КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ XIX ВЕКА

По убеждению Леонтьева, культуру погубит средний буржуа, который казался ему опаснее среднего пролетария. Здесь он обнаруживает прозорливость; я уже говорил, что буржуа был для него не столько классовым, сколько психологическим типом; и он верно указывал, что буржуа и пролетарий «смешаются» и в итоге дадут того успокоенного и самодовольного среднего человека с буржуазной, вернее же, с мелкобуржуазной психологией, которого мы часто встречаем во всех современных демократиях: это и капиталисты, и рабочие, а также представители новой социальной группы — директора и служащие. Процесс обуржуазивания наблюдался и в коммунистической России — в короткий период нэпа — и наблюдается теперь...

Леонтьев был убежден, что и в буржуазном, и в коммунистическом обществе личность погибнет, творчество иссякнет. Но это его пророчество спорное. Если и согласиться с тем, что у Пикассо или Корбюзье, у Пруста или Джойса человек, человеческое — исчезает в геометрических формах или же разлагается в потоке сознания, то нельзя ведь сомневаться, что в этих и в других произведениях современного искусства есть стиль, выражающий творческую личность. Не умерла и религия: пусть она часто обслуживает лицемерных мелких буржуа, но были в XX веке и святые и мученики; были и поэты, писатели, вдохновленные верой, хотя бы в той Франции, которую Леонтьев считал духовно погибшей, отпетой... Это Леон Блуа, Пеги, Клодель, Бернанос, Мориак. Не будем приводить здесь других примеров; и так очевидно, что Леонтьев во многом ошибся, и несущественно, какие именно его предсказания осуществились. Важно другое: Леонтьев увидел ту опасность смешения-упрощения (общей нивелировки), на которую позднее указывали Шпенглер, Ортега-и-Гасет, Тойнби и многие другие. Эта опасность вполне реальна, как и водородная бомба.

Заметим, что задолго до Леонтьева интеллектуальное и физическое вырождение в эпоху развития техники мерещилось еще Баратынскому в «Последней смерти» (1829):

И по земле с трудом они ступали,

И браки их бесплодны пребывали... —

говорит поэт-философ о последних людях на земле.

Леонтьев постоянно жаловался на свое одиночество; но он не был бы так одинок, если бы знал всех своих современных единомышленников: их и было не так уж мало.

Леонтьев — выдающийся представитель той великой контрреволюции XIX века, которая защищала

качество от количества;

даровитое меньшинство от бездарного большинства;

яркую личность от серой массы;

дух от материи;

природу от техники;

истину от рекламы и пропаганды;

творческую свободу от плутократии и бюрократии;

искусство от прессы.

Гете, Шопенгауэр, Ницше, Э. фон Гартман, Жозеф де Местр, Токвиль, Флобер, Гобино, Доносо, Карлейль, Д. С. Милль, Кьеркегор, Ибсен, Хомяков, Достоевский, Вл. Соловьев и многие другие так или иначе в этой контрреволюции участвовали. Философия этих мыслителей и художников — очень разная; они очень отличались друг от друга и по своему пафосу; но все они так или иначе отрицали нивелирующее равенство, утверждаемое прогрессистами разного толка. Правда, очень немногие из них открыто защищали неравенство, как духовное, так и политическое (де Местр, Карлейль, Ницше, Леонтьев). Замечательно, что эти и другие антилибералы и антисоциалисты обнаружили больше свободомыслия, больше творческого размаха, чем многие защитники политических свобод или доктринеры социалистического равенства.

Герцен отстаивал политическое и экономическое уравнение в правах и потребностях, но и его ужасала бездарность, пошлость буржуазии, как отчасти и рабочего класса; и именно поэтому реакционер Леонтьев так высоко ценил революционера Герцена.

Эту широкую тему я здесь только намечаю. Одно же несомненно: леонтьевскую философию истории и его эстетику следует истолковывать и расценивать как теорию или гипотезу одного из самых выдающихся представителей контрреволюции XIX века.

