НЕВЫПОЛНЕННЫЕ ЗАМЫСЛЫ

На Афоне же Леонтьев хотел написать историю своего внутреннего перерождения. Отец Иероним его план одобрил и посоветовал при жизни этой исповеди не печатать: «Но оставить после себя рассказ о вашем обращении, это очень хорошо, — добавил он. — Многие могут получить пользу; а вам уже тогда не может быть от этого никакого душевредительства». Потом он, весело и добродушно улыбаясь (что с ним случалось редко), прибавил: «Вот скажут, однако, на Афоне какие иезуиты: доктора, да еще и литератора нынешнего обратили». Видно, он не знал, что в России литераторы уже обращались к вере, ездили в монастыри — Гоголь, братья Киреевские, Хомяков...

Замечательно, что Леонтьев подробно обсуждает литературные дела с духовником о. Иеронимом — со старцем-патриархом, которому хочет подчиниться. Ему же он сообщает другой план: он хочет написать «роман в строго православном духе, в котором главный герой будет испытывать те же самые духовные превращения, которые испытывал и я». И такой роман отец Иероним благословил напечатать при жизни, но он написан не был, хотя Леонтьев в течение восемнадцати лет «постоянно думал об этом художественно-православном труде, восхищался теми богатыми сюжетами, которые создавало мое воображение, надеялся на большой успех и (не скрою) даже выгоды». Я уже говорил, что в «Одиссее Полихрониадесе» и в «Египетском голубе» он подводил повествование к православному эпилогу, но так и не подвел, оба романа остались незаконченными. А ему так страстно хотелось рассказать «о том, как я из эстетика-пантеиста, весьма вдобавок развращенного, стал верующим христианином и какую я, грешный, пережил после этого долголетнюю и жесточайшую борьбу, пока Господь не успокоил мою душу и не охладил мою истинно сатанинскую когда-то фантазию». Но охладил ли? Я уже говорил, что после Афона его фантазия начала еще больше разыгрываться...

В тех же записках, написанных, вероятно, незадолго до смерти («Мое обращение и жизнь на Афонской Горе»), Леонтьев спрашивает, почему же ему не удалось выполнить своего замысла; сам ли он был виноват или же это было «смотрение Господне»? Но ответа на этот вопрос он не находит.

Многие скажут: то, что не удалось Леонтьеву, удалось Достоевскому. Но Леонтьев не раз говорил, что, по его мнению, и Достоевского постигла полная неудача. В тех же записках он пишет: «Считать "Братьев Карамазовых" православным романом могут только те, которые мало знакомы с истинным православием, с христианством св. отцов и старцев афонских и оптинских». Но многие монахи, епископы, например митрополиты Антоний и Евлогий, считали, что «Братья Карамазовы» и христианский, и православный роман, чтение которого имело решающее значение в их жизни.

Лучшая же повесть Леонтьева слагается из отрывков — как из писем, воспоминаний, так и из статей, романов...

На Афоне же Леонтьев хотел написать историю своего внутреннего перерождения. Отец Иероним его план одобрил и посоветовал при жизни этой исповеди не печатать: «Но оставить после себя рассказ о вашем обращении, это очень хорошо, — добавил он. — Многие могут получить пользу; а вам уже тогда не может быть от этого никакого душевредительства». Потом он, весело и добродушно улыбаясь (что с ним случалось редко), прибавил: «Вот скажут, однако, на Афоне какие иезуиты: доктора, да еще и литератора нынешнего обратили». Видно, он не знал, что в России литераторы уже обращались к вере, ездили в монастыри — Гоголь, братья Киреевские, Хомяков...

Замечательно, что Леонтьев подробно обсуждает литературные дела с духовником о. Иеронимом — со старцем-патриархом, которому хочет подчиниться. Ему же он сообщает другой план: он хочет написать «роман в строго православном духе, в котором главный герой будет испытывать те же самые духовные превращения, которые испытывал и я». И такой роман отец Иероним благословил напечатать при жизни, но он написан не был, хотя Леонтьев в течение восемнадцати лет «постоянно думал об этом художественно-православном труде, восхищался теми богатыми сюжетами, которые создавало мое воображение, надеялся на большой успех и (не скрою) даже выгоды». Я уже говорил, что в «Одиссее Полихрониадесе» и в «Египетском голубе» он подводил повествование к православному эпилогу, но так и не подвел, оба романа остались незаконченными. А ему так страстно хотелось рассказать «о том, как я из эстетика-пантеиста, весьма вдобавок развращенного, стал верующим христианином и какую я, грешный, пережил после этого долголетнюю и жесточайшую борьбу, пока Господь не успокоил мою душу и не охладил мою истинно сатанинскую когда-то фантазию». Но охладил ли? Я уже говорил, что после Афона его фантазия начала еще больше разыгрываться...

В тех же записках, написанных, вероятно, незадолго до смерти («Мое обращение и жизнь на Афонской Горе»), Леонтьев спрашивает, почему же ему не удалось выполнить своего замысла; сам ли он был виноват или же это было «смотрение Господне»? Но ответа на этот вопрос он не находит.

Многие скажут: то, что не удалось Леонтьеву, удалось Достоевскому. Но Леонтьев не раз говорил, что, по его мнению, и Достоевского постигла полная неудача. В тех же записках он пишет: «Считать "Братьев Карамазовых" православным романом могут только те, которые мало знакомы с истинным православием, с христианством св. отцов и старцев афонских и оптинских». Но многие монахи, епископы, например митрополиты Антоний и Евлогий, считали, что «Братья Карамазовы» и христианский, и православный роман, чтение которого имело решающее значение в их жизни.

Лучшая же повесть Леонтьева слагается из отрывков — как из писем, воспоминаний, так и из статей, романов...