К ТОМУ, КТО ЧИТАЕТ

Обрывки законов древнего народа-завоевателя, собранные повелением государя, царствовавшего в Константинополе двенадцать веков тому назад, перемешанные впоследствии с обычаями лонго-бардов и скрытые в груде фолиантов, наполненных запутанными толкованиями частных лиц, составляют собрание преданий, в значительной части Европы именуемых, однако, законами. И поныне всюду — как это ни печально — мнение Карпцовиуса, древний обычай, отмеченный Кларусом, род пытки, подсказанный со злобной угодливостью Фаринацием, считаются законами, хладнокровно применяемыми теми, кто должен был бы с трепетом решать о жизни и судьбе людей. Эти законы — наследие самых варварских веков и рассматриваются в настоящей книге, насколько они составляют уголовную систему. Недостатки их я осмеливаюсь изложить перед теми, от кого зависит общественное счастье, языком, отдаляющим от нее непросвещенное и нетерпеливое простонародье. Откровенное изыскание истины и независимость от принятых мнений, с которой написан этот труд, возможны лишь при снисходительном и просвещенном правительстве, под властью которого живет автор. Великие монархи, благодетели человечества, правящие нами, любят истины, высказываемые скромным философом с силой, но без фанатизма, свойственного тем, кто неразумно готов прибегать к насилию или обману. И каждый, вникнув в суть описываемых непорядков, поймет, что указание на них — укор и насмешка не над нынешним веком и его законодателями, а над прошедшими временами.

Желающий почтить меня своей критикой должен поэтому прежде всего хорошо понять цель, с которой написана эта работа: цель ее — не ослабить, а усилить законную власть, если только убеждение неотразимее действует на душу, чем насилие, и если это убеждение в глазах всех оправдано своей умеренностью и человечностью. Смысл моего сочинения был с дурными намерениями искажен появившейся в печати критикой. Это заставляет меня прервать на время рассуждения, обращенные к просвещенным читателям, чтобы раз и навсегда закрыть всякий доступ заблуждениям, вызванным трусливым усердием, и клевете, порожденной злобной завистью.

Существуют три источника нравственных и политических начал, управляющих людьми: божественное откровение, естественные законы и добровольные общественные соглашения. По своей основной цели первый источник отличается от других, но сход-

85

ство заключается в том, что все они ведут к достижению счастья в этой земной жизни. Рассматривать отношения, возникающие из общественных соглашений, — не значит еще отвергать отношения, вытекающие из первых двух источников. Но даже представления об откровении и естественном законе, несмотря на их божественность и неизменность, искажались тысячи раз по вине людей ложными религиями и произвольными понятиями развращенных умов о пороке и добродетели. Поэтому необходимо независимо от всяких других соображений рассмотреть последствия, вытекающие только из общественных соглашений, или прямо заключенных, или же подразумеваемых по необходимости и в интересах общей пользы. Любая секта и любая нравственная система должны признать необходимость такого исследования; всегда будет достойна похвалы попытка заставить даже самых упорных и самых неверующих сообразоваться с началами, побуждающими людей жить в обществе. Существуют, следовательно, три различных рода добродетелей и пороков: религиозный, естественный и политический. Эти три рода никогда не должны находиться в противоречии между собой; но не все последствия и обязанности, вытекающие из одного рода, могут быть выведены из остальных. Не все, чего требует божественное откровение, требуется и естественным законом, и не все, что требует последний, требуется и общественным чисто законом. Но чрезвычайно важно вьщелить то, что следует из этого общественного соглашения, т.е. из заключенных или подразумеваемых людских договоров, потому что они составляют пределы той власти, которая по праву может действовать между людьми, без особого поручения высшего существа. Таким образом, идею политической добродетели, не умаляя ее значения, можно считать изменчивой; идея добродетели естественной была бы всегда ясной и очевидной, если бы она не затемнялась людским невежеством и страстями; идея добродетели религиозной, возвещенная и охраненная самим Богом, всегда остается единой и неизменной.

Следовательно, было бы ошибкой приписывать говорящему об общественных соглашениях и об их последствиях начала, противоречащие естественному закону или божественному откровению, на том основании, что он ничего не говорит о них. Было бы ошибкой утверждать, что говорящий о состоянии войны, предшествовавшем образованию общества, понимает это состояние, как и Гоббс, т.е. вместо того, чтобы рассматривать это состояние как порожденное порчей человеческой природы и отсутствием каких бы то ни было положительных законов, полагает, что тогда не существовало ни долга, ни обязанностей. Было бы ошибкой обвинять писателя, изучающего последствия общественного договора, в том, что он не допускает наличия их до заключения самого договора.

Справедливость божественная и справедливость естественная по сущности своей неизменны и постоянны, потому что отноше-

86

ние между одними и теми же предметами всегда одно и то же. Напротив, справедливость человеческая или, что то же, политическая, будучи не чем иным, как отношением между тем или другим действием и меняющимся состоянием общества, может изменяться в зависимости от того, насколько это действие становится необходимым или полезным для общества. Нельзя правильно познать ее без изучения сложных и чрезвычайно изменчивых отношений гражданственного бытия. Нельзя правильно рассуждать о политических вопросах, если будут смешаны эти существенно различные начала. Пусть богослов устанавливает границу между справедливым и несправедливым в смысле внутреннего зла или добра того или другого действия; установить границы справедливого или несправедливого в смысле политическом, т.е. с точки зрения пользы или вреда для общества, — задача публициста. Одна задача не предрешает другую, потому что каждому ясно, насколько добродетель политическая уступает неизменной, исходящей от Бога, добродетели. Кто, повторяю, желал бы почтить меня своей критикой, не должен прежде всего приписывать мне начал, разрушающих добродетель или религию, так как я показал, что это не мои начала. И вместо того чтобы изображать меня неверующим или бунтовщиком, пусть лучше докажет, что я плохой мыслитель или недалекий политик; ему нечего впадать в страх от любого предложения, выдвигаемого в интересах человечества; пусть он убедит меня в бесполезности или в политической опасности высказанных мною начал; пусть он докажет мне преимущества принятых порядков. Я публично засвидетельствовал свою религиозность и покорность моему суверену ответом на заметки и замечания. Было бы излишне отвечать на последующие подобные же писания. Но каждый, кто будет писать с пристойностью, подобающей честным людям, и со знанием, которое избавит меня от доказывания первоначал, какового бы характера они ни были, найдет во мне скорее мирно настроенного любителя истины, чем человека, стремящегося во что бы то ни стало ответить.

Все включенное между этим знаком * является первыми дополнениями, а включенное между другим знаком ** — вторыми дополнениями.