Либеральное принуждение к рынку: активизация антимонопольной политики

В отличие от Минсельхоза и большинства депутатов Государственной думы, ратующих за «традиционные формы принуждения к рынку» путём прямой поддержки или ограничения тех или иных групп хозяйствующих субъектов, ФАС выступила как орган своего рода либерального принуждения к рынку, то есть регулятивных мер, которые (во всяком случае формально) применяются во имя защиты конкуренции и нацелены на ограничение доминирующих игроков.

В конце десятилетия ФАС России заявила о своих немалых амбициях, желая стать таким же макроэкономическим регулятором, как, скажем, антимонопольные органы Евросоюза и США. Начались «закручивание гаек» и «побитие рекордов» по сумме выплаченных штрафов с крупных компаний в базовых отраслях [Новиков 2010]. Обратим также внимание на то, что в 2009 г. ФАС России выиграла 85 % дел в судах по статистике Высшего арбитражного суда РФ. Это самый высокий показатель по сравнению со всеми остальными органами власти (например, Федеральная налоговая служба России выиграла лишь около 15 % судебных дел).

Характерно, что задачи, которые ставит перед собой ФАС России, не только весьма амбициозны, но и выходят за рамки защиты конкуренции как таковой. Речь идёт о соблюдении баланса интересов между игроками. Заявляется претензия на то, чтобы не только способствовать экономически эффективному распределению ресурсов, но и обеспечивать принципы справедливого обмена [Кузнецов, Новиков 2008]. Вот как говорят об этом руководители ФАС России в своей программной статье:

Защита конкуренции как публичная функция основана на тех же ценностях, которые в демократическом обществе оправдывают любую публичную активность власти, а именно – на доминирующих в обществе, причём понимаемых в их историческом преломлении и взаимосвязи, представлениях о свободе и справедливости [Артемьев, Сушкевич 2007: 201].

Принципы справедливого обмена здесь чётко не раскрываются, но, видимо, речь идёт о достижении некоего оптимума, при котором одни участники рынка не ущемляют интересы других. А это означает, что в основу принципов справедливого обмена неявно закладывается примерное соответствие цены издержкам компании [Кузнецов, Новиков 2008], то есть старый добрый распределительный принцип. Иными словами, если кто-то зарабатывает «слишком много», то он злоупотребляет своей рыночной властью.

Как же достичь идеала справедливого обмена? Можно было бы предположить, что в качестве такого идеала предлагается, например, равный уровень маржинального дохода контрагентов по обмену. Но, видимо, не это имеется в виду, ибо известно (хотя и не на основе достоверных данных, а лишь множественных экспертных оценок), что маржа производителя в среднем выше маржи розничного торговца. И считается, что именно так и должно быть. Следовательно, подразумеваются какие-то более тонкие соотношения, которые трудно (если вообще возможно) формализовать в виде чётких, однозначно понимаемых критериев.

Проблема усугубляется тем, что при решении задачи обеспечения баланса интересов стороны рыночного обмена видятся изначально неравными или не совсем равными. И неравенство возникает не из того, что кто-то набрал слишком большой экономический вес и оказался в доминирующем положении, а из дифференцированного отношения к самим категориям участников рынка – являются ли они, например, производителями или посредниками, отечественными или иностранными компаниями, малыми или крупными предприятиями.

Конечно, с точки зрения буквы закона все эти категории должны быть равны. Но существуют неформальные нормы, благодаря которым отношение к участникам рынка оказывается разным, не нейтральным даже при проведении либеральной политической линии, не говоря уже об отъявленных регуляционистах, делающих постоянные попытки внести в законы какие-нибудь преференции или ограничения для отдельных категорий рыночных игроков.

В итоге при переплетении требований защиты экономической свободы для участников рынка с намерением восстановить принципы справедливого обмена недалеко и до соблазна следования политическим приоритетам, которые диктуют уже не установление общих условий для всех участников рынка, а обоснованные (с точки зрения национальных интересов) преференции или ограничения в отношении отдельных отраслей или групп компаний. В последнем случае либеральные суждения невольно начинают смыкаться с популистской риторикой о принципиальном единстве интересов отечественных производителей и конечных потребителей и необходимости приструнить «зарвавшихся» посредников. И дистанцироваться от популистских высказываний, присущих, например, многим депутатам Государственной думы, становится труднее.