По убеждению Леонтьева, культуру погубит средний буржуа, который казался ему опаснее среднего пролетария. Здесь он обнаруживает прозорливость; я уже говорил, что буржуа был для него не столько классовым, сколько психологическим типом; и он верно указывал, что буржуа и пролетарий «смешаются» и в итоге дадут того успокоенного и самодовольного среднего человека с буржуазной, вернее же, с мелкобуржуазной психологией, которого мы часто встречаем во всех современных демократиях: это и капиталисты, и рабочие, а также представители новой социальной группы — директора и служащие. Процесс обуржуазивания наблюдался и в коммунистической России — в короткий период нэпа — и наблюдается теперь...

Леонтьев был убежден, что и в буржуазном, и в коммунистическом обществе личность погибнет, творчество иссякнет. Но это его пророчество спорное. Если и согласиться с тем, что у Пикассо или Корбюзье, у Пруста или Джойса человек, человеческое — исчезает в геометрических формах или же разлагается в потоке сознания, то нельзя ведь сомневаться, что в этих и в других произведениях современного искусства есть стиль, выражающий творческую личность. Не умерла и религия: пусть она часто обслуживает лицемерных мелких буржуа, но были в XX веке и святые и мученики; были и поэты, писатели, вдохновленные верой, хотя бы в той Франции, которую Леонтьев считал духовно погибшей, отпетой... Это Леон Блуа, Пеги, Клодель, Бернанос, Мориак. Не будем приводить здесь других примеров; и так очевидно, что Леонтьев во многом ошибся, и несущественно, какие именно его предсказания осуществились. Важно другое: Леонтьев увидел ту опасность смешения-упрощения (общей нивелировки), на которую позднее указывали Шпенглер, Ортега-и-Гасет, Тойнби и многие другие. Эта опасность вполне реальна, как и водородная бомба.

Заметим, что задолго до Леонтьева интеллектуальное и физическое вырождение в эпоху развития техники мерещилось еще Баратынскому в «Последней смерти» (1829):

И по земле с трудом они ступали,

И браки их бесплодны пребывали... —

говорит поэт-философ о последних людях на земле.

Леонтьев постоянно жаловался на свое одиночество; но он не был бы так одинок, если бы знал всех своих современных единомышленников: их и было не так уж мало.

Леонтьев — выдающийся представитель той великой контрреволюции XIX века, которая защищала

качество от количества;

даровитое меньшинство от бездарного большинства;

яркую личность от серой массы;

дух от материи;

природу от техники;

истину от рекламы и пропаганды;

творческую свободу от плутократии и бюрократии;

искусство от прессы.

Гете, Шопенгауэр, Ницше, Э. фон Гартман, Жозеф де Местр, Токвиль, Флобер, Гобино, Доносо, Карлейль, Д. С. Милль, Кьеркегор, Ибсен, Хомяков, Достоевский, Вл. Соловьев и многие другие так или иначе в этой контрреволюции участвовали. Философия этих мыслителей и художников — очень разная; они очень отличались друг от друга и по своему пафосу; но все они так или иначе отрицали нивелирующее равенство, утверждаемое прогрессистами разного толка. Правда, очень немногие из них открыто защищали неравенство, как духовное, так и политическое (де Местр, Карлейль, Ницше, Леонтьев). Замечательно, что эти и другие антилибералы и антисоциалисты обнаружили больше свободомыслия, больше творческого размаха, чем многие защитники политических свобод или доктринеры социалистического равенства.

Герцен отстаивал политическое и экономическое уравнение в правах и потребностях, но и его ужасала бездарность, пошлость буржуазии, как отчасти и рабочего класса; и именно поэтому реакционер Леонтьев так высоко ценил революционера Герцена.

Эту широкую тему я здесь только намечаю. Одно же несомненно: леонтьевскую философию истории и его эстетику следует истолковывать и расценивать как теорию или гипотезу одного из самых выдающихся представителей контрреволюции XIX века.