ИСПЫТАННЫЙ ДРУГ

Все биографы Леонтьева ссылаются на его переписку с Константином Аркадьевичем Губастовым (1845—1913), и я тоже неоднократно пользовался этим ценным материалом. Они познакомились в Константинополе — еще в начале 1867 г., когда Леонтьев там проживал перед отъездом в Тульчу, а Губастов был прикомандирован к посольству и вскоре затем назначен секретарем консульства в Адрианополь, откуда Леонтьев только что уехал; и именно ему он советовал поскорее обзавестись любовницей — болгаркой или гречанкой. В 1872 г. они опять встретились — один только что приехал с Афона, а другой был тогда вторым секретарем посольства.

Константин Аркадьевич был на 14 лет моложе Константина Николаевича, но в их дружбе ему досталась роль заботливого и опытного «старшего» друга. Своими скептическими замечаниями и веселыми шутками этот «старший» друг охлаждал энтузиазм пылкого Леонтьева, но вместе с тем очень тонко его понимал, ценил все леонтьевские мысли, хотя и не всегда их разделял: при случае умел ободрить, сочувствовал его честолюбию и прочил в «литературные генералы»; часто давал ему практические советы и, вероятно, иногда ссужал деньгами. Вообще же Губастов любил Леонтьева таким, каким он был, и тот их дружбой очень дорожил. В 1888 г. он писал Константину Аркадьевичу: «Только вы (не считая Марии Владимировны) понимали меня и мою жизнь так <...> как я сам ее понимал. Для всякого человека это очень дорого...» Они переписывались около четверти века, и 44 письма Леонтьева были напечатаны в «Русском обозрении» (1894—1897 гг.); и еще несколько — в воспоминаниях Губастова. Леонтьев привык ему высказывать то, что было у него на уме и на душе, а также подробно описывал свою жизнь и часто жаловался на все невзгоды. Замечательно, что он редко спрашивал своего корреспондента о его делах и писал преимущественно о себе (если судить по опубликованным текстам писем, в которых могли быть купюры).

Губастов в воспоминаниях больше всего говорит о их первой встрече и набрасывает портрет Константина Николаевича в 1867г.:

«Леонтьев был если не красивый, то очень привлекательный человек средних лет, с прекрасными, немного стародворянскими манерами и привычками. Он не мог обходиться без помощи многочисленных слуг, с которыми любил подолгу болтать и которых особенно любил отечески журить и поучать... Он причесывался a 1а Гоголь и в профиль имел отдаленно сходство с великим писателем. Но Боже упаси было заметить ему это сходство, — оно приводило его в сильное раздражение — так не нравилась ему наружность Гоголя и настолько считал он себя привлекательнее и благообразнее его». И как ему было не сердиться, ведь Гоголь, по его словам, был похож на «неприятного полового»!.. Не любил он и гоголевское творчество, испорченное, по его мнению, грязными натуралистическими деталями.

Как видно и из этого отрывка, Губастов Леонтьеву не поклонялся и писал о нем объективно, иногда даже с еле заметной иронией, но не зло, а по-дружески благодушно; и это все Леонтьеву импонировало. В автобиографии 1874—1875 гг. он мысленно переносится в один константинопольский салон и говорит — ему хочется, «чтобы (там) Губастов лукаво молчал на кресле...» Да, лукаво, но вместе с тем и очень благожелательно!

Позднее оба друга встречались в Петербурге, кажется и в Варшаве, но чаще они жили в разных местах и общение их было главным образом эпистолярное. В 80-х гг. Губастов был назначен генеральным консулом в Вену, а затем, уже после смерти Леонтьева, был посланником в Ватикане и в Белграде. Он написал несколько работ по истории русской дипломатии и редактировал 140-й том «Сборника Исторического общества» (1912). Верный и посмертно своему другу, он принимал деятельное участие в обществе его памяти и финансировал издание сочинений Леонтьева.

Константин Аркадьевич — испытанный, доверенный друг Леонтьева, друг, облегчавший его трудную жизнь, и все посмертные друзья Константина Николаевича должны быть ему за это от души благодарны.

Как непохожа эта ровная дружба на романтическую дружбу в студенческие годы — с «гениальным» Алексеем Георгиевским, почти ровесником (1829?—1866); и он тоже играл роль старшего друга — но это был не Горацио, как Губастов, а будто бы «Мефистофель»; и Леонтьев его резко от себя оттолкнул, хотя тот и был хорошим товарищем; и, может быть, вся его вина состояла в том, что он был умнее своего младшего друга!