Разумеется, все эти исходные представления «упаковываются» в риторику защиты рыночной конкуренции. Но ведь во имя защиты конкуренции можно предпринимать прямо противоположные действия – предоставлять свободу участникам рынка или вмешиваться в наведение рыночного порядка. Здесь нет однозначно понимаемых формул. И реализацию права на существование и свободную экономическую деятельность одной категории участников рынка (например, мелких сельхозпроизводителей) нетрудно попытаться превратить в обязанность других участников рынка (например, торговых сетей) обеспечивать эти права, не тревожась об оценке экономической эффективности и технологической возможности подобных действий.

Между тем экономистами неоднократно указывалось на нецелесообразность принятия антимонопольных санкций к долгосрочным контрактным отношениям между партнёрами, осуществляющими специфические инвестиции в эти отношения. Во-первых, оценка справедливости и обоснованности стоимостных пропорций здесь объективно затруднена. А во-вторых, вмешательство регулирующих органов снижает стимулы контрагентов к таким инвестициям и повышению контрактной дисциплины [Joskow 2002]. Однако к этим аргументам мало кто прислушивается.

Можно заключить, что по мере захвата торговыми компаниями российских территорий государственным контролирующим и надзорным органам захотелось восстановить контроль (хотя бы частичный) над этим сектором. Рассмотрим более подробно, как происходил процесс разработки и обсуждения новых формальных правил на федеральном уровне. На наш взгляд, его можно условно разделить на следующие основные этапы:

1) разработка концепции закона в МЭРТ (конец 2006 – конец 2007 г.);

2) обсуждение и согласование законопроекта (конец 2007 – весна 2008 г.);

3) попытка отложить и заместить принятие закона в Министерстве промышленности и торговли (весна 2008 – лето 2009 г.);

4) повторный политзаказ; обсуждение законопроекта и его принятие в Государственной думе (лето – осень 2009 г.);

5) борьба за интерпретацию закона, выработка схем исполнения и реализации (начало 2010 г.).

В отличие от Минсельхоза и большинства депутатов Государственной думы, ратующих за «традиционные формы принуждения к рынку» путём прямой поддержки или ограничения тех или иных групп хозяйствующих субъектов, ФАС выступила как орган своего рода либерального принуждения к рынку, то есть регулятивных мер, которые (во всяком случае формально) применяются во имя защиты конкуренции и нацелены на ограничение доминирующих игроков.

В конце десятилетия ФАС России заявила о своих немалых амбициях, желая стать таким же макроэкономическим регулятором, как, скажем, антимонопольные органы Евросоюза и США. Начались «закручивание гаек» и «побитие рекордов» по сумме выплаченных штрафов с крупных компаний в базовых отраслях [Новиков 2010]. Обратим также внимание на то, что в 2009 г. ФАС России выиграла 85 % дел в судах по статистике Высшего арбитражного суда РФ. Это самый высокий показатель по сравнению со всеми остальными органами власти (например, Федеральная налоговая служба России выиграла лишь около 15 % судебных дел).

Характерно, что задачи, которые ставит перед собой ФАС России, не только весьма амбициозны, но и выходят за рамки защиты конкуренции как таковой. Речь идёт о соблюдении баланса интересов между игроками. Заявляется претензия на то, чтобы не только способствовать экономически эффективному распределению ресурсов, но и обеспечивать принципы справедливого обмена [Кузнецов, Новиков 2008]. Вот как говорят об этом руководители ФАС России в своей программной статье:

Защита конкуренции как публичная функция основана на тех же ценностях, которые в демократическом обществе оправдывают любую публичную активность власти, а именно – на доминирующих в обществе, причём понимаемых в их историческом преломлении и взаимосвязи, представлениях о свободе и справедливости [Артемьев, Сушкевич 2007: 201].

Принципы справедливого обмена здесь чётко не раскрываются, но, видимо, речь идёт о достижении некоего оптимума, при котором одни участники рынка не ущемляют интересы других. А это означает, что в основу принципов справедливого обмена неявно закладывается примерное соответствие цены издержкам компании [Кузнецов, Новиков 2008], то есть старый добрый распределительный принцип. Иными словами, если кто-то зарабатывает «слишком много», то он злоупотребляет своей рыночной властью.

