ВЕЛИКО НАЙДЕНОВ

В «Египетском голубе» есть еще один мотив, еще один «красочный мазок» — это эпизодический рассказ о болгарском юноше Велико Найденове.

Как-то, проходя по адрианопольскому рынку, Ладнев увидел молодого всадника из полка Садык-паши — известного польского эмигранта М. С. Чайковского (1808—1886), перешедшего в мусульманство и служившего в турецкой армии. Лошадь этого юноши «то взвивалась на дыбы, то шла боком, горячась и играя», и народ на базаре весело расступался, любуясь конем и всадником: очень уж они были хороши!

Несколько позднее к Ладневу явился молодой болгарский учитель Стоян Найденов: он готов был вернуться из униатства в православие и просил у Ладнева рекомендации для болгарской школы, основанной русским консульством; он также хлопотал о своем младшем брате Велико, который собирался бежать из полка Садык-паши, чтобы не участвовать в подавлении болгарского восстания.

Вечером младший Найденов пришел к Ладневу, и тот признал в нем того самого юношу, который произвел такой фурор на турецком базаре. Ладнев тотчас же согласился на укрытие этого турецкого дезертира в своем доме. Велико своего спасителя обожает и всячески старается ему услужить. А Ладнев его бережет, жалеет и наряжает. Он «составляет» из Велико «букет» по собственному вкусу. На базаре болгарин красовался в куртке и шальварах темно-розового цвета с фиолетовым оттенком. А теперь он велит сшить ему одеяние из желтой материи с малиновыми цветами! Все вообще в Велико его восхищает: темно-серые очи, черные стрелки ресниц, «жесткие и большие, но прекрасной формы рабочие руки» и, наконец, сочетание душевного младенчества, женственной стыдливости и телесного мужества.

Леонтьев всю жизнь, и особенно в Ту пору, имел много «романов» с женщинами, которым позволял себя любить; в леонтьев-ском мире только Маша нравится Ладневу своей неприступностью. Но эстетически он часто предпочитал красоту юношескую и мужскую красоте девичьей и женской. Так, в Адрианополе он нанимал молодых турок, заставляя их бороться у мечети Баязе-та, и любовался «нагими могучими торсами» пехлеванов.

Склонный к сплетням Розанов утверждал, что Леонтьев был человеком «лунного света». Но нет достаточных оснований для такого рода поспешных заключений.

Правда, Ладнев очень уж любуется Велико, а Старый Муж (в «Исповеди») кажется совсем влюбленным в своего молодого соперника-грека; и если это — не только эстетика, а и эротика, то совсем особенная; как мы уже знаем, и многие другие леонтьевские герои проецировали себя — сперва в друзей-сверстников (со-любовников), а позднее в юношей, которые были их гораздо моложе (и очень часто — в подчиненных, в слуг). Но эта чувственность — воображаемая и артистическая. Леонтьев-художник влюблялся и «пожирал глазами» любые вещи: не только мальчиков и девочек, но и наряды, мебель, дома, деревья! К т. н. «половой жизни» он был равнодушен. Откровенный «секс» претит его андрогинной натуре. Оргазму он предпочитает томление, любование. Первый Ладнев так и не соблазнил поповну Пашу, а второй — Марию Антониади. В жизни Леонтьева все могло быть иначе, но в искусстве он любил служить Промежуточной Афродите — полунебесной, полуземной.

В «Египетском голубе» есть еще один мотив, еще один «красочный мазок» — это эпизодический рассказ о болгарском юноше Велико Найденове.

Как-то, проходя по адрианопольскому рынку, Ладнев увидел молодого всадника из полка Садык-паши — известного польского эмигранта М. С. Чайковского (1808—1886), перешедшего в мусульманство и служившего в турецкой армии. Лошадь этого юноши «то взвивалась на дыбы, то шла боком, горячась и играя», и народ на базаре весело расступался, любуясь конем и всадником: очень уж они были хороши!

Несколько позднее к Ладневу явился молодой болгарский учитель Стоян Найденов: он готов был вернуться из униатства в православие и просил у Ладнева рекомендации для болгарской школы, основанной русским консульством; он также хлопотал о своем младшем брате Велико, который собирался бежать из полка Садык-паши, чтобы не участвовать в подавлении болгарского восстания.

Вечером младший Найденов пришел к Ладневу, и тот признал в нем того самого юношу, который произвел такой фурор на турецком базаре. Ладнев тотчас же согласился на укрытие этого турецкого дезертира в своем доме. Велико своего спасителя обожает и всячески старается ему услужить. А Ладнев его бережет, жалеет и наряжает. Он «составляет» из Велико «букет» по собственному вкусу. На базаре болгарин красовался в куртке и шальварах темно-розового цвета с фиолетовым оттенком. А теперь он велит сшить ему одеяние из желтой материи с малиновыми цветами! Все вообще в Велико его восхищает: темно-серые очи, черные стрелки ресниц, «жесткие и большие, но прекрасной формы рабочие руки» и, наконец, сочетание душевного младенчества, женственной стыдливости и телесного мужества.

Леонтьев всю жизнь, и особенно в Ту пору, имел много «романов» с женщинами, которым позволял себя любить; в леонтьев-ском мире только Маша нравится Ладневу своей неприступностью. Но эстетически он часто предпочитал красоту юношескую и мужскую красоте девичьей и женской. Так, в Адрианополе он нанимал молодых турок, заставляя их бороться у мечети Баязе-та, и любовался «нагими могучими торсами» пехлеванов.

Склонный к сплетням Розанов утверждал, что Леонтьев был человеком «лунного света». Но нет достаточных оснований для такого рода поспешных заключений.

Правда, Ладнев очень уж любуется Велико, а Старый Муж (в «Исповеди») кажется совсем влюбленным в своего молодого соперника-грека; и если это — не только эстетика, а и эротика, то совсем особенная; как мы уже знаем, и многие другие леонтьевские герои проецировали себя — сперва в друзей-сверстников (со-любовников), а позднее в юношей, которые были их гораздо моложе (и очень часто — в подчиненных, в слуг). Но эта чувственность — воображаемая и артистическая. Леонтьев-художник влюблялся и «пожирал глазами» любые вещи: не только мальчиков и девочек, но и наряды, мебель, дома, деревья! К т. н. «половой жизни» он был равнодушен. Откровенный «секс» претит его андрогинной натуре. Оргазму он предпочитает томление, любование. Первый Ладнев так и не соблазнил поповну Пашу, а второй — Марию Антониади. В жизни Леонтьева все могло быть иначе, но в искусстве он любил служить Промежуточной Афродите — полунебесной, полуземной.