мысль о труде и прилежании. Вы подумаете, что все заняты, а когда пойдешь в Тюильри, в Люксембург, в Пале-рояль, на бульвары, где кафе, фокусники, игры, бродячие театры всякого рода, театры кукол и артистов, французские и итальянские концерты; когда пойдешь в три театра, открытые целый год, и везде находишь толпу, то тогда кажется, что Париж только и думает, что о наслаждении и безделье1. Город построен лучше и красивее, чем Милан, хотя архитектура церквей и общественных зданий значительно уступает нашей: манера французов слаба и мелка, итальянская манера величественна и мужественна. Французский театр является самым прекрасным зрелищем для человека с сердцем.

Все литераторы приняли меня с открытыми объятиями. Что они говорят, что они ради меня делают — могло бы вскружить голову не одному человеку. Надеюсь, что этого со мной не случится. В их обращении сказывается простота, скромность и вежливость, взаимное уважение и в то же время полная непринужденность беседы. В них нет той национальной зависти, претензий на превосходство, которые свойственны столь многим весьма умным людям в Италии. ...Рассказывают и подтверждают новость, что существуют Патагонцы, великаны от девяти до десяти футов. Капитан одного корабля привез оружие и одежду этих первенцев нашего рода. Даламбер не сомневается в их существовании. Утверждают также, что в Аравии живет один философ, который открыто проповедует чисто естественную религию и у которого много последователей.

1    Это место показывает, что, говоря в своей книге о «политическом тунеядстве», Беккариа имел в виду не только монахов.

56

Вот главные новости. Здоровье мое нарушено благодаря сенекой воде, действующей на меня, как слабительное»1.

Далее следуют приветствия отцу, матери и т.д.

Но 14 ноября Беккариа пишет Терезе, что тоска его неизлечима2.

Получив лионское письмо Беккариа, Пьетро Верри послал ему длинное и довольно наставительное письмо, убеждавшее побороть свои настроения и не делать себя посмешищем на родине благодаря столь быстрому возвращению.

Уговоры Верри, конечно, не могли подействовать на Беккариа. Он пишет 15 ноября Пьетро, что, когда он убедился в том, что вся Европа относится к нему с уважением, его мало заботит, что будет думать о нем Милан. «Не беспокойся о моей репутации... Дорогой друг, мне уже около 30 лет. Предоставь мне спокойно идти дорогой, согласно моим чувствам, моему характеру, моим потребностям... Начиная с 2 октября и по настоящий день я не имел счастья. Сладкие пары славы и уважение, которое мне оказывалось в этом отечестве философии, были и всегда останутся пронизанными чем-то горьким и жгучим, что поднимается из глубины сердца... Все зовет меня к возвращению, сопротивление излишне» (Буви).

Беккариа покинул Париж 25 или 26 ноября и 12 декабря был в Милане.

Настроение Беккариа, конечно, не могло быть скрыто от его парижских друзей. Из «Корреспонденции» Гримма от 15 ноября 1766 г. мы видим, какие слухи ходили по Парижу по поводу Беккариа. Утверждали даже, что вообще поездка состоялась благодаря его размолвке с женой, а как только они помирились, то он сейчас же и уехал в Милан. Гримм лично встречался с Беккариа. «В лице Беккариа, — пишет он, — отражены те черты ломбардской доброты и простоты, которые с удовольствием встречаешь в его книге» (VII).

Рассказывая в своих «Мемуарах» о пребывании Беккариа в Париже, Морелле пишет, что его принимали во всех кружках, у барона Гольбаха, Гельвеция, Мальзерба, у мадам Жофрен, Неккер и др. — «и мы даже не знали, как его чествовать».

Но вряд ли это было в действительности так, как изображает Морелле тридцать лет спустя, говоря, будто бы Беккариа появился в Париже «мрачный и замкнутый и из него не вытащишь четырех слов». Этому противоречит и свидетельство Алессандро Верри, оставшегося после отъезда Беккариа на некоторое время в Париже. В письме к брату Пьетро от 15 января 1767 г., когда уже вражда с Беккариа разгорелась, говоря о наиболее знаменитых людях, с которыми он и Беккариа встречались, Алессандро пишет: «Я видел повседневно, как всех их значительно превосходил своей логикой Беккариа, который часто сводил к немногим положениям море слов и бессмыслицы».

1                                                                Это было «подготовкой почвы». В личном письме Терезе он писал: «Скажу тебе, по секрету, здоровье мое отличное, но ты должна говорить обратное».

2                                                               Письма Беккариа к жене за время поездки в Париж опубликованы Канту.

57

В первые недели после возвращения Беккариа в Милан происходит разрыв его дружбы с братьями Верри. Буви, исследовавший внимательно эту страницу из жизни Беккариа и Пьетро Верри, считал, что причины их расхождения — не в «семейных тайнах Беккариа», на которые, как призывал Канту, «наш долг набросить покрывало» (Канту). В разрыве Буви считает одинаково виновными обе стороны. Пьетро Верри был преданным другом настолько, что мог жертвовать собой. Но, как замечает Буви, он не умел забывать или хотя бы делать вид, что забывает, оказанные им услуги. Поездка в Париж всю славу принесла одному Беккариа. Авторство «Ответа», которому Верри в то время придавал, как мы видели, такое значение, осталось совершенно в тени.

Пребывание в Париже, тот почетный прием, который был оказан энциклопедистами, в свою очередь, не мог не усилить у Беккариа сознания своей значимости, и ему не так легко было сносить «опеку» Пьетро Верри.

Объяснения Буви подтверждаются и перепиской Беккариа с Биффи. Еще в самом начале 1762 г. Беккариа писал Биффи: «Все умные рассуждения, которые я выслушиваю от моих истинных друзей Верри, не только не убеждают меня, но превращаются в цепи, сковывающие мою свободу и мою дикую независимость. Увы, мой рассудок бессилен над моим чувством» (Ландри).

Вражда Беккариа с братьями Верри расстроила тесные ряды кружка «миланских философов». Одни примкнули к Беккариа, другие — к Верри. Беккариа и Верри возводили друг на друга необоснованные, чрезмерные обвинения. Но постепенно вражда улеглась, а впоследствии наступило и полное примирение.