Как же достичь идеала справедливого обмена? Можно было бы предположить, что в качестве такого идеала предлагается, например, равный уровень маржинального дохода контрагентов по обмену. Но, видимо, не это имеется в виду, ибо известно (хотя и не на основе достоверных данных, а лишь множественных экспертных оценок), что маржа производителя в среднем выше маржи розничного торговца. И считается, что именно так и должно быть. Следовательно, подразумеваются какие-то более тонкие соотношения, которые трудно (если вообще возможно) формализовать в виде чётких, однозначно понимаемых критериев.

Проблема усугубляется тем, что при решении задачи обеспечения баланса интересов стороны рыночного обмена видятся изначально неравными или не совсем равными. И неравенство возникает не из того, что кто-то набрал слишком большой экономический вес и оказался в доминирующем положении, а из дифференцированного отношения к самим категориям участников рынка – являются ли они, например, производителями или посредниками, отечественными или иностранными компаниями, малыми или крупными предприятиями.

Конечно, с точки зрения буквы закона все эти категории должны быть равны. Но существуют неформальные нормы, благодаря которым отношение к участникам рынка оказывается разным, не нейтральным даже при проведении либеральной политической линии, не говоря уже об отъявленных регуляционистах, делающих постоянные попытки внести в законы какие-нибудь преференции или ограничения для отдельных категорий рыночных игроков.

В итоге при переплетении требований защиты экономической свободы для участников рынка с намерением восстановить принципы справедливого обмена недалеко и до соблазна следования политическим приоритетам, которые диктуют уже не установление общих условий для всех участников рынка, а обоснованные (с точки зрения национальных интересов) преференции или ограничения в отношении отдельных отраслей или групп компаний. В последнем случае либеральные суждения невольно начинают смыкаться с популистской риторикой о принципиальном единстве интересов отечественных производителей и конечных потребителей и необходимости приструнить «зарвавшихся» посредников. И дистанцироваться от популистских высказываний, присущих, например, многим депутатам Государственной думы, становится труднее.

Разумеется, все эти исходные представления «упаковываются» в риторику защиты рыночной конкуренции. Но ведь во имя защиты конкуренции можно предпринимать прямо противоположные действия – предоставлять свободу участникам рынка или вмешиваться в наведение рыночного порядка. Здесь нет однозначно понимаемых формул. И реализацию права на существование и свободную экономическую деятельность одной категории участников рынка (например, мелких сельхозпроизводителей) нетрудно попытаться превратить в обязанность других участников рынка (например, торговых сетей) обеспечивать эти права, не тревожась об оценке экономической эффективности и технологической возможности подобных действий.

Между тем экономистами неоднократно указывалось на нецелесообразность принятия антимонопольных санкций к долгосрочным контрактным отношениям между партнёрами, осуществляющими специфические инвестиции в эти отношения. Во-первых, оценка справедливости и обоснованности стоимостных пропорций здесь объективно затруднена. А во-вторых, вмешательство регулирующих органов снижает стимулы контрагентов к таким инвестициям и повышению контрактной дисциплины [Joskow 2002]. Однако к этим аргументам мало кто прислушивается.

Можно заключить, что по мере захвата торговыми компаниями российских территорий государственным контролирующим и надзорным органам захотелось восстановить контроль (хотя бы частичный) над этим сектором. Рассмотрим более подробно, как происходил процесс разработки и обсуждения новых формальных правил на федеральном уровне. На наш взгляд, его можно условно разделить на следующие основные этапы:

1) разработка концепции закона в МЭРТ (конец 2006 – конец 2007 г.);

2) обсуждение и согласование законопроекта (конец 2007 – весна 2008 г.);

3) попытка отложить и заместить принятие закона в Министерстве промышленности и торговли (весна 2008 – лето 2009 г.);

4) повторный политзаказ; обсуждение законопроекта и его принятие в Государственной думе (лето – осень 2009 г.);

5) борьба за интерпретацию закона, выработка схем исполнения и реализации (начало 2010 г.).