Все биографы Леонтьева ссылаются на его переписку с Константином Аркадьевичем Губастовым (1845—1913), и я тоже неоднократно пользовался этим ценным материалом. Они познакомились в Константинополе — еще в начале 1867 г., когда Леонтьев там проживал перед отъездом в Тульчу, а Губастов был прикомандирован к посольству и вскоре затем назначен секретарем консульства в Адрианополь, откуда Леонтьев только что уехал; и именно ему он советовал поскорее обзавестись любовницей — болгаркой или гречанкой. В 1872 г. они опять встретились — один только что приехал с Афона, а другой был тогда вторым секретарем посольства.

Константин Аркадьевич был на 14 лет моложе Константина Николаевича, но в их дружбе ему досталась роль заботливого и опытного «старшего» друга. Своими скептическими замечаниями и веселыми шутками этот «старший» друг охлаждал энтузиазм пылкого Леонтьева, но вместе с тем очень тонко его понимал, ценил все леонтьевские мысли, хотя и не всегда их разделял: при случае умел ободрить, сочувствовал его честолюбию и прочил в «литературные генералы»; часто давал ему практические советы и, вероятно, иногда ссужал деньгами. Вообще же Губастов любил Леонтьева таким, каким он был, и тот их дружбой очень дорожил. В 1888 г. он писал Константину Аркадьевичу: «Только вы (не считая Марии Владимировны) понимали меня и мою жизнь так <...> как я сам ее понимал. Для всякого человека это очень дорого...» Они переписывались около четверти века, и 44 письма Леонтьева были напечатаны в «Русском обозрении» (1894—1897 гг.); и еще несколько — в воспоминаниях Губастова. Леонтьев привык ему высказывать то, что было у него на уме и на душе, а также подробно описывал свою жизнь и часто жаловался на все невзгоды. Замечательно, что он редко спрашивал своего корреспондента о его делах и писал преимущественно о себе (если судить по опубликованным текстам писем, в которых могли быть купюры).

Губастов в воспоминаниях больше всего говорит о их первой встрече и набрасывает портрет Константина Николаевича в 1867г.:

«Леонтьев был если не красивый, то очень привлекательный человек средних лет, с прекрасными, немного стародворянскими манерами и привычками. Он не мог обходиться без помощи многочисленных слуг, с которыми любил подолгу болтать и которых особенно любил отечески журить и поучать... Он причесывался a 1а Гоголь и в профиль имел отдаленно сходство с великим писателем. Но Боже упаси было заметить ему это сходство, — оно приводило его в сильное раздражение — так не нравилась ему наружность Гоголя и настолько считал он себя привлекательнее и благообразнее его». И как ему было не сердиться, ведь Гоголь, по его словам, был похож на «неприятного полового»!.. Не любил он и гоголевское творчество, испорченное, по его мнению, грязными натуралистическими деталями.

Как видно и из этого отрывка, Губастов Леонтьеву не поклонялся и писал о нем объективно, иногда даже с еле заметной иронией, но не зло, а по-дружески благодушно; и это все Леонтьеву импонировало. В автобиографии 1874—1875 гг. он мысленно переносится в один константинопольский салон и говорит — ему хочется, «чтобы (там) Губастов лукаво молчал на кресле...» Да, лукаво, но вместе с тем и очень благожелательно!

Позднее оба друга встречались в Петербурге, кажется и в Варшаве, но чаще они жили в разных местах и общение их было главным образом эпистолярное. В 80-х гг. Губастов был назначен генеральным консулом в Вену, а затем, уже после смерти Леонтьева, был посланником в Ватикане и в Белграде. Он написал несколько работ по истории русской дипломатии и редактировал 140-й том «Сборника Исторического общества» (1912). Верный и посмертно своему другу, он принимал деятельное участие в обществе его памяти и финансировал издание сочинений Леонтьева.

Константин Аркадьевич — испытанный, доверенный друг Леонтьева, друг, облегчавший его трудную жизнь, и все посмертные друзья Константина Николаевича должны быть ему за это от души благодарны.

Как непохожа эта ровная дружба на романтическую дружбу в студенческие годы — с «гениальным» Алексеем Георгиевским, почти ровесником (1829?—1866); и он тоже играл роль старшего друга — но это был не Горацио, как Губастов, а будто бы «Мефистофель»; и Леонтьев его резко от себя оттолкнул, хотя тот и был хорошим товарищем; и, может быть, вся его вина состояла в том, что он был умнее своего младшего друга!